| ||||||
 |
 |
| ||||
| ||||||
|
Коновалова Светлана
|
|
| ||
|
Действие первое
Картина первая На сцене убогая квартира драматурга Максудова. Максудов спит пьяный за столом, уронив голову на руки. Он одет во все черное: костюм, ботинки, рубашку. На столе стоящая на книжке рукописи большая зеленая бутылка - пустая. Рядом с ней лежит браунинг и листок бумаги. Напротив Максудова спит Альтер Эго. Он одет во все белое. Альтер Эго поднимает голову, оглядывает стол. Берет со стола браунинг и записку и прячет в карман. Опять кладет голову на руки, притворяясь спящим. Максудов просыпается, поднимает голову, смотрит на бутылку. Альтер Эго тоже поднимает голову. Протягивает руку и трясет бутылку. МАКСУДОВ. И что ты этим хочешь сказать? АЛЬТЕР ЭГО. Ничего. Ничего. МАКСУДОВ. Ах ничего? Вот тогда и заткнись!.. АЛЬТЕР ЭГО. Так я ничего и не говорю! МАКСУДОВ. Вот и молчи! И вообще... кто ты такой? АЛЬТЕР ЭГО. Это слишком долго объяснять. МАКСУДОВ. А я никуда не тороплюсь! АЛЬТЕР ЭГО. Тогда в двух словах, я - твое Альтер Эго, или второе я. То есть, если объяснять популярно: ты - это я, а я - это ты, как персонифицированная экстраполяция твоего духовного начала... Ты понял хоть что-нибудь? МАКСУДОВ. Понял. Все понял. У меня белая горячка. И ты ее материализованная сущность. АЛЬТЕР ЭГО. Смотри-ка, ты все хватаешь на лету! МАКСУДОВ. Зачем я тебе... как тебя там... Аль... Аль... Альтер Эгович? АЛЬТЕР ЭГО. Говорят, ты написал роман. МАКСУДОВ (гордо). Да! Альтер Эго берет с письменного стола рукопись. АЛЬТЕР ЭГО (читает). "Черный снег". Психологический роман. Написано Сергеем Максудовым. Н-да... Что-то в этом есть двусмысленное... МАКСУДОВ. Никакая это не двусмыслица, а нормальный рабочий оксюморон. Все гениальные авторы так называют свои произведения. "Правдивая ложь", "Вверх по лестнице, ведущей вниз", "Знакомый незнакомец", "Падший Ангел"! Или ты хочешь сказать, что мой роман тебе не нравится? АЛЬТЕР ЭГО. Нет, почему. Роман, как роман. Определенно я могу тебе сказать только одно. На нем ты много не заработаешь. МАКСУДОВ. В каком же это смысле? АЛЬТЕР ЭГО. В самом прямом. Подумай сам. Ты написал роман, отнес рукопись издателю, получил за него мизерный гонорар и дальше от тебя ничего не зависит. Издатель будет сам решать, как с ним поступить - сделать из него подарочный экземпляр или расчленить на мерзкие карманные книжечки, которые дешевле, чем бутылка водки в привокзальном буфете!.. Это я еще не говорю про левые тиражи, дивидендов с которых тебе не видать, как собственных ушей! Так что литературной судьбе твоего, с позволения сказать, произведения не позавидуешь... А тебе только и останется, что пустить себе пулю в лоб... МАКСУДОВ (хрипло). Да, ты прав... Встает из-за стола, ходит по комнате, что-то ищет. АЛЬТЕР ЭГО. Если ты ищешь браунинг, который украл для этой цели у своего товарища, то здесь его уже нет. МАКСУДОВ. А где же он? АЛЬТЕР ЭГО. В надежном месте. Кстати, там же находится и твоя предсмертная записка, в которой ты сообщаешь, что роман уже отклонили двенадцать издательств. Все было неплохо задумано, но только сил-то своих ты, братец, не рассчитал. Пить надо было поменьше! МАКСУДОВ. Что же мне теперь делать? Сжечь рукопись?... АЛЬТЕР ЭГО. Да ты просто литературный маниак, как я посмотрю! Чуть что-сразу застрелиться, напиться, сжечь! Тоже мне Гоголь-моголь! МАКСУДОВ. Что ты предлагаешь? АЛЬТЕР ЭГО. Я предлагаю тебе переделать роман в пьесу. В конце концов, роман написать может всякий. А вот создать интересную пьесу, это, я тебе скажу, брат, дорогого стоит! МАКСУДОВ. Почему? АЛЬТЕР ЭГО (передразнивает). Почему, почему?... Боже мой! И мне приходится быть Альтер Эго этого недоумка!.. Драматург, чтоб ты знал, тем отличается от прозаика, что получает отчисления от каждого спектакля, недаром в литературных кругах говорят, что хорошая пьеса - это хорошая пенсия, и она может кормить тебя до самой старости. Больше того, не только тебя, но и всех твоих благодарных и неблагодарных родственников в нескольких поколениях. МАКСУДОВ. Не может быть... АЛЬТЕР ЭГО. Возьми и напиши. Тогда проверишь. МАКСУДОВ. Я понял, кто ты. Ты - дьявол!.. Но я хитрее тебя. Потому что пьесу-то я уже написал! АЛЬТЕР ЭГО. А я знаю. МАКСУДОВ. Откуда? АЛЬТЕР ЭГО. Мне сказал Ликоспастов. Твой собрат по перу. МАКСУДОВ. И что же тебе еще про меня сказал этот недоумок и графоман? АЛЬТЕР ЭГО. Если честно, то довольно много обидного, но ведь и тебе тоже предстоит выслушать от него немало... В это время встает Ликоспастов, который с начала спектакля сидел во втором ряду партера, как обычный зритель. Он начинает свой монолог прямо с места. ЛИКОСПАСТОВ. Что это такое? Нет, так дальше продолжаться не может! Это просто безобразие! Пьеса никуда не годится! Вы что думаете, мы тут глупее всех вас? Где герой, где конфликт, где развитие действия? Все как-то эклектично, подражательно, беззубо! Метафоры ни к черту! Уровень просто чудовищный! Это не драматургия, а набор слов! А название? Какой-то дурацкий черный снег! Где вы вообще видали снег черного цвета! Снег может быть или белый или никакой! АЛЬТЕР ЭГО. Давай, давай, Ликоспастов! Покажи ему, где раки зимуют! Ликоспастов поднимается на сцену. ЛИКОСПАСТОВ. А язык! Просто ужасный язык! Так нынче не выражаются даже дворники и посудомойки! Задача искусства - поднимать зрителя до себя, а вы сами опускаетесь до плебса! Нет, с профессиональной точки зрения ваша пьеса просто ужасна!.. Хотя, с другой стороны, в целом сюжет довольно занятен, и, может быть даже, он сумеет найти своего зрителя. Ведь даже у самой плохой в мире пьесы все равно да найдется где-нибудь свой поклонник! Так что, брат, желаю дальнейших литературных успехов. Не останавливайся на достигнутом. Как говорится, ни дня без стопки!.. (Пауза). Пардон, я имел в виду - строчки! А теперь извините, я тороплюсь, у меня через десять минут начинается заседание правления Союза литераторов. Ликоспастов уходит. Максудов смотрит ему вслед некоторое время. МАКСУДОВ. Подонок!.. Да он просто завидует мне! АЛЬТЕР ЭГО. Конечно! Еще бы ему не завидовать! МАКСУДОВ. Почему? АЛЬТЕР ЭГО. Да потому, что через минуту раздастся звонок в дверь и тебе принесут телеграмму, где будет сказано, что пьеса принята к постановке Независимым театром. МАКСУДОВ. Чепуха! Этого быть не может! АЛЬТЕР ЭГО. Может быть, а может и не быть... МАКСУДОВ. Я не верю ни единому твоему слову! И вообще мне кажется, что никакой ты не Альтер Эго, а обыкновенная алкоголическая галлюцинация. Вот сейчас я похмелюсь, и ты исчезнешь. Максудов ходит по комнате, ищет, чем бы похмелиться, но тщетно. В это время раздается звонок в дверь. МАКСУДОВ. Кто там? ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Телеграмма! Здесь проживает драматург Максудов? МАКСУДОВ. Какая телеграмма? От кого? ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Не знаю... В обратном адресе указано... Н-е-з-а-в-и-симый театр... дальше неразборчиво... МАКСУДОВ. А... а... бэ..бэ... АЛЬТЕР ЭГО. Что я тебе говорил? МАКСУДОВ. Ва... ва... па... па.. подсуньте под дверь! ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. А расписаться? МАКСУДОВ. А я... я... неграмотный! АЛЬТЕР ЭГО (про себя). Ох уж мне эти русские драматурги!.. ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. А как же вы тогда ее прочтете? МАКСУДОВ. Действительно... может, вы мне ее зачитаете? ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ (читает по слогам). Сроч-но при-быть те-атр. Зав-тра пер-ва-я ре-пе... ре-пе-ти... ция! Реже... режи.. сер! Фо-ма Стриж. Максудов падает в обморок. ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Все понятно? АЛЬТЕР ЭГО. Все, все... можете идти. Спасибо. Нам два раза повторять не нужно. Обмахивает Максудова белым платочком. Тот постепенно приходит в себя. АЛЬТЕР ЭГО. Ну что? Теперь ты мне веришь? МАКСУДОВ. Верю. Как самому себе. Максудов берет платочек у Альтер Эго, вытирает им лицо. Потом кладет в нагрудный кармашек пиджака. В его черной одежде появляется первое белое пятнышко. |
|
| ||
|
Картина вторая Фойе независимого театра. Входят Максудов и Альтер Эго. МАКСУДОВ. Нет! Я туда не пойду. АЛЬТЕР ЭГО. В чем дело? Неужели сие заведение не достойно вашего гения? МАКСУДОВ. Дело не в этом. Я не могу появиться в таком месте черти в чем! АЛЬТЕР ЭГО. А в чем дело? У тебя вполне приличный вид серьезного драматурга. И кстати, в духе названия пьесы. МАКСУДОВ. Да это-то здесь при чем? Ведь театр - это праздник, там все веселы и блистательны. Актеры такие замечательные раскрепощенные люди, они всегда ярко одеты, всегда в прекрасном настроении... театр это храм искусств, а ты мне предлагаешь там появиться в убогих ремках! АЛЬТЕР ЭГО. Хм... пожалуй, ты прав... Что ж, в таком случае, я могу поделиться кое-какими аксессуарами. Для начала поменяемся шляпами. Это оживит твой гардероб. Они меняются шляпами. Альтер Эго отдает ему свою белую шляпу, а Максудов ему свою потрепанную и помятую черную. Они подходят к вахте. Здесь спит вахтер Ермолай Иванович. Храпит вовсю. На голове у него пожарная каска. МАКСУДОВ. Послушайте, любезнейший! Любезнейший..! АЛЬТЕР ЭГО. Эй, командир... Пожарник начинает храпеть еще громче. На сцене появляется Бомбардов, одетый в элегантный костюм. БОМБАРДОВ. Бесполезно его будить. Ермолай Иванович крайне устает. МАКСУДОВ. У него так много работы в театре? БОМБАРДОВ. Еще бы! Ведь он у нас работает на трех ставках. Заведующий буфетом, старший пожарник и, как видите, вахтер. МАКСУДОВ. А вы случайно не знаете, где может сейчас быть режиссер Фома Стриж? БОМБАРДОВ. О-о, а я, кажется, знаю, кто вы. Вы, судя по всему, драматург, автор нашей новой пьесы... простите запамятовал, как она называется?.. Что-то связано с зимой. МАКСУДОВ. Да, да, "Черный снег". БОМБАРДОВ. Именно так! Хорошая пьеса. Просто отличная. Кстати, у меня там роль. Разрешите представиться - Петр Бомбардов, ведущий, так сказать, актер Независимого театра. Заслуженный артист. МАКСУДОВ. Максудов, драматург. БОМБАРДОВ. Очень приятно. МАКСУДОВ. А это мой, соавтор и друг Альтер Эгович. АЛЬТЕР ЭГО. Идиот! БОМБАРДОВ. Не понял - альтер... кто? Или кого? МАКСУДОВ. Альтер Эгович. Бомбардов озадаченно осматривается по сторонам. БОМБАРДОВ. Простите, а собственно, где же ваш этот друг? МАКСУДОВ. Какой? БОМБАРДОВ. Которого вы только что упомянули... Ваш соавтор! АЛЬТЕР ЭГО. Он меня не видит, болван! Ты хочешь, чтобы тебя заподозрили в раздвоении личности? МАКСУДОВ. Господи, я и забыл совсем! (Бомбардову). Не обращайте внимания. Это такая литературная шутка... Извините, что неудачно получилась! БОМБАРДОВ. Ах, шутка! Ну, конечно. (Оставаясь совершенно серьезным). Смешно. Ха-ха. Кстати, не хотите ли вы посмотреть нашу галерею портретов в фойе? Принято думать, что театр начинается с вешалки, но по-моему, он начинается с фойе, особенно, если в нем есть буфет. Хотя будет лучше, если вы мои слова никому не передадите. МАКСУДОВ. А, это, видимо, тоже такая шутка? Ха-ха. БОМБАРДОВ. Нет, на этот раз все абсолютно серьезно. Сверху спускаются большие фотографические и написанные маслом портреты. Бомбардов комментирует. БОМБАРДОВ. Сара Бернар. Была единственной женщиной - исполнительницей роли Гамлета в одноименной пьесе В. Шекспира. Севастьянов Андрей Пахомович, заведующий осветительными приборами театра. Известен в театральных кругах тем, что может в один прием выпить две бутылки анисовой водки, без отрыва от своих прямых служебных обязанностей. Ну, дальше... это Мольер... Вы его и сами знаете... А это ведущая актриса нашего театра. Людмила Сильвестровна Пряхина. Широко известна тем... ну, пожалуй, не буду забегать вперед, вы и сами скоро все узнаете. МАКСУДОВ. Виноват, а это кто же? БОМБАРДОВ. Император Нерон. МАКСУДОВ. А почему? БОМБАРДОВ. По приказу Ивана Васильевича. Нерон был певец и артист, кроме всего прочего. АЛЬТЕР ЭГО. Ты хотя бы из вежливости спроси, кто такой Иван Васильевич? МАКСУДОВ. Тебе надо, сам и спрашивай. АЛЬТЕР ЭГО. Идиот! Он меня и не слышит тоже! МАКСУДОВ. Простите, а можно у вас поинтересоваться? Кто такой Иван Васильевич? БОМБАРДОВ. Как кто такой Иван Васильевич? Иван Васильевич это... Иван Васильевич! Один из основателей и бессменных руководителей Независимого театра! МАКСУДОВ. В самом деле? БОМБАРДОВ. А вы что сомневались? Вы, простите, не москвич? МАКСУДОВ. Нет. Я - нет. Но дело не в этом! Продолжайте, пожалуйста. БОМБАРДОВ. Это Грибоедов, это уже упомянутый В. Шекспир, это ветеран театра Плисов, заведующий вот уже сорок лет поворотным кругом... Плисов личность у нас особенная. Он ухитрился, побывав в командировке в Париже, не увидеть даже Эйфелевой башни. Энтузиаст! Все время просидел в трюмах под сценами, изучая машинерию, все разузнал, что надобно, купил фонари, все честно исполнил, а Париж так и не посмотрел. Удивительный человек. Ну это там... разные Живокини, Гольдони, Бомарше, Щепкин. За очередным портретом неожиданно показывается стоящая на постаменте скульптура. БОМБАРДОВ. А вот, извольте обратить внимание, уникальное скульптурное изображение покойного генерал-майора Клавдия Александровича Комаровского - Эшаппара де Бионкура, командира лейб-гвардии уланского Его Величества полка. История его совершенно необыкновенная. Как-то приехал он на два дня из Питера в Москву, пообедал у Тестева, а вечером попал в наш театр. Ну, натурально, сел в первом ряду, смотрит... Неожиданно