|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 50
Псалтырь, Нагорная Проповедь и танцующий Шива (2: продолжение разговора)
| |
Утомлён я воздыханиями моими: каждую ночь омываю ложе моё, слезами моими омочаю постель мою.
Псалтырь 6, 7 |
Мы уже неоднократно указывали на то, что проблема так называемой теодицеи является одной из труднейших в честном осмыслении Христова благовестия. Под теодицеей, напомним, подразумевается «оправдание Бога», его предикатов всеблагости и любви — перед лицом страданий заведомо невинных в этом мире. Вспомним Ф. М. Достоевского, вернее, одного из его героев-Карамазовых с его «слезинкой ребёнка» и «почтительнейше возвращаемым билетом».
Средние века с их волнообразными нахлынами варваров или орд иноверных чужаков, с их смертельными пандемиями, уносящими в могилу миллионы, с их религиозными войнами, взрывами нетерпимости и потоками крови, с их страданиями малых сего мира и наиболее незащищённых не могли не провоцировать вопросы, выставляющие ортодоксально-церковный образ «благого Бога» в странном, неверно-мерцающем свете, скорее напоминающем сгущение сумерек, когда догорающая свеча ещё теплится, но уже вот-вот готова потухнуть.
Как нам всем известно, фанатизм вспыхивает там, где от тихой, спокойной веры, предполагающей внутреннюю уверенность, мало что осталось. Так же, как о «сильной руке» в политике невежественные массы, но даже и представители так называемых «элит» заговаривают и страстно
об этом мечтают после того, как они сперва сами довели государство до ничтожества и втайне презирают за это сами себя.
На фоне всех этих потрясений и сомнений нелегко почитать Творца как Вселенной, так и человека и прочих живых существ исключительно «добрым», промыслительно желающим своему Творению блага. Как в недрах самой католической Церкви в Европе, так и перерастая её границы и предлагая иной путь, возникают попытки ответа на этот болезненный опыт человечества. Не будем забывать, что человек Средневековья всё ещё «предстоит Богу»; атеизм как массовое явление — пока что далеко в будущем. Поэтому проблема теодицеи решается не как антропологическая, а как онтологическая по преимуществу. Возникают «еретические» движения, такие как катары и иные (естественно, сами считающие себя «истинной Церковью» — как же иначе?), вводящие издревле подспудно присутствующий в христианском учении дуализм онтологических начал в своего рода догмат. Материальное объявляется злом, а добро — только духовная сущность человека, да и то не всякого. Конечно, всё это неимоверное упрощение гораздо более сложной картины, но остановимся пока что на этом высоком уровне обобщений...
Катары, предлагая иную онтологию, создают и иную социальность, альтернативную ортодоксально-церковной. В этом, собственно, и кроется главная причина взаимной ненависти католической Церкви и общины катаров. Характеризуя свою жизнь как образец «ортопраксии», то есть «правого делания», идеологи катаров бичуют церковную бюрократию за то, что та погрязла в земных заботах и удовольствиях, якобы позабыв Евангельские заповеди. И в этих упрёках было немало правды, надо признать.
Церковь отвечает на этот вызов осмысления зла в мире своими теориями-теологуменами. В ход идут такие давние воззрения на зло (кажется, введённые ещё Августином Иппонийским 4–5 вв. от Р. Х.), как «privatio boni». Но зло как «недостаток добра» может импонировать разве только изощрённым кабинетным или, в контексте Средневековья, — келейным интеллектуалам — и остаётся для тех, кто это зло ежедневно видит, его вдыхает и от него погибает, далёкой абстрaкцией.
Помимо богословских споров о природе зла, в связи с противостоянием катаров и ортодоксальных католиков в Средние века шла дискуссия о лидерстве, если об этом можно выразиться подобным современным оборотом. Это был спор тогдашних «властителей дум»: кто-то должен был уйти с исторической сцены, уступив другому. Двух параллельных сообществ, «ведущих к спасению», быть не могло. Благодаря применению вполне конкретных силовых методов: «антиеретических Крестовых походов» и т. н. Альбигойских войн — победило католичество, а движение катаров постепенно сошло на нет.
