Велединский Александр

В КЕЙПТАУНСКОМ ПОРТУ...

(песня неизвестного автора)

оригинальный сценарий

ТИТРЫ

22 июня — День Летнего Солнцестояния. Издревле дни летнего и зимнего солнцестояния сопровождались ритуалами, инициациями, жертвоприношениями. Считалось, что в эти дни силы Света изгоняют Нечистую силу. Кто победит — Добро или Зло — решалось в эти дни.

22 июня, 1941 года — начало Великой Отечественной войны.

Курсивом выделены ретроспекции.

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО

Рельсы, спутываясь здесь, образуют подобие паутины...

На этом фоне появляется и тает ТИТР:

1945 г. Лето. Дальний Восток.

В тупике теснятся пустые "столыпинские" вагоны. Возле последнего стоит трехколёсная тачка, груженая деревянным хламом, а в сам(м вагоне — бедно одетая ДЕВОЧКА-подросток выламывает из стены полуистлевшую доску.

— Еще раза три только сходим, зато всю зиму в тепле, уговаривается она.

В углу, привалившись спиной к переборке, спит пятилетний ребенок — БРАТ Девочки.

Девочка отрывает-таки доску и относит ее в тачку. Вернувшись в вагон, она поправляет рукавицы с явным намерением продолжить работу, но тут — в отверстие между досками — замечает...

... человека, который держит путь прямо к вагонам. Он еще довольно далеко — этот...

... ЮНОША (20) в светлом плаще до пят.

— В Кейптаунском порту С какао на борту "Жаннета" оправляла такелаж... — мурлычет он себе под нос песенку, вытанцовывая по ходу. Плащ на Юноше распахивается, и под ним обнаруживается военная морская форма.

Девочка с тревогой смотрит на посапывающего во сне Брата, на демаскирующую их тачку и видит, что...

... с другой стороны к вагону приближаются двое вооруженных мужчин. Они при наградах, одеты в советскую военную форму, но с полным презрением к Уставу. Это — штрафники; но штрафники — бывшие, смывшие уже свою вину кровью.

Первым идет сорокапятилетний верзила — ПАХАН. Ремень, которым он подпоясан — трофейный, с раскорячившейся свастикой на пряжке. Руки покоятся поверх немецкого автомата "шмайссер".

Второй штрафник совсем еще юн, лет восемнадцати — САЛАЖОНОК. И автомат у него отечественный — ППШ.

— У них походочка, Как в море лодочка, А на пути у них — таверна Кэт! — негромко напевает Пахан.

Салажонок тоже вяло шевелит губами, имитируя пение...

Юноша балансирует на рельсах:

— И кортики достав, Забыв морской устав, Они дрались, как дети Сатаны!

— Но спор в Кейптауне решает браунинг! — выщелкивая пальцами такт, хрипит Пахан. — И англичане начали стрелять!

Меж вагонами — вдалеке еще — мелькает фигура Юноши. Приметив его, Пахан и Салажонок останавливаются.

Юноша, напевая беспечно, огибает вагон. На него...

... через щель в стене смотрит Девочка. Она стоит на коленях в углу вагона, прижимая к себе младшего Брата. Ребенок спит.

В ЗТМ.

В сопровождении песни "В Кейптаунском порту..." идут НАЧАЛЬНЫЕ ТИТРЫ КАРТИНЫ.

ИЗ ЗТМ.

БОЛЬНИЧНАЯ ПАЛАТА — ВЕЧЕР

Мембранный датчик фонендоскопа перемещается по впалой груди.

На этом фоне появляется и тает ТИТР:

2000 г. Средняя полоса России.

На койке, задрав тельняшку до подбородка, лежит пожилой пациент в пижамных штанах. Это — МОРЯК (75 лет).

ГЛАВНЫЙ ВРАЧ заканчивает осмотр.

— На кардиограмму, — оборачивается он к медперсоналу, глазами показывая, что дела пациента плохи.

— Отпустили бы на побывку, доктор, — оправляет тельняшку Моряк. — Очень надо. Позарез просто... Добром прошу.

— Иначе? — вытирает полотенцем руки Главврач.

— Иначе — в самоволку, — объясняет пациент и для пущей убедительности пропевает строку. — Грудь торпедою пробита, а моряк идет!

— Надеюсь, что о дате этой самоволки вы сообщите нам заранее? — подтрунивает Главврач. — Ну, чтобы мы были в курсе...

— Предупрежу, — в тон отвечает ему Моряк. — В аллегорической форме.

Усмехнувшись, Главврач направляется к двери.

— Двадцать второго июня, ровно в четыре часа! — посылает ему в спину Моряк. — Киев бомбили, нам объявили, что началася война...

БОЛЬНИЧНЫЙ КОРИДОР — ВЕЧЕР

Главврач выходит из палаты. Следом — медперсонал.

— Так, — останавливается Главный. — Кто у нас в ночь на 22-ое дежурит?

— Я дежурю, — подает голос молодая врач НАТАША. Шею ее обвивают трубки фонендоскопа и наушники от плеера.

— Как работается, Наташа? — спрашивает Главврач.

— Привыкаю...

— Привыкните, — ободряет Главный, касаясь проводка, что тянется из кармана наташиного халата к наушникам. — Очень вас прошу, Наталья Алексеевна, вы уж постарайтесь не спать во время дежурства. Это совсем не трудно, ночь на 22-ое короткая, самая короткая в году. Да?

И, махнув свите, уходит.

Наташа озадаченно теребит оборванный провод плеера.

БОЛЬНИЧНАЯ ПАЛАТА — ВЕЧЕР

Облокотившись на узкий подоконник, Моряк обозревает...

... унылый пейзаж больничного двора.

— В Кейптаунском порту С какао на борту, — напевает вполголоса, — "Жаннета" оправляла такелаж. Но прежде, чем уйти в далекие пути...

ДВОР БОЛЬНИЦЫ — РАННЕЕ УТРО

— ... на берег был отпущен экипаж, — в прозе заканчивает куплет Моряк. Престранно одетый (бескозырка, тельняшка, морской бушлат, увешанный наградами), он стоит на бетонном приступке больничной ограды и, прижавшись лицом к решетке, наблюдает за тем, как...

... скрученная из простыней веревка исчезает в окне второго этажа больничного корпуса. Оттуда, кто-то в белом машет беглецу рукой.

В ответ Моряк посылает сообщнице воздушный поцелуй. Потом он ступает с приступка на землю и только тогда замечает, что забыл переобуться: на ногах у него больничные шлепанцы.

— Ремемба — ни к черту, — смачно сплевывает Моряк, вставляет в уши наушники от плеера (оборванный провод замотан изолентой) и переходит на противоположную сторону безлюдной еще улицы.

— Идут сутулятся, Вливаясь в улицы, И клеши новые ласкает бриз!

ПОЯВЛЯЕТСЯ ТИТР: МОРЯК

ФОТОАТЕЛЬЕ — УТРО

Моряк, в свете юпитеров, сидит на стуле.

Из-за аппарата выглядывает ФОТОГРАФ.

— Наушнички уберите, — просит.

Моряк снимает с шеи наушники и снова замирает. Вспышка!

— Сверим часы? — поднимается со стула Моряк.

— В виде исключения, — бормочет Фотограф. — Учитывая возраст.

— Через два часа, — напоминает Моряк.

— Да-да... Учитывая возраст...

Они сверяют часы.

ОЗДОРОВИТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР "РЕНЕССАНС" — УТРО

Моряк стучит в дверь с табличкой: ВРАЧ НАРКОЛОГ

— Да ради Бога! — приглашает изнутри мужской голос.

Зайдя в кабинет, пестрящий антиалкогольными плакатами, Моряк молча ставит перед НАРКОЛОГОМ плоскую, оклеенную шпоном фляжку.

Профессионально посмотрев на клиента, молодой Нарколог свинчивает с фляжки колпачок. Нюхает.

— Водка, — констатирует. — Ну — и?

— Раньше я ни одной знаменательной даты не упускал, — усаживается напротив Моряк. — Я все-все праздники соблюдал, наши, — акцентирует он. — А уж когда увлекся, тогда пошло-поехало: то взятие Бастилии, то 9-ое термидора, а то, вон, переход Суворова через Альпы...

На фляжке выжжен рисунок. Это — фрагмент картины Василия Сурикова "Переход Суворова через Альпы".

— А шли они, заметь, не один день и не два, — вздыхает Моряк. — Вот так и отмечал: день за днем, день за днем. До галлюцинаций.

Он щелкает ногтем по фляжке, и персонажи рисунка на мгновение оживают: они скользят вниз по склону. (Стоп-кадр)

— А сегодня, вообще, двойная дата: вероломное нападение и день летнего солнцестояния... ап! — Моряк ловит в ладонь солнечный зайчик, и удерживает его там на одно мгновение1. — Другой бы в стельку уже, а я держусь пока.

— Поможем, — готовится заполнять карточку Нарколог.

— На пять лет, — требует Моряк. — И чтоб недорого, да?

— Даром, — улыбается странному клиенту Нарколог.

— А кодироваться — это больно?

Длинные тонкие пальцы крепят на затылке Моряка электрод.

Потом еще два — по одному на каждое веко.

Нарколог укладывает Моряка на затянутый клеенкой диван.

— Сейчас будет чуть-чуть пощипывать веки, — предупреждает Нарколог и включает прибор — источник тока.

Вздрагивает стрелка прибора.

— Впереди меня ждет долгая разнообразная жизнь, — раздается спокойный, хорошо поставленный мужской голос из магнитофона. — Ни при каких обстоятельствах, будь то радость или горе, я не притронусь к спиртному в ближайшие пять лет...

Моряк беззвучно повторяет записанный на магнитную ленту текст.

ФОТОАТЕЛЬЕ — УТРО

Глянув на часы, Фотограф вручает вошедшему Моряку готовую фотографию, обрамленную как на памятник — в овал.

— В виде исключения, — повторяет Фотограф.

— Премного благодарен, — смотрит на протрет Моряк.

— Ничего, ничего... Заходите еще. Кхм!

БЮРО РИТУАЛЬНЫХ УСЛУГ "НОРМА" — УТРО

Здесь выставлены надгробия всех мастей, от гранитных до железных. МАСТЕР примеряет к каменному, с якорьком, портрет Моряка.

— М?

— Нормально, — оценивает надгробие Моряк. — Вот здесь подправить нужно, — указывает он на...

... даты рождения(смерти: 1925 — 199... (последняя цифра у даты смерти отсутствует).

— Напишите сверху, — ленится сам Мастер.

Моряк берет уголек и над незаконченной датой смерти пишет новую, тоже незаконченную — 200... Потом, послюнявив палец, стирает последний нолик — 20...

Ленивый Мастер с интересом смотрит на клиента.

— А цветы здесь купить можно? — оглядывает помещение Моряк.

— Искусственные только, — поднимает венок Мастер.

— Да это я не себе! — отказывается от искусственных Моряк.

УЛИЦЫ ГОРОДА — УТРО

Моряк покупает у цветочницы белую гвоздичку. Одну.

Насвистывая полюбившийся с юных лет нехитрый мотивчик, он идет к троллейбусной остановке.

— Идут сутулятся, вливаясь в улицы, и клеши новые ласкает бриз!

ПОРТ — УТРО (Кейптаун. Южно-Африканская Республика)

Буквы на щите складываются в название города: вверху — на английском — CAPETOWN, внизу — на африкаанс ([< голл. afrikaans] — один из государственных языков ЮАР) — KAAPSTAD.

К пирсу пришвартован сухогруз под российским флагом. Из репродуктора, что на мачте, рвется голос:

— Они идут туда, Где можно без труда Найти себе и женщин и вина.

В порту кипит работа: темнокожие такелажники опутывают стропами контейнер. "Вира! Майна! Майна! Вира!", и контейнер уплывает вверх.

Следя за грузом, мы тоже поднимем глаза и увидим...

... облака, окутавшие гряду Столовых гор. Словно выкипающее из гигантской кастрюли молоко, они сползают по отвесным склонам прямо в пасть Атлантическому океану.

Где-то там, у мыса Доброй Надежды, Атлантический океан сливается с другим — Индийским.

Раздается протяжный гудок океанского лайнера...

ОТКОС — ОТКРЫТОЕ КАФЕ — ДЕНЬ (Средняя полоса России)

Острый клин суши у слияния двух рек называется Стрелкой. Там расположен Речной порт. Мы смотрим на него с...

... противоположного берега, с откоса, на смотровой площадке которого толпится народ. Место, надо сказать, отменное: вокруг стены древнего Кремля; внизу, под откосом, река. Простор, одним словом. Воля.

