|
|
Перемены истории с Виктором Сонькиным № 3
Прочитавший неведомое: Майкл Вентрис
| |
Имя его будут помнить до тех пор, пока будут изучать язык и цивилизацию древней Греции.
Джон Чедвик |
В 1889 году английский путешественник и любитель древностей Гренвил Честер подарил музею Оксфордского университета необычную печать. На четырех ее овальных сторонах находились стилизованные изображения диковинных птиц и зверей, немного напоминающие египетские иероглифы. Реликвию принял на хранение главный куратор музея Артур Эванс.
Спустя несколько лет Эванс отправился в Грецию, и в ходе своих изысканий обнаружил в Афинах несколько похожих трех- и четырехсторонних печатей, просверленных по оси. На все вопросы об их происхождении он получал один и тот же ответ: печати привезены с острова Крита.
Крит казался тем местом, где стоит поискать корни греческой цивилизации. Это хотел сделать еще Генрих Шлиман, торговец, бизнесмен и археолог-авантюрист, обнаруживший гомеровскую Трою. Он даже совсем было собрался купить у тогдашних турецких правителей острова участок вокруг предполагаемого царского дворца, но, пересчитав количество оливковых деревьев на этом участке (их оказалось втрое меньше обещанного), понял, что его хотят обмануть, и отменил сделку. Зато для Артура Эванса критские древности стали делом всей жизни. Как только остров был освобожден от турецкого владычества, в 1900 году, он приступил к раскопкам в районе Кносса — города, о котором писал еще Гомер.
Эвансу больше всего на свете хотелось найти на Крите памятники письменности, которые помогли бы пролить свет на древнейшую историю Греции. Ему повезло: стены дворца были обнаружены уже через несколько часов после начала раскопок — наверное, мировой рекорд — а через неделю рабочие откопали первые глиняные таблички с надписями.
По мере того, как масштаб и великолепие критской цивилизации (Эванс назвал ее «минойской» в честь царя Миноса) становились все очевиднее, Эванс постепенно терял интерес к невзрачным табличкам. Кносский дворец оказался огромным и запутанным, со сложной системой потайных комнат и коридоров — одного этого хватало, чтобы оправдать легенду о Лабиринте. Настенная живопись, обнаруженная в Кноссе и в других дворцах Крита, отличалась буйством красок и удивительной для древности раскованностью. Было видно, что минойские женщины были кокетками и модницами — они подводили глаза, наряжались в изысканные платья, по сложности фасона не уступающие изыскам XVIII века, обнажали грудь, сооружали сложнейшие прически — или, наоборот, стригли волосы по-мужски коротко. Более того, критские фрески не оставляли сомнений в том, что девушки участвовали в спортивных состязаниях — например, в опасной вольтижировке на спине огромного быка — наравне с юношами. Если вспомнить, что в Греции многими веками позже женщины под страхом смерти не допускались на Олимпийские игры, станет понятно, что критская цивилизация была уникальна для своего времени.
В голове у Эванса стала складываться яркая картина. Минойская цивилизация возникла и расцвела независимо от греческой. Когда Крит стал мощной морской державой, он основал на близлежащих островах и в материковой Греции свои колонии — в частности, город Микены. (Микены раскопал Шлиман, и в ходе работы убедился в том, что Гомер, назвавший Микены «златообильными», не погрешил против истины.) Позже высокое развитие цивилизации перешло в декаданс, критяне погрязли в роскоши, и неотесанные, но энергичные греки сумели не только освободиться от критского господства, но и стереть с лица земли минойскую империю. Внезапность упадка, о которой говорили многие археологические свидетельства, наводила еще и на мысль о том, что в гибели критской цивилизации не последнюю роль сыграла какая-то природная катастрофа. За этими увлекательными теориями и не менее увлекательными находками проблемы письменности были отодвинуты на задний план. Эванс классифицировал найденные образцы письма, кое-что опубликовал и до конца жизни злился, если кто-нибудь пытался заняться критскими письменами без его согласия — но никакого ощутимого продвижения на этом фронте не было на протяжении нескольких десятилетий. В 1941 году Эванс умер — незадолго до того, как Крит оккупировали гитлеровские войска, превратив его виллу «Ариадна» в центр немецкой администрации острова.
