|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 10
Так называемая «ментальность» и проблема понимания
| |
Кто сетку из чисел
Набросил на мир,
Разве он ум наш возвысил?
В. Хлебников, И и Э |
Всё больше в последнее время мне приходится слышать или читать слово «ментальность». Обычно в словосочетаниях: «русская ментальность, «советская ментальность», «европейская ментальность», «восточная» и т. п. Так же, как многие филологи второй половины 19 века не могли по-настоящему понять, что означает выдуманное и пущенное в оборот литератором Боборыкиным словечко «интеллигенция», и поэтому пребывали в смятении чувств, ощущая раздражение, переходящее в чувство смутной угрозы — так же и Ваш покорный слуга при слове «ментальность».
Нет, я конечно, на самом поверхностном уровне понимаю, что слово произведено от латинского mens/mentis, означающего «ум, мышление». Но вот что именно оно обозначает в вышеперечисленных словосочетаниях? Хоть и иностранное, но уже такое привычное, как наш почти родным ставший «окей», «ментальность» взывает к разъяснению. Что это — строгий научный термин, как вроде бы подсказывает его классическое обличье, поверхностный журналистский штамп или тайный знак-пароль, открывающий доступ к некоему эзотерическому кругу? Когда неважно, ЧТО обозначает слово, имеет ли вообще умопостигаемое содержание. В котором главное — его приобщающая функция.
Когда-то мне приходилось читать возмущённый отзыв некоего профессора-русиста на подобную же тему. Дескать, слово «ментальность» свойственна языкам и культурам западным, откуда и было взято их отечественными низкопоклонниками. То, что в европейских языках называется «ментальностью», в случае русской культуры следует переводить как «духовность».
Налицо очередное клишированное высказывание, играющее сразу на нескольких стереотипах. Постулируется как бы всем понятное и не обсуждаемое отличие русской культуры от «западной», между которыми как бы непроходимая пропасть. Как будто есть такая вещь, как «западная культура», а не множество разнообразного типа культур народов, населяющих Европу. Во-вторых, предполагается, что русская культура основана на «духовности», в то время как европейские представляют собой лишь продукты «разума». Слова «разум», «разумный» имеют в русском культурно-языковом пространстве какой-то слегка уничижительный смысл, последовательно связываясь с понятием «рассудка», который обязательно — холодный, бесчувственный. «Духовность» же тёплая, родная, ассоциирующаяся в конечном счёте с «душевностью» и всем, что мы с этим связываем: от будничного застолья с пьяными разговорами о смысле жизни до рафинированного религиозного умиления.
Каждый может по мере своих сил, исходя из личных интересов и кругозора, строить собственные цепочки мыслительно-чувственных ассоциаций. Но ассоциации тем и отличаются, что возникают самопроизвольно, раскрывая некий «паттерн» (дословно — «образец», в конечном итоге — изначально заложенную структуру сознания). Запускают машину подобного возникновения последовательных мыслеобразов отдельные ключевые слова. Можно попробовать назвать эти слова «центрами кристаллизации». Как известно из элементарной химии, при внесении в ПЕРЕнасыщенный раствор некоего вещества его же кристалликa, вокруг последнего немедленно начинают расти целые друзы кристаллов этой соли, заполняя собой сосуд. Так же и со словами-раздражителями.
Они меняются в разные исторические эпохи, эти слова, не могущие оставить отстранённо-спокойным. Если некогда такими словами (например, в России) бывали обозначения «социализм», «нигилист», «черносотенец» и прочие, то что теперь? Террорист, экстремизм, патриот, нация, интеллигенция, народ... Список может быть продолжен, по принципу ленточного червя, сам являя собой цепочку таких ассоциаций.
Итак, можно считать предварительно выясненным, что «ментальность» является поливалентным словесным клише, порождающим по принципу психического ассоциирования другие клишированные слова и фразы. И способным к множественному соединению с другими словами, образуя словосочетания, подобные перечисленным в самом начале. Которые, будучи привычными и вроде бы всем понятными, пресекают для большинства всякую дальнейшую попытку выяснить, что за ними стоит на самом деле. В этом-то и состоит роль словесных клише — это известно специалистам по «коммуникации»: нечто произносится, чтобы это пометить и больше о том не думать, «не забивать голову».
С другой стороны, сам процесс порождения культурно значимых, идеологически маркированных слов в рамках определённого культурного пространства, наверное, и есть то, что принято называть «ментальностью»: если, конечно, она вообще существует, в чём я лично сомневаюсь.
Попробую выдвинуть несколько тезисов, которые на серьёзном уровне, боюсь, требовали бы весьма основательных доказательств. Обстоятельства же требуют кратости.
Ментальность — это некий идеологический конструкт, созданный для лёгкости различения между «своими» и «чужими». Подмножеством признаков, позволяющим отнести индивидуума к тем или другим, будет развёртка его реакции на ключевые слова-раздражители.
Вспомним, сколь часто мы думаем, что, читая чей-то текст: статью, книгу или выступление, мы понимаем, о чём там. На самом же деле, наше плавающее сознание выхватило какое-то «ключевое слово» и стало уже плести цепочку собственных ассоциаций. Наше восприятие текста есть не более, чем психическая реакция на фантом собственного сознания. Юнгианец бы, наверное, сказал — на содержания бессознательного, ортодоксальный фрейдист назвал бы это реакцией на комплексы подсознания...
Оставаясь в категориях «ментальности», которая всегда усреднённо-коллективная величина, человек никогда не проявляется как «я», а всего лишь частным выразителем некоего общего «мы». В определённой «ментальности» это явление принято называть «соборностью» (я разумею здесь не богословский термин, а то, что с ним выделывает идеология).
И наконец, «ментальность» я понимаю как определённую эстетическую позицию, желание стилизовать себя под идеализируемый образец прошлого.
Одной из констант «русской ментальности» является «вселенская отзывчивость» русской культуры, вмещающая якобы все страны, эпохи и цивилизации. На повседневном уровне это нередко принимает гротескные формы: «Помнишь, как у Лао-Цзы...», «а в Коране написано...», «а вот шумеры (делали то-то)», «как, ты не читал И-Цзин!»... Человек, действительно умеющий читать клинописные тексты, знающий в оригинале наизусть даосскую или конфуцианскию классику или владеющий правилами рецитации-таджвида мусульманского Писания, скорее всего, так лихо обобщать не станет.
Потому что усиленное, длительное занятие сделало его неуверенным в правильности собственного знания. Где неуверенность, там взвешивание вариантов, размышление над разночтениями, обдумывание деталей, постепенное проникновение в материю прежде «чужого». Ментальность, своими культурно предказуемыми реакциями порождающая клишированные обобщения, уступает место трудной, медленной мыслительной работе, ведущей к подлинному пониманию.
31.01.2009
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
