Высоцкий Аркадий

при участии Н.Гейко

НА ДАЛЕКОМ ПОЛУСТАНКЕ...
несколько дней из жизни телеграфиста.

заявка на киносценарий

Где-то в таежной дали, куда не дотянулись могучие линии ЛЭП, там, где редко пройдет и заблудившийся геолог, потому что там ничерта нет и искать ему нечего, а если и пройдет, то оглядевшись, плюнет и скажет, гоня комаров:

- От, глухомань чертова, медвежий угол... Даже магазина нет.

И уйдет обратно в тайгу, по медвежи треща сучьями... В этой богом забытой земле проходит железнодорожная ветка. Откуда и куда она ведет, она и сама не знает. Прямо посередине этой ветки, в точке, равноудаленной и от начала ее и от конца есть маленький полустанок. У переезда стоит будочка. Из трубы валит дым. У дверей на заваленке сидит телеграфист Дима и курит папиросу.

Раз в сутки мимо переезда проезжает таварный состав. Два раза- пассажирский. Утром и вечером пробегает дрезина на дизельном ходу, которая развозит по домам путевых обходчиков, охотников и экспедиторов с товарного состава. В эти моменты полустанок оживает. Стучит телетайп в закутке у двери. Валит пар из носика закоптелого чайника, в котором Дима варит для гостей чай. В единственной комнатке за досчатым столом появляются замерзшие и усталые люди, которые пьют водку и делятся последними новостями. Потом состав уходит и все здесь замирает. Дима выходит из будки, закуривает папиросу и, садясь на заваленку, погружается в воспоминания и мечты.

И Дима и телеграфный аппарат и телефон существуют здесь не сами по себе. Их посредством осуществлена зыбкая связь с внешним миром расположенного при полустанке небольшого поселка. В поселке есть магазин, принятый вышеупомянутым геологом по пьяному делу за гумно, больница- тире санэпидемстанция- тире ветлечебница, где работает доктор Шилло, приятный сорокалетний мужчина сплошь покрытый курчавой бородою, и начальная школа- тире детсад, с единственной учительницей Верой Николаевной, его женой.

Иногда Диме повезет и он встретится взглядом с Верой Николаевной, случайно столкнувшись с ней в поселке или в поле, когда она ведет свой класс на экскурсию. Она сидит в высоких злаках промеж цветов медуницы и лютика в венке из того и другого и читает книгу, надкусывая помидор, а дети кругом нее затевают свои собственные игры... Сердце Димы, пронзенное коварной стрелой, подпрыгнет до самого подбородка.

Или он случайно пройдет мимо школьных окон, настежь открытых по случаю июльской жары, и вдруг остановится, как вкопанный, заслышав певучий голос... То Вера Николаевна на фоне стенных портретов Герцена и Магеллана читает отрокам вслух из поэта Пушкина о рыбаке и его рыбке. И заслушавшись, Дима вдруг почувствует, как все его существо наполняется тоской и тревогой...

Главное, что она столь прекрасна и непреступна, словно сошла с экрана режиссера Бергмана, и совершенно никому в поселке непонятно, где же доктор Шилло сподобился найти такую прелесть!

Будучи человеком взрослым и даже начитанным, Дима вот уже три года каждый божий вечер, ворочаясь на скрипучей койке под стук телеграфного аппарата и крики ночных птиц, задает себе мучительный вопрос:

Почему он тогда, перемещаясь через бескрайнюю тайгу в расхлябаном плацкартном вагоне по направлению к своей тетушке, вздумал навестить в промежутке между семестрами последнего года аспирантуры, чтобы в тишине провинциального городка листать мудрые фалианты пыльных библиотек, выбирая тему для курсовой, и, покуривая в библиотечной курилке, решить под шелест страниц мучительный вопрос о смысле жизни- почему, он, глянув с верхней полки на вновь вошедших пассажиров в одну секунду потерял покой и сон и, как мальчишка, сошел за ними с поезда в неведомое?

Он задает себе этот вопрос и, улыбаясь в полусне, обьятый божественными грезами о Вере Николаевне, шепчет:

- Это любовь...- и засыпает, и губы его пылают во сне огнем этих слов...