Когда в 1936 году Эванс делал доклад о минойских древностях на юбилейной выставке афинской Британской школы в Лондоне, он вряд ли мог предполагать, что среди его слушателей сидит мальчик, которому суждено разгадать тайны древних письмен. Будущему исследователю критского письма Майклу Вентрису было в ту пору четырнадцать лет.
Вентрис родился в богатой английской семье; его мать была полька, отец — офицер королевских вооруженных сил. Детство он провел в разъездах по Европе. От матери он научился польскому языку, за годы учебы в Швейцарии овладел не только немецким языком, но и его швейцарским диалектом, в школе увлеченно изучал древнегреческий. В качестве основного занятия он выбрал архитектуру, но тут началась вторая мировая война, и Майкл пошел служить в армию. В летной школе он стал штурманом («это гораздо интереснее, чем просто летать»), после войны вернулся к занятиям архитектурой. Вентрис был одним из тех удивительных людей, в которых гениальный ум и аналитическая точность сочетались с интересом к жизни во всех ее проявлениях. Коллеги-архитекторы высоко ценили его работу; он сам построил дом для своей семьи (жены и двух детей), и при каждой возможности ездил в Швейцарию кататься на горных лыжах.
Еще Эванс разделил минойские письмена на три типа — иероглифическое, в котором знаки-картинки обозначали конкретные объекты, и два линейных — одно более ранее и более примитивное (линейное письмо А), другое более развитое и, видимо, более позднее (линейное Б). Предполагалось, что все три типа письма передают неизвестный язык коренного населения Крита. К какой языковой семье он относится — можно было только гадать. Вентрис на протяжении многих лет считал, что минойский язык — родственник этрусского, таинственного и до сих пор не расшифрованного языка коренного населения Италии (из этрусского языка через посредство латыни некоторые слова дошли даже до нас — например, слово «персона»). Пытаясь доказать свою гипотезу и разобраться в абракадабре глиняных табличек, Вентрис постоянно писал «рабочие заметки», которые рассылал видным ученым по всему миру, а в следующей заметке обстоятельно обсуждал те замечания, которыми они с ним делились. Не все филологи и археологи считали возможным вступать в дискуссию с неизвестным молодым дилетантом, но Вентриса это не останавливало. Как и большинство других исследователей, он сосредоточил свои силы на линейном письме Б — наиболее разработанном, от которого сохранилось наибольшее число документов.
Памятники линейного письма Б — невзрачные глиняные таблички. Они не предназначались для длительного хранения и поэтому не подвергались обжигу — критяне задолго до «Гринписа» пришли к выводу о необходимости вторичного использования сырья, и размалывали отработанные таблички, чтобы вылепить из них новые. Хрупкость этого материала доказал один трагический случай: во время раскопок Эванс сложил стопку новонайденных табличек в кладовой; ночью пошел дождь, крыша протекла, и к утру от находок осталась только лужица растекшейся глины. Для истории древние таблички тоже сохранила трагедия — кносский дворец погиб от пожара, и этот же пожар обжег таблички, благодаря чему они не рассыпались за несколько тысячелетий.
Невзрачность материала с лихвой компенсировалась красотой и причудливостью самих письмен. Линейное письмо Б состоит из восьмидесяти с лишним знаков, которые поражают изобретательностью и элегантностью. Среди них мы видим ветвистое дерево, меч, листок, треножник, что-то вроде телевизионной башни, что-то вроде часового с копьем, трехногого динозавра, оглядывающегося назад, голову оленя, кресты, кружки и черты самого разнообразного дизайна. Знак под номером 67 удивительно похож на бокал для коктейля с соломинкой внутри.
