Корбут Андрей

ГОД 2990...

(c) 1999г.

1.

Я ненавижу свою память. Или надо мною довлеет проклятие? Отчего я брожу в этом мире, будто человек, умерший век назад, в усталом недоумении созерцающий происходящее. Я не боюсь одиночества. Я ищу его. И найдя, выпиваю с наслаждением. Он терпкий, этот мой хмельной напиток...

Моя жизнь началась там, на Хароне. Не правда ли, доброе имя, добрый знак? 22 октября 2990 года наш ZZ-II, корабль разведки, вошел в плотные слои атмосферы этой планеты, третьей в системе GO-112. Нас было семеро. Хорошее число. Я помню... Я ненавижу свою память...

Удар — и свист, и скрежет, и взрыв, и пламя, и боль... Пришедшая затем ночь смешала всё воедино после последней команды автопилота: "До поверхности планеты три тысячи метров, все системы работают нормально".

Меня привел в чувство омерзительный запах. Я открыл глаза и увидел над собой позеленевшее лицо Криса. Из его полуоткрытого рта, казалось, вырывался крик, а застывший взгляд молил о пощаде. Я повернулся на бок и, схватившись за какой-то металлический стержень, выбрался из полукапкана изуродованной машины. Развалившийся надвое корабль лежал на горном плато, на четверть корпуса войдя в зеленую пыль, устлавшую все вокруг до самого горизонта. Зеленая планета.

Я был в легком скафандре, не оборудованном даже кислородной маской. И быть мне гостем Харона Сущего, если бы здешний воздух слишком отличался от земного. Я не умер. И благодарил Господа Нашего.

Я прошел двадцать метров от одной половины погибшего ZZ-II до другой. Под ногами пыль прессовалась и становилась крепкой, как кирпич. Нереальные здесь следы.

Я никого не нашел. Я был один, если не считать Криса. Остальные исчезли...

2.

— Ваше имя? — спросила его молодая женщина в форме офицера пограничной службы.

— Алэн Лаустас, — сказал он и назвал личный код.

Электронный мозг, отвечая на запрос офицера, тотчас воспроизвел голографического двойника вновь прибывшего пассажира. У него было чистое бело-мраморное лицо, которое особенно портило почти полное отсутствие какой-либо растительности — ни бровей, ни ресниц, не говоря уже об усах или бороде, и брит он был наголо. Лицо было узким, длинным, с заметно выдающимися скулами, нос — острым и прямым, уши, в верхней их части, чуть оттопыривались и, казалось, были слеплены с самого дьявола, и что-то дьявольское было в гвоздящем взгляде его безразлично усталых бледно-голубых глаз, под которыми темнели круги.

— С какой целью вы посетили Землю? — задавала офицер обычные процедурные вопросы.

— У меня частный визит.

— Какими средствами вы располагаете?

— Кредитные карточки "Галактического Союза".

— Пожалуйста, укажите их номера.

Он назвал. В сущности, все, кроме последнего вопроса, было пустой формальностью. Его пропустили бы через контрольный пункт и без денег, и без цели. Но Земле было так удобнее, и он не спорил.

— Мне нужен билет на завтра, на 7 утра, на рейс до Антарекса.

— Пожалуйста, вашу кредитку.

Пока оформлялся билет, Алэн смотрел в зал космопорта. Здесь, как всегда, было людно. Но в этот раз в каких-то, может быть, почти неуловимых мелочах чувствовалась тревога: то ли в большем, чем обычно, количестве детей, то ли в тревожных взглядах улетающих пассажиров, то ли в непривычной для такого скопления людей полутишине. Вскоре женщина-офицер не преминула напомнить ему о том же:

— Сэр, ваш билет. И, пожалуйста, возьмите памятку "О мерах предосторожности пребывания на Земле". С третьего июля, в связи с продолжающейся эпидемией, на планете введено чрезвычайное положение. Эпидемиологическая служба считает своим долгом уведомить вас об опасности, которой вы подвергаете свою жизнь, оказавшись нашим гостем.

Именно чтение памятки заинтересовало его, пока он добирался в аэротакси до города. "Восемнадцать часов — и ты труп... это в лучшем случае", — сделал он для себя резюме, прочитав всё от корки до корки. Сам полет не занимал его; он вспомнил об автопилоте, только когда внизу показались сверкающие черными гранями в лучах утреннего солнца громады зданий столицы Европы. Алэн нашел на карте ближайший охотничий магазин; отдал приказ зайти на посадку, а через несколько минут уже входил в "Оружейный салон ВАРКРАФТА" и здоровался с продавцом.

Владелец магазина был неимоверно толстым, улыбающимся и розовощеким. Но, несмотря на свою комплекцию и, вероятно, пенсионный возраст, он был очень подвижен и весь кипел энергией; выкатившись из-за огромных стеллажей с многочисленными приспособлениями для убийства и ответив на приветствие, он яростно атаковал посетителя.

— Что вас интересует? Где вы собираетесь охотиться? На Вероне, Хорте или на Санскрите, а может быть, отправляетесь на Данте? У меня есть все, что вам надо. Вот, пожалуйста, бластер; лазерное оружие — оно ведь безупречно, может, излишне изящно, но зато универсально... Другое дело — протоновая пушка... Возьмите, возьмите ее в руки, чувствуете? Чувствуете? Это мощь, подвластная уже не Богам, но Человеку. Вы сможете проложить с ее помощью и просеку в непроходимом лесу, и туннель в горах, и отразить навал сотен, нет, тысяч врагов, все равно — люди ли это, животные или нечистая сила... Не интересует? Тогда, может, капканы? Вот, вот, капкан!!! Смотрите, смотрите, что у меня есть! Дистанционное управление, самая различная начинка: от капсулы с ядом или снотворным до ультразвуковой ловушки. Я сам охотился с капканами на Санскрите... Но тогда вам нужен корсет, изготовленный по технологии "Стелс-Мэйджик". Вы обретете невидимость, а значит, и неуязвимость. Сейчас я вкратце расскажу вам, как это происходит. Эффект невидимости создается специальным корсетом, который, используя электромагнитное поле, удерживает вокруг себя так называемое жидкое зеркало; натолкнись кто угодно на подобный замаскированный объект, незримую стену — и он неминуемо набьет себе шишку...

— Сэр, мне нужен кольт, — наконец вмешался в этот монолог Алэн.

О-о, прекрасный выбор! Кольт образца 2750 года — это действительно восхитительно. И не слушайте тех, кто говорит, что это оружие устарело. Для настоящего мужчины ничего другого не надо. Предельная простота. Неограниченная емкость заряда. И универсальность. И КАКАЯ универсальность! Три режима: "минимум" — режет, как бритва, "нормал" — точечная стрельба, и "максимум" — двести лет назад это было предтечей протоновой пушки. Дальность на "максимум" достигает трехсот метров. Право, лучше не пытаться объездить этого скакуна, если вы не специалист... но вы, я вижу, знаток... И все на одной гашетке. Все режимы — чистая условность. Вы нажимаете на нее либо сильнее, либо слабее. О-о, кольт — это оружие профессионала... Наконец, дизайн играет не последнюю роль. Ведь так?...

Он откликнулся на шум набегавшей на берег волны, вздрогнул от неожиданности, но, когда понял, что это его же преувеличенное в сотни раз дыхание, мрачно усмехнувшись, успокоился. На мгновение, будто эхо, вновь привиделось лицо Криса...

Ослепительно-снежный клинок луча беззвучно вошел в пятидесятимиллиметровую плиту, аккуратно, словно скальпелем, сделал надрез вдоль края — и тотчас исчез. Перегородка, теперь поддавшаяся без труда, с робким треском выпустила из плена на волю — из квартиры на узкую лестничную площадку — ровный упорный свет.

Он был высокого роста, плечист и в обычном коже-костюме, что повторял человеческое тело во всех подробностях, развенчивая скромность, стирая ложный стыд.

С третьим ударом сердца он сделал первый шаг. Неширокий коридор с матово-красными стенами, поворот налево в ванную комнату, прозрачная занавеска. Не сюда. Снова прямо; три метра по высокой траве, ковровой дорожке. Стеклянная дверь поползла наверх. Остановился. Прислушался... "Ее не может быть сейчас дома. А сын? Что, если она увезла его, спрятала где? Нет. Еще вчера он был здесь. А сегодня утром я видел ее в офисе... Не успела бы...".

Круглый зал с зеркалами, в которых отражаются рогатые пальмы, удивленные папоротники, зловещие кроваво-красные и ярко-желтые орхидеи, и весь диковинный причудливый сад. Воздух альпийского луга. Прохлада.

Поежился, когда оглянулся на телепортер. Мерное сияние ожидания.

Уходящая из зала куда-то вглубь здания пещера — это или спальня, или детская. Сердце забилось учащенней. Укорил себя: "Нервы. Выдержки ни на йоту".

Тень скрыла его с головой. Пять шагов навстречу бледно-голубому пятну света впереди.

Высокий потолок, громоздкая широкая кровать. Сын... Он лежал на кровати, совершенно беспомощный, свернувшись калачиком. Посапывая... Такой знакомый запах — скисшее молоко.

Сначала один поцелуй... В лоб, в щеку, в нос... Спит. Но пора.

В руке у него вдруг оказался миниатюрный шприц-капсула. Он приставил его к мочке уха мальчика; микроскопическое усилие... "Все...".

Затем обмякшее тело подхватил на руки — пушинка, два годика — понес к телепортеру, и в нем, спустя минуту, растворился.

3.

Засыпая, я всегда вижу перед собой бесконечную зеленую пустыню. Который день я шел по ней, затем полз, отсчитывая капли воды из своего "НЗ" как срок до исполнения смертельного приговора надо мной. Я словно сам был себе палачом. Я начинал завидовать погибшим моим друзьям.

Небо глядело на меня, полное безразличия, серым утром, бесцветным днем, чернеющим вечером. Воздух застыл в мертвом штиле. А где-то у виска отчетливо больно пульсировала закипающая в жилах кровь. Ночи не существовали для меня. Я умирал, каждый раз воскресая с первыми лучами... Впрочем, земные стереотипы. На Хароне солнце не являло себя воочию.

В конце пятого или шестого дня я увидел вдали скалы; сначала лишь расплывчатый силуэт их, затем — фантасмагорическое нагромождение объемных геометрических фигур с зеркальными гранями. Выраставшие по мере моего приближения к ним горы привнесли в этот мир новые краски — красный, буро-красный, бледно-красный.

Подножия гор я достиг до пришествия темноты, и здесь облачился в сутану сна.

...Последующий день живет в моей памяти собственной жизнью: он словно выброшенная на берег и жадно хватающая ртом воздух рыба; словно камнем устремившаяся к земле с перебитыми крыльями птица; словно беспомощный младенец, чей мозг заменили мозгом девяностолетнего старца...

Утром меня вырвало из сна шквалом ночного страха. Я уронил на высохший, тяжелый, непослушный язык три капли воды из "НЗ" и, почти нехотя поднявшись, начал восхождение.

Пальцы впивались в пыль. Ноги скользили по зеркалу поверхности. Зубы скрежетали. Лоб неожиданно откликнулся способностью исходить испариной. Назад я не оглядывался. Взобравшись на относительно ровную площадку, упал в бессилии. Спрашивал ли я себя, почему упрямо лезу наверх? Что надеялся я найти, одолев эту вершину? И отвечаю на эти вопросы: от меня ничего не зависело, вот во что свято верю.

Досчитав до ста, я оторвал спину от холодного камня, собираясь лишь сесть, как почти в испуге, вскочив на ноги, обернулся на чей-то взгляд. Что-то будто взорвалось во мне. Я ясно это понял:

Я ОБЕРНУЛСЯ НА ЧЕЙ-ТО ВЗГЛЯД!

Но спустя минуту-другую, никого вокруг не обнаружив, я сказал себе, что это сумасшествие.

В озлоблении, на кого же еще, если не на себя, я в прыжке одолел трехметровую стену, подтянулся на руках, на локтях... чтобы встретиться глаза в глаза с этим взглядом.

Да, это были глаза. Два безобразно вырванных из черепа человеческих глаза, смотревшие на меня, будто на Смерть.

Я отшатнулся, упал на площадку, на которой только что лежал, но заскользил по ней, не сумев ни за что зацепиться; в панике, мгновенном страхе взмахнул руками и сорвался вниз, падая с высоты десять-пятнадцать метров на острый угол боком, переворачиваясь и разбиваясь головой и телом в кровь. Я потерял сознание. Я жил, о том не зная.

