|
|
Сурок по вторникам с Ханной Таупекка № 17
Сурок болтливый: о том, как, может быть, следовало бы
| |
Годы жалят злыми осами.
Скоро уж над бренной сушею
мне туда лететь, где досыта
вечной музыки наслушаюсь,
Там забуду все лишения,
там бедой сочтусь и славою —
вот и будет утешение.
…Только утешенье — слабое.
Вадим Егоров, Музыкальное откровение |
В не заладившиеся с самого утра дни, когда становится вдруг тоскливей обычного быть собой, вспоминаешь о чем-нибудь заслушанном, привычном, известном до последней ноты и почти забытом за потоком новой музыки: прибегаешь, как к последнему шансу на спасение, к заветной какой-нибудь пластинке, вслушиваешься в наперед угаданные движения смычка, ждешь, пока накроет с головой, стирая обстоятельства времени и действия.
…Меня всегда любили учителя литературы — я много читала. Остальные учителя, как правило, любили куда меньше, по той же причине: скорчившись на последней парте с раскрытой на коленях книжкой, я позорно дезертировала из мира теорем, хламидомонад и вышивания, командных игр и классных часов, покуда не нависал над повинной головой разъяренный преподаватель. К моменту поступления в университет, впрочем, я скопила на маленький кассетный плейер, и лекции по методике или ОБЖ терялись бесследно уже за скрипичными концертами и мессами — было совершенно ясно, что ни в школе, ни в ядерной катастрофе я не выживу безотносительно методик. К счастью, людям бывает свойственно иррациональное какое-то почтение к академической музыке и хорошей литературе, даже если ни та, ни другая им вовсе не нужны — в конце концов меня оставляли в покое, удовлетворяясь результатами сессий.
Почему-то принято считать, что запойный чтец или слушатель — если, конечно, речь не о дамских романах и расхожих шлягерах — персонаж безусловно положительный. Сперва тебя умиленно треплют по головке взрослые, родители с гордостью рассказывают знакомым: дескать, от книжки не оторвешь, музыку не выключишь — если, конечно, им вообще приходит в голову идея тобой гордиться. Потом уже собственные твои знакомые, случается, взирают не без опаски на залежи книг и пластинок и почтительно внимают случайным цитатам. До некоторого момента ты принимаешь это как должное, пока не случается вдруг задуматься: а какую, собственно, роль играет в твоей жизни вот эта литература или музыка — и какое-то время спустя даже набираешься смелости сформулировать.
Лет десять назад в полупьяной случайной беседе в ответ на вопрос «а что тебе, собственно, в этих канонах и мотетах» я, почти неожиданно для себя, сказала: это единственное, что мне осталось от веры — и сама испугалась. Не так давно же, повторяя этот привычный ответ, поймала себя на том, что он сколько-то лет не вызывает уже никаких особенных эмоций: ко всему привыкаешь, и особенно быстро привыкаешь к фактам, какими бы они ни казались поначалу. К тому, что с каждым годом все меньшее количество вещей и явлений порождает в душе живой и сильный отклик, и все чаще это музыка — если и вспомнишь о Страстной неделе, то включишь вечером запись Miserere и выключишь свет, чтобы хоть на мгновение ощутить в себе веру, или, точнее говоря, тень чужой веры, испытанной когда-то давно умершим человеком. И вот тогда понимаешь вдруг с особенной ясностью, что музыка заполняет в тебе пустоту, как море во время прилива заполняет пещеры у берега, но после отступает — всегда отступает.
Не умея верить, ищешь веры чужой, греешься у чужой любви, разучившись, опасаясь или не давая себе труда любить сам. Поддаешься мороку, конечному и оттого не страшному, сладкому мороку, позволяющему почувствовать себя кем-то иным, упоительно живым, настоящим — куда более настоящим, чем ты сам, с твоим теплым дышащим телом, душой, с твоими пустотами, которые с каждым годом становятся все глубже. Доживаешь чужие жизни, говоришь чужими словами и тешишься потайным, чуть стыдным облегчением, какое всякий раз возникает перед лицом красоты, созданной чужими руками — вот, уже сделано, выношено, завершено, и будто бы тебе теперь простительно бездействие.
Но прилив отступает, вымывая из пещер раковины и птичьи перья, ничего не оставляя после себя, и ты оказываешься снова один, в темноте: музыка кончилась, надо вставать, идти куда-то, что-то делать со своей собственной жизнью, в которой растворены, будто соль в морской воде, и вера, и любовь, и радость. Их надо бы неустанно искать, собирать по крупице, чтобы когда-нибудь количество перешло в качество, и оказалось бы, что вот она, квинтэссенция твоей живой жизни. Ты должен делать это сам и вопреки всему, медленно, ошибаясь и заставляя себя пробовать снова, чтобы кто-то, может быть, когда-то почувствовал бы ответное движение уже своей души навстречу твоей радости или вере. Ты осознаешь это, понимаешь — и выбираешь из стопки пластинок что-нибудь, спасающее от этого понимания: концерт Моцарта или сонату Шнитке, все равно.
04.03.2008
Теги: музыка
раздумья
|
Ваш отзыв автору
|
