|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 73
Правды, судьбы и блуждание в трёх соснах
| |
Русская история (немедленно) проецируется на мировую, что абсурдно. Утрачивается ощущение нормальности твоей собственной жизни. Если твоя история такая исключительная, если ты уж совсем несчастен и осознаёшь это, то теряет смысл вообще любая нормальная история. Отсюда безумное историческое высокомерие.
А. М. Пятигорский, Индивид и культура |
«Там, где нету Божьей правды, там дебри, там беспамятство...», — такие слова говорил Патриарх Кирилл недавно, в день памяти святой великомученицы Варвары. В целом, всё верно говорил, и я не мог внутренно с готовностью с ним в этом не согласиться. Известны же слова Христа о поиске «Царства Божия и правды его», при всём том, что «остальное приложится».
Истинность слов этих автор данных записок мог неоднократно испытывать на примере собственной жизни. С тою лишь оговоркой, что поиски «правды того сAмого» проводились им не коллективно, в содружестве или экстатическом единении с единомышленниками-сотаинниками, но строго индивидуально.
Последнее обстоятельство способствовали ещё и тому, что крайне редко возникало искушение ошибки своих разнообразных поисков, блужданий в трёх деревах, увлечения отдельными аспектами всё той же «правды» привычно сваливать с больной головы на здоровую: на злых людей-недоброжелателей, на неблагоприятные обстоятельства, на подстроенные супостатами ловушки, оборачивавшиеся неудачами. На примитивные социальные сложности и неясности положения, в конце концов.
Кстати, когда я волею судеб или иным каким расположением вышних предначертаний (кто знает?) оказался на положении гостя, проживающего в одной из стран центральной Европы, то обстоятельство, что уменя не было ни достаточного количества денег, ни сносного жилья, ни даже формальной возможности эти деньги регулярно зарабатывать, не служило для меня поводом когда-либо хоть как-то, наималейше злословить приютившую меня в моём поиске своих «правд» небольшую страну и её коренных обитателей, не всегда дружественно открытых любому пришлецу, но ко мне неизменно благорасположенных. Возможно, не в последнюю очередь из-за моего свободного владения их языком, в конечном итоге ставшим и одним из «моих».
В конце концов, пока эта страна не признала меня своим, я был на положении не званого гостя, а всего лишь скромного просителя (в моём случае взыскующего приличное и интересное мне гуманитарное высшее образование), которому хозяева великодушно дали возможность это давнее желание исполнить. Ведь я же ехал туда (сюда) не за архетипически-вселенской русской «колбасой», но исполняя некую явственно ощущаемую «волю», сопряжённую со скрещением обстоятельств.
Мне всегда встречались люди или складывались ситуации, через посредство которых я получал именно то, что мне в тот момент было наиболее необходимо, чтобы даже в самом трудном положении не отчаяться. Но вся эта рефлексия, конечно, стала возможной уже post factum. В горниле самих обстояний приходилось, как говаривал основатель Общества Иисуса (ордена иезуитов) св. баск Игнатий Лойола, надеяться и уповать на Бога так, как будто всё зависит только лишь от Него, но действовать таким образом, будто всё зависит от одного меня.
Когда в качестве фундамента имеется искренность намерений и готовность за свою правду и её взыскание в своей партикулярной жизни платить по самым строгим счетам, вплоть до возможной гибели, многое изменяется. Меняется, строго говоря, всё. То, что ещё некоторое время назад казалось неудачей, признаком совершённой непоправимой ошибки, корни которой в юношески романтическом и бескомпромиссном поиске «правды», невзирая на последствия или позже — уже в плохо просчитанных последствиях тех или иных действий, всё это вдруг встраивается изящным отшлифованным кирпичиком, неповторимой гранью в структуру личности с её уникальным опытом. Развёртывание которого в пространстве и времени некоторые по привычке называют судьбой, а другие — Божьей волей.
Всё это — пример индивидуальных узоров жизненного пути и предварительного раздумья над их особенностями. Oкончательное подведение итогов будет, вероятно, уже по чисто техническим причинам никак невозможно записать.
Но вот мы перешагнули рубеж индивидуального (или вообще никогда его не достигали, что даже более правдоподобно), поддавшись искушению чувствовать тёпло-влажные тела коллективных сельдей в огромной бочке, которую мы зовём обществом или государством. В России эти понятия едва ли когда серьёзно различались. Поэтому-то человека, считающего себя «на все сто» русским, где-то в тайниках подсознания неустанно свербит неизбывное чувство, что индивидуальное — это «первородный грех Запада», и что единственно такой, условно говоря, византийский тип общественного устроения спасителен.
