|
|
Перемены истории с Виктором Сонькиным № 26
О садах в центре Рима, престижных домах, императорском дворце и святилище волчицы-кормилицы
Если Форум — старейшая из римских площадей, то Палатин — старейший из римских холмов. Здесь Ромул наблюдал полет коршунов, возвестивших ему основание города; здесь, по одной из версий древних книжников, он возвел стены так называемого «квадратного Рима» (Roma Quadrata), здесь до окончательного укоренения христианства чтили «хижину Ромула» — простой дом из плетня с тростниковой крышей. Конечно, деревянный домик не мог сам собой сохраняться в сколько-нибудь узнаваемом виде на протяжении двенадцати веков. Подобно кораблю Тесея на афинском Акрополе, хижина Ромула была примером диалектического противоречия: если прутья сгнивали или крыша сгорала, жрецы бережно заменяли дефектные части новыми, точно такими же. Когда от первоначального жилища ничего не осталось, это была «и та хижина, и не та хижина».
Предание и на этот раз оказалось правдивым. Когда в начале XX века на Палатине начали проводить серьезные раскопки, обнаружилось, что люди жили там с очень давних времен — по крайней мере, за несколько веков до официальной даты основания Рима. Имидж «главного холма», средоточия власти и силы, сохранился надолго: в середине 1930-х гг. дворец Флавиев, самую большую и помпезную античную постройку на Палатине, спешно (и весьма произвольно) отреставрировали, чтобы произвести впечатление на Гитлера. Гитлер посетил Италию с официальным визитом в мае 1938 года. Принимали его с древнеримской пышностью: в Неаполитанском заливе показали парад двухсот военных кораблей, в Риме — учения армейских и авиационных частей. Вся эта игра мускулами, впрочем, не произвела особого впечатления на фюрера, и отношения между союзниками остались прохладными.
Мало что напоминает об имперской помпезности на нынешнем Палатине. Долгое время холм был вовсе закрыт для посещения: там неспешно вели археологические раскопки. Эти работы продолжаются (и конца им не видно — раскопана меньшая часть памятников), но Палатин — одна из немногих археологических зон в центре Рима, где можно просто гулять. Гуляя же — легко забыть о том, чем был этот холм для людей, живших на нем и вокруг него две тысячи лет назад: постройки на Палатине сохранились еще хуже, чем на Форуме (как ни сложно это представить), обозначений почти нет.
Прогулку лучше всего начать с садов Фарнезе — если, конечно, туда пускают. На том месте, где когда-то стоял первый на Палатине императорский дворец, Domus Tiberiana, кардинал Алессандро Фарнезе (будущий папа Павел III) разбил живописный сад по проекту архитектора-маньериста Джакопо да Виньолы. В XVII веке, когда впервые после античных времен на Палатин была подведена вода, Джироламо Райнальди установил в садах фонтаны. В саду Виньола построил для семейства Фарнезе роскошную виллу. В XIX веке по соседству с ней возникла «Вилла Миллс» — неоготический «пряничный домик», принадлежащий эксцентричному англичанину, разбогатевшему в Вест-Индии. Мистер Миллс оказался последним домовладельцем, устраивавшим частные приемы на Палатине — так ниточка традиции протянулась от расцвета римской империи до заката империи британской. Все эти здания постигла грустная судьба: неаполитанский король, которому досталась вилла Фарнезе, вывез значительную часть ее сокровищ в Неаполь; потом ее купил Наполеон III (который, кстати, страстно увлекался археологией и много сделал для развития этой науки); а когда сады и вилла перешли в собственность итальянского правительства, там развернули массированные раскопки, и почти все строения снесли. Сейчас только восстановленные ворота на улице Сан-Грегорио — один из входов в археологическую зону — и еще несколько разрозненных фрагментов напоминают о роскошестве барочных времен.
