Валяев Сергей

ЕСЛИ ОН ТАКОЙ УМНЫЙ, ПОЧЕМУ ОН ТАКОЙ МЕРТВЫЙ?

литературный киносценарий

интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки

Когда-то давно я был на море. То ли десять лет назад, то ли несколько столетий. Это теперь неважно. Если рушится великая империя, где ты живешь, нет смысла вести бухгалтерский счет личной жизни. Иногда кажется, что вместе со страной, мы потеряли чувство времени. Оно как бы растворилось в морских глубинах, сплюснувшись до невозмутимых бескровных рыбин.

Теперь я снова еду на море — с небольшим пустячным дельцем.

Когда-то я любил служить. Потом наступили новые времена, когда надо было прислуживать. Я ушел из Конторы, убедившись, что не имеет смысла работать на власть. Какой резон служить тому, кто постоянно предает. Многие из нас ушли в охранные структуры, многие подались в коммерцию, а некоторые, как я, ушли... в охотники.

Разговор не о тех, кто бродит по родным буеракам и своим проспиртованным дыханием портит окружающую среду. Разговор не о тех, кто напрасными выстрелами пугает зверье. Разговор о нас — охотниках на людей.

Mаnhanter, если давать буквальный перевод с популярного языка: охотники на людей (во множественном числе).

Menhanter — охотник на людей, коим я и являюсь, Александр Стахов. Алекс — для товарищей, Стах — для врагов.

Первых у меня мало, но они есть: выполняют ту же сложную ассенизаторскую работу. Вторых чуть поболее, их очень много, если быть откровенным. Безработица нам, охотникам за скальпами, не угрожает.

Мы — профессионалы, опыт и прежние связи помогают нам решать возникающие проблемы. В большинстве случаях к нам обращаются частные, скажем так, лица, способные оплатить наш ударно-радикальный труд. А поскольку цены на рынке подобных услуг умопомрачительные, то к нам адресуются только в крайних случаях. И по надежным рекомендациям.

Найти человека по заказу не так сложно, как кажется дилетантам. Существует проверенная годами схема поиска биологического объекта. Вопрос в другом — зачем находить? И тут возникают проблемы. Mеnhanter должен быть убежден, что тот, кого он явит заказчику, не будет легко устранен с помощью пеньковой веревки или пластита, или пули. Причины для подобных ликвидационных мер обязаны быть самыми значительными. В противном случае, manhanter выступают соучастниками убийства. Поэтому прежде, чем заняться конкретной работой, каждый из нас изучает проблему. Как говорится, если ты профессионал — будь им. Хотя иногда случается решать и те проблемы, за которые по тем или иным причинам не могут взяться государственные спецслужбы, спелененные инструкциями и законами.

Одна из таких проблем и стала поводом для моей прогулки по картофельному полю с действующим полковником ФСБ Старковым. Этот моцион как бы завершил кропотливый труд моих коллег над объектом, занимающимся преступной коммерцией — торговлей наркотиками.

От обновляющей нашей родины тянет новым сладковатым душком. В Серебряном веке аристократы нюхали кокаин, это считалось хорошим тоном. Нынче, во времена Великой смуты, модно садиться на иглу, глотать экстази и нюхать героин, отсвечивающий счастливым серебристым небытием. Есть спрос — будут предложения. Понятно, что нашлись те, кто решил для удобства прибыльного бизнеса создать структуры, включающие в себя организацию производства, переработку, транспортировку и распространение дури в общенациональных масштабах. По оперативным сведениям, нарождающаяся без особых мук родная наша наркомафия состоит из трех частей, представляющих классическую пирамиду, основание которой составляют розничные торговцы. Над ними — средние оптовики и перевозчики с охраной. И, наконец, верхняя часть пирамиды, задача которой — планирование операций и отмыв денег.

Год назад службам безопасности удалось затронуть по касательной одного из наркобаронов республики по прозвищу Папа-Дух, в миру — Дыховичный Дмитрий Дмитриевич, 1937 года рождения, имеющего две отсидки за предпринимательскую деятельность.

Несомненно, господин Дыховичный имел дар организовывать сообщества с криминальным креном, и поэтому, когда страна, подобно Атлантиде, погрузилась в мутные океанские воды капитализма, он без проблем нашел самое выгодное занятие: торговля наркотиками.

Прозвище же отражало его конспиративную суть — он был неуловим, точно дух. Во всяком случае, последний год. Он был везде и нигде. Он менял облики, как актер роли. Создавалось впечатление, что он находится под защитой боевого подразделения, владеющего методами оперативно-розыскной работы. Изучив материалы, я высказал именно эту точку зрения:

— Не из наших ли кто его прикрывает?

И получил ответ:

— Возможно, Алекс. Сейчас все может быть. Поэтому и обращаюсь к тебе. — Помолчав, полковник добавил. — Могу, однако, назвать одну фамилию, правда, пока предположительно. Вдруг пригодится... Собашниковы, — проговорил медленно, — братья Собашниковы. Два приморских торгаша, но на хорошей яхте. Есть подозрение...

— ... что скупают товар по низким оптовым ценам? — предположил в шутку.

— Может скупают, может поставляют, — пожал плечами Старков. — В этом тоже разберись. Работать же будешь по легенде. Делай что хочешь, но найди этого Папу-духа и можешь даже выбить из него дух.

— Хорошо, — сказал. — Постараюсь, — пообещал. — Посмотрим по обстоятельствам.

Я не мог дать никаких твердых гарантий. Местоположение “клиента” было неточным, а моя легенда вызывала массу вопросов. По ней выходило, что я, некто капитан Вячеслав Синельников, практически изгнан из рядов столичного СБ в областное управление службы безопасности. За превышение служебных полномочий, пьянство и аморальное поведение.

— Аморальное поведение, это как? — помнится, насторожился.

— Алекс, — посмеялся Старков. — Будь проще. Подлец Синельников бросил семью и детей ради молоденькой шлюшки.

— Ааа, — сказал я. — Тогда вопросов нет.

Освоив легенду, я убедился, что место аморальщика и пьяницы именно в приморской дыре, где нет никаких перспектив служебного роста. И ехал туда с легкой, сознаться, душой, чтобы не только найти и выбить дух из Папы-духа, но и поправить морским бризом пошатнувшееся в развратном угаре здоровье.

Если говорить серьезно, работа предстояла трудоемкая и ответственная. Любая Система себя защищает, а та, которая основана на продаже белой, как выражаются журналисты, смерти, и подавно. Мое воздушное отношение к данному делу объясняется лишь профессионализмом и тем, что даже приговоренный к повешению свыкается с этой некоммуникабельной мыслью. И в ожидание верного узла на нежной своей вые любуется на зарешеченный небесный лоскуток.

Пронзительный женский вопль выводит меня из столь оптимистических рассуждений:

— Уб-б-били!

Человек я любопытный — прыгаю с полки. Пассажиры выглядывают из купе, точно моллюски из раковин. Стучат колеса на стыках: убили, убили, убили! У двери в лязгающий тамбур перепуганная проводница, у нее мятое, будто подушка, лицо, на котором помечена малосчастливая жизнь на колесах.

— Тама, — сказала она.

В грязном тамбуре лежал человек. Его голова болталась в углу, черном от донбасского антрацита. Колеса били на стыках: убили, убили, убили! Я наклонился — человек икнул и открыл глаза, залитые недоброкачественным свекольным самогоном. Я выругался, как горняк в забое. Поднял невменяемого на ноги, прислонил к стене, позвал проводницу:

— Наряд бы вызвать?

— Ба! Свинья свиньей, — закричала та. — Ты что ж, скот недочеловеческий, людей пугаешь. — И мне. — Я уж сама, вот не углядела гада ползучего, — и поволокла пассажира.

Я хотел помочь, мне сказали, что помогать не надо. Я пожал плечами и вернулся в купе, где три потные малороссийские тетки раздирали вареные куриные трупики для последующего их внутреннего употребления.

Вот так всегда: рождаешься в надежде, что тебя востребуют, как героя, а вынужден влачить незначительное существование в инфекционных испарениях будней.

Тем временем, скорый закатился в нечистый пригород Дивноморска. Море я пропустил. Оно пропало за городскими постройками, покрытыми желудочно-ржавыми потеками неба.

Потом поезд, дрогнув, прекращает свой работящий бег. Галдящие пассажиры толкаются в узком пенале коридора, их можно понять: они торопятся к заслуженному отдыху на янтарном бережку или на белом пароходе, или на шипучей волне с медузами, напоминающим термоядерные взрывы на полигоне Семипалатинска в 1954 году.

Мне спешить некуда: я приехал в этот милый городок работать. Как можно работать, когда вокруг тебя, Стахов, он же Синельников, все мужское население отдыхает, а по вечерам обжигается жгучими, как медузы, телами местных мессалин.

Выбравшись последним из вагона, попадаю в горячую круговерть перрона. Весь мир превратился в беспокойное племя приезжающих и встречающих — улыбки, радостные крики, цветочная южная ветошь в лицо.

Меня никто не встречает. По легенде я затурканный жизнью капитан службы безопасности, который должен самостоятельно прибыть в Управление.

...В Управлении меня никто не ждал, кроме утренней тишины и запаха мокрых половиц. Старенькая техничка глянула на меня, как на врага народа, и я понял, что жизнь продолжается. Задирая ноги, проследовал по казенному коридору. Все подобные учреждения похожи: стенами, стульями, перестуком печатной машинки, сотрудниками, которые, впрочем, отсутствовали по причине раннего часа.

Чтобы убить время, я нашел потаенный уголок на лестнице, пропахший никотином. Упал в продавленное кресло и, нечаянно пнув металлическую пепельницу, задремал, как притомленный плетью негр на табачных плантациях Алабамы.

Что-что — время мы научились убивать. Иногда день, будто век, а после оглядываешься в недоумении: годы мелькнули, точно придорожные вешки. Остался лишь легкий романтический флер и сожаление, что проживал так пусто. Время пожирает все: наши судьбы, великие идеи, нетленные надежды, вечные города, документы...

Я не оправдал чаяний Нача: материалы, которые мне были переданы, оказались невостребованными, словно скоропортящийся продукт. События в государстве развивались так стремительно, что те, кто годами полз на брюхе к сияющим отрогам власти, был низвергнут в ущелья бесславия и позора. А я слишком уважал свою профессию, чтобы путаться с политическими трупами.

Потом, повторю, наступили иные времена, когда тотальное предательство, покрытое словесной позолоченной мишурой, вошло в моду. Нас предавали, будто мы были стойкими оловянными солдатиками. И большинство из нас держало удар, однако когда на Лубянке объявился бывший обкомовский урядник из вятского города и в служебном угаре принялся сдавать кадры...

Когда так откровенно предают, то возникает угроза, что ты сам себя продашь за тридцать сребреников — лучше уйти. И зарабатывать на прокорм самостоятельно. Что я и сделал. И не сожалею: живу в согласии с самим собой.

Шум в коридоре и голоса возвращают меня в настоящее. Капитану Синельникову пора предстать перед взыскательным руководством. Пропахший табаком и воспоминаниями, он это и делает, вырвав тело из капкана кресла и направившись в кабинет высокопоставленного чина.

Там за огромным дубовым столом сидит человек в гражданском. У него типичное волевое лицо чекиста из областной провинции. Такие служаки добросовестно выполняют инструкции и любят шумные городские праздники, когда их узнают и выказывают всяческое уважение.

Видимо, “отец родной” сочиняет докладную в Центр, он увлечен и старателен. Жестом пригласив меня сесть, поднимает трубку телефона. Опускаюсь на стул и вижу в стекле книжного шкафа отражение странного подозрительного типа: небритого, с припухшими глазами. Это, кажется, я, Синельников. Ей-ей, типичный аморальщик, алкоголик и злостный алиментщик.

Наконец генерал-полковник бросает трубку на рычаги аппарата, смотрит на меня с доброжелательным сочувствием, как на сексота, которого легче утопить в тихом лимонном лимане, чем содержать на казенных харчах.

— Синельников? — говорит он. — Наслышаны-наслышаны о твоих подвигах.

Я вздыхаю: проклятая легенда, боюсь, что следуя ей, надо будет беспробудно пить, ловеласить налево-направо и бить фарфоровые японские чашки в местном ресторане “Парус”.

Изучив мое предписание, генерал представляется: Иванов Анатолий Федорович. Пожимаем руки, как товарищи по общему бесперспективному делу. Потом обсуждаем план моих конкретных служебных обязательств. Я делаю вид, что готов служить в окопе невидимого фронта не жалея живота своего. Мне верят или делают вид, что верят.

— Какие будут вопросы, Вячеслав Иванович?

Вопросов у меня нет, кроме одного: где буду проживать?

— Проблем нет, — радостно отвечает командование и вызывает по селектору полковника Петренко Степана Викторовича. — У нас жилищная проблема решена.

Через минуту я уже знакомился с моим непосредственным руководителем. Полковник был грузен и габаритами походил на бывалого матроса шаланды, транспортирующей серебристую кефаль из Греции, где все есть. Петренко тоже обрадовался мне, захлопал по спине и говорил какие-то ободряющие слова. Я понял, что попал в заботливые руки.

Тут же мы договорились, что на устройство быта капитану Синельникову предоставляется два часа, затем он возвращается в Управление и начинает службу на благо обновляющего общества.

С легким сердцем и адресным предписанием обустроить подателя сего документа я отправился на поиски своего временного, как выразился Степан Викторович, жилья. А что может быть более постоянным, чем временное? И тем не менее, я был доволен. Шел по бархатным приморским бульварам и слышал близкое дыхание невидимого моря. Знакомый йодистый запах водорослей напоминал о прошлом.

Адрес обнаружил быстро, что неудивительно: чекист — он и у самого синего моря чекист. Правда, выяснилось, что квартира тому не полагается, а дается служебная площадь в бывшей гостинице “Турист”.

Меня оформили, как путешественника, и передали в руки инициативной бабы Тони. Та подозрительно осмотрела меня, потом повела к месту проживания.

По коридору, будто по бульвару, бегали мелкие дети и во весь звук политиканствовал телевизор. Неизвестно для чьих ушей, поскольку никого не было перед ним. Я догадался, что враг номер один для меня, помимо мифического Папы-духа, этот проклятый ящик, напичканный отечественной электроникой. И точно, моя жилплощадь оказалась рядом. Комната напоминала пенал: койка, столик, стул, графин и стакан. Баба Тоня проверила предметы первой необходимости и предупредила:

— Стакан один! В гранях.

— Один, — согласился я. — Граненный.

— Отвечаешь головой. Упрут, вычту в стократном размере.

— Буду хранить как зеницу ока, — пообещал.

Потом отправился в ванную комнату, которая находилась, разумеется, в конце коридора. Бреясь и умываясь, вспомнил генерала Иванова тихим сердечным словом. Впрочем, жить и действовать можно, когда есть крыша над головой, койка и личный стакан. Что еще нужно тебе, menhanter?

Через два часа я снова открывал двери Управления. По коридору, облитым горячим светом, торопились на обед сотрудники. У них были ответственные лица, словно турецкие шпионы уже пересекли на шаландах морскую границу.

Полковник Петренко скучал в своем кабинете, разгадывая кроссворд. Очевидно, он был уверен в силах вверенных ему подразделений.

— А, проходи-проходи, Синельников. Устроился?

Я ответил, что личный стакан и крышу над головой получил и более меня ничего не волнует, кроме, конечно, службы.

— Насчет стакана, Вячеслав, аккуратнее, — крякнул полковник. — У нас город маленький, да и на жаре водку лучше не пить.

Проклятье! Тень легенды нависала за моей спиной, точно скала над морем. Как бы и впрямь не пришлось хлебать тепловатую водочку на обжигающем ягодицы песке — в целях конспирации.

— Зашиваемся, брат, — продолжил Степан Викторович и показал глазами на кроссворд. — Это для души, а так зашиваемся. — И принялся крупными мазками рисовать общую картину разложения родного курортного местечка.

Оказывается, за броским красочным фасадом для обывательских глаз скрывается свалка, где происходят самые омерзительные процессы: азартные игры, проституция, торговля оружием и наркотиками, дележ собственности.

— Джентльменский набор, — развел я руками. — Хотели свободы, вот и получили ее в полном концептуальном объеме.

— Да? — поднял брови Петренко, удивленный моим красноречием.

Я понял, что капитану Синельникову лучше так больше изящно не выражаться, а пойти, например, на пляж и там поприставать к загорающим скучающим дамам в мини-бикини.

— Но мы работаем, — сказал полковник, решив, очевидно, что ослышался. — Несмотря на трудный переходный период. — И перебрал кнопки на телефонном аппарате. — Татарчук, зайди-ка, — и мне. — Молодой, местный, старается. Придается вам, Вячеслав Иванович, для ориентации, так сказать, на местности.

— Благодарю.

Через несколько минут мы познакомились: лейтенант Василий Татарчук оказался крупным добродушным малым под два метра роста. С такими удобно и надежно ходить к берегам турецким: любому нехорошему янычару свернет шейные позвонки, не моргнув глазом.

Для укрепления служебной дружбы мы решили погулять по бульварам и перекусить в местном общепите. Полуденный городок был мил, спокоен и нежен от близкого моря, изредка мелькающего меж панельными домами. Со стороны порта, где гнулись башенные краны, доносился шум трудового дня.

— Работает?

— Так, — передернул плечами юный спутник. — Сейчас больше передыхает, а вот раньше... — Мы переглянулись: зачем слова, если и так все понятно — без, как говорится, комментариев.

Неспеша погуляв по проспекту имени Ленина, я узнал основные злачные места, где можно было поискать объект, интересующий меня: приморский бульвар с пирамидальными тополями и памятником адмиралу Ушакову, казино “Девятый вал”, кинотеатр “Волна”, несколько летних кафе, танцплощадка при ДК моряков, ресторан “Парус”.

— “Парус”, как мило, — засмеялся я.

— А что? — не поняли меня.

— Да так, ничего, — сказал я. — Лучше скажи, Васек, где здесь можно отдохнуть?

— В каком смысле? — насторожился лейтенант.

— Культурно, но вечером, — объяснил. — Людей посмотреть, себя показать.

— Можно, — задумался мой новый товарищ.

И я понимал его душевное состояние: мало службам проблем с криминальными элементами, а тут сваливается на голову некая столичная штучка с подозрительными желаниями. Что делать? Доложить руководству или подождать, когда наступит критический час Ч.?

Потом мы сели под цветной тент летнего кафе. Волны плескались в глубине залива, покрытым полуденным маревом: паруса темнели у горизонта.

— Пивка для рывка? — поинтересовался лейтенант.

— Давай рванем, — согласился выпивоха Синельников в моем лице. — А скажи, Василий, кто тут держит “хозяйство”? — и многозначительно осмотрелся окрест.

Меня поняли: центральная часть принадлежит “ленинцам” — тем, кто живет на проспекте Ленина; пляжи — “нефтяникам”: на побережье нефтяные терминалы и рабочий поселок, их обслуживающий; порт — братьям Собашниковым.

— Бьются?

— Не. Раньше было дело, а сейчас — тишь да благодать.

— А чужие?

— Приезжают только на отдых, — ответил лейтенант. — Не, у нас хорошо, как в раю.

— Как в раю, — повторил я.

И мы взялись за бокалы с пенистым холодным пивом. А почему бы и нет? В такую жару братва и все заморские лазутчики тоже дуют приятные напитки и думать не думают о напряженной работе.

Через час я уже знал все городские сплетни: Васек Татарчук пользовался уважением и к нашему столику постоянно присаживались аборигены. У них были истрепанные физиономии и судьбы, они пахли тухлой рыбешкой и говорили обо всем и ни о чем. Лейтенант был слишком великодушен и его доверием злоупотребляли. В конце концов я не выдержал и цыкнул на одного из самых бомжевидных прохиндеев:

— Пошел вон, дурак!

— Ну, зачем так? — огорчился мой юный друг, когда бомжик удалился на свалку жизни. — Это же дядя Ефимов, он меня на самбо водил.

— А меня нет, — огрызнулся.

Вот не люблю я маленькие провинциальные городишки: это своего рода резервации, где нельзя укрыться от чужого глаза. В таких местечках вместе с затхлостью обитает смертельная тоска и свинцовый дурман, от которых чахнут души прекрасные порывы.

Хотя здесь все всё знают обо всех — большая деревня, да и только. И это обстоятельство меня должно радовать: если Папа-дух имеет место быть, то общественность укажет кратчайший путь к нему.

Разумеется, у меня имеется ориентировочный план действия. Один из главных принципов menhanter: быть хамелеоном, быстро вживаясь в любую среду, а, вжившись, не торопиться. Куда спешить охотнику за “духом”? Пусть жертва нагуляет жирок и уверится, что мир принадлежит только ей. Тут надо признаться, что мне порой не хватает выдержки: я могу наломать дров. И хороших дров. А так — никаких проблем.

После того, как тутошний лейтенантик и пришлый капитан нагрузились пивом, то было принято единственное правильное решение: на море. Чтобы снять телесную и душевную притомленность.

Мы побрели по сонной набережной с гипсовым заборчиком, навязчивыми фотографами с их резкими мартышками, отвязными задастыми дамами с их любовными томлениями, затем спустились по деревянной лестнице, удобной для поломки всего скелета, — спустились к мусорному пляжу, где отдыхали полунагие народные массы.

Что там говорить: никакой романтизации труда бывшего телохранителя. Вот он кидает брюки на тетку, лежащую на солнцепеке в ожерельях своего жира и, наступая на колкие пробки из жести, идет к шипящей помойной волне. Вот он плюхается в нее, как ребенок, который решил доказать любимой маме, что он вполне самостоятельно может утопиться. Вот он, в смысле я, саженками удаляется от берега, словно желая заплыть за ленточку горизонта.

Пивная хмель действовала на меня дурно — я промахал довольно далеко и успокоился лишь тогда, когда понял, что заплыл в нейтральные воды и берег антальский где-то рядом.

Лежа на спине, я находился в эпицентре спокойной свободной небесно-водной стихии. Я полностью принадлежал ей — мы были едины. И мне, впитывающему энергию вечного мироздания, было необыкновенно хорошо и надежно, как должно быть хорошо и надежно эмбриону в материнской утробе.