В те минуты и часы, когда жизнь и смерть спорили между собой, кому же из них я принадлежу, кто-то сидевший глубоко внутри меня шептал, что все это сон, но сон, переросший в долгую, изнурительную болезнь. И я просыпался, видел лица людей, мне знакомых, — Криса, Фредерика, Алекса, всех тех, кто был со мной на ZZ-II, и они были живы, и они принимали в моей болезни участие, и они говорили со мной, а я отвечал.

Но как только мои глаза открылись, а затуманенный мозг задался банальным: "Где я? Что со мной?" — я снова обрел себя лежащим у скал Харона, разбитым в кровь, предоставленным только своим молитвам. Уже смеркалось. По коже пробежал холодок, точно кто заботливо подул на меня, избавляя от здешнего зноя. Я не сразу понял, что происходит. Пришедший озноб сменила судорога, я почувствовал, что у меня выкручивают ноги, затем свело мышцы живота. Я подумал, что умираю. Словно проснувшись в постели от ночного кошмара, я резким движением сел и обнаружил, что по бедра укутан неким черным одеялом, живым одеялом, двигавшимся все выше и выше. Вознамерившись скоро и легко от него избавиться, я пнул было его ногой, но одеяло оказалось только облаком, однако, имеющим вполне ясные контуры и, вероятно, намерения.

Ночь на Хароне приходит странно. А что, впрочем, может быть не странным на чужой планете? Сначала бесцветное небо медленно темнеет, оставляя по линии горизонта светящуюся кайму, затем будто вдруг кто выключает свет — и становится черно. Я цепенел в это мгновение, боялся шелохнуться и даже дышать, вплоть до самого утра.

Вот и тогда стало черно. Я должен был потерять его из виду, мое одеяло. Но так не случилось. Теперь оно светилось — многопалое, похожее на увеличенное в мириады раз земное простейшее, инородное мне, человеку, существо Харона. К тому же, оно было не одно: из всех щелей, и будто из самого чрева скал стали выползать его близнецы-братья. Десятки. Сотни.

Я не чувствовал боли, я не знал, надо ли было бояться их, но та жадность, с которой они ринулись на помощь своему собрату, вырвала у меня вопль ужаса. Я закричал, дико, истошно, надрывно, совершенно глупо, бессмысленно. И тем себя спас. Окоченевший в первозданной тишине Харон неожиданно и нелепо испугался моего голоса. Серебристое, словно тысячи светлячков, одеяло в миг рассыпалось на два десятка мечущихся живых шаров, запрыгавших от меня в разные стороны. Отступив, они замирали в отдалении, и чем ближе они ко мне были, тем ярче был их свет.

4.

Прижимая к груди сына, он вышел из уличного телепортера на городской окраине и сразу зашагал в сторону небоскреба напротив, к дорожке эскалатора.

"...но стоило мне умолкнуть, поверить на какую-то секунду в свободу, как вновь они обретали силу и, наверное, веру в то, что меня можно сожрать, вот так, запросто. Я кричал — и волны катились прочь; прерывался — и они возвращались. Я охрип. Я стал издавать какие-то нечленораздельные звуки: хрюкал, квакал, мычал, свистел... пока в один момент не почувствовал, что легкие порожние, а голос пропал... Это был конец. Они обступили меня. Взяли в круг. Геометрически правильный круг. В это мгновение, когда мои губы шептали, увы, беззвучно, мольбу к Господу, включили свет. Пришло утро. И они исчезли".

Он поморщился, что, наверное, должно было обозначать улыбку, и шепотом произнес, вторя воспаленному мозгу: "...исчезли".

Было безлюдно. Он подумал, что у него только полчаса. До шести. Тогда город зашумит, оживет, словно потревоженный улей, и на него непременно обратят внимание. Потому что все кинутся его искать...

ВСЕ!

"Ты ошибаешься. Ты слишком напряжен и поэтому ошибаешься, — со злой усмешкой оборвал он свой запаниковавший разум. — Все иначе. Город будет просыпаться долго и нерешительно, борясь со страхом и жаждой смерти". Станут ли его вообще искать, пришло на ум, если на слуху одно истязающее всех слово — "карантин". Что ж, ему это на руку.

Дорожка эскалатора несла его на верхний ярус здания, когда он инстинктивно обернулся, из памяти — живой, трепещущей, ноющей раны — смотрели два безобразно вырванных из черепа глаза. Но внизу была по-прежнему пустующая улица, старая бетонная мостовая и мерно сияющий голубым светом телепортер — ни скрыться, ни уйти.

Затем, словно выстрел, топот бегущего человека за спиной. Он рванулся вперед по площадке, к единственному стоящему здесь аэромобилю, до неприличия грязному, но, взобравшись на крыло, поймал себя на мысли, что это лишь эхо его собственных шагов, его опережающий страх.

Кабина, под аккомпанемент мелодичного женского голоса: "К вашим услугам", открылась сама. Он тяжело опустился на место пилота, но электронному мозгу приказал взять управление на себя; несколько замешкался, называя район высадки, не будучи уверен, что космопорт не окружен кордонами эпидемиологической службы; положил сына справа, и на взлете, вдавленный в мягкое кресло силой притяжения, прикрыл глаза. В прохладной свежести и полумраке салона аэромобиля он почувствовал себя несравненно уютнее, нежели снаружи. "Десять минут полета, небольшая прогулка, затем пограничный контроль — и я на "...да Винчи", — засыпая, думал Алэн.

Скоро ровное его дыхание возвестило о глубоком сне. Тогда же, на заднем сиденье, зашевелилось живое существо.

5.

Мне стоило труда заставить себя карабкаться наверх, туда, где я встретил глаза. Я удивился, что не нашел их. И лез все выше. Я выдохся напрочь, наверное, в пяти шагах от вершины, от гребня, венчавшего это сооружение, — я лежал на холодном камне, носом уткнувшись в мутное свое отражение, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

Вот когда на меня упала огромная тень, о происхождении которой я ничего не ведал, вот когда разорвавший мои перепонки звук обрушился, словно молот, в попытке размозжить мой череп, вот когда, охваченный лишь отчаянием, я вскинулся и, преодолев в одном прыжке те последние пять шагов, готов был отдаться воле ветра... Я ждал многометрового обрыва, а оказался на ровной, как стол, равнине.

Знакомый пейзаж.

Знакомые ощущения.

Зеленая пыль...

И новое наваждение... Передо мной был город. Он подпирал горизонт. Каменные джунгли современного мегаполиса.

Об усталости я позабыл. Путь уместился в день. На взлете ночи я рухнул наземь, сливаясь с беспамятством.

Я пролежал так недолго. Меня звал он, живущий огнями, поднимавшийся громадами зданий, ...безголосый. Я шел за его тайной.

Первое встретившееся мне строение напоминало полевой редут: приземистое, в два этажа, одним свои краем вросшее в зеленую пыль Харона; угловатые формы и сверкающее стекло стен. Я подошел к ним, пытаясь заглянуть внутрь, прильнул к их гладкой поверхности, словно изнывающий от жажды путник к найденному в пустыне источнику, но отпрянул от слишком яркого света.

Через сто метров мои ноги ступили на светло-серый бетон. Здания доходили до двадцати этажей, ровные коробки. Улицы были чрезвычайно узкими и, петляя, казалось, должны были сотворить лабиринт Минотавра. Людей нигде не было, ни малейшего намека на их присутствие.

"Все это сон, все сон", — твердил я свою молитву. На Хароне, куда мы летели, на Хароне, где погиб наш корабль, не могло быть ни города, ни людей. Потому что первыми были мы — пришедшие сюда по завершению трехлетней программы обследования планеты зондами, — разведчики Земли.

В размышлении над тем, что все это значит, зашторив на какое-то время свое внимание, я вошел в открытые двери подъезда одного из домов, миновал фойе, в лифте нажал на кнопку с цифрой "семь", чтобы через пять секунд выйти на седьмом этаже. Беспрестанно оглядываясь, прислушиваясь, но замечая лишь эхо своего присутствия, я двинулся длинным темным коридором, вдруг резко свернувшим вправо и представившим взору череду дверей жилого блока. Меня словно кто-то вел за руку. Я миновал три двери, остановился у четвертой, у квартиры...это безумие, сказал я себе, ...показавшейся мне знакомой.

Все было открыто настежь, всюду можно было проникнуть беспрепятственно. Я толкнул дверь, заглянул за нее, встал на пороге. В комнате царил беспорядок: на широком диване была разбросана женская одежда, и женское же белье валялось под ногами; перевернутое кресло у окна накрыло собой разбитый монитор, изувеченный блок электронного мозга проломил стенобитным орудием стойку бара; по полу была рассыпана крошка искусственного камня — сорванная со стен и потолка облицовка. Я сделал шаг — и крошка захрустела под ногами... первый звук. Нереальные здесь ощущения.

Меня поманило к себе голографическое изображение мужчины и женщины, прятавшееся в неглубокой нише стены рядом с диваном. Ей не больше двадцати пяти; ярко-рыжая, коротко стриженная, с продолговатым лицом, острым подбородком и немного выдающимися скулами; губы — очень чувствительные, нос — небольшой слегка вздернутый; серые глаза смотрели живо, с прищуром, скорее дьявольским, нежели ангельским; стройная, воздушная, обворожительная...

Его я не узнал с первого взгляда. Сначала подошел ближе, потом, будто близоруко, совсем вплотную; присел, тараща глаза и всматриваясь в ее кавалера. Наконец я, точно пружина, выпрямился. Сомнений больше не было: рядом с ней, незнакомкой, стоял я, Алэн Лаустас...

6.

Произнеся свое имя в том нескончаемом монологе памяти, что, всегда возвращаясь, мучил его который месяц, он проснулся, как просыпается человек в горячке, внезапно, но затем с трудом разрывая веки, с безразличием к смерти и в то же время со страхом перед ней, в поту и нервной дрожи; тотчас запросил у автопилота расстояние до космопорта — и опять на время забылся.

С севера, где в трех километрах был космопорт, донесся рокот уходящего в небо звездолета. Нарастающая в геометрической прогрессии лавина звука стала в какой-то момент почти осязаемой, наполнила воздух и ворвалась в салон, и тогда потревоженное ею живое существо на заднем сиденье зашевелилось вновь. Пятипалым щупальцем оно ухватилось за спинку кресла пилота, из тени возникло студнеобразное туловище, затем крупная и совсем седая голова, осунувшееся лицо, слезящиеся глаза, ни губ, ни носа... Ниже, там, где начиналась одежда, вернее, ее остатки, тела не было, — был только контур, оболочка человека, теперь заполненная кишащими червями. И все же какая-то частичка его организма, его легких, в последних муках пыталась бороться, хотя бы излившись кашлем, с ним щедро сея смерть. Лавина звука похоронила под собой и кашель.

Когда внизу показалась заброшенная шахта, Алэн отключил автопилот, взял управление на себя. Машина, сильно накренившись, стремительно пошла вниз. От удара при посадке о землю — и скорость была велика, и площадка слишком мала — аэромобиль содрогнулся, но, словно хороший боксер, попавший в случайный нокдаун, равновесие не потерял; только пассажир на заднем сиденье качнулся и канул во мраке салона.

Не дожидаясь, пока осядет облако пыли и в последний раз в конвульсиях вздрогнет металлический корпус, Алэн выбрался из кабины, взял на руки сына, оглянулся на взлет холма с серым покровом травы, на полный гноя свищ — полузатопленное черное жерло шахты, что должна была вывести к космопорту, и вокруг — на сумрачно-тусклый убогий пейзаж умирающей равнины, скоро добегающей до горной гряды.