Фарнезские сады стоят в окружении храмов. Главным религиозным центром Рима был Капитолий, но холм знати и императоров тоже не мог оставаться без попечения богов. С юга, со стороны Большого цирка, на Палатин поднималась «лестница Кака», названная так в честь известной истории с похищением крупного рогатого скота: Геракл, которого под именем Геркулеса римляне очень чтили, прилег вздремнуть на берегах Тибра, и в это время местный пастух-великан по имени Как украл несколько волшебных быков Гериона, незадолго до того добытых Геркулесом в ходе своего десятого подвига. (Некоторая логика в этом была: Герион, по легенде, обитал на крайнем западе — в исторические времена греки рационализировали это как «в Испании» — и, возвращаясь к своему хозяину Эврисфею в пелопоннесский Тиринф, герой вполне мог проходить через Италию.) Чтобы Геркулес не отыскал своих быков, хитрый Как затащил их в пещеру хвостами вперед, так, чтобы казалось, что следы ведут не внутрь, а наружу. Проснувшись от богатырского сна, Геркулес обнаружил, что счет неполон, и отправился на поиски; увидев пещеру Кака, он остановился в замешательстве, но спрятанные там животные мычанием выдали себя, и Как поплатился за свое преступление. Лестница, вероятно, отмечала то самое место, где произошли описанные события — хотя римляне в этом путались и предлагали считать местом гибели Кака еще и «бычий Форум» (Forum Boarium), старейший рынок на берегу Тибра. От лестницы ничего не осталось.
Юго-восточный кусок Палатина, к которому поднималась лестница Кака — один из немногих почти полностью раскопанных частей холма. Благодарить за это следует грабителей нового времени (XV—XVIII вв.), которые утащили оттуда практически все ценные стройматериалы (и, видимо, кучу артефактов) и обнажили фундаменты зданий. Бетон их, понятное дело, не интересовал, и поэтому цоколи храма Великой Матери и маленького храма Виктории-девы сохранились (а вот цоколь соседнего храма Виктории, сложенный из известкового туфа, они разобрали практически полностью, обнажив колодцы и цистерны древних республиканских времен).
Храм Виктории традиция относила к сказочным временам Эвандра, грека, жившего на римских землях еще до прибытия Энея с его троянцами. На самом деле его заложил в 307 г. до н.э. Луций Постумий Мегелл — на средства из штрафов, собранных в бытность чиновником-эдилом. Спустя семь лет этот же Постумий Мегелл был выбран консулом. Его коллега Марк Атилий Регул отправился воевать самнитов, буйное италийское племя, долго (вплоть до императорских времен) сопротивлявшееся римской экспансии; Мегелл по болезни остался в Городе. Противники встали лагерями друг напротив друга, и тут самниты под покровом ночи и тумана совершили вылазку столь дерзкую, что римляне были взяты врасплох: они напали на римский лагерь. Римляне, ориентируясь только на крики врагов, были оттеснены к укреплениям, и лишь ругань консула Регула — «Вы что, собираетесь потом осаждать собственный лагерь?!» — придала им сил и помогла отбросить неприятеля. Когда вести о сражении (сильно преувеличенные) дошли до Рима, Мегелл, презрев болезнь, помчался к театру военных действий со своим войском — но перед этим освятил храм Виктории. Самниты, не рискнув сражаться на два фронта, отступили.
Виктория в это время становилась все более важной римской богиней: завоевание Италии шло полным ходом, не за горами была первая война с Карфагеном за средиземноморское (читай — мировое) господство. Храм, скорее всего, был величественным и роскошным; то немногое, что сохранилось, указывает на реставрацию I в. до н.э., а найденный обрывок надписи свидетельствует о какой-то перестройке времен Августа.
