|
|
Воскресные сказки с Дмитрием Дейчем № 22
Диковины и сюрпризы (часть 2)
Утренняя пружина, способная поднять (и поставить гордо, вертикально!) тяжёлую вчерашнюю голову — вот это Моцарт!
И вот уже стучат в дверь и потолок: не пляшите, ради всего святого, у нас крыша едет! Они думают, что мы пляшем хором. Всей ротой.
Но пляшу я — один-одинёшенек: я и Фигаро (брадобрей). И Бернардини (гобой). Един в трёх лицах — отплясываю. Моя увертюра, моя Маленькая Душевная Услада — подобно спирали торнадо — раскручивается и единовременно сворачивает набок все крыши в радиусе пятисот километров.
Израиль становится зоной стихийного бедствия: эпицентр — кабинет скромного служащего, специалиста по архетипам, второй этаж, компания «Stern», г. Явне. Высылайте бомбардировщики! Изучайте основы степа и твиста! Готовьте гуманитарную помощь!
А не то закроются ваши банки, поезда сойдут с рельсов, жёны предадутся бесплатной любви и вирусы наводнят ваши хард-диски.
И тогда вы пожалеете, что не хотели плясать со мною, но к тому времени — увы — будет поздно!
~
Кажется, ещё год-два, и меня можно будет не кормить совсем: я стану похожим на полупрозрачного йога, который питается солнечным светом. Распорядок дня: с утра две-три симфонии «Sturm un drang» (это вместо мелкобуржуазного апельсинового сока и тостов), на дорожку посошок — замысловатая миниатюра для клавесина (хокку!), в пути — Хенихен или что-нибудь не менее милитаристично-ритмичное. Итальянцы (Валентини, Локателли, т. п.). «Вместе весело шагать…».
Днём — камерное и сосредоточенно-деловитое. Например, Фукс (куриная нога) или Фаш (винегрет). Что-нибудь гобойное. На десерт — нежно-меланхоличный Вайсс (крем-брюле). Это чтобы не умереть от недостатка сахара в крови (есть такая болезнь — барочный диабет).
После обеда — лёгкий «перекусон». Например, Рамо или Краус. Желательно (в качестве вишенки) добавить какую-нибудь клавирную сонату. Может быть, Карл Филлип. Гайдн. Или (осторожно!) Моцарт.
Всё.
Теперь — прохладительные напитки. Ренессанс. Триумф полифонии. Голландцы. Перотин. Коллеги думают, что я — христианин. Пусть их…
До ужина не дотянуть без ударной дозы — Бах. Вот тут как раз требуется что-нибудь утешительное. Ранние кантаты с Киркби. Или Большая Месса с Якобсом. Что-нибудь бронебойное. Раз в месяц (рыбный день) — Страсти. Могу себе позволить.
Плавно перетекает в ужин. Андриссен. Шёнберг. Фельдман. Ужин — моё время.
Прогулка с собакой. Моцарт.
На ночь глядя: Кейдж, 4’33’’ — впрочем, я успеваю уснуть раньше, чем пьеса окончится, увы…
~
у рояля Steinway&Sons
круглый звук
белый
холодный
прозрачный
как лампа дневного света
остановившийся звук
~
Пафос — обратная сторона нехватки, разочарования.
Романтизм в музыке — нагнетание отсутствия.
~
Иногда музыкальная зависимость становится болезненной: возникает нечто вроде ментальной преграды, вуали, которая на слух воспринимается как аудио-помеха. Со временем я стал узнавать о приближении кризиса заранее и — обычно — раз в неделю позволяю себе забыть о музыке. Однажды я сделал перерыв в две недели, и под конец этого срока стал слышать призраки музыкальных произведений.
~
Музыка Перголези больна туберкулёзом, люди с таким диагнозом умирают. У нас, имеющих уши, имеется также странная потребность быть немножко увечными, в гомеопатических дозах — для профилактики. Смерть мы с детства принимаем по капле, чтобы придя потом в своей силе и великолепии, она не застала нас врасплох. Исповедовавшись, отказавшись от себя, мы чувствуем несказанное облегчение. Это как та плачущая икона, чьи слёзы богомольные старушки запекают в тесто и дают внучкам — для избавления от скорбей и хворобы. Можно ли чужое горе исчерпать и избыть за счёт своего собственного? Для спасения утопающих нужно ли утонуть самому? Перголези это делает. Мы умрём, — говорит эта музыка. Будьте счастливы.
