Убить Мойдодыра

Я тогда попытался дать в меру краткий и емкий ответ, с привлечением пророческих изречений Маркса и Сталина, даже транспортную теорему задействовал. И вроде получилось все складно, и возражений особенных никто не высказал, а чувство какой-то неудовлетворенности осталось. Как бывает, когда преподаватель на экзамене озадачит каким-нибудь заковыристым вопросцем, а ты вроде и ответишь на него с опорой на программу, и придраться к тебе нельзя, и пятерку свою в зачетку получишь, а все же чувствуешь, что где-то недотянул… И сидит у тебя в голове этот вопрос, как заноза, где-то на дальней полке сознания, пока не наткнешься вдруг на фактик из совсем другой области, и не сложится, наконец, мозаика…

Так и на этот раз ответ пришел ко мне, что называется, «откуда не ждали». Моему сыну сейчас два года и я, когда нахожу время и силы, читаю ему книжки. Пусть простят меня авторы и издатели нынешней детской литературы, но от плодов их натужного творчества я, по возможности, своего сына оберегаю, также как и от нынешних мультфильмов. Поэтому приходится в основном выбирать советскую детскую литературу, благо издатели, чувствуя спрос, и её издают пока немало.

И вот, перечитывая всех этих мойдодыров, буратин, «писать красиво нелегко, да-ет ко-ро-ва мо-ло-ко» и прочих Барто, я вдруг понял, в чем была проблема советского строя. Он был слишком суров к своим гражданам, причем с самых ранних лет. Сначала заставлял умываться и чистить зубы, да ладно бы только по утрам, так ведь ещё и по вечерам, когда эти титанические усилия могла оценить только подушка. Потом заставлял учить уроки, хотя так здорово гонять собак на улице. Ещё заставлял вставать утром и тащиться на тренировку, где ОФП и кросс по пересеченной местности, хотя родители уже на работе, в школе вторая смена и так здорово спится под теплым одеялом. Потом гражданин подрастал, и строй заставлял его идти в армию, а в 18 лет так здорово пить портвейн в подъездах, орать песни под гитару и тискать девчонок на скамейках. Вслед за этим режим заставлял повзрослевшего гражданина идти работать, даже если на зарплату папы-академика можно прокормиться вдесятером, а если ещё и фарцануть привезенными им из загранкомандировки шмотками, то зарплата молодого специалиста покажется недостойными упоминания грошами. Строй заставлял человека жениться и нести ответственность за своих детей, хотя «можно и так». В общем, вел себя по отношению к гражданину, как строгий отец по отношению к ребенку — изо всех сил тянул его за уши вверх, не позволяя расслабиться и оскотиниться. 

Конечно, всего этого можно было не делать, — не работать, не учиться, не служить… Но тогда строй не позволял тебе чувствовать себя хорошим, лез в душу, устраивал проработки на собраниях, начиная от октябрятской звездочки и дальше со всеми остановками. И в этом смысле настоящие, биологические родители, если они честно относились к своему родительскому долгу, выступали всего лишь как проводники этой железной воли советского строя. Может быть, поэтому, один из контрударов был нанесен именно по семейным ценностям, — детки с радостью пересказывали друг другу веселые стишки, про то как: «дедушка бабушку опередил — внучку к забору гвоздями прибил».

Есть притча о том, как Сократ, поднимаясь на Агору с учениками, встретил гетеру. Философ сказал о ней что-то неодобрительное и «жрица любви», не желая оставаться в долгу, заявила ему, что если она позовет, все его ученики пойдут с ней, а не с ним. На что мудрец, по легенде, ответил, что это вполне естественно, поскольку она позовет их вниз, а вниз идти всегда легче, чем вверх. 

Вот и нас поманили вниз, и мы, как маленькие буратины, зажав в потной ладошке вырученные за отцовскую куртку четыре сольдо, радостно пошли за веселой рыжехвостой гетерой туда, где не было нудных уроков и тяжелых заданий, где звучала веселая музыка, призывно горели красные фонари, и где, не утихая, шумел ярмарочный балаган. И, закружившись в веселой карнавальной круговерти, даже не заметили, что у добрых клоунов с нарисованными улыбками — очень злые глаза, что под красными фонарями уже стоят наши сестры и дочери, разухабистый белозубый торговец жарит на гриле мясо наших, отнюдь не меньших, братьев, а ниточки кукловода прочно привязаны к нашим рукам и ногам.