В 193 г. до н.э., вскоре после мучительной второй пунической войны, потребовавшей напряжения всех сил государства, римляне были истощены, нервничали по поводу и без повода и тщательно следили за всякими знамениями. В тот год сами собой обрушилось несколько построек, прошел каменный дождь, а в Капуе рой пчел прилетел на форум и сел в храме Марса; насекомых тщательно собрали и предали огню. Ситуация требовала обращения к гадательным книгам; «объявили девятидневные жертвоприношения и молебствия, Город был очищен подобающими обрядами. В те же дни, по прошествии двух лет после обетования, Катон посвятил храмик (aedicula) Деве Победе около храма Победы» (Ливий, 35, 10).
Рядом с храмом Виктории, под небольшим углом к нему (так, что фронтоны зданий почти соприкасались) стоял храм Великой Матери Богов, малоазийской Кибелы. Когда Ганнибал стоял почти у ворот Рима, и государство, казалось, вот-вот рухнет, обратились, по обычаю, к Сивиллиным книгам и вычитали в них требование привезти Мать. Толкователи объяснили, что Мать — это фригийская Матерь Богов, великая Кибела, которую чтили еще троянцы. Главное святилище Кибелы находилось на горе Ида, в городе Пессин, а главной святыней был небольшой треугольный камень — по разным свидетельствам, то ли заменявший лицо на статуе богини, то ли вставленный этой статуе в рот (как и многие священные камни, камень Кибелы, скорее всего, был метеоритом). Отправили посольство к царю Атталу, владыке тех мест; царь колебался (возможно, опасаясь разозлить Ганнибала). Тут вовремя случилось землетрясение, которое римляне поспешили объявить гневом Кибелы на царя (Овидий также сообщает, что с небес раздался голос богини, требовавший перевезти ее в Рим — город, достойный вместить всех богов); Аттал испугался и уступил святыню. Со всяческими предосторожностями драгоценный груз был доставлен до Италии, но в самом устье Тибра возле Остии корабль сел на мель. Встречающие, среди которых были самые родовитые мужчины и женщины Рима, пришли в замешательство. Тогда знатная матрона (в некоторых источниках — весталка) Клавдия Квинта, всегда одетая чуть роскошнее, чем позволяли приличия, и за это подозреваемая в разврате, поплевав на ладони, взялась за канат и одним рывком сорвала корабль с мели. Народ возликовал, Клавдию объявили народной героиней, все сплетни были немедленно забыты; таинственный объект поместили в храме Виктории, спустя несколько лет освятили новый храм и учредили в честь Кибелы-Матери Мегалезийские игры, а приношения ей совершали самым простым древним кушаньем — творогом, смешанным с травами. Храм горел два раза, причем оба раза статуя Клавдии Квинты чудесным образом оставалась цела. В палатинском Антикварии есть статуя, которую считают изображением Кибелы — не тем, с волшебным камнем, а каким-то другим — но, возможно, она тоже стояла в храме.
