Она, Майя Плисецкая…

Эта книга написана давно, я думаю, лет эдак 15 тому назад. Я шла к ней долго. Сначала прислушивалась к отзывам. Потом долгое время в книжных магазинах находила ее на полке, брала в руки, листала и понимала: я еще не готова. В какой-то момент я решила, что надо быть мужественной, надо идти дальше собственных привычек, пристрастий, быть объективной и не разводить вкусовщинку. Нет, это был не роман господина Сорокина и не философский опус мсье Деррида. Это были мемуары. Автор: М. Плисецкая, заголовок: «Я, Майя Плисецкая…»

Не то что бы я была таким специалистом по истории балета, но хороший мемуар по теме не пропущу. Как я упивалась воспоминаниями Матильды Феликсовны! Как я обегала весь город в поисках книги Е. Максимовой. Плисецкую я втискивала, засовывала в себя. Не как горькое лекарство, о, нет! Скорее как брюссельскую капусту. Вы любите брюссельскую капусту? Я — нет. Я ее ненавижу.

Я, я, я, меня, мной, меня, я, я, я. Вот что такое чтение этой книги.

Понятное дело, что на протяжении почти 40 лет кроме Майи Михайловны балерин в Большом театре не было. А если были, то все бездарности и завистливые интриганки. Можно только позавидовать тому, что в далеко не юном возрасте М. М. помнит все гадости, сказанные ей 30—40 лет тому назад. Слава богу, у нее хватает ума не наложить кучку на Галину Сергеевну Уланову. Тут, видимо, крыть было нечем. Чувствуется, как рот ловит воздух сказать плохое, но голова осаживает: «Майя, тебя не поймут».

В школе, конечно, бедную девочку учили из рук вон плохо. Я бы поняла, если бы речь шла о 80-х — 90-х: при Головкиной имя московского хореографического училища стало одиозным. Но до войны-то, да и после учили очень неплохо. Просто нужно было не пропускать занятия по полгода-году, хоть и в силу каких-то объективных причин (например, эвакуация), а если пропускаешь, то или заниматься поусерднее, или признать, что сама виновата. Ну, правда, один раз снизошло видение: сама Ваганова приезжала в столицу и давала класс. Но не повезло М. М., злые люди не дали Агриппине Яковлевне перейти на работу в Москву, и вот именно поэтому осталась наша героиня недоучкой. Я щас заплачу, где моя коробка с «клинексами»!

А это проживание в театральной коммуналке в первые годы работы в театре?! Ужасно, ужасно! Так обращаться со звездой. Нет, я не хочу сказать, что коммуналка — это здорово. Это печально, неудобно и некомфортно. Сама прожила во время оно полтора года. Но я знаю многих театральных и балетных, которые в молодые годы пожили в такого рода квартирах и до сих пор вспоминают эти года без плевков и завываний. Было тесно, было бедно, но мы были молоды и верили в свою звезду — вот что обычно слышишь.

Но больше всего меня поразило не это. Если послушать М. М., то ее чуть ли не всю жизнь не пускали за границу. Бедняжка так рвалась представить свое искусство зарубежному зрителю, а ее не пускали, гады такие! Я отлично помню то время, когда поездка за границу, тем более в т. н. капстрану, это было что-то, это было ого-го-го. Ни для кого не было секретом, что поездка за границу помогала существенно поправить материальное положение. И это в первую очередь. Да и во вторую, пожалуй, тоже. А уж потом шло мир посмотреть, себя показать. Ее не пускали всю жизнь? Вообще-то ее не выпускали за границу только какие-нибудь первые 5—7 лет ее длиннющей балеринской карьеры. Но вся книга наполнена ядовитой злобой, гноем, ненавистью к тем, кто ей устроил эти 5—7 лет. Я не понимаю, как можно столько лет носить это в себе, столько лет лелеять. Понятно было бы, если бы это обстоятельство действительно разрушило жизнь, как говорится, сказалось роковым образом. Так нет же: жизнь удалась, но и через 50 лет прославленная на весь мир балерина обольет тех, кто когда-то не дал ей деньжат заработать. Простите, но это мерзость! Я понимаю, что книга писалась с расчетом на ту же заграницу и была там впервые опубликована, но уж для современного российского издания можно было хоть как-то эту злобную сточную канаву прочистить?! Своей же репутации ради.

Нет, все. Увольте. Больше не могу. Безрадостна мне эта писанина. Хотя недавно был мне тут случай непостно порадоваться. Пошла я с подругой, тоже из наших, из балетоманок, на фотовыставку в Дом фотографии. Там было несколько выставок, а одна из них — фотографии балетных спектаклей Большого театра 40-x — 50-x годов. Получилось так, что я задержалась этажом ниже и первой в зал черно-белого царства пуантов зашла моя подруга. Захожу и я. Подруга подзывает меня со словами: «А ну-ка, угадай, кто это», а сама подпись к фото закрывает. Смотрю — на фото даже для той поры не балерина, а баба: ноги — во! Руки — во! Бедра — есть за что подержаться, и хоть и снято в анфас, но лица не видно, голова запрокинута. Смотрю я, смотрю — и вижу: ба! А подбородочек-то знакомый! «Неужто Майя Михайловна?!» — говорю. Она, она родимая. И снято-то как раз в «невыездные» годы. Порадовалась я тут от души и подумала: а ведь правильно делали, что не выпускали. Завалила бы широкобедрая честь советского искусства безвозвратно. А так, глядишь, поголодала в коммуналке на скромную зарплату, форму приобрела, и вот вам мировая знаменитость. Благодарить должна была бы, а не ядом прыскать.