Однако я полагаю, что «римская Церковь» одержала победу не только благодаря своим «силовикам» в лице инквизиционных трибуналов (епархиальной и монашеской, а позже и папской инквизиции) и поддержке государственных структур. Община катаров, несмотря на свою, по-внешности, похожесть на раннехристианские общины, была глубоко элитарной по своей сути, представляя из себя общество, состоящее из двух очень разных классов людей: так называемых «совершенных» (perfecti), называемых своими последователями также «добрыми людьми» (boni homines) или просто «христианами» (Christiani), живущих в строгом воздержании и отречении от мира. Большинство же из тех, кто им симпатизировал, именуемые «верными» (credentes), считались всё ещё живущими в царстве Дьявола. Лишь на смертном одре они надеялись достичь спасения с разрешением земных уз, то есть со смертью тела.
Одновременно в те же самые Средние века (высокое Средневековье), вместе с широким общественным брожением возникают и ширятся движения, которые, в отличие от «ересей» и анти-Церкви, наподобие катаров, остаются в рамках церковной ортодоксии, однако всей жизнью своих членов являют новое понимание следования Евангельским заповедям, воплощая такую жизнь на практике.
Это так называемые движения нищенствующих проповедников (mendicantes), порывающие с традициями древнего, оседлого монашества бенедиктинского типа и постепенно оформляющиеся в новые церковные ордена: доминиканцев, францисканцев, кармелитов, августинцев и некоторых других, менее широко известных. Важной задачей эти нищие проповедники и проводники «новой евангелизации» современного им европейского мира видят в новом осмыслении Евангельских заповедей, особенно так называемых «евангельских советов» (бедности, послушания и целомудрия), которые даже становятся частью их инициании в орденскую жизнь в виде публичных торжественных обетов.
«Подражать Христу» и устраивать свои общины по моделям идеализируемых раннехристианских эти «мендиканты» стараются, в отличие от еретиков, с одобрения и благословения церковноначалия, в том числе и Римского Первосвященника. И если с оседлыми монастырями, бывшими к тому времени зачастую крупными землевладельцами, ассоциировалось во многом сравнительно защищённая жизнь за высокими стенами, многочасовые Литургии и всякие паралитургические формы благочестия (как, например, в аббатстве Клюни), то в пользу нищенствующих орденов говорила не только их церковная лояльность, но и примитивный (простой), близкий к народному, образ жизни. Кроме того, церковная ортодоксия не делала различия между обычным, якобы в тенётах Дьявола находящимся «быдлом», и духовной «аристократией» аскетов, единственно достойных спасения.
Вместе с тем, и между старыми монашескими орденами (бенедиктинцами — с их различными ответвлениями-конгрегациями), и новыми движениями нищенствующих орденов сохранялось одно существенное сходство: их ежедневный молитвенный цикл заключался, как и во времена самого наидревнейшего ближневосточного пустынножительства, в псалмопении. Как и первым инокам-пустынникам в конце 3-го, начале 4-го христианских веков, основным «молитвенником» им продолжала служить Псалтырь — ветхозаветный сборник 150 молитвенных песнопений, традиционно приписываемый иудейскому царю Давиду и другим ветхозаветным персонажам.
Кроме того, они сохраняли общинный характер так называемой Литургии часов (Liturgia horarum), на которой пелись или вычитывались Псалмы, перемежаемые чтениями из библейских и святоотеческих Писаний и различными гимнами. С общинным характером псалмопения в истории католических «монашествующих» общин покончили только иезуиты уже в Новое время. Однако и в наши дни Псалтырь представляет собой «универсальный молитвенник», живущий своей таинственной жизнью в монастырях и в жизни обычных христианских общин, и получивший новое дыхание после II Ватиканского Собора.