Слияние общества, равного государству, с Церковью, которая в Византии едва ли когда-нибудь была равна самой себе, будучи не неотмирной Невестой Христовой, но наложницей в гареме Кесаря, помноженное на хитрую мудрость властителей монгольских или тюркских степей, создало то, что мы имеем в России до сего дня. Вернее, оно создало сам феномен России, с её бескрайностью географических пределов, способных и нацеленных на бесконечное же расширение вплоть до «Последнего моря», с одной стороны, и с безграничным же бесправием «людишек» (ныне модным стало грубоватое слово «быдло») и произволом чиновного люда, тех же самых сатрапов шаханшаха или султанов очередного халифа, — это если с другого ракурса.
В отличие от человека Запада, научившегося в своём облике коллектива ответственных индивидуумов (в пределе — личностей, но кто достигает того предела?) в последнее время впервые за всю историю устраивать сносную, добротую земную жизнь своих обитателей-граждан в некогдашней слёзной юдоли, исполненной войн, красной и чёрной смерти и всё сметающих варварских полчищ, условный русский человек неизмеримо далёк от проделанного Западом пути.
Даже император-плотник, хорошо понимавший жизненную необходимость существенных преобразований, проделывает в общем доме не нормальную дверь, но — «прорубает окно» в Европу, что едкой стилистикой своей напоминает пословицу «Не мытьём, так катаньем».
В России слово «нормальный» вообще во всех отношениях воспринимается с подозрением, будучи нередко горьким пейоративом. Как вечный подросток, нипочём не желающий отложить свой отрочески-юношеский максимализм и спокойно трансформироваться наконец во взрослого, ответственно относящегося как к своим соседям по коммуналке (малым народностям, живущим в составе империи-федерации), так и соседям по лестничной площадке (сопредельным странам-народам), русский puer aeternus (вечное дитя) всё так же навязчиво будет требовать внимания всех окружающих к своим всемирным прожектам, называемым одновременно «всемирно-исторической ролью», а при наличии некоторой исторической привычки-рутины (свершившегося некогда факта) — «национальными интересами».
Те, кто работали учителями в школе и наблюдали это нарциссическое самолюбование прыщавых подростков с их вопиющим отсутствием внимательного отношения к нуждам окружающих людей, знает, о чём я говорю.
Один друг, справедливо напоминая, что на рубеже 1980-90-х годов российскому обществу (да, тогда, в тот краткий период, похоже, было какое-то подобие общества, почувствовавшего себя ответственными гражданами) духовно предстояли такие личности, как Сахаров, Лихачев, Лотман и Аверинцев, желавшие вести это общество в «культуру, гуманизм и спокойное обретение смысла жизни», столь же верно указывает на духовную, душевную и умственную нищету пронафталиненных или новых лиц современной политики, идти за которыми не никакого желания.
Однако такая постановка вопроса самой своей формулировкой содержит дилемму, которая в типе рассуждения свойственной русской культуре непременной мега-коллективности (на уровне всего общества-государства целиком, никак не меньше), завсегда оборачивается извечными граблями или давно и хорошо известной ямой посреди дороги. На первые человек всегда наступает, больно получая по лбу или в кровь разбивая нос. Во вторую тот же путник изо дня в день благополучно вваливается, к чёрту ломая ноги и руки.
Как известно, Фрейд в своё время указал на магическую притягательность притаившейся за обрывом бездны смерти, означив это суицидальное стремление «танатосом». В России попытками такого самоубиения на общественном уровне («социосуицида») был регулярно возникавший беспощадный и бессмысленный русский бунт или, в последнем столетии, кровавые социальные революции, несшие обычным людям (с точки зрения революционэров, презренным «обывателям, людишкам, мещанам») нескончаемые беды и ужас индивидуальной гибели в «мельнице истории» или при порубке леса для великих исторических строек, которыми так принято гордиться, забывая об их цене.
Единственный раз в своей жизни я много лет назад ходил добровольно на одну студенческую демонстрацию, будучи увлечён элоквенцией моих тогдашних знакомых, полагавших возможным совместным действием «студенческой массы» добиться от «злого правительства» личного для себя профита. Всё то же лево-либеральное обещание Schlaraffenland с молочно-кисельными потоками и привилегиями, бесперечь падающими прямо в отверстый рот, — только успевай глотать.