Потом — тень, она легка и опасна. Открываю глаза и глотаю соляной раствор: резвая двухпалубная яхта скользит над волнами, оставляя за кормой буруны волшебной феерической жизни. Яхта “Анастасия” идет под парусами, на верхней палубе — прекрасная незнакомка. Она в шезлонге и отсвечивает перламутровым неземным светом, она, точно богиня древней Эллады... тьфу!..

От чувств-с заглатываю очередную порцию морских бацилл и на этом чудное видение обрывается: скрипящая каботажная посудина уходит прочь, а я, восторженный олух, остаюсь болтаться на волнах, как фекалия в центре Макрокосма.

Возвращение на землю было трудным — я устал и неистерпимо жгло лицо, будто в него вцепилась злая мускулистая медуза. Проклятье, что такое?

— Солнце, — резюмировал лейтенант Татарчук. — Моча хорошо помогает.

— Чья? — спросил я.

— Моча? Своя.

— Чья, спрашиваю, яхта? — и кивнул в сторону парусов, заплывающих в портовую гавань.

— А-а-а, — щурится лейтенант. — Собашниковых, кажись.

— Которые братья? — уточняю. — Там на палубе девочка была. Вся такая.

— Тогда точно Собашниковых яхта, — зевнул Васек. — “Анастасия” называется?

— Да.

— Значит, Анастасия по морю ходит.

— Анастасия?

— Сестра братиков Пети и Феди. Они за нее под могильную плиту любого. Двоих точно положили.

— Ладно тебе врать.

— Что было, то было, — обижается за мифологию родного края.

Я плюнул на себя и поднялся на ноги. На вопрос спутника, куда отправляюсь, ответил правду: за народным средством, способным снять с лица ожог — ожог, так похожий на любезный поцелуй медузы.

Я люблю южные ночи: на небе алмазные копи звезд, под ногами плеск дегтярной морской субстанции, в душе — общее рафинадное томление от предчувствия нежданной встречи с прекрасной незнакомкой. А то, что эта встреча состоится сомнений у меня нет. Во-первых, интуиция, во-вторых, куда может пойти вечером первая прелестница приморья? Верно, либо в кинотеатр “Волна” на последний сеанс, либо на танцплощадку, либо в ресторан “Парус” пить боржоми. Фильм был старым, на бетонном пятачке ДК моряков проводили вечер для тех, кому за тридцать, оставалось питейное заведение с культурной программой и лабухами в тельняшках.

Мы, капитан Синельников и лейтенант Татарчук, выполняя служебный долг, заняли столик на двоих и за приятельской беседой и бутылочкой уксусного местного винца вели наблюдение за праздной публикой. Лицо мое пылало, как неисправный семафор с рубиновым глазом на железнодорожном переезде, что никак не портило праздничного настроения отдыхающему люду. Публика была самая разная: от аристократических курортников в дешевой парусине до миролюбивых биндюжников с золотыми цепями. То есть мир вокруг был гармоничен и поделен по справедливости. Мне оставалось только сидеть, цедить винный уксус, любоваться галопирующими мясистыми тетками и ожидать интересных событий.

Прекрасная незнакомка появилась из ниоткуда, из омута ночи, из смутных сновидений. В ее красоте была некая интрига: контрастное сочетание светлых волос с разлетом угольных бровей создавало впечатление, что ее славянская бедовая прапрабабка вовсю флиртовала с неким пришлым любвеобильным сыном Эллады, штормовые волны которого кинули на камни Херсонеского мыса.

Девушка чувствовала свою магическую притягательную силу и смотрела на незначительный мир весело и дерзко. За ней двигался юный качок, выполняющий роль телохранителя. Я улыбнулся провинциальным забавам: право, все дурное — в жизнь!

К Анастасии приблизилась коренастая молодая морячка. Была не в меру загорелая и в белом, облегающем фигурку платье. Подружки картинно облобызались, оживленно пощебетали на ходу о чем-то своем, девичьем. Потом морячка в белом поспешила на выход, а юная прелестница села за отдельный ажурный столик — и в томительной атмосфере ресторации возникло ощущение искрящегося праздника. Лабухи еще радостнее ударили по фанерным гитарам, вспенилось крымское шампанское, мятые курортники застеснялись самих себя, а их крупнозадые дамы надули губки, видимо, решаясь на темпераментную нетрадиционную любовь в ночных древних папоротниках.

Через несколько минут я обратил внимание на странное обстоятельство: прекрасную Анастасию никто не приглашал на танец. Я задал естественный вопрос лейтенанту: в чем дело, товарищ, неужели нет желающих помацать такую красоту?

— Были такие, — признался.

— И что?

— Им ноги вырвали.

— И что?

— И кое-что еще.

— И что?

— Иди ты...

И я пошел... приглашать юное пленительное создание на танец. А почему бы и нет? Во-первых, должен же я оправдывать высокое звание столичного ловеласа Cинельникова, во-вторых, любовь с первого взгляда у Алекса Стахова, в-третьих, надо диктовать обстоятельствам свои условия, а не ждать у моря погоды.

То есть своим безответственным поведением я нарушал не только все принципы mаnhanter, но и посягнул на самое святое, что есть в провинции — на патриархальные, скажем так, устои.

Мой выход на освещенную сцену приморского театришка вызвал фурор, замечу без ложной скромности. Все взоры обратились к умалишенному в сандалиях на босу ногу и с обжаренными, как пирожки, щеками. Делая вид, что ничего ужасного не происходит, я приблизился к столику, шаркнул ногой и пригласил приморскую принцессу на танец. Та с приятным недоумением подняла на меня чудные глазища, впитавшие в себя всю свежесть южной растительности, и тем не менее протянула руку:

— Вы меня? — улыбнулась.

— Вас, — и показалось, что мне лет сто, если не более того.

Пока публика приходила в себя, а телохранитель прелестницы давился импортным мороженым, мы с зеленоглазой красавицей кружили в вихре соблазна и мило флиртовали.

— А мы уже встречались, — наступал я.

— Не помню.

— В море.

— У вас яхта?

— Нет, я сам по себе, — и кратко изложил историю нашей нечаянной встречи в нейтральных водах.

— А я вас не заметила, — рассмеялась.

— В следующий раз буду подавать звуковой сигнал, — пообещал.

— А зачем? — усмехнулась. — Ваше лицо, точно красно солнышко, заметно на многие мили.

— Очень приятно, — горячился. — Вячеслав Иванович, — представился. — Можно Славик.

— Анастасия, — было такое впечатление, что под моими руками проходят воздушные потоки, прозрачные и чистые. — А вы на отдых, Славик? Или на работу, Вячеслав Иванович?

— Скорее второе, чем первое.

— Ой, какой бедненький...

Ну и так далее. За столь романтическим флиртом я не обратил внимания на новые изменения в атмосфере кабака. Видно, нетрезвая бражка-компашка решила защитить честь отсутствующих братьев Собашниковых и поэтому за столиками замечалось штормовое волнение крутого посола. Юный телохранитель многообещающе улыбался мне, как даун отечественному пломбиру. Лейтенант Татарчук ерзал на стуле и готовился писать рапорт командованию о ЧП в “Парусе”.

— Кажется, у вас, Славик, проблемы, — заметила отзывчивая девушка.

— А что такое?

— У нас не любят, когда чужие танцуют со мной.

— А мы не танцуем, — отшутился. — Мы пляшем.

Анастасия засмеялась, покачала головой и пожаловалась, что у нее безумно ревнивые братцы — шагу не дают свободно ступить.

— За свободу надо бороться, солнышко, — не был оригинален.

— Как?

— Можно вместе, — предложил я.

— Вместе? — и посмотрела осторожным потаенным взглядом.

Этого оказалось достаточным — я наклонился к современной Нифиртити и, вдыхая пряный запах духов и морских водорослей, нашептал дерзкие слова, которые ее одновременно и рассмешили, и озадачили.

— Вы серьезно? — не поверила.

— А почему бы и нет, Анастасия? — поцеловал ее руку. — Могу показать рекомендации.

— О, Господи! Какие рекомендации?

— Что я лучший борец за права и свободы человека!

Не без колебаний она согласилась. План наших действий был прост: освободившись от назойливого внимания публики и телохранителя, прокатиться с ветерком на личном авто Анастасии. А почему бы и нет? Я горел желанием полюбоваться ночным приморским городком, а у моей спутницы возникло желание обрести наконец независимость от условностей душного местечкового миропорядка.

— Спортивный “пежо” красного цвета, — сообщила заговорщица, когда мы вернулись за столик. — Только ключики у Эдика, — и с детской пытливостью перевела взгляд с личного телохранителя на меня, мол, все кавалеры готовы огород городить, а как действовать, бегут от ревнивых братцев в кусты жасмина.

— Нет проблем, — улыбнулся я.

Иногда мне трудно объяснить свои поступки, они кажутся сумасбродными и лишенными смысла. Потом по прошествию времени приходит понимание, что действия твои верны, поскольку были основаны на интуиции. А интуиция для профессионального охотника на людей все равно, что нюх для борзой. Хотя в данном случае я руководствовался совсем другим соображением.

Не таясь, прошествовал в гальюн ресторана. Правда, перед этим открыто поцеловал персиковые щечки юной прелестницы. Такая дерзость окончательно утвердила общественность в хамстве пришлого донхуана. Желающих совершить акт возмездия было трое. Они так были уверены в себе, что забежали в “М” с поспешностью африканских носорогов и... не обнаружили жертвы, то бишь меня. Почему? Потому, что находилась она, жертва, совершенно в другом месте, но рядом — в “Ж”. Смешной и нелепый анекдот, не правда ли? Но наша жизнь не есть ли бесконечное анекдотическое происшествие? Привычный ко всему женсостав у зеркал отреагировал с вялым южным недоумением:

— Мужчына, шо вы тут ерзаете?

— Девочки, спецзадание, — отвечал я и со шваброй наперевес кинулся к двери нужника “М”.

Конечно, проще было перестрелять активистов, да зачем? Стрельба — есть признак непрофессионализма. Да и житейский опыт в подобных случаях научил меня оборачивать опасную ситуацию в нелепую и смешную. Отстранив таким простым способом желающих получить по морде или пулю в лоб, я беглым шагом поспешил под звездную небесную крошку. И вовремя — спортивное “пежо” с открытым кожаным верхом готовилось стартовать к незнакомым алмазным мирам. Без меня. За рулевым колесом находился любитель холодного брикетного пломбира по имени Эдик. Распрекрасная Анастасия скучала и, кажется, не верила, что скоро обретет свободу, как далекая африканская Ботсвана.

— Руки на голову, я сказал, — и ткнул свой указательный палец в тренированную шею борца. — Стреляю без предупреждения, baby!

Анастасия прыснула и сделала вид, что очень испугалась:

— Эдик, делай, что говорят.

Охранник был ни жив ни мертв — вот что значит быть дилетантом и любить мороженое в неограниченном количестве. Я выкрутил ему руку за спину, как это делают кирзовые менты, потом вырвал из кабриолета и решительным пинком ноги отправил в клумбу к душистым геральдическим георгинам.

— Славик, ему же больно, — заметила добрая девушка.

— Больше так не буду, — пообещал и утопил педаль скорости до асфальта.

Вперед-вперед, охотник за удачей! Ничего так не бодрит, как сумасшедшая езда в открытом авто, йодистый ветер в лицо, малярийный трассирующий свет в обывательских окошках, музыкальный шквал, экзальтация юной спутницы, волшебный вид на ночное море, похожее на спящее гигантское животное, и перспектива свернуть шею в ущелье Чертова пята.

— Это мое любимое место, — призналась Анастасия, когда мы поднялись к застывшим облакам. — Я когда-то здесь первый раз поцеловалась.

— Да, — согласился. — Красота неземная.

— И хочу поцеловаться, — проговорила девушка, — во второй раз.

— С кем? — удивился я.

Надо признаться, вели мы себя целомудренно, как Дафнис и Хлоя, были когда-то такие наивные пастушок и пастушка, возлежащие на склонах солнечной Солоники и считающие поцелуй высшим проявлением любви.

Я, конечно, не пастушок, но и не пошляк. Если возникает зоологическая проблема, прикупи по доступной цене килограмм шестьдесят женского вибрирующего тела и наслаждайся им как пломбиром.

Наверное, в глазах многих выгляжу карамельным героем, а что делать — я такой, какой есть: почти романтик неромантического времени. Как говорится, хорошо сохранился. И то верно: тело предает — дух никогда.

Тяжелый танковый гул нарушил идеалистическую картину: он поднимался с грешной земли и приходило понимание, что к нам подступает угроза.

— Ну вот, — вздохнула Анастасия. — Это за мной.

— Ага, — засмеялся я. — Эдик у нас профессионал, знает свое дело тонко. Даже после пинка. — И повернул ключ зажигания. — Погоняем, Анастасия?

— Погоняем.

Я люблю игры на свежем воздухе: есть возможность маневра и шанс увернуться от пуль, коль ситуация выходит из-под контроля. И главное: игры не ради душевного удовольствия, а с определенными целями. Во всяком случае, я давно не делаю того, что хочу. И если совершаю сумасбродный, на первый взгляд, поступок, то далеко не случайно. Был ли мой заплыв к нейтральным водам намеренным? А знакомство с прекрасной незнакомкой случайным? Увы, ничего нет случайного под этой серповидной луной, кроме непорочного поцелуя у облаков. И даже наплывающий из-под подошвы горы гул подтверждал, что мои действия верны, как геометрия грека Эврипида.

Замаскировавшись под придорожный пыльный валун, наше “пежо” скрывалось в тени скалы, когда мимо на предельной скорости, подвывая мощными моторами, промелькнули три джипа. Сомнений не было, братья Собашниковы любили младшенькую Анастасию, иначе трудно объяснить такое головотяпство: настоящие охотники скопом не бегут на затравленного зверя. Это чревато тяжелыми последствиями для любителей свежатины.

С ветерком мы покатили под горку: новенькое крепенькое авто, как космический челнок, парило над дорожным серпантином. Иногда казалось: унесемся к звездной сыпи, да боженька, видно, был занят другими проблемами и душами.

Ревом фордовского мотора пугнув гуляющих курортников и первый сон горожан, кабриолет промчался по проспекту Ленина и скоро притормозил у пристани, где покачивалась сонная яхта с дежурными желтками иллюминаторов.

— Угоняем “Анастасию”, Анастасия?

— Угоняем.

По причинам известным на яхте находился лишь один охраняющий собственность фигурант, который от профилактического удара плюхнулся в мазутные волны, и два пьяненьких от ямайского рома матроса. От добрых слов и многозарядного “Стечкина” они мигом протрезвели и с усердием взялись за штурвал и просмоленные канаты.

То есть наш романтический план воплотился в жизнь: я и Анастасия решили походить по ночному морю, как курортники по проспекту Ленина. А почему бы и нет: посудина принадлежала моей спутнице, а я при ней. Тем более убегать в Коста-Брава мы пока не снаряжались.

Когда яхта под парусами заскользила из коралловой бухты, как голландский корабль-призрак, два матросика махнули за борт после моей убедительной просьбы плыть саженками к берегу и говорить братьям Собашниковым дикие речи о захвате малобатажного судна и его молодой хозяйки.

— Вот это класс, — торжествовала Анастасия. — С ума сойти, мы одни на этих досках и под парусами. Братцы меня точно прибьют!

— Я тебя научил, что им говорить, — предупреждал. — Помни: ты жертва обстоятельств.

— Я тебе нравлюсь? — нелогично интересовалась она.

— Очень.

— Тогда догоняй!

Я развел руками. Вот этого суровый menhanter предусмотреть никак не мог — любовных игр со стороны великовозрастного ребенка. Что делать? Делать нечего, надо убаюкать его внимание. И лучший оздоровительный метод: купание на лунной дорожке. О чем и сообщаю, бегая по яхте за милой, как старательный юнга от криков боцмана.

— Ха! — кричит Анастасия с верхней палубы. — Только чур! купаемся голышками как дельфины!

Я делаю вид, что занят трудотерапией: стабилизирую паруса и с помощью якоря замедляю движение яхты. Потом слышу: раздается бултыхание молодого тела и слышу восторженный приглашающий вопль:

— Ой, я никогда не плавала в луне! А ты?!

А я тем более, и прыгаю в холодную янтарную субстанцию. В семейных трусах.

— А вот так нечестно, — возмущается девушка. — Я как русалка, а ты как дед Мороз!.. — и пытается подступиться ко мне, владеющим чудодейственным посохом.

Я, конечно, от нее, потом — за ней, она — от меня, ну и так далее. Через четверть часа активных игр русалочка устает и я без проблем укладываю ее смотреть сны. Предварительно, правда, упоив коньяком на французских клопах и горячим чаем на отечественных опилках.

— Ты меня совсем не любишь, — капризничала, засыпая. — Я тебе не интересна, как женщина, да?

— Ты лучше всех, солнышко, — говорю. — У нас впереди еще сто лет, — вру. — Мы еще покупаемся на лунной дорожке. Спи, — требую. — И смотри кино.

— Про что кино, милый?

Она уснула, не услышав ответа. Она была счастлива в своем воздушном сне. Она не могла и подозревать, что ее душа и тело уже давно препарированы в специальной, скажем так, лаборатории, где я был одним из дорогостоящих сотрудников, для коего не было ничего святого.

До рассвета и начала возможных поисков оставалось часа четыре — достаточно времени, чтобы обследовать шлюпку с парусами со всей тщательностью, на которую способен menhanter.

Я успеваю вернуться в личный “пенал” и к личному стакану за несколько минут до прибытия лейтенанта Татарчука. Ему не терпится узнать о ночных похождениях волокиты, которому, похоже, не успели оторвать то, что должны были. Будучи хорошим актером, я в мановение ока превращаюсь в утомленного и разбитого сном:

— А? Чего? — сладко потягиваюсь на кровати. — Уже пора на службу?

— Ну как? — пускает слюни от любопытства.

— Что как?

— Ну это — с Собашниковой?

— А это кто, Васeк?

Бедолага задыхается то ли от возмущения, то ли от моей святой простоты, но, проявив силу воли, выдавливает: как кто? Анастасия, с которой ты вчера...

— А-а-а, — вспоминаю. — Увы, меня отвергли. И вообще, она не в моем вкусе.

— Да? — не верит Татарчук. — А говорят, гоняли на авто.

— Авто, кино, вино и домино, — легкомысленно отмахиваюсь. — Вася, или вышиби из жизни стукачей своих, или отстань, — и отправляюсь в ванную комнату приводить себя в надлежащий порядок.

Мой молодой коллега от моих последних слов заметно веселеет; подозреваю, что он весьма неравнодушен к той, которую я покинул в предрассветной мгле, когда море еще дрыхло, надежно укрытое ватным одеялом тумана.

Я зачистил посудину от кормы до носа и убедился, что Старков свое дело верно знал: создавалось впечатление, что яхта специально предназначена для транспортировки наркотической дури из Полермо или Стамбула, или Марселя. Мне казалось, что дубовые моренные шпангоуты пропитаны героиновой пылью. Жаль, что я не был натасканным на дрянь песиком, тогда точно бы знал: верный ли взят след?

Я покинул яхту, плещущуюся у призрачного берега — я будил спящее море своими невротическими движениям, уверенный, что скоро судно со спящей красавицей будет обнаружено. Еще у меня была надежда, что Анастасия, мною наученная, сумеет убедить мореплавателей Собашниковых о религиозном психопате, решившим уйти под парусами к святым мусульманским берегам. Я действовал быстро и грамотно, хотя вычислить меня можно без труда. Было бы желание. А у меня желание одно: найти из-под земли или на дне морском — Папу-духа.

— Он хитрожоп, как эфиоп, — предупредил меня Старков. — И осторожен, как жидок. Я за ним без малого три года. Больно умный, сучий дух.

Я пожал плечами, принимая к сведению утверждения об уме потенциального покойника. Правда нынешней жизни такова, что никто никому не может дать никакой гарантии. И даже великий умишко не способен просчитать все варианты быстроизменяющихся обстоятельств. В мире любителей любой герой за секунду может превратиться в опечаленную жертву. Думаю, Папа-дух, если он имеет место быть под приморскими каштанами, совершит роковую ошибку и проявиться на глянцевом фото нашего феерического бытия.

По возвращению из ванной комнаты, обнаруживаю огорченного лейтенанта Татарчука: он хотел испить бацилловой водички из графина и смел со стола стакан. Тот, трахнувшись об отопительную батарею, закончил свой жизненный путь. Я смотрю на осколки:

— Баба Тоня меня со свету сживет.

— Куплю ей пять штук, — горячится юноша, звеня собираемым стеклом.

— И чем раньше, тем лучше, — предупреждаю, — если мы хотим дожить до старости.

И с этой жизнерадостной перспективой мы отправляемся на службу. По пути заглядываем в универмаг, пропахший текстилем, немодной обувью и пыльными банками с измученными неволей помидоринами. В магазине торгуют практически всем, кроме того предмета, который нам нужен. Тогда я предлагаю младшему по званию конфискацию искомой вещи в общепите. Лейтенант крепко задумывается над моими словами — кажется, он воспринимает шутку буквально.

Первый трудовой день в Управлении прошел в суете: поначалу капитана Синельникова представляли коллективу единомышленников, затем он знакомился с первым своим делом, а после вел переговоры с майором Деревянко, который, собственно, это дельце, по мнению руководства, положил под сукно.

— А дело тухлое, — предупредил тучный майор, похожий на волосатую тетку, какую показывали праздной дореволюционной публики в базарные деньки. — Они молчат, как партизаны, а прокурору нужны факты. А какие могут быть факты?

Пролистав папку с делом об уличных торговцах героином, я удивился: почему их взяли без предварительной разработки?

— Это не ко мне, капитан, — задыхался майор от жары и производственной сумятицы. — Подозреваю, что по случаю. Кажись, было постановление об усилении борьбы?

Я хмыкнул — провинция работала по старинке, как в добрые времена: Центр слал секретные строгие предписания, а богобоязненное командование на местах торопилось исполнить их.

В настоящем случае мы имеем то, что имеем: да, тухлое дело, как яйцо 1913 года. По-видимому, руководство решило, что, если капитану Синельникову улыбнется удача, то можно будет наградить находчивого работничка почетной грамотой, а если случится промашка, то на нет и суда нет.

Я снова пролистал страницы дела. Единственное, что радует: оно о наркотиках. Следовательно, общественные и мои личные интересы совпадают. Будем всесторонне отрабатывать ситуацию, связанную с розысками наркобарона. Шанс мал на то, что мелкие уличные лавочники... хотя чем черт не шутит. Всякие чудеса случаются: иногда и шестерка бьет туза — один раз в сто световых лет.

