К вопросу об армии третьего тысячелетия — 1

Эта колонка и её продолжение, которое выйдет в следующем выпуске «Воскресенья», представляет собой переработанный текст, написанный в рамках одной дискуссии на закрытом мэйл-листе, не предназначавшийся изначально для широкой публики. Но поскольку редактору ИнфоБума он показался интересным, я решил после небольшой редактуры представить его на ваш суд. 

Несмотря на то, что некоторые идеи в данном тексте заимствованы, их выстраивание в единую систему мое, так же как и основные трактовки. Так что не ссылаюсь на авторов отдельных концепций и все претензии готов принять на свой счет. 

Диспут был посвящен достоинствам и недостаткам наемных и народных армий и последствиям преобладания одних над другими для политического устройства и исторических судеб государств. Я защищал армии народного типа и в подтверждение этой позиции приводил примеры из истории, свидетельствующие о том, что однозначного вывода о превосходстве «профессиональных армий» над «любительскими», сделать нельзя.

Один из подписчиков листа возражал в том духе, что прошлое это прошлое, а в 20 веке в военном деле произошли такие изменения, которые весь этот исторический багаж дезавуируют. Поскольку мол, Первая Мировая, ознаменованная масштабным позиционным кризисом, а тем более Вторая мировая война, прозванная войной моторов, не похожи ни на одну из войн прошлого. А уж войны будущего, якобы, будут вестись по совсем иным законам. И глупо упоминать римских легионеров в споре о том, какой должна быть современная российская армия. Как-то так. Ну, а дальше идет уже сам текст ответа, без преамбулы, поскольку три вводных части на один текст это уже слишком.

Человечество много миллионов лет оттачивало искусство нападения и обороны и занималось этим старательнее, чем-либо ещё. На этом пути все решения, которые могли принести преимущество над противником, отрабатывались неоднократно. Все когда-то уже где-то существовало и если не можешь решить задачу сам, всегда можешь поискать ответ в базе. Так что если вам кажется, что перед вами нечто беспрецедентное, никогда не случавшееся в военной истории, скорее всего, вы просто плохо информированы. И в уличной драке, и в ротном бою, и в мировой войне, и даже в звездных войнах будущего будут приниматься в расчет одни и те же параметры и работать одни и те же методы достижения победы. 

Позиционные кризисы военное искусство переживало множество раз, просто в ином виде и на иной технической базе. Что такое, фактически, «примат обороны» Первой Мировой? Всего лишь невозможность достигнуть победы маневром. Проблема была даже не в пулеметах, их-то, как раз, подавлять научились. Возможности артиллерии были уже таковы, что несколько дней артиллерийской подготовки позволяли превратить оборону противника в лунный пейзаж. Но одновременно и развитие железнодорожного транспорта позволило за время этих артподготовок подтянуть к месту готовящегося прорыва резервы и выстроить за спиной проламываемой обороны новую стенку. К тому же обработанная артиллерией до такого состояния местность была уже плохо проходима для обеспечения действий наступающих войск пополнениями и снабжением (что, кстати, отчасти пересекается с гипотетическими проблемами использования для взлома системы обороны противника тактического ядерного оружия). Потери же при преодолении линии обороны без массированной артподготовки были таковы, что сил на развитие прорыва уже не оставалось.

Такие ситуации возникали в военной истории много раз, с тех пор, как люди научились возводить укрепления на ключевых точках местности, будь то горные перевалы, переправы или просто те населенные пункты, захват и грабеж которых, собственно, и был целью нападающих. Конечно, крепость можно было взять штурмом, но потери зачастую оказывались таковы, что на продолжение кампании уже не оставалось сил. Осада же была по сути реализацией той же стратегии истощения, которую применили страны Антанты против Германии и Австро-Венгрии, и в результате которой, они таки выиграли Первую Мировую войну, несмотря на то, что способы преодоления позиционного тупика, такие как химическое оружие, тактика штурмовых групп и танки, до конца войны так и не помогли полностью решить проблему. 

Конечно, масштабы позиционных кризисов были в древности не столь огромны, но и население воюющих государств, и их территории, тоже были значительно меньше, так что для них масштабы были вполне сопоставимы. К тому же и в прошлом возводились укрепления сопоставимой с фронтами 20 века протяженности: Великая Китайская Стена, Вал Адриана, Длинные стены Афин, прикрывавшие дорогу к порту Пирей. Причем последние во время Пелопонесской войны породили точно такой же позиционный кризис, как и полевая фортификация в Первую Мировую. Китайские же и римские пограничные укрепления, как впрочем, и большинство менее масштабных крепостей, главной задачей имели не полную остановку неприятеля, а выигрыш времени на подтягивание подкреплений, что с точностью воспроизводит ситуацию 1914–18 гг. Более того, во вторую Мировую позиционные кризисы тоже случались, несмотря на технические новшества. Например у союзников после высадки в Нормандии очень долго не получалось прорвать оборону немцев и выйти на оперативный простор.

Нередко в истории позиционные тупики возникали и вовсе без укреплений, просто за счет занятия выигрышных позиций. Достаточно вспомнить битву при Фермопилах, стояние на Угре или стратегию Фабия Медлителя против Ганнибала. В последнем случае Фабий сознательно шел на позиционный тупик, поскольку выиграть сражение у Ганнибала ему было не по силам, зато сложности снабжения и недовольство властей Карфагена бесконечными расходами на войну, которую многие годы не удается выиграть, постепенно ослабляли силы пуннов.

Это, что называется, первые примеры, пришедшие в голову. А если и вовсе абстрагироваться от масштабов и мыслить только в категории линии соприкосновения войск, то можно нарисовать ещё одну аналогию. Фактически весь период господства на полях сражений античности тяжелой пехоты, предстает, как один большой позиционный тупик на тактическом уровне, который удалось решить лишь с появлением тяжелой кавалерии гуннов. 