С площадки, где село аэротакси, исчезая в болоте, сходили вниз несколько ступенек. Он быстро спустился по ним, вошел по пояс в болото, зеленовато-черную жижу, остановился, раздумывая, как безопаснее преодолеть тридцать метров до шахты: по прямой, или в обход, по краю; выбрал первый вариант, сделал шаг — и с головой провалился в яму. Ему едва хватило реакции, чтобы вскинуть над собой руки, держащие сына. Впрочем, в этот первый раз, отступив назад, он тотчас вызволился из ловушки. Однако, взяв левее, он, видимо, попал ногами на крутой скат, тщетно сопротивляясь своему движению, сполз по нему уже в другую яму, и теперь пути к отступлению не было. Маслянистая густая жижа доходила ему до рта. Продвигаясь вперед, Алэн чувствовал, как она медленно и тягуче перетекает в его носоглотку. Он так и проделал весь оставшийся путь — с высоко поднятой головой, по плечи и более купаясь в болоте, прошел кругом к противоположному краю котлована, и только здесь вздохнул свободнее — дно на этой стороне было значительно выше. Отсюда путь к самой шахте не занял у него много времени. Но чем больше он был ко входу в нее, тем тревожнее становилось у него на сердце. Перед входом в туннель, на невысоком парапете Алэн оставил сына и только потом исчез в черной пасти шахты. Но, сделав три шага навстречу неизвестности, замер. Он слишком доверял своему шестому чувству, чтобы бороться с ним.

То, что произошло с ним в течение следующих двух-трех минут, постороннему наблюдателю могло показаться чем-то вроде эпилептического припадка. Сначала тело его будто одеревенело, лицо стало белым, глаза медленно закатились, оставив его слепым, и вряд ли можно было понять, дышит ли он. В те мгновения его мозг потонул в хаосе пронесшихся мыслей, явил собственный армагеддон и обрел способность заглянуть в неведомое.

...Шахта — наполовину затопленный туннель трёхметрового диаметра. Долгие метры. Гулкое эхо. Всплеск за всплеском где-то впереди. Приближается тихий разговор. Затем проклевывается среди мрака тонкий луч фонаря. Чувствуется человеческий запах. Их двое. К повороту они все ближе...

По его телу пробежала дрожь, вздрогнули ресницы. Алэн окончательно вернулся к жизни, набрав полные легкие воздуха. Секундой позже он упал плашмя в маслянистую жижу, пропав в ней с головой.

Двое патрульных добрались до поворота, откуда был виден вход в шахту, остановились, перебросились несколькими словами и повернули назад.

Алэн лежал под водой еще минуту-другую. Потом осторожно поднял голову и, убедившись, что путь свободен, встал вернулся за сыном и последовал за ними.

7.

Сомнений не оставалось — на фотографии рядом с незнакомкой стоял я. Мой мозг не способен был объяснить мне ничего, хотя бы на йоту. Я подумал, что схожу с ума. И, верно в подтверждение этого, я услышал свой голос, от меня не исходящий: " Ален!" — мой вырвавшийся стон. Голос донесся из-за спины, я обернулся — и сон мой оборвался.

"Алэн, Алэн, что с тобой?" — держал меня за плечи и старался привести в чувства Крис Астон. Наверное, я глянул на него как-то особенно, потому что он отшатнулся, а затем спросил: "Ты здоров?"

— Полагаю, да, — ответил я и, осмотревшись, увидев себя в центре управления ZZ-II, в своем кресле, добавил: — Кажется, я действительно переутомился. Где остальные?

Для Криса мой вопрос стал, видимо, неожиданным, и он ответил не сразу, пристально на меня взглянув: "Все внизу. Готовят десантный корабль".

— Сколько до поверхности? — спросил я, не узнавая собственного голоса.

— Тридцать пять тысяч метров. Скоро переходим на автопилот.

— Может быть, сядем сами, — попытался возразить я.

Крис не согласился со мной: "Ты же знаешь: на незнакомую площадку безопаснее садиться на автопилоте.

Я силился улыбнуться, но у меня это не очень вышло.

— Показания зондов? Аномалии?

— Все чисто.

Я решил, что надоел Крису. Взгляд случайно упал на календарь: "2990 год, 22 октября...".

Планета заслонила собой экран обзора. Отсюда она напоминала собой гнилое яблоко. И единственная мысль все глубже захватывала меня в свой круговорот: "Нет, это был сон, только сон, и я уже проснулся".

"Всему экипажу вернуться в Центр Управления, занять свои места, — услышал я Криса, говорившего по внутренней связи космолета, — через три минуты входим в плотные слои атмосферы".

Последние слова подействовали на меня, будто ледяная купель в тридцатиградусный мороз.

"Нет, это был сон, только сон", — твердил я себе, не замечая, как, согласно правилам безопасности, обустраиваюсь в кресле, что-то отвечаю подошедшим в центр управления друзьям, переключая при этом какие-то тумблеры на панели приборов...

Вход в плотные слои атмосферы ознаменовался перегрузками в этот раз, может быть, даже более ощутимыми, чем мы привыкли.

"До поверхности планеты десять тысяч метров, все системы работают в установленном режиме," — дал о себе знать электронный мозг. Внутренне я содрогнулся.

"До поверхности планеты восемь тысяч метров, все системы работают в установленном режиме".

Я окликнул Криса: "Командор, еще не поздно. Отключи автопилот".

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и ничего не сказал. Отчего я просил его об этом? Не потому ли только, чтобы нарушить роковой порядок, приближавший нас всех к последней черте?

Потом я впал в забытье. А очнулся с уже знакомым: "До поверхности планеты две тысячи метров, все системы работают в установленном режиме".

Сердце остановилось, я не дышал. Я ясно представил себе, как мою голову положили под нож гильотины, и, кажется, слышал его падение...

...Меня привел в чувство омерзительный запах. Я открыл глаза и увидел над собой позеленевшее лицо Криса. Из его полуоткрытого рта, казалось, вырывался крик, а застывший взгляд молил о пощаде. Я перевернулся набок и, схватившись за какой-то металлический стержень, выбрался из полукапкана изуродованной машины. Развалившийся надвое корабль лежал на горном плато, на четверть корпуса войдя в зеленую пыль, устлавшую все вокруг до самого горизонта. Зеленая планета.

Я был в легком скафандре, не оборудованном даже кислородной маской. И быть мне гостем Харона Сущего, если бы здешний воздух слишком отличался от земного. Я не умер. И благодарил Господа нашего.

Я прошел двадцать метров от одной половины погибшего ZZ-II до другой. Под ногами пыль прессовалась и становилась крепкой, как кирпич. Нереальные здесь следы.

Я никого не нашел. Я был один. Если не считать Криса. Остальные исчезли...

8.

"Ни с места, или я стреляю", — услышал за спиной Алэн.

Он только что вышел из шахты, взобрался по старому эскалатору на площадку космопорта, спрятался за эстакадой и собирался перевести дух перед последним броском через открытое пространство до здания порта. Ему оставалось преодолеть всего двести метров — и он слился бы с сотнями пассажиров, затерялся бы среди разношерстной толпы счастливых беглецов, спасающихся от смерти... Как вдруг эта напасть.

Мысленно он выругался, пеняя на себя, что утратил осторожность.

— Не стреляйте, у меня на руках ребенок.

— Повернись. Медленно.

Алэн подчинился. В трех метрах от него стоял патрульный. Он был нескладно-высокий и худощавый, подслеповато таращил глаза, его туловище защищал бронекостюм, а в руках было лазерное ружье. "Бернс, — вызвал он по связи своего напарника, — у меня тут добыча, мужчина с ребенком, похоже нелегал. Направлялся в порт. Жду тебя у северной эстакады...".

Бернс пообещал появиться с минуту на минуту. Связь прервалась. Патрульный взглянул на задержанного, хотел было предложить ему сесть, как понял, что с тем творится что-то неладное.

Алэн захрипел, на губах выступила пена, а лицо покрылось белыми пятнами; он сделал шаг назад, вперед, зашатался, было видно, что ему едва удается сохранять равновесие. Патрульный в испуге отступил, несколько раз попытался найти пальцами передатчик, включить его, и в своей растерянности, напрасно думая, что вышел на связь, заговорил: "Черт возьми, Бернс. У него пена изо рта... Что мне с ним делать?!" В это время Алэн упал на бетон, едва не выронив ребенка, и будто бы затих.

"Боже, да он малыша задавит", — пробормотал солдат и, движимый состраданием, в то же мгновение оказался рядом с Алэном, собираясь взять у него сына.

Все произошло в долю секунды. Так очковая кобра в молниеносном смертельном броске настигает свою жертву. Алэн ожил, его тело стремительно изогнулось, а голова коснулась головы солдата; он бил лбом в его лицо и разбил в кровь, послав патрульного в нокаут.

После этого Алэн поднялся, глянул на поверженного противника и, положив сына в сторону, в укромное место, приготовился ждать Бернса, что, впрочем, не заняло у него много времени.

Второй патрульный был постарше и покрепче. Переваливаясь, словно утка, он шел к северной эстакаде через все поле космопорта и что-то насвистывал. Увидев на земле своего товарища, он замер, но внезапно выросший перед ним Алэн форы ему не дал. Тот же удар — патрульный упал на колени, а затем тяжело завалился набок.

Алэн вошел в здание космопорта, когда до отлета "Леонардо да Винчи" оставались минуты. У стойки пограничного контроля его встречала улыбкой и мягким укором офицер-женщина:

— Сэр, вы опоздали на регистрацию.

— Разве ничего нельзя сделать? — холодно спросил Алэн.

— Ваши документы и билет, пожалуйста. Вам повезло. Рейс задерживается.

— Почему?

Женщина, взяв у него все бумаги, не ответила, пожав плечами. Алэн нащупал в кармане рукоятку кольта образца 2750 года.

"Что могло случиться?"

В зале ожидания, занимавшем не менее трех тысяч квадратных метров, было многолюдно. В глаза же прежде всего бросался размахнувшийся во всю дальнюю стену видеоэкран.

"Доброе утро, дамы и господа! Сегодня, 12 июня 2998 года я, Лада Корнуэл, рада приветствовать вас в самом горячем выпуске от Си-Эн-Си...".

Телеведущая стояла, по-мужски широко расставив ноги и скрестив на груди руки, ее было видно в полный рост, фигура в коже-костюме отличалась хрупкостью, но во взгляде сквозили сила и воля. На заднем плане оживала картина просыпавшегося города.

"...главная новость дня, увы, не радует нас своей новизной. На планете продолжает свирепствовать эпидемия. Окунемся на мгновение в городскую среду, заглянем смерти в лицо, ощутим ее смрадное дыхание...".

Один из микрорайонов огромного города вдруг стал расти на глазах. Камера крупно показала крыши домов, ухнула оком вниз по стенам зданий и затаилась над улицей на уровне двух-трех метров над землей.

Неширокий проулок был безлюден. Сияло зеркальной чистотой устлавшее мостовую черное покрывало фитобетона, обрамлявшая его широкой каймой у самых стен трава играла на солнце зеленью. Но вот распахнулись стеклянные двери, и из парадного подъезда одного из небоскребов вышел на улицу дряхлый старик, одетый в потрепанный старомодно-просторный комбинезон; испуганно озираясь, он сделал несколько шагов, как вдруг, словно что-то почувствовав, остановился. В тот же момент из-за угла показалась женщина. Камера сразу приблизилась к ней, заглянула в матово-белое с налетом желтизны осунувшееся лицо, с болью и ненавистью в глазах, с ниспадавшими на лоб прядями грязно-седых волос, и с неистовым безумием в каждой морщине; затем смерила ее с головы до пят, акцентировав внимание телезрителей на левой ноге. Эта часть ее тела, даже под коже-костюмом, напоминала студень. В следующий миг камера словно бежала прочь, заметалась, коснулась взглядом фитобетона, совсем близко травы и внезапно — голубого неба, но, встретившись с глазами старика, полными звериного, первобытного страха, вцепилась в них, присосалась пиявкой и вытянула из них этот страх наружу, бросив его в эфир, как бросают мясо хищникам, или как плетью оглушают загнанную лошадь. Эти глаза Си-Эн-Си показала во весь многометровый экран, а стоящая на переднем плане в своей неизменной позе Лада Корнуэлл, заметно вздрогнув (может быть, играя на зрителя, но тогда первоклассно), продолжала выпуск новостей.

Алэн почему-то подумал о другом. О том, что Корнуэлл сейчас находится в телецентре, ее режиссеры и операторы через спутник управляют телекамерой, а эффект присутствия на месте событий у любого из тех, кто наблюдает этот сюжет, просто потрясающий... И подумал, что это лицемерие.