Словом, надо действовать. И я отправляюсь на встречу с подследственными в СИЗО. Пешком — через площадь Ленина с одноименным гранитным патроном всего мирового пролетариата. Разморенный городок лежит в полуденной неге: под ногами пластилином плавится асфальт. На плечах тяжеловесной академической мантией лежит вековая усталость. Эх, хлебнуть бы холодного кваска с хренком, чтобы до ломоты в керамических зубах, да упасть в тень запыленного садика, чтобы сквозь дырявые листья глазеть без мыслей на небесный купол, выбеленный солнцем, точно потолок хохлацкой хатки.

Черта с два, menhanter! Иди-иди решать текущие проблемы, либо они сами напомнят о себе. Без энтузиазма переступаю порог исправительного учреждения. Оно типично и казенно. Проверка документов, лязг замков и ключей, длинные коридоры, клетушка, где проводятся душевные беседы с теми, кто не увильнул от карающего меча правосудия.

Я сел за стол в ожидание первого подследственного, коим выступал некто Катышев Владимир Эдмундович. Учился он на столичном юрфаке, готовил себя в состоятельные адвокаты, летом наезжал в гости к любимой бабушке Милькиной Александре Алексеевне, бывшей подполковнице МВД, уволенной с почетом за выслугу лет.

Внучок Вова был повязан во время спецрейда СБ у кинотеатра “Волна” с пятью дозами порошка, которым он предлагал первым встречным. На свою беду — первым и он же последним оказался оперативный работник, маскирующийся под нового русского.

По горячим следам будущий адвокат сказал, что прикупил “белую смерть” у столичной аптеки № 1. Да, для последующей перепродажи, поскольку считал, что у самого синего моря цены будут куда выше. Да, он студент и ему нужно выживать в условиях инфляции, плохо укрощаемой господином Гайдаром и его завлабовской командой. Да, он, Катышев, разумеется, во всем раскаивается и больше не будет. Потом, после встречи с любимой бабушкой, внук Вова принялся менять показания: мол, ничего не знаю и знать не хочу, я был не я, а наркотики в карман тиснули во время облавы неизвестные лица с гор Кавказа, ну и так далее. Понятно, что бывший мент Милькина стремилась освободить внучка от строгого и справедливого наказания и действовала по банальной схеме отрицания всего.

Бабуля любит внука, тот любит дрянь и обоим никакого нет дела, что наркомания, будто армия, захватывает все новые плацдармы, удобные для общего вторжения на широкие евроазиатские просторы, где живет многолюдный народец, не до конца потравленный целебной водочкой, настоянной на цезии-237.

Кто такой, простите, наркоман? Как утверждает наука, человек, сам себя обрекающий на медленную и мучительную гибель, сопровождающуюся атрофией головного мозга, шизофренией, эпилептическими припадками и так далее. Больной уже не может жить без дозы, у него начинается вызванный морфийным голоданием "синдром абстиненции", то бишь ломка: невыносимые боли во всем теле, желудке, кишечнике. Зависимый человек теряет последний ум и способен на совершение любого преступления лишь бы добыть наркотик...

Мои размышления на актуальную тему прерываются появлением гражданина Катышева В. Э. Он хлипок телом, но крепок духом своей бабушки Милькиной А. А. Он напуган, да держится молодцом, как его учили университетские преподаватели. Он читал тома гения адвокатуры Ф. Кона, однако так и не понял, что человеку в нашем, Богом помеченном, государстве не рекомендуется попадать под статью УК — это все равно, что выжечь клеймо на своей уникальной и единственной судьбе.

Жестом приглашаю задержанного присесть на стул. Будущий адвокат жмется на нем, точно на электрическом. Я проявляю добродушие и задаю первые вопросы по биографии. Потом качаю головой:

— Что же, Владимир Эдмундович, у нас получается? Некрасивая история получается. У вас такая хорошая бабушка — в милиции работала, а вы?

— Это не я?

— Что не вы?

— Все не я.

Нет, Эдмундович мне не нравится: не люблю молодых фигляров. Понимаю, следователь не имеет права выражать отрицательных эмоции к подозреваемому. Он должен его любить, лелеять и беречь, как родную речь. Жаль, что у меня нет времени: я бы с Вовочкой пошел на детский сеанс в “Волну” и там под мультипликационные картинки вместе с ним нюхал героиновую пыль. Времени нет и поэтому я, приподнявшись со своего стула, резким движением рук хлопаю строптивца по ушам — хлопаю ладонями. Исключительно в профилактических целях. А ведь мог пристроить “слоника” или “акробата”, или “танец маленьких белых лебедей”, то есть привести в действие эффективные методы воздействия на тех, кто не желает сотрудничать с внутренними органами.

Будущий служитель Фемиды от такого отношения к собственной пустяковой персоне в стенах, где должны неуклонно блюсти закон, потерял лицо: уши вспыхнули, как пурпурные гирлянды в ДК моряков, белки закатились под веки, точно у страдающего за грехи наши сына Господнего, и весь молодой организм моего подопечного пробила судорога отчаяния и страха. Потом начинаются слезы, сопли и стенания:

— Не имеете права! Не имеете права! Я буду жаловаться! Бабушке!

— На что вы, Владимир Эдмундович, — удивляюсь, — собираетесь жаловаться бабушке?

— О ваших методах... работы! — всхлипывает.

— О чем это вы? — не понимаю я. — Вы что, молодой человек, устали у параши?

— Я хочу знать вашу фамилию, — требует.

Вот что значит слушать лекции по римскому праву и быть далеким от практической работы. Надо ли говорить, что я повторил отцовский шлепок по ушам, правда, усилив, скажем так, силу резонанса. Юный юрист не ожидал, что я буду столь банален, и ничего не придумал лучшего, как зажать руками битые уши.

— Ну, — спрашиваю, — будем отвечать или молчать, гражданин Катышев?

— Будем, — глотает желчь ужаса, — отвечать.

— И только правду и ничего кроме правды?

Знаю, что совершаю должностное преступление, однако в данном случае действует капитан Синельников, известный костоправ, любитель нарушать все декларации ООН по правам человека.

— Ну-с, — задает он вопрос, — откуда дозы?

— Я скажу-скажу, — торопится подследственный с уверениями. — Только вы поймите правильно: мне ее сдавать... стыдно.

— Кого ее? — зеваю от скуки. — Бабушку?

— Нет-нет, — оглядывается на дверь. — Она местная. Я ее давно знаю, с детства.

— Кого ее? — и, кажется, уже знаю ответ.

Трудно объяснить откуда пришла эта догадка, но ответ я уже знаю. И поэтому не удивляюсь, услышав:

— Анастасия.

Второй подследственный оказался... гражданином Нигерии. Он был черный, как вакса. От него пахло рабовладельческим строем и тюремной парашей. Фамилия его была совершенно неудобоваримая и я упростил ее для душевного общения: Леонидос Бабангида.

Какими-то буйными житейскими ураганами африканца занесло в экзотический край белых. Видно, здесь ему нравилось: дешевые сладкие бананы на каждом углу и вкусные сладкие женщины тоже на каждом углу, а главное: легкий, как морской бриз, бизнес и тропический климат.

Правда, за два года райской жизни наш интернациональный друг не соблаговолил выучить великий русский, кроме общедоступного мата, или делал вид, что не понимает ни бельмеса. То есть удары по ушам, а также “танец маленьких черных лебедей” не подходил. Тогда я сделал предупреждение:

— Слушай внимательно, чурка Бабангида. У тебя богатый выбор: или ты сдаешь хозяина, или отправляем тебя, черножопкина, первым белым пароходом на родину. Там, таких как ты, очень ждут. И вешают на столбах, как наши бабы — мокрое белье. Ты меня понял? — И придвигаю лист бумаги для чистосердечного признания. —У тебя минута, братан.

Про белый пароход и русских баб, развешивающих застиранное бельишко, это для красного словца, а все остальное правда: в Нигерийском заповеднике наркоторговцев ждет смертная казнь — вот такие гуманные законы.

Меня прекрасно поняли: негроафриканец Леонидос шумно задышал, раздувая вывернутые природой ноздри, градины пота текли по морщинистому лбищу, фиолетовые глаза косили по сторонам, точно у галопирующей на финишной прямой пони.

Впрочем, не все так было просто, как кажется на первый взгляд. Когда я, наконец выбрался из СИЗО, то с удивлением обнаружил, что уже вечер и курортный люд топает по оздоровительным озоновым маршрутам, вдыхая запах роз, мимоз и прочих томящихся на клумбах ароматных хризантем.

Я шел среди отдыхающих и чувствовал себя превосходно: приятно иметь результат, а он был, как говорится, налицо: через минуту тяжких раздумий, Бабангида взял карандаш и нарисовал на листе бумаги зверя, похожего на собаку. Такие примитивные рисунки обычно встречаются у счастливых олигофренов. Но я остался доволен:

— Собашниковы?

— Yes, — и попросил, ломая язык: — Бут, blad, щэловек, комадыр.

— Буду, — пообещал.

Что и говорить, странная наша жизнь — вяжет такие узелки, только диву даешься. В мире нет ничего случайного, и то, что Анастасия работает на семью Собашниковых...

Впрочем, не торопись с выводами, menhanter, могут быть варианты.

Подступая к месту временного обитания, замечаю лейтенанта Татарчука. Он дежурит в стареньком отечественном авто “Жигули”, в его руках открытая консервная банка:

— Капитан, будешь морскую капусту? Очень полезна. Железа много, как в яблоках.

— Лучше яблоки, — усаживаюсь на переднее сидение.

— Не, в капусте качественнее.

— А ты чего тут?

— Тебя жду, чекист, — отвечает. — Ищут вашу персону, — и при помощью раскладной вилки подносит к лицу промасленный подарок моря. — С ног сбились, так ищут.

— Кто? — морщусь. — Как можно жрать это, Вася?

— Говорю же, полезно, железа много, — и шутит. — Можно служить без бронежилета.

— Кто ищет? — повторяю вопрос.

Оказывается, руководство уже как час рвет и мечет: к генералу Иванову прорвалась подполковница (бывшая) Милькина с диким утверждением, что ее любимый внук был подвержен насилию во время допроса капитаном Синельниковым.

— Врет эта подполковница (б), — зевнул я. — А кто еще по мою душу?

— Собашниковы.

— Ну да? — не верю.

— Ну не тебя пока конкретно, а того, кто с Анастасией в “Парусе”...

— И что?

— Могут выйти на тебя, капитан.

— И что?

— Ничего, — с раздражением отбросил консервную мину в урну: мирная тишина лопнула, будто мы и вправду рванули ОЗМ-72. Куриное племя курортников привычно прыснуло в стороны. — Не рекомендуется трогать Собашниковых, — проговорил сквозь зубы.

— Почему это?

И получил ответ: братья хозяева города по той причине, что находятся под крышей исполнительной власти, которая принадлежит Каменецкому Льву Михайловичу.

— Понятно, — сказал я. — Только не понятно, кто такой, этот Каменецкий?

— Мэр, — плюнул Татарчук. — Жидок еще тот. Держит банк “Олимпийский” и там крутит бюджетные средства, превращая их в свои. Мы хороший компромат нарыли.

— И что? — удивился. — Почему за яйца не взяли олимпийца?

— Капитан, ну ты даешь, — присвистнул юноша. — Тут все повязано морскими узлами. Да и люди у него в столице нашей родины.

— Участники олимпийского движения? — передернул плечами.

— А тебе-то зачем все это, капитан?

— Мне? Да так, для общего развития, — черт, забылся, я ведь грошовый пинкертон, а не КРУ при администрации Президента. Надо быть осмотрительнее не только при исполнении своей секретной миссии, но даже при уличной трепотне. — Ладно, черт с ними, — и выбрался из машины. — Пойду сдаваться, Васек.

— Давай, подвезу с ветерком, — хохотнул лейтенант.

— Давай потом, — согласился я, — к Собашниковым с ветерком.

— К кому? — вытянулся лицом молодой оперативник, точно заглотил вместо лакомых капустных водорослей морского саркастического ежа.

...Дневная термоядерная звезда, превращаясь в гигантский цветущий пунцовый пион, погружалась в глубоководную Марианскую впадину. Из пламенеющего моря выходила, как купальщица, молодая прохлада. Прожаренные курортники занимали места в пластмассовых кафешках. Детишки гоняли на быстрых роликах. Местные юнцы в одеждах кислотных цветов сбивались у ДК моряков, а их смазливые подружки подправляли помадой молодые и трепетные, как бабочки, губки: для ночной напряженной вахты, поскольку на рейде бронзовел мускулистый боевой силуэт ракетного эсминца военно-морских сил США.

И в этом гармоничном и прекрасном мире червоточиной находился я, menhanter. Всегда обнаружится тот, кому больше всех надо. Хотя в данном случае я выполнял чужую волю: видимо, новости в этой теплой местности распространялись со скоростью деления чумных палочек Коха.

В Управлении меня поджидал сюрприз в образе возмущенной донельзя фурии, она же подполковница (б) А.А. Милькина. Лицо мадам было постным и общим выражением походило на плоскую рыбину, плавающую в мазутных речных водоемах. Очки с темными камуфляжными стеклами прятали глаза, где, нетрудно было догадаться, плескалась ненависть. Полковник Петренко, измученный активной жалобщицей, обрадовался мне:

— Капитан Синельников, наш, так сказать, новый сотрудник.

Я шаркнул ногой в сторону мадам и внимательно выслушал все, что думает обо мне широкая общественность и городская власть.

— А в чем дело? — не понял я. — Катышев ваш внук? А я не знал, как жаль.

— Жаль? — взвизгнула Милькина и вылила на мою голову ведро с помойными инсинуациями, мол, утверждала разъяренная грудастая тетка, я применял к ее внуку физические методы воздействия.

— Степан Викторович, — привычно всплеснул руками. — Это поклеп. У нас, простите, не тридцать седьмой год. А молодой человек психически неуравновешен и обстоятельствами эмоционально принижен. Мы с ним поговорили и я убедился: он нуждается в стационарном лечении в соответствующем лечебном учреждении.

— Что? — задохнулась от гнева госпожа Милькина, тряся пористыми щеками, где бродили бородавки. — Вы хотите сказать: Вовочка сумасшедший?

— Я этого не говорил, — запротестовал.

— Он этого не говорил, Александра Алексеевна, — вмешался полковник.

— Как не говорил? Если говорил!

— Нет, не говорил!

Ну и так далее. Короче, в стенах положительного и серьезного учреждения случился гадкий обывательский скандалец, виновницей коего оказалась совершенно несдержанная женщина, потерявшая голову из-за любви к порочному родственнику. Хотя понять ее чувства можно: кто-кто, а она, подполковник (б) МВД, была прекрасно осведомлена о методах физического воздействия на тех, кто плохо реформируется, чтобы быть полезным материалом для строительства нового общества.

Когда мы остались одни, полковник Петренко, едва не перекрестившись, предупредил, чтобы я, капитан Синельников, помнил, как святцы: здесь не столица и прежде, чем совершить то или иное действо, его необходимо согласовать с командованием. Вот сейчас Милькина разблаговестит на всю округу о пытках в подвалах ЧК, а потом отмывайся, как негр в русской бане.

— А я ничего такого, — твердо стоял на своем, точно окисленный временем малахитовый памятник на постаменте. — Пока.

— Пошути-пошути у меня, сукин сын.

— А что касается негра из Нигерии, — вспомнил я, — он готов сотрудничать с нами. На добровольных началах.

— Да? — удивился Петренко. — Интересное предложение. Надо покумекать. — И похвалил. — Вижу, Вячеслав Иванович, умеешь говорить с людьми.

— И не только с белыми, но и черными, — был польщен. — Все люди — наше богатство.

— Как лес, нефть и газ, — позволило себе пошутить командование.

И на этой доброй ноте мы простились: полковник Петренко поехал на казенном автомобиле к женушке и оладушкам, а я поспешил к заржавелой колымаге лейтенанта Татарчука, удобной для штурма цитадели братьев Собашниковых.

Впрочем, до штурма было еще далеко. Для подобных революционных действий нужны не только санкция прокурора и РУОП, но каждодневная пыльная работа по сбору информации. Хотя образы братцев уже вырисовывались во всем объеме их криминального таланта. То, что они являются средним звеном в цепи наркобизнеса, нет никаких сомнений. Предположим, что они держат “улицу” и повязаны с Папой-духом, куратором, скажем так, этого зажиточного местечка. И мне остается одно: проявив терпение и профессиональную выучку, взять на прихват наркобарона. Когда и как это случится, никто не знает. Может быть завтра? Или через месяц? Или в следующем веке? Это как тебе повезет, menhanter.

Я сел в пыхающую жарынью машину, и мы с лейтенантом отправились на дежурство к дому, где нас не ждали. Проживало семейство Собашниковых в старом трехэтажном особнячке, отремонтированном, как утверждал Татарчук, испанскими мастерами из Билладжио. Здание цвета увядающей сирени утопало в пышной растительности и было взято в кольцо металлическим декоративным забором. Телекамеры беспристрастно отслеживали внешний мир по всему параметру. У ворот несли службу три военизированных вертухая. Близ парадного подъезда замечались несколько боевых джипов и спортивное авто, мне хорошо знакомое — автоматической коробкой передач.

— Играешь с огнем, капитан, — предупредил меня юный коллега, когда я выбрался из его механической душегубки.

— А ты мне должен стакан, — нелогично ответил я. — Граненый. Учи, когда вернешь посуду, Васек, — и пустился в неспешное путешествие.

— Тогда я поехал за стаканами! — услышал за спиной веселый крик и металлический бой удаляющего автомобиля.

Я люблю изучать местные достопримечательности — всегда имеется шанс обнаружить нечто любопытное и неожиданное.

Menhanter обязан тщательно исследовать пересеченную местность, как полководец поле боя, где будут разворачиваться трудные и кровопролитные бои.

Между тем душистые сумерки сгущались и казалось, что я бреду в теплой темнеющей воде.

После ознакомительной прогулки у особняка с видом на нейтральные воды выбрался к набережной. Там было многолюдно и весело. Цветные музыкальные фонтаны играли, как шарманки. На лавочках горлопанили Подмосковные вечера военно-морские янки и наши лапотные грошовые путаны. Модные курортницы в возрасте за тридцать призывно дефилировали по гранитному подиуму.

— Извините, вы не из санатория “Жемчужина”? — обратилась ко мне одна из таких дамочек в сильно декольтированном платье космического неонового цвета.

— Нет, я из ВЦСПС, — отвечал. — Но готов вас проводить хоть на край земли.

— Вот как? — кокетничала колоритная блондиночка, бросая на меня многозначительные призывные взгляды любви.

— Именно так, — лгал я. — На всем свете не видел женщины прекрасней.

— Спасибо, — разулыбалась, — я — Стелла.

— А я Савелий, — ощерился. — Разрешите угостить шампанским?

— Разрешаю.

Вульгарный курортный роман. А почему бы и нет? Во-первых, не хотелось возвращаться в душный “пенал” и отбиваться от бабы Тони за битый стакан, во-вторых, общая атмосфера легкомысленного флера и ветреного блуда, в-третьих, Стелла была вполне симпатична с удобным тренированным лошадиным крупом и в-четвертых, я не спал более двух суток и, будучи один, мог от переутомления не уснуть вовсе, а вот после угарного любовного гарцевания засыпал, как младенец. И спал, и видел сны.

...Проснулся рано — чувствовал себя превосходно. Ни одна живая душа не знала, где я нахожусь, кроме женщины, посапывающей под моими ребрами. Типичная санаторная комната с видом на морской порт: самое удобное и надежное убежище для menhanter.

— Я тебя люблю, котик, — утверждала ночью позитивная во всех отношениях Стелла. — Прошу: делай со мной все, что хочешь. Я люблю бешеных муж-ж-ч-ы-н!

— Бешеных? — переспрашивал, вспоминая, что когда-то меня тоже называли “котиком” — в другой жизни, которую не вернуть.

— Да! Да, Савелий! Ну же взбесись!..

И я старательно выполнил просьбу — у меня прекрасное качество: если кошечка в койке просит, я не отказываю. Главное, чтобы женщина не храпела. В этом смысле мне тоже повезло. Приятно лежать в рассветной тишине после глубокого сна и быть уверенным в собственной безопасности.

Потом я ушел — любвеобильная Стелла продолжала счастливо спать и я решил ее не будить. Зачем пустые разговоры на прощание? Наша новая встреча на гранитной набережной вполне возможна, тогда и поговорим.

Чтобы не раздражать командование щетиной, я решил зайти в личный “пенал”. Более того, покидая санаторий “Жемчужина”, я самым хамским образом упер казенный стакан — на долгую память о пламенной ночке. И теперь мог честно смотреть в глаза могущественной, как мафия, бабы Тони.

Опасность почувствовал сразу, как только переступил порог комнаты-пенала. У меня была отработанная годами привычка, уходя из места, где проживал, оставлять метки, с помощью которых нетрудно можно было установить постороннее вторжение.

Казалось, весь мой скромный скарб вечного командировочного находился на своих местах, да меточки, невидимые для чужого глаза, утверждали обратное. Например, нитка на рубахе, висящей на спинке стула, изменила, скажем так, свою конфигурацию. Был знак Y, превратившийся по причинам неизвестным в W. Ну и так далее.

Побрившись, решил пойти на поиски командира беспокойного хозяйства: возможно, была плановая уборка, а я нервничаю? И обнаружил на первом этаже невразумительную сумятицу среди обслуживающего персонала.

— Что случилось, бабоньки? — позволил себе пошутить. — Простыни стащили или стаканы?

— Ой, сыночек, — ответили мне. — Васечку-то нашего Татарчука убили.

— Как убили? — задал совершенно бессмысленный вопрос.

...Битые лейтенантские “Жигули” были обнаружены рыбаками кооперации в бухте Янтарная. По ранним утрам там случается отлив и машину приметили. Вначале показалось, что она сама кувыркнулась с горного серпантина: подобное частенько случалось на этом участке шоссе, потом один из рыбаков, бывший афганец, углядел характерные пулевые отверстия...

