|
|
Обертоны по вторникам с Борисом Лифановским № 19
Сказка, рассказанная ночью
| |
Чудес, конечно, не бывает, но загадочного и необъяснимого много.
Адольф фон Гарнак |
У балета П. И. Чайковского «Щелкунчик» есть одно удивительное свойство: достаточно всего нескольких тактов для того, чтобы почувствовать запах мандаринов и поверить в то, что Новый год уже наступил. Еще в прошлом году мною был обнаружен способ быстрого создания праздника. Нужно взять запись «Щелкунчика», поздним вечером сесть в машину (на улице должно быть темно, а на дороге — минимальное количество других машин), завестись, включить фары и запись, после чего ехать, куда глаза глядят, наблюдая за танцем снежинок в свете фар. Ощущение совершенно волшебного Нового года обеспечено с первых нот. Проверял на себе, и не раз. Эффект присутствия в новогодней сказке гарантирован.
И все-таки меня уже давно занимает вопрос о том, насколько адекватно мы воспринимаем «Щелкунчика». В частности, насколько адекватны авторскому замыслу существующие сценические воплощения этого балета.
Задаваясь этим вопросом, я исхожу из того, что у большинства людей этот балет ассоциируется с постановкой Юрия Григоровича в Большом театре и с известным советским мультфильмом. Это верно и в случае со мной самим. Собственно говоря, как только починят мою машину и пойдет снег, я обязательно прихвачу из дома диск, заеду за любимой девушкой и повезу ее по ночной заснеженной Москве — показывать сказку. Но.
С некоторых пор для меня существует как будто два разных «Щелкунчика». Один — это Новый год, спектакль Большого театра, пустая дорога и падающий снег. Это — сказка.
Другой — это тоже Новый год, оркестр Мариинского театра, быстрые (по сравнению с традиционными) темпы Гергиева и наделавшая в свое время много шума сценография Михаила Шемякина. Это — тоже сказка. Но сказка страшная. Я бы даже сказал — жуткая.
«Щелкунчик» создавался Чайковским незадолго до смерти, почти одновременно с Шестой, «Патетической» симфонией. Не следует забывать и о том, что сюжет балета навеян произведениями Гофмана. Уже одно это делает трактовку Шемякина по меньшей мере заслуживающей пристального рассмотрения. Но, самое главное, сама музыка Чайковского, на мой взгляд, не дает возможности трактовать «Щелкунчика» исключительно в «празднично-новогоднем» ключе, и уж тем более, говорить о нем как о «детском» балете.
Другое дело, что музыка не дает возможности однозначно интерпретировать себя, и очень хорошо, что не дает. В конце концов, все «страшилки» можно аккуратно заретушировать, как это сделано в «Щелкунчике» Григоровича. А можно — выставить напоказ, как это сделано в спектакле у Гергиева и Шемякина. Какой подход вернее — судить, в конечном итоге, зрителю и слушателю. Правда, даже в спектакле Григоровича, в новогодней сказке, нет-нет, да и прорвется что-то, чему там вроде бы не должно быть места. Что-то из истинного «Щелкунчика». Что-то из музыки Чайковского.
Могу привести достаточно простой пример: в знаменитом па-де-де из второго акта в постановке Григоровича, формально — обычном па-де-де, любовном дуэте Маши и Принца, в момент музыкальной кульминации, казалось бы, эффектная поддержка напрашивается сама собой — ведь это драматургическая вершина номера! Но Маша отчего-то разъединена с любимым — оба действительно взмывают над сценой, но только усилиями артистов кордебалета. В любовном дуэте, когда до счастливого конца рукой подать, любящие сердца оказываются разъединены… Пускай лишь на несколько мгновений, но зато, с точки зрения музыкального развития, эти мгновения — самые важные. Какой в этом смысл?
Это хороший вопрос. Но прежде, чем дать на него тот ответ, который кажется мне правильным, хотелось бы обратить внимание на еще один хрестоматийный номер балета — «Вальс снежинок» из первого акта. Многие были поражены, увидев, что снежинки в спектакле у Шемякина — черные. В традиционной системе координат черный — цвет зла. Но кто сказал, что снежинки у Чайковского добрые? Согласно сюжету, Маша и Щелкунчик торопятся в Конфетюрренбург, но на этом пути им пытаются помешать — и делают это именно снежинки. При этом достаточно послушать «Вальс снежинок» один раз, чтобы понять, что силы, противостоящие влюбленным, шутить не намерены вовсе. А уж кода «Вальса» в сочетании с черными костюмами снежинок придает им чуть ли не инфернальный характер.
Что же касается упоминавшегося выше па-де-де, то, на мой взгляд, в спектакле у Григоровича — великолепном добром сказочном балете (правда, как мне кажется, с точки зрения трактовки не имеющем прямого отношения к музыке Чайковского), именно в па-де-де — невероятно мощной по силе воздействия музыке — вдруг сверкнул истинный смысл происходящего, тот смысл, который можно осознать, вслушавшись в музыку балета внимательнее.
Это па-де-де — отнюдь не триумф любви и счастья. Ровно наоборот — это отчаянный гимн любви, уходящей навсегда. Музыка, рисующая тоску по не успевшим сбыться, но уже разбитым навсегда надеждам. Именно поэтому Маша и Принц не могут быть на сцене вместе, поэтому — кордебалет. Они оба знают, что это па-де-де — не начало нового пути, но прощание со смыслом жизни, чуть ли не с самой жизнью. Во всяком случае, в моменты, подобные этому, многие ощущают себя именно так.
Поэтому и весь «Щелкунчик» — не добрая сказка для детей, а грустная притча для взрослых, повествующая о том, что чудес на свете не бывает. О том, что Щелкунчик если и победит врагов, унося возлюбленную в сказочную страну и обернувшись впоследствии принцем, то Любовь — настоящая, искренняя, крепкая, верная любовь — на поверку оказывается всего лишь сном, мечтой, миражом… А миражи рано или поздно исчезают.
21.12.2004
|
Ваш отзыв автору
|