Утром приходит почта. Крепкая толстая женщина Соловьева сбрасывает Диме с поезда джутовый мешок с корреспонденцией из райцентра.

- Димочка, миленький, еж твою душу, как же тебя сюда хрен занес в этот мордоплюйск!..- восклицает она.

- Что ж ты так ругаешься, Лена- укоризненно говорит Дима.

- Золотко мое, зона- не пансион с фуршетом, книксены не канают.- отвечает Соловьева. Поезд трогается и она машет ему рукой.- Не хулигань! А то изнасилую!..

Среди почты- подробное письмо диминой Мамы. Мама пишет из столицы о погоде и проблемах, просит прислать пустой листок с подписью для продвижения квартирной очереди и сообщает между прочем, что Надежда здорова, хорошо одевается и до сих пор не вышла замуж.

Дима откладывает письмо и принимает гостей. Заходит несколько постоянных визитеров из сопровождающих товарные составы. Они пьют самогон, режут сало и мясо и рассказывают друг другу интересные истории.

Например, был такой случай. Один Васька тоже раньше работал здесь телеграфистом. Потом он уехал в район и сейчас заведует вокзалом. А тогда он сидел в этой самой будке и славился своим чувством юмора. Между прочим, он был человек чистоплотный и завел порядок, чтобы гости ходили оправляться в отхожее место, а не пакастили прямо за дверью в снег, потому что потом снег тает и получается нехорошо. Народ вцелом оказался покладистый, но нашелся один Петька, который ни в какую не желал ходить за сто метров в оборудованный под это дело сарай и справлял большую свою нужду где придется, а точнее, прямо за углом. Васька говорил ему о том не раз, но Петька был упрямый человек. Тогда Васька разработал план. Раз собрались гости и после застолья Васька приметил, что Петя собрался по делу на двор. Он вышел следом и, как тот присел, Васька взял да и подставил ему совковую лопату, а после убрал ее и вернулся быстренько в дом. Петр, как закочил свое дело, по обыкновению обернулся посмотреть, что же у него получилось. Так все делают и это известно. Глядит- ничего нет. Ну, он долго думать не стал- мороз был под сорок- и бегом в хату. А Васька остальных товарищей подговорил. Те, как Петя вошел, стали разом принюхиваться. Он посидел-посидел и потихоньку- раз в сени. Штаны спустил и давай искать в машне, куда оно все подевалось. Там, ясно дело, ничего нет. Петька поискал-поискал, плюнул и вернулся. Все опять давай носы морщить. Петр опять в сени. Все перетряс. Так он раз десять бегал, пока его не пожалели.

Рассказывались и другие истории. Потом пришла дрезина и гости, пошатываясь, ушли, а Дима остался и, сидя за столом, в полпьяна пел сам себе песни и, устав, склонился на стол. И фантазия его вновь разыгралась.

Вера стоит у окна, теребя воротник. Доктор ходит из угла в scnk, нервно куря трубку.

- Ты уверена в своем решении?- спрашивает он.

- Конечно.

- Подумай, Вера. В одну воду не войти дважды. Мы знакомы не первый день. У нас дети. Стоит ли приносить все это в жертву какой- то дикой животной страсти... Я прошу тебя, задумайся еще раз!

- Прости...- говорит Вера тихо.- Давай, прекратим этот театр. Я люблю его, вот та простая вещь, которую ты никак не хочешь понять...

Он видит странные грозные и вещие сны и, не в силах проснуться и расстаться с чудесными образами, вздрагивает во сне, тяжело дышит и кричит, как морская чайка... А то вдруг дыхание его становится ровным и лицо озаряется сильным внутренним светом.

Дима и Вера в своем доме. Во дворе на лужайке резвятся дети.

- Родная моя, ты не оставляй детей.- сказал Дима.- Я пока занят.

Дима занимался научным трудом.

- Я не оставляю, Димочка, что ты... Мне отсюда видно.- она стояла у раскрытого окна.- Ты работай, работай!

Вера вдруг засмеялась,

- Что там?- поинтересовался Дима и оторвался от труда.

- Ты посмотри на наших детей!- смеялась Вера.

Дима подошел к ней и, обняв ее, выглянул в окно.