Из толпы гуляющей публики выныривает шустрый МАЛЬЧОНКА лет пяти и бежит к широкому бордюру, что тянется над откосом.

Мальчонка взбирается на бордюр, семенит по самому краю.

— Слезь немедленно! — окликает его молодая МАМА.

Мальчонка спрыгивает на асфальт и, хохоча во весь голос, улепетывает от мамы, но, увидев впереди нечто, переходит на шаг и медленно уже идет вдоль...

... притулившегося над обрывом автобуса "ПАЗ", к стеклам которого, изнутри, прилипло с десяток мальчишеских физиономий.

"Вольный" ребенок с любопытством и тревогой смотрит на "застекленных" детей, а те в свою очередь — с завистью на "вольного".

Дверца автобуса открыта, и там, на нижней ступеньке, сидит здоровенный, коротко остриженный "под братву" мужчина. Немолодой, с тяжелым, пугающим взглядом. Это — УСАТЫЙ. Он чистит пилкой ногти.

Мальчонка останавливается напротив. Усатый вопрошающе дергает мощным подбородком: "чего, мол, тебе, мальчик?"

Молодая мама догоняет, наконец, сорванца и уводит его прочь.

— Вот не будешь слушаться, отдам тебя этому дяде, — стихает ее голос. Навстречу им идет Моряк. В прежней экипировке, пересчитывая на ходу деньги, он уверенно держит курс к прилавку открытого кафе.

— Ветеранам — бесплатно! — встречает его ПРОДАВЕЦ. — По сто грамм за счет заведения, — он придвигает Моряку раскрытую тетрадку, поясняет. — Вот здесь — фамилия, имя, отчество, здесь — номер ветеранской книжки, а здесь — подпись...

— А мне соку, — встряхивает мелочью Моряк. — Оранж!

На прилавке стоит компактный телевизор.

На телеэкране — Маршал Жуков, гарцуя на белом коне, объезжает строй участников Парада Победы 1945 года.

— Э! — голос Продавца. — Ваш сок.

Оторвавшись от телеэкрана, Моряк берет бокал и, выдохнув, махом выпивает сок. Достает из кармана белую гвоздичку. Расправляет бутон.

За столиком кафе посиживает полный лысый ВЕТЕРАН в очках.

Рядом на свободный стул плюхается Моряк. Метко бросает цветок в пластмассовую вазочку с салфетками. Продувает "беломорину".

— Вы что, курить будете? — морщится Ветеран.

— Ага, — придвигает ему пачку Моряк. — Кури.

— Уж увольте...

— Правильно... — Моряк с наслаждением затягивается папиросой. — А я, вот, смолю понемногу, дым глотаю.

— Уж лучше рюмочку, — отгоняет дым Ветеран. Косится на пустой стаканчик. — Лично я считаю, что рюмочку куда лучше.

Моряк извлекает из кармана свою "суворовскую" фляжку, свинчивает колпачок. Плеснув в стаканчик водку, подносит соседу.

— На, помяни... Помяни, помяни.

Ветеран принимает угощение — нюхает, как учили на уроках химии.

— Да пей ты, не менжуйся, — отворачивается от соблазна Моряк. — Всё?

— Себе, — хрипит Ветеран, возвращая стаканчик.

— Нее, сухой закон на корабле.

— Сердце?

— Моторчик у меня — слава Богу, — заявляет Моряк. — Закодировался я, понял? На пятилетку вперед! Всем смертям назло!

— Как это — закодировался? — не понимает Ветеран.

— Как, как. По науке, мать ее, гипнозом... Всем смертям назло, — без уверенности уже повторяет закодированный.

Молчат. Ветеран поднимает и опускает пустой стаканчик.

— А если выпить?

— Помру, — просто отвечает Моряк.

— А вы силой воли пробовали?.. Одной только силой воли, — похоже, что Ветеран "садится на любимого конька". — Вот — я, бросил же я курить. Сказал себе и бросил. Сила воли — это такая сила, такая...

— Сколько м((о(но? — перебивает его Моряк, подражая женскому голосу. — Помирать станешь, вспомнить нечего будет, — и, своим уже голосом, ёрничая. — Теперь буду вспоминать.

— Жена? — сочувствует Ветеран. — Я так и знал.

— Так и знал, так и знал... Она ведь, что мне учинила, она меня к себе подпускать перестала. Выпимши, говорит, спи один. Раз супружеский долг проигнорировала, другой, потом третий. Представляешь, какое динамо?

Ветеран сидит совсем обалдевший от таких речей.

— А чё? —доволен произведенным эффектом Моряк. — Я эт-дело не забываю, тьфу, тьфу, тьфу. А ты?

Ветеран пробует выдавить улыбку.

— Закодировался или силой воли? — мстительно подначивает его Моряк. — Ну-ну, не обижайся, салага, я и сам бывало ложку привязывал... Ты вот что: срочно меняй рацион. Зелень. Мед. Орехи. Шоколад.

— Вдовец я. Вдовый, — отрешенно молвит Ветеран.

— Кхм! А ты молодую себе заведи, она и тебя вроде как омолодит, — подбадривает его Моряк. — Ладно, уговорил, есть у меня на примете одна. Не старая еще, по весне юбилей справила, в годовщину Ледового побоища. Артистка, между прочим, из ТЮЗа. Три мушкетера, Двенадцатая ночь, Военная тайна... Она, знаешь, какая артистка была? Знать надо! Меня даже старуха к ней ревновала... К другим, правда, тоже ревновала...

На стене висят черно-белые фотографии культовых актрис середины ХХ века: Любовь Орлова, Марлен Дитрих, Грета Гарбо, Юлия Солнцева, Марина Ладынина, Ольга Жизнева, Елена Кузьмина...

— У меня тогда период такой был: я во всех артисток влюблялся, — продолжает за кадром Моряк. — Я у них в театре пожарным работал...

Под фотографиями, на табуретке, замер в неудобной позе Моряк. На нем парадная форма пожарного.

Всё, что мы видим сейчас на экране, тоже является черно-белой фотографией, которую...

... прячет в карман Моряк.

— В ТЮЗе пожарным, — продолжает он. — Вообще-то, я артистом мечтал поработать. Прослушивания добился, собрали комиссию: партком, местком. Я им монолог Гамлета наизусть читал, эээ...

— To be or not to be, — выводит Ветеран.

— А?

— Быть или не быть, — смущенно переводит Ветеран.

— Ну, — соглашается Моряк. — Давно не тренировался, позабывал всё к чертям собачьим... Как говорил один мой покойный приятель, народный артист из Ленинграда: "Здоровья и таланту до хуя — памяти нету." Короче, монолог Гамлета я прочитал без единой запинки. Мне похлопали и предложили пожарным пока послужить. Вакансий, что ли у них не было...

Ветеран едва сдерживает улыбку.

— Нормально, думаю, можно пока и пожарным. Год служу, восемь, двадцать — вакансий нет... Но случились у нас на гастролях ленинградцы... В тот вечер аккурат "Гамлета" давали. А перед последним звонком мне вдруг докладывают, что на сцене кто-то курит. Я и пошел проверить.

ТЕАТР — ВЕЧЕР (80-ые гг.)

Моряк в брезентовом комбинезоне пожарного стоит на сцене и, задрав голову, выискивает опытным глазом непорядок, принюхивается бдительно. Заслышав позади странный шорох, оборачивается и вдруг видит, как...

... театральный занавес предательски уплывает вверх, являя за собою зрительный зал до отказа набитый публикой.

Моряк суетливо делает шаг к краю сцены, и...

... зал замирает в ожидании.

И тогда, ощутив ли живое дыхание зала, по наитию ли, Моряк (пожарный!) медленно поднимает голову и устремляет свой, ставший вдруг орлиным взор, вверх — в никуда. Так и стоит, ободряемый величественным молчанием зала.

ОТКОС — ОТКРЫТОЕ КАФЕ — ДЕНЬ

— Минуты три паузу держал, — объявляет Моряк. — Триумф!.. В газетах потом писали об интересной Режиссерской находке. Постоял, помолчал и привет.

— Все тогда подумали, что это тень отца Гамлета, — улыбается Ветеран.

— Ты чё, меня видел? В этой роли?!

— Ну, вы скажете тоже — роль... Теперь всё понятно.

— Чё тебе понятно, салага? Понимал бы чего...

— Послушайте, вы! — вскипает Ветеран. — Еще раз назовете меня салагой — пеняй на себя...

Мимо идет Усатый. Подойдя к прилавку, он берет поднос, уставленный пакетиками с соком, и возвращается к автобусу с детьми.

За столиком кипят стариковские страсти.

— Чё сказал? — щурит глаза Моряк. — Повтори.

— Постарше вас буду, — тихо произносит Ветеран.

— Да я!.. Я и юнгой на Черном флоте, и в японскую, и то, блин, помалкиваю! — Моряк ударяет кулаком по столу — бац! — Да не пугайся ты так, — успокаивает он отпрянувшего было соседа. — Не первую же японскую — последнюю, короткую. Ты, хоть, знаешь, кто с ними воевал?

— Американцы, — называет Ветеран.

— Сам ты — американец! Это с американской стороны — американцы, а с нашей кто?.. Зэки. Штрафники которые, кровью смывшие. Лихие люди...

— Крутые, — осовременивает Ветеран.

— Оружие трофейное, грудь в орденах, сами злые. Нашего брата, военного моряка, н(дух не терпели. Мол, мы там, в Европах, кровь проливали, а вы тут красную икру высиживали... Что существенно, гражданских моряков не обижали: мол, люди торговые, пригодятся еще. Возвращаюсь я раз из самоволки...

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945 г.)

Юноша в длинном светлом плаще, руки в карманах, пританцовывая, идет вдоль железнодорожного полотна. Мурлычет себе под нос:

— В Кейптаунском порту С какао на борту...

— ... "Жаннета" оправляла такелаж... От крали своей топаю, — комментирует за кадром Моряк. — Одет, слава Те, по-гражданке: в джинсах, в плаще. Прикид — что надо, у североамериканских моряков выменял. В одном кармане пачка "Кэмела", в другом пистолетик дамский пятизарядный: на ладони убирался, очень удобный...

Юноша перебрасывает с ладони на ладонь дамский браунинг.

— Вдруг слышу: голос мне, не пойми откуда, тихий такой. "Тише, тише, тише," — шепчет. А вокруг — ни-ни... Может, это ангел был, а? детский голос-то. В Бога я, конечно, тогда не верил, но постоял, послушал. Сплюнул и дальше попер. Напева-аю...

ОТКОС — ОТКРЫТОЕ КАФЕ — ДЕНЬ

— Гляжу, стоят двое... У старшего — морда, я тебе доложу, — поискав глазами, Моряк показывает на...

... Усатого. Тот, скучая, сидит на нижней ступеньке автобуса.

— Вон как у этого, — голос Моряка. — Такая же пачка, за три дня не обгадишь.

Из-за спины Усатого появляется ПАРЕНЕК 10-ти лет.

— Дмитрий Константинович, можно нам с Виталиком в туалет?

Усатый закатывает глаза. К другу присоединяется еще и ВИТАЛИК.

— Мы быстро, за одну минуточку, — просит жалобно.

— Минуточку, — гудит Усатый. — А работать за вас я буду?.. Бегите, только живо, — уступает он мальчишкам проход. — И чтоб не курили там у меня, работать вот-вот!

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945 г.)

Пахан поправляет на груди трофейный "шмайссер".

Действие разворачивается под бойкий комментарий Моряка.

— Они вежливо так начали: "Откуда, мол, служивый, в такую рань?" А мне на "служивого" откликаться ну никак нельзя — кокнут! Как пить дать кокнут. Иду мимо... "Фью-у!" — свистит второй, салажонок такой, пухленький, почти мальчик. Урка, мать его! "Слова спиши," — просит. А мордоворот щерится так нехорошо и всё кивает, кивает падла, подбадривает, значит, салажонка: "А пускай споет. Пой..." Обидно мне, конечно, от своих-то сгинуть, не мирное время, но не запел я. Нет.