К востоку от этого скопления храмов, за небольшим жилым кварталом (о котором чуть позже) возвышался еще один храм — Аполлона. Это был второй храм Аполлона в Городе (первый стоял на Марсовом поле), посвященный и воздвигнутый Октавианом (Августом) в честь двух своих решающих побед — над Секстом Помпеем при Навлохе у берегов Сицилии и над Антонием и Клеопатрой при Акции пять леть спустя, в нынешнем Амвракийском заливе на западном побережье Греции. Октавиан считал Аполлона своим личным покровителем (в Акции ему тоже был возведен храм) — возможно, не в последнюю очередь потому, что античные источники единогласно объявляли Октавиана красавцем. Ходили слухи, что мать Октавиана Атия за девять месяцев до рождения сына провела ночь в святилище Аполлона, где бог овладел ею в виде змея, оставив на память родимое пятно змееобразной формы — с тех пор Атия никогда не ходила в общественные бани. Другие элементы аполлоновского культа тоже должны были импонировать принцепсу: покровительство искусствам и жестокая мстительность к врагам. Последнее свойство, в частности, иллюстрировалось портиком с колоннами из нумидийского желтого мрамора и статуями пятидесяти Данаид (дочерей Даная, внучек Ио, прародительниц греческого народа — не зря Лаокоон у Вергилия боится «данайцев [греков], дары приносящих»; Данайцы — это потомки царя Даная). Пятьдесят Данаид в первую брачную ночь перебили сорок девять своих двоюродных братьев, сыновей царя Египта (пятидесятая пожалела мужа и была за это наказана отцом); в свете победы над Антонием и Клеопатрой и порабощения Египта намек Августа был прозрачен. В палатинском Антиквариуме хранятся две статуи Данаид из черного греческого мрамора и одна из красного; возможно, черные и красные фигуры чередовались между колоннами. Август пристроил к храму Аполлона библиотеку, достаточно большую для того, чтобы там можно было проводить заседания Сената, а приняв должность Верховного понтифика — еще и небольшое святилище Весты. Перед ним, судя по монетам, стояли две статуи телок работы великого греческого скульптора Мирона; на тему «телка Мирона» в позднеантичной «Латинской антологии» (сборника эпиграмм, созданного в завоеванной вандалами Северной Африке) собрано несколько десятков стихотворений, варьирующих одну мысль: «Эта телка — как живая!» Наконец, Август окончательно утвердил важность нового храма, перенеся туда тщательно собранные по всей империи копии сивиллиных пророчеств после того, как оригиналы сгорели вместе с храмом Юпитера Капитолийского. (О Сивилле и ее пророчествах пришлось упомянуть уже столько раз, что пора рассказать об этом подробнее; запишем на память.)
Возле угла флавианского дворца, напротив «виноградников Барберини» находился еще какой-то храм. Точно установить какой — невозможно, но косвенные данные говорят о том, что он имел отношение к Юпитеру. Возможно, это тот самый храм, который эксцентричный император Элагабал превратил в святилище собственного отеческого бога. Элагабал в детстве служил жрецом Эл-Габала в своем родном городе Эмесе (ныне Хомс, Сирия), и оказавшись на римском престоле в нежном возрасте четырнадцати лет, стал насаждать сирийский культ в Риме. Он заставил сенат и римский народ поклоняться новому божеству (под именем Sol Invictus, «Непобедимое Солнце»), лично возглавляя процессии в его честь, и в результате возникшей оппозиции был убит заговорщиками во главе с собственной бабкой. Последующие императоры восстановили культ Юпитера — но ненадолго: на подходе было другое, более долговечное единобожие. Оно представлено ныне на Палатине двумя небольшими церквушками — Св. Бонавентуры (конец XVII в.) и базиликой Св. Себастьяна (начало XVII в., но с сохранением фресок и некоторых других деталей гораздо более ранней постройки — примерно X в.). Церковь Св. Себастьяна когда-то называлась Санта-Мария-ин-Паллара — по легенде, на этом месте раньше стоял языческий храм, в котором хранился Палладий, волшебная статуя Афины-Минервы, вывезенная Энеем из Трои. Легенда не очень достоверна: каждому известно, что Палладий хранился в храме Весты. Но между нынешними церквями, которые стоят бок о бок, действительно сохранились остатки храма времен поздней империи, а под ними — древнеримские цистерны. Обе церкви страшно популярны у венчающихся пар.