"...так называемый вирус "Мортакса" обнаружен сегодня в последнем оплоте всемирной эпидемиологической службы в Нью-Йорке. За последние восемь часов неизлечимой болезнью здесь инфицировано более десяти тысяч человек. Однако есть и обнадеживающие известия. На завершившейся несколько минут назад пресс-конференции сам профессор Мортакс, напомню — он возглавляет эпидемиологическую службу Земли — заявил, что, с его точки зрения, человеческий организм способен вырабатывать иммунные тела, препятствующие развитию болезни. Вместе с тем, нельзя полностью исключать того, что избежавший таким образом смерти человек в свою очередь не станет носителем вируса. Однако он может заражать окружающих, не подозревая об этом... — заявил репортерам профессор Мортакс."

Лада Корнуэлл исчезла на секунду-другую с экрана, уступив место заставке новостей Си-Эн-Си, а когда появилась вновь, стала еще напористей.

"Пять часов назад получен сигнал SOS от пассажирского звездолета, следовавшего курсом Ларина-Земля...".

Алэну протянули документы, и новости перестали его интересовать; он думал только о том, как бы поскорее убраться отсюда.

Кольцо трехметрового диаметра из серебристого металла, служившее входом в пассажирский модуль, куда бесконечной лентой уходил за поворот, за прозрачные стены, эскалатор, находилось от него в двух шагах. Датчики, которые монтировались в это кольцо, способны были распознать любое оружие, как бы надежно спрятано оно не было, и забить тревогу. Однако принятая недавно поправка к конституции объявляла права ее граждан на самозащиту неприкосновенными. А коли оружие разрешалось носить кому угодно и какое угодно, отпала необходимость и в контроле за ним. Именно поэтому взвывшая сирена и слепящий свет стали для Алэна полной неожиданностью. Перед ним тотчас возник рослый яйцеголовый сотрудник порта с черным лазерным пистолетом на поясе. Он изобразил на лице сожаление и голосом, не терпящим возражений, попросил Алэна расстаться с оружием: "Если не ошибаюсь, у вас кольт образца 2750 года", — напомнил он.

Алэн Лаустас ответил очень жестко, давая понять, что не желает подчиняться:

— Не имеет значения, что у меня...

— От имени нашей компании я вынужден принести извинения, но. в связи с объявленным на Земле чрезвычайным положением, — поправка от 1 мая временно ограничена в применении. Это, в частности, касается межзвездных рейсов. Пожалуйста, передайте мне ваше оружие.

— Это произвол, — глухо сказал Алэн и внутренне весь подобрался: в его планы подобное разоружение не входило. С ребенком на руках, он стоял неподвижно и не сводил с сотрудника порта упорного взгляда. Тем временем в зале, очевидно, что-то происходило, поскольку яйцеголовый вдруг отвлекся и стал всматриваться куда-то поверх головы Алэна, что в конце концов заставило обернуться и его.

Сначала внимание Алэна привлек телеэкран, где шел набивший всем оскомину ролик о симптомах вируса "Мортакса": "Какого черта это зазубривать, когда избавления все равно нет". — мысленно огрызнулся на него он и только после этого заметил быстро продвигающуюся в сторону эскалатора процессию.

Их было шестеро. Лица пятерых скрывали черные маски телохранителей, обычно сопровождавших V.I.P. Шестой господин, по-видимому, и являвшийся важной персоной, был, будто монах, одет во все черное. Немолодой, тучный сверх меры, с каменным, беспечно-надменным лицом, несшим в себе некую звериную сущность, притаившуюся, наверное, в маленьких, близоруко щурившихся глазах, он показался Алэну знакомым.

"...и эти его смоляно-черные волосы с пробором посредине. Только где я его видел?" — спрашивал он себя.

— Пожалуйста, отойдите в сторону, — попросил яйцеголовый.

Алэн, не переставая следить за V.I.P., шагнул вправо.

Какой-то сбой в работе местного TV-центра неожиданно сделал звук передач слишком сильным. Всего на какие-то секунды, но Алэн опять отвлекся на экран. Там крупным планом показывали человека, пораженного вирусом "Мортакс", спустя 72 часа после начала болезни. Собственно, самого несчастного видно уже не было: на этой последней стадии "черви Мортакса" заменяли собой всю мышечную и костную ткань живого существа.

В то время, когда V.I.P. и его окружение отделяло от пассажирского модуля не более двадцати шагов, страшная картина исчезла и появившаяся на ее месте молодая доктор не преминула еще раз напомнить о первых симптомах болезни: "...характерный горьковато-соленый вкус во рту, общая вялость, головокружение...". Последние ее слова были перекрыты истошным женским криком: "Я заболела! Я не хочу умирать! Я заболела!"

Зал всколыхнулся. Кто-то поспешил отодвинуться от предполагаемой больной подальше; другой, заметив это, шарахнулся в сторону; третий метнулся за ним, но, споткнувшись о чью-то ногу, упал, вырвав тем у соседа истерический хохот, в котором не было ничего человеческого, ничего земного... Четвертый и пятый бросились прочь... Через секунды в зале царил хаос. Все суматошно бегали по кругу, плакали дети, визжали женщины, но кто-то обреченно неподвижно сидел в том же кресле, глядел в пол и порой бессмысленно улыбался; но большая часть людей хлынула к пассажирскому блоку. Яйцеголовый пропустил V.I.P. и его телохранителей к эскалатору, потом вышел из кольца и попытался встать на пути обезумевшей толпы, образумить ее. Алэн не стал дожидаться, что из этого выйдет; воспользовавшись ситуацией, он проскользнул мимо сотрудника порта, устремляясь следом за удаляющейся на бегущей дорожке шестеркой.

9.

"Девять кругов ада...", — вспомнил я, когда понял, что мой первый круг замкнулся. Подумалось: сколько ещё предстоит пройти?

Я шел бесконечной зеленой пустыней не один день. Я полз по ней, отсчитывая капли воды из своего НЗ, как срок до исполнения смертельного приговора надо мной... Иной раз меня посещала крамольная мысль: что, если повернуть обратно, или лечь на песок, наплевать на все и ждать смерти, обману тогда зловещий рок? Жажда жизни, однако ж, толкала меня вперед. Я верил, что отыщу выход, сойду с заколдованной орбиты своей судьбы. И город, покинутый всеми город, что ждал меня вдали, по-прежнему оставался единственной путеводной звездой.

Небо глядело на меня, полное безразличия, серым утром, бесцветным днем, чернеющим вечером. Воздух застыл в мертвом штиле. А где-то у виска отчетливо больно пульсировала закипающая в жилах кровь. Ночи не существовали для меня. Я умирал, воскресая с первыми лучами солнца. Впрочем, земные стереотипы. Здесь солнце не являло себя воочию. Когда следовало появиться скалам, они появились. И теперь я смотрел на них, желая запомнить каждый оттенок, каждый штрих. Я решил пойти до конца и спешил, чтобы достигнуть подножия гор до пришествия темноты. Утром меня вырвало из сна шквалом ночного страха. Я уронил на высокий, тяжелый, непослушный язык три капли воды из НЗ и, поднявшись, начал восхождение... Когда я должен был найти глаза, я нашел их...

Мне бы быть к тому готовым, к встрече с ними, а я наступил на те же самые грабли во второй раз: отшатнулся, упал на площадку, на которой только что лежал, отдыхая, но заскользил по ней, не сумев ни за что зацепиться, в панике, в мгновенном страхе взмахнул руками и сорвался вниз, падая десять-пятнадцать метров на острый угол боком, переворачиваясь и разбиваясь головой и телом в кровь.

Очнувшись и найдя на себе знакомое "одеяло", я не нашел ничего лучшего, как рассмеяться громко, не нарочито. Все становилось слишком скучно. Этой ночью, зная повадки моего врага, я уже забавлялся. Я то игриво, будто бы подзывая к себе собаку, насвистывал, то улюлюкал, то, замолчав, дождавшись, пока меня едва не накроют с головой, вскрикивал, будто пугая маленького, а то ревел "ура" или напевал песни. Наконец, под утро, чувствуя его приближение, я принялся даже гоняться за серебристыми шарами с дикими воплями. Это был кураж. И сумасшествие.

Но пришел день — и я полез на скалы с утроенной энергией. Когда я выдохся, в пяти шагах от плато, на котором стоял мертвый город, когда я, распластавшись на холодном камне, уткнувшись носом в свое мутное отражение, не в силах был пошевелить хотя бы мизинцем, на меня упала тень, и разорвавший перепонки звук обрушился словно молот. Чтобы понять, что происходит, я хотел было с усилием перевернуться на спину, взглянуть — что или кто парит надо мной, но боль, пришедшая откуда-то боль забрала меня с собой...

"Алэн, Алэн, что с тобой?" — держал меня за плечи и старался привести в чувства Крис Астон.

Я глянул на него, наверное, беспомощно-растерянно, потому что он тотчас встревожился: "Ты здоров?"

Я ответил, что не знаю, поинтересовался, где команда, услышал, что внизу — готовит десятый корабль.

"Сколько осталось до поверхности?" — спросил я, полный плохого предчувствия.

"Тридцать тысяч...".

Я понял, что круг сужается.

10.

Межзвездный челночный корабль "Леонардо да Винчи" был способен вмещать до двухсот пассажиров, и спорить с ним в выполнении подобной задачи в подвластном человеку космосе могли не более десятка его одноклассников. Принципиально он состоял из пяти модулей: в головном отсеке находился центр управления полетом и электронный мозг (модуль А); следом шли технические модули (В и С), где также находились служебные помещения; за ними — три яруса основного модуля (Р), причем нижний и верхний ярусы были оранжереями, а средний разделялся перегородкой на ресторан-клуб и блок с анабиозными капсулами для пассажиров; после этого снова шел черед технического модуля (Е), сопряженного с протоновыми двигателями.

Место, которое занимал Алэн Лаустас, было сто двадцать вторым в седьмом ряду, от иллюминатора — вторым.

Через двадцать минут после старта, когда пассажирам сообщили, что "Леонардо да Винчи" покинул поле притяжения Земли, Алэн вернул капсулу в вертикальное положение, открыл ее и, оставив в ней по-прежнему крепко спящего сына, выбрался в салон корабля на искусственную траву, не мнущуюся и немного жесткую. Большинство капсул все еще находились в горизонтальном положении. Он подумал, что ему это на руку, — провести окончательную рекогносцировку было нелишне.

Всего рядов в пассажирском блоке было десять; центральный проход разделял его на правую и левую стороны. Перед наглухо задраенным люком в хвосте (к модулю Е) одна лестница уходила вверх, другая — вниз, и обе — в оранжереи. Алэн выбрал первую: ступеньки податливо пружинили; поднявшись, оказался в настоящем тропическом лесу с огромными окнами на слепящее солнце, оглядел с кристально-чистой водой, с ярко-желтыми лилиями, с извивающимися водорослями озерца, каждое размером с домашний бассейн, увидел что-то прибиравшую среди травы стюардессу, чинно отвесил поклон, но, недовольный, что встретил ее, помрачнел.

Дойдя до конца оранжереи, он вновь нашел лестницу и, спустившись по ней, обнаружил себя в ресторан-клубе. Здесь двое таких же, как и он, "ранних пташек", которым не слишком нравился своеобразный комфорт капсул, успели начать партию в бильярд. Однако его сейчас больше интересовал плотный обед; Алэн направился к ближнему столику, сел лицом к иллюминатору, спиной к залу и заказал себе бифштекс с кровью.

* * *

Командиру "Леонардо да Винчи" Луи Сантано было сорок шесть лет, из них добрую половину он провел в космосе. Высокий, жилистый, с вытянутым худым лицом, ястребиным носом, глубоко запавшими глазами, сверлящими каждого, кто с ним разговаривал. Без единого седого волоска и с необыкновенными длинными руками... Вот, так сказать, беглая зарисовка с натуры. Смеялся он редко, сердился еще реже, у него был глухой голос, но иногда в нем прорезались излишне высокие нотки, и это означало, что он волнуется. Так он и произнес эту фразу:

"Ну уж нет, не бывать тому...".