К полудню основные оперативно-следственные мероприятия по данному эпизоду были завершены. Не потому ли, что работали две группы — МВД и ФСБ? Из покореженного остова автогеном были вырезаны два тела: лейтенанта Татарчука и некто Суховея И.С., сорокалетнего местного жителя. Общая картина трагического происшествия была примерно такова: в 22-23 часа автомобиль, в котором находились вышеупомянутые лица, был обстрелян из двух АКМ-74. Стрельба по цели, появившейся из-за поворота, велась с кустарника на расстоянии десяти метров. Гибель водителя и его пассажира наступила от пулевых ранений. Потерявший управление автомобиль рухнул в бухту Янтарная, разбиваясь в всмятку на скалистых выступах.

Экстренное совещание в Управлении вел сам генерал Иванов. Перед группой из семи человек, которую возглавлял майор Деревянко, были поставлены определенные задачи по разработке версий убийства сотрудника ФСБ.

Меня не оказалось в составе группы. И я понимал генерала, что можно требовать от пришлого разгильдяя, уже отличившегося тем, что избил до полусмерти подследственного.

— До полусмерти? — удивился я, когда был вызван вечером в генеральский кабинет. — Анатолий Федорович, вас неверно информировали.

— Верно, Вячеслав Иванович, верно, — устало проговорил Иванов, постаревший за день. — Впрочем, не утверждаю, но, как говорится, результат вашей, Синельников, деятельности налицо. — Пролистал записную книжку. — Гражданина Катышева по требованию прокуратуры мы освобождаем. А вот второй, как его, черта черного...

— Левис Андре Санта Мария Льюис Гранде Сигма Лео Банангида, — отчеканил я.

— Вот именно, — генерал удивленно глянул на меня, такого памятливого. — Так вот этот... Санта Мария... четверть часа назад обнаружен повешенным.

— Где? — спросил я.

— Что где?

— Где обнаружен?

— Вот ты и выясни, капитан, — с раздражением ответил Анатолий Федорович. — Может тебе всех преступников подать на блюдечке с голубой, понимаешь, каемочкой?

— Разрешите идти? — сказал я.

...Я плохо знаю горы, однако мне известно точно одно — они опасны и коварны. Покатившийся камешек с вершины может вызвать камнепад. Этот не слишком оригинальный образ возник у меня по прибытию в бухту. Вид с шоссейного полотна открывался чудный — утреннее море отсвечивало светлым янтарем, чайки разрезали небо полетом и криком, на дальнем рейде отдыхали длинные нефтеналивные танкеры и уходили в далекое далеко рыбачьи шхуны.

Я бы полюбовался этим видом, да надо было торопиться по той причине, что скоро прибывали следственные группы.

Представить картину происшествия было несложно: автомобиль расстреляли по всем законам ближнего боя. Шансов у лейтенанта Татарчука и его попутчика не имелось. Затейники с АКМ оказались сметливы: неуправляемая машина по инерции, пробив декоративную гипсовую ограду, ушла кувыркаться по скалам, чтобы ахнуть в ленивые волны. И никаких улик, кроме бесполезных гильз калибра 7,62.

Я спускался по ущелью, выбивающиеся из-под ног камни улетали в пропасть. Мне надо было пройти маршрутом погибающей в чудовищных муках машины — метров двадцать. Нельзя сказать, что получилась увеселительная прогулка: отсутствовал опыт скалолазания. И тем не менее, спустился к морю, исследуя места, где темнели пятна бензина и машинного масла, где играло на солнце битое стекло и где корежился о камни металл. Потом на потревоженных листьях кустарника обнаружил пыльцу мучного цвета, и понял, что это такое — героин. Затем у самых грязных волн заметил притопленный в гальку стакан. Присев, освободил его из плена. Удивился: стакан уцелел, на нем была приклеена торговая овальная по форме этикетка золотистого цвета, что свидетельствует о недавнем его приобретении. О случайности не приходилось и думать. Был уверен — этот предмет из погибшего авто. Последние слова лейтенанта Татарчука, мной услышанные, были именно о том, что он отправляется за стаканами? Куда?

Так, сказал себе, возможно, это я, походя, толкнул с мирной заснеженной маковки гранитный камешек. Что, если твои, menhanter, провокационные действия вызвали камнепад, под которым должен был погибнуть ты сам. Впрочем, нельзя делать выводы без тщательной разработки версии, связанной с личностями погибших, и без ответов на вопросы: не вел ли какую-то двойную игру лейтенант Татарчук и кто такой Суховей И.С.? А пока ясно одно: ситуация выходит из-под контроля и необходимы решительные действия, чтобы исправить положение и решить свою задачу, а именно выйти на Папу-духа. С одной стороны глобальная война мне, как и всему народу, не нужна, с другой: боюсь, что без нее трудно будет выйти на наркобарона.

К полудню я уже знал о гражданине Суховее Игоре Сергеевиче, 1948 года рождения, практически все: разведен, двое детей, из бывших сотрудников ОБХСС, директорствовал в торговой точке на перевале Дальний круг, где умеренно таскал продукты и туристические принадлежности, имел любовницу Викторию Шкурко, в политических связях, его порочащих, замечен не был.

И еще: изучая личное дело гражданина Суховея И. С., я обратил внимание на его стандартную фотографию. Возникло впечатление — мы с ним встречались. Зрительная память у меня профессиональная. Я уже видел этот мужиковатый подбородок и азиатский разрез глаз при общей интеллигентной ухоженности облика. Увы, не вспомнил.

Весь транспорт Управления был задействован у бухты Янтарная и мне пришлось взять частника к перевалу Дальний круг. Покружив по горному серпантину, который обновляла дорожная бригада с помощью мата и асфальтированного катка, мы выехали к отметке 3.589 метров над уровнем моря.

Местечко было вполне цивилизованное — на свободном, выступающем в ущелье пятачке примащивались туристический кемпинг, автостоянка, гриль-бар, где сочились на вертеле куртуазные куры, и магазинчик “Турист”. Очевидно, туристы ушли покорять вершины и в лавке было пусто и прохладно. На полках отмечался стандартный промышленно-продуктовый набор для любителей восхождений и желающих сломать шею: вечные консервы “Завтрак туриста”, банки с кабачковой икрой, остроганные ледорубы, веревки из нейлона, котелки-чугунки и прочая полезная в хозяйстве мелочь, среди коей встречались и гвардейские граненые стаканы.

— Будьте добры, — попросил стакан. — Необходимая вещь, — сказал я, рассматривая уже знакомую золотистую этикетку овальной формы, приклеенную к стакану. — А вас как зовут, девушка? — обратился к продавщице.

— Римма, а что? — привычно фыркнула, похожая филигранной фигуркой на героическую комсомолку КНДР, поклоняющуюся бессмертному учению Чучхе. Правда, пламенеющий помадой, губастенький ротик, искривленный презрительной гримаской выдавал ее вторую профессию, более прибыльную, чем торговля залежалым товаром. — Берем или как?

— Что берем? — не понял я.

После легкой пикировки мне пришлось предъявить удостоверение капитана Синельникова и коротко объяснить причину своего появления. Девушка от ужаса вскрикнула:

— Мамочка, какой кошмар! И Виточка погибла?

— Виточка — это кто?

И получил ответ: Виктория Шкурко, возлюбленная Игоря Сергеевича Суховея.

— Они что, вместе уехали? — спросил я.

— Конечно. Васечка за рулем, а Игорек с Виточкой там, сзади.

— В котором часу?

Около десяти, вспомнила Римма, и в лицах подробно поведала, как они пили зелененький, как крокодильчик, ликерчик за успех какого-то дела, как Игорек предлагал катить на море, чтобы там купаться в чем мама родила, как Васечка отказывался: ему на службу рано и так далее.

— Девушки в машине не было, — задумчиво проговорил я.

— Неужели раньше вышла, слава Богу, — обрадовалась словоохотливая продавщица.

— А где Вика живет? — спросил, уходя.

— Ой, не знаю.

Я сел в рейсовый автобусик и медленно покатил в город, рассуждая о том, что последние события приобретают странный мистический характер. Куда исчезла Шкурко — вопрос, ответ на который может помочь разгадать данный криминальный ребус. Если девушка действительно вышла из авто, чтобы навестить, скажем, хворую подругу в соседнем рыбачьем поселке, разгадать его будет легче. А если нет? От перевала Дальний круг до бухты Янтарная километров тридцать. Я внимательно смотрел на мелькающие кустарники и скалы: места дикие и удобные для ликвидации свидетеля. Убийство? Тогда какова причина? И как подобное предположение совместить с образом прилежного, как бой-скаут, лейтенанта Татарчука, на которого неведомые “охотники” устроили столь сложную засаду. На него ли?

Подозрительные события, происходящие в глубинах скалистого приморья. Кажется, капитан Синельников совершил ряд ошибок за первые дни своей работы — и для некоторых наступила известная расплата, но menhanter Стахов действовал так, как считал нужным. К сожалению, врага нельзя победить без потерь, а на войне они неизбежны.

После того, как генерал Иванов сообщил, что один из моих подследственных будет освобожден, а второй обнаружен в петле, чувство опасности усилилось. Ко всему удивляла стремительность ответных мер. И это при том, что практически никаких активных действий капитан Синельников не предпринимал, кроме тайной ночной прогулки на яхте и открытого дневного посещения СИЗО.

Я снова решил послушать металлическую музыку тюремных решеток и замков. Проклятье, новые проблемы гнали меня, как гончие травили петляющего по летнему полю зайца.

Как и полагал: в СИЗО метелки* только развели руками: африканец удавился сам. Где, спросил я. В больничном изоляторе. А почему он там оказался? Жаловался на боли в желудке, ответили. Ааа, наверное, не то съел, пошутил я.

Метелка — милиционер (жарг.).

Хотя какие могут быть шутки, когда чужая душа удаляется в юдоль по причине насильственной. А то, что это было именно так, никаких сомнений. Кто-то открыто и нагло обрывает ниточки. Кто этот кто-то? Думаю, это можно узнать при благоприятном развитии событий — благоприятном для меня.

— А когда внука выдают бабушке? — поинтересовался.

— Уже выдали, — последовал ответ.

Молодчины, промолчал я, оперативно работаем, когда не надо. Ну что ж, первые ходы сделаны, господа, игра вступает в позиционную стадию. В таких случаях рекомендуется торопиться медленно и по возможности не делать ошибок.

Благоухающий розами вечерок располагал к культурному отдыху с прокисшим шампанским и скабрезными анекдотами. Но вернулся в Управление. В окнах кабинетов следственной группы майора Деревянко пылали пыльные люстры. Как говорится, чекисты работают до последнего изнеможения сил своих же подследственных. Понятно, что любая следственная группа воспринимает чужое вторжение весьма болезненно. Деревянко, добродушный толстяк, встретил меня без должного энтузиазма, дышал, как носорог после длительного пробега по выжженной сафари в поисках водопоя. Я ему посочувствовал, человеку, конечно:

— Жаркий денек, однако.

— Да уж, — вытирал платком потный лоб. — Наверчено да накручено. Эх, жаль Васька, добрый хлопчик был, — и по-бабьи поджал губы. — Ты чего, Вячеслав Иванович, говори разом?

Я сказал. Майор принялся отмахивать руками: какая к черту Милькина, мало своих забот, и зачем мне про эту хищную стервозу знать?

— Как зачем? — удивился. — Не успел обработать внучка, как его освободили.

— Во, чувствовал я, — признался Деревянко и вкратце поведал о том деликатном давлении, которое оказывала на него некая сторона.

— Какая сторона? — не понял я. — Каменецкий, что ли?

— Вячеслав, я тебе этого не говорил, — печально отвечал Деревянко. — Ты человек здесь новый и, может, временный, терять тебе нечего, а у нас тут дома, семьи, дети.

Я пожал плечами: что за служба безопасности такая, лежащая под гражданскими, как понятно кто с раздвинутыми раструбами ног.

— Вячеслав, не играй с огнем, — предупредил майор.

— Это мне уже говорили, — сказал я.

— Кто?

Мне было известно, что СБ на местах потеряла былое могущество, но не до такой же степени, товарищи офицеры? Понимаю, многие вынуждены жить по чужим законам и правилам. Так проще. Я, menhanter, живу и действую по исключениям из правил. И поэтому, повторю, моя профессия — одиночество.

Его особенно чувствуешь в увеселяющей толпе, куда я и нырнул, как в бурную волну — нырнул с одной целью: найти ту, кто владела именем Победа, если переводить с языка древних греков.

После утреннего расширенного совещания, где перед сотрудниками были поставлены конкретные задачи в свете последних трагических событий у бухты Янтарная, я прибыл в кабинет полковника Петренко.

— Ну как Синельников, обживаешься? — поинтересовался он. — Купался в море? Море у нас хорошее.

— Степан Викторович, — кивнул головой. — Разрешите по делу в бухте Янтарная?

— А ты в группе Деревянко?

— Нет, но...

— Капитан, у нас каждый занимается своим делом, — назидательно проговорил Петренко.

— Простите, — развел руками. — Одного моего подследственного освободили по прокурорскому распоряжению, а второго удавили в больничном изоляторе. Так что я временно безработный.

Полковник удивился: как это освободили и кого, как это удавили и кого? Я доложил. Степан Викторович крякнул и потянулся к телефону, потом остановил руку:

— Милькина, говоришь? Эта сучья ментовка может испортить воздух. И портит.

— Тогда вообще зачем взяли ее внука?

— У него на лбу намарано, что внучек? — с раздражением проговорил Петренко и, маясь, признался в том, что отношения между ментами и контрразведчиками далеки от идеальных. — Война местного значения, — вздохнул. — Ты пока не встревай, Вячеслав Иванович, держи нейтралитет.

— Держу, — сказал правду. — И хочу только помочь своим.

— Ну валяй, репей, — обреченно отмахнулся полковник.

Я доложил свое понимание последних событий, а точнее о том, что имеются серьезные подозрения об устранении гражданки Шкурко, которую, как я уже выяснил, в городе не встречали почти уже сутки: ни хозяйка сдаваемой квартиры, где проживал Суховей с молодой любовницей, ни мать потерпевшей...

— Загуляла молодая где-то?

— Степан Викторович, такие гуляют — небесам тошно.

— Всех проверил, значит?

— Так точно.

— Вот такая вот история, — задумался полковник. — Все бы ничего, да Татарчук в ней каким-то припеком, — и решился. — Ну хорошо, — и вызвал капитана Черныха, от коего тянуло забористым перегаром самогона, настенного, по-видимому, на моче местного молочного поросенка.

— Ты, Евгений, закусывай, — поморщился полковник. — Не люблю я этого дела, знаешь.

— Так это... день рождения тещи, — признался офицер, стараясь дышать в открытое окно, где плескался васильковый лоскут моря.

— Так у вас же война ни на живот, насмерть? — удивился Петренко.

— Степан Викторович, у нас перемирие на этот день, — развел руками любящий “сын”.

Я передернул плечами: черт знает что; если агент ЦРУ слушает наш столь содержательный разговор, точно решит, что готовится заговор против его горячо любимой и чрезмерно патриотической родины.

Наконец полковник перешел к сути проблемы: у капитана Синельникова есть версия последних трагических событий, ему нужно помочь машиной и людьми. Узнав в чем дело, тещин любимчик крепко задумался:

— Без армии тридцать км. по горам будем ходить три дня. А у них вертушка?

— Ну и организуй полет, Евгений, — поморщился полковник. — Ты это умеешь делать, массовик-затейник. Пикнички там всякие на лоне природе.

— Без горючки армия не полетит, — капитан выразительно щелкнул себя по плохо выбритой шее. — Степан Викторович, ну вы же знаете?

— Обратись к Чубчикову, — страдал начальник отдела по борьбе с организованной преступностью.

— Так он не даст, — и посчитал нужным сообщить мне. — Известный наш жмотюк.

— Черных, ты это... поаккуратнее с характеристиками, — предупредил Петренко. — Сам знаешь: городской бюджет трещит по швам.

— И не только городской, — посчитал нужным уточнить вольнолюбивый офицер.

— Идите-идите с глаз моих, — огорчился начальник. — Я Чубчикову позвоню.

— Я же для дела, Степан Викторович, — каялся капитан, выходя вместе со мной из кабинета. И объяснился в коридоре. — А я что? Знаешь, не подмажешь, не взлетишь. А ежели официально, в сто раз дороже, я тебе толкую.

— М-да, — только и молвил я.

Не хотелось говорить ничего — нищета и позор. Власть, относящаяся подобным образом к службам безопасности, обречена, мать ее так! И не будем больше об этом.

Через два часа ножи лопастей армейского МИ-24 разрезали воздух и пятнистая дребезжащая машина начала подъем. Я с облегчением перевел дух. Предшествующие этому события меня несколько утомили своими мелкими местечковыми страстями. Поначалу мы искали по всему городу подполковника Чубчикова, отвечающего за материально-хозяйственную часть областной Конторы. Тот был неуловим, как никому не нужный ковбой Джо в кактусовых прериях. Обнаружив хозяйственника в банке “Олимпийский”, капитан насел на него, как медведь на козу.

— С ящика не взлетят, — утверждал один. — С двух взлетят, а с одного нет, я тебе толкую!

— Еще как взлетят, — отбивался завхоз. — И с одного ящика.

Со стороны происходящее казалось концентрированной галиматьей, если не знать, что спор происходит вокруг ящиков водки. В конце концов полемисты пришли к общему знаменателю: полтора ящика.

— Ну вы, ребята, весело живете, — заметил я, когда мы на казенном джипе покатили в городское сельпо за горюче-смазочным материалом.

— Живем, хлеб жуем, — отвечала группа поиска из четырех человек. — И водочку пьем.

У меня возникло впечатление, что мы отправляемся не на поиски возможного трупа, а на пикничок на лоне природы, повторю за начальником отдела по борьбе с организованной преступностью. Хотя не осуждаю — у каждого свои маленькие радости.

По прибытию на военный аэродром наш массовик-затейник убыл в штабную, как он выразился, землянку. Туда он отправился с двумя бутылками родной, а через четверть часа прибыл с заикающимся полковником Соколовым и двумя инертными вертолетчиками.

— Ну что, че-чекисты, взлетим, со-соколами, — сказал командир авиаторов. — Если еп-пкнемся, я не виноват.

Все его прекрасно поняли — перспективы ждали нас самые радужные. И тем не менее, наша группа загрузилась в камуфляжное по цвету брюхо вертушки. И через минуту сонливый полуденный мир планеты уплыл из-под наших ног. Вид с болтающего шумного борта открывался великолепный: сияющее море плескалось в глубинной впадине, отороченной горными грядами и волнистыми лесными угодьями.

Когда МИ-24 медленно и низко поплыл над маршрутом бухта Янтарная — перевал Дальний круг, группа, используя полевые бинокли приблизила поверхность. По гудронной шоссейной ленточке тянулись друг за другом малолитражные коробки, автобусы, грузовики. На обочинах и в ущельях вскрывались следы нашей варварской цивилизации: мусорные плешки вяли в камнях и кустарниках.

Мы пролетели по всему маршруту минут за сорок — без результата. И какой может быть результат, если достаточно заложить жертву камнями или кинуть в ельник.

— Промашка вышла, капитан, — кричал Черных. — Садимся и культурно отдыхаем.

— Еще раз, — предложил я. — Ящик за мной.

— Ну да? — не поверили мне. — У нас так не шутят, товарищ капитан.

Какие могут быть шутки, успокоил я коллег, вперед и ниже, и я держу слово. Видимо, перспективы активного отдыха вдохновили пилотов — вертолет припал к планете и, буквально разрубая кроны сосен, начал движение по маршруту.

Я чувствовал — прав; к сожалению, прав. В подобных случаях рад обмануться, но факты говорят сами за себя.

— Викочка? Вы ищите Викочку, — скрипел древний старик, похожий на птеродактиля, из своей комнатушки, когда я пришел по адресу. — Хорошее дело, мы тоже ищем Викочку. Куда вы дели Викочку, убивцы?

— Не обращайте внимания, — говорила мать девушки. — Это наш прадедушка, никак не помрет, черт старый. — И пригласила на кухню. — Тут удобно, наши спят все. — Закурила. — Чай-кофе будете? — Я отказался. Женщина с увядшим орхидейным лицом глубоко затянулась: выпустила неустойчивые колечки дыма. — А что до Виктории — девка она шалая, да мы с ней, как подружки, никаких секретов.

— Да? — не поверил я. — Никаких секретов?

Выяснилось, что мама Вики работает в детской комнате милиции, имеет, так сказать, определенный опыт в воспитании подрастающего поколения. Им не надо врать, сказала она, они все прекрасно, как звери, чувствуют. И воспитывала дочь именно в духе библейских заповедей: не лгать.

— Извините, — проговорил я. — Такая личность, как Суховей вам, конечно, известна?

Женщина притушила окурок в пепельнице из цветного стеклопластика, взглянула на меня странным косящим взглядом, будто я ее ударил, потом выдохнула:

— Я выпью водки? А вы?

Я отказался и попросил, если это возможно, принести фотоальбом. Мою просьбу выполнили. Я внимательно рассматривал глянцевые карточки и слушал исповедь матери, пытающейся суррогатным пойлом приглушить страх. Страх за жизнь дочери, внешность которой, оказывается была мне знакома: именно ее в белом платье, загорелую и веселую, я видел тогда в ресторане “Парус” — с Анастасией.

Счастливое детство, дедушки-бабушки, школа, после ее окончания пытается поступить в областной институт культуры — неудачно, возвращается домой и... Женщина наливает еще стопочку сивушной отрады, морщась, заглатывает ее:

— А здесь Суховей, — говорит с заметной брезгливостью.

— В каком смысле? — не понимаю.

— В самом прямом. Суховей был моим гражданским мужем, — помолчала, словно решаясь к продолжению разговора. Ее когда-то красивое лицо от водки размякло и походило на физиономию печального циркового арлекина.

— Понятно, — сказал я. — У него с вашей дочерью возникли, так сказать, отношения.

— Отношения, — фыркнула женщина и неверным кокетливым движением руки поправила прядь волос. — Викторию я не могу судить, а вот его, — и сжала кулачки, — убила бы.

Я хотел сообщить, что теперь в этом нет необходимости: убивать. Промолчал, зачем говорить, если это уже не имеет никакого значения. Пока человек жив, он создает проблемы другим. А когда уходит в миры иные, никаких проблем для оставшихся.

...Проблемы были у тех, кто мотался в пятнистом монстре, тарахтящему механическую симфонию небу. От напряжения устали глаза — я смотрел через оптику в мелькающую карту земли и чувствовал: поиск будет завершен успешно. Если в подобных случаях можно так выразиться.