А Юноша поет(таки. Потом, сбившись вдруг, умолкает, а комментарий Моряка снова начинает совпадать с действительностью:

— "Позабыл? — глумится пахан. — Бывает. Поспешишь, людей насмешишь". Я сразу понял: кранты мне. А салажонок кудрявый — тут как тут, гаденыш: "И куда же мы так спешим?"... "На судно, отвечаю, старпом сейчас на вахту заступит, у него, вру, муха не пролетит". "А в каком звании твой старпом?" — на пушку берет. "Да какое, там, звание, нагло вру, это у военных звания, а мы — гражданские, люди торговые. Торговые люди: баш на баш". Еще и шутки шучу, а у самого под плащишком-то модным — погончики, ну. А салажонок уж к плащу примеряется — пуговку теребит. Нравственная, блин, дилемма, как говорил покойный артист из Ленинграда... И так я смутился, что со страху курево им стал предлагать, "Кэмел". "Не желаете, прогибаюсь, империалистических?" "Иди," — говорят, брезгливо так, но по сигаретке взяли. Урки, одним словом... Я разворачиваюсь и на полусогнутых к вагонам. А сзади: клац-клац! — затвор, и еще: клац-клац! Я — под вагон, а там узко, плащ мне мешает, я его срывать, а они — ну поливать по мне изо всех стволов...

Салажонок стреляет из автомата. Пули дырявят стенку вагона.

ОТКОС — ОТКРЫТОЕ КАФЕ — ДЕНЬ

— Я тоже по ним, из дамского своего: бац, бац! — Моряк "стреляет" из пальца. — Из-под вагона выкатился, и дай Бог ноги. Плащ грязный весь: на белом, знаешь, как заметно?.. И, веришь-нет, снова голос, будто ребенок плачет, заходится прямо. Точно — ангел. Ангел-хранитель мой. Вот тебе смерть какой представляется? — спрашивает он у задумавшегося о чем-то своем Ветерана. Щелкает у него перед носом. — Э!

— А? — вздрагивает Ветеран.

— Смерть, спрашиваю, какой представляешь?

— Зачем вам?

— Надо.

— Ну-у... как на гравюрах Доре, вероятно, или Дюрера...

— Фюрера? — путается Моряк и признается честно. — Нет, гравюр фюрера я не видел. Слышал, конечно, что он художником был, но гравюр не видел. Ты просто скажи, она — какая?

— Ну, старая такая, — без энтузиазма описывает Ветеран. — С этой... с косой на плече.

— Баба? — уточняет Моряк.

— Женщина.

— Вот! У всех — баба! У всех!.. А у меня — два мужика, как бы из двух половинок. Один — вон морда, как у этого...

Моряк снова показывает на...

... Усатого. Тот как раз встречает отлучавшихся в туалет мальчишек. Прежде чем впустить их обратно в автобус, заставляет каждого дыхнуть на себя: проверяет — курили они или нет.

— А второй — салажонок, что плащом интересовался, — продолжает Моряк. — Симпатяга такой, почти мальчик. Ты в ангелов веришь?

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945 г.)

Салажонок вскидывает автомат. Палец ищет спусковой крючок. На тыльной стороне ладони синеет татуировка: лира, опутанная колючей проволокой.

Взгляд скользит по дощатой стене "столыпинского" вагона. В тишине гулко отдаются чьи-то шаги. Клацает затвор, и взору открывается...

... театральная сцена, задник которой выполнен из травленых паяльной лампой досок. Это и есть — "вагоны".

На этом фоне появляется и тает ТИТР:

2000 г. Санкт-Петербург.

ТЕАТР-СТУДИЯ — ДЕНЬ

В театре-студии — разгар репетиции.

На сцене трое артистов. Они молоды, и каждый, внешне, напоминает нам вполне конкретный персонаж из рассказа Моряка: Пахан, Салажонок и Юноша(Морячок. Так и будем называть их, заключив однако прозвища в кавычки: "ПАХАН", "САЛАЖОНОК" и "МОРЯЧОК".

"Морячок" ныряет под "вагон". "Салажонок" стреляет в него из бутафорского автомата, но вдруг разворачивается ("Салажонок"!) и... в упор расстреливает "Пахана". Тот, как подкошенный, валится на сцену.

— Стоп! — приказывает РЕЖИССЕР (50). Жутко недовольный, он сидит в крохотном зрительном зале бок о бок с ДРАМАТУРГОМ (70). Косится на него.

— Честно? — спрашивает Драматург.

Вздохнув, Режиссер поднимается с кресла и идет к сцене.

Драматург закуривает. На тыльной стороне ладони у него синеет потускневшая от времени татуировка — лира, опутанная колючей проволокой.

Став у сцены, Режиссер отрывается на артисте, играющем роль Салажонка.

— Андрей! Как вы так стреляете?

— Как? — переспрашивает исполнитель.

— Н-да, — пристанывает Режиссер. — Вы мне эти еврейские штучки бросьте... Видите, как у нас, Вилен Алексеевич? — взывает он к Драматургу. — На любой вопрос готов другой вопрос.

— Нормально, — определяет постаревший на полвека Салажонок.

— Постыдились бы автора, — шепчет Режиссер. — Живой классик.

Но слух у классика — тонок, и ему вовсе не льстит столь высокое звание, скорее — раздражает.

В ЗТМ — ИЗ ЗТМ

Драматург весь внимание. Меж пальцев тлеет забытая сигарета.

— Как в подворотне, понял?! За здорово живешь! — стоя на сцене, внушает артисту Режиссер. — Вот такие ощущения, Андрюша. Не хочет убивать. Не умеет. Тонкая душевная организация...

— Не умеет — научим, не хочет — заставим, — изрекает исполнитель роли Пахана, снисходительно похлопывая "Салажонка" по плечу.

Дернувшись, тот скидывает чужую руку.

— Тонкая душевная организация, — несдержанно цитирует "Пахан".

— У вас в училище по сценодвижению что было? — с расстановкой спрашивает его Режиссер. — По сценодвижению! — торопит.

— Пятёрка, — виновато, предчувствуя разнос, отвечает "Пахан".

— Пятёрка, — передразнивает Режиссер. — Тогда почему вы так стоите? — показывает смешно. — Это ко всем относится! Вы все стоите, как истуканы! А вы, вы должны стоять как... Я вам про пожарника рассказывал?

— Рассказывали, — расплывается в улыбке "Пахан".

— Он — смеется, — апеллирует к его товарищам Режиссер, но, видя, что и тем смешно, выговаривает строго. — Вам всем не мешало бы поучиться у него, как нужно на сцене стоять. Да, да, у пожарника!.. Я его убить был готов. Гастроли. Публика. "Гамлет". Жуть.

Драматург в зале тоже улыбается.

— Так. На чем мы? — прерывает свои воспоминания Режиссер.

— Убивать не хочет, — жалуется "Пахан".

— Меняем мизансцену, — объявляет постановщик. И, сложив ладони рупором, зовет. — Коля! Николай Леонидович!

Из-за декораций, пошатываясь, выходит рабочий сцены КОЛЯ (55).

— Коля, родной, нужны дрель и сверло, — просит Режиссер.

— Диаметр?

— Миллиметров семь-восемь... Мизансцена — следующая!

За декорациями, в глубине сцены установлены мощные прожектора. Провода от них тянутся к реостату, возле которого несет дежурство изрядно поддатый, но очень сосредоточенный рабочий Коля.

На подмостках тем временем разыгрывается следующий эпизод:

"Морячок" бежит в проход зрительного зала. "Салажонок" направляет на него автомат. Орет, изображая стрельбу, но вдруг разворачивается на 1800 и в упор "расстреливает" "Пахана".

— Коля! Давай! — вопит Режиссер.

Коля крутит ручку реостата.

Свет на сцене меркнет. "Салажонок", находящийся по роли в состоянии аффекта, продолжает поливать из автомата...

Прожектора за сценой включаются, и...

... в полумрак сцены, один за другим, впиваются тонкие лучики света, пробивающиеся сквозь насверленные в заднике декораций отверстия.

Впечатление такое — будто пули прошивают стенку вагона.

"Салажонок" роняет автомат, и в тот же миг откуда-то сверху (из магнитофона) звучит пронзительный детский голос, выводящий:

— Э-э-э-э-э-й, ухнем! Э-э-э-й, ухнем! Е-е-еще разик, да еще раз!...

Вступает детский хор:

— Ай-да, да ай-да! Ай-да, да ай-да! Еще разик, да еще р-а-аз!

"Салажонок" сжимает ладонями уши. Голоса тотчас смолкают, но едва артист ослабевает хватку, начинают звенеть вновь:

— Ай-да, да ай-да! Ай-да, да ай-да!

Драматург тоже сжимает пальцами ушные раковины.

— По-моему, получилось, — неуверенно произносит Режиссер.

Драматург сглатывает комок и, скрывая эмоции, делает замечание.

— По-твоему, это — ангелы, да?

— А чем плохи? Душевно поют.

— Эй, ухнем, — передразнивает Драматург. Встряхивает листками пьесы. — Здесь ясно написано: "Поют — Ангелы".

— Будут ангелы, будут, — обещает Режиссер. — А может, вместо ангелов — веселенькое что-нибудь?

— Веселенькое?

— Ну да. Само просится, контрапунктом.

— Контрапункт — это грамотно, — обижается Драматург.

— На "Отелло" останетесь посмотреть? — круто меняет тему Режиссер. — Отелло, Отелло. Я такого парня на главную роль нашел, слов нет: черный, из Африки, Томасом зовут. О!

В стороне, через проход, сидят молодые артисты одетые в костюмы средневековья. Особо здесь выделяется один — чернокожий представитель Африканского континента, ТОМАС (25). Прижав к груди книгу, он беззвучно шевелит толстыми губами — повторяет шекспировский текст.

— Вылитый Отелло, — любуется Режиссер.

— Черный, — пожимает плечами Драматург.

— Славный парень, — гонит сомнения Режиссер. — С гастролями обещал помочь.

— У-у-у, — понимающе тянет Драматург. — Тогда другое дело.

— А я и не скрываю. Хотите с нами в Африку, напишите ему рольку, ма-аленькую... — показывает мизинец Режиссер. — О! А пусть вместо нашего морячка будет американский, с союзнического судна. Наденем на Томаса тельняшку, берет, и летом — в Африку... Шучу, шучу. Кхм!.. Сцену для "Отелло" готовьте! — повелевает он.

Актеры помогают рабочему Коле разбирать декорации.

— Коля — давай, Коля — давай, — ворчит рабочий. — Мне декорации жаль: взяли и поиздырявили всё на хер... Уволюсь я весной, гад буду... Ну, ша, взяли...

Исполнитель роли Морячка вместе с чернокожим Томасом поднимают щит декорации и несут его через сцену.

— Томас, — спрашивает "Морячок". — Ты хочешь, чтоб у тебя Отелло современным получился? Созвучным.

— Очень хочу. Очень.

— А ты Дездемону руками не души, — с серьезной миной выдает "Морячок". — И подушкой не души. Ты ее, голубушку, удавкой, шнурком, как в фильме "Крестный отец". Смотрел?

— Мне кажется, что удавкой — очень жестоко, — отвечает на сносном русском чернокожий артист.

— Зато современно, — доказывает "Морячок" и, увидев спешащую к сцене "Дездемону" в белом пеньюаре, добавляет. — И своевременно.

Драматург с отсутствующим видом сидит в полутемном зале. В его позе нет никакой позы: пожилой, усталый человек.

— Дайте, пожалуйста, весь свет! — голос Режиссера.

Очнувшись, Драматург суетливо расправляет плечи.

— Кто-нибудь включит, наконец, свет?!

Драматург напрягается. Взгляд его становится значительным, и... человек уступает место живому классику.

Вспыхивает свет. Живой классик замирает в стоп-кадре.

ПОЯВЛЯЕТСЯ ТИТР: САЛАЖОНОК.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Похожий снимок вынесен на глянцевую обложку книги, которая стоит последней в одном ряду с другими произведениями Драматурга. Название книги — "Парад криминальных элементов".

Отступив на шаг от книжного шкафа, обернемся камерой на гостиную. И тотчас о линзу кинообъектива разобьется солнечный луч, стиснутый неплотно задернутыми шторами, но он не сильно помешает нам — узкий, пускай себе светит.

Обстановка гостиной заслуживает внимания. Картины, иконы, театральные афиши, старая настоящая мебель, самотканый ковер под ногами, роскошный абажур под высоким потолком, про который так и хочется сказать — "не доплюнешь"...

Аккурат под абажуром, в центре овального стола, красуется изящная металлическая ваза, напоминающая нам о Востоке...

... а это — кресло-качалка, старинной работы вещь.

Среди прочего "ретро" модный телевизор смотрится сиротливо.

На диване лежит недоупакованный чемодан. Тут же — в ряд — четыре бутылки русской водки, набор "хохломы" и...

... две фотоафиши. Та, что поскромнее — к спектаклю "В Кейптаунском порту..." (ха-ха, но роль Моряка исполняет теперь чернокожий Томас). Вторая фотоафиша повыразительнее первой, на ней запечатлена кульминационная сцена трагедии Шекспира: свирепый мавр (Томас же) душит Дездемону; душит удавкой-гарротой... Дездемона, изогнувшись на пуфике, пробивает ножкой, насквозь, зеркало туалетного столика. Бедняжка готовилась ко сну, когда с ней случилась такая неприятность.