На глаза его навернулись слезы тихой радости: то играли в лучистом саду четверо ребятишек- двое постарше, прежние дети Веры, отпрыски Шилло, и двое прелестных близнецов, едва старше года, мальчик и девочка, одетые в нарядные белые одежды, резвые и румяные, трогательно опекаемые старшими детьми...

В конце беспокойного сна наполненного символами и знаками близкого счастья кто-то входит в келью где томится cтрастью его тело. Он видит прекрасные очертание ног... Она садится на его жесткое ложе и он боится поднять взор и умереть от восторга. Он лишь касается трепетными пальцами ее бархатной кожи и проводит ими снизу вверх, ощущая безупречность формы ее икры и бедра...

- Ты,- шепчет он, не в силах разомкнуть глаз.

- Это я, Люба.- слышится тихий ответ.

Дима открывает глаза. Это действительна Люба. Она школьница и ездит каждое утро на учебу в дрезине, а возвращается за полдень в кабине товарняка. Она приходится внучкой местному интеллигенту политику и алкоголику Епифанову, одному из немногих товарищей Димы. Ей пятнадцать лет, она смотрит на ошалевшего от неожиданности Диму с нежностью и болью.

- Уйди, девочка...- говорит Дима, отдернув руку.

- Хочешь, я разденусь?- спрашивает Люба.

- Не надо... Ты лучше иди домой.

- Не гони меня...- говорит Люба.- Я тебя люблю. Я сама к тебе пришла. Мне все равно, что люди скажут, я ничего не боюсь.

Слышится стук подьехавшей дрезины. Приближаются голоса мужиков. Дима вскакивает.

- Если ты любишь меня, оставайся здесь и веди себя тихо...

Он выходит в проходную комнату, где стоит стол и стулья и сложен в углу инструмент и инвентарь. В комнате люди. Они пришли попить чаю и дать телеграмму. Померла баба Хавронья.

Когда мужики поставили рюмки и вышли за дверь, Дима снова зашел в спальню. Люба лежит в его постели натянув до глаз одеяло.

- Люба, пожалуйста уходи.- говорит Дима.

Люба молча смотрит на него широко открытыми глазами.

- Вставай Люба.- Дима решительно подходит к ней.- Иначе я позову твоего дедушку.

Люба молчит.

- Ну, хватит.- Дима решительно срывает с нее одеяло. Под одеялом на Любе наряд из стеклянных чешских бус. Она закрывает руками глаза. Люба- красивая девочка.

- Люба...- говорит Дима, отворачиваясь.- Немедленно одевайся и иди вон. И больше не приходи сюда.

Люба за его спиной всхлипывает и одевается. Выходя, она поворачивается и смотрит на Диму светлыми от слез и любви глазами:

- Все равно мы поженимся!- горячо говорит она.- Или я умру...

Дверь за ней закрывается и Дима устало опускается на кровать.

- Ну, вот. Умерла бабка Хавронья... А ведь такая крепкая бабка была... Все не вечны... Каждый из нас уйдет в положенный день...

Дима ложится на подушку и закрывает глаза. Дима грезит. И представляется ему, как мужики валят лес и складывают распиленные бревна в высокие штабеля. Подломился сучек и громада штабеля оседает, поднимая тучу стружек...

- Берегись!!!...- кричат мужики, но их запаздалый крик тонет в грохоте катящихся бревен и в их лавине бьется и исчезает из глаз маленькая фигурка доктора Шилло...

- Экая ты, Дима, сволочь...- думает Дима.

- Да, согласен...- отвечает он сам себе.- Но вот если...

Доктор Шилло с дорожным чемоданом садится в поезд. Санитарка Петровна дает ему наказ:

- Ты Павел Георгиевич, бери у них одноразовые. Мне сестра из района звонила- к ним гуманитарка пришла. И ваты бери побольше. А йоду не надо. У нас йоду и пирамидону много.

- Безобразье!- возмущается старик Епифанов,- Что они там, совсем с ума сошли со своей демократией? Где это виданно, чтобы сам главврач за лекарствами в командировки ездил? Ох, доведут они нас до гражданской войны.

Сереневый туман над ними проплывает...

