Каракозов Галим

14k

* * *

17k

9 КЛАСС

8k

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ

9 КЛАСС

работа на творческий конкурс

Все вокруг говорили, что в 9 классе учиться - одно удовольствие. Экзаменов нет, в школу можно вообще не ходить. Мы с Онгирским пришли в школу 2-го сентября, как всегда неподстриженные. Новая классная дала нм по полтиннику и отправила в парикмахерскую. Нам больше ничего и не требовалось. Мы напились пива и весь день играли в теннис, радуясь беззаботному 9-му классу.

Потом радость прошла: мы узнали, что директором у нас - бывшая председательша комиссии по делам насовершеннолетних. Когда она, встретив нас у школьной двери, с нехорошей улыбкой сказала нам: "Здравствуйте, негодяи!" мы поняли, что 9-й класс будет сплошным кошаром и решили избавиться от него.

40 пропущенных часов пришлись на двенадцатое сентября и меня выгнали. Онгирского бил отец, и он иногда всё же ходил в школу, поэтому его выгнали гораздо позже, но я об этом не знал: меня первым же поездом отправили в Кзыл-Орду, к деду с бабкой. У нас вообще все родственники там. Мне торжественно обещали, что если я буду себя хорошо вести, то на каникулы меня отправят домой, к друзьям, снабдили едой и отправили. В поезде было страшно скучно, всю догору я пил припасеную бутылку водки, очень ее экономил, но всё равно не хватило, и я купил вторую бутылку у проводника. Так целых трое суток лежал на верхней полке и пил.

В Кзыл-Орде меня устроили работать смотрителем в музее, а по вечерам надо было ходить в школу для рабочей молодёжи. Я был там раза четыре, познакомился с одной кореянкой, посмотрел на рабочую молодежь - великовозрастных мужиков, строивших глазки математичке, потом мне это надоело. Я купил букет цветов классной, и она отпустила меня до следующей четверти. Так что по вечерам я был свободен, познакомился со всеми местными хулиганами, они меня признали и я почувствовал себя в своей тарелке, только часто скучал по дому. по друзьям. В Алма-Ате у меня осталась подруга, она иногда звонила, мы разговаривали часами, хотя я знал, что у нее нет денег и платить будет ее мать. Я знал, что она спит с моим старшим братом, но все равно разговаривал с удовольствием, так приятно услышать свежие новости.

Про Онгирского я забыл, хотя мы везде были вместе с первого класса, у меня появилось много новых друзей и новых врагов.

Дом наш находился в районе кинотеатра имени Алтынсарина и я автоматически был зачислен в алтынские, Мы враждовали с районом кинотеатра имени Амангельды, который называли аманкой. На танцы мы ходили к себе в парк, они - к себе. Идти на танцы в чужой район приравнивалось к самоубийству. Вражда эта началась лет тридцать назад, из-за чего она началась уже мало кто помнил, но ребята упрямо м регулярно дрались из года в год, из поколения в поколение. Всю зиму эти два района делали набеги, вылавливая небольшие группки противников и нещадно их били. С наступлением тепла они договаривались о большой драке, где, когда, с каким оружием. На эти побоища стоило посмотреть, я видел нечто подобное гораздо позже, в Киеве, когда местное Динамо проиграло Спартаку, и разъярённые киевляне стали бить приехавших специально на матч московских фанатов. Москвичам тогда предоставили целый поезд и милицию для охраны, чтобы они могли побыстрее уехать, но им всё равно сильно перепало, В Киеве все происходило стихийно, а в Кзыл-Орде к драке долго готовились собирали народ, вооружались, даже придумывали всякие ухищрения, вроде бочек с бензином, которые поджигались и катились на врага. Ночью это здорово смотрелось.

Мне удалось посмотреть начало одной такой драки, я сидел с сорока алтынскими в засаде на пригорке и все видел. Самый старший из нас Гера, худой и маленький, сказал, что сидеть надо до первого выстрела: "Как только стрельнут, сразу вниз и сбоку на них! прокричал он. У меня от этих слов ударило в голову, как на футболе, тем более все мы выпили для храбрости. Драка началась ровно в полдесятого, когда начало смеркаться и с Сыр-Дарьи налетели комары. Мы отчаянно курили и хлестали себя по телу, всматриваясь в толпу внизу. Потом кто-то крикнул: "Поехали!" и началось. Внизу стоял такой вой, какого я не слышал даже в кино про индейцев. В ход пошли цепи, тросики, камни, металлические линейки - метры, которые специально затачивали с обеих сторон. Месиво было жуткое, А потом раздался выстрел. ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ выстрел, но какая наступила тишина! Все замерли на секунду, лотом пронесся шопот: "кого убили? Кого убили? Кого?" А потом длинный протяжный крик: "А-а-а, гады!". И драка возобновилась с еще большим ожесточением. Это была настоящая война. Мы уже было ринулись вниз, но амановцы оказались хитрее нас: они приготовили засаду, которая напала на нас сзади. Я махал своей лопаткой, в кого-то попадал и громко орал от возбуждения. Вокруг палили, орали, плакали, хрипели. Я подумал, хорошо было в древности, когда воевали мечами,тогда хоть видишь противника, а сейчас прилетит ракета, неизвестно откуда и чик - ты мертвый, даже выругаться не успеешь, не то что ее увидеть. Потом меня, наверное, ударили по голове, и я больше ничего не помню.