скульптура оживает и соскочив со своего пьедестала решительно вступает в разговор. ГЕНЕРАЛ. И вовсе все не так было! Приехал я не из Санкт-Петербурга, а из Саратова, и не на два дня, а на четыре, а уж у Тестева я, благодарю покорно, в жизни бы не стал обедать после той истории: когда мне подали несвежее... ну да ладно, неважно, не в этом суть! Так вот, пришел я вечером в театр, и сел, прошу заметить, в ложу. Сижу. Не помню, какую пьесу тогда играли, но вдруг во время картины, где был изображен лес, со мною что-то сделалось. Лес, понимаете ли, в закате, птицы перед сном засвистели, за сценой благовест к вечерне в селенье дальнем... Нет не могу! Это выше моих сил! Продолжайте вы, братец! Расчувствовавшись, генерал прерывает рассказ и плачет, батистовым платком утирая глаза. Максудов недоуменно переглядывается с Альтер Эго, Бомбардов, напротив, совершенно спокоен. БОМБАРДОВ. А после спектакля пошел он в кабинет к Аристарху Платоновичу. Капельдинер потом рассказывал, что, входя в кабинет, генерал сказал глухо и страшно: "Научите, что делать?" Ну, тут они затворились с Аристархом Платоновичем... МАКСУДОВ. Виноват, а кто этот Аристарх Платонович? БОМБАРДОВ. Во главе нашего театра стоят двое бессмертных директоров - Иван Васильевич и Аристарх Платонович... Так вот, заперлись, и о чем говорили, неизвестно... ГЕНЕРАЛ (еле удерживаясь от рыданий). Той же ночью я послал в Петербург телеграмму: "Петербург. Его Величеству. Почувствовав призвание быть актером Вашего Величества Независимого Театра, всеподданнейше прошу об отставке. Комаровский-Бионкур". Машет рукой, не в силах больше говорить. МАКСУДОВ. И что же было?! БОМБАРДОВ. Компот такой получился, что просто прелесть! Александру Третьему телеграмму подали в два часа ночи. Специально разбудили. Тот в одном белье, борода, крестик... говорит: "Давайте сюда! Что там с моим Эшаппаром?" Прочитал и две минуты не мог ничего сказать, только побагровел и сопел, потом говорит: "Дайте карандаш!" - и тут же начертал резолюцию на телеграмме: "Чтоб духу его в Петербурге не было. Александр." И лег спать. А генерал на другой день в визитке, в брюках пришел прямо на репетицию. Резолюцию покрыли лаком, а после революции телеграмму передали в театр. Вы можете видеть ее в нашем музее редкостей. Генерал тем временем, успокоившись и шумно высморкавшись, забирается на постамент и опять становится скульптурой. МАКСУДОВ. Какие же роли он играл? БОМБАРДОВ. Царей, полководцев и камердинеров в богатых домах. У нас, знаете ли, все больше насчет Островского, купцы там всякие... А потом долго играли "Власть тьмы" Ну, натурально, манеры у нас, сами понимаете... А он все насквозь знал, даме ли платок, налить ли вина, по-французски говорил идеально, лучше французов... И была у него еще страсть: до ужаса любил изображать птиц за сценой. Когда шли пьесы, где действие весной в деревне, он всегда сидел в кулисах на стремянке и свистел соловьем. Вот какая странная история! Появляется следующий портрет. АЛЬТЕР ЭГО. Ну и физиономия! Такую и в придорожном трактире не часто встретишь! МАКСУДОВ. Действительно, кто же это такой? На ломового извозчика похож... БОМБАРДОВ. Это, изволите ли видеть, ваш собрат по перу - драматург Островский, знаменитый бытописатель мещанско-купеческой жизни. МАКСУДОВ. А... виноват... БОМБАРДОВ. Дальше идут там разные Каратыгин, Тальони, Екатерина Вторая, Карузо, Ермолай Иванович, вы с ним уже познакомились, Игорь Северянин, Баттистини, Эврипид, заслуженная работница пошивочного цеха Королькова... Подбегает заспанный и почему-то перепуганный Ермолай Иванович. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Телеграмма! Телеграмма прибыли! Петру Бомбардову! Лично из Бомбея! Бомбардов берет у него телеграмму и разворачивает ее. При этом его руки слегка дрожат. Поэтому, не в силах справиться с волнением, он отдает ее Ермолаю Ивановичу. БОМБАРДОВ. Зачитайте вы! У нас тут секретов нет. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ (читает). "Москва. Независимый театр. Скажите Петру Бомбардову, что наконец-то я нашел ключ к роли Тригорина. Мы с Прасковьей Федоровной посетили Тадж-Махал и там меня осенило. Тчк. Конечно же, дырявые башмаки и клетчатые брюки, а никакой не красавчик. Восклицательный знак. В этом-то и драма, что для молоденьких девушек важно, чтобы человек был известным писателем, и только тогда Нины Заречные одна за другой будут бросаться ему на шею, не замечая того, - зпт - что он и незначителен как человек, и некрасив, и в клетчатых брюках, и в дырявых башмаках. Многоточие." БОМБАРДОВ. Гениально. Как всегда - просто и гениально. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Погодите, тут еще есть.. (Читает). "А впрочем, пусть одевается, как захочет, я вернусь тогда все и решим. Подпись - Аристарх Платонович." Уходит. БОМБАРДОВ. Простите, все это необходимо осмыслить. Сжиться нужно с этой новой для меня мыслью, подумать, чтобы никто не отвлекал... Мне срочно нужно побыть одному... Еще раз извините... МАКСУДОВ (испуганно). Конечно, конечно, я понимаю... В глубокой задумчивости, разговаривая сам с собою, Бомбардов уходит. Слышится напористое: "Поберегись!" и по сцене проезжает самодвижущаяся декорация, за которой никого не видно. Максудов испуганно отскакивает в сторону. АЛЬТЕР ЭГО. Ну и кретин же ты, Максудов! МАКСУДОВ. Господи, что тебе теперь-то не нравится? АЛЬТЕР ЭГО. Самое главное и перво-наперво необходимо заключить с театром договор! А ты развел тут турусы на колесах! МАКСУДОВ. Какой еще договор? АЛЬТЕР ЭГО. Какой-какой? Обыкновенный! На постановку твоей пьесы! Без договора ты здесь никто! МАКСУДОВ. А где же тут подписывают договоры? АЛЬТЕР ЭГО. Где, где? Ну не в буфете же!.. Гм... Хотя, если идея создания театра зародилась в ресторане, то вполне возможно, что договора у них как раз там и подписывают. Появляется режиссер Фома Стриж. СТРИЖ. Дорогой мой! Куда же вы подевались? Я вас уже целый месяц ищу! МАКСУДОВ. Как же это целый месяц? Я пьесу только на прошлой неделе и закончил?! Кстати мы с вами даже и не знакомы... СТРИЖ. Режиссер Независимого театра Фома Стриж! Хотя это и не столь важно! Все у нас только и говорят, что о вашей пьесе! Кстати, профессиональный вопросик: сколько там у вас действующих лиц? МАКСУДОВ. Простите, но я не подсчитывал... СТРИЖ. Много, все равно много! Надо сократить! Поймите, что актеров не должно быть на сцене слишком! Иначе там суета, толкотня образуется! Да и в гримуборных у нас не так чтобы просторно. Сегодня же состоится читка вашей пьесы, завтра с ней ознакомится Иван Васильевич и тогда уж сразу начнем репетировать. Расслабляться некогда, товарищ драматург! Паровоз искусства не должен стоять на одной станции слишком долго. Пойдемте-ка со мной. Опять слышится: "Поберегись!" Та же декорация проезжает в обратном направлении. Альтер Эго отскакивает в сторону, а когда декорация исчезает, то Стрижа и Максудова уже нет. АЛЬТЕР ЭГО. Максудов! Максудов, ты где? Вот бестолочь! На секунду стоит отвернуться, а его уж и след простыл! Надо идти искать... Ведь пропадет без меня! Одно слово - литератор! |
|
| ||
|
Картина третья Максудов и Фома Стриж появляются с противоположной стороны сцены, а еще лучше из совершенно неожиданного места. Например, дверей зрительного зала. СТРИЖ. Только я вас сразу предупредить хочу, товарищ драматург. Актеры народ нервенный, могут подать там разные неприятные реплики, но вы не смущайтесь. И вообще, главное, чтобы пьеса понравилась Ивану Васильевичу. Если это, дай Бог, произойдет, считайте, что постановка у вас, то есть у нас, в кармане. А актеров вы не бойтесь, и особо с ними не церемоньтесь. Они и не такое видали. Переживут и вашу пьесу. Как она, кстати, называется? МАКСУДОВ. "Черный снег". СТРИЖ. Да-да, "Черный снег"! "Черный снег..." Я уже вижу решение этого спектакля. Все будет резко, без полутонов, только черное и белое. Знаете, как сама жизнь - то у тебя черная полоса, то белая, черная и белая, потом черная и...снова черная. Это как бы символизирует две стороны одного явления. Добро и зло, свет и мрак... Да, в этом определенно что-то есть!.. А сколько у вас там действующих... ах да, это я уже спрашивал! Ну ничего, этот вопросик мы подработаем!.. (Повторяет с различными интонациями) Черный снег! Снег черен!.. Снежен!.. И снега чернота белела, словно черный снег, лежащий в черноте чернот!... Или лучше в белизне чернот?.. А вообще, я вам скажу, вы не бойтесь! Мы вашу пьесу в два месяца обломаем. Если все пройдет нормально, уже пятнадцатого декабря покажем генеральную. Шиллер нас не задержит. С Шиллером дело гладкое!.. Проходите, пожалуйста... Они заходят в репетиционный зал. Там уже сидят актеры - Бомбардов, Елагин и Вешнякова. СТРИЖ. Товарищи артисты! Прошу внимания! Разрешите мне вам представить драматурга Максудова, автора нашей новой пьесы "Черный снег", которую буду ставить я. (Максудову). Ничего, вроде, не упустил? МАКСУДОВ. Нет, нет, все правильно. ЕЛАГИН. Простите, а нам говорили, что пьесу будет ставить Евлампия Петровна! СТРИЖ. Какая такая Евлампия Петровна? Никаких Евлампий. Евлампия Петровна не имеет сюда отношения, она с Ильчиным "На дворе во флигеле" будет ставить. У меня твердая договоренность с Иваном Васильевичем! (Грозно). А ежели кто подкоп поведет, то я в Индию напишу! Заказным, ежели уж на то пошло!.. Так, прошу тишины! Начинаем! Максудов садится и открывает рукопись. Откашливается. МАКСУДОВ (читает). Сергей Максудов. "Черный снег". Открывается занавес. Огоньки вдали, двор, засыпанный снегом, дверь флигеля. Из флигеля глухо слышен "Фауст", которого играют на рояли..." ЕЛАГИН. Простите, но разве "Фауст" это не пьеса? В том смысле, что разве можно литературное произведение играть на рояли? СТРИЖ. Не перебивайте. Сейчас важна общая картина, а детали мы будем разрабатывать потом! ЕЛАГИН. Пардон, пардон... МАКСУДОВ. "Распахивается дверь и на крыльцо флигеля с гитарой в руках выходит Ермаков. Заметно, что он взволнован. За ним выходят Анна и Бахтин. Е р м а к о в. Я не позволю, чтобы он распевал испанские серенады под окном у моей невесты!.. В репетиционный зал входит Антон Антонович Княжевич. За ним крадется Альтер Эго. КНЯЖЕВИЧ. Извините за вторжение. Вы драматург Максудов? МАКСУДОВ. Я. КНЯЖЕВИЧ. А я Княжевич Антон Антонович - завлит, заведующий внутренним порядком театра, цензор, начальник особого отдела, председатель профкома и театркома, комитет народного контроля, секретарь первичной ячейки театрального общества, а также председатель комиссии по распределению жилплощади. Вроде ничего не забыл... МАКСУДОВ. Очень приятно, только непонятно с какой стороны это все ко мне относится? КНЯЖЕВИЧ. Я тут подумал, и решил, что хорошо бы сначала договорчик подписать. А то непорядок. Без договорчика для нас вы словно и не существуете. АЛЬТЕР ЭГО. Это я его привел! Минут пятнадцать внушал, если не больше... МАКСУДОВ. Извините, но я вроде бы занят...У нас читка! СТРИЖ. Ничего, ничего! Прежде всего нужно соблюсти формальности. Вам бы лучше вот что сделать, заключить бы с нами договор на всю вашу грядущую продукцию! Так сказать, чтобы сразу на всю жизнь! Чтобы вся она сразу шла к нам. Ежели желаете, мы это сейчас же и сделаем. Нам это плюнуть раз! Стриж с энтузиазмом плюет в подтверждение своих слов. КНЯЖЕВИЧ. Тут вот только одна загвоздочка имеется. Как же мы будем такой важный документ подписывать, не согласовав его лично с Иваном Васильевичем? Ну уж ладно... Стало быть так. (Зачитывает). "Автор не имеет права передавать свою пьесу в другой театр города Москвы, Ленинграда и ни в какой другой город РСФСР или УССР. Автор не имеет права печатать свою пьесу. Автор не имеет права ничего требовать от театра. Автор не имеет права протестовать против внесенных изменений руководством театра. Не имеет... Не имеет.. Не имеет..." Так, так, тут мы кое-что несущественное опустим... Вот главное. Пожалуй, отойдем в сторонку. Княжевич уводит Максудова в угол сцены. Альтер Эго идет за ними. КНЯЖЕВИЧ. "Пункт 57-й. Автор обязуется безоговорочно и незамедлительно производить в своей пьесе поправки, изменения, добавления или сокращения, буде дирекция, или какие-либо комиссии, или учреждения, или организации, или корпорации, или отдельные лица, облеченные надлежащими на то полномочиями, потребуют таковых,- не требуя за сие никакого вознаграждения, кроме того, каковое указано в пункте 15-м". АЛЬТЕР ЭГО. Интересно, это сам император Нерон у них составляет договоры? МАКСУДОВ (Альтер Эго). Да ну тебя! (Княжевичу). Простите, я прослушал, а что указано в пункте 15-м? КНЯЖЕВИЧ. Ничего. Прочерк. АЛЬТЕР ЭГО. Что еще за пошлый прочерк? А сумма где, прописью? МАКСУДОВ. Как, простите, прочерк? КНЯЖЕВИЧ. Вот так. Там нет ничего. Пока ничего! А какое вознаграждение вы считали бы для себя приемлемым? МАКСУДОВ. Мне говорили, что могут дать две тысячи рублей... КНЯЖЕВИЧ. Ах так!.. (глубоко вздыхает) Эх, деньги, деньги! Сколько зла из-за них в мире! Все мы только и думаем о деньгах, а вот о душе подумал ли кто? Четыреста рубликов? А? Только для вас... А? Идет? МАКСУДОВ. А может быть, можно тысячу восемьсот? Мне говорили... КНЯЖЕВИЧ. Четыреста двадцать пять. А? По рукам? МАКСУДОВ. Может быть, хотя бы тысячу триста? Мне, право, неловко, но я сейчас не при деньгах, а мне еще портному платить... КНЯЖЕВИЧ. Вот этот костюм он шил? Отходит в