Оазис

— В самом деле? — удивился Южный Ветер, — Я бы с вами согласился — просто из вежливости, но, боюсь, это было бы опрометчиво: всем и каждому ясно, что у меня маловато опыта, чтобы осмыслить данное утверждение. Я, пожалуй, воздержусь… и не просите… не умоляйте… ни в коем случае не настаивайте! Видите ли…

— Вижу, — перебил его столб, пытаясь задавить собеседника апломбом и тем самым умерить его пыл, — я прекрасно всё вижу. В этих краях меня называют дальновидным.

— Так и называют?.. Дальновиииидным? — засмеялся Ветер. — да ведь это просто потому, что видно вас — издалека…

Телеграфный столб обиженно накренился. Провода загудели.

— Какая неловкость! — посетовал Ветер. — Если бы вам вздумалось пригласить меня на танец, я бы, пожалуй, отказался. Вы бы мне ноги оттоптали!

— Знаете что! — вспылил телеграфный столб, — я тут, между прочим, по служебной надобности. Извольте удалиться. Вы не оправдали моих надежд.

— Каких именно? — фривольным тоном осведомился Ветер.

— Далеко идущих! — отрезал столб и демонстративно отвернулся. Птица с возмущённым клёкотом сорвалась с насиженного местечка и канула в небе.

— Счастливо оставаться! — крикнул Ветер и, быстро набирая ход, помчался вслед за птицей. Мгновение спустя он вернулся:

— Был неправ. Сожалею. Учту и исправлюсь.

— Что вы там бормочете? Говорите чётко и ясно!

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ!!! — дунул-грянул Южный Ветер. Песок ближайшего бархана взметнулся и медленно рассеялся в воздухе.

Повисла тишина. Солнце тускло мерцало в зените, как адская линза. На горизонте показались крошечные, медленно ползущие тени: из Багдада шёл караван — к морю. Наконец, Ветер не выдержал и тихонько кашлянул. Столб медленно, словно во сне, повернулся к нему:

— Когда я был деревом…

Ветер поперхнулся пылью:

— Кем? Чем?

— Когда я обладал корнем и кроной…

— Вы бредите.

Столб пожал плечами и снова отвернулся. В глазах его блеснули слёзы. Ветер устыдившись, пошёл на попятный:

— Сглупил! Не обращайте внимания. Продолжайте, прошу вас!

Столб прикрыл глаза, и, казалось, позабыл и о пустыне, и о нетерпеливом своём собеседнике. Голос его внезапно окреп, будто до сих пор он спал и только теперь, по прошествии немалого времени, пробудился от сна:

— Когда я был гибким и крепким деревом, осенённым праздной листвой деревом, светлым с прозрачною кроной деревом, поющим, покой-силу дарующим деревом, всё было иначе.

Я обитал в Перу, на склоне холма под названием Холм Благого Предзнаменования.

Я плодоносил.

Я был истинно любящим деревом.

Корень мой уходил в землю на тридцать четыре меры: земля распахивалась навстречу, и небеса принимали меня.

Когда я был деревом, существа этого мира приходили, чтобы отведать моих плодов, укрыться под моей кроной, поглядеть на меня и показать детям, внукам, дорогим чужеземным гостям, жёнам и дорожным попутчикам.

Я был весьма известным и всеми уважаемым деревом.

Мыши старались рыть норы вблизи от меня, и птицы в бессчётном количестве вили гнёзда в моих ветвях.

Паломники приносили мне жертвы воды и хлеба. Женщины исцелялись от бесплодия, принимая мою кору как лекарство. Дикие свиньи приходили, чтобы тереться о меня, они натирали свои щетинистые бока до блеска, и даже годы спустя бока их лоснились.

Индейцы племени Кечуа назвали меня Господь Всех Деревьев и почитали в качестве племенного тотема. Раз в месяц они приходили, чтобы справить Праздник моего Имени, и я щедро вознаграждал их, даруя племени процветание. Кечуа хоронили мёртвых в корзинах, сплетённых из моих волос, в такие же точно корзины укладывали новорожденных. Жених предлагал невесте листья, сорванные ранней весной. Если невеста готова была принять его, она жевала листья и глотала мой сок. Я оплодотворял её за девять месяцев до свадьбы, и когда по прошествии следующих девяти месяцев рождался ребёнок, Истиным Отцом называли меня, а того, чьё семя продолжало свой путь в отпрысках, — Вторым Отцом.

Поколение сменялось поколением, округа преображалась: человеческие селения строились, приходили в забвение и разрушались, реки разливались, возвращались в свои русла и пересыхали, созвездия над головой меняли свой ход, а я всё стоял — крепкий, непоколебимый, могучий — дни и ночи напролёт беседуя с далёким твоим пращуром, Северным Ветром…

— Вот-те на! — воскликнул Южный Ветер, — стало быть, спесивый, сбрендивший старикашка — твой старый кореш! Если всё сказанное — правда, мы с тобой — почти кровные родственники, так что — с тебя причитается! Я до сих пор время от времени навещаю дедулю, чтобы поставить ему рюмку-другую. Уж и сам не знаю зачем. Ничего путного в последнее время он уже не рассказывает, не то, что прежде…

— Вы… ты говорил с ним? Он помнит меня?! Он упоминал обо мне?!! — закричал телеграфный столб. Электрические провода натянулись как струны.

