|
|
Сурок по вторникам с Ханной Таупекка № 27
Сурок меланхолический: об историях смешных и разных
Бывают такие дни, когда на занятиях не удается решительно всё: ученный-переученный романс внезапно сбивается на полуслове, дежурные упражнения получаются вкривь и вкось, в арии доходишь до того, что считаешь такты на пальцах, но все равно триумфально вступаешь не туда и битый час мучаешься с какой-нибудь особенно безумной каденцией. Вываливаешься потом в коридор, взмыленный и злой донельзя, на себя за лень, на мир за общее несовершенство, прислоняешься к батарее и думаешь: это никогда, никогда не кончится, не сдвинется с места, и я окончу свои дни достойной преемницей миссис Дженкинс. Велико потому что между нами духовное родство, да и дарования по масштабу близки.
В первый раз услышав ее коронную запись — арию Царицы Ночи, — я, конечно, смеялась. Да что там, хохотал весь наш класс, распугивая мышей и рискуя обрушить перекрытия: в отрыве от контекста исполнение, безусловно, бьет все рекорды. Даже пресловутая каватина Нормы, выданная на-гора Филиппом нашим Киркоровым, как-то бледнеет и меркнет на фоне этакой Царицы, да еще и спетой не где-нибудь, а прямо-таки в Карнеги-холле. Принесший запись однокурсник упомянул о существовании целого диска подобных шедевров, и, едва добравшись до сети, я ринулась приобщаться. «Лакме», «Фауст», «Музыкальная шкатулка», общая невообразимость исполнения, картонные ангельские крылья и фантастические платья на фотографиях... устоять было невозможно. На некоторое время миссис Дженкинс превратилась во всеобщего кумира и источник бесконечных шуток в классе.
Отсмеявшись своё, я, однако, пригляделась к биографии и смутилась. С восьми лет обучаясь музыке, в семнадцать мечтая о европейских консерваториях, Флоренс Фостер Дженкинс получает реальную возможность заняться пением только к сорока годам, благодаря доставшемуся от отца наследству. До того она живет с мужем в американской глубинке: там вряд ли так уж часто дают концерты, а с записями в начале 1900-ых годов, надо думать, тяжеловато. Несмотря на это, она умудряется сохранить до сорока лет достаточное желание заниматься музыкой, чтобы заново начать учебу. Вопреки общему неодобрению родных. Вопреки американской глубинке и возрасту. Вопреки тому, что вряд ли в то время на такие авантюры смотрели столь же благосклонно, как сейчас: нынче-то, спасибо телевизору, семидесятилетними абитуриентами никого не удивишь. То есть, за самим этим фактом уже можно усмотреть определенную... последовательность и целеустремленность, скажем так. Которую трудно было бы не уважать, безотносительно даже результата.
С результатом, понятное дело, сложнее. Все началось с арии, спетой для друзей на балу музыкального клуба, основанного самой Флоренс. Вряд ли тогда это звучало лучше, чем в 1937-ом, когда была записана пресловутая пластинка. Наверное, в зале смеялись. Постоянный аккомпаниатор Флоренс, Косме Макмун, потом расскажет в интервью кливлендскому радио трогательную историю о бегстве юной Флоренс из дому, о попытках начать самостоятельную жизнь и учиться в Филадельфии: «There she suffered great hardships and privations until her father, hearing of it, came down to town and took her back home. She was restored to her social and wealthy position, but with the proviso that she wouldn’t sing anymore. Therefore, during the whole lifetime of her father, she did not sing but she had this terrific repression». Когда же интервьюер спросит, кто поддерживал Флоренс в намерениях всерьез взяться за певческую карьеру, он вспомнит, что веселье в зале от пения миссис Дженкинс было столь велико, люди так просили ее петь снова и снова, что трудно было не поддаться: «There were a great many singers from the Metropolitan in this club — I think Enrico Caruso was one of the founders — and all these people, to kid her along, told her that she was the most wonderful singer that ever lived, and encouraged her that way».
Ей почти сорок пять к тому моменту. Мечта о пении, протянувшаяся сквозь целую жизнь и наконец осуществленная, наперекор всему на свете. Музыкальный клуб — знаете, что это такое, когда не с кем разделить свое увлечение, не с кем просто поговорить? Наверняка любой человек знает. Сегодня в таких случаях выручает сеть, тематические форумы, а тогда? Музыкальный клуб, и даже певцы из Метрополитана, настоящие певцы из настоящего оперного театра, может быть, даже что-то вроде благоговения перед ними: вот они, люди, ведущие эту идеальную, такую желанную жизнь. И они дружно, наперебой утверждают, что ты поешь блестяще, просто замечательно. Что тебе надо подумать о серьезной карьере. Хохот в зале, списываемый на зависть и недоброжелательность, подбадривающие друзья.
Дальше — первый сольный концерт в 1912 году, насмешки критиков, запись грампластинки. В 1943-ем, в возрасте семидесяти пяти лет, она попадает в аварию, после которой якобы обретает возможность взять фа, надо думать, третьей октавы. В 1944-ом же Флоренс дает свой знаменитый концерт в Карнеги-Холле. По словам все того же Макмуна, ажиотаж перед началом концерта был столь велик, что аккомпаниатор едва пробрался сквозь толпу. После каждой арии зал бурно аплодировал. Наверное, она воспринимала этот концерт как свой триумф, и вряд ли кто-то еще пытался всерьез разубедить ее. Стоит ли говорить об отзывах в прессе, о ее реакции на отзывы. Через месяц после концерта Флоренс умерла. В одной из газет написали: «Ее деятельность приносила ей исключительное счастье. Жаль, что это верно только для очень немногих артистов. И это счастье как будто по волшебству передавалось ее слушателям».
Не слишком веселая история, а? О таких людях обычно и говорят: ну, по крайней мере, они счастливы. Кто-то в классе давеча рассказывал о даме выдающейся полноты, исполнявшей некую... музыкально-ритмическую композицию с обручем на телешоу. В сетчатых колготках и обтягивающем купальнике. Ко всеобщему восхищению, конечно. Но что дамы в телевизоре, каждый припомнит двух-трех знакомых любителей выступать в компаниях: показывать неловкие фокусы, запевать «Вдоль по Питерской», танцевать самодеятельный стриптиз после первой рюмки. Компании в такие моменты делятся ровно пополам: на тех, кто отворачивается или выходит покурить, и тех, кто насмешливо подбадривает выступающих — давай, мол, давай. И даже какие-то приятели, бывает, оказываются среди подбадривающих, а ты смотришь на них со стороны и не можешь понять, кого же так нестерпимо, невыносимо жаль и в ком ты, сам того не желая, неотменимо, исподволь узнаешь себя самого.
07.10.2008
Теги: музыка
раздумья
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