~
Иногда я задумываюсь о том, что в действительности происходит, когда автобусная рессора безукоризненно воспроизводит последовательность первых четырёх нот «Музыкального Приношения»? Отличается ли рассказ об этом восхитительном происшествии от документированного свидетельства о приземлении НЛО? Однажды я выслушал длинный пассаж моцартовского квинтета для фортепьяно и духовых в исполнении ножей, эмалированной миски, тарелок и деревянной доски: об ту пору няня готовила на кухне салат.
~
Глотаю чай, слушаю Гиббонса.
Виола да гамба — спичечная. У скрипки голос гладкий, тонкий, трения смычка о струну будто и нет вовсе. У гамбы всё слышно, она — та, за кого себя выдаёт. Шуршит, трётся как спичка о коробок.
Её и слушают не ухом, а кончиками пальцев.
~
Композитор Телеманн написал столько концертов для трубы с оркестром, что ещё лет пять назад любого, самого назойливого гостя, я выгонял в случае крайней надобности, просто включая один диск за другим.
Когда-то я работал в книжном магазине, и там аналогичного эффекта можно было добиться за 3-5 минут, поставив одно из оркестровых произведений Мессиана. Особенно Мессиана не любили дамы, покупающие книги категории «женский роман». Они, как правило, расстраивались и грозили пожаловаться хозяину. Вдвойне расстраивались они, когда я (торжествуя!) отвечал, что я и есть хозяин, что было правдой лишь наполовину: я содержал магазин на паях с бизнесменом по имени Фима. Фима в книгах ничего не понимал, зато у него были деньги и одёжная фабрика, где мы складировали привезённый из Москвы товар.
Однажды Фима сказал: «Слушай, если ты не хочешь видеть в магазине этих ммммм… женщин, давай перестанем завозить „дамский“ хлам», на что я, ничтоже сумняшеся, ответил: «Ещё чего! Где же в таком случае эти несчастные станут слушать Мессиана? Так ведь и помрут, не узнав первых аккордов „Турангалилы“».
Вынужден признать, что с возрастом стал мягче. Я полюбил людей, готов простить им всё, даже самое непростительное. Теперь, если бы мне понадобилось кого-то выгнать, я, пожалуй, просто указал бы на дверь… Впрочем, ума не приложу: чьё общество могло бы меня настолько покоробить.
~
Гендель: деликатное (после полуночи) клацанье клавесина.
~
Слушаю вариации Голдберга, — подпеваю. Иногда тихонько, иногда во весь голос. Иногда тенором, иногда басом. Иногда фальцетом. Как ноты лягут. Сотрудники заглядывают ко мне, кто с улыбкой, кто с камнем за пазухой и соответствующим выражением лица.
Входит Некто Главный:
- Ты поёшь, а мы работаем…
- А вы пойте, пойте!
- Так ведь это — не для голоса, а для клавиш, как тут петь? Вот если бы песню…
Заряжаю «Страсти по Матфею»:
- Пой.
Поёт, старается. И я — заодно. Напелись так, что животы разболелись. Непростую задачу ставил Бах вокалистам.
До конца дня ко мне больше никто не заглядывал.
~
Бернардини упоминает в разговоре любопытную деталь: в 18-м веке «процесс настройки перед исполнением сонаты был изящным творческим актом. В то время как музыкант изящно водил смычком по открытым струнам, его партнёр импровизировал на клавесине небольшую прелюдию».
~
Телесное удовольствие, причиняемое музыкой, заставляет задуматься о том, насколько мы уязвимы для внешних ритмов. Внимательному слушателю, меломану, лучше других известно о том, что присутствие каждого из нас складывается из происходящего вокруг.
~
Наталья Гутман дышит с присвистом. Растропович всхлипывал. Кремер на сцене похож на старую обезьяну. Глен Гульд мычал (мечтательно). Ким Кашкашьян всхлипывает, но по-женски отчаянно, не так, как увалень-Растропович. Башмет красиво откидывает голову. У Губайдулиной на сцене страшный ведьмин взгляд. Тревор Пиннок за клавесином оглядывается назад, будто его окликнули. Музыка Альфреда Гарриевича — насквозь литературна.
~
96-я Гайдна — чудо башмачника о молотке.
~
осознание и приятие того,
что любовь к музыке принимает патологические формы -
это когда всю ночь кряду занят тем,
что выбираешь музыку на сон грядущий
и утро встречаешь с «Jesu, meine Freude»
совершенно счастливый
25.09.2007
Теги: музыка
словесность
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