Замкнув панораму, мы увидим Драматурга, который неслышно вошел в гостиную и стоит теперь возле книжного шкафа. В руках он держит книгу со своим портретом на обложке. Смотрит изучающе. Потом, внешне невозмутимый, раздирает крепко сшитую книгу напополам. Останки роняет себе п(д ноги... Процесс повторяется неоднократно: автор нещадно кромсает собственные творения.

В ЗТМ — ИЗ ЗТМ

На полу — кипа истерзанных томов, но Драматург уже не лютует как прежде. В руках у него — детгизовская книга в потрепанном картонном переплете. Автор потерянно смотрит на фотографию, где он совсем еще молодой, совсем-совсем молодой — салажонок.

Солнечный зайчик, отскочив от полировки шкафа, норовит угодить прямо в глаза. Драматург уклоняется от него и ставит книгу на полку. Свою первую книгу. Потом он идет к окну и плотно задергивает шторы.

Раздается телефонный звонок. Отойдя к телефону, Драматург не может видеть, как солнечный зайчик исступленно атакует шторы снаружи, с улицы.

— Да?! — кричит он в трубку. — Да — я. Внимательно... Тронут, но сегодня — никак нельзя... Нет. О чем вы говорите, какое — интервью? У меня самолет в восемь утра, гастроли, а еще чемодан не собран... Ну, послушайте, в самом деле, не брать же мне вас с собой в Африку из-за вашего интервью?.. Только время напрасно потратите, я выпимши...

Удерживая трубку плечом, Драматург срывает с бутылки пробку и смачивает водкой губы.

— Я слышал уже, что вы от Арнольда Арнольдовича, потому только трубку и не бросаю, поклон ему, и — тем не менее... Вы вот что: у вас телевизор имеется?

Драматург с пульта включает телевизор.

На телеэкране — Маршал Жуков, гарцуя на белом коне, объезжает строй участников Парада Победы 1945 года...

— А при том, что через полчаса по "России" передача с моим участием. Пользуйтесь, разрешаю... Что-что, эксклюзивное? Ну, знаете... — Драматург вдруг меняется в лице. Спрашивает, сбавив тон. — Арнольд Арнольдович так и сказал?.. А слово в слово?.. Ну, приезжайте... Не за что пока. Приезжайте, приезжайте, только вопросы заранее подготовьте. И поскорее, пожалуйста, пока меня не развезло... Арнольду Арнольдовичу поклон... Арнольдыч — сука, — присовокупляет он, опуская трубку на аппарат.

И начинает убирать с полу порванные в хлам книги.

Экран телевизора. Драматург, улыбаясь, сидит в кресле детектора лжи. Женские руки крепят датчики на его теле. На втором плане — ВЕДУЩИЙ у осциллографа.

ВЕДУЩИЙ. Напоминаю, что на все вопросы вы должны отвечать только "да" или "нет", либо можете промолчать. Детектор лжи фиксирует ваши ответы, отмечая малейшую возбудимость. Прямая линия — норма, скачок — волнение... У вас есть враги?

ДРАМАТУРГ. Да.

По осциллографу детектора лжи пробегает прямая линия.

Драматург хмуро взирает на телеэкран.

— Арнольдыч — сука, — цедит он сквозь зубы.

Теперь мы видим, что Драматург привязан к креслу-качалке, только вот интервью у него брать никто не торопится.

В смежной комнате некий мужчина лет тридцати роется в шифоньере. Это — ГЕНА, грабитель. Из гостиной слышен голос Ведущего.

Экран телевизора.

ВЕДУЩИЙ. Недавно Вами закончен документальный роман под интригующим названием "Парад криминальных элементов"...

ДРАМАТУРГ. Да. И он уже появился на прилавках.

ВЕДУЩИЙ. Верно ли, что Вашим соавтором был один из крупнейших авторитетов криминального мира?

ДРАМАТУРГ. Нет.

Линия на осциллографе выписывает крутой вираж.

— Сука — он, а не соавтор, — хрипит связанный Драматург.

Грабитель закрывает дверцу шифоньера. Скрипят петли, и вдруг, откуда ни возьмись, раздается визг тормозов.

УЛИЦА ГОРОДА — ВЕЧЕР (Флэшбэк)

Колеса автомобиля юзят по асфальту.

Сквозь лобовое стекло, надвигающейся на нас белой "Нивы", —перекошенное лицо Гены.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Гена трет глаза. Видит себя в зеркале. Вздохнув, он идет в гостиную и стараясь не смотреть на связанного хозяина, метр за метром обыскивает помещение. Всё, имеющее какую-либо ценность, Гена аккуратно складывает на дно вместительной спортивной сумки.

Экран телевизора.

ВЕДУЩИЙ. Чернокожий моряк, появляющийся в финале Вашей последней пьесы — дань сегодняшней моде?

ДРАМАТУРГ. Мода на негров? Первый раз слышу.

ВЕДУЩИЙ. Да или нет?

ДРАМАТУРГ. Нет. Он действительно был негром.

По экрану пробегает прямая линия — ошибся детектор лжи.

Грабитель подбирает с полу фотоафишу. Смотрит тупо.

ВЕДУЩИЙ. Вы действительно воспитывались во дворце?

ДРАМАТУРГ. Да. Моя мама в двадцатые в музее служила, экскурсоводом. Да.

ЗАЛ МУЗЕЯ — УТРО (Конец 20-ых гг.)

Молодая женщина — ЭКСКУРСОВОД — увлеченно рассказывает, что имел ввиду такой-то художник, когда писал такую-то картину.

Женщину с подчеркнутым вниманием слушают милиционеры в белоснежных парадных мундирах. В первом ряду стоит ОФИЦЕР.

— Ой, — Экскурсовод опускает руки на свой большой живот. — Товарищи, я, кажется, сейчас рожу.

И сразу же Офицер, путаясь в рукавах, начинает стаскивать через голову белую гимнастерку.

— Живо! Ну! — кричит он подчиненным. — Тряпки, тряпки нужны!

На мраморный сыпятся надраенные до блеска пуговицы...

Раздетые по пояс милиционеры закрывают своими телами кушетку, на которой страдает Экскурсовод. Рядом хлопочет пожилая СЛУЖИТЕЛЬНИЦА музея. Ей помогает полуголый Офицер. Он взволнован, но держится ничуть не хуже роженицы...

В смежной зале, возле экспоната с драгоценностями стоят двое приблатненных парней.

— Самое время работать, — шепчет СТАРШЕМУ его дружок, в котором трудно не признать молодого еще Пахана.

Он что-то шепчет своему СТАРШЕМУ дружку, показывая глазами на драгоценности под стеклом.

— В следующий раз, — мотает головой Старший, прислушиваясь к стонам Экскурсовода.

— Такого случая никогда больше не будет, — злится будущий Пахан, глядя на драгоценности под стеклом.

Старший осекает его взглядом. Протяжный стон роженицы прерывается наконец писком новорожденного...

— Я, натурально, во дворце и родился, и вырос, — голос Драматурга.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Гена снимает с полки книгу в старинном переплете, пролистывает скоро, встряхивает и, удостоверившись, что внутри пусто, ставит книгу на место. Достает следующую. Переламывает. Встряхивает. Берет еще одну — первую книгу Драматурга.

— Поосторожнее, пожалуйста, с этой книгой! — не выдерживает автор. Гена опешил даже.

— Вы напрасно в книгах ищете, — сбавляет тон Драматург. — Там нет ничего и быть не может, век воли не видать... Да оставь ты эту книгу!!

Гена аккуратно ставит книгу на место.

УЛИЦА — ВЕЧЕР (Флэшбэк)

И вновь — перекошенное лицо Гены сквозь лобовое стекло несущейся на нас белой "Нивы". Удар.

Белая "Нива" стоит, уткнувшись бампером в иномарку. Дорогущую. Оттуда выбираются двое ОДИНАКОВЫХ. Здоровущих.

Гена, невредимый, вылезает из своей.

— Целы?.. Слава Богу.

Заднее крыло иномарки слегка помято. Внутри машины, за темным стеклом, маячит чья-то фигура.

— Ерунда, — старается держать марку Гена. — Слава Богу.

Похоже, что мнения об ущербе у сторон разные.

— Родной, ты чем расплачиваться собираешься? — без обиняков спрашивает у Гены Первый Одинаковый.

— Квартиру отдаст, — вступает Второй. — У тебя квартира есть? Квартира есть, спрашиваю?!

— Я отработаю, — выдавливает Гена.

— Жизни не хватит. Скольки-комнатная у тебя квартира?

ВОЗЛЕ ДОМА ГЕНЫ — ДЕНЬ

Гена с женой и двухгодовалой дочкой возвращаются с прогулки.

— Геннадий Григорьевич! — окликают его двое Одинаковых.

Сказав что-то супруге, Гена остается с ними.

— Слушай, а хорошая у тебя квартира — трехкомнатная, новая, — говорит ему Первый, показывая связку ключей.

Гена шарит по карманам. Находит свои. Точно такие же.

— У хорошего человека всё должно быть хорошее, — переиначивает известную цитату Второй. — И машина, и квартира, и жена, и дочка. Сколько лет девочке?

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Гена сомнамбулой шагает к Драматургу и пробует снять у него с безымянного пальца перстенек, но тот крепко сидит на фаланге.

Грабитель молча идет в кухню... Оттуда доносится хлопанье дверок, шум выдвигаемых ящиков, бряцание ложек, вилок, ножей...

Драматург в панике скребет большим пальцем по ободку перстня, тщетно пытаясь стащить его.

Гена появляется в гостиной, неся на подносе груду предметов столового серебра. Всё это он сваливает в сумку, и в руке у него остается...

... мыльница. Намылив Драматургу палец, Гена без труда снимает трофей.

В АВТОМОБИЛЕ — ДЕНЬ (Флэшбэк)

В салоне "Нивы" — двое одинаковых и Гена.

Первый достает из кейса книгу. Обводит пальцем портрет Драматурга на обложке.

— Вот этот. Запомнишь?

Гена кивает, покосившись на портрет.

— "Парад криминальных элементов" называется. Читал?

Гена не читал.

— Возьмешь у него автограф, — приказывает Первый.

— Правильное название, — восхищается книгой Второй Одинаковый, но, ощутив на себе недобрый взгляд коллеги, резко меняет тон. — Возьмешь у него автограф, понял? — потом шепотом спрашивает у Первого. — А на фига нам его автограф?

— Арнольдыч просил. На память, — объясняет Первый. И набирает номер на сотовом телефоне.

— Вилен Алексеевич?.. Здравствуйте. Вас беспокоит внештатный корреспондент журнала "ОМ". Я пишу о театре и хотел бы взять у вас интервью... Но... Вилен Алексеевич, у меня и рекомендация имеется... От Арнольда Арнольдовича... Всего несколько вопросов о вашей последней пьесе... Я вас долго не займу...

Прикрыв ладонью трубку, бандит мотает головой. Злится.

— Еще раз про Арнольдыча скажи, — советует Второй.

— Ну, хотите, Арнольд Арнольдович сам вам позвонит?.. Но... При чем здесь телевизор?.. Хотелось бы эксклюзивное... Арнольд Арнольдович сказал, что вы не отважитесь ему отказать... Что вы не отважитесь ему отказать... Спасибо. Уже еду... Обязательно передам... Фу-у! Трогай.

Гена заводит машину.

— Ген, ты спроси у него, за что он в штрафбат угодил, а? — то ли всерьез, то ли придуряет Второй Одинаковый. — Спросишь?

— В штрафбат? — не понимает Гена.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Экран телевизора.

ВЕДУЩИЙ. Правда ли, что в штрафроту Вы попали за кражу экспонатов из запасника Дрезденской галереи?

ДРАМАТУРГ. Нет.

(Линия на детекторе лжи выписывает крутой вираж.)

ВЕДУЩИЙ. В пьесе герой убивает главаря банды. Это факт Вашей личной биографии?

ДРАМАТУРГ. Я опускаю этот вопрос.

Озабоченный грабитель косится на Драматурга.

— Убил! — прокламирует тот. — Сам пахана убил. Со стажем персонаж был, с биографией... Он как узнал, что я из Дворца, что все ходы-выходы там знаю, так сразу меня к себе и приблизил. Я у него и за адъютанта был, и р(ман при случае мог тиснуть.("тискать р(ман" (жаргон.) — пересказывать литературное произведение)..

ПОДВАЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ — НОЧЬ (1945г.)

