|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 65
Разговор о Боге: девять НЕ
| |
Чтоб высказать тебе... Да нет, в ряды
И в рифмы сдавленные... Сердце — шире!
Боюсь, что мало для такой беды
Всего Расина и всего Шекспира!
М. Цветаева, Из цикла "Провода" |
Предлагаю несколько своих комментариев в качестве своеобразного эха на небольшую статью религиозного философа, мыслителя и священника Рамона Паниккара (Nine Ways Not to Talk About God), которая мне попалась при разборе домашних бумажных завалов, и которую мне в своё время дала для изучения религиовед, проф. Беттина Боймер, почитающая Паниккара одним из своих духовных и интеллектуальных наставников.
Рамон Паниккар сам по себе представляет из себя любопытнейшую личность, несомненно ещё ожидающую своих исследователей и интерпретаторов. Выросши в Испании (Каталании), он происходит из смешанной каталанско-индийской семьи. Его отец индиец, индус, а мать —каталанская католичка. По обстоятельствам самого своего рождения и бытия Рамон Паниккар является живым воплощением «диалога» культур, религий и различных жизненных воззрений.
Не будем лишний раз повторяться о важности приобретения навыков спокойной, взвешенной беседы с людьми иных культурных и религиозных традиций в нынешнем мире, само бытиё которого, казалось бы, как бы усиленно толкает и склоняет людей к тому, чтобы тихий разговор заменить на крик, рефлексию — на идеологический лозунг, а сложную проблематику реальной жизни, полную всех вероятных оттенков, свести к хмурому монохрому.
Жизнь его прошла между Индией, Европой и Америкой. Католический священник, профессор на покое (emeritus) Калифорнийского университета Санта-Барбары, он был близким другом знаменитого французского монаха-бенедиктинца Анри ле Со (Henry le Saux), по приезде в Индию принявшего образ жизни индийского отшельника-санньясина и ставшего известным как Свами Абхишиктананда. Обоих этих выдающихся людей мой прежний научный руководитель, профессор Беттина Боймер считает своими учителями жизни на путях Духа, оказавшими на неё во многом решающее влияние. А поскольку именно её автор этих строчек считает, в свою очередь, своим учителем, роль которого выходит за рамки обыкновений чисто университетской гильдии, то такова, в некотором роде, «гуру-парампара», то есть цепочка, лестовка духовных связей.
Странничая в силу специфики своей жизни, профессиональных занятий и духовного призвания по острым кромкам и даже бритвенным лезвиям между чуждыми друг другу мирами, отец P. Паниккар, как и его духовный соратник o. Абхишиктананда, не может не размышлять о религиозном опыте и его сути, свойственном людям, исповедующим самые разные веры и придерживающимся различных культовых практик.
Результатом духовного опыта (включая как «опыт Бога», так и опыт «не-Бога», как например в буддизме, что само по себе никак не делает буддизм «не-религией»), если он не просто остаётся на уровне точечных переживаний, но интегрируется со всей полнотой как в жизнь индивида, так и в его бытиё в качестве отдельного члена, звена долгой традиции, будет его осмысление, воплощение в себе и проживание, воспроизводство. Элементом осмысления нередко является беседа, которую встречаем как в институционализированных, так и в более спонтанных, «диких» формах в самых различных религиозных традициях: от христианских орденских (монашеских) общин до приходского кружка, от лекции (поучения) буддийского наставника до сатсанга с ведантийским гуру.
Девять рефлексий (или, если угодно, медитаций) Рамона Паниккара не столько говорят о Бога (и даже скорее всего, они вообще не говорят «О-Боге»). Они, скорее, обрисовывают условия, при которых беседа о Боге может быть адекватной, несущей свои положительные плоды. Одной из категорий таких плодов будет не столько даже возрастание позитивных знаний о предмете разговора (Бог, ставший «предметом», перестаёт тем самым быть Богом), как «расцвет жизни» участников разговора: её углубление, большая полнота, возрастание свободы.
Итак, о Боге невозможно говорить так же, как о других «вещах», ибо Бог не есть вещь. Тогда как же?
Нельзя забывать, говорит Паниккар (и в этом нельзя с ним не согласиться), что большинство религиозных традиций говорит о Боге «в звательном падеже». Вспомним Христа, называвшего Творца — даже не «Отцом», как принято из ложного пиетета и от незнания семитских языков считать, а — «Папочкой, Батюшкой», ведь именно так следует понимать арамейское обращение «Абба» (или «Авва» в византийской произносительной традиции). Вспомним великого учёного Блеза Паскаля, восклицавшего о Боге как «не Боге философов и учёных, но — Боге Авраама, Исаака и Иакова», то есть о библейском «Боге живом», который есть «огнь поядающий».
1) Невозможно и даже нельзя говорить о Боге, не достигнув предварительно внутреннего безмолвия. Однако нам свойственно постоянно смешивать собственную разноголосицу внутреннего «легиона» мнений и остающийся от неё «белый шум» с непосредственным восприятием реальности, как она есть. Реальность мнений и «голосов» — кажущаяся, вторичная, смоделированная в силу самых разных причин с различными задействованными механизмами.
Чистота сердца, о которой говорит Евангелие и постоянно напоминают христианские святые и мистики, имеет свою аналогию в том, что иные традиции именуют пустотой. Пустота не как холодное зияние дыры или провала, а полная открытость навстречу реальности, безо всяких прагматических соображений или мелочных забот повседневности.
Только из такой «пустоты» (от самого себя, от «ветхого человека», по ещё одному библейскому изречению) с её чистотой может родиться или даже скорее — проявиться, — Речь, максимально адекватная своему предмету, и не являющаяся заведомой, простой психологической проекцией нашего «человеческого, слишком человеческого».
