Посуда

Я никогда не покупал посуду. Чашки, тарелки, ложки. Понятия не имею каким образом они попадают на кухню. Попытаюсь припомнить. Эта чашка, например (вечно торчит на столе рядом с клавиатурой) — её подарили родители.

Наверное.

Точно сказать не могу. Кто бы ещё?.. Определённо, они.

Очевидное-невероятное: в моём доме — одна чайная ложечка. Остальные исчезли. Вдруг, все разом — испарились, больше месяца назад. Коллективное самоубийство чайных ложечек. Героический прыжок в мусоропровод.

Теперь, когда приходят гости, в самый ответственный момент чаепития возникает неловкая пауза. Я бы сказал — проплешина во времени.

Купить чайные ложечки.

Почему бы не купить чайные ложечки, в самом деле?

Позабуду — как только перестану пялиться в экран.

Однажды я купил молоток. Это был один из самых странных дней в моей жизни.

О том, что у меня нет молотка первыми прознали соседи. Честно говоря, я редко просыпаюсь от стука в дверь: и уж тем более никому в голову не приходит стучать ко мне в шесть часов утра. Возможно, дело в том, что меня часто видят на лестничной клетке с китайским мечом «цзянь» под мышкой. От человека, которого регулярно видишь в подъезде с мечом, можно ожидать чего угодно. Я бы не рискнул стучать к такому человеку в шесть утра, чтобы одолжить у него молоток.

Соседи сверху. Милейшие люди, аргентинцы. Он похож на Че Гевару, она — на перекрашенную Анжелину Жоли. Если я им дам молоток, вернусь в постель и попытаюсь уснуть, они, разумеется, поднимутся к себе (с моим молотком), и станут стучать. На что они рассчитывают, чёрт возьми?!

«Нам ненадолго. Через пару часов вернём.»

Как дети, ей богу. Она молчала. Он говорил. Оба улыбались.

Они были трогательны.

Я ответил: «Возьмите». И вернулся в постель. Было шесть часов утра.

Мне в голову не могло прийти, что молотка в доме нет. Как может не быть молотка?

Ещё я сказал: «Будете уходить, захлопните дверь.»

«Ладно», — ответил сосед.

Я уснул. Не помню что снилось, помню, что спать было хорошо. Просыпаться было куда как хуже. Шёл дождь. Рядом с моей кроватью стоял сосед, аргентинец, и, вежливо улыбаясь, смотрел сверху вниз.

«Который час?»

«Шесть тридцать», — с удовольствием сообщил он. — «У тебя нет молотка.»

«Что значит „нет“?»

«Нет молотка, мы всё обыскали. Только спальня осталась. В спальне ведь не может быть молотка? Или может?»

»?..»

«А вдруг ты прибивал что-нибудь, и оставил его здесь? Когда ты последний раз его видел?»

Хороший вопрос. Я задумался. Чёрт знает что! Не видел я никакого молотка — последний раз. И предпоследний.

«Без молотка нельзя» — укоризненно покачал головой сосед, аргентинец. — «Купи молоток, ты что в самом деле?»

«А ты?» — язвительно парировал я, — «У тебя ведь тоже нет молотка, иначе зачем бы ты здесь очутился?»

«У меня был, но сломался. Хочешь, обломки покажу?»

«Не надо» — устало отозвался я: «Уходя, не забудь захлопнуть дверь».

Сон перебили. Я ещё пол часа вяло побарахтался в постели, пытаясь вернуться туда, откуда меня беспардонно вытащили, но — тщетно. Спать было поздно, вставать — рано. Нужно было что-то предпринять, и немедленно. Худшее, что с тобой может произойти в семь утра — бардо: промежуточное состояние — одна нога здесь, другая — там. Между собакой и волком.

На счёт «три» я вскочил как укушеный и принялся одеваться, поминая добрым словом Борхеса, Кортасара, Пьяцоллу и Хуана Карлоса Онетти. В семь часов шесть минут я стоял у входа в супермаркет «24 часа». В семь ноль семь переступил порог. В семь ноль восемь снова очутился на улице — с молотком и коробкой гвоздей под мышкой.

Домой возвращаться было незачем: спать по-прежнему поздно, а приниматься за утренний моцион — всё так же рано.

Поднялся к соседям. Постучал. Дверь открыла она. К величайшему моему изумлению — в ночной рубашке. Судя по выражению лица, её только что — некстати — подняли с постели. Deja vu. Некоторое время мы пялились друг на друга, не зная что сказать. Наконец, на горизонте показался Че Гевара, на ходу оборачивая мускулистый торс простынёй:

«Ты чего в такую рань?»

Я хотел было сообщить, что принёс молоток, но не мог вымолвить ни слова. Меня душил хохот. Смеяться было нельзя, ведь эти аргентинцы — как дети, ей богу: такие трогательные, такие…