Две полуголые девицы безо всякого интереса слушают, как Салажонок рассказывает на "фене" о приключениях знаменитого пирата Бартоломео Диаса, открывшего в XV веке мыс Доброй Надежды, что на юге Африки, и где позднее был заложен город Кейптаун.

Пахан внимает, бреясь финским ножом перед осколком зеркала. Вот он заканчивает бритье, плещет на ладонь спиртом из кружки, хлопает себя по щекам, по подбородку, оглаживает усы и отходит.

В зеркале появляется отражение Салажонка. В точности копируя жест Пахана, Салажонок трогает пальцем пушок под носом...

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Гена, отвернувшись, внимательно слушает.

— Могучий был человечище! — цитирует другого классика Драматург. — Жестокий, но справедливый, не чета Арнольдычу. У Арнольдыча, смешно сказать, ни одной ходки нету, у отморозка.

В АВТОМОБИЛЕ — ДЕНЬ (Флэшбэк)

Гена ведет машину. Бандиты дышат ему в спину.

— Ты ему, главное, пасть потуже завяжи. Чтоб не заболтал, — делится опытом Первый Одинаковый.

Второй коротает время, играясь с оптическим прицелом. То с одной стороны заглянет в него, то с другой.

— Вот сюда, сюда, — показывает на дорогу Первый. — Стой.

"Нива" останавливается, недоехав метров сорока до дома "сталинской" постройки.

— А теперь — главное, — приступает действительно к главному Первый. — Вот, — вручает он Гене пистолет. Гена не хочет брать.

— Мы так не договаривались.

— А как мы договаривались? — урезонивает его Первый. — Ты только в нас не стреляй, ладно. Здесь один патрон всего, а нас двое, — он приставляет ствол к затылку Геннадия. — Вот так сделаешь и нажмешь на спуск. Чик!.. А потом сымитируешь ограбление в корыстных целях. Заодно и подзаработаешь... Тебе ведь семью кормить надо, квартиру новую обставлять. Надо?

Сунув пистолет за пояс, Гена вылезает из автомобиля.

Одинаковые — следом. Наблюдают равнодушно, как Гена тщательно запирает дверцы, оттягивая время. Уходит, наконец.

Подождав, пока Гена свернет во двор "сталинки", осмотрительные напарники идут на противоположную сторону улицы и стают под арку.

Второй, замаскировав оптический прицел газетой, смотрит в него.

В перекрестье прицела — подъезд. Туда, помешкав у домофона, заходит Гена. Оглядывается.

— Минут за тридцать, думаешь, управится? — спрашивает Второй.

— Не, час(полтора, не меньше... На первое дело человек пошел.

— И на последнее.

Это звучит как приговор. Первый Одинаковый набирает сотовый.

— Арнольд Арнольдович?

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Драматурга, похоже, прорвало:

— Отморозок он, твой Арнольд Арнольдович! Беспредельщик(сука! Мокрушник... Ему человека убить, ну... ну, вот, как тебе! Тебе ведь человека убить ничего не стоит?

Вконец издерганный Гена тянет из-за пояса пистолет. Целится.

— Э, э! — вжимается в кресло пленник, и... кресло покачивается.

Экран телевизора: Драматург избавлен уже от оков детектора лжи. Подписывает Ведущему свою книгу "Парад криминальных элементов".

Экран гаснет.

Это — Гена с пульта выключил телевизор.

— А как вы его? — решается он, наконец. — Кхм...

— Ты что, мою последнюю пьесу не видел? — сходу цепляется за диалог пленник. — И хорошо. Я там слукавил, а сейчас — как на духу...

— Я вам что, духовник? — опускает глаза Гена.

— Последнее слово — и делай со мной потом, что хочешь.

— Известно — что, — еще хорохорится Гена и сам же смущается столь "удачно" найденной фразе.

— Грамотно, — неожиданно поощряет его Драматург.

Такой реакции Гена явно не ожидал.

— Да уж тискайте свой р(ман... День сегодня длинный.

— Представь, — без промедления приступает Драматург. — 45-ый год. Лето. Дальний Восток. Сопки, сопки, сопки. Возвращаемся мы из одного веселого дома...

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945 г.)

Пахан и Салажонок идут вдоль железнодорожного полотна.

— ... Четырнадцать французских моряков, — напевает Пахан. — У них походочка, Как в море лодочка...

— ... А на пути у них — таверна Кэт, — из-за кадра в прозе заканчивает Драматург. — Ноги сами в пляс идут. Или мороз по коже. Всё от настроения его зависело...

Пахан выщелкивает пальцами такт песни.

— Хмельные идем, в настроении, море по колено. Видим, фраер навстречу чешет: по всему — моряк, хоть и в штатском. Идет себе, напевает, слов не разобрать. Тоже в настроении, значит...

Юноша-морячок пританцовывает на ходу.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

— Негр? — спрашивает Гена, бросив взгляд на афишу.

— Нет, конечно. Наш, обыкновенный...

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945 г.)

Пахан подталкивает Салажонка вперед.

— "Твой клиент", — назначает мне пахан. А у меня, видно, на роже написано было, что не хочу я этого морячка гробить, своего-то, как в подворотне... Пахан мои мысли сразу просек. Ему — что, с таким-то жизненным опытом. Выпялился на меня и улыбается — вот так.

Пахан улыбается.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Драматург изображает зверскую улыбку, нисколько не похожую, впрочем, на действительно жутковатую улыбку Пахана.

— Нравственная, блин, дилемма, как говорил один мой покойный приятель... Так, — запинается Драматург. — На чем я остановился?

— Улыбался он, — подсказывает Гена, устраиваясь на краешке стула. — Вот так.

Но и у него получается — нестрашно.

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945 г.)

Пахан, щуря глаза, смотрит на Салажонка.

— А морячок тоже уже срисовал нас, но, молодец, виду не подает, идет, песенку мурлычет. Молодец!.. "Эй, зову, слова спиши!"

Юноша оборачивается на оклик. Улыбается изо всех сил.

— Мой скалится, а я дрожь в коленках унять не могу. "Спел бы", — советует пацану, издевается, конечно. Морячок и запел, только вяло так, без настроения, да еще и в тексте наврал... Пахан слушал-слушал, да и говорит; и говорит, падла, таким безысходно-трагическим голосом, что я сразу понял: кранты морячку. "По((е(шиш(, — говорит, — людей насмешишь." Морячок — ни жив, ни мертв, как воды в рот набрал...

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

— А молчать — нельзя, никак нельзя, это ж такая публика!.. Это как на вступительных экзаменах в творческом ВУЗе, главное заговорить, заболтать, мозги засрать. Говорить, говорить, говорить!

Гена, опустив голову и пистолет в пол, слушает.

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945 г.)

Юноша(морячок затравленно смотрит на штрафников.

— Ограбить его, думаю, надо: плащ, там, или ботинки. Может не станет мой убивать-то, грабежом удовлетворится. А пахан — раз! и отпускает беднягу: "Пускай поживет". Поживет, понял?.. А сам — автоматом мне в бок: давай, мол, вали... Я затвор передернул, а выстрелить не могу, чуть не плачу. Пахан мне и в бок, и в висок, и затвором над ухом. "Считаю до одного", — пугает... Ну, я и давай — по морячку... А что делать?

— А-а-а!!! — блажит Салажонок, строча по Морячку из автомата, и вдруг сам падает в траву. На него валится сраженный пулей Пахан.

— Я сразу трупаком прикинулся. Пахан — сверху на меня, придавил, не вздохнуть, кровью своей испачкал. Похрипел, похрипел и затих...

Салажонок спихивает с себя Пахана. Садится — колени врозь.

— Вот и всё, думаю, спокойно так рассуждаю, вот и конец твоим унижениям, кошмарам, р(манам этим бесконечным. Всё!.. И так вдруг мне всего этого жалко стало, ну так жалко! И как пну я его — мертвого, и еще раз как пну, и ходу.

Салажонок последний раз пинает безжизненное тело и убегает.

Слышен детский плачь. Переборка вагона изрешечена пулями. Сквозь отверстия пробивается свет.

Девочка зажимает рот хнычущему Брату:

— Всё, всё, всё. Больше дяденьки стрелять не будут...

Ребенок не унимается.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ

Гена смотрит в невидимую точку.

— Лечу, спотыкаюсь, а в спину мне вроде бы как плач детский несется... Может, это ангел был, а? Уберёг.

Гена встает со стула, сует пистолет за пояс и бредет в...

... ВАННУЮ КОМНАТУ.

Пустив воду, Гена прижимается лбом к холодному кафелю стены и долго стоит так.

— Суки, суки, суки, — всхлипывает он. И вдруг начинает что есть силы хлестать себя по щекам. Стаскивает перчатки. Склоняется над раковиной. Рукоятка пистолета упирается ему в живот. Рыдая беззвучно, Гена в сердцах швыряет пистолет в ванну. Сует голову под кран. Поднимает ее, чтобы посмотреться в зеркало. Трет и без того красные глаза.

— Всё, всё, — успокаивает сам себя. Крестится. — Всё уже, всё...

"Просветленный", как говорят в таких случаях, Гена выходит в коридор, и в тот же миг на темя ему обрушивается изящная металлическая ваза. Та самая, что напоминала нам о Востоке.

ГОСТИНАЯ

Драматург, держась за сердце, полулежит на диване. Перекатывает языком таблетку во рту. Глубоко дышит носом...

Гена, связанный по рукам и ногам, сидит в кресле-качалке.

В ЗТМ — ИЗ ЗТМ

Драматург, несколько оправившийся уже от приступа стенокардии, проверяет крепость узлов, стягивающих Гену.

— Имитация ограбления — это я понимаю, — итожит он. — Имитация ограбления — это грамотно. А потом что?.. Расчленить на мелкие кусочки и в чемодан?.. Допустим. А чемодан с бренными останками куда?

Драматург заходит Гене за спину. Наклоняется к самому уху.

— Чемодан, спрашиваю, куда?!.. Неразговорчивый ты, — сетует хозяин квартиры и положения. И заклеивает горе(грабителю рот пластырем. Разворачивает кресло к зеркалу. — Вот как нужно было, лох необученный. Тебя что, Арнольдыч не учит, нет? Не воспитывает?.. Сам вижу, что не воспитывает.

Драматург, кряхтя, опускается на колени подле выпотрошенного чемодана. Закрывает крышку, снова открывает. Смотрит, поверх, на...

... Гену. А Гена в ужасе смотрит на пустой чемодан.

Поднявшись, Драматург потирает мизинцем под носом, как бы там росли усы. Взвешивает на ладони пистолет.

— Воспитание, оно и в Африке воспитание.

ПОРТ — УТРО (Кейптаун. Южно-Африканская Республика)

Словно выкипающее из гигантской кастрюли молоко, облака сползают по склонам Столовых гор прямо в пасть Атлантическому океану...

У ворот порта беседуют двое: молодой белый (белый — имеется ввиду цвет кожи; мы же в ЮАР) МАТРОС и чернокожий юноша шестнадцати лет — НГАМБО... Договорившись о чем-то, они расходятся: Матрос скрывается за воротами порта, а Нгамбо идет к старенькому "фольксвагену". Отъезжать не торопится...

Возвращается Матрос. В руке у него буханка ржаного черного хлеба. Подойдя к "фольксвагену", он шутливо тукает себя буханкой по голове, — дескать, черствая. Нгамбо расплачивается за хлеб и уезжает.

Не успевает Матрос дойти до ворот, как его останавливает полный, белый тридцатилетний мужчина — АЛЕКС.

— Russian? — спрашивает.

Матрос молчит.

— Вы русский? — с едва заметным акцентом повторяет Алекс.

— Можно сказать, что русский.

— Я могу купить черный русский хлеб у вас?

Матрос смотрит оторопело.

— Половинку найду.

Матрос снова появляется из ворот порта. В руке — полбуханки черного хлеба, на плече — спортивная сумка. Осмотревшись, идет к джипу. Алекс, не вылезая из автомобиля, расплачивается с ним.

Подождав, пока джип скроется из виду, Матрос достает из сумки, — битком набитой ржаным черным хлебом, — еще одну буханку и, помахивая ею, начинает прогуливаться взад-вперед по тротуару. Бизнес.

ДОРОГА — УТРО

Впереди — дорога. За рулем джипа — Алекс. На соседнем сидении — полбуханки черного хлеба.

У обочины стоит старый "фольксваген" с поднятым капотом. Чернокожий Нгамбо копошится в моторе. Чинит. Мимо проносится джип.

Нгамбо справляется, наконец, с поломкой и садится в машину.