И когда из-под скалисто-наслоенных нагромождений у горной речушки выметнул лилейный клок материи и пропал, я прокричал:

— Стоп! Здесь вижу!

Вертолет пострекотал над скалами, потом нашел удобную для посадки поляну, поросшую индиговыми туями. Отойдя от канистровой вертолетной бочки, я почувствовал проникающий в кровь питательный кислород. Кустарники населяли мелодичные невидимые птахи. Стращая их шумом шагов и голосами, наша группа приблизилась к ущелью, где в камнях, полированных быстрой водой, колотилась безымянная речушка.

Я прилег животом на теплый валун и глянул вниз. Мертвая ломкая девушка была зажата в расщелине, точно в створках гигантской раковины. Над искалеченным телом, из которого лучились тростниковые кости, приплясывал рой мух с изумрудно-нефтяным отливом.

— Точно Шкурко, — проговорил капитан Черных. — Вызывайте деревянок и труповозку. — И напомнил мне. — С тебя, капитан, ящик.

Я поднялся на ноги — расстояние до шоссейки метров двадцать. Тянуть тело через кусты в ночи? Странно? И я направился в сторону трассы, словно пытаясь найти ответ на этот простой вопрос.

— Эй, капитан? — крикнул Черных в спину. — Ты куда? Отдыхай — нехай Деревянко и его деревянки отрабатывают хлебушек. А мы сейчас тут пикничок...

Мне нравятся люди с выносливыми желудками, они напоминают мне эскулапов, жующих бутерброды над открытой, как тюльпан, брюшиной смертельно больного.

На горной магистрали трудилась бригада дорожников — укладывала горячий дымящийся гудрон. Люди в оранжевых куртках махали лопатами, а тяжелый каток плющил асфальтовую крошку до панцирного состояния. Под моими сандалиями хрустела галька — я шел по обочине, осматривая кустарники. И нашел то, что искал: шифоновые белые ниточки на кустарниковых колючках. Я соскользнул по обочине вниз метров на пять. Присел на корточки: виделись явные следы грубого вторжения в кустарник: замшевая пыль была сбита с вялых листьев. Это утвердило меня в том, что совсем недавно труп перетащили в расщелину. Кто и зачем это сделал? Возможно, тело хотели убрать, как улику, да помешала дорожная бригада? Что могли видеть работяги в оранжевых куртках? Подойти к ним? Нет, решил не торопиться. Если начата игра в смерть, лучше не спешить делать ответные шаги.

— Ну ты чего, капитан? — суетился у бесцветного костерка Черных, где был разбит наш походный бивуак. — Ходишь-бродишь, давай к коллективу. Выпьем за упокой души рабы божьей!

— Это на ящик, — передал ассигнацию цвета полянки, на которой мы находились.

— Отрываешься от масс, — осклабился массовик-затейник. — У нас, я тебе толкую, так не положено.

— По-положено, — неожиданно вмешался полковник Соколов, вздернув поникшую от хмельного утомления голову. — Нам бо-больше бу-будет! От ви-винта!

Мы посмеялись железной логике небесного аса и расстались: мои непритязательные коллеги остались бражничать, ожидая группу Деревянко и труповозку, а я отправился на перекладных в город.

— Я в Управление, — сказал капитану Черныху; и на шоссе, остановив частника, промчался с ветерком несколько километров по направлению к центральному проспекту Ленина, потом притормозил малолитражку и перемахнул в кабину трайлера, тянущегося туда, откуда я только приехал.

Зачем выделывал эти каскадные трюки? Мне нужно было до перевала Дальний круг и я не хотел, чтобы чьи-то бдительные глаза отметили мой интерес к магазинчику “Турист”. На такое поведение у меня были основания.

— Дочь говорила, что скоро у нас не будет никаких проблем, — сказала мне на прощание мать Виктории Шкурко.

— В каком смысле?

— В материальном.

— А конкретно?

Мама, смеялась Вика дня три назад, мы купим островок в океане, засадим кипарисами и будем под ними жить с папуасами.

— Островок в океане, — повторил и попросил женщину никому не говорить о моем ночном визите.

— Думаете, с ней что-то случилось? — спросили меня.

Что мог ответить — промолчал. Теперь на этот вопрос получен ответ, страшный для матери. Для меня это лишь один из кровавых эпизодов в сложной криминальной интриге по розыску республиканского наркобарона Папы-духа.

За километр до перевала «Дальний круг» я прыгнул с дизельного трайлера и он, чадящий, убыл в параллельный, более, как мне кажется, простой мир, где нет непрерывного чувства опасности.

— А с кем она дружит? — спросил я мать Виктории на прощание.

Женщина курила в коридоре и ее искаженное лицо в мутном свете лампочки казалось импрессионистским рисунком художника-коканиста.

— Не знаю, — ответила мать. — Она со всеми дружит. — И по моей просьбе назвала несколько имен. И среди них я услышал имя: Анастасия.

Интуиция и опыт подсказывали мне, что последние трагические события каким-то образом связаны с этой девочкой. Хотя не отметаю и того, что я мог спровоцировать действия, в результате которых и случилось то, что случилось.

Отработав несколько версий, пришел к убеждению, что Анастасия то ли по глупости и детскому легкомыслию, то ли от своей безнаказанности затронула интересы неких сил, занимающихся прибыльным бизнесом на белом порошке. Конечно, мог и не заниматься проблемами красивой молоденькой дурехи, да был уверен — так или иначе выйду на того, кого ищу. Папа-дух неуловим, как дух, однако и ему надо себя проявлять перед Организацией, в противном случае подельники не поверят в его состоятельность. Если хозяин не приносит прибыль, материальную или моральную, его лучше устранить от земных забот. Так будет лучше для общего дела.

Я оказался прав в том смысле, что события на перевале «Дальний круг» развивались по стандартному сценарию поиска нечто.

Проникнув в закрытый на амбарный замок магазинчик “Турист”, я обнаружил, что по нему будто прошел смерч. Дикая сила вскрывала половицы и деревянную декоративную обшивку, раскидала товар на пол, разбила витрину — стекло скрипело под ногами. Кто-то искал что-то? Кто и что? Вопросы на злобу дня. И где продавщица по имени Римма? Не плещется ли в притопленном состоянии на мелководье? К счастью, мои подозрения не подтвердились. Я услышал лязг засова и приготовил к бою “Стечкина”: вдруг некто любопытный позабыл взять “Завтрак туриста”?

— Ой! — сказала девушка, переступив порог, и едва не лишилась чувств. — Что здесь происходит?!

Все под контролем, ответил я и задал несколько вопросов: где, когда и с кем она была последний час? Вспыхнув, продавщица отвечала, что это не мое дело. Пришлось рассказать об увиденном в створках скалистой раковины. Это произвело должное впечатление. Побледнев, как смерть, девушка призналась во всех грехах: во времени обеденного перерыва она ходит в кемпинг. Зачем? К приезжим друзьям. Пить черный кофе? И не только пить, но и угощаться ихними сэндвичами. Я понял иносказательный смысл признания и порадовался тому, что хоть кому-то в этой истории повезло остаться живым, да еще с доходом.

— Вызывайте милицию, Римма, — сказал я на пороге. — Обо мне можно не говорить. И последний вопрос: Анастасия Собашникова сюда приезжала — к вам или в кемпинг?

— Такая вся из себя, — поморщилась продавщица. — На красной машине?

— Да, — подтвердил я, — на красной.

Они встречались, две подруги — Виктория и Анастасия на перевале «Дальний круг». И встреча эта была неделю назад. С какой целью? Этого Римма не знала, сообщив лишь, что подружки укатили на час, а потом вернулись к закрытию магазинчика.

— И в каком состоянии они находились? — поинтересовался я.

— Как в каком?

— Веселые, печальные? Какие?

— Веселые, — призналась. — Хохотали, как дурочки.

— И что говорили?

— Ничего такого, — передернула плечиками. — Про какого-то Гарика смеялись, как ненормальные.

— Про Гарика смеялись? — повторил я, улыбаясь. — Симпатичный парень?

— Кто?

— Ну этот Гарик.

— А я не знаю кто это, — равнодушно отвечала Римма. — Может, приятель какой Собашниковой?

Простоватая, как ситец, девушка была близка к истине: гаррик на воровском жаргоне означает “героин”. И две подруги были счастливы, что нашли того, кто заинтересовался их “Гариком”. Мне интересен этот кто-то, находящийся в минутах десяти-пятнадцати скоростной езды от Дальнего круга.

— Вызывайте милицию, Римма, — повторил я. — И о Гарике лучше не вспоминать.

— А он кто? — дрогнула девушка. — Преступник?

— Точно, — подтвердил я. — Рецидивист.

Итак, мое предположение оказалось верным: Анастасия является катализатором всех последних печальных событий. Подозреваю, ей удалось стащить какое-то количество героина с борта своей яхты, приспособленной именно для этих целей: в чем я сам мог убедиться.

Девчонка так поступила то ли по недомыслию, то ли от желания проявить самостоятельность, то ли мечтала заработать себе на булавки. Перед ней возникла естественная проблема сбыта продукта и она обращается к Вике Шкурко, та в свою очередь к Суховею, а тот, возможно, решает найти защиту в лице Татарчука. Где-то цепочка из этих дилетантов разорвалась. Не в самом ли начале, когда легкомысленная владелица яхты не смогла сокрыть свои следы, а, быть может, кто-то из следующих участников авантюры допустил ошибку; так или иначе, их деяния стали известны.

Моя гипотетическая схема груба, однако по сути верна. Хотели они или нет, да нарушили незыблемый закон мафии: в деле работают только “свои”. А у тех, кто посмел затронуть интересы лапотной, но решительной “козы-ностры”, шансов выжить нет. Анастасия, наверняка, подписала себе смертный приговор, ей не помогут даже любимые братья.

Я задумался: приговор подписан, однако надеюсь, еще не приведен к исполнению — это первое. И второе: коль началась бойня, то, думаю, только с позволения господина Дыховичного. Значит, у меня есть возможность метнуть партию в дурака с Папой-духом, где на кону будут наши грошовые жизни. Вот только бы найти его, умного и неуловимого, для игр на свежем горном воздухе.

Я вышел на автобусную остановку — куда? К теплому морю или к заснеженному пику местного Килиманджаро? В металлической палатке купил бутылку крем-соды и, глотая веселые пузырьки, поинтересовался у старенького человечка в греческой феске:

— А что там, дядя? — и кивнул на горную гряду.

— Москва, однако.

— Не, поближе. На машине минут пятнадцать-двадцать.

— Не понимаю?

— Ну, где можно хорошо отдохнуть, — сказал по наитию и выразительно щелкнул себя по горлу.

— Вах! “Орлиное гнездо”, — улыбался в зарешеченное окошко. — Санатория там.

В работе охотника за чужими скальпами случаются и такие милые оказии. Когда бдительные старушки на лавочке или старичок в железном коробе могут сообщить самую бесценную информацию. И не надо никого брать на храпок, то бишь душить. Главное, провести определенную работу, чтобы после задать нужный вопрос в нужное время и в нужном месте. И получить ответ, удовлетворяющий тебя.

То есть хаотичная мозаика из последних событий и моих размышлений складывалась в гармоничную, приятную для глаза картинку. Остается лишь дополнить ее конкретными мазками, чтобы сполна упиться тонкой профессиональной работой. Надо — надо еще потрудиться во славу созерцательного и приятного для души состояния.

И с этой мыслью толкаюсь в маршрутный автобус с туристами. Они галдят и пинаются брезентовыми рюкзаками. Я искренне завидую им. Такие же чувства испытываю и к тем, кто мчит в лакированных скорых авто, мимо нашего автобусного гробика. Стекла автомашин тонированы и лиц пассажиров не видно. Как говорится, каждый у нас имеет право занять место согласно купленным билетам. Любопытно, где продают билеты в такие лимузины с кондиционерами и маячковыми проблесками? Кажется, я знаю ответ и на этот вопрос.

Пофыркивая, автобусик покатил по горному серпантину — катил по обновленному асфальту весело и с туристическими песенками под гитару. И поэтому я ничего не услышал — не слышал как в близких горах ударил громовой раскат. И не увидел как из ребристых скал к сияющей небесной сфере взметнулся столп черно-бархатистого дыма.

Я не мог знать, что в горах погиб армейский МИ-24, возвращающийся на аэродром, и поэтому спокойно прогулялся по набережной, утомленной жарой.

Потом обнаружил, что ноги сами вынесли к городской мэрии. Местная власть функционировала в старинном особнячке с колоннами и мраморным парадным входом. У открытой дубовой двери томились два молоденьких милиционера в летней форме.

Я решил посидеть в тени разноцветного тента местного кафешантана. Спешить, как я считал, мне было некуда. Почему бы и не выпить чашечку турецкого кофе? Утверждают, что он стимулирует работу головного мозга. И то верно: прежде, чем начинать решительные действия, нужно хорошо подумать. И получить фактическое подтверждение своим догадкам.

...Автомобильный кортеж, мне уже знакомый тонированными стеклами, прибывает к старинному особнячку — громкий скрип тормозных колодок и нервные удары дверец. Откормленный морской капустой хозяин городка г-н Каменецкий выкарабкивается из лимузина “BMV-740i” цвета “дельфин”. Лев Михайлович солиден барским телом и потешен местечковой физиономией с обвисшими жировыми складками. Горбатый нос похож на пеликаний капкан. Тяжелая одышка. Широко расставляя ноги, очевидно, по причине хронического геморроя, направляется в здание.

Молоденькие милиционеры отдают ему честь, телохранители защищают обвисший задний тыл, водители отъезжают для парковки на стоянку, обнесенную декоративной металлической сеткой. Я смотрю на циферблат. Мои мысли полностью подтверждаются: мэр посетил санаторий “Орлиное гнездо” — эти расчеты трудно объяснить дилетанту, и нужно ли объяснять?

Ну и хорошо, иду уже по набережной, теперь можно и поработать, Алекс...

— Савелий! — кокетливый окрик отвлекает меня от самого себя. — Куда пропал, котик? — И я вдруг осознаю, что обращаются именно ко мне, и узнаю в романтической блондинке Стеллу. — Ты меня совсем забыл, да? Какие мы бессовестные? — Надувает пухлые губки сердечком.

Я целую курортную дурочку в руку, шершавую и холодную, как ящерка в горах, и каюсь во всех грехах. Как верно заметил кто-то из философов: бойтесь женщин, которые вас любят, и бойтесь тех, которые вас ненавидят. Мужчина только зол, женщина — скверна.

— Любовь у нас до гроба, Стеллочка, — и клятвенно обещаю после сиреневого заката посетить танцевальную площадку ДК моряков.

Посмеиваясь над нелепыми случайностями, я продолжил свой путь и прибыл в Управление в хорошем расположении духа. Встретили меня там неистовым воплем:

— Синельников, ты?!

— Я, — подтвердил я.

— Живой?!

— А что случилось? Почему должен быть другим?

Через минуту я уже находился в кабинете полковника Петренко и отвечал на вопросы: где, когда, с кем и почему? Руководитель нервничал и лица, как говорят в таких случаях, на нем не было.

— А что произошло, Степан Викторович? — не понимал.

— А то, что МИ-24 расшибся, Синельников, — отвечал полковник. — Погуляли, сукины дети! — И признался. — Мы думали, ты тоже там... в братской могилке.

— А нашли место падения?

— Группы Руденко-Хренникова работают.

— Разрешите и мне.

— Там и без тебя народные гулянья, — отмахнулся полковник. — Что по Шкурко?

Я высказал ряд соображений по делу на горном серпантине. До конца не был откровенен. И не только потому, что не доверял руководству. Я чувствовал, что ситуация усложняется до такой степени, что постороннее участие в разрешении моих проблем в поисках Папы-духа могут мне только помешать. Полковник слушал невнимательно, и я его понимал: в тишайшем эдемском уголке и такие кровавые шоу.

Тревожный телефонный звук прерывает нашу унылую производственную сцену. Петренко рвет трубку и я вижу, как его крупное лицо багровеет от гнева:

— Как сбили?! — не верит сообщению. — Стабилизатор от “стингера” нашли, — недоумевает. — Них...я себе войнушка! Что же это такое?

А я все понимаю: кто-то хорошо контролирует ситуацию и уничтожает всех, кто так или иначе связан с проблемой, возникшей по шалости Анастасии. Теперь калейдоскопическая картинка для меня обрела четкий узор, где цвет крови преобладает над другими цветами. Остается лишь практически отработать рабочую версию, чтобы убедиться в своей правоте и выполнить “заказ” по заслуженному наркобарону республики, для которого чужие жизни не стоят и гроша ломаного.

Я торопился, убежденный, что девочка обречена на смерть. Во имя процветания прибыльного бизнеса и в назидание другим. Ее братьям раньше или позже будет поставлены определенные жесткие условия. И нет никакой уверенности, что они не пожертвуют ее жизнью.

Мои действия и передвижения по городку и побережью для постороннего взгляда были хаотичны: сначала я прогулялся по тихому переулочку имени Александра Грина, затем на частном авто покатил к дорожной бригаде, ремонтирующей шоссейное полотно, и переговорил с пролетариатом о том, о чем давно хотел, после уже на другой частной машине поехал в дальний рыбный поселок Пески и полюбовался сиреневыми (ау, Стелла!) закатом, потом вернулся в Управление, чтобы получить дополнительную информацию по гражданину Суховею И.С., и, наконец, уже в благоухающих потемках прошел к железнодорожному вокзальчику. Там было безлюдно и безмолвно, точно в старенькой полуразрушенной атеизмом церквушке: прибытие новых поездов ожидалось только утром. На всякий случай изучил расписание, затем извлек из автоматической камеры хранения спортивную сумку, где находились предметы, скажем так, первой необходимости для боевой работы menhanter.

У меня имелось преимущество: если я был прав в своих предположениях, то те, кто мечтал поставить свечку за упокой души моей, находились в полной уверенности, что я, любопытный, как ребенок, нашел таки успокоение в гористой местности вместе с группой, возглавляемой капитаном Черныхом. Днем не было достаточных свидетельств его предательства, но теперь я знал: он действовал исключительно по команде и выполнял социальный, скажем так, заказ тех, кто был заинтересован, чтобы труп Шкурко не был обнаружен на шоссейной обочине.

— Было чегось, командир, было, — вспоминали дорожники, похожие на костлявых чертей из ада, варящих в чанах со смолой плаксивых грешников, — было чегось подозрительное. — И в лицах поведали, что, когда они в поте пролетарского яйца своего клали асфальтовую крошку на отметке 1.456 метров, то чудным явлением появилось перламутровое, как дивноморский рассвет, авто. К удивлению трудящихся катило оно медленно, а перед ним по обочине плелись трое. — Ну такие, затылки стрижены, ну, вроде как из брони. — Были они в модных костюмах и при галстуках, в руках зажимали рации. Потом остановились в метрах десяти, о чем-то заспорили, затем двое поднырнули в пыльные кустики и пропали минут так на пять. — Бандюги, командир, что ли? — И предложили. — Таких гадов недочеловеческих катком укатать враз надо.

После этой встречи я решительно утвердился в мысли, что наши двухчасовые поиски хозяйственника Чубчикова были инспирированы только с одной целью — с целью задержать вылет вертолета. Нечаянное присутствие бригады дорожников помешало трупоукладчикам кинуть в багажник обнаруженное женское тело. Они ничего лучшего не придумали — кинули его под скалу. Неудачно.

Такой вот обрисовывается печальный пейзаж после боя. Единственный вопрос: зачем бить над горами МИ-24? У меня есть ответ на этот вопрос, однако не буду торопиться с выводами. Только подозреваю, что свеча за упокой души моей уже горит пред смурыми образами вечности.

Но я жил и более того находился в прекрасном расположении духа: игра без правил, которую мне пытались навязать, продолжалась и продолжалась по моим правилам.

Правило первое и оно же последнее: оказаться в нужном месте и в нужное время, причем в полной боевой выкладке. По опыту знал: иногда только так можно решить проблемы. Одна из них была проста: спасти молоденькую и красивую дуреху Анастасию, находящуюся под домашним арестом в барском особняке братьев Собашниковых.

Я тенью мелькнул по слабо освещенным улочкам, где в листве утопали бюргерские домики. Люди в них проживающие были вполне счастливы, однако, не ведая этого, изводили себя мелкими скандалами, модными песенками, слетавшими мошкарой с ТВ экранов, бесконечным лузганьем семечек на скамеечках и плачем детей. Я неспеша прошел мимо этого подлунного пустого мирка, будто астронавт, убывающий в экстремальный полет на иные, более плодово-ягодные планеты.

Особняк Собашниковых походил именно на одну из таких новых планет: ярким праздничным освещением, автомобильными челноками, многолюдьем секьюрити и телеметрическими камерами. И как все гигантские неуклюжие планеты дом имел ненадежную защиту. Моя давнишняя прогулка в его окрестностях была весьма полезна: я обнаружил кабель, с помощью которого он подпитывался электрической искрой.

Оставив под ветвистым южным деревом спортивную сумку, я с легкостью гамадрила вскарабкался по стволу, чтобы быть поближе к хрустальным звездочкам и... замаскированному кабелю. Кусочек пластида с таймером на три минуты — что может быть удобнее для решения конкретной задачи по обесточиванию всего планетарного хозяйства.

Дальнейшие события развивались стремительно: когда в деревьях вспыхнул фейерверочный заряд и дом погрузился во мрак ночи и паники, я, применяя систему ночного видения, проник на запретную территорию. Система ночного видения окрашивает непроходимую мглу насыщенным фосфатно-изумрудным светом и невидимый мир предстает в четком негативном изображении. Мечущиеся по двору люди были слепы, нелепы и смешны. Я бегло протоптал через центральную взрыхленную клумбу, вознесся ангелом по мраморным ступенькам и в дверях столкнулся с яростно надрывающимся громилой:

— Суки! Что такое?! Врубайте, говорю, фары!..

И притих, позабыв за секунду емкий и колоритный язык нашего великого народа. Более того превратился в чугунную статую первого дипломата большевиков товарища Чичерина, которую еще можно нечаянно встретить в районе Лубянки. И я знал причину такого досадного состояния человека: пистолетный ствол холодил все его пламенные революционные желания. Что там говорить, я еще не встречал тех, кто мечтает из теплой субстанции, бурлящей страстями, превратиться в мертвую гипсовую скульптуру.