Некоторые особенности документов были очевидны для большинства исследователей. Считалось, что линейное письмо Б — слоговое, то есть каждый значок обозначает не отдельное слово (как в древнеегипетском или китайском) и не отдельный звук (как в русском или английском), а слог — «да», «ро», «па» и так далее. Было очевидно, что кносские таблички, к сожалению — не великие памятники поэзии, не мифы и предания — а скучные бюрократические документы, в каждом из которых что-то подсчитывается. Можно было осторожно предположить, что именно считали минойцы — людей (ремесленников, пастухов, солдат), животных (лошадей, ослов, коров, овец), продукты питания (пшеницу, ячмень, оливы), дворцовую утварь, военное снаряжение. Некоторые записи сопровождались специальными значками, почти картинками, которые были призваны помогать чтению и пониманию. Так, если в тексте речь шла о лошадях, на табличке было не только написано «столько-то лошадей» (этого пока еще никто не мог прочитать), но и нарисована лошадиная голова.
Важный шаг на пути расшифровки сделала Алиса Кобер, математик из США. Она внимательно проанализировала кносские тексты и пришла к выводу, что в языке, на котором написаны таблички, слова могут принимать разные формы. Представим себе, что человек, не знающий ни русского языка, ни даже русского алфавита, пытается разобраться в русском тексте. При достаточном усердии он рано или поздно заметит, что в этом языке многие слова имеют одинаковые начала, но разные окончания: труба, трубы, трубой, трубою, о трубе. Именно это и доказала Кобер. Более того, ее исследования показали, что язык линейного письма Б, скорее всего — индоевропейский, то есть родственный греческому (а также русскому, латинскому и вообще большинству современных европейских языков). Но какие именно слова стояли за значками — этого Кобер знать не могла. Ее математический ум привел ее к выводу, что пытаться расшифровать надписи на языке, которого никто не знает — бесполезное занятие.
Вентрис так не считал. Он развил и дополнил составленную Кобер «сетку» словоизменения и продолжил свои изыскания в области критско-этрусских параллелей. Получалось довольно неубедительно. В двадцатой «Рабочей заметке» (1 июня 1952 года) он решил проверить некоторые часто встречающиеся в табличках слова. В качестве гипотезы он предположил, что эти слова — названия местностей, потому что они представляют собой имена собственные (их к тому моменту уже научились выделять) и встречаются часто в текстах самого разного содержания. Более длинные слова с теми же корнями, по мнению Вентриса, могли быть прилагательными (по типу Афины — афинский, афинская). Взяв ряд знаков, для которых существовали предположительные звуковые соответствия, Вентрис решил поискать в табличках портовый город Амнис, который упоминал Гомер. В линейном Б это название должно было передаваться примерно как а-ми-ни-со. И действительно, подходящее слово было найдено. По аналогии Вентрис тут же отыскал в текстах слово с окончанием -о-но-со, и, предположив что первый знак этого слова обозначает «к», прочитал ко-но-со, то есть Кносс! Теперь стало возможно прочитать и слово «итого», так часто встречающееся в древней бухгалтерии: оно имело вид то-со и соответствовало древнегреческому слову с тем же значением.
Вентрис не мог поверить своим глазам. Получалось, что линейное письмо Б передает древнегреческий язык. Но это противоречило всему, что было известно о минойской цивилизации, всему, что яростно защищал покойный Эванс. Вентрис разослал 20-ю «Заметку», написав в конце: «Если продолжать дешифровку в том же духе, то, скорее всего, она зайдет в тупик». Однако не пройти еще несколько шагов по этому пути было невозможно, и Вентрис продолжил свои попытки, с изумлением обнаруживая на каждом этапе, что греческая версия приносит новые и новые плоды. «Медленно, с большим трудом немые знаки начинали говорить, — писал впоследствии соратник Вентриса Джон Чедвик, — и говорили они на греческом языке, каким бы искаженным и искалеченным он ни казался».
Чедвик был преподавателем кембриджского университета, специалистом по классической филологии, большим знатоком древнегреческих диалектов. Когда Вентрис обратился к нему с просьбой о помощи, чувствуя, что его собственных познаний в греческом недостаточно для продолжения работы, Чедвик с радостью согласился. Дальнейшие исследования они проводили вместе, и революционную статью, в которой был предложен ключ к расшифровке линейного письма Б, написали в соавторстве. Теперь оставалось ждать реакции академического сообщества.