Впереди — дорога. За рулем "фольксвагена" — Нгамбо. На соседнем сидении — буханка черного хлеба.

ДОМ МУЛАТА — УТРО

За накрытым столом, в ожидании трапезы, сидит компания чернокожих зулусов (Зулусы — коренное население ЮАР. Реплики персонажей, выделенные жирным шрифтом, произносятся на языке зулу). Идет бойкая беседа на родном языке — зулу.

На почетном месте — дюжий МУЛАТ лет сорока пяти.

Входит Нгамбо. Выложив на стол ржаную буханку, пробует резать ее столовым ножом, но нож соскальзывает. Кто-то протягивает ему электронож с зазубренным лезвием. Вжик! — и горбушка отпилена.

Мулат берет со стола бутылку русской водки ("теплая"), наливает водку в стакан, покрывает его ржаной горбушкой и ставит поминальный стакан на тумбочку — рядом с портретом Пахана.

— А то как нерусские, — подмигивает Мулат присутствующим.

Шутку встречают дружным смехом.

Мулат поднимает руку, и все враз замолкают. Встают.

— За папу, за дедушку, — провозглашает Мулат. И добавляет по-русски, — Царствие Небесное.

Пахан с портрета взирает на своих потомков.

ПОЯВЛЯЕТСЯ ТИТР: ПАХАН

Мулат демонстративно закусывает черным хлебом.

— Хуйня! — крякает удовлетворенно. Но, заметив смятение в рядах родни, меняет значение произнесенного слова на противоположное. — Охуительно, то есть...

Нгамбо толкает в бок своего младшего брата — ОТЫКИЛЕ (12).

— Папа опять перепутал, — улыбается.

— Однокоренные слова, — вступается за отца Отыкиле.

Тем временем в соседней комнате старая НЕГРИТЯНКА заряжает патронами автоматный рожок. Закончив, она вставляет рожок в автомат и кладет его на кровать — рядом с грудой уже готового к бою оружия.

Негритянка тяжело подымается с низкого стульчика и, вытирая о передник замасленные ладони, шаркает в комнату, где пируют мужчины. Делает Мулату знак.

— Посошок! — наполняет свою рюмку Мулат.

Родственники быстро выпивают, спешат в соседнюю комнату, разбирают там оружие, рассовывают его по спортивным сумкам и уходят.

Старая Негритянка принимается убирать со стола.

ВОЗЛЕ ДОМА МУЛАТА — УТРО

Мулат, Отыкиле и Нгамбо идут к небольшому грузовику, в кузове которого разместились взрослые зулусы. Мулат садится в кабину.

— Отец, я тоже хочу, — изъявляет желание старший сын.

— И — я, — не отстает от брата Отыкиле.

— В следующий раз, — обещает Мулат и, потрепав младшего по курчавой голове, захлопывает дверцу грузовика.

Старая Негритянка стоит возле окна. С привычной грустью смотрит она вслед отъезжающему грузовику.

— И только посмейте нагрянуть к Кэт! — грозит из кабины Мулат. — Сам породил, сам убью!

Последнюю фразу он выкрикивает на русском языке.

ТРЕХЪЯЗЫЧНАЯ ВЫВЕСКА НАД ВХОДОМ В КАФЕ:

Taberna Taverna Таверна

"КЕТ" "KАТ" "КЭТ"

КАФЕ — УТРО

Реплики персонажей, выделенные жирным курсивом, произносятся на английском языке.

Внутри пустовато — утро. Звучит легкая музыка. У входа дежурит ОХРАННИК. На маленькой сцене стоят зачехленные музыкальные инструменты: электроорган и барабаны.

За стойкой скучает белая девушка — АНЖЕЛИКА, 16 лет.

Ранний посетитель — МИШЕЛЬ (27 лет, белый) — сидит за столиком и, попивая кофе, с любопытством рассматривает внушительных размеров черно-белые фотографии, которые висят на стене.

На снимках — какие-то люди в морской форме вповалку лежат под стойкой бара и у столиков. Не вызывает сомнения, что все они мертвы.

Под фотографиями интригующая надпись на английском языке:

ХОЧЕШЬ УЗНАТЬ ЭТУ ИСТОРИЮ? ЗАПЛАТИ ДОЛЛАР!

Достав доллар, посетитель подходит к девушке за стойкой.

— Это реальные снимки, — опережает его вопрос Анжелика и, приглушив звучание магнитофона, объясняет. — Этим снимкам почти пятьдесят лет. А снимал мой покойный дедушка — хозяин этого заведения...

Мишель расплачивается за информацию.

— Пятьдесят лет? — изображает он удивление. — Еще чашку.

— Пятьдесят лет назад здесь разыгралась настоящая трагедия, — исполняя заказ, щебечет Анжелика. — Английские моряки что-то не поделили с французами и всех перестреляли. Всех-всех-всех. Дедушка насчитал четырнадцать трупов...

Одна из фотографий, что на стене, "оживает"...

ТАМ ЖЕ — НОЧЬ (Середина 50-ых гг.)

Под стойкой бара лежат поверженные французские моряки.

— ... двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Че-тыр-над-цать.

Это — Пахан пересчитывает трупы. Вот он подходит к покойникам и поправляет одному из них руку. Потом, перематывая пленку фотоаппарата, возвращается на точку съемки. Вспышка!

— Ол райт! Стенд ап! Штее ауф!

"Убитые" подымаются с полу. Отряхиваются. Посмеиваются. Пахан отсчитывает каждому по три доллара. Благодарит:

— Сенкью.. сенкью.. сенкью...

ТАМ ЖЕ — УТРО (наше время)

— Дедушка и сам еле спасся. Он даже песню об этом сочинил, — сообщает посетителю Анжелика.

— О! А я как раз собираю фольклор, — заигрывает Мишель. — Я, можно сказать, большой специалист по фольклору. Напойте мне этот chanson.

— У вас странный акцент, — замечает внука Пахана.

— Французский, — улыбается француз. И, скроив страшную смешную рожу, нашептывает девушке. — И, может быть, мой прадед был одним из тех тринадцати несчастных французов, свидетелем гибели которых столь счастливо стал ваш дедушка.

— Четырнадцати, — готова уже рассмеяться Анжелика.

— Тем б(л(ш(я вероятность, что мой прадед был среди них. Спойте, — повторяет свою просьбу Мишель.

В это время чей-то приятный баритон окликает девушку:

— Анжелика!

Из подсобки появляется Алекс (это он покупал хлеб у матроса).

— Анжелика, мы закрываемся, — напоминает он и идет к охраннику.

— Это — мой дядя, — словно бы оправдывается перед клиентом девушка (ей нравится француз). И тут же, не желая быть уличенной в проявившемся вдруг интересе, сухо называет цену. — С вас ...надцать ранд (Ранд — денежная единица ЮАР).

— Вы всегда так рано закрываетесь? — удивляется Мишель, доставая деньги

— Сегодня самый короткий день в году, — неопределенно отвечает Анжелика и, поймав в ладошку солнечный зайчик, удерживает его на одно мгновение (стоп-кадр).

— У тебя очень французское имя, Анжелика.

— Дедушка назвал.

— Мишель, — представляется Мишель. — Я буду ждать тебя в машине. Меня очень занимает местный фольклор.

— Анжелика! — снова Алекс.

— Мне нужно десять минут, — сразу обоим строго отвечает девушка.

Кинув на француза оценивающий взгляд, Алекс прикрывает за собой дверь. Пройдя коридором, он оказывается...

... В КЛАДОВКЕ.

К стене прислонена устаревшая, но еще актуальная здесь вывеска: Only white (Только для белых), а вдоль стены выстроились в ряд футляры из-под музыкальных инструментов.

Алекс открывает футляр саксофона. Внутри лежит автомат АКМ. В футляре из-под гитары тоже — автомат. Удостоверившись, что во всех футлярах спрятано оружие, Алекс направляется в...

... КОМНАТУ, обставленную казенной мебелью.

В комнате шестеро белых мужчин. Старшего, сорокалетнего, зовут ЭДМ(Н.

На столе — возле портрета Пахана — стоит стакан водки, покрытый по русскому обычаю куском черного хлеба.

— Через десять минут можем трогаться, — информирует Алекс.

— Через пятнадцать для верности, — смотрит на часы Эдмон.

И все смотрят на часы.

— Анжелика? — волнуется Эдмон.

— Я к ней Мишеля приставил. Присмотрит, — Алекс достает сигарету из пачки, хлопает себя по карманам, ищет на столе. — Здесь спички лежали. Никто не видел?

Эдмон бросает Алексу зажигалку. Тот ловит ее, прикуривает.

— Вот здесь лежали. Точно помню....

— Дарю, — отмахивается Эдмон.

— Дело не в зажигалке, — раздраженно произносит Алекс. — Вот на этом самом месте лежал коробок спичек... Я же не сумасшедший.

— Алекс, уймись, — советует ему РОДСТВЕННИК постарше.

— Нет, но... — Алекс еще раз ощупывает свои карманы. — Вот здесь лежал, точно помню... Полный коробок спичек. Почти...

Все смотрят на него, но его не слушают. До него ли, право?

КОРИДОР.

Анжелика, идя по коридору, слышит голоса мужчин из комнаты.

КОМНАТА.

Мужчины разговаривают уже по-русски (с акцентом, конечно).

— Эдмон! — взывает Родственник. — Скажи этому мудаку, чтоб он заткнулся! Я тебе целый контейнер спичек куплю! Хочешь?! Очень много!

— Ты просто не понимаешь, —старается объяснить Алекс. — Дело же не в спичках... Дело в том, что я точно помню, как положил их на это самое место. Я не крейзи... И потом, спички более стильная вещь.

— Чем — что?!

— Чем — зажигалка.

— Пора, — прерывает дебаты Эдмон.

Все встают.

КАБИНЕТ НОТАРИУСА — ДЕНЬ

Пакет с завещанием — в руках у НОТАРИУСА (60, белый).

Нотариус сидит во главе длинного Т-образного стола. По правую руку от него расположились белые потомки Пахана. По левую — черные.

У белых в ногах — футляры из-под музыкальных инструментов, у черных — спортивные сумки.

В кабинете, кроме наследников и Нотариуса, присутствуют еще ПОНЯТЫЕ, ДВОЕ АДВОКАТОВ и КОМИССАР полиции. Все напряженно ждут.

Мулат пристально наблюдает за Алексом, который нервно ощупывает свои карманы.

— Господа, — звучит бесцветный голос Нотариуса. — Мой долг напомнить вам, что столь длительная, десятилетняя, отсрочка оглашения завещания вызвана непременным условием, которое поставил перед наследными сторонами покойный мистер Топоркофф. А именно: в течение десяти лет со дня его смерти наследные стороны не должны совершать в отношении друг друга актов насилия, как то: убийство, ограбление, кража, изнасилование, избиение, а равно и другие противоправные действия... Господин комиссар. Вы подтверждаете, что за десять лет, минувших со дня смерти мистера Топоркофф, никто из членов наследных семей не был привлечен к ответственности за противоправные действия в отношении друг друга?

— Подтверждаю, — отвечает Комиссар. — Было, правда, по два несчастных случая с каждой стороны, но ни уголовных, ни гражданских дел против сторон не возбуждалось.

Эдмон и Мулат пронзают друг друга жёсткими взглядами.

Мулат поводит глазами в сторону Комиссара полиции, потирает пальцами, как бы спрашивая Эдмона: "приплатился?"

Эдмон едва заметно кивает и, в точности повторив жест Мулата, задает ему тот же безмолвный вопрос.

И Мулат кивает.

— Текст завещания составлен на четырех языках: на английском, на африкаанс, на зулу и на русском...

Вскрыв пакет, Нотариус достает оттуда конверт и видеокассету. Читает надпись на конверте:

— Здесь просьба. Перед оглашением полного текста — продемонстрировать эту видеозапись. Никто не возражает?

Нотариус протягивает кассету понятому.

Все сидят, уставившись на экран телевизора. (Мы не видим происходящего на телеэкране; мы видим только живых).

— Дети мои... — звучит взволнованный голос Пахана, — если сегодня... Если спустя десять лет, кхм... Если вы снова видите и слышите меня, и... Волнуюсь... Нет, не могу так, — переходит на английский. — Уильям, оставьте, пожалуйста, камеру включенной и удалитесь в соседнюю комнату... Поторопись, Вилли!

Нотариус за столом вздрагивает.

— Это он — мне... А вон и я, — показывает на телеэкран. — Вон, пошел, пошел... Сделаете мне копию? — просит он у наследников.

— Вилли, ты еще здесь? — голос Пахана. — Если живой, конечно... Живой, живой. Ты ведь еще крепкий старик. Да, Вилли?