2) Как уже было указано, разговор о Боге является качественно инаковым любому другому дискурсу. Поскольку Бог не является вещью, ни в самом примитивном, ни даже в более одухотворённом смысле. Овеществив Бога, сделав Его «темой», на месте Его внезапно обнаруживаем очередного идола, хоть и не изваянного из металла или вырубленного из древесины, но такого же безгласого импотента. Уж скорее можно говорить о Боге как о том великом Незнаемом, что с необходимостию скрывается за всякой кажимостью, даже самой знакомой и пошлой. Заповедь о непроизнесении всуе (то есть напрасно) Его Имени — примерно об этом.
3) Разговор о Боге — это не дело одного лишь нашего разума, чувств, телесных отправлений, философии и даже богословия, называющего себя, по некоей странной и ироничной условности, «академическим». Этот «дискурс» не ограничен ни религиозными специалистами, ни ритуалистами, ни академиками или, напротив, простецами. Он захватывает всю нашу жизнь так же элегантно и естественно, с такой же простотой и непринуждённостью, с какой мы дышим или вкушаем пищу. Бог, поселившийся в мозгу интеллектуала либо, напротив, в восторженных излияниях ханжи, становится очередной пародией на самого себя.
4) Самое, казалось бы, понятное, и вместе с тем, самое сложное для уразумения. Разговор о Боге, в нашем смысле, чурается любой религиозной, конфессиональной или научной эксклюзивности. Желая завладеть им, монополизировав, присвоив якобы какие-то особые права для ограниченной группы, этот дискурс становится идеологическим или сектантским по определению. Сюда же можно отнести и непростой вопрос о «священных языках». На каких языках можно говорить о Боге и — «К» Богу? На латыни, на греческом, церковнославянском, еврейском, сирийском арамейском, арабском, санскрите, тибетском?.. Вдавливая разговор о Боге в прокрустово ложе «языков», получаем, опять же, сухую мумию, являющуюся памятником самой себе.
5) Указанная беседа всегда требует присутствия веры и готовности к ней. Другое дело, что само понятие «веры» очень непросто и многозначно. Рационалисты и атеисты, отвергающие веру, не замечают, как правило, верующей, априорной установки в себе самих. Как замечал Сергей Сергеевич Аверинцев, «неверующим обычно свойственно быть очень легковерными». Методы доказательства бытия Божия, выработанные, например, христианской схоластикой, могут разумными доводами и убедительно доказывать Его бытиё только тем, кто в него верит или внутренне готов поверить. Так же и «развенчание» религиозной веры, якобы производимое атеистами, на самом деле лишь развенчивает смешную карикатуру на неё, которую указанные атеисты по своей странной прихоти считают «тем самым». Атеисты суть в той или иной мере духовные дети недоброй памяти Емельяна Ярославского.
6) Рассуждая о Боге, следует иметь в виду, что Он — СКОРЕЕ символ, нежели понятие. Конечно, никакое не «понятие» или даже «непонятие»! Понятие плоско, пусть и может быть сложным. Символ имеет две стороны — внешнюю, видимую, и скрытую, сокровенную, тайную. Если суть языка в том, чтоб «обозначать объекты», то это означает, что дискурс о Боге в принципе невозможен. Однако пример тайновидцев, поэтов, мистиков и пророков показывает, что это не так. Люди говорят не только, чтобы «обмениваться сведениями» и, тем более, «информацией», но и потому, что чувствуют внутреннее побуждение говорить. Обратной сторонё всякой беседы, диалога является монолог, его парадоксальной изнакой может стать обращение к Богу.
7) Дискурс о Боге по природе своей не может быть иным, как только полисемичным. Множеству концепций на самых разных языках не вместить Бога, как не вместить Его никакому отдельному человеческому сердцу.
8) Опыт конечности человеческого существования, его трагической разорванности и слабой хрупкости необязательно порождает из себя рассуждение о Боге. Как показывает опыт других религий, например буддизма, из сходных стартовых условий может выплетаться совершенно иной дискурс, который в своё время так поразил Ф. И. Щербатского. Иная онтология, имеющая, по внешности, своим последствием весьма сходную этику. В христианском катахизисе говорится о бесконечности и величии Бога. Так вот, это опять то самое — невместимость!
9) Всякой подделке свойственно себя воспроизводить со скоростью размножения вирусов, результатом чего будет неумолчная болтовня: интеллектуальный трёп или светский разговор о погоде. Любой же подлинный дискурс о Боге завершается новым безмолвием. Это как в случае тех хрестоматийных то ли афонских, то ли ещё каких старцев, которые сошлись для духовной назидательной беседы, но не промолвили ни слова, а, посидев в молчании друг с дружкой рядом какое-то время, разошлись, быв тем весьма утешены.
Как видим, человеческое существо постоянно раздираемо между Сциллой солипсизма (или индивидуализма) и Харибдой коллективизма. Подлинное будет скорее лежать где-то посередине между оборотными их сторонами. Ведь обратной, положительной стороной солипсизма с его изоляцией является подлинная идентичность человека, его нагота перед Богом, достигаемая и осознаваемая только в уединении. Оборотной, светлой стороной марширующего, — «левой-левой!» — коллективизма будет осознание себя частицей единого, живого и хрупкого организма. Но и весь этот организм в попытках говорить о Боге никогда не достигнет полного успеха.
Остаётся только всю жизнь бороться с собственным косноязычием.
14.12.2010
Теги: мистика
религиозная философия
религия
философия
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
