|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 20
О философии и духовном делании: набросок сравнительной аксиологии
| |
Весы, что выкуп весили, за нас сполна отмеренный, отъяв стяжаньe Адово...
Венаций Фортунат (530-610 от Р. Х.), перевод С. С. Аверинцева |
Одной из постоянно возникающих и до сих пор, по-видимому, до конца не исчерпанных традиционных междисциплинарных тем является непростой вопрос о соотношении религиозной веры и философского знания. Автор настоящего эскиза далёк от того, чтобы вместе с сочинителями учебников-введений определять философию по её исходной греческой семантике как «любомудрие». Современные западные типы философских дискурсов весьма далеки от мудрости, как её понимали древние.
Предлагаю для простоты следовать в отграничении указанной дисциплины Мерабу Мамардашвили и считать философию «движением в сознании». Если таковое движение происходит, то «случается» и философия. В противном случае её просто не будет, сколь бы сложные системы застывшей мысли ни были представлены профессиональными игроками в бисер на суд современников и потомков.
Мы привыкли также считать, что религия (разумея здесь для простоты более привычного нашей обыденности материала религию христианскую; прочие будем упоминать лишь для поверхностного сравнения) являет собою до сих пор нерешённую проблему соотношения иррациональной веры и рационализируемого знания.
Ограниченный объём данного очерка не позволяет с убедительностью и подробно доказать, что как знание является неотъемлемой составной частью религиозных систем, так и иррациональные допущения, в чём-то подобные религиозной вере, входят в состав философии. По крайней мере, в качестве априорной уверенности в ценности своего собственного философствования и в его истинности. Придётся ограничиться просто голословной выкладкой данного тезиса.
Не будем рассматривать и наивного утверждения поборников постмодернистских игр, что никакой истины и серьёзности вообще быть не может по определению, что всё это — не более как «властный дискурс», подлежащий безжалостной деконструкции. Последнее заявление по своей иррациональнй убеждённости вполне сродни слепому религиозному пафосу верующего фанатика.
Ваш покорный слуга далёк от того, чтобы думать о религиозной вере и в смысле фидеистов, к которой они применяют ставшую знаменитой, но не глубже от этого пОнятой формулу карфагенского богослова Тертуллиана: credo quia absurdum, «верую, ибо (это) абсурдно». Мне более симпатичен подход великих мыслителей-схоластов Средневековья, наподобие Ансельма Кентерберийского, Альберта Великого, Фомы Аквинского и других. Их «вера, ищущая (разумного) понимания» (fides quaerens intellectum), перебросила основательный мостик между практически безграничной сферой религиозного опыта и областью философского её осмысления, весьма подзабытый в наше время.
Постараемся также помнить о том, что любая религия, и христианство в том числе, не ограничивается просто состояниями сознания, такими как «вера» или «знание», тем более в их надуманном противостоянии. Религия (если это именно она, а не «интеллектуальный трёп» на религиозные темы) обязательно будет включать в себя практическую сторону, то, что называется «деланием». Будь то Литургия, паралитургические ритуалы и обряды, аскетическая (пост, бдения, паломничества) и частная молитвенная практика, медитация и тому подобное. По своим свойствам это «делание» разделяется на общинное по преимуществу и на личное.
Ритуалы любого рода (понимая их наиболее широко) обязательно чувственны: вспомним воскурения ладаном, помазание елеем, окропление святой водой и т. п. Деятельность же философа (вовсе необязательно, чтобы он таковым «работал» в университете или в философском журнале), кажется более связанoй с рефлексивностью сознания, не требующей обрядового обрамления. Если такой философ вдруг окажется верующим (христианином), то он будет либо «христианским философом» (при всей проблематичности данного понятия), либо его философия никоим образом не будет напрямую связана с его христианством, представляя собой характерную для современной западной цивилизации «шизофрению» форм бытия и содержаний мышления.
Предлагая ввести для определения сходства и различия философа и религиозного практика метафору «внутреннего делания», я вижу хотя бы отдалённую возможность сопоставления соответствующих систем ценностей (аксиологии). Для философа это, выражаясь упрощённо, будет очищение и упорядочивание своего мышления, увенчивающее либо построение всё более всеохватных мыслительных зданий (онтология, метафизика), либо это будет опыт описания мышления в терминах самого сознания (феноменология, методология).
Религиозный практик будет полагать своей целью выход за пределы собственных «антропологических границ» (ср. С. С. Хоружий), стяжевая едва ли эмпирически достижимый (хотя кто знает...) опыт, описываемый в авторитетных текстах Откровения и Предания как «достижение уподобления Богу», «обожение» и т.п. Такому практику, сколь бы он ни был интеллектуален по своим интересам и занятиям, знакомо «переключение режимов» сознания, в том числе выход за пределы рефлексивности, например, в безобъектной медитации.
И философ, и религиозный практик (или всё же лучше назвать его мистиком?) полагают своей целью преображение. Для первого эта трансформация будет происходить в сознании-мышлении, ибо философ не может не «мыслить», жизнь для него есть движение в сознании. «Мистик» же не может ограничиться известным декартовским «cogito ergo sum». Для него преображение мыслительное (предваряемое смиренным признанием: «ибо согрешил мыслью»...) является лишь одной из ступенек, означенных в лествице известной католической покаянной молитвы Confiteor («Исповедую»), за которой следует упорядочивание речи («согрешил словом...»), а также деяний или их противоположности («...делом и опущением», или «неисполнением должного»).
Есть ещё одно важное сходство между обоими типами экзистенциальных «призваний», в котором будет угадываться и непременное различие. И философ, и религиозный практик осознают свою смертность. Для обоих, в отличие от человека повседневности, «человека толпы» (по словам Эдгара Аллана По), своя смерть давно стала фактом сознания. Философ старается победить смерть или хотя бы показать ей кукиш, упорядочивая «райские и адские обители» своего сознания, выстраивая смысловые иерархии мыслимых миров.
Христианин подозревает, что подобное преобразование исключительно в мыслительной области невозможно в принципе, и что оно далеко недостаточно. В отличие от человека «южноазиатского» или «дальневосточного» культурного ареалa, христианский практик ЗНАЕТ, что У НЕГО всего лишь одна, эта самая жизнь, подобная в грязи лежащей драгоценной жемчужине. Найдёт ли он своё сокровище или позволит ему затеряться на торной дороге, под колёсами машин и сапогами мимошагающих?
Надежду в ищущем делании ему подаёт Тот, Кто посмеялся адскому безмыслию, разбив врата преисподнего призрачного, «виртуального» бытия. Воскресение для христианина стало ФАКТОМ верующего сознания, скрытого для сознания записного скептика, а тем более «верующего» атеиста, за семью печатями и охраняемое джиннами их подсознательных страхов. Вся жизнь такого мистика есть одно-единое «делание» (пусть и исполненное синяками и сломанными бёдрами), скромная попытка соответствовать этому самому факту.
11.04.2009
Теги: мистика
религия
философия
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