Ребята потом рассказывали, что почти сразу приехала милиция и пожарные, начали разгонять драку из бранспойтов и за десять минут все разбежались. Если бы они приехали чуть-чуть попозже, то меня втоптали бы в землю, так что мне повезло. Милиция меня подобрала и отвезла в больницу, где я и очнулся. Сильно болела голова, все лицо онемело, я мог видеть только левым глазом. Какой- то мужик сказал: "На, посмотри на свою рожу". - усмехнулся и подержал надо мною маленькое зеркало. Посмотрев на себя, я расстроился - весь в бинтах, вате и весь синий, опухший, как утопленник, которого я видел, когда того выловили из Дарьи. Я понял, что в больницу я попал надолго, что дед будет в ярости, что никуда меня на каникулы не отпустят. Я назвал свою фамилию и адрес, и тотчас же прибежала тётка, младшая мамина сестра. Принесла фрукты, мясо и прочую еду, сказала, что дед сильно разозлился, запретил всем навещать меня и "цинично ругался в твой адрес". Тётка любила пошутить. Она ещё посидела, просила за мной ухаживать, ще- бетала и подкалывала меня, а потом ушла, Я подарил свою передачку соседу с зеркальцем, но он так чавкал, что я попросил его повременить, иначе ничего ему больше не подарю, а он, дурак, обиделся, и когда я через два дня стал ходить, то он не давал мне сигарет, хотя я знал, что у него были. Выздоровел я через три недели, дед со мной не разговаривал, о поездке домой нечего было к думать. Как-то я намекнул бабке, но она сказала, что мне там нечего делать: "Если ты. здесь себя так ведешь, то там тебя вообще посадят, Не поедешь!" Как отрезала.

И вот целыми днями я слонялся по своецу музею, в который никто не ходил, и единственным моим развлечением было разбирать и собирать доисторический гоночный мотоцикл почему-то покрашенный в мутно-зеленый цвет.

Потом весь наш двор заболел игрой на гитаре, все стали искать точки, куда можно было воткнуться в ансамбль. Я тоже вклинился к одним, на кожевенно-обувной фабрике, где вырвал себе ритм-гитару. По четвергам и воскресенье мы пели "Беловежскую пущу" и "Соловьиную рощу", а потом Васька Крыгин, барабанщик и солист, спер у нашего руководителя ключи от актового зала, мы сделали дубликат и стали собираться сами. Пели "Машину времени", "Битлов", я как-то надел бананы, кроссовки, темные узкие очки, перчатки без пальцев, засучил рукава белого пиджака и станцевал им Брек Данс, которого в Кзыл-Орде еще не знали. Всем понравилось и я им показал движения "фриз".

Мы пели и играли, как заевшие роботы. На ноябрьские праздники дали три концерта. С пяти до семи в костюмах и галстуках для пожилых потом перерыв полчаса, мы переодевались и до ночи - Брек Данс - для молодежи. На нас ходил весь город, дед был недоволен потому, что стали звонить девушки, но я неплохо зарабатывал, и он только ворчал, что это не дело и так далее. Скоро у нас накопилось много денег, мы продали старую аппаратуру в комиссионку и взяли новую. Виталька Ким, наш соло-гитарист, выкопал откуда- то настоящий американский "Фендер'" с приставками и грюндиковским усилком, так что нам пришлось давить на Алексеича, чтобы занимал три тысячи у фабрики. Продали все, что было возможно, покупали местный вельвет, красили, шили штаны и продавали по полтиннику. Весь город одели, потом смеялись, что решили джинсовую проблему.

Но на концертах начали пить, появились драки, в зале стоял непрерывный свист и крик, танцевали все до упаду, и однажды при- шел толстый казах из райкома комсомола сказать, что наша Лавочка аморальна и пуста в своем нутре", что мы "слепо подражаем Западу" и Комсомол не потерпит культа личности у себя в стране".

Я сказал, что я не комсомолец. "И никогда им не будешь" - ответил он.

В общем нас разогнали, хотя мы и сами бы ушли. так надоел нам Брек Данс, а придумывать новое было лень. Так до холодов проторчали на улице, пили водку, пели блатные песни, иногда дрались. все мечтали своровать нашу аппаратуру на Новый Год и устроить концерт где-нибудь на квартире. Жить у деда стало совсем тоскливо. и я попросился домой. Дед сказал, что еще рано говорить об атом и, что надо посмотреть на мое поведение. Тогда я решил убежать. если мне не дадут уехать. Тогда мне полегчало, и от созна- ния собственной независимости и права распоряжаться своей жизнью кружилась голова.