— Тсс, — сказал я. — Где Анастасия? — И предупредил. — Я умею считать только до трех.

— Не-не знаю!

— Раз!

— Ну в натуре!

— Два!

Он нашел, что все-таки лучше будет еще пожить и посмотреть, что из этого выйдет. Путь наш был недолгим: громила указывал общий путь, а я, выкрутив ему руку за его же спину, толкал мимо стен. Пройдя по коридору, спустились по лестнице в полуподвальное помещение. Там нервничал секьюрити, охраняющий дверь. Он царапал зажигалку и вспыхивающие клочки пламени смахивали на пугливые сердечки ангелочков, павших на нашу грешную землю.

— Эй, где свет? Стой, кто идет?! — требовал к себе внимания.

Резкий удар рукояткой пистолета прекратил мелкую истерику охранника. Он тряпично обмяк у двери, которую я приказал громиле открыть. Тот поспешил это сделать, за что я ему подарил жизнь, правда, на время отключив сознание, как грустную грушевидную лампочку в комнате.

Полулежащая на тахте девушка с напряженным интересом тянула заостренное красивое лицо на шум, напрасно вглядываясь во мрак, как будто смотрела в пропасть холодного летнего колодца. Я подступил к ней, предупредив:

— Анастасия!

— Славик, ты?! — тянула руки к моему лицу. — Ничего себе встреча друзей в подземелье?

— Уходим, — перехватил ее проточные руки.

— Куда? — удивилась.

— Быстро-быстро.

— Что происходит? — спотыкаясь, двигалась за мной. — С ума все посходили, да? Братья меня сюда, ты меня отсюда, — мелко засмеялась. — Вы так развлекаетесь, ребята? — Она хорошо держалась, не понимая, конечно, какую кашу заварила.

— Выход еще есть? — нервничал от сумятицы у парадных дверей: там кричали и резали ночь лучами фонарей. Слишком много оказалось ребят-октябрят с АКМ и теперь надо было искать новый путь к отступлению.

— Там кухня, — сообщила девушка.

Марш-броском мы с Анастасией проникли в огромное помещение, осветленное фарами авто. Мир кухни был искажен и казалось, что мы угодили в параллельный мирок, где все имеет овальные формы.

— Сюда, — ударилась молодым телом о тяжелую металлическую дверь. — А тут замок?! — искренне удивилась. — Никогда не закрывали же?

— На каждый замочек есть ключик, — выудил из кармана куртки заряд пластида. — Рванем как в кино, — манипулировал с взрывчаткой.

— Интересное кино, — хмыкнула Анастасия; похоже девочка действительно воспринимала происходящее, как немного страшный, но увлекательный сон, который должен исчезнуть с хриплым криком первых петухов.

— Нам лучше сюда, — и утащил спутницу под защиту шкафов, где стояли бомбовые пищевые баки.

Через пятнадцать секунд мы обрели свободу: управляемый микробный взрыв вырвал замок из петель и дегтярная ночь встретила нас с искрящей радостью, как народ своих космических героев.

Потом был забег меж парковых деревьев: пришлось совершить небольшой крюк, чтобы прихватить брошенный мной спортивный баул. Затем мы нырнули в один переулочек, промелькнули в другом, а в третьем, тихом, как нейтральные воды, перевели дыхание, оставив в стороне вой милицейских сирен и скандальный лай псов.

— Пришли, — указывал на “москвичок” у забора, прикупленный мной днем по случаю за триста долларовых рубликов.

— А ты кто вообще, Славик? — спросила девушка.

— Я — Савелий, — пошутил, открывая дверцы малокомфортабельного средства передвижения. — Сейчас с ветерком!

— С ветерком? — Анастасия плюхнулась на переднее сидение. — Да, это не мой “пежик”, — недовольно сморщила курносый носик.

— Зато полная гарантия безопасности, — и повернул ключ зажигания: чахоточный мотор закашлял, но таки выдал необходимую энергию для карданного вала.

Первозданный мирок переулка сдвинулся, в свете фар замелькал черный штакетник и кусты, напыленные серебром. Машина болезненно поскрипывала на ухабах. По словам профессионального водителя в лице Анастасии, гроб на колесах просто-напросто разрушался на ходу.

— Ничего, скоро с горки, — успокоил. — Затормозить бы потом, — пошутил.

— Ааа, кажется, поняла: ты, Славик-Савелий, каскадер, — подозрительно косилась в мою сторону. — Но я-то причем? Какого черта мне принимать участие в этих гонках? И куда это мы махаем? — Она стала неприятно напряженна и настороженна, и я догадывался о причине такого состояния.

— Я за тебя, — посчитал нужным сказать. — И мы махаем туда, где ты будешь в безопасности.

— Почему решил, что я в опасности?

— Денька на два-три, — не обратил внимания на вопрос.

— Ты о чем, Славик?

Я ответил, лучше поговорить после того, как мы благополучно завершим наш ночной полет в скалистых и, следовательно, опасных небесах. Девушка передернула плечиками, мол, ничего не понимаю и понимать не хочу, и принялась любоваться фосфорическим дремлющим морем. Похоже, Анастасия наивно решила, что братья уже наказали ее за проступок, лишив свободы, и они же могут не дать ее в обиду. Жила иллюзиями и верой в сказку, где все заканчивается счастливым happy-end для героев, которые проживут вместе сто лет и угаснут в один день. И поэтому я сказал: если ее интересуют последние новости, могу их сообщить — в полном, так сказать, объеме.

— Какие еще новости?

— Есть новость плохая, есть новость очень плохая и есть новость без комментариев.

— Ну ты даешь! — присвистнула от восхищения. — Славик, я тащусь!

— С какой начинать, — спросил, — новости?

Анастасия подумала: лучше с той, которая без комментариев. Я сказал, что новость касается именно ее, а вернее побега из родного дома.

— Я убежала? — подняла бровь. — Это ж ты меня выкрал! — Девочка еще играла по неведению.

Ее стоило пожалеть, да она самостоятельно уже сделала неверный шаг во взрослую жизнь. А за ошибки случается платить и порой очень жестоко. И я ее не пожалел: сообщил о гибели Вики Шкурко, о расстрелянной в решето машине, где находились Суховей и Татарчук, об армейском вертолете, пыхнувшем факелом над горами.

— О Боже!.. — проговорила в ужасе. — Этого не может быть!

— Может.

— За что их? — спросила больным голосом. — За что?! — ее лицо старело, как бумага под солнечным ветром. — Ты можешь ответить?

— А я об этом хотел спросить у тебя.

— У меня? — нервно провела ладонью по лицу. — Почему у меня? Что я могу знать?

Впрочем, объяснился я, она, Анастасия, сама вправе решить: отвечать или нет на вопросы. Мне и так многое понятно, но если девушка хочет обезопасить себя, то ей лучше ответить на мои вопросы.

— А я тебя знаю? — пыталась проявить благоразумие. — Почему должна доверять?

— Потому, что, вероятно, тебя тоже хотят убрать.

— Как это убрать?

— Как твою подружку Шкурко, — и жизнерадостно улыбнулся. — Это и есть самая плохая новость, Анастасия. Для всех нас.

...За окнами рыбачьего домика, пропахшего волнами, водорослями и рыбинами, мглилось новое утро. Через глинобитные стены чувствовалось свежее и мощное дыхание моря. Казалось, мы одни в мире, я и Анастасия. Она спала тихо и безмятежно, как свободный и счастливый человек. Теперь у нее не было проблем — они были у меня.

— Ну хорошо, — сказала Анастасия, когда мы заехали в этот забытый Богом край земли, пропитанный солнцем, волнами, солью и песчаным ветром. — Что ты от меня хочешь услышать?

— Правду, родная, — не был оригинальным я. — И тогда все будет в порядке, у нас, во всяком случае.

— Ты уверен? — сомневалась.

Тогда я сказал, что мне больше делать нечего, как проводить романтические ночи в этой дыре, пропахшей рыбной требухой.

— Понятно, я тебя интересую только по делу, — обреченно вздохнула. — Ладно, задавай свои вопросы, Савелий.

Я во многом оказался прав: неделю назад яхта братьев Собашниковых ходила на Кипр. Цель: увеселительная прогулка для Анастасии — в честь ее семнадцатилетия.

В чужом экзотическом порту они пробыли сутки. На автомобиле друзей-киприотов девушка каталась по островку. Никаких новых и удивительных чувств Анастасия не испытала: лысый, как шар, Кипр, где невозможно укрыться от палящего солнца, аборигены там какие-то карамельные и тщедушные...

— Ты отвлекаешься, — помнится, прервал путешественницу. — Давай ближе к делу.

— Я должна быть совсем откровенной?

— Более чем, — скрипнул зубами.

Итак, вечером, перед самым отплытием на родину на пристани появились полицейские с собаками. В это время Анастасия находилась в кают-компании и через открытый иллюминатор наблюдала следующую сцену: улыбающиеся братья встречали двух таможенников, похожих из-за золотых аксельбантов на генералов. Они о чем-то заспорили, гости и хозяева, потом младшенький Петенька пропал, а когда снова явился, то в его руке был “дипломат”. Один из “генералов” его приоткрыл и Анастасия увидела долларовые пачки — много пачек.

— Как много? — поинтересовался я.

“Дипломат” был заполнен где-то наполовину, призналась Анастасия. И, когда этот чемоданчик без проблем перешел в руки таможни, и она дала добро, и яхта отвалилась от берега, сумасбродная девочка вспомнила, что такой же “дипломат” она видела и в руках старшенького Феденьки. Нельзя сказать, что она испытывала материальную нужду, но братья были в этом вопросе строги и не потакали излишествам. То есть на французский парфюм и личные серебряные булавки Анастасии Собашниковой катастрофически не хватало. И по этой причине она решила поискать “дипломат” и оттуда незаметно удалить всего одну пачечку.

Поиски девушка начала с каюты братьев, пока те обгорали на палубе за картами. Матросская команда из семи человек не мешала, занимаясь обслуживанием судна. Беглая разведка на болтающей посудине не принесла успеха. Что за чертовщина такая, удивилась Анастасия и уже, скорее спортивный азарт, чем жажда наживы, заставил ее облазить всю яхту, рассекающую углеводородные волны Черного моря. Руководствуясь здравым смыслом и фильмами по видео о тех, кто прячет и тех, кто ищет, девушка обнаружила тайник в носовой части яхты. Это был своего рода шкафчик-купе, вделанный в борт.

— По левому борту, — усмехнулся я.

— А ты откуда знаешь? — вспыхнула Анастасия.

— Я там сидел, — пошутил. — Но по правому борту. Не ту ты, милая, открыла дверь.

— Очень смешно, — фыркнула. — И дверь я открыла ту, — и продолжила интригующее повествование.

К своему огорчению, искательница приключений обнаружила громадные спортивные сумки — их было шесть. Поначалу решила, что они забиты платежеспособной долларовой зеленью; увы, надежды не оправдались: под руками оказались тугие, в прозрачном полиэтилене, двухкилограммовые упаковки, перехлестнутые клейкой лентой. Не трудно было догадаться, что находилось в сумках. Далеко не мука из Греции, где все есть.

— И ты взяла упаковочку, — предположил я, — для себя и друзей?

— Ну и что? — равнодушно пожала плечами. — Там много было. — И с детским простодушием добавила. — Я-то всего... по одному мешочку из каждой сумки. — И объяснила мне. — Чтобы незаметно было.

Она объяснила мне это по той причине, что я находился в критическом состоянии. Мне, menhanеter, которого ничто не могло удивить в этом пошлом мире, было дурно: я открыл рот и, таращась на эту лучезарную простушку, никак не мог защелкнуть пасть. Наконец выдавил из себя:

— Что ты сказала?

— А что?

— Из каждой сумки по упаковке?!

— Ну да! — подтвердила с доверчивой улыбкой. — Подумаешь добра на килограмма два.

— На двенадцать, родненькая, на двенадцать килограмм, — я взялся за голову. — Но зачем тебе столько?

— Как зачем? — удивилась в свою очередь. — Чтобы продать. Зачем еще?

Действительно, засмеялся я, как это сам не догадался. А ты знаешь, родная, сколько миллионов зелененьких ты решила дернуть у братцев и тех, на кого они ходят под парусами.

— И на сколько? — спросила без особого энтузиазма.

— На три-четыре. И это считай, что продешевила.

— Смешные цены, — задумалась, морща фарфоровый лобик.

— Смешно другое, как тебе удалось перетащить “дрянь” на берег и кому собиралась впарить такое количество?

— Что? — она о чем-то думала своем, потом, переведя дух, обстоятельно объяснила, что все очень просто: товар был перепрятан в три греческие амфоры, прикупленные по случаю на Кипре. По прибытию в родную заводь умненькая девочка решила не рисковать: не дай Бог моряки кокнут бесценную посуду, и вечером пригласила в качестве грузчика Вовика Катышева.

— Есть такой, — проговорил сквозь зубы и даже представил эту замечательную картину: мальчик старательно загружает амфоры в салон красного “пежо”, отмечая их вес. — А не спросил ли Вовик, почему амфоры такие тяжелые?

— Спросил,— легко ухмыльнулась Анастасия. — Только не говори, что ты прятался в багажнике.

— Я скажу другое: за свой труд он получил грамм несколько, не так ли? Сорок грамм, если быть точным.

Она без труда призналась, что и такой мелкий, глупый факт случился в ее юной биографии.

— Вовику бы хватило на шесть лет, — заметил я. — На каждый день.

— И что?

— А он решил сделать бизнес, — ответил я и попросил продолжить увлекательное повествование.

После того, как товар оказался в надежном местечке, Анастасия встретилась с лучшей подружкой Викой Шкурко. Что может быть крепче школьной дружбы, хотя Виктория была постарше и умела, как она утверждала, устраиваться в этой забубенной жизни.

Первая встреча по острой проблеме состоялась в “Парусе”, где под звон бокалов с шампанским подруги мило поворковали. На прощание Анастасия передала для оптового покупателя образец товара — передала в достаточной количестве, чтобы он мог убедиться в его высочайшем вкусовом качестве.

— И сколько, — решил уточнить я, — грамм?

— Грамм? — победно переспросила дурочка.

— Неужели одну амфору? — вскинулся я.

Нет, всего одну упаковку, последовал ответ. Я перевел дух: с тобой, девочка моя, как на американских горках: кишки прилипают к гортани. И что же дальше? А дальше: через день-другой Виктория по телефону сообщила, что есть богатенький покупатель, который готов встретиться с продавцами, чтобы обговорить цену.

— И вы полетели в “Орлиное гнездо”? — проявил феноменальную проницательность. — И сколько вас птичек было? Должно быть, четверо?

Компания доморощенных мошенников состояла из двух подружек, Суховея и Татарчука. Их участие в деле не удивили Анастасию: Игорек любил Вику и был Васечке дядей.

— Стоп! — вскричал я. — Кто кому дядя? Я правильно понял: Суховей и Татарчук родственники?

— Ну да! А что тут такого?

Я только покачал головой: проклятье! Я же читал дело Суховея И. С. и факт его родственных отношений с одним из сотрудников органов безопасности никак не был указан. Более того, я обратил внимание на протокольную фотографию лавочника — кого-то он напоминал? Теперь понятно кого. Эх, Вася-Вася, черт тебя дернул связаться с дядей, не самых честных правил.

— Итак, вы поехали и приехали, — сказал я и задал несколько конкретных вопросов.

— Как на допросе, — проявила недовольство, — в ментовке.

— А ты что там была? — отвлекся.

— Не была, но знаю.

— Ладно, — отмахнулся. — И кто вас встретил в “гнезде”?

Никто: она вместе с Викой остались в “пежике” слушать музыку и балдеть. Как это балдеть? А просто — нюхать героинчик. А что тут такого?

— И что потом? — решил не обращать внимание на эту проблему.

Ничего: через час из санатория выкатился автомобиль Татарчука, и подружки получили информацию, что сделка состоится через день. Ее сумма — два миллиона долларов. Два миллиона, ахнули от счастья дурехи. И занюхали эту сногсшибательную новость таким количеством мела, то бишь героина, что только чудо спасло “пежо” от улета в ущелье.

— Ну, хорошо, — сказал я на это, хотя ничего хорошего пока не видел. — Меня интересует, где десять килограмм товара?

— А я откуда знаю? — удивилась Анастасия. — Я все передала Шкурочке. Это к ней, — и вспомнила. — Ой, ее уже нет.

Существенное замечание, отметил я и задумался о возникшей сложной ситуации. Создавалось впечатление, что калейдоскопная трубка оказалась в руках дитя, которому осточертело крутить ее перед своим озорным глазом и у него, ребенка, возникло крепкое желание хватить игрушку о камень, чтобы посмотреть на отдельные цветные осколки.

Осколки из последних событий не складывались в гармоничный узор. Видимо, “художник” торопился и позабыл нанести заключительные мазки. Кто и что остался за рамкой с незаконченным пейзажем? Вот в чем вопрос. Если в комфортабельном “Орлином гнезде” обитает Папа-дух, то мои проблемы решены. Но убыть, не разгадав до конца смертельный ребус?..

Одно из моих положительных качеств — любопытство. И я задал очередной вопрос своей спутнице — вопрос о братьях, упрятавших ее в домашнюю каталажку: как они объяснили свое такое решительное поведение?

— Никак. И не думали со мной объясняться.

— А когда это случилось?

— Когда нашли меня на яхте, — искривила капризные губы. — Оставил меня одну отдуваться, очень мило.

— Мы же уговорились, но все равно прости, — повинился. — Все будет хорошо, — поцеловал холодный, как у собаки, нос. — Спи.

— Опять спи? — возмутилась. — А кто мне обещал купаться в луне? — И топнула босой ногой. — И не говори, что не обещал. — Была прекрасна и феерична в своем младенческом гневе. — Или плаваем, или я... Я тебя больше не знаю! Вот!

Каюсь, когда такие юные и непосредственные ведуньи, угрожают мне подобным образом, я теряюсь — не люблю женских истерик и слез. Я готов исполнить любое сумасбродное желание. Для меня главное, чтобы женщина не храпела и тогда я у ее ног — и между.

...Теплый ночной дивноморский воздух был пропитан томлением и негой, позволю себя столь высокий версификаторский слог. Хотя на самом деле пахло рыбой, богатой на полезный фосфор, и йодистыми водорослями. Лиманная вода хранила дневную жарынь и казалось, что мы плещемся в гигантской ванной, наполненной энергией дневной горячей звезды. Серпастый парус проносился в облаках — лунная дорожка лишь угадывалась, что не имело значения для тех, кто баловался на мелководье. Хемингуэйевский старик на берегу точно бы решил, что это две глубоководные акулы случайно гуляют на поверхности и побежал бы за дырявой сетью или гарпуном.

— Мужчина должен быть чуть красивее обезьяны, — заливалась от смеха Анастасия. — Но ты ею остался, мой милый!

— Ах так! — чувствовал в руках вибрирующее юное тело. — Утоплю за такие слова и мне ничего не будет!

— Но ты лучшая в мире обезьяна в воде! Ха-ха!

Потом случилось то, что должно было случиться — на йодистых водорослях. Было непонятно, кто кого соблазнил, что, впрочем, не имело никакого принципиального значения. Я был у нее первым, она у меня — сто первая. Что тоже не имело никакого значения. Было такое впечатление, что я пребываю в штормовой волне, разрывающей меня своим иступленным вожделением.

Что тут греха таить, я научен в схожих случаях контролировать свои эмоции и свое тело. Многие прежние ночи любви были банальны и пошлы, как стена в номере санатория “Жемчужина”. Никаких иллюзий — безнадежная механика; чувствуешь себя мастером-самородком кулибиным и только.

— Савелий, а давай так, — предлагала Стелла. — Или лучше так?

— А если так?!

— Вот так?

— Нет, вот так!

— Как? Вот так: чтобы я на голове, котик?

Ну и так далее.

Девочка у моря возвращала меня к естественным желаниям. Я чувствовал вкус ее губ: у них был вкус насыщенной рубиновым гемоглобином крови. Я видел ее глаза: в них пламенели кострища скифских кочевников. Я обладал планетой, нарождающейся в вулканических муках. И обрушившаяся на меня океанская волна вечности сдирала нечисть прошлого, бессмыслицу настоящего, унылую пору увядания будущего. Потом волна превратилась в колоссальную воронку антимира, затягивающей в себя все галактические звездные россыпи...

Возвращение на грешную землю после звездопадной любви было трудным. Я перенес Анастасию в домик — она спала. Я же не мог уснуть: неистребимый запах морской капусты встревожил меня. Потом понял: запах водорослей, так похожий на запашок морской капусты. Лейтенант Татарчук любил продукт моря и верил, что он укрепит его организм. Он ошибся и пули пробили молодое тело, как фанерную мишень на стрельбище. Чтобы так жестко поступить с сотрудником безопасности, надо иметь обстоятельные причины? Какие они? В подобных случаях говорят: он слишком много знал. Что мог знать Васек Татарчук, осветленный морем и счастливым дивноморским детством?

И, лежа на продавленном топчане в немыслимом захолустье мироздания, я снова принялся анализировать общую ситуацию.

Итак, мы имеем мореходный транзитный путь: остров Кипр и приморский городок Дивноморск лишь перевалочные пункты. По морю ходит яхта и, быть может, не одна, их много. Но речь сейчас о посудине братьев Собашниковых — очень вместительной посудине. За раз она способна перетащить около двухсот килограмм порошка. Мало это или много? Думаю, достаточно, чтобы слегка протравить всех желающих на нашем евроазиатском пространстве. А одна граммуля героиннового счастья на черном рынке зашкаливает за сто баксов. Следовательно, чем больше кг., тем выше прибыль. А чем выше прибыль, тем сильнее структура, занимающаяся этим прибыльным бизнесом. Братья работают на представителя столичных структур Папу-духа, это без всяких сомнений. То есть гражданин Дыховичный у нас куратор этой райской дивноморской местности. А кто у нас номинальный хозяин эдема у моря? Правильно, господин Каменецкий Лев Михайлович. И у меня есть все основания подозревать, что он летает в “Орлиное гнездо” не только поплескаться в газированном источнике, но держать совет по проблемам текущего дня. Теперь остается провести оперативно-боевые действия, чтобы эту связь конкретизировать. Зачем? Наверно, чтобы снять все вопросы. Не люблю недомолвок. Хотя необходимо время и определенные усилия, чтобы отреставрировать прошлые события.