сторону рассматривая костюм. МАКСУДОВ. Да. КНЯЖЕВИЧ. И сшил-то, шельма, плохо, гоните вы его в шею! У нас как-то и прецедентов-то не было, чтобы мы авторам деньги при договоре выдавали, но уж для вас... четыреста двадцать пять! МАКСУДОВ. Тысячу двести, без них мне право не выбраться... трудные обстоятельства... КНЯЖЕВИЧ. А вы на бегах не пробовали играть? МАКСУДОВ. Нет. А почему вы спрашиваете? КНЯЖЕВИЧ. У нас один актер тоже запутался, поехал на бега и, представьте, выиграл полторы тысячи. А у нас вам смысла нет брать. Дружески говорю, переберете - пропадете! Эх, деньги! И зачем вам они? Вот у меня их нету, и так легко у меня на душе, так спокойно... МАКСУДОВ. Тысячу! КНЯЖЕВИЧ. Эх, пропади все пропадом! Пусть меня потом хоть расказнят, но выдам вам пятьсот рублей. Подписывайте! МАКСУДОВ. Э-э... АЛЬТЕР ЭГО. Подписывай, болван, а то и этого не получишь! После недолгих колебаний Максудов ставит подпись. КНЯЖЕВИЧ. Ну вот, теперь вы наш! Поздравляю с вступлением в нашу большую и дружную театральную семью! Максудов возвращается на свое место. Княжевич уходит. СТРИЖ. Ну что, все там в порядочке? Тогда давайте продолжать читку! Искусство, товарищи, не ждет! МАКСУДОВ (читает). "Сергей Максудов. "Черный снег". Открывается занавес. Огоньки вдали, двор, засыпанный снегом, дверь флигеля. Из флигеля глухо слышен "Фауст", которого играют на рояли... Распахивается дверь, и на крыльцо флигеля с гитарой в руках выходит Ермаков. Заметно, что он взволнован. За ним выходят Анна и Бахтин. Е р м а к о в. Я не позволю, чтобы он распевал испанские серенады под окном у моей невесты!.. Ермаков бросает гитару прямо в снег и убегает..." Появляется Пряхина. На ней длинный газовый шарф розового цвета, вроде тех, что так любила Айседора Дункан. ПРЯХИНА. Товарищи! Товарищи! ВСЕ. Что? Что случилось? СТРИЖ. Что с вами, Людмила Сильвестровна? ПРЯХИНА. Неужели вы не видите? Неужели вы не видите? СТРИЖ. Да что, наконец, такое? Объясните толком! ПРЯХИНА. Так ведь солнышко, солнышко! Бабье лето! Бабье лето! Пряхина начинает танцевать по сцене, подбрасывая и ловя шарф, порхая, словно перышко на ветру. АЛЬТЕР ЭГО. Это еще что за чудо с шарфом? СТРИЖ. Никакое это не чудо, это наша ведущая актриса-Людмила Сильвестровна Пряхина!.. Подождите, а кто спросил? Все смотрят на Максудова. МАКСУДОВ. Это не я. Я не произнес ни слова! СТРИЖ. Странно... Значит, мне показалось. АЛЬТЕР ЭГО. Показалось, показалось... СТРИЖ. Эхо еще какое-то дурацкое! Товарищи, не отвлекайтесь, продолжаем читку. Снова входит Княжевич. КНЯЖЕВИЧ. Разрешите, Фома Фомич? СТРИЖ. Что такое опять, Антон Антонович? КНЯЖЕВИЧ. Приказ по театру. Велено вас с ним ознакомить. (Пряхиной). Людмила Сильвестровна, и вы здесь? Очень кстати! Вы-то мне как раз и нужны. ПРЯХИНА. А что такое? Что такое? Для меня тоже приказ? КНЯЖЕВИЧ. Тут вам анкетку нужно будет заполнить. Для отдела кадров. ПРЯХИНА. Какую еще анкету? Ах, Боже мой! Боже мой! Только что я радовалась солнышку, сосредоточилась в себе, что-то только что нажила, вырастила зерно, чуть запели струны, я вошла сюда, как в храм... и вот... Ну, давайте, давайте ее сюда! КНЯЖЕВИЧ. Ознакомьтесь, Людмила Сильвестровна. И не надо так кричать. (Передает ей лист бумаги). ПРЯХИНА. Я не кричу! Я не кричу! И ничего я не вижу. Мерзко напечатано... (Возвращая ему анкету). Ах, пишите вы сами, пишите, я ничего не понимаю в этих делах! КНЯЖЕВИЧ. Здесь и понимать ничего не надо. Нужно только указать вашу фамилию имя и отчество, затем... ПРЯХИНА. Ну, Пряхина, Пряхина, ну, Людмила Сильвестровна! И все это знают, и ничего я не скрываю! КНЯЖЕВИЧ. Когда вы родились? ПРЯХИНА. Пресвятая богоматерь! Что же это такое? Я не понимаю, кому это нужно знать, зачем? Почему? Ну, хорошо, хорошо. Я родилась в мае, в мае! Что еще нужно от меня? Что? КНЯЖЕВИЧ (тихо). Так ведь это... год нужен. ПРЯХИНА (шепчет, молитвенно сложив руки). Ох, как бы я хотела, чтобы Иван Васильевич видел, как артистку истязают перед репетицией! Это все происки! Происки моих врагов! Они мне завидуют и все хотят моей смерти! СТРИЖ. Нет, Людмила Сильвестровна, так решительно невозможно работать! Знаете что? Возьмите-ка вы лучше анкету домой и заполняйте ее сами, как хотите. А у нас репетиция! Антон Антонович, отдайте ей анкету. Пряхина хватает лист и с отвращением засовывает его в сумочку. ПРЯХИНА. Хорошо, хорошо! К какому числу нужно вам ее сдать? КНЯЖЕВИЧ. Да хотя бы к понедельнику! ПРЯХИНА. Будет! Все вам будет! И именно к понедельнику! Все равно, все равно - погублено зерно, испорчен день! КНЯЖЕВИЧ (ехидно). Кстати, еще и заведующий труппой просил вас зайти. ПРЯХИНА. Зачем это я понадобилась ему? Это крайне интересно! КНЯЖЕВИЧ. Костюмерша Королькова на вас пожаловалась. ПРЯХИНА. Какая такая Королькова? Кто это? Ах да, вспомнила! Да и как не вспомнить, как не вспомнить эту Королькову, которая испортила мне подол? Что же она уже и наябедничала на меня? КНЯЖЕВИЧ. Она жалуется, что вы ее ущипнули со злости в уборной при парикмахерах! ПРЯХИНА. Меня сживают со свету! Бог Господь! Бог Господь! Бог Господь! Да взгляни же хоть ты, пречистая матерь, что со мною делают в театре! Подлецы и завистники повсюду! Но я брошусь в ноги Ивану Васильевичу! Умолю его выслушать меня! Он восстановит справедливость? (Стрижу). Фома Фомич, я вам не нужна сегодня? СТРИЖ. Нет, ведь вы в этой пьесе не заняты. ПРЯХИНА. Как не занята? Ах, не занята! Ну тогда, я вас покидаю! Оставьте меня! Оставьте меня! Низкие люди! Выбегает вон со сцены. Княжевич уходит в другую сторону. ВЕШНЯКОВА. Ну вот, теперь опять на Сивцев Вражек жаловаться побежит! СТРИЖ. Наконец-то все стихло! Давайте не отвлекаться, товарищи! У нас все-таки проходит читка пьесы. Итак... Неожиданно влетает Пряхина и как фурия проносится по сцене. ПРЯХИНА. А Королькова все равно - негодяйка! И я это скажу ей в глаза на первом же общем собрании труппы!.. СТРИЖ. Людмила Сильвестровна!!!... (Максудову). Извините, с этими организационными моментами мы несколько отвлеклись... а знаете, давайте-ка мы лучше сначала начнем! Прошу вас!.. МАКСУДОВ (читает). "Сергей Максудов. "Черный снег". Открывается занавес. Огоньки вдали, двор, засыпанный снегом, дверь флигеля. Из флигеля глухо слышен "Фауст", которого играют на рояли... Голос за сценой. "Телеграмма! Телеграмма!" СТРИЖ. Какая еще телеграмма? От кого еще телеграмма? Вбегает Ермолай Иванович. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Фома Фомич, вам пришла срочная телеграмма от Аристарха Платоновича! СТРИЖ. От Аристарха Платоновича? Что же вы сразу-то не сказали? Зачитывайте, скорее! ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ (читает). "Москва. Независимый театр. Скажите Вешняковой, что я решил загадку роли Ксении... ВЕШНЯКОВА. Ах, ну, ну!.. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. "Я был с Прасковьей Федоровной на берегу Ганга, и там меня осенило. Восклицательный знак. Дело в том, что Вешнякова не должна выходить из средних дверей, а сбоку, там, где пианино. Пусть не забывает, что она недавно лишилась мужа и из средних дверей не решится выйти ни за что. Она идет монашеской походкой, опустив глаза долу, держа в руках букетик полевой ромашки, что типично для всякой вдовы..." ВЕШНЯКОВА. Боже! Как верно! Как глубоко! Верно! То-то мне было неудобно в средних дверях!.. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Погодите, тут есть еще! (Читает.) "А впрочем, пусть Вешнякова выходит, откуда хочет! Я приеду, тогда все станет ясно. Точка. И подпись - Аристарх Платонович". Ермолай Иванович уходит. Стриж смотри на часы. СТРИЖ (бодро). О, время-то, время как бежит! А у меня еще заседание жилкомиссии! Так сказать квартирный вопрос! Ну что ж, товарищи! Будем считать, что первая читка прошла успешно, в целом замысел автора понятен, идея как бы ясна, я думаю, вам всем как и мне, так сказать. Короче говоря, остается только одно - засучив рукава, работать, товарищи, работать и работать! Если сказать честно, перед нами еще непаханное поле! Всем спасибо, можете быть свободны. Актеры встают и уходят. МАКСУДОВ. Позвольте! Позвольте, а как же моя пьеса? АЛЬТЕР ЭГО. Ты что глухой? Или простачком прикидываешься? Тебе же ясно сказали: всем понравилось, замысел ясен, договор ты подписал, деньги в кармане, чего тебе еще надо? МАКСУДОВ. Но я хотел объяснить авторскую концепцию... АЛЬТЕР ЭГО. Какая еще концепция? Обед уже, обед... или антракт по-ихнему! Пошли отсюда! Теперь до репетиционного периода мы сюда ни ногой! |
|
| ||
|
Картина четвертая Театральная тумба. И на ней наклеена афиша. На афише написано крупными буквами: Независимый театр Репертуар на следующий месяц: Эсхил - "Агамемнон" Софокл - "Филоктет" Лопе де Вега - "Сети Фенизы" Шекспир - "Король Лир" Шиллер - "Орлеанская дева" Островский - "Не от мира сего" Максудов - "Черный снег" К тумбе подходят Максудов и Альтер Эго. На Максудове теперь белые брюки и белый галстук, А на Альтер Эго соответственно черный галстук и черные брюки. АЛЬТЕР ЭГО. Ого! Смотри-как, Максудов! Уже и репертуар на слудующий месяц вывесили. В какой ты оказался компании! Эсхил, Софокл, Лопе де Вега - "Сети Фенизы", Шекспир - "Король Лир", Шиллер"Орлеанская дева",Островский... и за Островским уже ты! Прямо так и написано - Максудов "Черный снег" Премьера! Да еще и в воскресенье!.. МАКСУДОВ. В воскресенье никто в театр не ходит. АЛЬТЕР ЭГО. Это кто тебе сказал? Кому не хватило билетов в субботу? Нет, дорогой мой, в театр уж если ходят так ходят, и не важно, понедельник ли, воскресенье, ложа или партер, важно любить театр, как, скажем, люблю его я! Или не любить, как ненавидишь его ты! На сцене появляется Ликоспастов под ручку с Александром Иудаладовым. Ликоспастов не сразу замечает Максудова. ЛИКОСПАСТОВ. Нет, вы видели, Алексанр Нилыч? Что ж это такое? Они просто с ума сошли!.. Да откуда он вообще взялся?.. К тому же, это же я его и открыл... Помните, я вам еще давеча рассказывал? ИУДАЛАДОВ. Тот самый, стало быть? ЛИКОСПАСТОВ. В люди, можно сказать, его вывел! Жуткий тип... неблагодарный! Ты тут, главное, бьешься... бьешься годами, и все как рыба об лед, а этот провинциал не успел приехать... Тут Ликоспастов замечает Максудова и моментально меняется в лице. ЛИКОСПАСТОВ. Ну, брат, ну, брат! Благодарю, не ожидал! Эсхил, Софокл и ты! Как ты это проделал, не понимаю, но гениально! Просто гениально! Теперь ты, конечно, приятелей узнавать не будешь! Где уж нам с Шекспирами водить дружбу! МАКСУДОВ. А ты бы перестал дурака валять! ЛИКОСПАСТОВ. Ну вот, слова уж сказать нельзя! Экий ты, ей-Богу! Ну, я зла на тебя не питаю. Давай почеломкаемся, старик! (Целуются). Познакомьтесь! МАКСУДОВ. Драматург Максудов. ИУДАЛАДОВ. Александр Иудаладов, театральный критик, обозреватель журнала "Жизнь и сцена". Веду там рубрику. ЛИКОСПАСТОВ. Экий скромник! Не рубрику, а целый разделище тянет! Мы - то с тобой, Максудов, знаем, что такое иметь еженедельный подвал!.. (После паузы). На Учебной сцене, конечно, играть будут? МАКСУДОВ. Не знаю, говорят, что на главной. ЛИКОСПАСТОВ (упавшим голосом). Ну что ж, давай Бог. Давай, давай. Может быть, тут тебя постигнет удача. Не вышло с романом, кто знает, может быть, с пьесой выйдет. Только ты не загордись, помни: нет ничего хуже, чем друзей забывать! ИУДАЛАДОВ. А прочитали ли вы мою последнюю статью? МАКСУДОВ. Еще не читал. ЛИКОСПАСТОВ. Где уж ему читать, у него времени нету современную литературу читать...Он теперь сам живой классик! Ну, шучу, шучу... ИУДАЛАДОВ (веско). Вы все-таки прочтите, хорошая штуковина получилась. МАКСУДОВ. Непременно. ЛИКОСПАСТОВ. Ну ладно! Счастливо, старик! У нас еще дела! Так о чем мы говорили, Александр Нилыч?.. Ах да? Провинция... провинция... Интересная, скажу вам, штука получается. Как ни талант, так обязательно провинциал! Есть в этом некая диалектика. Что-то здесь не то... Иудаладов и Ликоспастов уходят. Появляется Бомбардов. БОМБАРДОВ. Как, вы еще здесь? Да вы с ума сошли! МАКСУДОВ. Боже мой, что случилось? БОМБАРДОВ. Как что? Ведь сегодня читка вашей пьесы у Ивана Васильевича! Вас разве не предупредили? МАКСУДОВ. Предупредили, но не сказали конкретно. БОМБАРДОВ. Немедленно отправляйтесь на Сивцев Вражек! Кстати... насморка у вас нет? МАКСУДОВ. Нет вроде, а при чем здесь нас... БОМБАРДОВ (перебивая). Значит так, как пройдете большой серый дом, повернете налево, в тупичок. Тут уж легко найдете. Ворота резные, чугунные, дом с колоннами. С улицы входа нету, так поверните за угол во дворе. Там увидите человека в тулупе, он у вас спросит: "Вы зачем?" - а вы ему скажите только одно слово: "Назначено". АЛЬТЕР ЭГО. Это пароль? МАКСУДОВ. А если человека не будет? БОМБАРДОВ. Он будет. За углом, как раз напротив человека в тулупе, вы увидите автомобиль без колес на домкрате, а возле него ведро и человека, который моет автомобиль. Альтер Эго достает из кармана большой блокнот. АЛЬТЕР ЭГО. Все запишем. Так будет надежнее. МАКСУДОВ. Вы сегодня там были? БОМБАРДОВ. Да... Я был там месяц тому назад. МАКСУДОВ. Так почем же вы знаете, что человек будет непременно мыть автомобиль? БОМБАРДОВ. Потому, что он каждый день его моет, сняв колеса. МАКСУДОВ. А когда же Иван Васильевич ездит в нем? БОМБАРДОВ. Он никогда в нем и не ездит. МАКСУДОВ. Почему? БОМБАРДОВ. А куда же он будет ездить? МАКСУДОВ. Ну, скажем, в театр? БОМБАРДОВ. Иван Васильевич в театр приезжает два раза в год только на генеральные репетиции, и тогда ему нанимают извозчика Дрыкина. МАКСУДОВ. Вот тебе на! Зачем же извозчик, если есть автомобиль? БОМБАРДОВ. А если шофер умрет от разрыва сердца за рулем, а автомобиль возьмет да и въедет в окно, тогда что прикажете делать? МАКСУДОВ. Позвольте, а если лошадь понесет? БОМБАРДОВ. Дрыкинская лошадь не понесет. Она только шагом ходит. Так вот, аккурат напротив человека с ведром - дверь. Войдите и подымайтесь по деревянной лестнице. Потом еще дверь. Опять войдите. Там увидите черный бюст Островского. А напротив беленькие колонны и черная-пречерная печка, возле которой сидит на корточках другой человек , в валенках и топит ее. МАКСУДОВ (смеясь). Вы уверены, что он непременно будет и непременно на корточках? БОМБАРДОВ (сухо и строго). Непременно. МАКСУДОВ. Любопытно проверить! БОМБАРДОВ. Проверьте. Он спросит тревожно: "Вы куда?" А вы ответьте... МАКСУДОВ. Назначено? БОМБАРДОВ. Угу. Тогда он вам скажет: "Пальтецо снимите здесь", и вы попадете в переднюю, и тут выйдет к вам фельдшерица и спросит: "Вы зачем?" И вы ответите...