Луи беседовал со своим первым помощником Ником Крашпи. Речь шла о том, что на корабле находился президент одной из дальних планет в системе NN, некто сэр Ля Кросс со своими телохранителями, и вряд ли это было хорошей новостью. Случаи, когда внутренний распорядок звездолетов вдруг выстраивался под высокую особу, были нередки. Причем, с одной стороны, межпланетные соглашения обеспечивали защиту гражданских прав пассажиров, с другой — эти же соглашения нивелировали их права, когда на борту находился V.I.P. Ник не без легкой усмешки предположил, что в ЦУПе вот-вот покажутся черные маски и заявят о необходимости перевести часть капсул в состояние полного анабиоза до самого Антарекса, а потом ограничат в передвижении по звездолету, без предварительного согласования с ними и весь экипаж. Луи Сантано, который уже сталкивался с подобным произволом, воспринял это всерьез и не мог не сдержать возмущения. А Ник опять "подлил масла в огонь" — напомнил о 10-ом параграфе межпланетных соглашений. Параграф действительно был грозным — он разрешал телохранителям V.I.P. идти на любы меры ради защиты охраняемой особы.

"Отвратительно осознавать, что корабль становится заложником этого Ля Кросса", — особенно звонко зазвучал голос Луи Сантано.

Ник, с ним соглашаясь, лишь обреченно вздохнул.

В отличие от командора Ник Крашпи был совсем молод, и это был его второй рейс. Двадцатипятилетний юноша, попавший на "Леонардо да Винчи" сразу после окончания космической академии, вверг лучшую половину экипажа звездолета в состояние, близкое к сильному помешательству. Двухметрового роста, косая сажень в плечах, голубоглазый, белокурый, с лицом, по-древнеримски строгим, мужественным и благородным, он одержал победу над сердцами десяти стюардесс, тем более полную и блистательную, когда выяснилось, что у него нет суженой.

— Господа, сообщение с Земли, — вмешался в разговор сидящий в крайнем левом кресле у пульта второй пилот Рэг Гамильтон, седовласый, неулыбчивый англичанин, с ввалившимися глазами и бледным румянцем на щеках, — Есть все основания полагать, что на корабле находится похищенный ребенок. Ему два года, мальчик. На Земле объявлен розыск.

— Кто похититель? — спросил командир.

— Порт об этом пока молчит, — Гамильтон повернулся вместе с креслом к астронавтам, — это оперативная информация.

— Сколько на борту детей в возрасте от года до трех? — Луи подошел к Гамильтону.

— Двадцать два. Посмотрим, с кем они?

— Пожалуй.

На голубом экране монитора перед вторым пилотом, сменяя друг друга, замелькали лица пассажиров, у которых были дети соответствующего возраста.

В ЦУП вошла стюардесса и, метнув взгляд безграничной надежды в сторону Ника Крашпи, улыбнувшись ему, доложила командиру о том, что все пассажиры проснулись после анабиоза и самочувствие у всех нормальное. Что до Ника,- он эту улыбку и этот взгляд отметил, подумал: "Как же ее зовут?...Вспомнил, Катрин. Ее зовут Катрин".

Впереди было три месяца пути; сначала долгий путь в пределах родной солнечной системы, затем скачок в гиперпространство, и, наконец, период торможения. Через три месяца "Леонардо да Винчи" должен был достичь планеты Антарекс. Вряд ли кто на Антраксе слышал что о далеком Хароне, вряд ли кто на "Леонардо да Винчи" думал, что может оказаться на Хароне.

* * *

— Вы позволите нарушить ваше уединение? — услышал Алэн над ухом мягкий женский голос; ответил, не поворачивая головы:

— Пожалуйста.

— Что если мы включим TV? — подсевшая к нему жгучая, с зелеными глазами, брюнетка, вульгарно накрашенная, в коже-костюме с миниатюрной фигуркой, не дожидаясь согласия, включила висевший над столиком черный шар. И уже знакомая Лаустасу телеведущая, теперь в голографическом изображении, выдавала в эфир очередную порцию новостей.

Алэн одним большим глотком допил кофе; взялся за поручни кресла, собираясь встать, как увидел внутри шара свою бывшую жену. Она стояла рядом с Ладой Корнуэл, приготовившись отвечать на ее вопросы.

"Сегодня утром на Земле совершено еще одно чудовищное по своему цинизму преступление. Похищен ребенок. Малышу всего два года, а он уже стал разменной монетой чьих-то интересов, — с каким-то вызовом говорила Корнуэл. — Здесь, в студии, со мною мать малыша. Ей безумно больно, но она нашла в себе мужество обратиться с нашей помощью к похитителям в надежде, что в них проснется хоть капля человеческого".

После этого вперед вышла Саша: "Я умоляю вас, умоляю, верните Альберта, умоляю вас...".

Саша плакала. Ее слезы Алэн видел впервые. Она не плакала даже в день его смерти, его похорон.

11.

Мог ли, должен ли был я ступить в третий раз на путь, проторенный моим воспаленным мозгом, — неведомо, наверное, и высшим силам. Я предпочел бы выбрать смерть, нежели, словно Сизиф, нести испытание вечностью, без права выйти за пределы предначертанного.

Я прочел в мыслях молитву. Долгую и жалостливую. Точно впервые, огляделся вокруг. Заглянул в глаза Криса. Он смотрел на меня со знакомым неверием, непониманием, недоумением. А я видел его позеленевшее лицо, ощущал смрад, исходящий от его мертвого тела. Но говорил с ним, с живым:

— У нас очень мало времени, Крис. Надо объявить чрезвычайный сбор, немедля.

— К чему такая срочность? Ты в самом деле здоров? — спрашивал он, тогда как во взгляде его было только участие.

У меня не было выбора. Прежде всего я должен был убедить его, командира ZZ-II, в том, во что сам... Во что сам едва верил. И все-таки я отважился произнести это вслух. Я заговорил, погасив пылавшее во мне волнение, чеканя каждую фразу, в упор глядя на Криса: "Пожалуйста, отнесись к моим словам всерьез. Я думаю, что ZZ-II оказался внутри аномальной зоны, где время идет по кругу. Не знаю, в какой мере это повлияет на всех, затронет каждого, я же пока не в силах вырваться из его круговорота. Дважды после аварийной посадки ZZ-II я приходил в себя среди его обломков. Дважды шел бесконечной пустыней, достигал скал и находил мертвый город. Когда все обрывалось, я начинал следующий круг в этом кресле с твоих слов: "Алэн, что с тобой?!" И все-таки я заметил: мой круг сужается".

Казалось, Крис не поверил мне. Он сказал, что последние две минуты я находился в неком полузабытье и что галлюцинации после анабиоза нередки. Он был сух, и словно отчитывал меня, а потом объявил, что позовет врача...

Да, Крис сказал: "Я позову врача...". Он мог и должен был отстранить меня от исполнения обязанностей, однако вспомнил о враче, когда времени на то совершенно не было. Он сомневался в моем здоровье, и за считанные минуты до посадки, забывая о безопасности корабля, отвлекался на абсолютную чушь — чьи-то галлюцинации — вместо того, чтобы просто отправить своего пилота в каюту. Для меня это означало только одно — я сумел поселить в его сердце сомнение.

— Фредерик, — вышел я на связь с нижним отсеком, — срочно поднимись в ЦУП, требуется твоя помощь".

Мой ход еще более смутил Криса. А я наступал: "Итак, врач сейчас будет. Но, полагаю, у меня могут быть и другие, косвенные доказательства правдивости моего рассказа".

Он спросил — какие.

"Разведкарта, — сказал я. — Если мы найдем на ней горное плато, находящееся примерно в 50 километрах в направлении 50-80о от места высадки...".

Мы оба знали, что выбор района посадки был прерогативой Электронного Мозга, такова была неписаная для разведки традиция, вроде русской рулетки. Следовательно, я не мог детально изучить карту.

Крис не стал терять даром слов и времени. Он перевел разведкарту на центральный экран.

Когда в ЦУП поднялся Фредерик, ни я, ни Крис даже не оглянулись, мы забыли о нем, мы нашли горное плато по направлению 57о, в 44 км.

12.

На запрос автомата о его самочувствии Томас Романо ответил, что у него все нормально; сам же со страхом взглянул вниз на ноги в высоких, по колено, ботинках, надетых поверх коже-костюма. Мучавшая его боль в ступне ушла, но теперь он не чувствовал пальцев, и это пугало.

"Это все анабиоз: ноги просто отекли, онемели", — стал уговаривать он себя. Нажатием на клавишу у правой руки Томас перевел капсулу в вертикальное положение, открыл стекло и хотел выйти из своего добровольного заточения, как, побледнев, откинулся назад на ложе: теперь его привела в трепет мысль, что ноги не удержат веса тела.

"Не паникуй, это фобия", — прошептал он, чтобы услышать свой голос.

Он посмотрел на руки, вытянул их перед собой — они дрожали. Ему очень хотелось верить, что все происходящее с ним — фобия, но на глаза навернулись слезы.

"Скажи папочке, что пора просыпаться", — зазвучал где-то рядом женский голос, и Томас тотчас увидел подбежавшего к нему, обнявшего его за ноги трехлетнего сына. Мгновенно, за него испугавшись, он невольно оттолкнул малыша.

"Иди к маме, Марк, к маме...".

Больше половины капсул вокруг уже находились в вертикальном положении; Томас Романо долго, бессмысленно и невидяще смотрел на снующих между рядами пассажиров, пока вдруг не понял, что слева от него стоит его жена, что она зовет его по имени и чуть не плачет.

"Сара?" — как-то недоуменно молвил он.

"Что с тобой, Томас, что-то не так?" — прижимая к себе сына, тревожась, спросила она.

Муж улыбнулся ей, даже рассмеялся, и так искренне, что она поверила, облегченно вздохнула, покачала головой с укором. Потом сказала: "Знаешь, не верится, что все позади, и мы в безопасности. А ты давай, выбирайся из своего саркофага, пошли в ресторан...".

Ее прямо-таки душила радость, и она смеялась, когда тянула его за руку. Он заупрямился: "Нет, как хочешь, а я сплю. Дай хоть здесь понежиться". Его улыбка вновь успокоила женщину. Она сдалась: "Тогда мы ушли".

Томас согласно закрыл глаза и перевел капсулу в горизонтальное положение. "Соберись с мыслями. Возьми себя в руки. Это всего лишь фобия... Какая к чертям фобия, если все признаки налицо! Нет, нет и нет... я не хочу умирать...".

В голове у него все спуталось, взгляд помимо его воли скользнул вниз, останавливаясь на ногах. Наконец, этой пытки неизвестностью он не выдержал: расстегнул пневмозамки на ботах и, полный ожесточенной решимости, разулся.

С уст слетел беззвучный крик, по капле истекший стоном отчаяния и боли. Там, где раньше были ступни ног, осталась лишь форма, их абрис, на их месте появились голубые, сплетенные в плотный клубок черви...

* * *

Так и не закончив обед, Алэн оставил ресторан-клуб, ушел, бежал, спрятался ото всех в оранжерее, встал у иллюминатора. Перед глазами стояла заплаканная Саша.

"Не я предал ее. Не я отобрал у нее сына", — пытаясь смирить боль, твердил он.

К своей капсуле Алэн подходил уже с уверенностью, что поступает правильно. Он поцеловал в лоб сына, долго рассматривал его. "Какой кроха. Я почти забыл его лицо за тот год, что он был далеко от меня. Или он просто вырос? Он заметно вырос. Глаза Саши, а нос и рот... нос — мой, а вот рот — все-таки ее. И ее овал лица...".

Она вновь вернулась; он обнимал и ласкал ее, целовал губы и шею...Чьи-то приглушенные рыдания смыли возникший образ, точно волной. И смолкли. Алэн отошел от сына к боковому проходу, затем прошел к восьмому, следующему ряду капсул. Номер 142 находилась в горизонтальном положении. Приближаясь к ней, он замедлил шаг, когда же оказался в полуметре, осторожно заглянул через стекло внутрь.

"...я обернулся на чей-то взгляд. Я ясно это понял. Я обернулся на чей-то взгляд! И я сказал себе, что это сумасшествие. В озлоблении, на кого же еще, если не на себя, я в прыжке одолел трехметровую стену, подтянулся на руках, на локтях...

ЧТОБЫ ВСТРЕТИТЬСЯ ГЛАЗА В ГЛАЗА С ЭТИМ ВЗГЛЯДОМ".

* * *

— Командор! Система жизнеобеспечения капсулы 142 дала сбой!

— Он был один, с семьей?

— Жена и трехлетний сын.

— Рэг, проверьте, что у нас есть на этого пассажира. Кстати, чем черт не шутит, может быть, он и есть похититель. И вызовите врача.

— Командор, мы отсекли пассажирский блок от ресторан-клуба.

— О'кэй. Постарайтесь сделать так, чтобы никто ни о чем не догадался. Даже его семья.