Обретение героической «духовности» и всеми окружающими признанной «святости», и даже готовность за эти высокие идеалы так же беззаветно умереть в театральных муках постепенно уступило место трезвому желанию постепенно и отнюдь не героически свой дух шлифовать, медленно и настойчиво полируя острые углы. Если мне кажется, что я человек недообразованный, так как не прочитал той или иной книги, которую знают кроме меня «все», ужасающиеся моей вопиющей «серости», то я, вместо того, чтоб сетовать на заговор этих всех, желающих мне болезненной публичной потери лица, просто достаю рекомую книгу и постепенно её изучаю, восполняя реальный или мнимый пробел в своих знаниях.
Или же я просто спокойно говорю, что — «я, простите, не ВСЕ», и что необъятного всё равно не обнимешь. Или мне было просто неинтересно ту или иную книгу читать или в том или другом обсуждении участвовать. Тем самым потери лица и репутации в коллективе не происходит. Репутация вaжна в маскараде театра теней, где встречаются и чинно беседуют общественные личины, распознавая друг друга кто по наличию того или иного мигательного средства быстрого передвижения, кто по связям и знакомствам в кругах обладающих властью, кто по исповедующим те или иные коллективные ценности, а иные по причислению себя к кругу избранных властителей дум, идейных руководителей презренных «простых людей».
Человек, осознающий свою ограниченность, немощь, а иногда даже некоторую степень природного свинства, обычно бывает расположен над этими границами медленно и постепенно работать, протирая запылённое, заплёванное и потресканное зеркало, в котором при надлежащем внимании можно исхитриться всё же разглядеть лик Создателя.
Коллективу российских душевных подростков, вообразивших себя руководящей элитой, которым или всё, или ничего (конечно же «всё»!), и по возможности всё сразу (будь то вся нефть или иные природные богатства, легко конвертируемые в условные единицы ими презираемого и одновременно горячо любимого Запада), ничего не стоит пустить на фарш для получения своей любимой «колбасы» толпы своих менее удачливых современников, именуемых «быдлом».
Однако если кому-то из упомянутого стада, для которых коллективным императивом, современной заменой соборно взыскуемой правды Божия Царства, давно уже стало шариковское (или марксово) предложение «взять всё и поделить», вдруг повезёт по некоей «вертикали» вознестись в кабинку с лоснящимися чёрными «рычагами власти», то последствия для сообщества обычно бывают ещё хуже.
Россия, всегда отвергавшая западный путь секулярной ответственной индивидуальности, выросшей из сакрального христианского персонализма, т. е. учения о личности, возделывающей каждая свой Богом ей данный огородик, вряд ли пойдёт на этот раз иным путём, нежели привычным наступанием на те же опостылевшие и биющие по носу грабли или падением в одну и ту же надоевшую глубокую яму с нечистотами.
В этом есть какой-то непонятный, необъяснимый рок, всё время обращающий коллективную и столь горячо чаемую русскую Правду в боль и страдания для собственных детей, в беспокойство и ужас (когда-то пополам перемешанный с восхищением, но теперь просто «ужас-ужас») для всего остального мира. Понять его структуру и глубинные причины означало бы избежать очередного удара граблиной по раскровавленному уже в месиво носу или обогнуть хотя бы на костылях извечную яму на дороге с колдобинами.
Увы, спасительная рефлексия вряд ли произойдёт, ибо последовательное размышление — дело индивидуальной, свободной личности, рационально признающей государство только в том случае, если оно «для человека». В России же Власть, — всегда с заглавной литеры, — всё ещё архаично обладает сакральным статусом в глазах как её сторонников, так и непримиримых врагов её действующей инкарнации, а коллективное привычно мозжит любое индивидуальное усилие, сводя таковое на нет.
По-человечески понятными становятся в этой связи распространённые настроения: от полупанических «надо валить из этой страны» — до типичного русского авося: «Господи, пронеси» и «авось не меня». Про тех же, кто желает в очередной раз всех осчастливить коллективной «русской Правдой» с её непременными атрибутами (безудержным насилием внутри и агрессивной экспансией снаружи), даже говорить не хочется, настолько много раз «всё это проходили», да всё без толку. Коллективное блуждание в трёх соснах продолжается, а платоновский просвещённый правитель-философ что-то не предвидится....
18.12.2011
Теги: классика
мастер-класс
мистификация
национальная ментальность
футурология
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
