|
|
Сурок по вторникам с Ханной Таупекка № 31
Сурок новогодний, лениво выбирающий из шерсти конфетти
Ну-с, дорогие читатели, для начала с НИМ. Ну, с этим. Когда во дворе трах-бах ночь напролет, а в телевизоре походный набор оперных лиц заливает насчет libiamo-libiamo в обрамлении фирменного видеоарта от телеканала «Культура». Страшное дело же, но и это мы пережили, с чем я нас всех и поздравляю.
В процессе пережитья, однако, вполуха выслушивая очередную Норму или Мюзетту, я маялась вопросом, который в конце концов надоел мне достаточно, чтобы написать о нем колонку. Нет, правда, забавно: ведь классическая музыка — в наиболее расхожем ее значении «золотой фонд европейских композиторских потуг», так сказать — явление само по себе сравнительно недавнее. И не шибко, прямо скажем, обоснованное, в каком-то смысле. На протяжении почти всей музыкальной истории Европы отношение к этим самым потугам было, в сущности, вполне утилитарным, о чем я уже где-то высказывалась, как сейчас помню. Никому же в голову не приходило достать из архивов опус пятидесятилетней давности, хорошенько обтереть от пыли и исполнить на радость всем желающим. Скорее уж наоборот: постоянно требовалось что-нибудь новое, в худшем случае, сдобренное мелодийкой-другой из полюбившейся недавней оперы.
Нет, то есть, расшаркивания и реверансы перед славным наследием прошлого совершались систематически — всякий желающий наверняка быстренько припомнит какую-нибудь фразочку Моцарта о Бахе или Бетховена о Моцарте. На правах упражнений, опять же, славное наследие шло на ура: тот же «Хорошо темперированный клавир» переиграли, небось, все, кто имел неосторожность хоть раз прикоснуться к клавиатуре со времени его написания. Но чтобы прямо-таки концерты целиком из реликтов? Чтобы какую оперку столетней давности поставить во всей красе? Вот еще.
И вот что наиболее интересно в этом сюжете: причина внезапного поворота спиной вперед. Не первый год мерещится мне в этой связи одна смешная гипотеза, которая наверняка неверна, зато занятна. Ну и выдает заодно с головой всю степень моей необразованности и прочей эстетической неразвитости. Так вот: сдается мне, что произошел этот исторический поворот ровно в тот момент, когда публика окончательно перестала воспринимать новинки как музыку. Во времена, то есть, начала тех безудержных экспериментов над слухом, которые завели нас к сегодняшнему дню туда, куда завели. Привет вам, шенберги и берги! Вы хотели свою революцию — вы ее в некотором роде получили.
Ну правда. Взять вон хоть те же сборные оперные концерты, навязшие в зубах до полной неразличимости. Что наиболее позднее в них споют, если пренебречь нынешней модой на легкие жанры вообще и сарсуэлу в частности? Пуччини! А Пуччини, собственно говоря, умер аккурат в начале прошлого века, с какового начала уже эвон сколько прошло. Можно по-разному относиться, конечно, к феномену «шлягеров» и составленных из них концертов, но определенное представление об истории развития слушательских вкусов они таки дают. И как, много ли образцов, заигранных до состояния вальса Мюзетты или «Babbino caro», вспомнится среднему слушателю из более позднего репертуара? Много ли музыки, которую обыватель способен напеть, не приходя в сознание? Вряд ли.
И не то чтобы этот факт умаляет, конечно, достоинство какого-нибудь Гурецкого или Губайдулиной. Ни боже мой. И не то чтобы я лично была большим адептом теории о непременной близости искусства к народу. Однако же медленная, но верная сегрегация «современной музыки» в совершенно автономную от массовой музыкальной практики ячейку тоже говорит в пользу моей гипотезы и поневоле навевает раздумья о дальнейшей судьбе феномена, называемого нынче «современная академическая музыка». С общеакадемической-то в наиболее расхожем значении понятно — за ежегоднюю судьбу многострадального libiamo можно, в общем, не волноваться.
13.01.2009
Теги: классика
музыка
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