Центральный из римских холмов, овеянный преданиями глубокой древности, Палатин был самым престижным жилым кварталом Города. В частности, там жил знаменитейший оратор Гортензий, старший соперник Цицерона. Старый и молодой ораторы столкнулись лицом к лицу в деле Гая Верреса, наместника Сицилии; Гортензий применил ловкую юридическую хитрость, которая, как он надеялся, выиграет ему и его подзащитному время; Цицерон еще более ловко ее обошел и своей первой речью произвел такое впечатление на слушателей, что Гортензий добровольно и заранее сложил оружие; остальные речи против Верреса Цицерону даже не пришлось произносить, но честолюбивый молодой человек сделал все возможное, чтобы они разошлись в списках. Гортензий был известен пышным красноречием («лучше слушать, чем читать», — отмечает явно пристрастный Цицерон), феноменальной памятью, актерским мастерством (на его выступления актеры специально приходили учиться), дендизмом в одежде и страстью к роскоши, оскорбительной для людей республиканской закалки. Неудивительно, что у такого человека и дом был на Палатине. С большой вероятностью те развалины, что в археологической традиции получили название «дом Ливии» (жены Августа) — это и есть бывший дом Гортензия, купленный Августом. Правда, Светоний описывает его как исключительно скромный, но не надо забывать, что «аскету снится пир, от которого чревоугодника бы стошнило», и роскошь цицероновских времен вполне может быть скромностью времен августовских. Светоний утверждает, что Август сорок лет спал в одной и той же комнате (римляне обычно летом перебиралсь с южной стороны дома на северную), а для уединенных занятий держал чердачок, который называл (по неизвестной причине) «Сиракузами» и «мастеровушкой», и только когда болел, переезжал на виллу Мецената на Эсквилин (считалось, что там воздух лучше). Сохранившиеся росписи в «доме Ливии» изображают гирлянды фруктов и цветов, пейзажи в египетском стиле, а в центральной комнате — мифологические сцены. На одной стене изображены нимфа Галатея и морской гигант Полифем, пылающий к ней страстной любовью (эта роспись практически совсем не видна), на другой — Ио, которую стережет Аргус. По бокам длинной стены расположены две маленькие картины в греческом стиле, так называемые pinax — они ценились очень высоко и закрывались специальными дверцами; на обеих — трехфигурные композиции, изображающие в основном знатных женщин. При раскопках были обнаружены свинцовые водопроводные трубы с клеймами — императора Домициана, некой Юлии Августы (это могла быть почти какая угодно знатная дама императорского дома) и Л. Пескенния Эрота, подрядчика времен императоров-Северов.
Так называемый «Дом Августа», который стоит рядом — возможно, находится на том месте, которое Август действительно хотел использовать для расширения своего жилища, но отказался от этой мысли, когда в стройплощадку ударила молния (удар молнии означал, что боги намерены застолбить участок для себя). Часть комнат погребена под подиумом храма Аполлона, а из огромного количества фрагментов росписей, найденных при раскопках, кое-что удалось сложить, и на результаты можно полюбоваться в Антикварии. Наконец, дом, где Август родился, тоже находился где-то на Палатине, возле «Бычьих голов» (что это — мы не знаем); во всяком случае, некий юноша Гай Леторий, обвиненный в прелюбодействе, умолял сенат смягчить ему наказание, оправдываясь в числе прочего тем, что он — владелец и как бы блюститель земли, которую впервые коснулся божественный Август. (Римских младенцев первым делом клали у ног отца, и тот, поднимая ребенка на руки, формально признавал его своим.) Дальнейшая судьба Летория неизвестна, но сенат постановил соорудить на месте рождения Августа святилище.
Однако настоящие дворцы на Палатине стали строить только во времена Тиберия и Нерона; при Августе до таких роскошеств дело еще не доходило, и принцепс напрашивался к друзьям и даже к вольноотпущенникам, чьи дома были удачно расположены на южном склоне холма, чтобы посмотреть из верхних этажей на цирковые представления. Следующие императоры заняли под дворец то место, где сейчас разбиты сады Фарнезе; в подвале этого дворца находилась темница, где в 33 г. н.э. Тиберий уморил голодом своего внучатого племянника Друза, обвинив его в заговоре; историки сочувственно свидетельствуют, что юноша перед смертью в отчаянии жевал солому из собственной подстилки.