Прошел месяц, подходил Новый Год, а дед даже не заикался про Алма-Ату. Как потом оказалось, он уже купил мне билет на самолет и просто пошутил, когда сказал, что никуда я не поеду. Но я -то этого не знал, все принял всерьез, страшно разозлился, сказал, что все они гады и я их ненавижу, схватил дядькин полушубок и рванул из дому. Вдогонку дед меня проклял, а дядька двинул по морде. Но я вырвался на свободу, в душе всё ликовало и пело, у меня всегда такое чувство, когда я убегаю из дому.

Ночевал у друзей, денег взаймы никто не давал, перед Новым Годом не допросишься, я смирился с мыслью встретить праздник в Кзыл-Орде, и все вышло погано. Тридцать первого я перепил, заблудился, помню только с кем-то дрался и убегал. Нашел нужный мне дом уже первого января, часа в три ночи. Там все уже были пьяные, меня встретили криками "ура!", заставили выпить два полных стакана водки штрафа, а я не ел весь день к выключился. Так хотел посмотреть телевизор и потанцевать, но уснул.

А наутро не успел опохмелиться, как пришевл дед. Кто ему сказал, где я, до сих пор неизвестно, Я испугался страшно, ду- мал закроют теперь дома, света белого не увидишь. Дед посмотрел на нашу шайку грозно, приказал мне одеваться и приступил к допросу, а я не будь дурак, взял да убежал в это время. Поехал к Виталику, у него тоже была компания и дед там уже побывал, так что я спокойно выпил и посидел. Снова опьянел и занял немного денег у какой-то девчонки, сказал что люблю и и вышлю из дому с процентами. Потом попросил разбудить меня в шесть часов и оставить мне выпить, Мне конечно не оставили, пришлось посылать кого- то за водкой мне в дорогу: не могу ездить в поездах на трезвую голову, у меня во рту от этого кисло становится, поел, помылся, взял водку и поехал. По-моему, они даже не заметили, как я ушел.

На поезд сел без билета: заплатил проводнику, и всю дорогу скрывался от ревизиров в туалете. Вид у меня, дожно быть, был самый неприглядный, проводники приставали, просили анашу. У меня не было, а -то бы я дал, но они, наверное, подумали, что я зажался. Доехал, впрочем, нормально, выспался, перед самой Алма-Атой вы- пил стакан водки и повеселел. Надо же такому случиться, только я вышел, как сразу напоролся на Зику. Она обрадовалась, рассказала, как она скучала и плакала по ночам, засыпала меня новостями и наконец сказала что у нее есть немного анаши: мой брат дал. Мы зашли в какой-то дворик, посидели немного, повспоминали и поехали меня кормить, у меня оставалось еще немного денег.

Тут произошла вторая встреча, в пельменной. Стою ем и вдруг прямо на меня прет Онгирский, собственной персоной. Увидел меня, остановился, как вкопанный, и вижу глазам своим не верит, Вот где я обрадовался по-настоящему, нет, думаю человека ближе него, А он чуть не плачет: "Как ты, где ты, откуда?" Его, оказывается, в октябре выгнали и тоже самое в провинцию отправили, родители наши, видать, так договорились, от греха подальше, как говорила его мать. И отправили в Чардару, а это двести километров от Кзыл-Орды! Были рядом и ничего не знали друг про друга. А потом сбежали оба, совсем будто договорились.

Онгира рассказал, как убежал. Там у них в Чардаре - деревня совсем, одни бичи живут и браконьеры. Старшего Онгирского туда в командировку послали, на год - ТЭЦ, строить, младший его и наказал: "Полтинник у него из пиджака спер и на вокзал, на автобус, там даже железной дороги нет! на прощанье ему записку оставил: стихи написал про его глупую рожу и оставил. Вот он взбесился, наверно!" И Онгирский прочитал мне эти стихи, я их сейчас забыл, но помню, что хорошие были стихи, балдежные. "Зашел в автобус, сел и вижу: прется пахан: Рожа злая, как у мента. Ну, думаю, всё, влетел. Он в автобус давай ломиться, меня высматривать, а я под сиденье забился. У него стали билеты спрашивать, а у него нету, ну и поперли его". Онгира так и светился от радости. "Я ему, когда тронулись, ручкой в окно сделал, он чуть не лопнул!" Так мы и встретились, не договариваясь, и порешили, что это судьба на- ша - вместе всегда быть. Потом повел он меня на свою квартиру. В микрорайоне он себе замечательный подвал оборудовал, с магнитофоном и цветомузыкой. В том подвале никакая милиция не найдет, не то что родители, Мы полчаса по этим катакомбам ходили, пока не пришли. Зика еще все ныла, что у нее пальто светлое и мать ей покажет. Измазалась она, правда, Жили мы в этом подвале недели две или даже три. Зика нам все что нужно носила, даже Онгире девушку нашла. Выходить мы боялись: знакомые увидят и родителям сообщат, и нас обратно в ссылку отправят.

КОНЕЦ

1982 г.

14k

* * *

17k

9 КЛАСС

8k

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ

.