|
|
Сурок по вторникам с Ханной Таупекка № 24
Сурок чирикающий, покрытый перьями от кончика носа до кончика хвоста
В околомузыкальной среде есть такая расхожая шутка: мол, большинство опер повествует о том, как баритон мешает сопрано спать с тенором. По вполне понятным причинам любители оперы эту шутку не приветствуют, но по секрету могу честно сказать: примерно так все обычно и обстоит. Сопрано, если они не драматические, изображают в массе своей лиричных девиц, напропалую влюбленных в кого ни попадя, тенора — объекты внимания этих самых девиц, а баритоны — отцов, мужей и прочую гвардию посерьезней. Меццо-сопрано идут в ход на правах мамушек, нянюшек и покинутых жен. Надо еще заметить, что девицы-сопрано так и норовят к концу оперы красочно помереть, то от руки баритонов, то собственными усилиями. Экстаз, катарсис, зрительный зал утопает в слезах и почти готов простить оптом все сгинувшие на полдороге каденции — лепота, как есть лепота. Вопрос художественной выразительности, опять-таки, практически не встает: вспомнишь этак перед выходом на сцену два-три особенно трагических момента из собственной биографии, и привет.
Нет, первые пять раз это даже забавно. Щас я вам ужо, чтоб душа развернулась и свернулась, думаешь ты, вспоминая для полноты картины несчастную первую любовь и надеясь, что ей икается. Ууу, думаешь ты, выходя на сцену какой-нибудь Джильдой, изверг, а еще студентом прикидывался, что скажет папа! Аааа, думаешь ты, выходя на следующий концерт уже глюковской Ларисой, например, и судорожно соображая, в какой бишь стадии пребывает она: еще только влюбившись или уже помирая. Ооо! — и на шестой раз ты начинаешь понемногу понимать, что находят все эти люди в опере современной: там есть хоть какой-то шанс избежать дежурного амплуа и обойтись без страдальческих арий, повествующих о тотальном несовершенстве мира в части отдельно взятого тенора.
Признаться, в роли лиричной девицы я выступала уже несколько больше пяти раз и на очередную — беллиниевскую Эльвиру — поглядываю не без тоски: все та же коллизия, все тот же набор итальянских слов, кочующий из арии в арию — ах, оставьте меня, я помирать буду. Запас первой любви, опять же, не бесконечен в моей примитивной натуре, а последующие происходили без должного трагизма. Утешают на сем тернистом пути три вещи: а) изумительная музыка Беллини, б) твердое намерение посвятить дальнейшую жизнь отнюдь не опере, ц) то, что бывает хуже.
И сейчас я расскажу вам про это «хуже». Знаете, что делают сопрано в перерывах между изображением умирающих девиц? Изображают птичек! Нет, правда. Километры птичек, килограммы птичек, стада... то есть, извините, стаи этих чертовых птичек любого вида и рода: за мной к сему моменту числятся два соловья, щегленок, ласточка и жаворонок, впереди маячит лебедь, и это еще только начало. Весь этот справочник юного орнитолога проходит по разряду репертуара виртуозного — сиречь такого, который на избыток и глубину смысла не претендует, но служит исключительно демонстрации технических возможностей исполнителя. Ну и конечно, как еще сопрано может продемонстрировать все свои технические возможности, если не в истошном чириканьи, плавно переходящем в последнее издыхание. Быстрее! Выше! Дольше! Трели за форшлагами, форшлаги за трелями, интервалы шире, модуляции неудобнее, блаженство на лице все более неземное! Да-да, вот где-то между той безумной мимикой, которой неизбежно сопровождается покорение подобных высот, на лице должно быть написано: а я что? я ничего... так, чирикаю.
Чирикаем. Я не знаю точно, кому и чему мы обязаны этой музыкальной традицией — чирикать, — но сильно подозреваю, что постаралась тут эпоха барокко. Легендарные кастраты с легендарными же вокальными возможностями, все более и более головоломные пассажи и каденции, призванные проиллюстрировать, за что, собственно, деньги плочены, дамы, стопками валящиеся в обморок... в общем, любой желающий может обратиться да вон хоть к небезызвестному фильму «Фаринелли»: качество вокала весьма уступает внешности исполнителя, но обстановка всеобщего благоговения смотрится вполне правдоподобно. Ну и потом, прошлое такой степени отдаленности неизбежно слегка мифологизируется, и можно в свое удовольствие представлять тех самых Фаринелли и Каффарелли, легчайше распевающих пресловутого джакомеллиевского «Влюбленного соловья».
Эпоха барокко, однако же, в конце концов завершилась, унеся с собой бесконечные колоратуры, массовую кастрацию и бурные фантазии господина Метастазио. Но птички выжили и, не потеряв ни перышка, уверенно двинули дальше по истории музыки, приземляясь то на Алябьева, то на Сен-Санса. Репертуар для сопрано включает в себя пернатую мелочь от ласточки до канарейки в ареале от Испании до Армении, плюс букет соловьев всех времен и народов. Трели сменяются форшлагами, армянский язык испанским, ты чирикаешь, чирикаешь и не можешь отделаться от ощущения, что обрастаешь перьями.
Отдельная прелесть заключается в том, что колоратурные пассажи в некоторых случаях отнюдь не подразумевались произведением. Страшные вещи творятся зачастую с целью заиметь номер поэффектней: берем, например, гавот Люлли, расчленяем, подтекстовываем кое-как слепленные останки кошмарным русским текстом про пастушка, называем «Пасторалью» и получаем, правильно, весьма популярный некогда образчик колоратурного репертуара. Подобное зачастую творят и с птичками: та же злополучная армянская «Ласточка» бытовала при жизни старинной народной песней на стихи Комитаса и, понятное дело, целой страницы трелей и форшлагов между куплетами не содержала. Какая-то была еще трогательная история с армянами, вовсю распевавшими оригинальный вариант злосчастной птицы в тоске по Родине, задушевно исполнял ее в свое время Лисициан: цицерна-а-ак, мол, цицернак. Ласточка, то бишь. А далее на каком-то витке своей биографии бедолага-цицернак обзавелся вставленным посередине вокализом страшных размеров, который смотрится на фоне старинной армянской песни, ну, примерно как седло на корове.
И вот так, в обнимку с пернатой мелочью и норовящими помереть девицами, ты ковыляешь день за днем, изредка дезертируя во что-нибудь камерное или духовное для морального отдохновения. Помираешь и чирикаешь, чирикаешь и помираешь, первой любви исправно икается дважды в неделю, а вечером, возвращаясь с занятий, заслушаешься чьими-то трелями в ветвях и подумаешь машинально: во дает... птичка.
17.06.2008
Теги: классика
музыка
смешное
|
Ваш отзыв автору
|