Большую часть археологической зоны Палатина занимает дворец Флавиев (называемый также дворцом Домициана). Он до сих пор не раскопан полностью; особенно непонятно, что находится в его северо-восточном секторе, возле церкви Св. Бонавентуры. Тем не менее только доступная часть занимает более трех гектаров. Зданий такого масштаба в Риме до того просто не было.
Императору Домициану не повезло с историками. Известно о нем в основном из трудов Светония и Тацита, которые писали при императорах следующей династии (Нерво-Антониновой). Переход от Флавиев к Нерве произошел насильственно, преемственность была прервана; чтобы не представлять новую династию узурпаторами, придворные (в самом широком смысле слова) историки были должны изобразить Домициана в мрачных тонах. Так и получилось, что после двух идеальных Флавиев третий неожиданно оказался чудовищем. В наши дни сказали бы, что Домициану не повезло с пиаром. Вот характерные примеры. В первые дни своего правления он якобы запирался один на несколько часов и занимался тем, что протыкал мух острым грифелем (один острословец на вопрос, нет ли кого с Цезарем, ответил «Нет даже и мухи»). Казнил он без разбору и огульно; при нем впервые за долгое время похоронили по древнему и страшному обычаю весталку, обвиненную в нарушении обета девственности. Еще большее впечатление производит очень личное воспоминание Светония (редкость в его сочинении), относящееся к тем временам, когда Домициан резко ужесточил взимание так называемого «иудейского налога». Домициан в лучших традициях антисемитизма распространил эту практику не только на практикующих, но и на скрывающих свое происхождение иудеев. «Я помню, — пишет Светоний, — как в ранней юности при мне прокуратор осматривал девяностолетнего старика, не обрезан ли он» (Дом., 12).
Зато с прижизненной рекламой у Домициана все было хорошо. При дворе принцепса работали поэты Статий и Марциал; их стихотворения — единственные письменные свидетельства современников о правлении императора. Вряд ли так уж удивительно, что они столь же льстивы и напыщенны, как мрачны и недоброжелательны тексты позднейших историков. Особенно постарался Статий; он описывает пир, устроенный Домицианом в своем дворце (может быть, тот пир в честь Септимонтия, праздника семи холмов, который упоминает и Светоний). Император подошел к делу с несвойственной ему щедростью, примерно как Борис Годунов у Пушкина:
А там, сзывать весь наш народ на пир:
Всех от вельмож до нищего слепца;
Всем вольный вход, все гости дорогие.
Конечно, весь этот люд вряд ли удостоился чести посетить императорский дворец; им всего лишь были розданы продовольственные корзины (сенаторам и всадникам — побольше, плебеям — поменьше). Но поэт Статий был в числе приближенных. «Мне кажется, что я — на небесах, вместе с Юпитером и бессмертными богами... Соседний царственный дом Громовержца [т.е. храм Юпитера на Капитолии] смотрит на нас, остолбенев... здесь Цезарь возлежит вместе с лучшими из лучших, среди тысячи столов» (Silvae [«Леса»] 4, 2).
Дворец и вправду поражал воображение. Обеденный зал — вероятно, тот, который довольно подробно, хотя и сбивчиво, описывает Статий — был гигантским; в длину и в высоту он превосходил тридцать метров. Стены были украшены тремя ярусами разноцветных колонн; все вокруг сияло мрамором и отполированным гранитом. Строители, судя по всему, были настолько уверены в величии своего творения, что нисколько не заботились о труде предшественников; так, удивительный мраморный пол прежнего, нероновского дворца с ботаническим орнаментом — лучший из известных нам образцов римского декоративного искусства — они просто взломали там, где им нужно было прокладывать фундамент, а остальное засыпали (сейчас кусочки этого пола снова видны). Пиршественный зал окружали сады с фонтанами. Вокруг были сооружены открытые дворики, каждый сам величиной с дворец. В одном («третьем», том, который рядом с Антикварием) был разбит сад; нынешняя реконструкция старается следовать тем немногим принципам античного садоводства, которые нам известны. К востоку от этого великолепия был разбит еще один исполинский сад в форме «стадиона» или «ипподрома». У Домициана была явная склонность к этой геометрической форме; он построил в Риме настоящий ипподром, который сохранился до наших дней в очертаниях одной из самых харизматических римских площадей — Пьяццы Навона; подобной формы сад был у него и на загородной вилле. Что находилось на палатинском «ипподроме», кроме фонтанов с обеих сторон (к которым император тоже питал слабость) — мы не знаем. Возможно, те самые золотые и серебряные статуи, изображающие его самого, которые император только и дозволял ставить, сам назначая их вес.