За окнами домика пробуждалось утро нового дня — на штилевой водной глади стыли лодочные скорлупки, тарахтели шаланды, полные кефали, пока еще невидимая звезда первой величины угадывалась у горизонтной ниточки, просвечивая рентгеновыми лучами хребет планеты и ее огромные воздушные легкие.

Я неслышно собрался в боевой поход. Анастасия спала, подложив под щеки руки, как это делают послушные дети в послеобеденный тихий час. В ее подрагивающих ресничках путалась наша шалая ночь любви.

— Уговор дороже денег, — сказал я ей, когда мы приехали на этот край земли. — Отсюда ни шагу три дня.

— И три ночи?

Со спокойной душой я покидаю домик, занесенный илом и сухими водорослями. На берегу корежатся рассохшиеся старые лодки. Я прохожу мимо них по мокрому песку, оставляя следы. Оглянувшись на прощание, обнаруживаю, что волны, будто зализывают эти следы, похожие на рваные раны нашей цивилизации. И скоро берег будет так же чист и вечен, как и миллионы лет назад.

Тогда спрашивается: на кой черт вся эта кровопролитная маета? А? Нет ответа. Остается только жить и смотреть, что из этого неестественного недоразумения получится.

В полдень в Управление пришла оперативная информация: гражданка Милькина А.А. обнаружена мертвой в собственной квартире, а точнее, в ванной. Я изъявил готовность прибыть на место происшествия. Полковник Петренко поинтересовался: зачем это мне надо, пускай доблестные органы правопорядка занимаются этим беспроблемным трупом, у нас своих скиснутых хватает, понимаешь, Вячеслав Иванович.

— А если это наш, — предположил, — труп?

— Этого еще не хватало? — Вскинулся руководитель. — Это домыслы или уверенность, Синельников?

Я отвечал полуправдой, объясняя свою заинтересованность вышеупомянутой фигурой исключительно тем, что она находилась в родственных отношениях с некто Катышевым Владимиром Эдмундовичем, который, как известно, по причинам мне непонятным, был освобожден из следственного изолятора.

— А что тебе не ясно, капитан? — устало сказал Степан Викторович. — За него попросили, — и вскинул глаза на потолок, где разлапилась бронзовая люстра.

— Кто?

Мог и не задавать руководству столь нетактичный вопрос. Утро я посвятил дружеским беседам с коллегами капитана Черныха. Потом в мои руки попала его докладная на имя генерала Иванова. Каким образом? Очень простым — я пококетничал с премиленькой секретаршей Валерьяной Хромушкиной и получил искомый документ. В нем предатель убеждал командование, что задержанный Катышев является агнцем Божьем и нуждается в срочном освобождении по состоянию здоровья. Генерал Иванов оставил резолюцию: на усмотрение товарища прокурора. А что товарищ прокурор Абельман Соломон Соломонович? Без комментариев.

И вот мы имеем то, что имеем: летальный исход для одного из участников ярмарки тщеславия. Это я про бывшего подполковника МВД. Проживал он, в смысле она, Милькина Александра Алексеевна, в элитном многоэтажном доме. Вид с балкона трехкомнатной квартиры, похожей на шкатулочку с драгоценностями, был прекрасен — на невидимый турецкий берег.

Когда я прибыл на место происшествия, то там уже вовсю трудились спецы из “убойного”. Мертвое тело лежало ниц в ванной, наполовину притопленное водой. Боевая финка вонзилась в спину по самую рукоятку. Было такое впечатление, что убийца и жертва были хорошо знакомы. К врагу не оборачиваются спиной и не моют руки перед приемом пищи. Эту версию подтверждала и дверь из бронетанковой стали, которую хозяйка кому-то гостеприимно открыла. Кому?

По утверждению службы 02 анонимное сообщение по телефону о данном убийстве поступило в 13 часов 27 минут. Голос информатора был юным, истеричным.

Это меня заинтересовало: не внучек ли Вова обнаружил бабушку в плохом и неестественном состоянии? На его месте я бы дал немедленного деру из проклятого Дивноморска.

Когда отсюда уходят поезда и летят самолеты в ультрамариновую неведомую даль? Узнав время их отправления, походил по комнатам. На всех вещах лежала печать безвкусной дороговизны: тяжелая мебель из красного дерева, фарфор, хрусталь, ковры, теле-видео-аппаратура. В спальне потрясала воображение кровать в стиле ампир с позолоченными финтифлюшками и бахромой. И зеркалом на потолке. Глядя на атласно-розовое и душистое ложе, я мысленно усмехнулся: по мне лучше смердящие йодом водоросли, черт побери!

Кажется, мадам Милькина имела побочный заработок, помимо прошлой службы в кирзовых сапогах. Не сочиняла ли она детективный ералаш о своих героических буднях? Не приторговывала ли информацией как портянками? Не занималась ли традиционной любовью с вышестоящим руководством, отвечающим за передвижение по службе. Женщине постоянно жить подполковником очень трудно. Она мечтает о повышение звания. И делает все, чтобы добиться его. Увы, Александре Алексеевне не повезло, как она ни старалась — мечта осталась мечтой.

И все-таки чем же занималась гражданка Милькина, чтобы построить коммунизм в отдельно взятой квартире с сапфировым биде? Не посещал ли это изысканное гнездышко господин Каменецкий? А почему бы и нет, все мы живые люди. И не грех это тяпнуть чашечку кофе у старинной подруги. А то, что они дружили с мезозойской эры, доказывала цветная любительская фотография студенческого похода на гору Медвежья. Название горы было выведено каллиграфическими белыми буковками вместе с цифрами — 1966. Теперь понятны хлопоты любителей походов в горах по освобождению из СИЗО незадачливого Вовочки.

Хм, а где он сам-то? Допустим, успел сообщить о гибели любимой бабушке. И не успел — о своей. Не кормит ли Катышев собой прожорливую фауну моря? Вполне возможно, если идет такая тщательная зачистка местности. В чем причина подобных действий? Ответ напрашивается сам: в товаре из Кипра, вернее, в тех двенадцати кг., легкомысленно стянутых Анастасией.

Я видел: калейдоскопический узор пока не складывается по причине отсутствия нескольких цветных сланцев. Хотя моя версия приобретает гармонию и отчетливость. А дело в том, что бывший подполковник МВД тоже решила поучаствовать в дележе сладкого пирога, припорошенного ядом, воспламеняющим мозги до состояния ракетного сопла космического челнока, стартующего к звездно-алмазным парсекам. Чтобы убедиться в своих столь грязных инсинуациях, мне необходимо ответить лишь на один вопрос были ли знакомы Суховей и Милькина, ныне покойные? Если ответ положителен, то в каких отношениях они находились? Кажется, у нас Игорь Сергеевич из бывших сотрудников бывшего ОБХСС? Не на узенькой ли служебной лесенке встретилась эта сладкая парочка?

С этим вопросом отправился в архив управления внутренних дел по приморскому городку. Поначалу мне не повезло: старенький архивариус Алевтина Владиленовна Коц встретила меня, как врага народной милиции, и хотела звонить по телефону самому высокому начальству. Пришлось обаять старушку рассказом о своем геройском отце, сотруднике МУРа.

Наконец я получил необходимые залежалые папки, пропахшие плесенью, мышами и бюрократической волокитой. Хотя в данном случае чиновничья старательность сыграла мне на руку. В середине застольно-застойных семидесятых пути-дорожки старшего лейтенанта Суховея И.С. и капитана Милькиной А.А. сошлись на год в отделе по борьбе с расхитителями социалистической собственности. О чем было задокументировано со всей казенной добросовестностью. Этот факт из далекого прошлого меня необыкновенно вдохновил — теперь можно восстановить цепь событий из близкого прошлого.

Попрощавшись с архивариусным одуванчиком, выпал на улицу и обнаружил, что по центральному проспекту вовсю фланирует франтоватый вечер. Где-то у моря играл духовой оркестр. Я плюхнулся в теплую, как отмель, машину и медленно покатил по Дивноморску. Повторю, интуиция играет не самую последнюю роль в моей миролюбивой работе, тем более, если она подкреплена некоторыми выкладками.

И моя колымага тормозит у автобусной станции, откуда керогазовые “Икарусы” развозят по всему побережью любителей путешествий. Отсюда же уходят рейсовые в аэропорт. И не удивляюсь, когда среди желающих спешно унестись аэропланом из благодатного края, примечаю нервную фигурку Катышева. Молодой человек плохо владеет собой: замаскировав себя солнцезащитными очками, он жмется среди свободных пассажиров и беспрестанно смотрит на луковицу часов, висящих над асфальтированной грязной площадкой.

Надо ли говорить, что нашей нечаянной встрече он обрадовался необыкновенно. Когда я осторожно взял его под локоток, юноша потерял дар речи и побледнел, буду не оригинален, как полотно.

— Привет, племяш, — и успокоил, — давай-давай, подкину прямо к самолету.

Нельзя сказать, что мое предложение вызвало у Вовочки восторг: он поник головой, но таки сел в машину, как на электрический стул.

Аэропорт находился в километрах шестидесяти от моря и у нас было временя, чтобы задать несколько вопросов и ответить на них. Разумеется, вопросы задавал я. И от самого первого мой спутник забился в истерике:

— Я не убивал! Не убивал я!

По его словам, утром ушел на кремнистый пляж туристической базы “Факел”, и там жарился до полудня; потом вернулся в бабушкину квартиру и...

— Может, она кого-то ждала? — спрашивал я. — С утра пораньше.

— Не знаю я, — тоскливо ныл, косясь на скалистые жалюзи, мелькающие за стеклом автомобиля. — Я уходил, она по телефону говорила.

— С кем?

— Не знаю я.

— Вспомни, как называла того, с кем говорила?

— Ну, кажется, “милочка”?

Не была оригинальной покойная бабушка Александра Алексеевна, это факт. Могла бы называть собеседницу хотя бы по имени отечеству. И сообщить внучку адрес проживания “милочки”, усмехаюсь собственным гаерским измышлениям. И задаю основной вопрос: интересовалась ли любимая бабуля откуда у Вовочки появился “товар”?

— Интересовалась, — признался со вздохом. — Она очень кричала, бабушка, — и рассказал, что произошло после его досрочного освобождения из камеры СИЗО.

Я оказался прав: бывший подполковник милиции проявила необыкновенный интерес к факту появления в руках любимого внучка порошковой героиновой пыльцы.

— И ты назвал Анастасию, — переспросил юного дуралея. — И рассказал, как помогал ей разгружать амфоры с яхты, так?

— Так, — ответил. — А что?

Если бы умел красиво драть горло, напел бы веселенькую песенку: “У той горы, где синяя прохлада, у той горы, где моря перезвон”. На то у меня были серьезные причины: гражданка Милькина и ее присные оказались именно той третьей силой, которая с автоматическим оружием в руках вторглась в сложные взаимоотношения между “продавцом” и “покупателем”.

Подозреваю, что подполковник (б) решила поворотить ситуацию таким образом, чтобы выгадать для себя самую максимальную выгоду. А получила убыток — удар финкой в свою квадратно-доверчивую спину.

Южный аэропорт встречал нас куцеватым памятником В.И. Ленина на площади, яркими огнями на взлетной полосе, провинциальным стеклянным вокзальчиком, где пахло отхожем местом, вареными курами, и... тишиной.

— А самолеты, должно, не летают, — пошутил, выбираясь из машины. — А если летают, то падают.

Мой юный спутник кислился и был далек от праздничного предлетного настроения. И его можно было понять: я оставался на грешной, но надежной земле, а ему предстояло рисковать в алюминиевой керосиновой бомбе, посасывая от страха барбарисовые леденцы.

— Спасибо, я сам, — убеждал, — уеду.

Однако я не хотел появления в окрестностях аэродрома лишнего трупа и провел бойскаута к месту регистрации. Там мы узнали, что самолеты отправляются по расписанию и точно в подтверждение этому над летным пространством возник тяжелый искусственный гул. Взбодрившиеся пассажиры взялись за свой багаж.

— Ну, прощай, Вова, — и почувствовал спиной чей-то заинтересованный взгляд.

В таких случая нельзя проявлять панических настроений. Возможно, какая-нибудь миленькая пассажирка ищет приятного собеседника для совместного полета в кучевых облаках. Обняв любимого “племяша”, я покрутил его от чувств и не приметил ничего подозрительного, разве что шумели от ветра деревья за стеклянными полотнами порта.

— Вы... вы чего? — опешил провожаемый.

— Прощай, дорогой друг, мы будем помнить тебя всегда, — продолжал шутить.

Мой юный спутник окончательно потерял присутствие духа и побрел в зону посадки, как приговоренный к казни. И даже будущий стремительный подъем на высоту десяти тысяч метров над уровнем моря не радовал его — не понимал дуралей своего счастья.

Когда самолетик с мигающим малиновым сигналом под брюшком растворялся в темнеющем небе, я уже катил в авто по трассе. Свет фар искажал мелькающий придорожный мир и возникало впечатление полета среди галактической космической пыли. Я чувствовал себя превосходно, точно астронавт, которому предстояло совершить героический плюх на неведомой планете. Для меня наступало время Ч. — время действий. Общие контуры обстановки определились и теперь все зависело от личных качеств звездоплавателя.

Освещенный огнями городок Дивноморск пластался на побережье, словно красивая морская звезда. И как любая красивая вещь, он привлекал внимание.

Припарковав машину в горбатом переулочке имени III-го Интернационала, я прогулочным шагом направился в сторону мэрии. И надо признаться — не на прием. Потому, что на прием к господину мэру с рюкзачком, где находится сто грамм радиоуправляемого пластита, не ходят.

На автомобильной стоянке били в южную ночь два прожектора — высокопородистый автотранспорт будто лоснился от света. Весь этот фейерверочный антураж мог напугать лишь шкодливого угонщика. Перерезав кусачками косметическую сеть заграждения, я проник на запретную территорию. Те, кто стоял на страже казенного имущества на колесах, не обращал внимания на тени деревьев — охрана была глупа, самоуверенна и считала, что нет силы, способной угрожать хозяевам приморского края.

Потом я вернулся в переулочек имени III-го Интернационала и со спокойной душой отправился в тихую рыбачью дыру. Ветер усиливался — небо очищалось от облаков и зарождались новые звездные безделицы.

— Как ты долго. Почему? — встречала Анастасия. — Меня утром не разбудил. Почему?

— Ты спала, как сурок.

— Я здесь одна, как дура.

— Я был с тобой, — признался. — В мыслях. — И чмокнул персиковую щечку. — Благодарю за службу! — И вручил пакет с продуктами, которые приобрел в городке. — Гуляем и поем!

— А есть повод?

Я отвечал не без пафоса, что повод всегда найдется, было бы желание — желание быть вместе. Скоро на берегу пылал костерок из лодочных дощечек, пенилось “Советское шампанское” и рвалась душевная песня про гору, где синяя прохлада и моря перезвон.

— Ха-ха, и неба тоже перезвон, — смеялась Анастасия, задирая голову. — Мы так всегда будем?

— Как?

— Вместе?

— Всегда, — солгал я.

Потом через несколько часов на рыбачьих лодках приплыло новое утро — чистое и обещающее жаркий денек. Я поцеловал спящую Анастасию в затылок, пахнущий недавним детством, и снова неслышно удалился из домика.

Последующие события вызвали у администрации Дивноморска чудовищную панику. В 15 часов 24 минут у парадного подъезда банка “Олимпийский” был подорван “BMW” господина Каменецкого — подорван в тот самый достаточно счастливый момент, когда Лев Михайлович и его водитель Гоша направлялись в мраморное здание коммерческого учреждения. Повезло им необыкновенно по той причине, что, если бы они задержались на несколько секунд в автомобиле... А так лишь легкие контузии от взрывной волны, подсмолившей лысоватый семитский череп мэра.

Понятно, что все правоохранительные службы были подняты на ноги. На срочное совещание в мэрию срочно вызвали их руководителей. Само место происшествия было оцеплено от зевак, норовящих утащить кусочки расплавленного металла — на память. В развороченном лимузине лазали пиротехники. Из своей машины я понаблюдал за производственной суетой своих же коллег. Трудились они со всей ответственностью и добросовестностью, точно надеясь в искореженной автоутробе найти смысл преступного замысла.

А он был прост: злоумышленнику, то бишь мне, необходимо было смятение в умах мэра и его сподвижников по олимпийскому движению. Когда человек страшится за собственную шкуру, он, как правило, совершает ошибки. Я надеялся и верил, что Льву Михайловичу не свойственна поза героя и он обратит свой взор к благодетелю своему: заслуженному наркобарону республики господину Дыховичному. Более того поспешит в “Орлиное гнездо”, чтобы потребовать объяснений. Все зависит от степени контузии мэрской головы. Следовательно, есть возможность предельно откровенного скандала. А именно в такой бузе и открывается истина.

Поэтому мои боевые действия в 15 часов 24 минут были вполне миролюбивы — от мертвого врага никакой пользы как от дохлого льва.

Расчеты оказались верны. На развалюхе я покатил к перевалу «Дальний круг» и там занял потайное местечко для удобного наблюдения. Когда с гор опустились на сиреневых парашютах сумерки, по вновь заасфальтированному серпантину прошел автомобильный кортеж. Моя колымага поковыляла за ними, и очень даже резво поковыляла: буквально парила над планетой, будто орбитальная станция “Мир”, готовая вот-вот бултыхнуться в бездну Мирового океана.

На охраняемую территорию санатория я прибыл на плечах противника. Во-первых, в его рядах наблюдались общие панические настроения, во-вторых, в темной комнате все кошки черны, так и мой автомобильчик, должно быть, показался на строгом КПП новой скандинавской моделью, и поэтому проблем у меня не возникало. Припарковав машину под елями, я направился к главному санаторному корпусу, рядом с которым расположился боевой отряд господина Каменецкого.

Здание, построенное в духе социалистического конструктивизма, напоминало огромный куб, украшенный гипсовыми чашами благоденствия всего трудового народа. Судя по тому, что большинство окон неприятно темнело, эра всеобщего процветания закончилась. Наступили суровые будни капитализма и по этой причине расточительный свет пылал только на втором этаже. Нетрудно было догадаться, кто оплачивал счета за электричество и прочие коммунальные услуги.

Маскируясь под ночными деревьями, я извлек из рюкзака портативную подслушивающую систему, которую приобрел по случаю года два назад у выпивохи-полковника из МВД по смешной фамилии Жигайлович. Слухач снимал с оконного стекла тембры голосов и переводил речь на аудиопленку — для тех, кто все хочет знать.

После того, как миниатюрный лазерный ушастый зайчик запрыгал по невидимо дребезжащим от голосов стеклам, я нацепил наушники и принялся слушать музыку высших сфер. Поначалу прошли бытовые звуки и пустые слова приветствий, затем раздался спокойный и бархатистый голос, мне еще незнакомый:

— Лев Михайлович, подозреваю, желаете говорить конфиденциально?

— Мечтаю, Дмитрий Дмитриевич, — буркнул глава городской администрации. — С глазу на глаз.

— Мечты надо воплощать в жизнь, — согласился господин Дыховичный, он же Папа-дух, и приказал ближайшему окружению удалиться из апартаментов.

— Папочка, я останусь, — неожиданно услышал женский знакомый голосок и ахнул: Римма из сельпо!

Как интересно: искал недостающее звено в последних событиях и нашел в самом невероятном месте. И в лице кого?

— Только молчи, киса, — предупредил Папа-дух и обратился к главе городской администрации: — Какие проблемы, Лев Михайлович?

— И вы меня спрашиваете? Безобразие, — пыхнул тот от возмущения. — Какие проблемы?! Меня хотели убить! Вы это понимаете?! Убить! Кто, я бы хотел знать?

Дмитрий Дмитриевич саркастически рассмеялся:

— Что за намеки, Лева? Это не мы, клянусь памятью мамы!

— А больше некому, да-с! — истерически вскричал господин Каменецкий. — Вы... вы Милькину... А теперь моя очередь?!

— Ша! — поморщился заслуженный наркобарон республики.

— А я этого не позволю! Вы меня еще не знаете! Да-с!

Наступила пауза — зловещая. Потом раздался скрип паркета, настоящий хозяин приморской зоны выдерживал знаменитую МХАТовскую паузу.

— А зачем тебя, плешь, гробить, — наконец проговорил с угрозой. — Мы тебя купили с потрохами, сучь! — Очевидно, приблизился к собеседнику. — На сто лет вперед! И если ты!..

— Прекратите мне угрожать, — взвизгнул мэр. — Я... я на службе! Меня люди выбрали!

— Лев Михайлович, душка! — неожиданно хохотнул господин Дыховичный. — Прости, зарапортовался. Вас люди выбирали, а я без уважения, — и с новой угрозой. — Думаю, этим людям, которые тебя выбрали будет интересно на какие такие капиталы...

— Прекратите, Дмитрий Дмитриевич, — страдал народный избранник. — Мне плохо, меня хотели взорвать. Эти трупы, трупы, трупы, а вы обещали стабильность, напоминаю вам.

— Все будет, как и прежде, уважаемый Лев Михайлович, — проговорил Папа-дух. — Тихо и спокойно, как на кладбище.

— Шутите?

— Какие могут быть шутки, Лева. Надо разбираться. И будем это делать, обещаю.

— А что происходит? — продолжал нервничать господин Каменецкий. — Кто посмел Александру Алексеевну, эту замечательную женщину во всех отношениях?

— Вы про Милькину? — хмыкнул наркобарон. — Не смешите людей, дорогой. Эта красная шапочка* сама заварила такую кашу, что нам расхлебывать и расхлебывать.

Демобилизованный из войск МВД (жарг.).

— Так и знал, — взвизгнул мэр. — Это вы ее?..

— Если бы мы, никаких проблем, — последовал убедительный ответ.

— Тогда кто?

— Пока не знаю, — и господин Дыховичный принялся рассуждать о последних событиях, случившиеся в Дивноморске и его окрестностях — весьма подозрительных событиях.

Есть мнение, что братья Собашниковы зарвались, решив заняться выгодным бизнесом самостоятельно. Чтобы скрыть свои грязные замыслы, они прикрываются младшей сестрой Анастасией и клянутся, что ничего не знают о десяти килограммах порошка. Впрочем, братьям можно и поверить — так нагло и опрометчиво могли действовать только люди без всяких мозгов.