Вера стоит на досчатом перроне и машет рукой отходящему поезду, а потом, украдкой, прикрывшись ладнонью, взглядывает на Диму. И роняет платок. И сразу уходит. Дима поднимает платок. Смотрит ей в след. И она вдруг оборачивается и на ее губах улыбка...

Настало утро когда, на станцию перед появлением поезда явились среди ежедневных пассажиров доктор и его жена. Доктор отправлялся в командировку на несколько дней. Вера провожала его. Было ранее утро и над станцией проплывал сиреневый туман.

Дима сидел как всегда на заваленке с папиросой и стесняясь поднять на Веру глаза, рисовал прутиком в подсохшей грязи магические знаки и очертания буквы "В". Он слышал весь их разговор. Потом локомотив издал протяжный крик и галки с ветвей тополя взметнулись к облакам. Он поднял наконец взгляд.

Шилло исчез в вагоне. Кондуктор не спешил и с пониманием смотрел по сторонам, загородив своей широкой фигурой проем входа. Вера встретилась взглядом с Димой и вдруг обранила платок. Она повернулась и пошла по тропинке прочь от станции легко ступая босыми ногами по белой солнечной пыли.

Дима бросился вперед и поднял платок, провожая взглядом ее фигуру. Его окликнули мужики и бабы, грузившие мешки на телегу. Они попросили его подержать лошадь. Дима крикнул им: "Я сейчас..." h быстро отошел в тень за угол.

"Что же это...- думал лихарадочно он, стоя в тени и сжимая в побелевших пальцах ткань платка,- Случайность? Врядли... Может быть это как тогда... На просеке?.."

Они встретились в лесу на узкой тропинке и прошли мимо друг друга с карзинками грибов. А потом, уже дойдя до поворота в глубину лесного лога, Дима вдруг обернулся. И Вера обернулась в тот же миг. Между ними было шагов сто и он не видел ее лица, к тому же там, откуда он шел, вставало солнце и он видел только силуэт Веры...

Воспоминания были прерваны подравшимися кошками. Дима вернулся в реальность, запустил в кошек окурком и пошел держать лошадь.

Позже, шагая по сторожке из угла в угол, он мучительно размышлял и принял решение.

"Надо вернуть платок. Это не была случайность."

Он долго выбирал во что одеться. Мыл голову и брил бороду. Ныконец он одел нарядный белый джемпер и вышел на двор, лелея Верин платок, завернутый в газету. С пробегавшего мимо маневрового тепловоза его окликнул веселый машинист:

- Привет, Митя! Куда это ты так выряделся? К бабе что ли?..

Тепловоз уехал, резанув по ушам гудком. Дима вернулся в дом, снял джемпер и одел тельняжку и куртку.

Был уже синий свежий вечер. В ясном небе проглянула молодая луна. Дима шел, стороняь улиц по задворкам и огородам. Собаки лаяли на него. Он добрался до избы доктора и вышел из проулка на дорогу.

Здесь сиял в сумерках ласковый фонарь и шуршали над головой ветви березы. За перекрестком были ворота докторской усадьбы. Посреди перекрестка у колодца-журавля два дедушки- Епифанов и его кум вели солидную бесконечную дискуссию. Гулко лаяли собаки. Слегка пел ветер в кроне березы.

Затаив дыхание Дима ждал. Наконец старики, с сожалением попрощавшись, разошлись каждый в свою сторону и Дима, глубоко вздохнув, скользнул к зеленому забору.

Он открыл калитку и нырнул в сад. Собака смотрела на него равнодушно. Это была большая лохматая собака без поводка. Дима медленно пошел мимо нее к крыльцу. Она медленно поднялась и преградила ему дорогу не глядя на него.

- Рэм, милый,- сказал ей Дима одними губами,- Неужели ты ничего не понял?

Рэм посмотрел на него и отошел в сторону, пропуская.

Дима поднялся на крыльцо и постучал.

- Кто здесь?- испуганно спросил из за двери голос Веры.

- Это я...- сказал Дима.

Дверь открылась. Вера была с распущенными волосами- она до этого мыла голову.

- Здравствуй Димочка...- сказала она растеряно.

- Здравствуй Верочка...

- Заходи...

Дима зашел в горницу

- Садись.