Под конец жизни Домициан стал мнителен. Срок смерти ему был предсказан, и он ждал его с напряженным беспокойством. Дурные знамения начались как по расписанию; молнии стали бить в разные постройки, в том числе в палатинский дворец и даже в его собственную спальню, оракулы принялись давать все более мрачные пророчества. Особенно тяжелое впечатление на императора произвела участь астролога Асклетариона; на вопрос, как умрет он сам, он ответил, что скоро его растерзают собаки. Домициан, желая опровергнуть предсказание, приказал немедленно умертвить гадателя, но похоронить со всей возможной тщательностью, однако во время похорон буря разметала погребальный костер, и обгорелый труп разорвали собаки. Доброжелатели немедленно донесли об этом и без того нервному императору.
Портики дворца, в которых Домициан обычно гулял, он приказал облицевать так называемым лунным камнем — необычным зеркальным полупрозрачно-белым мрамором, незадолго до того открытым в Каппадокии. Так он надеялся избежать нападения сзади. Но это не помогло: усыпив его бдительность, заговорщики закололи императора в его собственной спальне. Даже недоброжелательный Светоний отмечает, что он героически сопротивлялся, и что легионеры при известии о его гибели были готовы разорвать всех в клочья: в войсках Домициан был весьма популярен.
Восточная часть дворца перестраивалась и расширялась при императорах династии Северов. Сейчас этот участок выглядит довольно скромно, но в масштабности замысла и роскоши отделки он превосходил даже домициановские постройки. На подступам к кварталу императорских дворцов Северы возвели в самом начале III в. н.э. страннейшую конструкцию, так называемый «Септизодий». Почему она так называлась — неясно; может быть, это была отсылка к семи планетарным богам, может быть — простое указание на то, что здание было поделено на семь поясов. Септизодий представлял собой гигантский отдельный фасад, не относящийся ни к какому зданию, богато украшенный статуями богов и членов императорской семьи. Вероятно, это был чисто пропагандистский проект, призванный внушить почтение перед императором и его домом всякому, кто приближался к Палатину по Аппиевой дороге. Даже в наши дни вид поросших зеленью склонов холма в вечереющем солнце со стороны Большого цирка — это зрелище, которым не стоит пренебрегать.
Большой кусок фасада, состоящий из трех ярусов коринфских колонн, простоял до конца XVI века, но во время правления папы Сикста V был снесен: такое количество стоящего без дела белого и цветного мрамора мозолило глаза папским архитекторам. Сто четыре блока серовато-белого проконесского мрамора пошли на реставрацию колонны Марка Аврелия.
Позднейшие императоры продолжали жить на Палатине, но обустройством уже почти не занимались; Максенций оставил по себе память в виде скромных бань, приткнувшихся между церковью Св. Бонавентуры и садом-«ипподромом» Домициана. Возможно, планы у него были обширнее, но осуществить их он не успел. С переносом центра имперской тяжести в Константинополь Палатин постепенно стал превращаться в памятник самому себе. Тем не менее те из западных императоров, которые жили в Риме (а, скажем, не в Треверах или Медиолане), Палатин по-прежнему жаловали, и готы Одоакр и Теодорих, наезжая в вечный город, останавливались именно там. Расквартированный в Риме византийский гарнизон назначал «блюстителя Палатинских дворцов» вплоть до VI века.