13.

Меня окружали знакомые лица; на них было написано участие, они смотрели на меня с трогательной нежностью — и с неверием. Никто, кроме Криса, не прислушался к моим советам. Во мне вскипела злость. Я оставил попытки найти пути к их благоразумию. Я замкнулся в себе, сосредоточился. Я сжал зубы и больше не проронил ни слова. Мне нужна была еще одна попытка. Я готовился к ней. Я бросал вызов року. Впереди был либо мой Аустерлиц, либо Ватерлоо.

Крис скомандовал занять всем свои места согласно штатному расписанию. Вход в плотные слои атмосферы ознаменовался перегрузками, в этот раз более ощутимыми, чем мы привыкли.

"До поверхности планеты десять тысяч метров, все системы работают нормально", — дал о себе знать электронный мозг.

Внутренне я был спокоен.

"До поверхности планеты девять тысяч метров, все системы работают нормально".

Время ускоряло бег.

"До поверхности планеты восемь тысяч метров, все системы работают нормально".

Я подумал, что в прошлый раз в этот момент просил Криса отключить автопилот. Теперь промолчал. Потом впал в забытье.

"До поверхности планеты две тысячи метров, все системы работают нормально".

Удар и свист, и скрежет, и взрыв, и вихрь, и боль, и пришедшая затем ночь — смешались воедино...

Меня привел в чувство омерзительный запах. Я открыл глаза и увидел над собой позеленевшее лицо Криса...

14.

Когда тысячи людей в отчаянии ли, в страхе ли, неведении или по собственной глупости стали одержимы одной идеей — самолично свести счеты с жизнью, рынок, согласно законам, которыми он существует, отреагировал на это мгновенно. В одночасье на потребу страждущих телом и душой были выброшены десятки, сотни средств самоубийства. В одно и то же время какие-то телеканалы вели полемику с телезрителями об этичности бизнеса на крови, а какие-то крутили рекламные ролики, призывающие граждан сделать свой выбор в пользу того или иного способа ухода из этого мира. И, несмотря на то, что большинство, добровольно обрекших себя, предпочитало всему другому "салоны самоубийств", где погибали сразу десятки и даже сотни людей, были иные, по складу своего характера анахореты, кто расставался с жизнью тихо и в уединении. Для последних лидером в применении оставался химический препарат "Ай-Си" корпорации "Chemical Thechnoloc". Её лозунг гласил: "Умирать надо в радости, без боли, и в один неуловимый миг". Капсула "Ай-Си" внешне была стилизована под бутылочку коньяка, умещавшуюся на детской ладони. Впрочем, это и по вкусу был превосходный коньяк. Особую изюминку внес рекламный ход, который предприняла корпорация: в отличие от абсолютного большинства производителей, рекламирующих 100-процентный успех того или иного средства, она, напротив, объявляла о том, что каждая десятая бутылочка не принесет желаемой смерти... Одно усилие над собой, один глоток. И человек испытывал эйфорию; забывал обо всем. А через десять-пятнадцать секунд голова взрывалась внутрь себя. Оставались только глаза. Именно такую смерть и выбрал пассажир "Леонардо да Винчи". Когда стоявший над капсулой 142 Луи Сантано обратился к стюардессе, голос его звенел:

— Кто остался в пассажирском блоке?

— Восемнадцать человек. Пять детей, шесть женщин и семь мужчин.

— Кэт, проконтролируйте их состояние; кто не спит — пусть уснет, кто спит — не должен проснуться, пока я не дам на то указания.

— Слушаюсь, командор.

Затем Луи Сантано обратился к врачу:

— Что док, будешь смотреть?

Врач звездолета Александр Короб был добродушного вида, краснолицый, с разбухшим носом и воспаленными глазами толстяк самого почтенного возраста. Два дня назад, как раз перед отлетом, экипаж в полном составе отмечал его шестидесятилетний юбилей, и сейчас чувствовал он себя не лучшим образом.

Александр ничего не ответил командору, трудно было ворочать языком. Безголовый труп вытащили на руках, переложили на тележку, которую не замедлила подогнать Катрин, и покатили к служебному лифту.

— После дня рождения голова мне, кажется, уже не принадлежит.

— С чего бы ему взбрело прикончить себя, только оставив Землю. Это что, новая мода?

— Разберемся, разберемся, Луи...

Командор был мрачен, Александр тихо ворчал и с силой растирал виски. Как только люк служебного лифта закрылся за ними, в пассажирском блоке стали медленно сгущаться сумерки. Скоро среди пришедшей сюда ночи остались лишь островки мягкого белого света шестнадцати капсул, где спали восемнадцать человек. Капсула с №122 в горизонтальном положении с закрытым стеклом пустовала...

* * *

В лаборатории Луи Сантано не задержался, поспешил в ЦУП, чтобы дать базе первый отчет о происшествии на "Леонардо да Винчи".

Ник Крашпи и Рэг Гамильтон ждали его возвращения с нетерпением.

— Что там? — сразу спросил Ник.

— Сейчас услышишь. Мне нужна связь с Землей...

Через минуту на мониторе появилось невозмутимое лицо дежурного базы.

— Рад видеть тебя, Карл, — узнал старого знакомого Луи Сантано.

— Взаимно. что стряслось, Луи?

— У нас самоубийство. Сейчас Александр осматривает в лаборатории труп на тот случай, не было ли это связано со здоровьем.

— Пассажиры знают?

— Пытаемся все сохранить в тайне. Но ведь у нас на борту президент...

— Ты обязан сообщить его охране о происшествии. Тебе известно это?

— Так и знал, что скажешь что-нибудь скверное...

— Мне очень жаль, но таковы правила.

— Хорошо. У меня пока все. До следующей встречи.

— Подожди прощаться. Есть данные на похитителя ребенка. Его вычислила служба безопасности.

Вслед за этими словами в правом углу монитора появилось фото Алэна.

— ...Это некто Алэн Лаустас. Место проживания: мегаполис Харон-Сити, планета Харон в системе NN. Тридцать восемь лет шеф-пилот службы спасения планеты. На Хароне четвертый год, имеет правительственные награды.

— Зачем ему понадобился ребенок?

— Запутанная история. Он судился с его матерью, претендуя на отцовство. Ни сама мать, ни суд не признали его доводы весомыми, и мальчик остался у матери. Год назад она улетела с Харона на Землю. Настоящий отец мальчика погиб в горах Харона за полгода до рождения ребенка.

— Какие будут рекомендации?

— Служба безопасности направила к вам крейсерский корабль. Он нагонит вас до того, как вы совершите переход в гиперпространство. Состыкуетесь с ним. Они и разберутся, что к чему. Главное — не спугните его.

— О'кей!

Едва картина исчезла с экрана монитора, Ник Крашпи не удержался, чтобы не заметить:

— А что, командор, веселое у нас путешествие получается.

— Не сглазь, — стараясь ответить в тон, однако полный мрачного предчувствия, сказал Луи Сантано.

— Вот-вот, попытаемся представить, что произойдет после того, как президентские бульдоги проведают о самоубийстве, потом — о похитителе, потом — о том, о чем мы еще сами не знаем...

— Потребуют запереть всех пассажиров в капсулах...

— ...и будут они мирно спать до самого Антарекса. А шеф-пилота с Харона, тепленького, прямо с постели возьмет служба безопасности... В общем, не беда...

— Твоими бы устами...

— Так рассказываю анекдот... Муж поругался с женой. Собрав вещи, сказал на прощанье: "Иду добровольно в астронавты. Лучше столкновение с метеоритами, гибель на неведомой планете, чем вечные склоки с тобой, — и вышел, хлопнув дверью. Однако через минуту вернулся. — Тебе повезло! На улице дождь...".

На анекдот ни Рег, ни Луи никак не отреагировали.

— Мне одно непонятно, — промолвил командор, — прямого рейса на Харон с Земли нет, но нет его и с Антарекса. Ему бы воспользоваться рейсом на Айрес или Уэльс. И ведь и тот, и другой были в один день с нашим рейсом. Непонятно...

* * *

Выпроводив за дверь лаборатории командора, Александр сразу направился к аптечке и, порывшись, нашел один из трех наркотиков, от которых, как считал, большего вреда ему лично не было. Сегодня в виде исключения он решил принять тройную дозу — надо было привести себя в норму: и голова шла кругом, и руки — ходуном.

Лежащий на белом столе труп его раздражал. Однако, проглотив горсть таблеток своего снадобья, он-таки подошел к нему со скальпелем наперевес, словно клинком разрезал коже-костюм, потом вспомнил о ботах, но до того, чтобы стянуть их с ног, дело не дошло — стало невмоготу. Он подошел к умывальнику, и его вырвало.

"Черт возьми, все-таки слишком много я проглотил этой дряни", — посетовал Александр, умылся и долго пил воду.

Вернувшись к столу, он забыл о ботах, а только взял кровь из вены. Экспресс-анализ через пять минут был готов и оказался просто отличным. Конечно, этого было недостаточно, но дока клонило в сон; в кресло он почти упал, крякнув недовольно: "Какого черта...". И голова его бессильно упала на грудь.

15.

Я испил свою чашу до дна в третий раз. Но будучи в твердой уверенности, что в последний, жил теперь иначе. Мне хотелось запомнить каждый мой вздох и каждый шаг. Пустыня перестала пугать. Скалы встретил равнодушно. Я нашел глаза и, положив на ладонь, принялся рассматривать их с цинизмом, достойным Герострата. Я верил в себя и жил дальше. Я искал тень, что накрыла меня однажды, и ждал, когда на меня обрушится гром с небес... У меня была всего секунда — я увидел металлический блеск...

В следующий миг я вернулся на ZZ-II; рядом был Крис, он спрашивал, что со мной, и говорил, что я впал в транс.

"Мне в самом деле нездоровится, Крис. Но обещаю, что через пять минут я буду в норме", — ответил я.

"О'кей", — хмурился, но соглашался командор.

До поверхности планеты оставалось двадцать восемь тысяч метров.

В каюте я взял в руки записывающее устройство. "Первый довод, который я привел Крису, касался разведкарты и горного плато....", — так я начал документ, долженствовавший засвидетельствовать правоту моих слов. В сжатой форме я постарался передать содержание спора, в котором противостоял экипажу ZZ-II, его тональность, отдельные реплики, кто и где находился в ту или иную минуту... Я спешил, и сумел уложиться в пять минут... В ЦУП я вернулся полный решимости. "У нас мало времени, Крис. — сказал я. — Необходимо немедленно объявить чрезвычайный сбор, у меня есть все основания полагать, что ZZ-II оказался внутри атомной зоны, где время идет по кругу...".

Завертелось колесо. Сделало отмеренное ему роком количество кругов. Замерло на Зеро, — мне не поверили, но я знал, что обманул судьбу.

Крис скомандовал: "Всем согласно штатному расписанию занять свои места".

Я не подчинился, подошел к нему, протянул чип. "Это последнее доказательство, Крис. Включи эту запись. Прошу тебя...".

Мы слушали мой голос с чипа только три минуты. Но с первой секунды я видел, как меняются лица друзей, как появляется на них растерянность, недоумение, как недоверие уступает место восклицанию: "Черт возьми, каким образом?!!" И все это время я неотступно следил за секундомером на часах передо мной, на пульте управления... Крис принял решение на сто восемьдесят второй секунде: "Всем в десантный корабль. Тридцатишестисекундная готовность", — и колесо времени завертелось уже в другом измерении, в нем через полминуты мы должны были отчалить от ZZ-II в направлении Харона.

И снова я считал секунды. На двадцать пятой секунде датчики предупредили об отказе в работе шлюза. ZZ-II не выпускал нас из своего чрева. Кому-то надо было вернуться в ЦУП, и сделать это решил Крис. Я пытался встать у него на пути: "Тебе нельзя идти, Крис. Ты рискуешь больше остальных. На планете рядом с обломками ZZ-II я видел только тебя".

"С дороги!" — повышая голос, сказал командор. Мне на помощь кинулись Андрей и Фредерик. Встали перед ним, не позволяя пройти.

"Господа, извольте выполнять приказы", — потребовал командор.

Крис не шел на самоубийство. Он надеялся возвратиться, успеть. Я говорил с ним по внутренней связи в последние секунды. В это время и прозвучал приговор: "До поверхности планеты три тысячи метров. Все системы работают нормально".

