|
|
Воскресные сказки с Дмитрием Дейчем № 29
Variationen zur Gesundung von Arinushka
Variationen zur Gesundung von Arinushka >>>
Бывало, родители уходили вечером из дому, оставляя меня одного, и я слонялся из комнаты в комнату, обмирая от предвкушения удовольствия — не зная ещё что предпринять, сосредоточившись на ощущении того, что в ближайшие пять-семь часов произойдёт нечто из ряда вон выходящее. Это промежуточное состояние само по себе было удовольствием — пронзительным, глуповатым, как все подлинные удовольствия. Я шагал от стены к стене, устраиваясь там и тут на мгновение или минуту — фаустовский инстинкт гнал меня дальше, и вот — усталый, но умиротворённый, почти в беспамятстве оканчивал долгий маршрут в постели, уснув незаметно для самого себя, покойно и крепко.
Шагая взад и вперёд по коридору, длинному и широкому, заставленному по периметру старой мебелью, я грезил, не пытаясь удержать в памяти сюжеты грёз, говорил от имени персонажей, возникающих в сознании и покидающих его с такой стремительностью, что минуту спустя не помнил кем был минутой раньше. Это мерцающее состояние, вечное колебание между ЗДЕСЬ и ТАМ, напоминающее биение крыльев мотылька, было чем-то прямо противоположным миру определённости и точного знания, который, как пытались уверить взрослые, был единственно возможным и наличествующим.
Впрочем, реалии этого мира, и прежде всего — псевдонаучные понятия, заимствованные из фильмов и производственных романов тех лет, играли немалую роль в моих фантазиях. Я верил, что к тому времени когда вырасту, учёные изобретут средство от смерти, и я не умру. Учёные мне представлялись похожими на муравьёв — с большими головами на тонких шеях. В круглых очках — как у Шостаковича. Иные — при бородах. Иные — совершенно лысые. В своих странных снах наяву я видел их стоящими вдоль длинного лабораторного стола, освещённого сверху множеством ламп. Иногда они — все как один — поворачивались ко мне и деловито принимались рассматривать — будто я был колбой или лабораторной мышью. Люди умирали, и учёные складывали их на столы, чтобы ИССЛЕДОВАТЬ. Временами один или другой принимался кричать «Эврика», но позже всегда выяснялось, что это — ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА. Наконец, учёные находили лекарство от смерти и вручали его мне в виде огромной белой таблетки. Отныне я не умирал никогда, но жил вечно.
Я грезил о чудесной возможности летать без крыльев, при помощи одной силы воли. По утрам я зависал над кроватью, открывал окно и медленно выплывал наружу. Город распахивался где-то далеко внизу, как огромная живая карта. Я влетал в комнаты ничего не подозревавших людей и здоровался с каждым из них в отдельности. Люди были моим ХОЗЯЙСТВОМ. Вначале они пугались, но после привыкли, и довольно скоро я стал членом многомиллионной семьи: из окна в окно передавал любовные записки, мирил супругов, утирал слёзы хнычущим карапузам, и был по-детски добр и справедлив ко всем. Видимо, я был ангелом, но сам о том не подозревал: религиозные представления моего детства сводились к двум-трём библейским образам и фразе «все званны, но не все призваны», заимствованной из школьной брошюры.
Я был цветком в поле. Мы, цветы, вели привольную жизнь и дружили с пчёлами.
Я был солдатом и убивал ПЛОХИХ. ПЛОХИЕ тоже меня убивали и тогда я погибал настоящей ГЕРОЙСКОЙ СМЕРТЬЮ.
Я был хоккеистом по фамилии Мальцев. Ловким и неунывающим. Канадские хоккеисты меня побаивались и за глаза называли «медведь». Наверное потому, что я был очень сильным и широким в плечах.
А ещё я был Принцем, и каждое утро будил поцелуем Принцессу, и та вставала из хрустального гроба, чтобы впредь жить долго и счастливо.
15.01.2008
Теги: музыка
словесность
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