— Представляете, Лев Михайлович, — веселился господин Дыховичный. — Приходят тут двое и на стол упаковочку плюх, как свежую рыбу. Не желаете ли? Мне — мой же товар, ха-ха.

— Что вы говорите? — не верил глава городской администрации.

— Вот такие наши простые люди, — ухмыльнулся Папа-дух. — А у меня состояние, предынфарктное.

— Боже мой! — всхлипнул Лев Михайлович.

— Нет-нет, вы обо мне плохо думаете, Лева! — протестующе вскричал господин Дыховичный. — Вы же знаете мой принцип: никаких мокрых дел.

— Но ведь столько трупов, Дмитрий Дмитриевич, — с детской непринужденностью воскликнул мэр. — У нас такого испокон веков...

Да, согласился заслуженный наркобарон республики, покойников многовато будет на один квадратный километр побережья. Предварительное расследование показало, что это госпожа Милькина, проявив недюжинную смекалку, попыталась при помощи некого Суховея урвать себе медовый кусочек. Ее подельник, из бывших ментяг, совершил ошибку, доверившись любезной Александре Алексеевне. Та же потребовала от него ликвидировать любовницу — зачем болтуха в подобных доверительных сделках? Потом в голову бывшего подполковника МВД приходит старая, как мир, мысль: зачем вообще делиться, и у бухты Янтарная пристраивается боевая засада.

— А вы, Лева, говорите, “замечательная во всех отношениях”, — усмехнулся Дыховичный.

— Тогда кто ее? — не унимался любознательный донельзя мэр. — И меня кто хотел?..

— Вот над этим и работаем, Лев Михайлович, — ответил Папа-дух — А пока мои мальчики будут вас охранять — охранять днем и ночью.

— Днем и ночью, — потерянно проговорил руководитель городской администрации. — Ничего не понимаю?

— Не желаете на посошок?

Я понял, что моя миссия под ночными деревьями успешно завершена и можно удалиться на покой — пока не вечный. Хотя кому-то не терпелось отправить меня на вечный: в наушниках раздался новый голос:

— Хозяин, чужой на территории?

— Что?

— Пацаны колеса обнаружили.

— И что?

— Там чегось тикает!

— Тикает, мать вашу! — выругался Папа-дух. — Как запустили-то? Теперь ищите. И мне его — живым или мертвым.

Перспектива для меня возникла самая радужная. Кажется, охотник превращается в зверя, за шкурой которого...

Закинув за плечи рюкзачок, легким шагом переместился в местности, насыщенной южной растительностью. На аллеях суетилась охрана с автоматическим оружием и фонариками, она была непрофессиональна и при крайней необходимости для многих из мелькающих теней эта ночь могла бы стать последней.

Когда за спиной раздался отрывистый лай псов, пришло время действовать более радикально; и через мгновение радиоуправляемый заряд пластита разорвал в клочья несчастное отечественное авто. Плазмоидный огненный шар вспух над деревьями. Многократно усиленный горным эхом звук взрыва ударил по окнам — мелодично зазвенели лопнувшие стекла. В схожих ситуациях трудно сохранить самообладание, возникает впечатление, что тебя обстреливают турки из базук и ракетных установок. Есть с чего потерять голову, иногда в буквальном смысле этого слова.

Счастливо покинув опасную зону “Орлиного гнезда”, я выкарабкался по камням на трассу и перешел на бег трусцой, поскольку час был полночный и движения общественного и личного транспорта не наблюдалось.

Потом услышал за спиной приближающий звук мотора. Определив на расстоянии модель, перешел на шаг и сделал вид, что я турист, нечаянно заблудившийся в горах. Старенькие “Жигули” притормозили на взмах руки. Открыв дверцу, с улыбкой приготовился произнести дежурную фразу и позабыл все слова на свете.

Во-первых, в мой опрометчивый лоб метил ТТ, находящийся в руках какого-то юного душегубца, а во-вторых, за рулевым колесом благоухала чайной розой... Стелла:

— Привет, котик, — покривила губы в многообещающей усмешке. — Что-то не так, Савелий?

Не люблю, когда молодые дураки угрожают мне оружием. Я без лишних слов нанес упреждающий удар пальцем в шею юнца, и он тотчас же обмяк на заднем сидении.

— Какими судьбами, Стелла? — проверил боеготовность ТТ.

— Проезжала мимо, — ответила спокойно. — Садитесь-садитесь, Вячеслав Иванович, или как вас там? Я по вашу душу.

Что тут говорить — говорить нечего. Лучше молчать и делать вид, что ничего поразительного в мире не происходит. Единственное, что понял: ситуация вышла из-под моего контроля. Однако сделал вид, что все идет своим нормальным ходом и, пав на переднее сидение, поинтересовался:

— По мою душу, как интересно? И кому она нужна?

— Братьям Собашниковым.

— Петечке и Федечке, — обрадовался. — Надо же такому счастливому совпадению, я их тоже мечтаю увидеть.

— Увидишь, Савелий, — пообещала.

— А тебя как зовут, милочка? — пытался уяснить смысл происходящего.

— Если ты Савелий, я — Стелла, — ответила со значением.

— Значит, наша первая встреча под луной не случайна? — был на удивление проницателен.

Со мной согласились: в этом мире все происходит по высшим законам любви. Я чертыхнулся, такое впечатление, что участвую в комедийно-пошлом водевиле на ревматических досках провинциального театра. Интересно бы еще знать, в качестве кого?

— Я — Вячеслав Иванович, — признался. — А ты кто?

— Тогда я Сусанна Эразмовна.

Я рассмеялся: нельзя сказать, что постановщики водевиля были оригинальны. И назвал их имена: Петечка и Федечка, не так ли? Конечно же, они — больше некому. Как они могли оставить без внимания и последствий наглое вторжение на личную яхту и нападение на особняк, с последующим умыканием младшей сестренки?

— А не работал ли Васек Татарчук на вас, родные? — догадался.

— Теперь это не имеет никакого значения.

— Ничего не имеет значения, дорогая? — переспросил. — И наша жемчужная ночь?

Таинственная незнакомка пожала плечами: дело прежде всего, чекист. Она была права: братья Собашниковы вели свою коммерцию лучше, чем я мог предположить. Почувствовав угрозу, они сразу же взяли на прихват пришлого, и без особых проблем. Я испытывал некое постороннее присутствие, например, в аэропорту, да не придал этому значение. Сейчас главное другое: знают ли они о забытом рыбачьей домике? Думаю, нет. Если бы знали, не допустили такого привольного поведения Анастасии. Или эта девочка тоже является одним из персонажей водевиля?

Ах, водевиль-водевиль, как поется в песенке. Надо полагать, что братья Собашниковы, попавшие волею случая, под жестокий пресс господина Дыховичного, решили изобразить на подмостках свою буффонаду. Не с помощью ли коверного в моем лице?

— Как понимаю, мы были не только в одной койке, — сказал своей спутнице. — Теперь в одном окопе?

— Но на разных фронтах, — отшутилась та, которая в мановение ока превратилась из курортной глупой курочки в боевую воительницу.

Я оценил шутку и задал очередной простодушный вопрос: не она ли пырнула финкой свою фронтовую подругу Милькину, так неосторожно оборотившуюся к ней спиной.

— Какая теперь разница, — поморщилась.

— Для Александры Алексеевны никакой, — соглашался я. — А мне нужно для общего развития.

И воительница ответила, что бывший подполковник стала жертвой собственной глупости и жадности. Она попыталась перехватить товар, ей не принадлежащий, и за это поплатилась.

— А где десять килограмм гаррика? — полюбопытствовал. — Испарился куда? Небось, обманула всех бывшая ментовка?

Женщина за рулем вынуждена признаться: да, Милькина надула ее, назвав тайник на даче, где якобы находился порошок. И теперь для братьев Собашниковых возникла критическая ситуация: Папа-дух требует вернуть товар в самое короткое время. В противном случае, цена — Анастасия.

— В каком смысле? — не понял я.

— В самом прямом, Вячеслав Иванович. Ее жизнь.

— Кровожаден, однако, Дмитрий Дмитриевич, — возмутился я. — Отчего так?

— В назидание всем.

Я задумался: ситуация упрощалась. Теперь понятно, почему братья Собашниковы идут на контакт со мной — ищут сестру. Зачем?

— Не знаю, — пожала плечами Стелла. — Во всяком случае не для того, чтобы сдать в багаж Папы-духа.

Что только не случается в нашей многослойной жизни. Иногда диву даешься и не веришь тому, что происходит. А как не верить, если сам являешься активным участником событий.

Усиливающийся знакомый йодистый запах утверждал, что мы уже находимся на побережье. Освещенная сигнальными огнями яхта тихо покачивалась на дремлющей волне.

— Надеюсь, все предупреждены, что я вооружен и очень опасен, — пошутил, вылезая из машины.

— Надейся, Савелий, — улыбнулась женщина. — Будь, пожалуйста, благоразумен. — И, приказав трем подошедшим бойцам вытащить из салона на свежий морской бриз молоденький полутруп, взяла меня под руку. — Ну что, Вячеслав Иванович, готовы к встрече на высшем уровне?

— Всегда готов, — был предельно честен.

Меня ждали: в кают-компании теплились уютные ночники, звучала классическая музыка господина Шопена и ямайский ром плескался в фужерах. Если бы кто-нибудь из Собашниковых листал господина Шопенгаэура в подлиннике, я бы удивился самую малость.

Братья были совершенно не похожи друг на друга. Петечка был энергично рыж, молчалив и смахивал на англосаксонского злобного шкипера, шхуна которого разбилась в щепу на коралловых рифах мыса Огненной Земли. Федечка наоборот был радостен, беспечен и всем поведением вечного неопрятного студента доказывал лояльность к окружающему миру — и в частности ко мне.

— С ЧК играть себе дороже, да, — говорил он. — И с Анастасией это личное твое дело. Нас интересует товар, товарищ. Если мы его не сдадим завтра к полудню...

— Кобздец! — выплюнул старший, выразившись, конечно, куда точнее: — Нам пи...ц, мужик.

— У меня нет товара? — удивился я.

— Анастасия есть. Анастасия припрятала, — высказали предположение. — Больше некому.

— И что?

— Где она?

— Кто?

Как мы не продырявили друг друга пулями — трудно сказать. В конце концов я вытянул из рюкзака аудикассету и предупредил Собашниковых, что подход к данной проблеме у них принципиально неверен. И предложил послушать документальное свидетельство, после чего им будут ясны дальнейшие перспективы на собственную жизнь.

— Он о чем? — не понял старший. — О чем базарит?

Петечка оказался смекалистее, и скоро вместо классических музыкальных гамм в кают-компании раздался бархатистый голосок господина Дыховичного, излагающего свой взгляд на текущие вопросы нашего бытия.

— Не волнуйся, Лева, — успокаивал он мэра. — Все будет тип-топ. — И мелко смеялся. — Пусть братки ищут товар, пускай. Только не найдут, сукины дети. А не сыщут — секир-башка, ха-ха.

Братья Собашниковы крепко задумались. Тишина была такая, что было слышно, как в бухте Янтарная неосторожным мореплавателям сигналят азбукой морзе дельфины. Потом старший из Собашниковых выматерился так, что я почувствовал себя сопливым гимназистом в начальном классе. Младшенький был более сдержан и попросил объяснений.

— А какие могут быть объяснения, господа, — сказал я. — Вас хотят коцнуть*.

Убить (жарг.).

— За что?

— Это не ко мне. Это к Папе-духу, — но после того, когда понял, что мои собеседники нервничают, и сильно нервничают, снизошел к изложению фактов.

Моя версия основывалась на том, что господин Дыховичный являлся представителем столичных структур, занимающихся бизнесом на “слезах мака”. Понятно, люди эти серьезны и не терпят ни малейшего сбоя в своей коммерции, где действует закон: не желаешь иметь никаких проблем — руби головы.

Когда была обнаружена пропажа двенадцати килограмм товара, между Папой-духом и братьями состоялся нелицеприятный разговор, не так ли? После этого Собашниковы повели активные поиски вора, никак не подозревая Анастасию. В это время простенькая, как ситец, девочка вышла на подружку Викторию Шкурко, доверяя ей, как самой себе. Та обратилась к любовнику Суховею. Конечно же, бывший ментяга в той или иной мере имел информацию о деятельности постояльца “Орлиного гнезда”. Туда он и отправился с лейтенантом Татарчуком и двумя дурехами. Но перед этим его взяла в крепкий оборот гражданка Милькина, решившая сыграть свою игру — игру на опережения. Каким-то образом она узнает от бывшего сослуживца Суховея, где хранится бесценный товар. Последующие события вполне закономерны: бывшая подполковница мастерит засаду у бухты Янтарная, надеясь таким радикальным способом завладеть порошком. Не учла Александра Алексеевна опыта и мудрости Папы-духа, который мгновенно взял ситуацию под контроль, как только ему под нос кинули для вкусовой пробы упаковку — его упаковку. Чтобы отыграть роль благородного идальго, которого все обманывают, он потребовал от братьев Собашниковых совсем мало — вернуть товар. До полудня. И навел тень на плетень, назвав имя Анастасии, не так ли?

— Так, — ответил старший из Собашниковых. — Но где товар-то, мужик?

— Догадайся с первой ноты, — посоветовал я. — Нота “Па”.

И продолжил излагать свою версию событий: господин Дыховичный решил вернуть не только товар, но и убрать из дела и, может, из жизни провинившихся братьев Собашниковых, не сумевших как бы соответствовать договору о сотрудничестве. Для этого была взята в кровавый оборот Вика Шкурко. Под пытками она назвала место тайника, после чего ее изуродованный труп был кинут в придорожных кустах горной трассы — кто будет искать?

Однако на этом фарт отвернулся от Папы-духа. Нелепая боевая засада у бухты Янтарная, малопонятный интерес представителя службы безопасности к магазинчику на перевале Дальний круг, вертолетная круговерть в горах, исчезновение Анастасии из надежно охраняемого особняка братьев Собашниковых, убийство гражданки Милькиной, подрыв автомобиля мэра и проч., заставили господина Дыховичного нервничать и предпринимать ответные меры.

Чтобы полностью обезопасить себя и свою кураторскую деятельность на дивноморском побережье, он приказал своим трупоукладчикам зачистить местность. Те попытались увезти тело Шкурко и неудачно — помешала дорожная бригада. Думая, что улику будут перемещать по воздуху, Папа-дух отдал приказ подорвать вертушку, хотя там находился “его” человек, капитан Черных. В это время братья Собашниковы идут по ложному следу, в результате появляется еще один труп: Милькина сама становится жертвой нелепых обстоятельств. Между тем господин Дыховичный продолжает передергивать карты: обнаружив товар в тайнике магазинчика на перевале Дальний круг, он желает довести дело до логического конца — конца для некоторых участников событий.

— А тебе какой прок, мужик? — прерывает меня старший Феденька. — Складно, аж тошно.

— Мне нужен Папа-дух, живым или мертвым, — отвечаю. — И он вам нужен, и лучше мертвым. Если ошибаюсь, тогда простите.

— Ошибаешься, мент.

— В чем же?

И выясняется, что господин Дыховичный предложил братьям Собашниковым следующую сделку: если они не возвращают товар в оговоренный час, он становится законным владельцем яхты. И никаких проблем — мир между ними навек.

Я смеюсь: вот как надо обтяпывать мелкие делишки, господа. А вы не подумали: зачем нужны новому владельцу яхты те, кто его уже как бы подвел? Это первое. И второе, если есть такой уговор, к чему примешивать Анастасию? Ответ прост: с одной целью вырезать весь род Собашниковых — вырезать до седьмого колена, как неоправдавших высокое доверие.

Мои столь пафосные речи произвели некоторое впечатление. Старший Федечка, заглотив рюмаху рома, выматерился еще раз кучеряво-стальной казематной проволокой. Младшенький Петечка печально задумался, как студент над конспектом по сопротивлению материала.

— И что будем делать? — задала вопрос до сих пор безмолвствующая Стелла. — Делать что-то надо, мальчики. Есть какие предложения? — спросила.

Есть, — ответил я, menhanter.

Скособоченный рыбачий домик плавал в предрассветном тумане. Химеры сновидений бродили под его окнами. Анастасия спала — так спит счастливый ребенок, улыбаясь сахарным ангелочком. Вот бы только не знать, что натворил этот “ангелочек”.

— Это ты, — дрогнули ее ресницы, пугая сон. — А я думала, сбежал от меня.

— Хотел, да не получилось, — и поцеловал холодный лоб — холодный, как утренняя волна.

— А ты больше не уйдешь?

— Весь день наш, — пообещал. — Спи.

Она уснула на моей руке — девочка не могла знать, что я ее уже предал. Руководствуясь интересами дела, а также интересами самой Анастасии, между мной и братьями Собашниковыми была достигнута договоренность, которая предусматривала ее отлет в Канаду — к любимому дядюшке. Это было единственное условие, мне поставленное. И я решил выполнить его. Зачем калечить чужую молодую судьбу? Хотя, если быть откровенным, все это пустые отговорки: для меня прежде всего дело. Выполнить боевую задачу — вот высшая цель. Выполнить цель любой ценой? И что потом, menhanter?

И с этой неприятной мыслью проваливаюсь в омут небытия. И топь сна, как болото, вбирает меня всего. И, кажется, меня нет. Я был — и теперь меня нет. Где я?

— Эй, соня, — родной голос возвращает меня в солнечную галактику, теплую и прекрасную. — Хватит дрыхнуть, старик, — и меня хватают за ноги. — Пошли на море!

— Анастасия, — возмущенно брыкаюсь и выпадаю из домика на берег, песчаный и пустой. — Я тебе покажу, какой я старик!

— Ну, догони-догони, молодой такой, — и улепетывает по влажной кромки между небом и землей.

Кажется, я уже такую картину видел в кино: она бежит, он ее догоняет. Мило-мило. Да делать нечего — беги, menhanter, беги, солнце уже высоко, оно бьет в зените, а, значит, часы взрывного механизма уже запущены и скоро произойдет то, что должно произойти: братья Собашниковы, чтобы спасти свои жизни и жизнь сестры, напичкали личную яхту тротилом до ватерлинии, решив сделать подарок запоминающимся для нового владельца быстроходной “Анастасии” — запоминающимся на всю его оставшуюся мимолетную жизнь.

Господин Дыховичный, разыгрывая умную партию, предусмотрел все, не предусмотрел лишь одного: меня, menhanter. Того, кто способен для достижения своих корыстных целей поступиться своими принципами. Впрочем, какие могут быть принципы у охотника за “духом”? Хотя отсутствие принципов — это тоже принцип.

Анастасия мелькает розоватыми, как фламинго, пятками по мелководью. Она счастлива и вечна. Я бегаю за этим хохочущим фламинговым счастьем — ловлю его, обнимаю и падаю с ним в волну.

— Ты меня любишь?

— Люблю.

— И я тебя, — смеется. — Ой, а это что за рыбка?

— Золотая рыбка, солнце мое.

Потом мы валяемся на горячем шелковистом песочке и о чем-то болтаем — о моде. Я поддакиваю Анастасии, щурюсь в морскую синь и вижу:

как в порт катит автомобильный кортеж из шести импортных лоснящихся колымаг;

как этот кортеж рулит к яхте “Анастасия”, готовой поднять паруса по приказу нового хозяина;

как из лимузина выбирается он, новый хозяин, в летнем костюме от Версаче, а вслед за ним торопится восторженно-менуэтная, хитроватая Римма, девушка для личного пользования;

как они в окружении телохранителей поднимаются на борт яхты, начиненной, как пирожок фаршем, двадцатью килограммами, напомню, тротила...

— Ты меня не слушаешь, — Анастасия приближает лицо к моим глазам. — Смотреть прямо и отвечать, о чем я говорила?

Я целую ее пересохшие губы и повторяю последние слова о том, что “ Элизабет Харли, невеста Хью Гранта, счастлива, что наконец-то нашла духи, о которых мечтала всю жизнь. Цветочный аромат Pleasures от Estee Lauder напоминает ей английский садик...”

— Так, радость моя? — улыбаюсь. — И чем еще наша Элизабет Харли счастлива?

— Ну слушай.

Я продолжаю делать вид, что чрезвычайно обеспокоен проблемами моды на туманном Альбионе, а сам возвращаюсь в параллельный мир и снова вижу:

как на причале мрачные братья Собашниковы прощаются со своей плавучей красоткой;

как она, прекрасная и легкая “Анастасия”, отходит от причала для местного веселого круиза;

как в руках господина Дыховичного победно пенится шампанское в бокале;

как ветер рвет подымающие паруса и солоноватые брызги волн...

— Эй, ты где? — прерывает видение Анастасия.

— Я здесь.

— И я здесь.

— И что? Повторить?

— Нет, повторять ничего не надо, — смеется. — А лучше скажи, сколько нам еще в этой дыре сидеть?

— Минут пять.

— Правда?

Анастасия не верит, я вынужден божиться, и она бежит в море, и плещется в нем, и счастливо смеется — она не знает, что через несколько дней мы расстанемся. Так сложились обстоятельства и мы вынуждены будем проститься.

Девочка проявит мужество, она не будет плакать, только, уходя к самолету, недоуменно передернет подростковыми плечами. Я буду смотреть вслед и ждать: вот-вот оглянется — она не сделает этого, и будет права. А пока она счастлива — выходит из моря.

И когда она, сотканная из смеха, солнца и брызг, выходит из свободного морского пространства, за ее спиной, будто лопается стекло огромного небосклона. Анастасия удивленно оглядывается:

— Гроза?

— Если он такой умный — почему он такой мертвый? — вещаю себе под нос.

— Что?

— Будет, говорю, дождь, — и поднимаюсь на ноги. — Вперед, радость, нас ждет цивилизация: бензин-керосин и прочие сульфаты-нитраты!

— Ура! — смеется Анастасия. — Отравимся алюминиевыми огурцами и умрем через сто лет и в один день.

— В муках я не согласный помирать.

— А мне плевать!

— Плеваться некрасиво!

— Мне все можно, вот!.. Тьфу-тьфу!

— Ах ты, еще и верблюд!..

— Верблюд — это ты, а я — верблюжонок!

Мы дурачимся и, обнимаясь, бредем по мокрой кромке вечного моря. И такое впечатление, что мы идем по кромке неба — потому что наших следов на песке уже нет.

КОНЕЦ

Валяев Сергей

* Данный киносценарий опубликован в авторском романе “Скорпион”, изд. “АСТ”, октябрь 1999 года.

.