ну, вы знаете что. А дальше она вас спросит насчет насморка. Тут вы тоже знаете... Иван Васильевич вас спросит первым долгом, кто был ваш отец. Он кто, кстати, был? МАКСУДОВ. Вице-губернатор. БОМБАРДОВ. Э... нет, это, пожалуй, не подходит. Нет, нет. Вы скажите так... служил в банке. МАКСУДОВ. Вот уж это мне не нравится. Почему я должен врать с первого же момента? БОМБАРДОВ. А потому что это может его испугать, а вам все равно, банк ли, или что другое. Потом он спросит, как вы относитесь к гомеопатии. А вы скажите, что принимали капли от желудка в прошлом году и они вам очень помогли. Еще он может спросить, не знаете ли вы Мишу Панина! Подбегает взволнованный Ермолай Иванович. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Товарищ Бомбардов! Я вас везде ищу! Срочно на репетицию! Режиссер велели! Убегает. БОМБАРДОВ (торопясь, скороговоркой). Значит так... Мишу Панина вы не знаете, родились в Москве, насчет Фомы скажите, что он вам не понравился. Когда будет про пьесу говорить, то не возражайте. Там у вас выстрел в третьем акте, так вы его, натурально, не читайте... МАКСУДОВ. Как не читать, когда герой застрелился?! АЛЬТЕР ЭГО (пишет). Не читайте выстрел... Опять выбегает Ермолай Иванович. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Бомбардов!.. БОМБАРДОВ. Выстрела не читайте! И насморка у вас нет! Иду! Иду!.. Бомбардов уходит вслед за Ермолай Ивановичем. АЛЬТЕР ЭГО. Ну и что ты про все это думаешь? МАКСУДОВ. Галиматья какая-то! АЛЬТЕР ЭГО. Галиматья не галиматья, но я уже все записал, а теперь только остается проверить насколько сильны традиции в этом театре. МАКСУДОВ. Ну и что? Мы теперь прямо так и пойдем? АЛЬТЕР ЭГО. Прямо так и пойдем! Что тут у нас... итак, пункт первый... Сцена погружается в темноту и они идут в световых пятнах. АЛЬТЕР ЭГО. ...большой серый дом... а вот и тупичок! Действительно ворота резные и дом с колоннами. А вон и мужик в тулупе! МУЖСКОЙ ГОЛОС. Вы зачем? Пораженный Максудов не решается ответить. Альтер Эго бьет его локтем в бок. МАКСУДОВ. Назначено! АЛЬТЕР ЭГО. Пункт второй. Автомобиль без колес на домкрате! И человек его моет! Всё на месте! МАКСУДОВ. Чертовщина какая-то! Здесь что, вообще нет времени? АЛЬТЕР ЭГО. Тебе же русским языком сказали - это традиции! И никому не позволено их нарушать! МАКСУДОВ. Подожди... АЛЬТЕР ЭГО. Что такое? МАКСУДОВ. Как же я пойду к Ивану Васильевичу в этой... в этой рубашке? АЛЬТЕР ЭГО. Да, пожалуй, ты прав. Это может испортить все впечатление. Ну ладно, я тебе свою дам! МАКСУДОВ. Что прямо здесь? АЛЬТЕР ЭГО. Какой ты, ей-Богу бестолковый! Зайдем в подъезд, там и поменяемся! Они заходят в подъезд. |
|
| ||
|
Картина пятая Квартира Ивана Васильевича. Альтер Эго и Максудов заходят в переднюю. Они уже поменялись рубашками. Драматург теперь в манишке и галстуке бабочкой. К ним выходит фельдшерица в белом халате и косынке. ФЕЛЬДШЕРИЦА. Вам что? МАКСУДОВ. Назначено. ФЕЛЬДШЕРИЦА. На дворе холодно? МАКСУДОВ. Нет, хорошая погода, бабье лето. ФЕЛЬДШЕРИЦА. Насморка у вас нету? АЛЬТЕР ЭГО (простуженным голосом, зажав нос пальцами). У бедя бету! МАКСУДОВ (испуганно). Нету, нету! ФЕЛЬДШЕРИЦА. Тогда входите. Они проходят в комнату. Иван Васильевич сидит в большом кресле в центре комнаты . МАКСУДОВ. Здрасьте. Я - драматург Максудов. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (долго смотрит на него). Очень приятно, прошу садиться. Ваше имя и отчество? МАКСУДОВ. Сергей Леонтьевич. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Очень приятно! Ну-с, как изволите поживать? МАКСУДОВ. Покорнейше благодарю вас, хорошо. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Простуды не чувствуете? МАКСУДОВ. Нет. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А здоровье вашего батюшки как? МАКСУДОВ. Мой отец умер. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Ужасно, а к кому обращались? Кто лечил? МАКСУДОВ. Не могу сказать точно, но, кажется, профессор... профессор Янковский. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Это напрасно, нужно было обратиться к профессору Плетушкову, тогда бы ничего не было. А еще лучше... гм... гм... гомеопаты, прямо до ужаса всем помогают. Вы верите в гомеопатию? АЛЬТЕР ЭГО. Все таки Бомбардов - потрясающий человек! Не актер, а Нострадамус! Копейка в копейку все сбылось! МАКСУДОВ. С одной стороны, конечно... Я лично да... хотя многие и не верят. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Напрасно! Пятнадцать капель, и вы перестанете что-нибудь чувствовать. А ваш батюшка, Сергей Пафнутьевич, кем был? МАКСУДОВ. Сергей Леонтьевич. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Тысячу извинений! Так он кем был? МАКСУДОВ. Он служил вице-губернатором. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (перестав улыбаться). Так, так, так... Ну-с, в таком случае приступим. Максудов листает рукопись, откашливается. МАКСУДОВ (читает). Сергей Максудов. "Черный снег". Открывается занавес. Огоньки вдали, двор, засыпанный снегом, дверь флигеля. Из флигеля глухо слышен "Фауст", которого играют на рояли..." Бесшумно входит фельдшерица и делает знак. Максудов деликатно замолкает. Иван Васильевич смотрит на часы. Фельдшерица подает Ивану Васильевичу рюмку, Иван Васильевич выпивает лекарство, запивает его водою из стакана, и опять смотрит. Фельдшерица кланяется Ивану Васильевичу древнерусским поклоном и уходит. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну-с, продолжайте... Максудов открывает рот, но не успевает ничего прочесть, потому что в соседней комнате звонит телефон. Фельдшерица тут же вносит его на подносе. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Извините, это меня... по важнейшему делу из одного учреждения. (По телефону). Да, да... Гм... гм... Это одна шайка работает. Приказываю держать все это в строжайшем секрете. Вечером у меня будет один верный человек, и мы разработаем план... Неожиданно в комнату вбегает Людмила Сильвестровна Пряхина. Иван Васильевич роняет телефонную трубку. ПРЯХИНА (визгливо кричит). Я не сойду с места, пока не получу защиты, мой учитель! Кругом одни завистники! Бог все видит, все! За сценой слышится дикий кошачий вопль. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Что с вами случилось, Людмила Сильвестровна? ПРЯХИНА. Вы себе даже представите не можете! Пришел в театр, какой-то оборванный, без роду без племени драматург и этот Стриж невысокого полета стал позволять себе в мой адрес такое?!.. Опять истошно вопит кошка. Иван Васильевич делает Пряхиной знаки, но Людмила Сильвестровна не понимает. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Уходите! Уходите! ПРЯХИНА. Что я слышу?! Что я слышу?! Неужели мой учитель и благодетель гонит меня?! Боже, Боже!! Ты видишь?! Кошка вопит еще сильнее. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Оглянитесь, Людмила Сильвестровна! Пряхина начинает нервно крутить головой по сторонам. В этот момент появляется Настасья Ивановна. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Милочка! Назад! Чужой!.. Пряхина наконец оборачивается и замечает Максудова. ПРЯХИНА. О, Господи, от этих драматургов нигде нет спасения! Пряхина с рыданиями выбегает из комнаты. За ней выбегает Настасья Ивановна. Кошка за сценой тоже как-то странно всхлипывает и затихает. Входит Настасья Ивановна. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Кота удар хватил. Не дождавшись ответа, выходит. Иван Васильевич нервно барабанит пальцами по ручке кресла. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (после паузы). Ну-с, как вам понравилось? Вас, конечно, поражает эта сцена? Это мы репетировали, а вы, наверное, подумали, что просто скандал! И каково вам? Понравилось? МАКСУДОВ (пряча глаза). Изумительно. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Мы любим так иногда внезапно освежить в памяти какую-нибудь сцену... гм... гм... этюды очень важны для поддержания актерской формы... Это, знаете ли, очень важно для актера постоянно поддерживать творческую форму! Огромное большинство актеров уверено, что только на репетициях надо работать, а дома можно отдыхать. Между тем это не так. Нужно ли объяснять, что настоящий артист обязан творить каждую минуту своего земного существования! Пьет ли он утренний кофе, гуляет ли по бульвару, идет ли в домуправление заплатить за жилплощадь! Ибо творчество есть прежде всего полная сосредоточенность всей духовной и физической природы!.. (После паузы.) А вы не знакомы с моей тетушкой?.. Настасья Ивановна! Настасья Ивановна!.. Входит Настасья Ивановна. МАКСУДОВ (вставая). Драматург Максудов. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Как ваше здоровье? МАКСУДОВ. Благодарю вас покорнейше, я совершенно здоров. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Зачем изволили пожаловать к Ивану Васильевичу? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Леонтий Сергеевич, пьесу нам принес. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Чью пьесу? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Леонтий Сергеевич сам сочинил пьесу! НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА (тревожно). А зачем? МАКСУДОВ. Как зачем?.. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Разве уж и пьес не стало? Какие хорошие пьесы есть. И сколько их! Начнешь играть - в двадцать лет всех не переиграешь. Зачем же вам тревожиться сочинять? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Леонтий Леонтьевич современную пьесу сочинил! НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Мы против властей не бунтуем. МАКСУДОВ. Зачем же бунтовать? НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. А "Плоды просвещения" вам не нравятся? А ведь какая хорошая пьеса. И Милочке роль есть... Поклон батюшке, пожалуйста, передайте. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Батюшка Сергея Сергеевича умер. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Царство небесное, он, чай, не знает, что вы пьесы сочиняете? А отчего умер? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Не того доктора пригласили, Леонтий Пафнутьевич мне рассказал эту горестную историю. НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. А ваше-то имечко как же, я что-то не пойму, то Леонтий, то Сергей! Разве уж и имена позволяют менять? У нас один фамилию переменил. Теперь и разбери-ко, кто он такой! МАКСУДОВ. Я - Сергей Леонтьевич. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Тысячу извинений, это я опять спутал! НАСТАСЬЯ ИВАНОВНА. Не буду мешать! Настасья Ивановна уходит. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Знаете-ка, друг мой, давайте мы сделаем этакий... нестандартный шаг. Прочитайте мне прежде всего финал вашей пьесы. МАКСУДОВ. Как это? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А вот так! Прямо возьмите и прочитайте. Ведь в хорошей пьесе все можно понять сразу из финала. Не мне вам говорить, что самое главное в драматургии это финал. Если вы знаете, чем закончится пьеса, то уже не столь важно, что будет в начале. Нужно ли объяснять, что есть великое множество пьес, которые губит несозревший, невыстраданный финал, пьес, обреченных на жалкое существование и на недоумение зрителя - нашего единственного строгого и справедливого судии! Сколь часто создатели драматургических произведений забывают, что пьеса должна уже с первой картины захватить зрителя и не отпускать до последней! Теперь мы имеем дело со зрителем жадным, восприимчивым, непосредственным, легко откликающимся на спектакль. Тем больше обязанности лежит на драматурге по отношению к тем, кто пришел в зрительный зал. Пьеса должна углублять его сознание, утончать его чувства, поднимать его культуру. Ибо зритель, уходя со спектакля, должен смотреть на жизнь и современность глубже, чем когда он пришел в театр!.. Иван Васильевич откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Максудов и Альтер Эго переглядываются. АЛЬТЕР ЭГО. Давай-давай, делай, что тебе говорят! Максудов негромко кашляет. Иван Васильевич тотчас же открывает глаза. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Прошу прощения, биение творческой мысли неожиданно увело меня достаточно далеко от вашей пьесы. Прошу вас. МАКСУДОВ (читает). "Бахтин (Петрову). Ну, прощай! Очень скоро ты придешь за мною... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Вот это напрасно! Зачем это? Это надо вычеркнуть, не медля ни секунды. Помилуйте! Зачем же стрелять? МАКСУДОВ. Но герой должен кончить жизнь самоубийством. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. И очень хорошо! Пусть кончит и пусть заколется кинжалом! Иван Васильевич вскакивает с кресла и довольно натурально и убедительно показывает, как Бахтин закалывается кинжалом. Затем он снова падает в кресло и закрывает глаза. Максудов и Альтер Эго переглядываются. МАКСУДОВ. Но, видите ли, дело происходит в гражданскую войну... Кинжалы тогда уже не применялись... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Нет, применялись, мне рассказывал этот... как его... забыл....но помню, что применялись... Вычеркните этот выстрел!.. МАКСУДОВ (читает). "(... гармоника и отдельные выстрелы. На мосту появился человек с винтовкой в руке. Луна...)" ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Боже мой! Выстрелы! Опять выстрелы! Что за бедствие такое! Знаете что, Лео... знаете что, вы и эту сцену, пожалуй, вычеркните - она лишняя. МАКСУДОВ. Я считал, эту сцену главной... Тут, видите ли... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Форменное заблуждение! Эта сцена не только не главная, но ее вовсе не нужно. Зачем это? Ваш этот, как его?.. МАКСУДОВ. Бахтин. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну да... ну да. Так вот он закололся там вдали, а приходит домой другой персонаж и говорит матери - Бехтеев закололся! МАКСУДОВ. Но матери нет. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Нужно обязательно! Вы напишите ее. Это нетрудно. Сперва кажется, что трудно - не было матери, и вдруг она есть, но это заблуждение, это очень легко. И вот старушка, назовем ее Антониной, рыдает дома, а который принес известие... Назовите его Иванув... Нет лучше Ивбнов... МАКСУДОВ. Но ведь Бахтин герой! У него монологи на мосту... Я полагал... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А Иванов и скажет все его монологи!.. У вас хорошие монологи, их нужно сохранить. Иванов и скажет - вот Петя закололся и перед смертью сказал то-то, то-то и то-то... Очень сильная сцена будет. МАКСУДОВ. Но как же быть, Иван Васильевич, ведь у меня же на мосту массовая сцена... там столкнулись массы... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А они пусть за сценой столкнутся. Мы этого видеть не должны ни в коем случае. Ужасно, когда они на сцене сталкиваются! Ваше счастье, Сергей Леонтьевич, что вы не изволите знать некоего драматурга Мишу Панина!.. Это, я вам скажу удивительная личность! Мы его держим на черный день, вдруг "что-нибудь" случится, тут мы его и пустим в ход... Вот он нам пьесочку тоже доставил, удружил, можно сказать, "Стенька Разин". Я приехал в театр, подъезжаю, издали еще слышу, окна были раскрыты,- грохот, свист, ругань, и палят из ружей! Лошадь едва не понесла, я думал, что бунт в театре! Ужас! Оказывается, это Стриж репетирует! Я говорю Антону Антоновичу: вы, говорю, куда же смотрели? Вы, спрашиваю, хотите, чтобы меня расстреляли самого? А ну как Стриж этот спалит театр, ведь меня по головке не погладят, не правда ли-с? Антон Антонович, на что уж доблестный человек, отвечает: "Казните меня, Иван Васильевич, ничего со Стрижем сделать не могу!" Этот Стриж - чума у нас в театре. Вы, если его увидите, за версту от него бегите, куда глаза глядят. Конечно, это все с благословения Аристарха Платоныча, вы с ним не знакомы, и слава Богу! А еще тут - выстрелы! За эти выстрелы знаете, что может быть? А что касается вашей пьесы, то она мне очень нравится. Все хорошо, так что теперь вам надо начать серьезно работать над этим материалом. Во время этого монолога Альтер Эго засыпает. МАКСУДОВ. Как, простите, работать? В каком это смысле? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Преимущественно ваше внимание, как драматурга, должно быть обращено на работу над образами - ведь именно над этим материалом и предстоит работать актеру! У вас же драматургические образы еще не слеплены из живого мяса и еще не заполнены настоящей и трепетной жизнью. Они не насыщены тем содержанием, с которым они вошли в жизнь, у них пока еще нет своей биографии. Герои пьесы приходят на сцену, вовлеченные волей драматурга, а не обстоятельствами действия, и я не чувствую того, что за кулисами сцены есть еще большой и обширный мир и что происходящее на сцене есть только часть того большого и обширного, что происходит за кулисами и определяет сценические события!.. Альтер Эго уже сладко спит, всхрапывая. Максудов сидит, опустив руки и потеряв дар речи. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (после паузы, доверительно). Вот вам бы какую пьесу сочинить... Колоссальные деньги можете заработать в один миг. При слове "деньги" Альтер Эго просыпается. АЛЬТЕР ЭГО. Деньги? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Глубокая психологическая драма... Судьба артистки. Будто бы в некоем царстве живет артистка, и вот шайка врагов ее травит, преследует и жить не дает... А она только воссылает моления за своих врагов... АЛЬТЕР ЭГО. И скандалы устраивает ежеминутно! МАКСУДОВ (Альтер Эго). Тихо ты.... (Ивану Васильевичу). Вы говорите, Богу воссылает моления, Иван Васильевич? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Богу?.. Гм.. гм... Нет, ни в каком случае. Богу вы не пишите... Не Богу, а... искусству, которому она глубочайше предана. А травит ее шайка злодеев, и подзуживает эту шайку некий волшебник Черномор. Вы напишите, что он в Африку уехал и передал свою власть некому режиссеру Икс... И вот этот ужасный злодей Стриж... (Сбившись). То есть я... Икс... (Перестав улыбаться, после паузы). Вы, как видно, упрямый человек...Я вижу вас это не интересует!? МАКСУДОВ. Нет, Иван Васильевич, просто я далек от артистического мира... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А вы его изучите! Это очень легко. У нас в театре такие персонажи, что только любуйтесь на них... Сразу полтора акта пьесы готовы! Такие расхаживают, что так и ждешь, что он или сапоги из уборной стянет, или финский нож вам в спину всадит. МАКСУДОВ. Это ужасно. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Я вижу, что вас и это не увлекает... Экий вы человек неподатливый! Впрочем, ваша пьеса тоже хорошая, теперь только стоит ее досочинить, и все будет готово... МАКСУДОВ. Так помилуйте, она уже сочинена! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Сочинена? Кем? МАКСУДОВ. Как кем? Мной! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Нет, друг мой, процесс творчества только начинается! Сейчас она только записана! А теперь ее требуется сочинить! И уже если быть до конца откровенным, то работа над пьесой вообще никогда не останавливается. Ведь автор умирает, а пьесы, вышедшие их под его пера - живут, и некоторые из них живут вечно... Сегодня, как никогда, Независимый театр жадно ждет именно современных пьес! Идите и ищите новые яркие образы, современные и злободневные краски, и помните, что хорошие слова приходят не тогда, когда во что бы то ни стало хочешь их сказать, а тогда, когда о них вроде бы и не думаешь, но когда они сами становятся нужными!.. Надо бы это записать... (Пауза). Но я вижу вы со мной не согласны? МАКСУДОВ. Почему же? Согласен... АЛЬТЕР ЭГО. Попробовал бы ты не согласиться! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. У вас, кстати, сколько пьес поставленных? МАКСУДОВ. Ни одной. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Вот видите... АЛЬТЕР ЭГО. Пожалуй, старик прав - это тревожный симптом! Пошли отсюда, Лопе де Вега недоделанный! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. До встречи на худсовете! МАКСУДОВ. Прощайте! Иван Васильевич уже что-то пишет в толстой тетради и не отвечает. Максудов и драматург уходят. Конец первого действия Занавес |
|
| ||
|
Действие второе Картина первая Вновь тумба с афишей. Максудов и Альтер Эго встречают здесь Ликоспастова с газетой в руке. ЛИКОСПАСТОВ. А вот ты где, брат! (радостно). Читал про себя? "Не в свои сани не садись". Театральный фельетон Александра Иудаладова. Да, брат, поздравляю, продернули. Ну, что ж поделаешь - назвался груздем, полезай в кузов!.. Но ты не переживай, такая уж у нас, драматургов, судьба! Хочешь полюбопытствовать? Максудов читает газету. МАКСУДОВ. Но ведь это он про мою пьесу пишет! А ведь ее еще даже не поставили! ЛИКОСПАСТОВ. Когда поставят, уже поздно будет! Настоящий критик должен всегда свое мнение заранее высказать, даже когда его вообще ни у кого нет! МАКСУДОВ. Что же я этому сукину сыну сделал? ЛИКОСПАСТОВ. Э, брат, нехорошо, нехо-ро-шо... Тебя, как я вижу, гордыня совершенно обуяла. Что же это, уж и слова никто про тебя не смей сказать? Без критики не проживешь. МАКСУДОВ. Какая это критика?! Он просто издевается... Да кто он вообще такой этот Иудаладов? ЛИКОСПАСТОВ. Кстати, очень известный человек... правда, в своем кругу... И славный малый, ты зря злишься. Ну, конечно, обидно ему немного. Так ведь всем было обидно, когда ты в такую компанию попал! МАКСУДОВ. Да ведь не я же сочинял афишу? Разве я виноват в том, что у них в репертуаре Софокл, Лопе де Бега... и ... я. ЛИКОСПАСТОВ. Ты все-таки не Софокл! Вот и я, брат, двадцать пять лет пишу, однако ни в Шекспиры, ни на худой конец в Чеховы не попал. Конечно, в общественности эта афиша вызвала волнение. Меня уж многие расспрашивали. Огорчает афишка-то! Да я, впрочем, не спорить пришел, а узнав про вторую обиду твою, пришел утешить, потолковать с другом... МАКСУДОВ. Какую такую обиду? ЛИКОСПАСТОВ. Так ведь Ивану-то Васильевичу пьеска не понравилась, читал ты, говорят ему, сегодня? МАКСУДОВ. Откуда тебе это известно? ЛИКОСПАСТОВ. Слухом земля полнится. Ты Настасью Иванну Колдыбаеву знаешь? Почтенная дама, тетушка Ивана Васильевича. Вся Москва ее уважает, на нее молились в свое время. Знаменитая актриса была! А у нас в доме живет портниха, Ступина Анна. Она сейчас была у Настасьи Ивановны, так Настасья Иванна ей и рассказывала. Был, говорит, сегодня у Ивана Васильевича из новых, пьесу читал, черный такой, как жук, я сразу догадался, что это ты. Не понравилось, говорит, Ивану Васильевичу. Так-то. А ведь говорил я тебе тогда, помнишь? Говорил, что третий акт сделан легковесно, поверхностно сделан, ты извини, я тебе пользы желаю. Не послушался ведь ты! Ну, а Иван Васильевич, он, брат, дело понимает, от него не скроешься, сразу разобрался. Ну, а раз ему не нравится, стало быть, пьеска не пойдет. Вот и выходит, что останешься ты с афишкой на руках. Смеяться будут, вот тебе и Эврипид! Да, говорит Настасья Ивановна, что ты и надерзил Ивану Васильевичу? Расстроил его? Он тебе стал советы подавать, а ты в ответ, говорит Настасья Иванна,- фырк! Фырк! Ты меня прости, но это слишком! Не по чину берешь! Не такая уж, конечно, ценность для Ивана Васильевича твоя пьеса, чтобы фыркать... АЛЬТЕР ЭГО (стонет). Ох, и болван ты, Максудов! Нужно было не спорить, а отвечать так: очень вам благодарен за ваши указания, Иван Васильевич, я непременно постараюсь их исполнить, Иван Васильевич! МАКСУДОВ. Знаешь что, пойдем в ресторанчик, не хочется мне что-то сегодня дома сидеть. Не хочется. ЛИКОСПАСТОВ. Понимаю! Ах, как понимаю! С удовольствием. Только вот... Он беспокойно роется в бумажнике. МАКСУДОВ. У меня есть. Мне гонорар заплатили. ЛИКОСПАСТОВ. Уже и гонорар заплатили? Ну ты, брат, даешь! Тогда все дело меняется. Уходят. АЛЬТЕР ЭГО. Вот и началась богемная жизнь! А ведь ему еще пьесу переделывать! Почему у драматургов все поиски истины и вдохновения начинаются в вине и там же заканчиваются? Нет, до добра это искусство не доведет! Это как к бабке не ходи! Бежит за ними. |
|
| ||
|