Ветер задумчиво пошелестел, наматывая круги:

— Старикан и в самом деле говаривал о Старом Индейском Дереве, с которым он век или два играл…

— …в кости! — закончил столб. — Мы резались в кости, причём он всю дорогу проигрывал.

— Ещё он говорил, что ты — жулик каких мало!

— Это я-то? Ерунда! Поклёп! Посуди сам: как я могу жульничать? Мне, извини за вульгарный натурализм, просто НЕЧЕМ жульничать. Это он вечно пытался дунуть изподтишка, чтобы повернуть кости нужной стороной кверху, да только судьбу не обжулишь! Он мне и по сей день должен.

— Вот как? — засомневался Ветер, — что-то на него не похоже… Я, помнится, как-то раз задолжал одному деятелю упряжку быков, и старикан мне все уши прожужжал: долг, мол, святое… Особенно — карточный долг… Ну, теперь я ему это припомню…

— А ведь ты мог бы за него рассчитаться, — тихонько сказал столб.

— Ещё чего! — захохотал Ветер. — Пусть старикан раскошелится, он богаче любого из нас. Купит-продаст кого хочешь…

— Мне его деньги ни к чему…

— Ты меня заинтриговал, — признался Южный Ветер и подлетел поближе. — Чего же тебе надобно?

Столб угрюмо вздохнул и позвенел проводами:

— Видишь эти чёртовы кандалы?

— Тоненькие висюльки, которые уходят за горизонт? Я всё хотел спросить: что это за хреновины такие и зачем вы, столбы, ими обматываетесь с головы до ног?

— Сдуй их.

— Не понял…

— Ты ведь можешь дунуть как следует?

— Не вопрос…

— Дуй.

Южный Ветер набрал горячего воздуха и дунул — сперва легонько, потом посильнее. Столб накренился, но провода не поддались.

— Ого! — закричал Ветер — Ну держись…

И он дунул по-настоящему. Песчанные языки поднялись на такую высоту, что птицы — одна за другой — падали вниз, словно пустыня слизывала их с неба. Далёкий караван, успевший за время беседы проделать немалый путь, разметало по сторонам: верблюды сели в песок, люди потеряли друг друга из виду и бродили в темноте, выкрикивая имена богов и посылая им проклятия на всех языках мира. Немногочисленные пустынные животные поспешили укрыться от ветра, а те, кто не успел, припали к земле, пережидая внезапное бедствие.

Электрические провода натянулись до отказа. Звук, который они издавали, сопротивляясь, напоминал человеческий вопль. Наконец, с оглушительным звоном они лопнули, и телеграфный столб покатился по земле, как спичка.

— Ну вот, — сказал Южный Ветер, весьма довольный собой. — Это было нелегко, но мы справились… Что-нибудь ещё?..

— Да, — с трудом выговорил запыхавшийся, изрядно потрёпанный столб, — теперь поставь меня ровно…

— Как скажешь, дружище…

— И прощай…

Буря окончилась также внезапно, как и началась. Пыль улеглась, и сквозь её завесу, быстро рассеивающуюся, вновь показалось солнце. Ветер поднялся над пустыней, принимая в свои объятия встревоженных птиц, баюкая их и покачивая на воздушных волнах. С высоты его полёта пустыня выглядела как прежде. Животные спешили по своим делам, растения стряхивали песок, поднимаясь из земли, как велел им инстинкт, выжившие после катаклизма люди вставали на ноги, чтобы привести в порядок поклажу, разыскать верблюдов и похоронить мертвецов.

Изменился лишь баланс сил. Вглядываясь, вслушиваясь, принюхиваясь, Ветер распознавал новую тенденцию: вначале эти изменения было малозаметными, неосязаемыми, но с течением времени скрытое становилось явным.

Посреди пустыни появилось Нечто Существенное.

И всё, что обычно здесь катится, карабкается, семенит, ходит и ползает, не придерживаясь какого-либо порядка или плана в своих перемещениях, внезапно обрело Направление, будто изнутри невидимого круга кто-то протянул электрические провода — к каждому кустику, каждой пустынной змее, шакалу, орлу или мыши.

Когда далёкие караваны — один за другим — стали сходить с проторенных путей, Ветер понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Подчиняясь общему движению, он поспешил туда, где всего каких-то пару колов времени оставил торчать из песка рассохшийся телеграфный столб, уже догадываясь о том, что увидит, когда приблизится на расстояние лёгкого дуновения.