Нотариус — растерян. Встает.

— Не забудь завещание, Вилли, — напоминает ему с того света Пахан.

Нотариус забирает со стола конверт с текстом завещания и, слушая голос Пахана, медленно идет к выходу.

— Господ понятых, адвокатов и кто там еще — тоже прошу на десять минут покинуть кабинет... Десять минут никого не спасут. Это — личное, господа... Дети мои, — продолжает Пахан на русском, — пока суть да дело, нажмите паузу, я пережду.

НА ТЕЛЕЭКРАНЕ — застывший в стоп-кадре Пахан. Он — глубокий старик. Слышны шаги покидающих кабинет официальных лиц.

Теперь всё свое внимание мы сосредоточим только на Пахане.

— Дети мои, — оживает лицом покойный. — У нас говорят: "Мы хорошо н( жили, пусть хоть дети наши порадуются"... Я очень виноват перед вами, но вы должны понять и простить меня за столь суровое испытание. Все вы — плоть моя и кровь, и мне страшно умирать с мыслью, что когда-нибудь вы перебьете друг друга. Десять лет — это много, но зло, которое в вас, может затаиться и на больший срок. Но я верю, что всё не напрасно. Всё — не напрасно. И, веруя, вручаю вам общее дело, ибо только общее дело способно сплотить людей. Тем более, что дело прибыльное, а риск минимальный. Пусть двое, черный и белый, станут у дверей на стрёме... Теперь — ахтунг! В кабинете, где вы, надеюсь, сейчас находитесь, в стену вмонтирован сейф. В нем, старый жулик Вилли хранит алмазы, которые он украл у известного коллекционера лет пятнадцать тому назад. Я веду отсчет от своего времени, — вводит поправку Пахан. — Все эти годы алмазы хранились у него в кабинете, и еще десять пролежат: Вилли и сам жуткий коллекционер, только бы не помер до срока... Терпение, я — контролирую, — стучит по часам. — Сейчас я назову место и код, но! как только вы откроете сейф, изнутри зазвучит траурная музыка, Шопен. Я учел это... Анжелика! Анжелика, ангел мой, иди к дедушке...

На колени Пахану забирается его шестилетняя ВНУЧКА — Анжелика. Пристраивается поудобнее. Пахан смотрит в объектив.

— Итак. Я называю код, вы врубаете телевизор на полную громкость, и — за дело.

ПРИЕМНАЯ — ДЕНЬ

В приемной маются изгнанные из кабинета официальные лица. Вдруг из-за двери начинают звучать вступительные аккорды мелодии, и грудной мужской голос выводит.

— В Кейптаунском порту, С какао на борту "Жаннета" оправляла такелаж, — выводит грудной мужской голос.

— Но прежде чем уйти В далекие пути, — вторит ему ангельский голосок шестилетней Внучки Пахана. — На берег был отпущен экипаж...

— Идут сутулятся, — поют они вместе, — Вливаясь в улицы...

Поначалу все молча слушают. Комиссар полиции первым справляется с шоком:

— Они там что — репетируют?

— Это с пленки, — объясняет Нотариус. — Последняя воля, помирить хочет...

Комиссар полиции незаметно крестится. Католик.

ДОМ МУЛАТА — ДЕНЬ

Смахнув пыль с портрета Пахана, старая Негритянка набирает телефонный номер. Слушая прерывистые гудки, она смотрит в окно на...

... своих внуков, которые возятся во дворе с "фольксвагеном".

— Бабуль! — кричит с улицы Отыкиле. — У нас афиш с Томасом сколько осталось?

Бабушка сворачивает в рулон фотоафиши к спектаклям "Отелло" и "В Кейптаунском порту...", подает их через окно внуку.

В "ФОЛЬКСВАГЕНЕ" — ДЕНЬ

Отыкиле бросает фотоафиши на заднее сидение "фольксвагена", а сам садится вперед, — к брату.

— Не взяли нас, — сетует Отыкиле.

— И правильно сделали, — пробует ключ зажигания Нгамбо. — Ты пойми. Если сегодня всех убьют, кто завтра в аэропорт поедет, Томаса встречать? Он наш старший брат, и мы должны уважать его.

— Да понимаю я.

— С ним же люди: артисты, режиссер, писатель, — терпеливо объясняет Нгамбо. — Всех встретить нужно, разместить... Считаю, что перед спектаклем неплохо было бы "Отелло" перечитать, — заканчивает нравоучительно.

— Только ведь перечитывали, — канючит младший брат.

Автомобиль трогается с места.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ (Санкт-Петербург)

На полу валяется порванная фотоафиша к спектаклю "Отелло".

Грабитель Гена привязан к креслу-качалке. К затылку приставлен пистолет.

— Воспитание, оно и в Африке — воспитание, — молвит Драматург, снимая пистолет с предохранителя. — Телевизор выключать тоже не следовало. — И, взяв в свободную руку пульт, включает телевизор.

ОТКОС — ОТКРЫТОЕ КАФЕ — ДЕНЬ (Средняя полоса России)

Со смотровой площадки открывается чудный вид на Стрелку: две реки, пронеся воды каждая под своим мостом, сливаются в одну.

Усатый, стоя в дверях ПАЗика, встречает отлучавшихся в туалет мальчишек. Прежде чем впустить их в автобус, заставляет каждого дыхнуть на себя: проверяет — курили они или нет.

— А ты в ангелов веришь? — глядя на детей, спрашивает Моряк у Ветерана.

— Я материалист, — вздыхает тот.

— А дети у тебя были? — Моряк не сводит глаз с детей.

— Есть, — еще горше Ветеран вздыхает. — Я прадед уже. Два года уже как прадед, а правнучку свою так ни разу и не видел. На фото только.

Он тянет руку к нагрудному карману и сразу же опускает.

— Покажи, покажи, — понимает его жест Моряк.

Ветеран достает портмоне и оттуда уже — снимок.

— Хорошенькая, — хвалит Моряк.

На снимке — малютка двух лет сидит между родителями, мамой и папой. В папе мы без труда признаем Гену, грабителя.

— Внук? — тычет в Гену пальцем Моряк.

— Зять, — отвечает Ветеран. — Они в Ленинграде живут, в Петербурге. На солидной фирме работают, по компьютерам...

— Ой, я в них ничего не понимаю, — успевает вставить Моряк. Зачем сказал — сам не знает.

— Квартиру недавно купили, машину, — продолжает Ветеран. — А приехать, навестить — недосуг. Так и помру, не повидав. Скоро уже.

— А ты сам себе ребеночка сделай, — подбадривает его Моряк. — Заведи себе молодуху, поешь витаминов и того...

— Хамит, хамит, — неизвестно кому жалуется Ветеран. — Скабрезничает, скабрезничает...

— Седина — в бороду, бес — в ребро, — философски, как притчу, выдает Моряк. — Тьфу, тьфу, тьфу...

Стушевавшись вдруг, затягивается папиросой. Но та не горит.

— Вспоминает кто-то, — смотрит на окурок Моряк.

Визжат тормоза. Старики разом оборачиваются и видят, как...

... совсем рядом останавливается микроавтобус.

Продавец за прилавком приглушает звучание музыки.

Усатый поднимает голову.

— Работаем! Живо! — приказывает он и первым срывается с места.

Из "ПАЗика" выпрыгивают мальчишки и бегут за Усатым. Миновав нашу парочку, они пробегают еще и выстраиваются в шеренгу. Усатый, беззвучно шевеля губами, идет вдоль. Останавливается. Поднимает руки на уровень груди. Неестественно изогнув шею, смотрит в противоположную сторону и, дождавшись, по-видимому, чьего-то указания, вдохновенно взмахивает руками. И сей же миг из шеренги на шаг выходит Виталик, набирает в легкие воздуху и запевает тонким, пронзительным, продирающим до мозга костей, ангельским голосом.

— Э-э-э-э-э-й, ухнем! Э-э-э-й, ухнем! Е-е-еще разик, да еще раз!

— Ай-да, да ай-да! — вступает хор мальчиков. — Ай-да, да ай-да! Еще разик, да еще р--а-аз!

Усатый дирижирует. Рядом останавливается парочка: ДАМА — режиссер телевидения и ОПЕРАТОР с видеокамерой на плече.

— Ветеранов, ветеранов сними, — шепчет Оператору Дама.

Оператор панорамирует камерой на ветеранов. Изображение становится телевизионным.

КВАРТИРА ДРАМАТУРГА — ДЕНЬ (Санкт-Петербург)

Экран телевизора: Усатый дирижирует детским хором. Зеленая линия громкости звука — на пределе.

Драматург, сидя на чемодане, непрерывно жмет на одну и ту же кнопку пульта, но, видимо, не на ту, ибо голоса не смолкают:

— Айда, да айда! Айда, да айда! Еще разик, да еще ра-а-з!

Связанный, с заклеенным ртом Гена в кресле-качалке явно не врубается в мизансцену.

ОТКОС — ОТКРЫТОЕ КАФЕ — ДЕНЬ

— Стоп! Снято! — командует Дама(режиссер. — Всем спасибо!

Но дети продолжают петь. Усатый дирижирует.

— Спасибо, Дмитрий Константинович. Снято.

Усатый потерянно опускает руки, и хор голосов теряет стройность.

Причесываясь, Дама быстро-быстро говорит Усатому:

— В три, в девять и в полночь смотрите себя в новостях на первом канале. За деньгами в Понедельник, — и Оператору уже. — Идем туда.

Они идут к краю откоса. Дама-режиссер стаёт на фоне реки и начинает быстро говорить в объектив видеокамеры.

Усатый, мешкая, смотрит на Даму. Потом оборачивается к хору. Дети приуныли. Виталик вот-вот расплачется от обиды.

И тогда Усатый... взмахивает руками.

Виталик, закрыв глаза, самозабвенно выводит свою партию.

Вступает хор.

Усатый дирижирует истово!

Моряк отводит взгляд.

— Половинка-то ваша, — замечает ему взволнованный Ветеран.

— Что? — смаргивает Моряк.

— Сами же говорили, — наливает себе из фляжки Ветеран, — что дирижер этот на одну из половинок вашей смерти похож.

— На лучшую половинку, — произносит Моряк и выпивает предназначенную Ветерану водку. Замирает в ожидании.

— Сейчас помрешь, — выдыхает Ветеран.

Моряк осторожно поводит головой, словно проверяя — жив ли?

— Слова спиши, — несильно пихает его в бок Ветеран.

— А записать есть на чем?

На стол ложится записная книжка. Моряк вставляет в ухо наушник, включает в кармане плеер. Диктует:

— В Кейптаунском порту С какао на борту "Жаннета" оправляла такелаж...

— Жаннета — с двумя "тэ"? — поднимает голову Ветеран.

— С двумя "эн", — подсказывает Моряк.

Ветеран старательно записывает.

УЛИЦА ГОРОДА — ДЕНЬ (Санкт-Петербург)

В окуляре — подъезд "сталинского" дом, куда был заслан Гена.

Двое Одинаковых подустали уже ждать. Второй, прильнув к обернутому в газету прицелу, смотрит в окуляр.

— Пойду отолью, — переминается с ноги на ногу Первый. Уходит.

Второй разворачивает прицел обратной стороной и снова заглядывает в окуляр: солидный дом отдалился значительно.

Шаги за спиной.

— С облегчением, — бросает за спину Второй Одинаковый и оборачивается вместе с прицелом.

В окуляре — искаженные оптикой — вспухший ствол пистолета, сцепленные на рукоятке пальцы и маленький такой Гена.

Бандит опускает прицел. Гена держит пистолет в вытянутых руках.

— На колени, отморозок! — кричит срывающимся дискантом.

Кто-то из прохожих тормознулся на крик и пошел дальше.

Второй Одинаковый не двигается с места. Гена облизывает пересохшие губы, и в тот же миг сильнейший удар в ухо валит его на асфальт. Это вернулся, отлив, Первый Одинаковый.

Второй приседает, чтобы поднять пистолет, но тут в арку врывается белая "Нива" и буквально размазывает бандитов по стене.

За треснувшим лобовым стеклом — лицо Драматурга.

По асфальту катится выпавший из газеты оптический прицел.

НА КРЫШЕ ДОМА — ВЕЧЕР

Недавние противники — Драматург и помилованный им Гена — обосновались теперь на плоской крыше жилого дома.

Гена смотрит сквозь прилаженный к пистолету прицел на...

... окна в доме напротив. В окуляре — наполовину зашторенное окно без каких-либо признаков жизни.

— Арнольдыч — сука, — трет натруженный глаз Гена.