Многие ученые сразу приняли трактовку Вентриса, но некоторые не были готовы отказаться от мысли об отдельной, не-греческой, уникальной минойской цивилизации. Решающий удар по скептикам нанесла находка, сделанная не на Крите, а в городе Пилосе, в материковой Греции. В Пилосе давно шли раскопки, в ходе которых было найдено немало табличек, исписанных линейным письмом Б. Предполагалось, что Пилос был минойской колонией. В мае 1953 года, вскоре после публикации статьи Вентриса и Чедвика, американский археолог Карл У. Блеген, руководивший пилосскими раскопками, прислал обоим дешифровщикам письмо с описанием таблички P641, в которой «речь идет, очевидно, о сосудах, из которых одни имеют три ножки, другие четыре ушка, третьи три ушка, а четвертые вообще их не имеют». Каждый тип сосуда был проиллюстрирован рисунком; рядом с изображением треножника линейным письмом по-гречески было написано ти-ри-по («треножник»), рядом с сосудом с четырьмя ножками — ке-те-ро-ве («четыре ушка»), рядом с сосудом с тремя ушками — ти-ри-о-ве («три ушка»), рядом с сосудом без ушек — а-но-ве («без ушек»). «Все это кажется слишком большой удачей, чтобы быть правдой, — писал Блеген. — Может ли это быть совпадением?»
Совпадения не было. Вентрис и Чедвик читали все новые и новые таблички, и хотя трудности встречались на каждом шагу — все-таки речь шла о греческом языке, на котором говорили за семьсот лет до Гомера — многие тексты удавалось расшифровать сразу. Из них складывалась картина мощного, процветающего, хорошо вооруженного государства, в котором развивались ремесла и сельское хозяйство. Экономика Крита, судя по табличкам, в значительной степени держалась на овцеводстве: из шерсти пряли ткани, окрашивали их и экспортировали по всему Средиземноморью. О том, что послужило причиной краха минойской цивилизации, таблички, конечно, не говорили, но тут на помощь пришли данные геологии — ученые установили, что извержение вулкана на острове Фере (нынешний Санторин) было таким мощным, что поднявшаяся пятидесятиметровая волна снесла все приморские поселения на северном побережье Крита, а ветер разнес вулканический пепел и ядовитые газы по всему острову. Когда спустя несколько лет дожди и ветры смыли пепел, Крит уже лежал в развалинах, и грекам с материка ничего не стоило захватить его без сопротивления. Так кончилась великая минойская эпоха — время расцвета самой древней европейской цивилизации.
«Те, кого полюбят боги, умирают молодыми», говорил греческий поэт Менандр. 6 сентября 1956 года поздно ночью Майкл Вентрис возвращался домой по Большому Северному шоссе. В Хатфилде, неподалеку от Лондона, его машина столкнулась с грузовиком. Смерть наступила мгновенно. Вентрису было 34 года.
«Если мы спросим себя, какие же особые качества позволили ему достичь того, чего он достиг, — писал Джон Чедвик в первой главе труда „Расшифровка линейного письма Б“, подводившего итог их совместной с Вентрисом работы — увы, уже после гибели последнего — мы сразу же отметим его необыкновенную работоспособность, умение сосредоточиться, предельную точность и аккуратность и его блестящее дарование чертежника. Но было еще много такого, что трудно описать. Его мозг работал с поразительной быстротой, так что он успевал всесторонне обдумать предложение и понять все, что оно может дать, чуть ли не раньше, чем собеседник успевал его высказать. … Вентрис был так хорошо знаком с текстами, что огромные куски текста как бы отпечатывались у него в мозгу задолго до того, как они были дешифрованы и наполнялись значением… тут ему помогло его образование архитектора. Глаз архитектора видит в постройке не просто фасад, набор конструкций и структурных украшений, он проникает вглубь и различает за внешним видом основные части всего сооружения. Точно так же среди запутанного множества таинственных знаков Вентрис умел различать формы и закономерности, которые выдавали кроющуюся за этим хаосом структуру. Именно этим качеством — способностью видеть порядок в кажущемся беспорядке — отмечены работы всех великих людей».
04.05.2006
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