Нас, конечно, предупреждали насчет бесплатного сыра и всего прочего. Но ведь с этими кассандрами какая беда, они всегда пугают не тем, что на самом деле случается. Вот Уэллс предрекал мегаполисам страшную гибель под грудами конского навоза, предвидя страшные экологические проблемы транспортного коллапса. Коллапс случился, но разве лошади в нем поучаствовали? Лошадок отправили на мясо, а вместо произведенного ими, можно сказать, природного газа мы теперь дышим выхлопами железных коней.

Вот и с обществом потребления и масс-культуры, человечество как всегда промахнулось в своих страшилках. Разве «Бегущий человек» это антиутопия? Да любой подросток, выросший в советских рабочих кварталах был готов порвать этих размалеванных охотников в лоскуты просто по дороге из школы домой. «Дом 2», «Большая стирка», «Голые и смешные» — вот настоящая антиутопия. Пусть лучше за мной гоняется Саб Зироу со своей клюшкой (мало, что ли, за мной с клюшками гонялись) и Дайнамо впридачу, чем мои дети будут видеть этот мозгокал, которым нас теперь поливают из каждого телевизора, превращая наших детей в полноценные элементы системы сбыта для транснациональных корпораций.

Но мы предавались своему празднику непослушания, и такие мелочи нас не волновали. Новый строй ничего не требовал. Не хочешь чистить зубы, — не чисть! Больше заплатишь стоматологу. Не хочешь учиться, — не учись! Если все будут грамотными, кто же пойдет в проститутки, журналисты и предприниматели? Не хочешь рожать, — не рожай! «Меньше народу — больше кислороду!». 

И все бы было хорошо, но зарытые на поле чудес золотые не то что не дали всходов, но и сами куда-то испарились, бумажная курточка быстро истрепалась и перестала греть, а азбуку мы потихоньку пустили на растопку, пытаясь согреться и отогнать наступающую темноту. Лиса и кот тоже уехали туда, где потеплее, а из темноты засветились совсем не добрые глаза клоунов, оценивающих, можно ли ещё чего с нас получить или пора самих отправлять в костер.

Конечно, место, даже если оно не очень свято, как неопровержимо доказал Торричелли (не путать с Церетели!), редко бывает пусто. И на место отца пришел отчим, окинул взглядом разоренное хозяйство и стал потихоньку обживаться, пытаясь подлатать то, что ещё не успели растащить и доломать окончательно. Мы повели себя, как и полагается трудным подросткам. Одни счастливо бросились ему на грудь, в надежде высушить горькие слезы, другие забились в угол, вперившись в него волчьим взглядом и, выбирая, толи пуститься наутек, толи вцепиться зубами ему в руку. Что взять с безотцовщины! 

Он и сам понимает, что отца ему не заменить, да и не пытается особо. Он, конечно, может и наказать разгулявшихся пасынков, особенно если начнут сильно досаждать, но, поди, пойми, от злобы он это делает, или и впрямь считает нас за своих? Отец он, если где и переусердствует в наказании, то сам потом и пожалеет — а от чужого дядьки ласки принимать боязно — кто его знает, как у него с ориентацией. Да и друзья во дворе могут неправильно понять.

Да и с другой стороны, если завтра «мамка» подыщет себе нового кавалера, каково это нам будет вспоминать, как чужой человек сек нас ремнем. Мы ведь можем и припомнить, как-нибудь, это присвоение отеческих полномочий, а поскольку, как всякие беспризорники, зло помним хорошо, тут и до пера в бок недалеко, причем отнюдь не золотого. Так и живем, в междумирье. Пропасть вроде не пропали, но что у нас впереди и куда идти, не знаем. Да и спросить не у кого.

В детских сказках все обычно заканчивается хорошо. Когда герою становится совсем плохо, кто-то да приходит ему на помощь. Или Айболит с Крокодилом, или Папа Карло с Сизым Носом, или ушедшие родители возвращаются не в силах пережить волнение за покинутых отроков. Но наши родители не ушли, устав от наших капризов. Мы сами выгнали их из дома под свист и улюлюканье. Так что сюжет наш не сказочный, а скорее библейский. Блудный сын должен сам найти дорогу домой, и припасть к ногам отца. Даст бог, тот поймет и простит.

Только где он теперь, наш дом?