|
|
Обертоны по вторникам с Борисом Лифановским № 23
Интермедия
| |
Бывают дни, когда опустишь руки,
И нет ни слов, ни музыки, ни сил.
Машина времени. Пока горит свеча |
Бывают моменты, когда необходимость написания очередной колонки вызывает у меня определенный стресс. Чаще всего это связано с недостатком времени, но иногда и с отсутствием того, что я называю куражом. Безусловно, существует большое количество тем, на которые можно было бы поговорить, и я очень рад, что пока не чувствую в них дефицита. Равно как не чувствую и ослабления читательского интереса к «Обертонам».
Так или иначе, уже сложилась традиция, в соответствии с которой здесь появляются не только мои тексты, но и материалы, написанные другими музыкантами. Это, во-первых, помогает мне экономить силы, а во-вторых, на мой взгляд, придает колонке некий дополнительный шарм, связанный с тем, что читатель никогда наверняка не знает, кто будет говорить с ним в следующий раз.
Сегодня мне хотелось бы процитировать отрывок из книги великого американского скрипача ХХ века Исаака Стерна. Книга эта на русском языке не публиковалась, но когда у меня выдается свободная минутка, я периодически занимаюсь ее переводом. Вероятно, через некоторое время результаты моего труда будут выложены в сеть, во всяком случае, я бы хотел это сделать. Впрочем, наверняка утверждать не возьмусь.
Ко всему прочему, мысли, высказанные Стерном в этом отрывке, до определенной степени созвучны и моим собственным раздумьям текущего момента — потому я и выбрал его для публикации.
«Служение музыке — не профессия, это образ жизни. Для того чтобы вести такой образ жизни, необходимы как минимум две вещи: четкое представление о том, чем ты хочешь стать, и упорность в достижении поставленной цели. Нельзя выйти на сцену и сказать публике: „Извините, но я здесь“. Необходимо верить в себя и сделать так, чтобы всем сразу стало ясно: „Я собираюсь играть. Слушайте!“
Для меня исполнение музыки — очень личное дело, в котором участвуют исполнитель, инструмент и слушатель. Слишком просто быть равнодушным — или изображать равнодушие — к основным законам музыки, говорить или думать: „Так уж я чувствую, буду делать то, что хочу. Мне совершенно не обязательно признавать границы хорошего вкуса, знать историю музыки или хотя бы приблизительно представлять себе историю развития исполнительства“. А вот, соблюдая строгие законы музыки, осознавая все ограничения, все же обрести свою индивидуальность; проникнуть в суть и быть искренним; а главное, понять, как убедить слушателя — не идти к слушателю, а, напротив, привести его к себе — вот это и есть знак высочайшего мастерства.
Разумеется, существуют выдающиеся исполнители, которые видят массу возможностей проявить себя и выходят за традиционные ограничения нескольких черных точек и палочек на белой разлинованной бумаге. Однако их индивидуальность складывается из глубоких знаний и понимания основ музыкального творчества, а также невиданных возможностей, заложенных в звуке и фразировке, которые и делают то или иное исполнение столь притягательным и правдивым.
Это лишний раз доказывает то, что для меня является одной из основ: существует огромное количество вариантов исполнения музыки, и все они могут быть и красивыми, и, в то же время, оригинальными. Именно поэтому одно и то же произведение, исполненное несколькими великими музыкантами, будет звучать совершенно по-разному. При этом все исполнения будут совершенными, не вступая, в то же время, в конфликт с замыслом, который преследовал творческий дух, сотворивший эту музыку. В этом заключается волшебство работы музыканта: захватывающий, длиною в жизнь поиск новых и лучших вариантов исполнения того или иного произведения. Именно поэтому ни один музыкант никогда не сможет создать эталон исполнения.
<…>
Я считаю большой удачей для себя такое стечение обстоятельств, благодаря которому мне посчастливилось вырасти и выступать с величайшими европейскими музыкантами, от Пьера Монтё, Отто Клемперера и Фредерика Штока до Юджина Орманди, Шарля Мюнша, Джорджа Сэлла, Фрица Райнера, Уильяма Штейнберга, Томаса Бичема и многих, многих других.
<…>
Огромную важность для меня имело раннее знакомство с игрой Фрица Крейслера, Яши Хейфеца, Яна Кубелика, Бронислава Губермана, Натана Мильштейна, Давида Ойстраха и Йозефа Сигети.
О Сигети кто-то сказал, что он выглядит так, как будто учился играть на скрипке в телефонной будке; такой он был неуклюжий. Но он был одним из самых глубоких музыкантов, которых я когда-либо знал, и к тому же замечательным другом. Я часто бывал у него дома, в Швейцарии.
На сцене он всегда очень волновался. Помню его выступление в Карнеги-холле в середине сороковых годов. В первом произведении он слегка распереживался, и вообще был несколько не в себе. Затем он должен был играть соль-мажорную сонату Брамса, одно из самых возвышенных, трогательных и взволнованных произведений скрипичной литературы — музыка, которую не играешь, а проживаешь. Пытаешься показать саму сущность жизни, ценность бытия. Сигети очнулся и воспарил. Кажется, за роялем был Никита Магалофф; пианист всегда жизненно важен в такой музыке. Это было одно из наиболее благородных исполнений, что я когда-либо слышал. Зал не дышал. Можно было забыть о том, что слушаешь чье-то выступление на сцене Карнеги-холла; все было заполнено золотой аурой музыки.
Именно такие мгновения определяют для меня, почему кто-то становится музыкантом и чего стоит добиваться, играя. Во время исполнения всегда стараешься слушать себя как бы со стороны. Физически смакуешь игру; психологически в нее погружаешься. Получаешь удовольствие от этого процесса, и от того, что ты сам — часть этого процесса. Поднимаешься на уровень выше, чем можно описать словами. Становишься един с чем-то, что гораздо значительнее, чем ты сам. В конечном итоге, именно в этом для меня заключается весь истинный смысл музыки».
25.01.2005
|
Ваш отзыв автору
|
