|
|
Воскресные сказки с Дмитрием Дейчем № 16
Без звука
| |
Смерть — это старый немецкий маэстро.
Поль Целан |
Продолжение.
Начало — тут
2.
Бетховен — Сизиф, придавленный собственным бременем. До него не было глухих композиторов.
После него многие пытались писать музыку так, будто оглохли и ослепли, но это никому не удавалось.
Романтическое — попытка ЗАГЛУШИТЬ разочарование, нехватку. Заранее обречённая, и цепляющаяся за эту свою обречённость, будто в ней, обречённости, и содержится весь её смысл. Чем громче я скажу о своей боли, тем больнее мне будет говорить о своей боли. Развяжите мне руки, и я вылью на вас ушат боли. Корыто боли. Я пропущу свою боль через мясорубку (чтобы стало больнее) и буду кормить вас этим фаршем — пока вам тоже не станет больно.
Буддизм навыворот: 1) мир есть страдание, 2) моё собственное страдание, 3) нет ничего, помимо страдания (моего), и 4) лишь в него, в это страдание — безвыходное и окончательное — верю. Ради него живу.
Бетховен знает: его унизят, обидят, ему не поверят, оболгут, ему не позволят, при случае — ограбят и обойдут. Пригласив на обед, ему дадут стул с подпиленной ножкой.
У него есть все основания для того, чтобы так думать.
Он некрасив, ведёт себя грубо и гадко. Его не хотят. С ним не считаются. Его не любят.
Всё это — романтизм в чистом виде.
Встретишь такого на улице, поздороваешься — в меру приветливо, с достоинством, а он — мимо — будто не слышит, бормочет тихонько под нос (сочиняет на ходу?), волосы — дыбом, взгляд — мутный, нездоровый. А ведь ещё вчера одолжил ему десять крон, и уже спрашиваешь себя: зачем?
Это ли не трагедия?
После Бетховена не было больше романтиков. Шуман сошёл с ума, Шуберт был тяжко болен и умер молодым. Шопена терзали женщины. Брамс был нерешителен и страдал. Чайковский — сами знаете… Вагнер… Плюнуть некуда.
Ни один из них не оглох.
Последний романтик — Шёнберг, и «Просветлённая ночь» — последний вхлип романтизма. Но Шёнберг (еврей) очень быстро понял, что страдать — нелепо. Зачем страдать, если можно не страдать?
Это вопрос не мог прийти в голову нееврею. Здесь чисто еврейское благоразумие встречается с еврейским же стремлением к совершенству. «Боящийся несовершенен в любви» — очень по-еврейски. Иногда кажется, что Экхарт, который был анти-романтиком, сам того не зная, был к тому же самым что ни на есть еврейским евреем.
Это не он сказал — про любовь, но слова — его.
3.
Музыка Бетховена откровенно груба, её грубость напоминает эпатаж футуристов. Жёлтую кофту Маяковского. Как мог написать Бетховен 4-й концерт, нежнейший — нам неизвестно.
Это, наверное, не он писал.
Или это написал Бетховен, которого вдруг полюбили, которому — пусть ненадолго — одолжили надежду и веру, и он это принял.
29.05.2007
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