ZZ-II развалился в воздухе. Десантный корабль, в котором находился весь экипаж, просто выпал из него, но затем, подхваченный взрывной волной, отлетел намного севернее катастрофы. Мы ударились о Землю, перевернулись вверх дном.

Круг замкнулся. Тогда я верил в это.

16.

В ресторан-клубе телохранители появились без масок.

— Сэр, — обратился к президенту начальник его охраны Дон Ричи, круглоголовый чернокожий господин лет пятидесяти, косая сажень в плечах, — как меня только что уведомили, доступ в пассажирский блок временно ограничен. Стюардесса не дала сколь-нибудь вразумительных объяснений, почему. До тех пор, пока у меня не будет полной информации, прошу вас оставаться в клубе.

— Хорошо, Дон. Но вы уж узнайте поскорее, что там стряслось.

— Разумеется, Сэр.

Начальник охраны с почтительным видом отошел в сторону, знаком приказав своим людям, чтобы они позаботились о президенте. Труда это им не составило: без лишней грубости, но очень настойчиво они оттеснили выбравших на свою беду этот сектор бара нескольких незадачливых пассажиров. Охрана не тронула только одну особу, расположившуюся у стойки бара, — жгучую брюнетку с зелеными глазами, которая еще недавно сидела за одним столиком с Алэном. Не тронули, потому что раньше президент обратил на молодую женщину внимание, приблизился к ней, исподтишка оценивая ее фигуру, что-то спросил на ушко, она нарочито громко засмеялась, и он присел на высокий стул рядом.

Несмотря на то, что общая площадь ресторан-клуба приближалась к трем тысячам квадратных метров, вряд ли пассажиры чувствовали себя здесь просторно; достаточно было вспомнить о десяти бильярдных столах, трех бассейнах с подогревом воды, казино, и представить какую долю все это занимало, а ведь за чем-то еще надо было обедать, где-то присесть, чтобы просмотреть виртуальную прессу, а где-то, натанцевавшись до упаду, просто отдохнуть, — например, на мягком диване. В общем, две сотни изголодавшихся в своих саркофагах по движению людей роились в этой части модуля действительно точно пчелы.

Дон Ричи, однако, очень спешил и потому не слишком церемонился с местной публикой. Сначала он сбил одну танцующую пару, затем — другую, хотя, надо признать, оба раза извинился, пусть и скупо. Но после этого решительно толкнул вдруг возникшего у него на пути бородатого бильярдиста, в результате чего тот налетел на стол с зеленым сукном и носом едва не загнал шар в лузу. Бородач ринулся на обидчика немедленно, занес над головой кий, но, словно поперхнувшись, нелепо замер — в лицо глядел черный кольт; инцидент был исчерпан.

У переходного отсека в модуль "С" дорогу начальнику президентской охраны преградила стюардесса, вежливо осведомившаяся о причинах его желания встретиться с командором.

— Мисс, пожалуйста, не заставляйте меня применять силу, — посмотрев в небесного цвета глаза, холодно спокойно произнес Дон Ричи. Он знал, что стюардесса не может ошибаться в оценке того, с кем говорит, а следовательно, и мешать ему в выполнении его обязанностей права не имела.

Однако стюардесса упорствовала: "Сэр, прежде я обязана доложить командору о вашей просьбе".

Дон в ответ лишь пожал плечами и молча отодвинул молодую женщину в сторону, чтобы через узкую прямоугольной формы щель войти в сияющую белым светом сферу.

* * *

Вся серебристая поверхность стен, пола и потолка лаборатории излучала ровный белый свет, и можно было бы сойти с ума, не смягчай его черная, как сама ночь, здешняя мебель. Рядом со столом два с половиной метра длиной черным параллелепипедом, на котором покоилось тело Томаса Романо, и где сейчас, растекаясь, клубился голубой туман, было морозно, а в одном шаге от него — двадцать градусов по Цельсию. Воздух сковала тишина. Запахи исчезли. А хозяин лаборатории, полумертвый-полуживой, лежал в дальнем от стола кресле...

"Док! Док! Где ты?!" — донесся откуда-то сверху голос Луи Сантано.

Александр, изогнувшись всем туловищем, перевернулся на бок и затих вновь.

"Док! Черт возьми, откликнись!" звал по внутренней связи командор.

Александр вдруг, не размыкая глаз, сказал:

— Слышу, Луи, слышу. Извини, был занят.

— Что с пассажиром?

— Все о'кей.

— Славно. Кажется, это первая хорошая новость. Алекс, у меня с минуту на минуту будет начальник президентской охраны; полагаю, мне придется его проводить на место самоубийства, но, возможно, он захочет увидеть и труп. Так что будь готов.

— О'кей.

Переговорив с командором, Александр поднялся из кресла, только теперь открыл глаза и сделал три неуверенных шага к умывальнику; ополоснув лицо холодной водой, он долго всматривался в свое бледное отражение; краем глаза увидел обезглавленный труп на столе, поморщился, потом взглядом стал искать бар; в голове пронеслось: "Это то, что мне сейчас надо".

Он прошел вдоль стены к желанной цели, отыскал за зеркальной дверцей на полке бутылку виски и опрокинул в себя все ее содержимое. Голова опять пошла кругом. Падая, он ухватился за бар, сумел повернуться к нему спиной с намерением взять курс к обетованному креслу, остановил взор на трупе, его посетила все та же усталая мысль: "Да будь ты проклят".

Но затем его внимание привлекло разрастающееся вокруг тела голубое пятно. На мгновение прозрев, Александр будто бы хотел что-то выкрикнуть, набрал полные легкие воздуха, однако в следующую секунду, мертвецки пьяный, рухнул лицом вниз.

Голубой туман, словно вскипающее молоко, перелился через край, заструился по черной боковине стола и коснулся пола...

* * *

Как только Дон Ричи оказался внутри сферы, сияние ее изменилось на красное, шар повернулся вокруг своей оси, а электронный мозг приятным женским голосом сообщил: "Вы находитесь в техническом модуле С. Ваша личность не идентифицирована. Во избежание эксцессов, пожалуйста, следуйте только центральным проходом".

Открывшийся перед ним центральный проход был овального сечения и протянулся на сто метров. Вправо и влево он разветвлялся боковыми проходами, среди них были и совсем узкие, и широкие; они петляли и сообщались между собой, напоминая весьма неплохого качества сыр.

В отличие от модуля "С" в модуле "В" лабиринта коридоров не было. Но посередине центральный проход разделялся на два рукава, шел галереей, открывая вид на техногенный Колизей, сотворенный развязкой уходящих по спирали вниз и вверх металлических лестниц, затем рукава вновь соединялись и скоро выводили к переходному отсеку в модуль "А". Однако вход в эту сияющую белым светом сферу был заблокирован силовым полем. Дон Ричи, наткнувшись на невидимую стену, от неожиданности отпрянул и, словно ища, кому высказать свое неудовольствие, оглянулся вокруг. Его успокоил вспыхнувший в сфере красный свет и появившийся в ней астронавт. Встречать Дона вышел сам командор.

Луи Сантано и Дон Ричи отрекомендовались друг другу и церемониально пожали руки, обменялись заверениями в готовности сотрудничать — и в следующую минуту уже входили в ЦУП.

Центр Управления Полетом, в свою очередь, был почти круглый и в поперечном разрезе достигал тридцати метров в диаметре. Не приближаясь к пульту, за которым в это же время сидели Ник Крашпи и Рэг Гамильтон, командор и начальник президентской охраны устроились в находящемся здесь же мини-баре и сразу настроились на деловой лад. Разговор не был длинным:

— ...я только что говорил с врачом, причин для беспокойства, как выяснилось, нет.

— Итак, самоубийство.

— Да. И, разумеется, нам надо было убедиться, что оно не связано с вирусом Мортакса.

— Я должен осмотреть место происшествия.

— Это ваше право, и я готов помочь вам реализовать его.

— Тогда не будем терять времени.

После того, как командор и начальник охраны покинули ЦУП, Ник Крашпи обратился к Рэгу Гамильтону с вопросом:

— Где это Новая Австралия?

— Три парсека от Антарекса. Молодая колония. Одна пригодная для жизни планета. Население, кажется, тысяч пятьдесят. Городов нет, только фермы.

— Ого, откуда такие познания?

— Считай, что это мое хобби.

— А есть что-нибудь "жареное" об этих австралийцах?

— Про них ходят упорные слухи, что генетически чистых Homo-sapience в колонии не осталось, что якобы местное население ассимилировало в себе всех землян.

— Но ведь этот — типичный негр.

— Похоже...

— Тогда как?

— Извини, Ник, нам срочное сообщение...

— Что, еще одно?..

Дежурному базы был нужен только Луи Сантано; когда же выяснилось, что командор появится в ЦУПе не скоро, он принял решение передать информацию через первого пилота.

— Это крайне важно, Ник, — подчеркнул при этом дежурный базы.

— Понял, слушаю...

— Службе безопасности стало известно о готовящемся покушении на президента Новой Австралии. По их данным, на борту "Леонардо да Винчи" находятся два члена террористической организации "Лига защиты Земли". Ваша задача — передать это охране и изолировать вместе с ней президента до прибытия крейсера. Поскольку личности террористов неизвестны, служба безопасности будет сопровождать вас до самого Антарекса.

— Нет худа без добра. По крайней мере, если что — голову снимут с них.

Дежурный базы прервал словоизлияния Ника.

— Эту информацию необходимо передать немедленно и лично Луи Сантано. Контактировать с охраной на первом этапе поручено ему.

— Будет исполнено.

— Тогда конец связи.

Пока Ник Крашпи знакомился с краткими сведениями о Новой Австралии, а затем выслушивал наставления базы, Дон Ричи и Луи Сантано шли пустынными коридорами модулей "В" и "С", шли молча, впереди — астронавт, на шаг позади — телохранитель.

"...Как назло. Как думал, так оно и выходит, — загонят всех в капсулы. Но, может быть, прав Ник, — только спокойнее... А ведь я еще не рассказал этому малому о похитителе детей. Вот это, очевидно, и будет последней каплей... Будем, как в гробу, лететь. Хочешь не хочешь, а вспомнишь о Ловеласе".

Луи Сантано, как и большинство астронавтов, был суеверен, чтил обычаи и негласные законы астронавтов. И верил в рок. О "Ловеласе", космолете, курсировавшем в 2725 году между Землей и Полинезией в созвездии "NN", среди астронавтов вслух почти не говорили, но помнили все. Как молитву.

В последнем своем рейсе "Ловелас" нес на борту шестьдесят человек. Перед входом в гиперпространство последовала обычная процедура — анабиоз для всех пассажиров и членов экипажа. Базы слежения подтвердили выход корабля из гиперпространства, выверили курс — и... "Ловелас" исчез. Его нашли спустя сто семьдесят два года. Из анабиоза никто из пассажиров и членов экипажа так и не вышел. Расследование результатов не дало. С тех пор анабиоз стали воспринимать не иначе, как неизбежное зло.

"Очень неудачный рейс", — сделал неутешительный вывод Луи Сантано, чувствуя затылком взгляд начальника охраны. Потом неожиданно для себя подумал: "Странные у него глаза". Почему именно "странные", вспомнить он так и не смог, пока в переходном отсеке между модулями "С" и "D" они не оказались лицом к лицу. "А, черт"! — мысленно выругался Луи Сантано, тотчас потупив взор. В совершенно синих глазах Дона Ричи не было зрачков.

* * *

— Мэри, Вы очаровательны. Умер бы от скуки, не встреть я вас здесь.

— Господин президент, расскажите мне о вашей планете. Наверное, это жутко интересно.

— Поверьте на слово, Мэри, Новая Австралия — это серый и унылый пейзаж.

— Неужели все так плохо?

— Увы. Впрочем, может быть потому, что я чужой на этой планете... Так и быть, опишу, как смогу, сей обетованный край. Но ради вас.

В одной руке президента был бокал, другая лежала на бедре Мэри. Они сидели вполоборота друг к другу, на высоких стульчиках; мужчина смотрел на собеседницу жадно и словно ощупывая взглядом, женщина — лишь иногда вскидывая на него глаза и тогда улыбаясь уголком рта; несмотря на все свое кокетство — в голосе, томлении, молчаливом согласии ласкам — в Мэри жила и какая-то затаенная грусть, и даже громкий нарочитый смех ее не способен был опрокинуть это ощущение.

