|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 12
О мудрости народной и границах её применимости
| |
Все мы учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь…
А. С. Пушкин, Евгений Онегин |
Известен наш всеобщий кредит доверия по отношению к разного рода «народной мудрости», проявляющейся в виде пословиц, поговорок, присказок и прочих конденсатов народного здравого смысла. И это вне зависимости от того, каков источник происхождения данных перлов всеобщего знания: Библия, античные источники или восточнославянская древность.
Например, всем знакомое высказывание, что «в споре рождается истина», заставляет нас спорить до хрипоты по самым разным вопросам, от нюансов текущего политического момента до традиционного в среде русской интеллигенции вопроса о существовании Бога. Какое бы ни выдвигалось положение и из какой бы области оно ни было, всякий более или менее уважающий себя человек почтёт за необходимость его немедленно оспорить, хоть в чём-то, но не согласиться.
Эта русская любовь к спорам, с одной стороны, при отсутствии в русской культуре серьёзной традиции схоластического диспута с детально разработанными правилами диалектической игры, как то было в европейской средневековой университетской культуре или, например, до сих пор бытует в великих схоластическох культурах Востока (на индийском субконтиненте и в среде тибетского монашества), приводит к многочисленным последствиям. Например, спор, в большинстве случаев не являясь в техническом смысле «диспутом», нередко перерастает на бытовом уровне в простую ссору.
Интересно было бы исследовать с культурологической точки зрения «семиотику спора в культуре русской интеллигенции». Помимо научного исследования, можно было бы говорить или писать, в виде нравственной или даже политической проповеди, о разрушительных духовных последствиях для общества споров, о возникновении вражды, о нестроениях и несогласиях, об отсутствии «национального единства» и прочем в том же роде. Но, кажется, на то имеются свои специалисты-идеологи, кующие новую «идею», понятную большинству, целиком состоящую из «да» и с подозрением относящуюся ко всяким «но», как к излишним интеллектуальным изыскам.
Отсутствие в русском «хронотопе» высокоразвитой культуры диспута и популярность спора с его отрицательными для межличностных отношений последствиями имеет своим побочным эффектом расхожее мнение, что христианство вообще негативно относится к интеллектуальной культуре. Часто это мнение поддерживается как самими представителями духовенства, так и не в меру ретивыми неофитами, отождествляясь с «мнением Церкви». Не совсем к месту вспоминается народная присказка старца Амвросия Оптинского: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». Боюсь, однако, что в настоящих условиях уместнее было бы вспомнить другую народную мудрость: о простоте, которая «хуже воровства».
На первое место ставится добродетель послушания, а интеллектуальная честность (в смысле средневековой ансельмианской «веры, ищущей понимания»: fides quaerens intellectum) отождествляется с примитивным вольнодумством. Конечно, это едва допустимое упрощение, но всё же рискну его высказать: возрождающаяся в определённых слоях общества популярность такого явления, как старчество с его императивом безусловного, нерассуждающего послушания, с аскетическим отсечением своей воли, и отсутствие в российских университетах факультетов христианского богословия — всё это разные стороны одного и того же явления.
Мне лично приходилось нередко сталкиваться с отрицательным отношением к такому универсальному понятию, как «схоластика», причём слово это, к сожалению, имеет плохую репутацию не только в православной ойкумене, но и в современном католическом дискурсе, за редкими и тем более красноречивыми исключениями. Тот, кто читал талантливые «Очерки бурсы» Помяловского, сразу поймёт, о чём речь. Для многих слово «схоластика» ассоциируется скорее со скучной зубрёжкой текстов, при полном непонимании смысла заучиваемого, нежели с латинским словом «школа», то есть просто с предметами, предназначенными для школьного (начального или университетского) обучения. Богословие и богословствование вообще такая вещь, что многим нашим современникам необходимо «ab ovo» (с самых начатков) объяснять, что это такое и зачем оно вообще.
Можно спорить, «наука» ли это, или некая иная область знания. Кстати, сказанное в равной мере можно отнести и к философии. Всё будет зависеть от того, как мы определим «науку». Для примера: традиционным для более или менее образованного русского человека 20 столетия является образ естественных наук, вроде химии или физики, как наук «точных», в то время как царицей «неточных» наук объявляется филология. Людям старшего или даже ещё среднего поколения памятен спор «физиков» с «лириками».
С другой стороны, ныне принятое в научном мире обращение с письменными источниками, вроде методов исторической и текстологической критики, учёт всех возможных контекстов памятника, филигранная работа с рукописями напоминают уже кое-где методы точных наук. Подобно последним, гипотезы современных отраслей различных направлений филологии можно с помощью отработанных методов верифицировать, то есть подтвердить их истинность, или фальсифицировать, опровергнуть. Всё более в прошлое отходит понимание филологии, как знания о том, «что бы сказала Наташа Ростова» или «как бы посмотрела на меня Татьяна Ларина». Впрочем, возможно, что в современных российских школах этому учат до сих пор.
Традиционная схоластическая учёность и практика, пользуясь в качестве основных методов исследования изощрённое комментирование основополагающих авторитетных текстов, а также проговаривание всех возможных вариантов их смыслов — в контексте диспута или диалектического спора, в течение столетий готовила почву для взращивания культуры диалога с носителями иного мнения. По крайней мере, в своей идеальной реализации, которая, возможно, никогда и не достигала своей полноты, разве что в редких, лучших представителях.
С другой стороны, аскетическое опасение разума на православном Востоке, как возможного инструмента врага рода человеческого и даже препятствия на пути к богообщению, создало почву для обусловленного благочестием принятия всякого мнения, идущего от властного авторитета церковных или светских инстанций. Даже церковные Отцы, будучи в большинстве образованнейшими личностями своей эпохи, принимаются ныне исключительно как объект слепой веры.
Лежащий, наверное, на уровне «культурной памяти» императив аскетического отсечения воли и разумного исследования наилучшим образом в России реализовался в большевизме. А в Европе, пожалуй, в национал-социализме. То, что может быть хорошо и спасительно, — в контексте личных отношений с проверенным духовником, — катастрофично, когда становится очередной массовой идеологией. Этой новой нарождающейся истерии безмыслия незачем рядиться в церковные одежды. Она пользуется ими в лучшем случае для камуфляжа. Известный, но непроизносимый «отец Лжи» обладает множеством ликов, имя же им Легион. Но зарождается он и набирает силу в каждой отдельной душе, забывшей о своём богоподобии. Которое некоторые авторитеты средневековой схоластики полагали именно в даре Разума.
14.02.2009
Теги: наука
схоластика
философия
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