Темой Псалмов является всё то же, что было важно для человека Средних веков, что важно для всякого человека, для которого религия — не только очередная модная эстетическая, культурная или иная стилизация, приведшая в последние десятилетия к такому безумному засилью в постсоветской России разного рода ряженых и кликуш. Этой всепронизывающей, извечной темой является предстояние человека Богу перед лицом трагичности несовершенного мира, перед фактом хрупкости и мимолётности собственной жизни, перед оскалом бесчинствующего зла и пред тёмными и неприглядными глубинами собственного сердца.
Эта общеизвестная вроде бы вещь — стремление членов монашеских общин к особому «подражанию Христу», к достижению «евангельского совершенства», к максимализму в исполнении заповедей религиозной веры — и повседневное использование древнего молитвенного опыта, сконценстрированного в Псалтыри, на самом деле не может не поражать того, кто пытается эти вещи осмысливать как бы со стороны.
Ведь если вдуматься, образы Бога, вырастающие из живого опыта Псалмопевца и исторгающие из его груди эти воздыхания, вопли отчаяния и пожелания скорейшей погибели злобствующим врагам, но и — взрывы благодарности, увенчивающиеся безудержными славословиями, не могут в чём-то не разниться с опытом Того, кто увещевал прощать врагу «до семижды семидесяти раз» и позволять себя неправедно злословить. Или же — нет, и это всего лишь «иные сферы опыта»? Но иной опыт не может не вести к отличному осмыслению Источника этого опыта...
Такова разница образов несправедливо страдающего за самого малого из нас Сына Божия и — в заснеженных Гималаях медитирующего Шивы или в огненных языках разрушения танцующего «устрашающего» Бхайравы. И я не говорю здесь, что нечто «лучше» или «хуже», просто хотелось бы подчеркнуть вполне бросающуюся в глаза разницу...
Итак, мы видим, что на сегодняшний день остаются так и не решёнными окончательно и с несомненностью следующие вопросы:
Вопрос онтологический, ибо теодицея всё ещё является головной болью христианского богословствования. Словесное исповедание «всеблагого Бога» не отменяет веры многих христиан во всеприсутствие и почти всемогущество «источника Зла». Онтологический дуализм, этакое криптоманихейство, далеко не изжит.
Вопрос этический: являются ли Евангельские Заповеди Блаженства (Мтф. гл. 5 сл.) практическим наставлением «для всех» — или только вдохновением «для малого стада избранных»? Здесь — соблазн избранничества всяких, мнящих себя «совершенными», начиная от средневековых катаров, их современных адептов и заканчивая современными неокатехуменами и подобными элитарными закрытыми общинами.
Вопрос герменевтики: насколько мы имеем право истолковывать опыт, заключённый в текстах Ветхого Завета, таких как Псалтырь и другие Книги, лишь исходя из нашего благого желания приукрасить действительность: как она якобы «должна быть». Неуверенность в герменевтической позиции приводит к тому, что в современных католических «бревиариях» (иерейских или монашеских молитвенниках) «проблематичные» Псалмы (содержащие, например, ужасные проклятия врагам) печатаются в скобках и зачастую на Литургии просто опускаются.
Подобные вопросы не могут не волновать человека, живо интересующегося трансформацией и сохранением идентичности религиозных традиций в течение веков. Опыт показывает, что поспешные и идеологически слишком «правильные» ответы, предполагающие трусливую «жертву разума» (если таковой вообще имеется), удовлетворяют тех, кто нашёл искомую стилизацию своей жизни, отдающую фальшью пластикового цветочного букета на могиле собственного духа. Но они не могу не отвращать того, кто этот дух пытается возделывать, подобно человеку, в своё время восклицавшему: «Верую, Господи, помоги моему неверию!»
04.02.2010
Теги: богословие
католичество
метафизика
теодицея
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