Они говорили тихо и свет Вера не включала. Дима остался стоять. Вера отошла к столу и присела на край табуретки.

- Я принес твой платок...- сказал Дима протягивая Вере сверток.

- Да?..- сказала Вера.- Она подошла к нему и взяла сверток из его рук с интересом глядя в его лицо.- Почему ты так смотришь?..

- Потому что ты прекрасна...- вдруг прошептал Дима.- Я любуюсь на тебя три года каждый день и буду смотреть всю жизнь!

Он задыхался, слова мешались в один горячий стон. Он шагнул вперед и вцепился руками в столешню.

- Димочка...- прошептала Вера, поправляя ворот халата.

- Молчи... Подожди... Нельзя любить сильнее, просто разорвется сердце... Вера! Я никогда не посмею дотронутся до тебя, просто позволь мне быть рядом, чтобы видеть тебя каждый миг, любоваться на тебя... Боже, если бы ты знала, что эта любовь и ревность... Но это неважно. Я говорю глупости, но это от того что я слишком люблю тебя, чтобы думать над словами.

Она сделал шагнула к нему и оказалась прямо перед ним. Вера не отрываясь смотрела на него. Глаза ее были широко открыты.

- А теперь выгони меня, скажи мне чтобы я ушел, у меня голова кружится и я могу не справиться с собой... Скорее, скажи мне чтобы я ушел...

- Что ты, что ты...- зашептала вдруг Вера, странно и стыдливо улыбаясь и как-то боком придвигаясь к нему.

Дыхание ее стало порывистым, голова запрокинулась и Дима не в силах уже бороться с охватившей его нежностью обхватил ее за талию и зажмурившись, медленно приблизил ее к себе.

Вера вдруг вся изогнулась схватила обеими неожиданно сильными руками его голову и вцепилась в его трепещущий рот своими сухими твердыми губами. При этом все тело ее пульсировало и как-то извивалась, стараясь все теснее прижаться к нему. Потом она вдруг отпрянула и бросившись к окну, задернула зановеску. Бросилась к двери и повернула засов. Она тяжело дышала, руки ее дрожали от нетерпения. Она подбежала к буфету, достала бутылку водки и стакан. Потом кинулась к нему и стала быстро расстегивать его куртку. Он неподвижно стоял перед ней.

- Погоди... Я сейчас... Надо запереть детей...- сказала она свистящим шопотом и бросилась наверх через две ступеньки большими мужскими шагами, споткнулась и чуть не полетела вниз, но удержалась за перила. Обернулась с горящими глазами:

- Хорошо что ты в темноте пришел. Ты не волнуйся, все будет хорошо, только главное чтобы никто не узнал...- и она напористо ринулась дальше с всклокоченными волосами.

Дима медленно пятясь, двинулся к двери. Он потрогал на ходу свои губы. Наткнувшись спиной на косяк, он повернулся, щелкнул замком и бросился вон в темноту. Налетел на Рэма, тот с лаем бросился за ним. Дима перемахнул невысокий забор и помчался дальше через соседские огороды, вздымая за собой собачий лай и испуганные крики гусей и кур.

Он пробежал через кустарники и с невысокого обрыва бросился в пруд. Сверкнула гладь зеркальной воды с отраженным в ней ярким месяцем и звездами и все кругом заполнили холодные черные брызги...

В шесть утра Дима стоял с чемоданом и рюкзаком на перроне и ждал пассажирский поезд. Поезд подошел и с подножки спрыгнул Епифанов.

- А-а! Уезжаешь!- крикнул он Диме.- А говорил что навсегда останешься здесь. Все рушится! Не осталось никаких основ.

Дима поднялся в тамбур и Епифанов подал ему чемодан. Поезд тронулся. Епифанов пошел по перону рядом с уходящим составом.

- Ты хоть знаешь, куда бежишь?- кричал он сквозь нарастающий стук колес.- В двадцать первый век! В третье тысячелетие! Все отжило, все отмирает, все ценности этого века! Все! Уйдут войны и жилищный вопрос, отмирающий институт брака! Даздравствует все mnbne и свежее! Прощай!..

И голос его растворился в пронзительном тепловозном гудке.

Высоцкий Аркадий

.