Картина вторая Появляются Максудов и Альтер Эго. Над сценой горит надпись "Тихо! Идет худсовет!" АЛЬТЕР ЭГО. Послушай, Максудов! Уж не началось ли у тебя головокружение от успехов? МАКСУДОВ. А почему ты, собственно, так решил? АЛЬТЕР ЭГО. Что-то ты подозрительно спокоен. МАКСУДОВ. А что мне волноваться? Пьеса принята, аванс выплачен... АЛЬТЕР ЭГО. И уже пропит!.. МАКСУДОВ (продолжая)....а все эти худсоветы просто формальность. Мне это вчера Ликоспастов объяснил. В ресторане Дома Литераторов. АЛЬТЕР ЭГО. Не скажи... худсовет достаточно коварная штука! Стоит какому-нибудь гардеробщику заподозрить твою пьеску в идеологической неверности и тебя уже ничто не спасет! МАКСУДОВ. Ну тебя! Каркаешь вечно под руку!.. Раздвигается занавес. Все уже в сборе. Иван Васильевич, Княжевич, Горностаев и Таврическая сидят перед накрытым столом, который ломится от всевозможных явств. Во время картины сидящие за столом постоянно едят, то икру, то осетрину, то заливного поросенка... Обедом командует Ермолай Иванович, поднося все новые закуски. МАКСУДОВ. Простите... я правильно попал? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Да... Сергей Леонидович, милости просим! Присаживайтесь, покорнейше прошу! Не прикажете ли закусить чего-нибудь? Может быть, угодно отобедать или позавтракать? Прошу без церемоний! Мы подождем. Ермолай Иванович у нас кудесник, стоит только сказать ему и... Ермолай Иванович, у нас найдется что-нибудь пообедать? (Максудову). Или, может быть,- какие-нибудь напитки? Нарзану? Ситро? Клюквенного морсу? Ермолай Иванович! У нас достаточные запасы клюквы? Прошу вас строжайше проследить за этим. Ермолай Иванович, впрочем... гм... гм... маг. В самое отчаянное время он весь театр поголовно осетриной спас от голоду! Иначе все бы погибли до единого человека. Актеры его обожают! Тогда, может быть, пирожное? Ермолай Иванович известен на весь мир своими пирожными!.. Ермолай Иванович подносит к Максудову блюдо с пирожными. МАКСУДОВ. Нет, благодарю вас... ГОРНОСТАЕВ. Кстати, о пирожных, помнится, как-то мы собрались у Пручевина. И приезжает сюрпризом великий князь Максимилиан Петрович... Мы обхохотались... Вы ведь Пручевина знаете, Иван Васильевич? Я вам потом расскажу этот комический случай. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Я знаю Пручевина, величайший жулик. Он родную сестру донага раздел... Итак, вроде бы все в сборе. Нет только Аристарха Платоновича, но по уважительной причине. Он сейчас в дружественной Индии, изучает традиции древне-тибетского драматического театра. Ну-с, кто желает высказаться? Герасим Николаевич? ГОРНОСТАЕВ. Ваша пиэса, Ле... Сергей Леонтьевич? Не правда ли? Ваша пиэса очень, очень хороша... В ней... э... как бы выразиться, исполнена психологической глубины, необыкновенно верно очерчены персонажи... Э... Что же касается описания природы, то в них вы достигли, я бы сказал, почти тургеневской высоты! Сразу приходит на ум южная природа... э... звездные ночи, украинские... потом шумящий Днепр... э... как выразился Гоголь... Чуден Днепр, как вы помните... запахи акации... Неожиданно Таврическая встает с места и с бокалом в руке начинает петь. ТАВРИЧЕСКАЯ (хорошо поставленным голосом). "Белой акации гроздья душистые, ночь напролет нас сводили с ума!.." ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Что вы хотите этим сказать, Маргарита Петровна? ТАВРИЧЕСКАЯ. Ничего конкретного. Вы мне не поверите, но у меня до сих пор в глазах эти картины ночей на Днепре, когда мы ездили в гастрольную поездку! ГОРНОСТАЕВ. Кстати о поездке, препикантный случай вышел тогда с генерал-губернатором Дукасовым. Вы помните его, Иван Васильевич? ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Помню. Страшнейший обжора! Но продолжайте по делу, Герасим Николаевич! ГОРНОСТАЕВ. Ничего, кроме комплиментов... э... э... по адресу автора сказать нельзя... но... вы меня простите... сцена имеет свои законы! Вам удалось передать весь аромат вашего юга, этих знойных ночей, но образы оказались психологически недочерченными, что в особенности сказалось на роли Бахтина... и я... э... не знаю, ее играть в таком виде решительно нельзя... А без центрального персонажа и пьесы нет! Вы уж меня простите за прямоту! АЛЬТЕР ЭГО. Похоже, что этот Горностаев твою пьесу даже и не читал!.. Хотя и зачем ему читать всю пьесу целиком? Играть-то он в ней будет только одну роль!..Свою! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ (бодро). Кто еще желает высказаться? (Княжевичу). Вы хотите сказать, Антон Антонович? КНЯЖЕВИЧ. Нет, нет, что вы! Что уж тут говорить, и так все ясно... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Может быть тогда Маргарита Петровна? ТАВРИЧЕСКАЯ. В целом замысел автора мне представляется довольно интересным. Но, позвольте, ведь сразу бросается в глаза отсутствие подлинного драматизма и тут же напрашивается законный вопрос - в чем же причина? А причины-то, скорее всего и нет, что еще больше осложняет ситуацию. Хотя на мой взгляд, самое главное здесь то, что недостаточно ярко прописаны женские образы. Ведь ваша героиня, ваша Анна, она произносит замечательные, волнительные, трогающие за самое сердце монологи, но, простите, как может произносить такие слова это юное, неопытное, не знающее жизни создание, которому от роду всего каких-то девятнадцать лет?! И вообще почему, как только драматурги говорят о глубоком истинном чувстве, то его героине тут же и девятнадцать лет? А то и того меньше? Все эти Джульетты, Дездемоны, Офелии, бесприданницы, в конце концов, все это уже было, было и было! Ведь вы же написали современную пьесу, так и покажите в ней современную героиню современного среднего возраста! МАКСУДОВ. Я вас не совсем понял, как мне показать женщину современного среднего возраста? ТАВРИЧЕКАЯ. Но ведь это вы драматург, вы пишете пьесы! О, какое это великое счастье писать пьесы! О, если бы мне только был дан этот талант свыше! Я бы писала бы и писала день и ночь! У меня бы ни дня не проходило без пьесы! Как много и как верно я бы написала!.. АЛЬТЕР ЭГО. Вот и писала бы сама! За чем же дело стало? В таком современном среднем возрасте уже давно пора писать мемуары!.. МАКСУДОВ (после паузы). Насколько я понял, пьеса моя не подошла, и я прошу вернуть ее мне. Среди членов худсовета наблюдается явное замешательство. Кое-кто даже поперхнулся едой. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Нет, зачем же так говорить? Виноват! Гм... гм... мы дружественно говорим, что играть вашу пьесу - это значит причинить вам ужасный вред! Ужасающий вред. В особенности, если за нее примется Фома Стриж. Вы сами жизни будете не рады и нас проклянете... МАКСУДОВ. В таком случае я прошу вернуть ее мне немедля. КНЯЖЕВИЧ. Пардон, у нас договорчик! МАКСУДОВ. Но ведь ваш театр ее не хочет играть, зачем же она вам нужна? ГОРНОСТАЕВ. А вам зачем? Неужели же вы ее понесете в театр Когорты Дружных? И что же они там, по-вашему, наиграют? Ну, будут у них ходить по сцене бойкие офицерики и говорить всякие непристойности. Кому это нужно? КНЯЖЕВИЧ. На основании существующих законоположений и разъяснений ее нельзя давать ни в Когорту Дружных, ни в какой другой театр, у нас договорчик! МАКСУДОВ. Простите, я не понимаю. Вы играть ее не хотите, а между тем говорите, что в другой театр я ее отдать не могу. Как же быть? КНЯЖЕВИЧ. Как, как? Никак! Так и быть. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Мы хотим спасти вас от страшного вреда! От вернейшей опасности, караулящей вас за углом. Видите ли, друг мой, истинный драматург должен прежде всего верить тому, что он пишет, иначе любое его произведение лишено смысла. А верить можно только правде. Только правда способна вызвать ответное чувство у зрителя. И поэтому вы просто обязаны постоянно чувствовать эту правду, находить ее, а для этого необходимо развивать в себе чуткость к правде. И пожалуйста, не обижайтесь, когда эту самую правду вы слышите от ваших товарищей по искусству!.. (Пауза) Ну что ж, остается подытожить мнение всех членов художественного совета нашего театра и я хочу сказать, что в целом оно у всех совпадает. Будем ставить! Теперь только работа, работа и работа покажет, оправдаем ли мы высокое, возложенное на нас зрителем!.. Пауза. Затем - горячие аплодисменты. Хлопают все, кроме Максудова. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Вперед, друзья! Вперед, к новым творческим достижениям! Запишем в протоколе заседания, что решение принято единогласно всеми членами худсовета за исключением Аристарха Платоновича. Но я уверен, что Аристарх Платонович, будь он здесь... Что такое? Стук в дверь. Дверь приоткрывается и показывается Бомбардов. Он передает Ермолаю Ивановичу листок бумаги. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Что там такое, Ермолай Иванович? ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Телеграмма! Только что пришла! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Зачитайте! ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ (читает). "Москва. Независимый театр. Художественному совету. Приехал в Бомбей. Очень жарко. Но тем не менее разделяю целиком вашу точку зрения. Искренне ваш Аристарх Платонович." ТАВРИЧЕСКАЯ. Вот видите - он всегда наш и притом искренне. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну-с, я думаю, заседание худсовета можно считать оконченным. Как хорошо, что между нами не возникло никаких разногласий. Все встают из-за стола и уходят. На сцене остаются только Альтер Эго, Максудов и Бомбардов. МАКСУДОВ. Что-то я ничего не понял? Понравилась им пьеса, не понравилась? Будут они ее ставить, не будут? АЛЬТЕР ЭГО. Экий ты чувствительный! Понравилось, не понравилось! Скажи спасибо, что без скандала обошлось! БОМБАРДОВ. Что это вы тут потерянно стоите в полном недоразумении? Не можете никак успокоиться после встречи с великими? МАКСУДОВ. Я теперь успокоился, и желаю только одного - знать, что это было? Меня просто терзает любопытство. Таких удивительных вещей, как это, я еще никогда не встречал. БОМБАРДОВ. Вам бы нужно жениться, Сергей Леонтьевич. Жениться на какой-нибудь симпатичной, нежной женщине или девице. Все волнение и любопытство бы, как рукой сняло... МАКСУДОВ. Этот разговор уже описан Гоголем, не будем же повторяться. Скажите мне, что это было? БОМБАРДОВ. Ничего особенного, был худсовет или, так сказать, совещание Ивана Васильевича со старейшинами театра. МАКСУДОВ. Так-с. Кто эта дама в соболях? БОМБАРДОВ. Маргарита Петровна Таврическая, артистка нашего театра, входящая в группу старейших или основоположников. Известна тем, что покойный Островский в тысяча восемьсот восьмидесятом году, поглядев на игру Маргариты Петровны, когда она дебютировала, сказал: "Очень хорошо". МАКСУДОВ. А что этот Горностаев, тоже актер хороший? БОМБАРДОВ. Угу-у... МАКСУДОВ. Нет, одного "угу-у" мне мало! Вот, например, насчет Маргариты Петровны известно, что Островский сказал "очень хорошо". Вот уж и какая-то зазубринка! А то что за "угу-у"? Может, Горностаев чем-нибудь другим себя прославил? БОМБАРДОВ. Прославил, натурально, прославил, а как же! Было тут одно дельце четыре года тому назад. Открылась у него по весне неизлечимая болезнь. Причем, так неожиданно что никто и охнуть не успел! Отправили его тогда в Италию лечиться, потом во Францию долечиваться, а уж чтоб совсем наверняка, то и в Германию. И вот какая штука получается! Так на него все это подействовало, что каждую весну у него обострение этой самой болезни. МАКСУДОВ. И что же получается? Каждый год его на лечение направляют? БОМБАРДОВ. Ну, каждый не каждый, а раз в два-три года обязательно. Иначе так бы и потеряли большого артиста. Один раз осенью приезжает Герасим Николаевич, а мы как раз вернулись из поездки по Донбассу, - свежий, бодрый, здоровый, только костюм другой, в прошлую осень был шоколадный, а теперь серый в мелкую клетку. Дня три рассказывал о Сицилии и о том, как буржуа в рулетку играют в Монте-Карло. Говорит, что отвратительное зрелище. Невозможно словами и передать... Вы что нездоровы? МАКСУДОВ. Сознаюсь вам. Мне тяжело... Неужели моя пьеса так плоха? БОМБАРДОВ. Ваша пьеса - хорошая пьеса. И выкиньте все остальное из головы. МАКСУДОВ. Тогда почему же, почему же произошло все это странное и страшное для меня на худсовете? Пьеса не понравилась? БОМБАРДОВ. Нет, совсем наоборот. Все произошло именно потому, что она им понравилась. И понравилась чрезвычайно. МАКСУДОВ. Но, Герасим Николаевич... БОМБАРДОВ. Больше всего она и понравилась именно Герасиму Николаевичу. МАКСУДОВ. С ума можно сойти... ничего не понимаю... БОМБАРДОВ. Нет, сходить никуда не надо... Просто вы не знаете, что такое театр. Бывают сложные машины на свете, но театр сложнее всего... МАКСУДОВ. Говорите! Умоляю, говорите! БОМБАРДОВ. Пьеса понравилась до того, что вызвала даже панику, - отчего все и стряслось. Лишь только с нею познакомились, а старейшины узнали про нее, тотчас наметили даже распределение ролей. На Бахтина назначили Герасима Николаевича... МАКСУДОВ (кричит). Но, позвольте! Да ведь... ведь... БОМБАРДОВ. Ну да, ну да... Герасиму Николаевичу шестьдесят один год, или даже может быть шестьдесят два... А самому старшему вашему герою Бахтину сколько лет? МАКСУДОВ. Двадцать восемь! БОМБАРДОВ. Вот, вот. Поэтому, как только старейшинам разослали экземпляры пьесы, то и передать вам нельзя, что произошло. Не бывало у нас этого в театре за все пятьдесят лет его существования. Они просто все обиделись. МАКСУДОВ. На кого? На распределителя ролей? БОМБАРДОВ. Нет. На автора. МАКСУДОВ (тыча себя пальцем в грудь). На автора? На меня? АЛЬТЕР ЭГО (тоже показывая пальцем на Максудова). На тебя! На тебя! На кого же еще? БОМБАРДОВ. В самом деле - группа старейшин рассуждала так: мы ищем, жаждем ролей, мы, основоположники, рады были бы показать все наше мастерство в современной пьесе и... здравствуйте пожалуйста! Приходит какой-то черный костюм и приносит пьесу, в которой действуют мальчишки! Значит, играть мы ее не можем?! Это что же, он в шутку ее принес?! А самому младшему из основоположников пятьдесят семь лет... МАКСУДОВ. Я вовсе не претендую, чтобы мою пьесу играли основоположники! Пусть ее играют молодые! БОМБАРДОВ. Ишь ты как ловко! Пусть, стало быть, Бомбардов, Вешнякова, Елагин, Благосветлов и Стренковский выходят, кланяются - браво! Бис! Ура! Смотрите, люди добрые, как мы замечательно играем! А основоположники, значит, будут сидеть и растерянно улыбаться - значит, мол, мы не нужны уже? Значит, нас уж, может, и в богадельню? Ха, ха! Ловко! Ловко! АЛЬТЕР ЭГО (хлопает себя рукой по лбу). Мне теперь все понятно! МАКСУДОВ. А мне ничего не понятно! БОМБАРДОВ. Что ж тут не понять?! Ведь Иван Васильевич сказал же вам, что нужно невесту переделать в мать, тогда играла бы Маргарита Петровна или Настасья Ивановна... МАКСУДОВ. Настасья Ивановна?! БОМБАРДОВ. Право же, вы не театральный человек! МАКСУДОВ. Одно только