Ведь, если тяжелая пехота действует монолитным строем, в котором она наиболее устойчива и создает самый мощный напор, и с обеих сторон сражаются близкие по типу вооружения и уровню выучки войска, как это было в Пелопонесской и Беотийской войнах, например, а также и многих войнах эллинистического периода, то маневрировать они практически не могут. Фаланга в раннегреческом и этрусско-раннеримском вариантах, по схеме передвижений и нанесения ударов была подобна шахматной ладье, а македонская и вовсе могла наносить эффективный удар только вперед, из-за различной длинны копий в первой и последующих шеренгах. 

Поэтому две противостоящие фаланги не могли нарушить строй противника, не сломав собственный. А без нарушения организации и захода противнику во фланг и тыл победы можно достичь только численным или качественным превосходством. На место убитого вставал воин из второй шеренги и со свежими силами наваливался на уже подуставшего врага и так с обеих сторон до полного истощения сил. Из-за этого фактически каждое сражение превращалось в позиционную мясорубку, по итогам которой боеспособность теряли обе армии в приблизительно равной степени.

Попытками разрешить этот кризис в рамках строя тяжелой пехоты были «перевернутая кочерга» Эпаминонда, как аналог вермахтовской тактики массирования армий на направлении главного удара, сариссофоры Филиппа и Александра, как аналог «артилерийского наступления», схема Ганнибала со слабым центром при Каннах, как аналог «мешка», примененного Людендорфом и Гинденбургом против армии Самсонова в восточной Пруссии в 1914 году, манипулярный строй римлян, как вариация на тему групп армий в схеме «Барбароссы». 

Но большинство этих схем, кроме манипулярного строя и македонской фаланги, не могли быть регулярно применяемыми, поскольку дважды на одну уловку мало кто ловился. Последние же работали лишь до тех пор, пока не перенимались противником и вовсе не давали преимуществ в гражданских войнах, при одинаковой организации пехоты. К слову, в период ренессанса пехоты в позднем Средневековье и в Новое время, схемы построений и сопутствующие им проблемы были практически повторены, не смотря на то, что вооружение пехотинца пополнилось более совершенными образцами метательного оружия, в том числе и огнестрельного, постепенно ставшего основным.

Очевидно, преодоление античного позиционного тупика лежало в области применения других родов войск. Решить проблему с помощью стрелков не удавалось, луки того времени имели недостаточную дальность и пробивную силу, дротики быстро взяли на вооружение те же тяжелые пехотинцы, а носимый боекомплект не мог быть слишком велик. Эффективное владение пращей требовало длительной тренировки, так что, подобно длинным лукам позднего средневековья, она оставалась уделом тех, кто жил охотой. Таких людей, по определению, не могло быть достаточно много в уже сильно освоенных Греции и Италии.

Применение Пирром и Ганнибалом слонов, казалось бы, было шагом в верном направлении. Слоны могли нарушить строй тяжелой пехоты и открыть дорогу коннице и своим легковооруженным воинам, которые не позволили бы врагу восстановить строй до подхода собственной тяжелой пехоты. Это как раз первая практически прямая аналогия с танками 20 века. 

Но слоны, в отличие от танков, не могли совершенствоваться, наращивать и пополнять их численность на европейском театре было дорого и долго, а методы против них нашлись достаточно быстро. Аналог мин — доски с шипами, которые римляне кидали им под ноги. Аналог приема отсечения пехоты от танков — строй расступался, пропуская слонов, и снова смыкался, когда они проходили. Плюс несложно оказывалось перебить погонщиков и стрелков, после чего испуганные слоны разбегались или даже сминали строй своей армии.

Решение в области кавалерии вроде напрашивалось, но долго не могло быть реализовано по техническим и экономическим причинам. Греки и римляне, по мнению ряда историков, не знали стремян, поэтому их кавалеристы не могли наносить эффективные удары по сомкнутому строю гоплитов. От сильного удара копьем в стоящего в строю пехотинца всадник без стремян просто вылетел бы на землю. К тому же ландшафты и характер сельскохозяйственного использования Балкан и Апеннинского полуострова не позволяли выращивать лошадей в больших количествах и позволить себе иметь боевого коня могли очень немногие. 

Римляне отчасти решали задачу привлечением наемной или союзнической конницы, но решающей роли она все равно не играла. В результате конница оставалась вспомогательным родом войск. На её долю выпадала разведка, нанесение внезапных ударов по не изготовившемуся противнику, преследование отступающих. На поле боя она действовала в основном против стрелков и легкой пехоты. Традиционно ставилась задача действий на флангах, пока противник по фронту скован боем, но поскольку у противника на флангах тоже была кавалерия, то конники в основном и сражались друг с другом.

Переходу кавалерии в статус танков и преодолению позиционного тупика способствовал приход гуннов, принесших в практику стремя, длинный кавалерийский меч и пику, предназначенные для боя против пехоты. Плюс ламиллярный доспех и массы коней, выращенных в приволжских степях.

После падения Римской Империи конница на многие годы стала главным средством ведения войны. Этому, правда, способствовал упадок тяжелой пехоты из-за разрушения торговых связей и деградации ремесел и городов, вызванного крушением «единого экономического пространства» Римской империи. Пехотинцев стало сложно вооружить и регулярно собирать вместе для тренировок.

Что самое интересное, если абстрагироваться от внешних атрибутов технического прогресса, с точки зрения роли на поле боя и методов применения тяжелая конница претерпела в своем развитии практически те же метаморфозы, что и танки в двадцатом столетии. Но об этом — в следующей колонке.