В ноябре 2007 года группа итальянских археологов во главе с Ирен Якопи и Андреа Карандини объявила об открытии, сделанном в начале того же года. Под домом Августа (как мы помним, он традиционно называется «домом Ливии») был обнаружен средних размеров грот с куполообразным потолком. Его потолок украшен разноцветной мозаикой из смальты, пемзы и морских ракушек, в центре — изображение белого орла. Исследователи с большой помпой объявили, что нашли легендарный Луперкал — святилище, посвященное Ромулу, Рему и вскормившей их волчице; в итальянских газетах появились статьи на несколько разворотов, авторы которых захлебывались от восторга. В самом гроте пока не ступала нога нашего современника — он заполнен строительным мусором двух тысячелетий и может обвалиться. Тем не менее современные методы исследования пришли археологам на помощь, и любители древности могли полюбоваться на цветные фотографии, сделанные при помощи специального зонда-фотоаппарата.
Луперкал, по легенде, находился на том самом месте, где волчица вскормила Ромула и Рема. С этим святилищем был связан один из самых древних и причудливых римских фестивалей, Луперкалии. Луперкалии справлялись в середине февраля; принеся в жертву двух козлов и собаку, члены коллегии жрецов-луперков надевали на голое тело свежесодранные козлиные шкуры, вырезали из этих же шкур плети и в таком виде бегали по всему городу, хлестая всех, кто попадался им под руку. От них не убегали, наоборот, знатные матроны специально подставляли им руки под удар («как делают школьники», деловито отмечает Плутарх): считалось, что удары луперкальных плетей способствуют плодовитости и легкому разрешению от родов. В роковом 44 году до н.э. Марк Антоний, будучи консулом — высшим должностным лицом государства — лично бегал с луперками и в таком виде прибежал на Форум предлагать Юлию Цезарю царскую диадему (Цезарь, прислушавшись к реакции толпы, от царских почестей отказался, но это его в итоге не спасло). Фестиваль был страшно популярен, и когда папа Геласий I в самом конце V в. вознамерился его отменить, он встретил яростное сопротивление. Папа убедил оппонентов тем, что предложил им, раз они такие свободомыслящие, самим побегать по городу в мокрых от крови козлиных шкурах. К этому моменту Луперкалии превратились в праздник черни, и аристократические защитники праздника прикусили язык. В современной прессе популярна идея о происхождении праздника Св. Валентина из Луперкалий, но это позднейшая выдумка.
Многие исследователи остались неудовлетворены идентификацией вновь открытого грота. Античные источники помещали Луперкал ближе к храму Виктории и Великой Матери Богов, чем к храму Аполлона, возле которого он оказался (хотя расстояние между ними пренебрежимо, и авторы, особенно греческие, запросто могли что-нибудь напутать). В найденном помещении нет алтаря (он вполне может быть погребен под строительным мусором или разобран грабителями). Наконец — и это возражение довольно серьезное — мозаичные потолки были новшеством даже во времена Плиния Младшего, во II в. н.э., а Луперкал по свидетельству источников был реставрирован при Августе. С другой стороны, сведения о более поздней реставрации могли до нас попросту не дойти.
Противники гипотезы о Луперкале не отрицают значительности открытия: найти в центре Рима помещение с сохранившимся убранством — невероятная удача. Они лишь предлагают считать грот частным обеденным покоем кого-нибудь из императоров (например, Нерона). Вполне возможно, что новые исследования внесут какую-то ясность в вопрос, но гораздо вероятнее, что точного ответа мы не узнаем. Так или иначе, сенсация уже привела к увеличению финансирования палатинских раскопок, и можно надеяться, что старейший римский холм еще откроет нам новые тайны.
03.08.2008
Теги: история
Палатин
Рим
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