скажите, кого они хотели назначить на роль Анны? БОМБАРДОВ. Натурально, Людмилу Сильвестровну Пряхину. МАКСУДОВ. Что-о? Что такое?! Людмилу Сильвестровну?! Да вы смеетесь! БОМБАРДОВ. Что с вами такое? МАКСУДОВ. Сколько ей лет? БОМБАРДОВ. Вот этого, извините, никто не знает. МАКСУДОВ. Анне девятнадцать лет! Девятнадцать! Понимаете? Но это даже не самое главное. Главное то, что Людмила Сильвестровна просто не может играть! БОМБАРДОВ. Анну-то? МАКСУДОВ. Не Анну, а вообще ничего не может! БОМБАРДОВ. Позвольте! МАКСУДОВ. Нет, это вы позвольте! Актриса, которая хотела изобразить плач угнетенного и обиженного человека и изобразила его так, что кота удар хватил!.. БОМБАРДОВ. Этот кот - болван, настоящий бегемот, у него ожирение сердца, миокардит и неврастения. Он целыми днями сидит на постели, людей не видит, ну, натурально, испугался. МАКСУДОВ. Кот - неврастеник, я согласен! Но у него правильное чутье, и он прекрасно понимает сцену. Он услыхал фальшь! Понимаете, омерзительную фальшь. Он был шокирован! И вообще, что означала вся эта петрушка? БОМБАРДОВ. Накладка вышла. МАКСУДОВ. Что значит это слово? БОМБАРДОВ. Накладкой на нашем языке называется всякая путаница, которая происходит на сцене. Актер вдруг в тексте ошибается, или занавес не вовремя закроют, или не дай Бог... МАКСУДОВ. Понял, понял... БОМБАРДОВ. В данном случае наложили двое - Княжевич и Настасья Ивановна. Первый, пуская вас к Ивану Васильевичу, не предупредил Настасью Ивановну о том, что вы будете. А вторая, перед тем как пускать Людмилу Сильвестровну на выход, не проверила, есть ли кто у Ивана Васильевича. Хотя, конечно, Княжевич меньше виноват. А Настасья Ивановна за грибами ездила в магазин, вот сразу и не сообразила что к чему.. МАКСУДОВ. Понятно, понятно, решительно понятно! Так вот, не может ваша Людмила Сильвестровна играть. БОМБАРДОВ. Позвольте! Москвичи утверждают, что она играла прекрасно в свое время... МАКСУДОВ. Врут ваши москвичи! Она изображает плач и горе, а глаза у нее злятся! Она подтанцовывает и кричит "бабье лето", а глаза у нее беспокойные! Она смеется, а у слушателя мурашки в спине, как будто ему нарзану под рубашку налили! Она - не актриса! БОМБАРДОВ. Однако! Она тридцать лет изучает знаменитую теорию Ивана Васильевича о воплощении... МАКСУДОВ. Не знаю и знать не хочу этой теории! Людмиле Сильвестровне уже никакая теория не поможет!.. БОМБАРДОВ. Вы, может быть, скажете, что и Иван Васильевич не актер? МАКСУДОВ. Нет, вот этого я не скажу! Лишь только он показал, как Бахтин закололся, я ахнул: у него глаза мертвые сделались! Он упал в кресло, и я увидел зарезавшегося. Сколько можно судить по этой краткой сцене, а судить можно, как можно великого певца узнать по одной фразе, спетой им, он - величайшее явление на сцене! Я только решительно не могу понять, зачем такому талантливому актеру понадобилось становиться руководителем театра и режиссером?! БОМБАРДОВ. Да вы, натурально, на сами устои замахиваетесь! Поосторожнее, поосторожнее вам бы надо, а то так долго не проживете! АЛЬТЕР ЭГО. Слушай, болван, умного человека! МАКСУДОВ (стонет). И причем вообще там кинжал! О, Господи! БОМБАРДОВ. Поймите, что лишь только вы сели и открыли тетрадь, он уже перестал слушать вас. Он соображал о том, как распределить роли, как сделать так, чтобы разместить основоположников, как сделать так, чтобы они могли разыграть вашу пьесу без ущерба для себя... А вы выстрелы там какие-то читаете. Я служу в нашем театре десять лет, и мне говорили, что единственный раз выстрелили на сцене в тысяча девятьсот первом году, и то крайне неудачно. В пьесе этого... вот забыл... известный автор... ну, неважно... словом, двое нервных героев ругались между собой из-за наследства, ругались, ругались, пока один не хлопнул в другого из револьвера, и то мимо... Ну, пока шли простые репетиции, помощник изображал выстрел, хлопая в ладоши, а на генеральной выстрелил в кулисе по-всамделишному. Ну, Настасье Ивановне и сделалось дурно, она ни разу в жизни не слыхала выстрела, а Людмила Сильвестровна закатила истерику. И с тех пор выстрелы прекратились. В пьесе сделали изменение, герой не стрелял, а замахивался лейкой и кричал "убью тебя, негодяя!" и топал ногами, отчего, по мнению Ивана Васильевича, пьеса только выиграла. Автор бешено обиделся на театр и три года не разговаривал с директорами, но Иван Васильевич остался тверд... МАКСУДОВ. Нет, вы скажите мне, скажите, зачем же в таком случае, если пьеса никак не сходится у них, они не хотят, чтобы я отдал ее в другой театр? Зачем она им? Зачем? БОМБАРДОВ. Хорошенькое дело! Как зачем? Очень интересно нашему театру, чтобы рядом поставили новую пьесу, да которая, по-видимому, может иметь успех! С какой стати! Да ведь вы написали сами в договоре, что не отдадите пьесу в другой театр? МАКСУДОВ. Будь он проклят! БОМБАРДОВ. Кто?! МАКСУДОВ. Будь он проклят этот Княжевич! БОМБАРДОВ. Орел! АЛЬТЕР ЭГО. Шакал! МАКСУДОВ. И ведь какой тихий и все о душе говорит!.. БОМБАРДОВ. Полное отсутствие наблюдательности - а еще драматург! Княжевич - орел, кондор. Он на скале сидит, видит на сорок километров кругом. И лишь покажется точка, шевельнется, он взвивается и вдруг камнем падает вниз! Жалобный крик, хрипение... и вот уж он взвился в поднебесье, и жертва у него! МАКСУДОВ. Вы еще и поэт, черт вас возьми! БОМБАРДОВ. А вы - злой человек! Эх, Сергей Леонтьевич, предсказываю вам, трудно вам придется... МАКСУДОВ. Послушайте, может быть, мне как-то связаться с Аристархом Платоновичем? Может, он повлияет на Ивана Васильевича? БОМБАРДОВ. Аристарх Платонович не может никак повлиять на Ивана Васильевича, так как Аристарх Платонович не разговаривает с Иваном Васильевичем с тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. МАКСУДОВ. Как это может быть? БОМБАРДОВ. Они поссорились в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году и с тех пор не встречаются, не говорят друг с другом даже по телефону. МАКСУДОВ. У меня кружится голова! Как же стоит театр? БОМБАРДОВ. Стоит, как видите, и прекрасно стоит. Они разграничили сферы. Если, скажем, Иван Васильевич заинтересовался вашей пьесой, то к ней уж не подойдет Аристарх Платонович, и наоборот. Стало быть, нет той почвы, на которой они могли бы столкнуться. Это очень мудрая система. МАКСУДОВ. Господи! Ведь нельзя же иметь дело с человеком, который никого не слушает! БОМБАРДОВ. Нет, он слушает. Он слушает трех лиц: Княжевича, тетушку Настасью Ивановну и Людмилу Сильвестровну. Вот три лица на земном шаре, которые могут иметь влияние на Ивана Васильевича. Если же кто либо другой, кроме указанных лиц, вздумает повлиять на Ивана Васильевича, он добьется только того, что Иван Васильевич поступит наоборот. МАКСУДОВ. Но почему?! БОМБАРДОВ. Он никому не доверяет. МАКСУДОВ. Но это же страшно! БОМБАРДОВ. У всякого большого человека есть свои фантазии. МАКСУДОВ. Значит, все пропало? БОМБАРДОВ. Наоборот, все только начинается! Не знаю как, не знаю почему, даже не знаю с чьей помощью, но произошло чудо! Да что я вам говорю, вы же сами были на худсовете и все видели! АЛЬТЕР ЭГО. Ну что, драмодел несчастный, теперь тебе ясно, что такое театр? Хотел большого искусства! Вот и получай! МАКСУДОВ. Что же мне теперь делать? БОМБАРДОВ. Как что? Продолжать работать над пьесой! МАКСУДОВ. Как работать? БОМБАРДОВ. Очень просто - репетировать! АЛЬТЕР ЭГО. Ура! Все на репетицию нашей пьесы! |
|
| ||
|
Картина третья Появляются Максудов и Альтер Эго. Бомбардов, Елагин, Вешнякова, Пряхина, Фома Стриж уже репетируют под руководством Ивана Васильевича. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А, вот и Лев Сергеевич пожаловал! Очень кстати, друг мой! Мы ведь как раз начали репетировать вашу пьесу. (Актерам). Так вот, товарищи, я хочу вам сказать, что нас должны интересовать в первую очередь не внешние события, а тот внутренний мир, где живут герои и который определяет, что они говорят, как выглядят и какие поступки совершают! Нас, как художников, больше интересует то, что невидимо первому взгляду, но то, что каждый актер должен знать и нести в себе словно факел, который он должен поджечь от самой пьесы. Я имею в виду подтекст. То есть то, что невидимо первому взгляду и даже второму, но является главным и самым ценным для нас, поскольку это скрытое от всех знание и есть суть самого произведения, так сказать, квинтэссенция авторской мысли. Иван Васильевич кивает в сторону Максудова и продолжает после хорошей паузы. ...Если же говорить проще, то вы должны говорить одно, делать другое, а думать при этом третье. АЛЬТЕР ЭГО. Крепко сказанул! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Я вижу, Сергей Лисистратович, что вы со мной несогласны. МАКСУДОВ. Ну, почему?... Я, понимаете ли... э... АЛЬТЕР ЭГО. Согласен он! Согласен! Просто у него это согласие третьим планом прошло! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Вот, например, Елагин только что прочитал нам сцену, в которой Ермаков признается в любви к своей невесте! Это никуда не годится. Никуда не годится! Это какие-то штучки и сплошное наигрывание. Как он относится к этой женщине? СТРИЖ. Пламенно любит ее, Иван Васильевич! Ах, как любит! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Так... А вы подумали о том, что такое пламенная любовь? Пламенная любовь, выражается в том, что мужчина на все готов для любимой! (Немного подумав). Подать сюда велосипед! СТРИЖ. Эй, бутафоры! Велосипед! На сцену выкатывают старенький велосипед с облупленной рамой. Елагин плаксиво смотрит на него. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Влюбленный все делает для своей любимой, ест, пьет, ходит и ездит... Пряхина старательно записывает все слова учителя в большую клеенчатую тетрадь. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Так вот, друг мой, будьте любезны съездить на велосипеде для своей любимой девушки! Ее нам покажет Вешнякова... Елагин садится на велосипед. Вешнякова садится в кресло, прижав к животу огромный лакированный ридикюль. Елагин объезжает кресло, одним глазом косясь на суфлерскую будку, в которую боится свалиться, а другим на актрису. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Совсем не то! Зачем вы выпучили глаза на бутафора? Вы ездите для него? Елагин едет снова, на этот раз оба глаза скосив на Вешнякову. Не успев повернуть он уезжает за кулисы, там падает, но быстро возвращается.. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Ужасно! Мышцы напряжены, вы себе не верите. Распустите мышцы, ослабьте их! Неестественная голова, вашей голове не веришь!.. Елагин едет опять. На этот раз подбоченившись, и залихватски глядя на возлюбленную. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Пустой проезд, вы едете пустой, не наполненный вашей возлюбленной. Впрочем, я понял в чем здесь ошибка... Елагин, оставьте этот настоящий велосипед и немедленно пересядьте на воображаемый!.. Елагин слезает с велосипеда и, громко пыхтя, пытается выполнить задание Ивана Васильевича. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Крепче держите руль! Помните вы молоды, вы любимы, а поэтому счастливы!.. Резче крутите педали! А теперь задним ходом!.. Запутавшись в собственных ногах Елагин с грохотом падает на сцену. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Вы устали, Орест Олимпиевич? ЕЛАГИН. Нет, что вы, Иван Васильевич! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А я вижу, что устали. Довольно, закончим на этом. Возвращайтесь на место. Елагин плетется к своему стулу и почти что падает на него. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Так вот, товарищи, для того, чтобы сначала проникнуть в ткань драматического произведения, давайте сделаем несколько несложных упражнений, дабы обрести необходимую форму, без которой актерская техника не может быть равнозначна внутреннему состоянию. Режиссер! Где у нас режиссер! СТРИЖ. Я здесь, Иван Васильевич! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Раз вы здесь, вот давайте и проведите этюды, чтобы актеры могли разогреться до нужного состояния. Начните, скажем, с перетягивания воображаемого каната... Актеры разделяются на две группы и начинают изображать перетягивание "каната". ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А теперь усложним задачу. Вот вы, Елагин, представьте, что у вас болит зуб и вам никак не до каната! А вы, Бомбардов, что вам еще предстоит пренеприятное разбирательство в месткоме. Неожиданно Пряхина бросает "канат", вскакивает на стул и дико визжит. ПРЯХИНА. Ой! Ой! И-и-и! Мышь!.. Все тоже бросают этюд. Слышатся реплики: "Что такое? Что случилось? В чем дело?" ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Молодец, Людмила Сильвестровна! Она придумала новое актерское приспособление! Ведь это была воображаемая мышь, не так ли? ПРЯХИНА (неуверенно, продолжая оглядываться). Я в этом не уверена... ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. И правильно! Актер никогда не должен быть в себе уверен до конца! Нужно ли объяснять, что там, где кончается неувереннность, там кончается и творчество! Вот видите, как Людмиле Сильвестровне удалось вас всех переиграть и перенести таким образом центр действия на себя. МАКСУДОВ. Простите, а когда же мы будем репетировать непосредственно мою пьесу? СТРИЖ. Тихо, тихо! Товарищ драматург, не опережайте события. Согласно теории Ивана Васильевича сначала актер должен работать над собой, и только потом он начинает работу над ролью. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. А все-таки, Сократ Пантелеевич прав! Пора бы нам действительно заглянуть в пьесу. (Берет рукопись). Вот есть здесь сцена, где героиня подбегает к окну, увидев в нем дальнее зарево. Давайте ее разберем. Что такое зарево? Зарево это суть отблески большого пожара. Вот давайте-ка сейчас и попробуем сыграть пожар. Начнем с вас, Бомбардов! БОМБАРДОВ (подбегая к окну). О Боже мой! Что же это делается? Я горю! Все горит! Это пожар! Пожар! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Не очень убедительно. Пусть теперь Елагин изобразит... Хотя лучше все вместе! Пусть каждый выразит пластически свое отношение к этому событию. ВСЕ. Где горит? Что такое? Спасайтесь! Где вода? Это горит Елисеев!! Спасите! Это взрыв! Вызвать пожарных! Мы погибли!!! ПРЯХИНА. (визгливо, перекрывая всех остальных). О, боже мой! О, Боже всемогущий! Что же будет с моими сундуками?! А бриллианты, а мои бриллианты! Пожар! Пожар!! Пожар!!! Вбегает в каске, на ходу раскатывая пожарный рукав Ермолай Иванович. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Прекратить панику! Покинуть помещение по одному через запасной выход! Иван Васильевич, не волнуйтесь, я вас первым вынесу из огня! Где горит? Что горит! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Успокойтесь, дорогой Ермолай Иванович! Нигде ничего не горит. Это был воображаемый пожар. Актеры изображали пожар, который описан в пьесе нашего уважаемого драматурга! МАКСУДОВ. Но позвольте, я не описывал никакого пожара. У меня всего лишь одна реплика: "Гляньте, зарево"?.. СТРИЖ. Согласно теории Ивана Васильевича текст на репетициях не играет никакой роли, а характеры в пьесе нужно создавать, играя на своем собственном тексте. Неважно, что говорит актер, главное, что он при этом чувствует и как передает свои ощущения зрителю. ЕРМОЛАЙ ИВАНОВИЧ. Так значит, нет никакого пожара!? СТРИЖ. Никакого пожара у нас нет и не будет. АЛЬТЕР ЭГО. С этими этюдами можно головой поехать! Хорошо еще, что в пьесе нет сцен из сумасшедшего дома. МАКСУДОВ. Еще немного и они будут! СТРИЖ. Товарищи артисты, не отвлекайтесь! Продолжаем репетицию. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Давайте теперь разберем другую сцену. Скажем, четвертая картина у нас с чего начинается? СТРИЖ (читает). "Б а х т и н. Я тебя вызову на дуэль!" ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Дуэль? Превосходно! Принесите рапиры! Стриж убегает за кулисы. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Дуэль - это прекрасный способ усилить противостояние между нашими персонажами и таким образом попробовать решить главный конфликт пластическими средствами. Где рапиры? Я просил принести рапиры! Появляется Стриж с длинными рапирами. СТРИЖ. Вот они Иван Васильевич! ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну-с... Елагин и Бомбардов, возьмите рапиры и покажите с помощью этих приспособлений все то, что накопилось у вас в душе по отношению к вашему врагу. Покажите всю глубину презрения и ненависти, которые вы испытываете к своему сопернику. Но, тем не менее, ни на секунду не забывайте, что перед вами живой человек и весь тот океан страстей, бущующий в вас в любую минуту, может стать морем сочувствия и жалости. Итак, прошу сходиться! Бомбардов и Елагин начинают фехтовать, постепенно входя в раж. Другие подбадривают их криками. "Давай! Давай! Коли его! Руби! Покажи этому негодяю!" МАКСУДОВ. Постойте! Постойте! Я не писал никаких рапир! У меня в пьесе нет никакой дуэли! СТРИЖ. Если нет, то ее можно в любой момент дописать. МАКСУДОВ. Как дописать? Ведь действие происходит в наши дни! СТРИЖ. Иван Васильевич, кажется, ясно сказал, что дуэль - это прекрасный способ обозначить антагонизм главных героев. А что касается исторического времени пьесы, то это тоже не самая большая проблема. Все еще можно переиграть и согласно режиссерской концепции перенести действие в прошлое или даже в будущее. МАКСУДОВ. Нет, этого не будет! Я не допущу! СТРИЖ. Я вижу, товарищ драматург, вы уже начали страдать манией величия! Негоже начинающему устраивать тут свои правила! И вообще, если хотите знать, вы нам мешаете. МАКСУДОВ. Я мешаю? СТРИЖ. Да, вы. Мешаете нам и творческому процессу. Вот что я вам скажу, дорогой мой.. До встречи на премьере. Так оно для всех нас будет лучше и безопаснее! Перед носом у Максудова и Альтер Эго закрывается занавес. |
|
| ||
|
Картина четвертая Театральная тумба. На ней афиша: "Премьера. Сергей Максудов "Черный снег". Подходят Максудов и Альтер Эго. Максудов читает афишу и, обессилев, садится прямо на сцену. МАКСУДОВ. Нет, все это выше моих сил... мое сердце больше не выдержит таких нагрузок. АЛЬТЕР ЭГО. А чего ты, собственно говоря, боишься? Авторские тебе, судя по всему, рано или поздно заплатят. Пьеса твоя идет в престижном столичном театре. Скоро о тебе узнает вся страна, если не сказать, весь мир. Должен бы радоваться, а не вести себя, как институтка перед экзаменами! МАКСУДОВ. Да чему же тут радоваться? Это провал! Провал! Меня ждет грандиозный провал! Эти ненормальные великие сделали из моей пьесы черте что! Я задумывал трагедию, а получился какой-то водевиль, если не сказать хуже! Это Иван Васильевич возможно и гений: но он безумен! АЛЬТЕР ЭГО. А где ты видел нормального гения, И вообще, как я погляжу, ты ничего в искусстве не понимаешь. в отличие от меня. Что такое искусство? Это состояние! И главное - жить в нем, а если повезет, и умереть. А уж получилось или нет, так это судить не нам. Искусство- это прежде всего непредсказуемость, иначе оно было бы также скучно: как арифметика Эвклида.В театре ничего нельзя просчитать, а уж понять тем более... Вот и получается: что мы, драматурги, словно кочегары, которые только бросают вязанку хвороста в этот пламенный костер, а греет он кого-нибудь или нет - это уже не наше дело! МАКСУДОВ. Это ты что ли драматург?! АЛЬТЕР ЭГО. Да, я драматург. А ты, собственно, кто? МАКСУДОВ. Это я драматург, а ты всего лишь мои материализованные сомнения. АЛЬТЕР ЭГО. Интересно, где ты видел сомнения, которые ни в чем не сомневаются? В то время, как их первоисточник (указывает пальцем на Максудова) не может решиться ни на что! МАКСУДОВ. Пожалуй, знаешь, что я сделаю? Я сейчас тебя убью. И на этом все кончится. АЛЬТЕР ЭГО. Ха-ха, убьешь! Легко сказать! На это, брат, тоже надо решиться. А ты если и сможешь убить кого-то, так только в своей пьесе. И то, если тебе прикажет Фома Стриж! МАКСУДОВ. Мерзавец! Набрасывается на него. АЛЬТЕР ЭГО. Осторожно! Осторожно! Костюмчик мой на себе не помни! Появляются Ликоспастов под ручку с Иудаладовым. ЛИКОСПАСТОВ. Сергей Леонтьевич! Что это вы? На земле валяетесь? Смотрите, Александр Нилыч, прямо таки, картинка, достойная пера! Так сказать, муки творчества. Максудов поднимается, отряхивается. МАКСУДОВ. Нет, это случайно получилось. Просто поскользнулся. ИУДАЛАДОВ. От волнения, поди. МАКСУДОВ. Какого еще волнения? ИУДАЛАДОВ. Ну, как какого? Премьера у вас! Я бы даже сказал премьерища! МАКСУДОВ. Подумаешь, премьера! Это не премьера, а провал! ЛИКОСПАСТОВ и ИУДАЛАДОВ (вместе, радостно). Провал? В самом деле? ЛИКОСПАСТОВ (после паузы). Это уж ты, брат, хватанул! Но, хотя всякое возможно, ведь премьера "Чайки" тоже в свое время провалилась! ИУДАЛАДОВ. Ну, вы не расстраивайтесь! Вы же еще молодой человек, и вполне сможете себя проявить на какой-нибудь иной ниве, скажем в медицине или коммерции... или даже в педагогике. Ведь в педагогике тоже есть своя поэзия. МАКСУДОВ. Нет, нигде я себя пробовать не стану. Я уже для себя все решил. ЛИКОСПАСТОВ. А зря, старик, зря. Кстати, у тебя контромарочки лишней не найдется? Тебе же положены авторские? МАКСУДОВ. А тебе-то зачем? ЛИКОСПАСТОВ. Мне-то, конечно, не к чему, но одна моя знакомая, почти что племянница... очень хотела пойти. МАКСУДОВ. Нет у меня никаких контромарок! ИУДАЛАДОВ. Пойдемте, Ликоспастов, я все устрою. Вас с вашей племянницей посадят в ложу прессы. И вообще, нужно торопиться, а то опоздаем к началу. Прощайте, голубчик. Желаю вам всяческого успеха и долгих лет творческой жизни. Иудаладов и Ликоспастов уходят. МАКСУДОВ. Завистники! Кругом завистники! Все только и ждут, когда моя пьеса провалится, чтобы затем позлорадствовать на страницах своих паршивых газетенок и пошлых театральных журнальчиков. АЛЬТЕР ЭГО. Максудов, ты все-таки плохой драматург. Как же им тебе не завидовать? Ведь последнюю пьесу Ликоспастова отказались играть даже в народном театре Шинного завода! А ведь он уже не один десяток лет занимается сочинительством! А этот Иудаладов? Самым большим его творческим достижением было написание сценария празднования 50-летнего юбилея системы городской канализации и водоснабжения! И что ты после этого хочешь? МАКСУДОВ. Умереть. Только умереть... АЛЬТЕР ЭГО. Нет уж! Это слишком легкий выход. Сначала еще нужно выстоять премьеру! Вот только вид у тебя не очень... Так сказать, не для такого торжственного случая... Ладно, так и быть, одолжу тебе свой пиджачок, но, учти, в последний раз! Они меняются пиджаками и теперь Альтер Эго оказывается весь в черном, а Максудов весь в белом. Вбегает Фома Стриж. СТРИЖ. Где вы? Где вы? Я вас бегаю ищу уже сто лет!.. МАКСУДОВ. А что случилось? СТРИЖ. Как это что? У нас же премьера... и первое действие уже кончается, между прочим... Он еще спрашивает, что случилось? МАКСУДОВ (робко). И как? Как публика? СТРИЖ. Виват! Уверяю вас, будет грандиозный успех! Да вы посмотрите сами. Максудов осторожно делает щелочку в занавесе. Оттуда пробивается свет. Слышится музыка, шум спектакля и зрительного зала. Неожиданно выбегает Вешнякова в кринолине и наброшенном на плечи кителе с погонами. ВЕШНЯКОВА (доигрывая роль). Ах оставьте, оставьте меня, вы странный и непонятный человек!.. Оказавшись за кулисами поправляет костюм. Быстро закуривает, вынув папироску из-за корсажа. ВЕШНЯКОВА. Фома Фомич, мне случайно не звонили из управления культуры по поводу путевки? СТРИЖ. Нет, при мне нет! МУЖСКОЙ ГОЛОС. Анна? Где же ты? Я не могу без тебя! ВЕШНЯКОВА. Здесь я, уже иду! Отдает папиросу Стрижу и убегает на сцену, откуда вскоре выкатывает Бомбардов на велосипеде. Вытирает пот со лба. БОМБАРДОВ. Да, публика сегодня жесткая... Бутафор забирает у него велосипед. Костюмерша помогает переодеться. На Бомбардова надевают балетную пачку и он на пуантах вновь возвращается на воображаемую сцену за занавесом. МАКСУДОВ. Что это? Что это какое? СТРИЖ. Как что? Четвертая картина третьего действия! МАКСУДОВ. Нет, это какой-то бред! Натуральный кошмар! Массовый психоз! Теперь я все понял окончательно! АЛЬТЕР ЭГО. А чего бы ты хотел? Театр... понимать надо! СТРИЖ. Тихо, тихо, сейчас будет сцена пожара! МАКСУДОВ. Какого еще пожара? СТРИЖ. Как какого? Одобренного Иваном Васильевичем. Все трое прислушиваются. ГОЛОС ПРЯХИНОЙ (визгливо). О, Боже мой! Пожар! О, Боже всемогущий! Что же будет с моими сундуками?! А бриллианты, а мои бриллианты! Пожар! Пожар!! Пожар!!! Опять появляется бутафор. В руках у него рапиры, перчатки, фехтовальные маски. МАКСУДОВ. А это, простите, что? СТРИЖ. Реквизит для сцены дуэли. МАКСУДОВ. Какой еще дуэли? В пьесе нет никакой дуэли. СТРИЖ. Дуэль тоже одобрена Иваном Васильевичем! Стриж и бутафор уходят. Слышно звяканье клинка о клинок. МАКСУДОВ. Нет, я больше не выдержу! Это конец... Продолжать эту жизнь больше не имеет смысла. Достает из кармана браунинг и стреляется. Но звук выстрела теряется в громе аплодисментов. АЛЬТЕР ЭГО. Максудов! Ты с ума сошел? Что ты наделал? Альтер Эго оттаскивает тело драматурга в сторону и пытается сделать ему искусственное дыхание. АЛЬТЕР ЭГО. Как же ты мог решиться на такое? Да, где же ты пистолет-то взял, в конце концов? А... так это он в моем пиджаке остался. Эх, Максудов, Максудов... Что же ты натворил!? Тем временем на "сцене" аплодисменты переходят в овацию. Открывается занавес. СТРИЖ. Автора! Автора! Все скандируют: Автора! Автора! Подбегает Стриж. СТРИЖ. Максудов! Где Максудов? Режиссер хватает за рукав Альтер Эго. СТРИЖ. Где же вы, товарищ драматург? Смотрите, какой успех! Немедленно все бросьте! Быстрее к зрителям! АЛЬТЕР ЭГО. Кто? Я? СТРИЖ. Ну не я же!.. Хотя, я тоже с вами, пожалуй, выйду! Все артисты выходят на поклон. Взявшись за руки, посылая воздушные поцелуи воображаемым зрителям, они кланяются спиной к настоящим зрителям. СТРИЖ. Не туда! Не туда! АЛЬТЕР ЭГО. А куда? СТРИЖ. В другую сторону! Все актеры делают полный поворот и теперь начинают кланяться в настоящий зрительный зал. После этого овация за сценой переходят в аплодисменты настоящего зрительного зала. Вбегает Ермолай Иванович. Ермолай Иванович. Телеграмма! Телеграмма! (Дождавшись общей тишины, читает). "Москва. Независимый театр. Поздравляю премьерой. Восклицательный знак. Уверен в успехе. Телом в Калькутте, душою с вами. Ваш Аристарх Платонович." Нескончаемые аплодисменты зрительного зала переходят в бурную овацию. Зрители встают и скандируют: "Актора! Автора!" На авансцену выходят Максудов и Альтер Эго и кланяются. Занавес .МОСКВА 1999Коновалова Светлана
|
| ||||
| ||||||
copyright 1999-2002 by «ЕЖЕ» || CAM, homer, shilov || hosted by PHPClub.ru
|
|
| ||
| ||||
|
|
|
Счетчик установлен 24/02/2000 - 671