— Дай, — просит Драматург и, положив ствол пистолета на сгиб локтя, направляет его в другую сторону, на набережную реки Фонтанки.

В перекрестье прицела — Большой Драматический театр (БДТ). Возле театра толпится народ.

— У людей — премьера, — вздыхает Драматург.

Молчат, глядя в разные стороны, прислушиваясь невольно к мерному поскрипыванию самодельного флюгера, на котором, бликуя, тоже поворачивается — вырезанное из металлической пластины солнышко.

— Пришел, кажется, — шепчет Гена. — Пришел, пришел.

Драматург вскидывает пистолет и сразу же стреляет.

Дребезжит разбитое стекло.

— Готов, — ошеломленно выдыхает Гена.

— Уходим, — бросает пистолет Драматург и первым бежит к чердачному проему. Гена — следом.

НАБЕРЕЖНАЯ ФОНТАНКИ — САЛОН "НИВЫ" — ВЕЧЕР

Возле Большого Драматического Театра полно народу. Гена сбрасывает газ, объезжая толпу. Драматург, глаза долу, надвигает на лоб кепку. Живой классик не желает быть узнанным театралами.

— Хорошо вам, — завидует ему Гена. — Сядете утром в самолет и улетите в свою Африку... А в Африке, а в Африке, на черной Лимпопо.., — вздыхает. — Хорошо вам.

— Чего хорошего-то? Там сейчас зима, — Драматург еще туже натягивает кепку. — Не поеду я никуда. Решено.

Соучастники едут некоторое время молча. Потом Драматург спрашивает:

— А ты правда — театральный критик?

— Нет, конечно, — отвечает Гена.

НОТАРИАЛЬНАЯ КОНТОРА — ДЕНЬ (Кейптаун. ЮАР)

Утомленный Нотариус заканчивает читать завещание:

— И, наконец: третью часть имущества и денежных средств наследуют граждане СССР... удивлен кхм...

— Я выражаю протест! — мигом реагирует Черный Адвокат. —Страны с таким названием не существует!

— Я поддерживаю протест! — не отстает его белый коллега.

Нотариус поднимает руку, требуя внимания. И продолжает:

— ... наследуют граждане СССР, подданными какой бы страны они не являлись на момент оглашения завещания...

Нотариус обводит всех взглядом и зачитывает еще раз:

— Подданными какой бы страны они не являлись на момент оглашения завещания.

И белые и черные наследники Пахана возмущены вопиющим поступком покойного.

ВОЗЛЕ НОТАРИАЛЬНОЙ КОНТОРЫ — ДЕНЬ

Автомобиль Мишеля стоит так, чтобы было видно нотариальную контору. За рулем — Мишель, рядом — Анжелика. Ждет, прижав к щеке телефонную трубку. Волнуется.

— Тетя Айри? — говорит она на русском — Тетя Айри, это — Анжела...

ДОМ МУЛАТА — ДЕНЬ

На другом конца провода — пожилая Негритянка:

— Здравствуй, детка. Ты где пропала? Я телефон оборвала...

ДИАЛОГ ПО ТЕЛЕФОНУ:

АНЖЕЛИКА (взволнованно). Тетя Айри, они еще не выходили.

НЕГРИТЯНКА. Не переживай, детка, появятся. Ты всё успела?

АНЖЕЛИКА. Всё-всё-всё. Как дедушка завещал.

НЕГРИТЯНКА. Успокойся, девочка. Старая Айри тоже без дела не сидела. Я им холостыми зарядила и еще бойки подпилила, на любой... как это по-вашему?.. На любой пожарный случай.

АНЖЕЛИКА (улыбается). Представляешь?! Откроют они свои футляры, а там!.. саксофон, аккордеон, флейта и прочая хрень! (сгибает в локте руку) Хрен им! Правильно, тетя Айри?

Судя по реакции Мишеля, русский он понимает вполне.

НЕГРИТЯНКА (ласково). Не ругайся, детка, не надо...

АНЖЕЛИКА. Тетя Айри, а ты моего дедушку сильно любила?

ДОМ МУЛАТА — ДЕНЬ

— А как его не любить? — Негритянка с опаской косится на портрет Пахана. — Прощай, детка... И не ругайся плохо, ты же девушка.

ВОЗЛЕ НОТАРИАЛЬНОЙ КОНТОРЫ — ДЕНЬ

Первыми из дверей конторы выходят черные наследники. Забравшись в грузовик, уезжают... Белые появляются позднее. Тоже рассаживаются по машинам. Алекс, идя последним, ощупывает свои карманы.

В АВТОМОБИЛЕ — УЛИЦЫ ГОРОДА — ДЕНЬ

Головную машину ведет Эдмон. Он явно недоволен исходом дела. Алекс сидит на заднем сидении, зажав меж колен футляр саксофона.

— Поделил папочка, — возмущается Эдмон. — Раз-два-три, раз-два-три. Мало нам черномазых?

Алекс молчит. Он незаметно ощупывает свои карманы, потом осторожно отпирает замки футляра, шарит внутри. Меняется в лице. Защелкивает замки. Долго смотрит в окно... Снова проверяет футляр. Снова смотрит в окно. Тянется к Эдмону. Говорит монотонно, по-русски.

— Эдмон, я, кажется, серьезно болен. Утром — эти спички, Эдмон...

— Fuck off!

— Синдром спичек, Эдмон, — ставит себе диагноз Алекс. — Проверь, пожалуйста, мой футляр, Эдмон...

Головная машина белых резко тормозит.

ГРУЗОВИК — УЛИЦЫ ГОРОДА — ДЕНЬ

В кабине, рядом с черным ВОДИТЕЛЕМ сидит злой(презлой Мулат.

— Дискриминация, — переживает он. — Ди-скри-ми-на-ция!

— А я считаю, что дядя Вася по справедливости разделил. На троих, — высказывает свое мнение Водитель. Добавляет на русском. — Всем сестрам по серьгам.

— У нас очень большая семья, — вздыхает Мулат. — Слишком большая. Просто охуи... — он размышляет секунду над смысловыми значениями однокоренных слов и... выходит из положения. — Как селедок в бочке!

В кузове грузовика трясутся пятеро чернокожих потомков Пахана.

— Лично я в Россию лететь отказываюсь, — заявляет молодой КРОВОЖАДНЫЙ зулус. — Томас пишет, там преступность очень высокая, а я неуравновешенный...

— А мне хочется, — возражает ему СЕДОЙ зулус. — Зима, пурга, иней...

— У них там сейчас лето, — обламывает его Кровожадный.

— То-то и оно, — грустит Седой.

— Ладно, пусть — я, — соглашается Кровожадный. — Только я не ручаюсь, что я их там не грохну. У нас своих белых, как грязи... О! Легки на помине, — показывает на дорогу. — Долго жить будут. Э-эх!

Кровожадный встряхивает сумкой с небоеспособным оружием внутри.

— Поспешишь — людей насмешишь, — одергивает его Седой.

Два легковых автомобиля догоняют грузовик. И чем ближе они, тем явственней звучит лихой мотивчик "В Кейптаунском порту..."

Из окна головной машины торчит раструб саксофона.

Кровожадный зулус вертит бедрами в такт музыке.

КЕЙПТАУНСКИЙ ПОРТ — ДЕНЬ

Русский Матрос стоит у ворот порта. Под мышкой — буханка черного хлеба, в глазах — безнадёга. Бизнес у него совсем не клеится.

К обочине подруливает старенький "фольксваген". Из машины выбираются Нгамбо и Отыкиле. Вымазав придорожный столб клеем, они расправляют на нем театральную афишу. И еще одну.

Матрос подходит ближе, надеясь привлечь внимание подростков, но те уже закончили свое дело и возвращаются к автомобилю.

На столбе подсыхают две фотоафиши Санкт-Петербургского театра-студии: "Отелло" и "В Кейптаунском порту..."

Матрос рассматривает их. Надкусывает буханку. Он голоден.

НА КРЫШЕ ДОМА — БЕЛАЯ НОЧЬ (Санкт-Петербург)

Отстреленная гильза — на ладони у СЛЕДОВАТЕЛЯ.

Крыша жилого дома, где несколько часов назад Драматург и Гена, замышляя недоброе, стерегли Арнольда Арнольдовича, оккупирована теперь отрядом омоновцев.

Следователь перекатывает гильзу по ладони.

— Всё по уму. Специалист работал — одним выстрелом.

Следователь заглядывает в окуляр оптического прицела.

В окуляре — разбитое окно, освещенной несмотря на белую ночь квартиры. По квартире снуют люди в милицейской форме.

Прицел переползает на окна двумя этажами выше. Там работает телевизор. Меняются кадры на телеэкране: Усатый дирижирует детским хором, что-то лопочет Дама-режиссер, старики — за столиком... Звуков не слыхать, — далековато.

КОРИДОР БОЛЬНИЦЫ — НОЧЬ (Средняя полоса России)

За столом дежурного, положив голову на руки, спит врач Наташа. В майонезной банке стоит белая гвоздичка — подарок Моряка.

КВАРТИРА УСАТОГО — НОЧЬ

Тусклая лампочка торшера освещает лицо Усатого. Руки за голову, в одежде, он лежит на неразобранной кровати.

Из-за стены доносится приглушенное пение его юных подопечных. Потом старческий женский голос зовет из-за двери:

— Мить! Митя! Иди скорей, тебя опять по телевизору показывают!.. Митя!

— Тетя Катя, я сплю! — Усатый поворачивается лицом к стене. Протянув руку к торшеру, выключает его. Свет гаснет. А на стене, непонятно откуда взявшиеся, остаются крапинки света. Солнечного. Ночью.

ОКРАИНА — РАННЕЕ УТРО (1945г. Дальний Восток)Дети волокут тачку по насыпи. Девочка, впрягшись в нее, а младший Брат, толкая сзади.

В тачке наскоро перевязанный обмотками лежит раненый Пахан.

— Я больше никогда за дровами не пойду, — бурчит ребенок.

— Еще раза три только сходим, зато всю зиму в тепле, — уговаривает его сестра.

— Всё равно печка дырявая, — ежится, как от холода, мальчик.

— Переложу, — шевелит спекшимися губами Пахан. — Переложу.

— А как он ее переложит? — спрашивает Брат. — Она же железная...

— Подтолкни, — просит сестра.

Дети налегают на застрявшую в выбоине тележку.

— Э-эй, ухнем!

Две крохотные фигурки идут вдоль железнодорожного полотна, удаляясь, а в воздухе звучат сразу две мелодии:

"Эй, ухнем..." и "В Кейптаунском порту..."

Они не спорят — эти две мелодии; они звучат вместе и попеременно.

Рельсы, спутываясь здесь, образуют подобие паутины...

КОНЕЦ

Нижний Новгород, Москва. 1997

Автор сценария и режиссер: Александр Велединский

129301, Москва, ул. Б.Галушкина, 7, к. 1611

916-61-12 доб. 406

"В Кейптаунском порту..."

(песня неизвестного автора)

I.

В Кейптаунском порту

С какао на борту

"Жаннета" оправляла такелаж.

Но прежде чем уйти

В далекие пути

На берег был отпущен экипаж.

Идут, сутулятся,

Вливаясь в улицы,

И клеши новые

Ласкает бриз!

Они идут туда,

Где можно без труда

Найти себе и женщин и вина,

Где всё повенчано

С вином и женщиной,

Где юбки новые трещат по швам!

II.

А ночью в тот же порт

Ворвался пароход

В сиянии своих прожекторов,

И, свой покинув борт,

Сошли гурьбою в порт

Четырнадцать французских моряков.

У них походочка —

Как в море лодочка,

А на пути у них

Таверна Кэт !

Они пришли туда,

Где можно без труда

Найти себе и женщин и вина.

Где пиво пенится,

Где пить не ленятся,

И юбки новые трещат по швам...

III.

Зайдя в тот ресторан,

Увидев англичан,

Французы стали все разозлены,

И кортики достав,

Забыв морской устав,

Они дрались, как дети Сатаны!

Но спор в Кейптауне

Решает браунинг,

И англичане

Начали стрелять.

Война пришла туда,

Где можно без труда

Найти себе и женщин и вина.

Где пиво пенится,

Где пить не ленятся,

Где юбки новые трещат по швам.

IV.

Когда пришла заря,

В далекие моря

Отправился французский пароход.

Но не вернулись в порт

И не взошли на борт

Четырнадцать французских моряков.

Не быть им в плаваньи,

Не видеть гавани,

Их клеши новые

Залила кровь.

Им не ходить туда,

Где можно без труда

Найти себе и женщин и вина.

Где всё повенчано

С вином и женщиной,

Где юбки новые трещат по швам...

.