Музыкальный диалог по вторникам № 1
Он всё сказал
| |
Убей в себе DSCH.
Б. Д. Филановский. Без Шостаковича |
Ровно неделю назад музыкальная общественность, околомузыкальная тусовка и всё человечество отметило сотый день рождения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Полтора года назад композитор и музыкальный журналист Борис Филановский опубликовал в петербургской газете «Хроника» статью «Без Шостаковича». Статья была посвящена отказу ЮНЕСКО обьявить 2006-й «Годом Шостаковича» и заканчивалась призывом: «Убей в себе DSCH. Молодцы они там в ЮНЕСКО» (DSCH — музыкальная монограмма композитора). Тогда выступление Филановского было однозначно воспринято в качестве очередного акта попрания национальной святыни.
Парадоксальная ситуация — тень Шостаковича нависает над современной русской культурой, как призрак папы Гамлета над датским принцем. Отличие нашей ситуации в том, что духа отца наследного принца не видел никто, кроме самого Гамлета, а дух DSCH знаком у нас всем и каждому. Академическая музыка современной России живет по законам, якобы завещанным Дмитрием Дмитриевичем. Филановский справедливо пишет: «Шостакович — священная корова, которой поклоняются при обучении композиторов». Однако это — не самое страшное. Талант пробьется через всё и вся, как пробивался сквозь тернии ХХ века гений самого Шостаковича. Трагизм нашей ситуации в том, что сегодня в России Шостакович забыт. Вместо него — каменный идол, воздвигнутый ватагой посредственностей. Именно против них была направлена колонка Филановского.
Спросите у тех, кто держит сегодня бразды правления в филармониях и концертных залах: сколько раз мы услышим в год столетия моцартоподобную музыку единственной оперетты Шостаковича «Москва, Черемушки»? Те ничего не ответят: им не нужен истинный Шостакович. Они лучше в очередной раз сыграют Седьмую, «Ленинградскую» симфонию. И даже в этом сочинении они пройдут мимо обреченной музыки второй части (помните — идущие на цыпочках скрипки, механистичность завывающих духовых и — музыкальная метафора страха?).
Их имена известны, они почитаемы. Для них он как Фокусник для Петрушки из одноименного балета Стравинского: они молятся на его портрет, стоя на коленях творческого процесса. Они издают книги со скромными названиями и единой тематикой: «Я и Шостакович». Как тут не вспомнить Гребенщикова: «Долгая память — хуже чем сифилис, особенно в узком кругу». Они не стесняются самолично публиковать «письма Шостаковича ко мне», безусловно, зная о том, что в силу природной вежливости и деликатности Шостакович отвечал всем и каждому. Абсолютный сюрреализм — заглавие книги одного из петербургских мэтров: «Письма Д. Д. Шостаковича к … с пометками (!) и комментариями (!!) адресата (!!!)». Прикрывая собственную бездарность принадлежностью к «школе Шостаковича», они покрывают светлый лик гения русской музыки отпечатками дрожащих пальцев потных рук.
Трагедия художника: он всё сказал и умер, а современники и потомки начали его комментировать. Называя Шостаковича мучеником эпохи, они прикрепили к терновому венцу бирку с инвентарным номером. Их последователи исследуют жизнь и творчество Шостаковича, навязывая нам единственно возможные трактовки тех или иных творческих или человеческих поступков композитора. Их любимые сочинения у Шостаковича — не те, что отмечены печатью истинного света (излучающие вечность заключения Тринадцатой и Пятнадцатой симфонии!), но отмеченные печатью гражданского мужества (?). Для них Шостакович — гораздо меньше, чем композитор. Он — титан, кумир, ему придумали множество других, весьма ответственных нагрузок и должностей.
Простите нас, Дмитрий Дмитриевич. Вы ответили всем ровно сорок лет назад, когда написали свое «Предисловие к полному собранию моих сочинений и краткое размышление по поводу этого предисловия». Вы не смогли предположить лишь одного — что на месте героя пушкинской эпиграммы окажутся потомки, бряцающие Вашим именем всуе. Вы все сказали.
03.10.2006
|
