Цитатник: в помощь творящим

Как я уже писал (и, кажется, неоднократно), творческих работников частенько пригибает к земле творческим кризисом. В качестве одного из лечебно-профилактических средств на такие случаи у меня есть несколько цитат из уважаемых и читаемых мною авторов, которые помогают мне примириться с реальностью и придают сил для нового арт-броска. С удовольствием предлагаю их вам — положительным эффектом от их прочтения хочется поделиться. Писатели пишут о писательстве и литературе, но их мудрые мысли и чёткие наблюдения, бесспорно, применимы и в других областях.

«Тяжело писать роман, когда у тебя изношены ботинки. Ведь это обстоятельство отражается не только на кровообращении писателя, но и на его стиле. Пара добротных ботинок устанавливает желательное равновесие между писателем и окружающим миром.

И тот факт, что единственная моя пара ботинок пришла в негодность от долгого хождения и находится на грани полного развала, очень удручает меня: прохудились обе подмётки, и я хожу почти босой, а в центре города, куда ни ступишь, тлеют окурки, вот и приходится передвигаться вприпрыжку. Как и в церкви, я не смею сидеть, закинув ногу на ногу. Вот такую цену я плачу (и плачу с радостью) за честь быть великим, хоть и непризнанным писателем».

Уильям Сароян. Мои ботинки

«Родители купили мне печатную машинку, и я настучал несколько рассказов, но они получились слишком горькими и очень небрежными. Нет, нельзя сказать, что они уж совсем были плохи, но все же складывалось впечатление, будто мои истории какие-то скудные, в них не было собственных живительных сил. Моя писанина была мрачнее Беккеровой и на порядок чуднее, но это не срабатывало. Ну, пара-тройка из написанных историй все же действовала на меня, да и то получалось так, что они лишь заводили в какие-то дебри вместо того, чтобы быть в них проводником. Беккер, несомненно, писал лучше. Может быть, мне заняться рисованием?».

Чарльз Буковски. Хлеб с ветчиной

«Роман, который я сочиняю, продвигается медленно, по абзацу в день, иногда по одному предложению, а нередко и по одному слову. Вчера этим словом было существительное „холод“, что лучше всего соответствовало погоде на дворе. В оставшейся части абзаца я обращаюсь к рядовым читателям, которые не знают — им даже невдомёк, — каким испытаниям подвергается изо дня в день честный писатель. Я обращаюсь к вам, дамы и господа, и к вам, мои кузены: кому-то моя дневная выработка может показаться мизерной. Но я готов терпеливо и обстоятельно объяснять дамам и господам и поклясться своим кузенам: я горжусь тем ворохом дрянной писанины, которой у меня хватило мастерства не написать. И я всё больше убеждаюсь в своей правоте, ведь я сочиняю уже десять лет, а на моей совести — ни одного плохого романа. Всё-таки жаль, что не придумали такой премии для писателей, которым удаётся воздерживаться от соблазна подарить миру ещё одну негодную книгу».

Уильям Сароян. Мои ботинки

«Я опускаюсь на стул у письменного стола. Позор. Скандал. За тридцать лет, с тех пор как научился читать, я кое-что прочёл, не так уж много, но кое-что, а что от этого осталось? Смутное воспоминание, что во втором томе тысячестраничного романа кто-то застрелился из пистолета. Тридцать лет читал — и всё напрасно. Тысячи часов моего детства, отрочества и юности я провёл за чтением и не сохранил ничего, кроме великого забвения. И ведь эта напасть не исчезает, напротив, она только усиливается. Если я сегодня читаю книгу, то забываю начало, ещё не добравшись до конца. Подчас моя память отказывает уже к концу страницы. И я еле плетусь от абзаца к абзацу, а скоро смогу удержать в сознании только отдельные слова, которые доносятся из тьмы какого-то вечно неизвестного текста, вспыхивают, как падучие звёзды в момент чтения, чтобы тут же кануть в Лету, погрузиться в тёмный поток вечного забвения».

Патрик Зюскинд. Amnesie in litteris

«Почему все «левые» книги обязательно должны быть ультрамодными, их злободневность давно проходит, акценты меняются и бывшая «левая» книга становится консервативной? И какого хрена, — мне показалось, он сейчас задохнётся, — какого хрена публика не покупает моих охренительных книг?!«.

Джулиан Барнс. Метроленд

«Три вещи может сделать женщина для русского писателя. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И наконец, женщина может оставить его в покое. Кстати, третье не исключает второго и первого».

Сергей Довлатов. Чемодан

«Не стоит слишком размазывать эту тему, скажу коротко, что я сам, к счастью, уже много лет тому назад выяснил для себя всё, что мне нужно знать о своём читателе, то есть, прошу прощения, — Л И Ч Н О Вас.

Боюсь, что Вы станете всячески открещиваться, но уж тут позвольте мне Вам не поверить. Итак, Вы — заядлый орнитолог».

Джером Сэлинджер. Симор: Введение

«Разговор с таксистом вдруг осветил мне суть писательской деятельности. Мы пишем книги, потому что наши дети не интересуются нами. Мы обращаемся к анонимному миру, потому что наша жена затыкает уши, когда мы разговариваем с ней».

Милан Кундера. Книга смеха и забвения

«Поистине это душеспасительная епитимья — размышлять об огромном количестве книг, вышедших в свет, о сладостных надеждах, которые возлагают на них авторы, и о судьбе, ожидающей эти книги. Много ли шансов у отдельной книги пробить себе дорогу в этой сутолоке? А если ей даже суждён успех, то ведь ненадолго. Один Бог знает, какое страдание перенёс автор, какой горький опыт остался у него за плечами, какие сердечные боли терзали его, и всё лишь для того, чтобы его книга часок-другой поразвлекала случайного читателя или помогла ему разогнать дорожную скуку. А ведь, если судить по рецензиям, многие из этих книг превосходно написаны, авторами вложено в них немало мыслей, а некоторые — плод неустанного труда целой жизни. Из всего этого я делаю вывод, что удовлетворения писатель должен искать только в самой работе и в освобождении от груза своих мыслей, оставаясь равнодушным ко всему привходящему — к хуле и хвале, к успеху и провалу».

Сомерсет Моэм. Луна и грош