Ее красота была на любителя: вытянутое лицо с узкими скулами, с острым, чуть вздернутым, носиком, и губками, сложенными так, будто Мэри собиралась насвистеть некую-то мелодию, но зеленые глаза в сочетании с длинными черными волосами смотрелись восхитительно. Да и фигура у нее была русалки.

Тучный, весь лоснящийся от жира, хотя и не лишенный приятности, пятидесятилетний мужчина выглядел рядом с ней отцом и, соответственно, по-отечески наставительным тоном и говорил:

— Представьте, Мэри, непроходимые джунгли сталагмитов покрывают 90 процентов территории планеты. Вот тот мир, где обитает, добывает себе пищу, продолжает свой род и умирает тамошний народ. Фермы Новой Австралии — это настоящие крепости. Обычно это бункер, рассчитанный на 20-30 человек, и примыкающая к нему оранжерея. Женщины у нас в почете, поскольку в большой редкости... Хотите быть королевой, приезжайте на Новую Австралию. У вас будет трое или пятеро мужей, вас будут холить и лелеять при одном условии, что вы будете рожать детей. Много и здоровых... И через пять-семь лет превратитесь в свиноматку, утратившую всякую привлекательность и сексуальность. Нет, не приезжайте на Новую Австралию, Мэри. Не приезжайте... У нас два солнца, высокая влажность, круглый год тропики, ночи нет и в помине. А я, знаете ли, устал спать при дневном свете... Все растет и умирает столь стремительно, что порой отказываешься тому верить. Позволю себе рассказать вам, Мэри, один неприятный случай, как доказательство сказанного.

Это произошло с моим телохранителем. Он отправился в однодневный отпуск навестить семью. Вылетел утром, а вечером, возвращаясь, потерпел аварию — вышел из строя турборанец. Может быть, знаете — этакая штука за плечами; позволяет подняться практически на любую высоту и развивать скорость до 200 км в час. Меня никто не заставит на нем кататься. Он не разбился, был с парашютом, но приземлился неудачно — сломал ногу. От болевого шока потерял сознание, а за ночь сквозь его тело пророс кустарник...

— Кажется, и на Земле есть подобные быстрорастущие растения.

— Были, не осталось. Бамбук, например. Но даже он, если говорить о темпе роста, ничто в сравнении с тем, что мы наблюдаем в Новой Австралии. Большинство деревьев и кустарников плодоносят ежедневно...

Президент неожиданно широко улыбнулся и с нескрываемым сарказмом заметил:

— Что, впрочем, позволяет нам кормить ваш Антарекс и еще с десяток колоний.

Говоря это, он оказался совсем близко к Мэри, щека к щеке. Но именно Мэри первой воспользовалась этим, мягко коснувшись губами его губ. Он словно задохнулся, жадно вобрал в себя воздух и впился в нее широко раскрытым ртом. В ту же секунду ее рука обвила его шею, затрепала волосы, тогда как другая, скользнув вдоль пояса тонкой талии, нашла на коже-костюме миниатюрный карман, расстегнула его, но обнаружить чьему-нибудь заинтересованному взгляду его содержимое не успела — словно одумавшись, президент оторвался от соблазнительных губ и даже отсел от девушки, пригубив вино.

— Мэри, вы сводите меня с ума, — переведя дух, произнес он с некоторым, казалось, ему не свойственным волнением.

Вокруг в красных сполохах светомузыки бушевал торнадо обезумевших людей: кто еще мог — танцевал, кто выдохся — отбивал такт руками, ногами, или раскачивая головой. И все безумно радовались, что покинули несчастную Землю и остались живы. Только четверо пассажиров здесь сохраняли полное спокойствие — телохранители президента, не пропуская к V.I.P. никого, ближе чем на десять шагов, они стояли на своем посту с каменными лицами, каменными изваяниями. Камень ожил на какое-то время, когда из беснующейся толпы вышли Дон Ричи и Луи Сантано.

Дон, не поднимая глаз на Мэри, встал у президента за спиной и тихо сказал: "Господин президент, кажется, все улажено. Однако мне потребуется еще несколько минут".

"Не беспокойтесь, Дон. Комфорт саркофага меня больше не прельщает. Однако делайте свое дело".

Уходя, Дон подозвал к себе одного из охранников: "С девушки глаз не спускать!..".

* * *

Ник Крашпи спешил. Оставив позади переходный отсек между модулями "А" и "В", он с шага перешел на бег. Он был на полпути, когда коридор нежданно-негаданно провалился во тьму. Ник остановился. Аварийное освещение вспыхнуло через три секунды.

"Ник...", — узнал он Катрин, но, не поворачивая в ее сторону головы, почувствовал, что слабеет, что тело его не слушается, а неумолимая, невидимая сила влечет за собой. Его ослепил сноп искр, а затем швырнуло о стену, разбив лицо в кровь.

Он упал на спину; на грудную клетку навалилась многотонная плита; ее нельзя было потрогать, поднять, сбросить с себя, раздавить или испепелить, потому что ее не существовало, но дышать не было никакой возможности, легкие исходили кровью, тонкой струйкой, показавшейся у рта, сердце останавливалось, и, казалось, слуховые перепонки лопаются от страшного треска, за которым его ребра, его самого должны были пронзить насквозь. Потом исчез и зависший над ним ровный белый свет.

Первое, что он увидел, придя в сознание, была летящая на него, казалось, с огромной высоты слезинка. Он даже вздрогнул. И понял, что жив. "Очнись, Ник! Ну, пожалуйста, не умирай!"

Над ним сидела Катрин, по ее щекам катились слезы, они капали ему на лицо, и он чувствовал их солоноватый вкус.

"Что произошло?" — попытался произнести он, но губы едва шевелились.

Она догадалась, о чем он спрашивал. "Сама не знаю. Ты чуть не погиб. Думаю, самопроизвольно сработала "ловушка".

"Ловушкой" назывался сектор активного силового поля, служивший защитой звездолета в случае попытки его захвата мутантами или террористами. Едва ли "ловушка" была способна убить кого-либо, но преградить путь — любому.

— Ты чего плачешь, Кэтти?

— Не знаю, — замотала головой девушка.

— Ладно, неси аптечку. Сначала надо встать, а разбираться, какого черта это случилось, будем потом.

Катрин быстро взяла себя в руки. Ушла и вернулась с аптечкой, и после того, как ввела Нику в вену стимулятор, помогла ему подняться. Но потом ей пришлось сделать еще один укол, так как у Ника открылось носовое кровотечение. И только тогда астронавт пришел в норму.

"Очень славно, как говорит командор. Спасибо за помощь, Кэтти".

Ник кинулся было догонять Луи Сантано, но остановил себя, подумав, что надо быть благодарным, и, обняв Кэтти за талию, потянул к себе...

* * *

Луи набрал на замке код, и матовое полупрозрачное стекло плавно ушло вверх. "Точно смиренное кладбище", — мысленно заметил командор, входя в пассажирский блок. В зале автоматически зажглось дежурное освещение. Луи и Дон повернули налево, чтобы двинуться левым боковым коридором. Они по-прежнему были немногословны друг с другом и шли не торопясь.

Стекло, отделяющее пассажирский блок от ресторан-клуба, уже поползло обратно вниз, как вдруг юркий малыш, проскользнув под ним, вслед за астронавтом и охранником оказался в запретной зоне. Это был пятилетний сын Томаса Романо. Будучи проворнее взрослых, он через несколько секунд уже стоял у капсулы своего отца. Найдя ее пустой, он ничуть не расстроился; истекавший из саркофага, стелющийся по полу густой голубой туман не испугал его. Более того — заинтересовал. Малыш присел на корточки, попытался прижать его к полу распростертой ладонью, но разочарованный, что ничего не вышло, бросил эту затею и полез на место отца.

В это время Луи и Дон поравнялись с седьмым рядом.

"Командор!" — Дон Ричи обратил внимание Луи на освещенную, но пустующую капсулу, чего быть не должно было.

"Вероятно, технический сбой...", остановившись, предположил командор; так ли это на самом деле, он собрался по внутренней связи выяснить в ЦУПе, но тут вспомнил: 122 место принадлежало Алэну Лаустасу. Однако что-либо предпринять Луи не успел. Оглянувшись на шаги за спиной, он увидел нагонявшего их Ника Крашпи.

"Прошу прощения, Дон Ричи", — извинился Луи и пошел своему подчиненному навстречу.

С полминуты Дон наблюдал, как первый пилот с сосредоточенным и взволнованным лицом о чем-то докладывал своему командиру, но затем, не дожидаясь окончания их разговора, приблизился к астронавтам.

"Полагаю, вам есть, что мне сказать, командор?" — спросил Дон.

Луи Сантано ответил, чуть помедлив:

"Да, у нас очередные неприятности. На борту террористы "лиги".

Дон Ричи, забыв обо всем, бросился в ресторан-клуб. За ним устремились Луи и Ник.

Левая сторона восьмого ряда пассажирского блока все больше напоминала глубокий бассейн, над которым клубится пар. Светящаяся капсула в этом ряду была только одна. Ее маленький пассажир уснул скоро и крепко, как и подобает его возрасту. Смертоносному облаку для того, чтобы заполнить весь объем саркофага, достаточно было всего несколько минут.

* * *

Хон, уловив нетерпеливый жест президента, тотчас подозвал робота-официанта: "Два виски с содовой даме и кавалеру".

Давая эти указания, Хон не отрывал от брюнетки взгляда.

Две фигуры — мужская и женская — почти слились в одну, к тому же среди царившего вокруг полумрака разглядеть что-либо было проблематично. Хон невольно подошел ближе и сразу встретился с гневным взором Мэри и услышал ее слова: "Мы ведь не в Новой Австралии, чтобы заниматься групповым сексом".

Трудно было понять, к кому обращены эти слова, но ответил на них президент: "Мэри, ну что поделать, если у них такая работа — меня охранять". Хону же, как и другим телохранителям, он сказал небрежно-дружелюбно: "Господа, десять шагов — и ни дюймом ближе".

Мэри, казалось, успокоилась, но, целуясь с президентом, позволяя ему себя обнимать и ласкать, она снова и снова, бросив на охрану взгляд, раздражалась. Однако стоило телохранителям отвести от нее глаза, как Мэри пыталась завладеть содержимым кармана у ее пояса и останавливалась, едва замечала, что Хон или его коллега наблюдают за ней.

Музыка вдруг сменила ритм, стала легкой и едва осязаемой; с потолка полился нежно-голубой свет, и воздух наполнился ароматом чайной розы; мужчины и женщины закружились в медленном танце.

"Мэри, уйдем в оранжерею...", — настойчиво и горячо зашептал девушке президент.

Она не услышала его — все ее внимание было приковано к тому, кто, словно рассекая волны, направляясь в их сторону, пробирался между танцующими парами — к начальнику президентской охраны. Внутренне напряжение ее было настолько велико, что она сорвалась, потеряла всякую осторожность. Ее рука скользнула во внутренний карман, но воспользоваться тем, что нашла в нем, не успела — Дон издал протяжный и пронзительный рык. Все, что случилось потом, произошло в доли секунды. Меняясь в лице, когда лениво-похотливая умиротворенность уступила мгновенному испугу и, тотчас, сожалению, президент отпрянул от молодой женщины, потерял равновесие и вместе со стулом стал падать, но, прежде чем он коснулся пола, Хон выстрелил. Мэри замерла, лишь ее красивые зеленые глаза распахнулись и почернели, но затем шквал огня опрокинул ее назад к стойке бара.

В зале вспыхнула паника. Люди заметались в разные стороны. Завизжали женщины и заплакали дети. Командор немедленно связался с ЦУПом, отдав приказ открыть все три двери, связывающие ресторан-клуб с пассажирским блоком. Смолкла музыка, на смену растаявшим сумеркам пришел дневной свет, и громоподобный голос автомата, ненатурально идиллический, стал призывать к спокойствию. Глас вопиющего в пустыне...

Двести человек в едином порыве ринулись в пассажирский блок, словно то был их, каждого, родной дом, крепость, нора, где от всего и всех и, может быть, от себя самого можно было спрятаться навсегда и надежно.

Командор удивился тому, как быстро опустел зал, и брезгливо подумал, что чем старше становится человечество, чем могущественнее, тем слабее и духом, и телом становятся отдельные его особи. Впрочем, оглянувшись на V.I.P. и его, обступившее тело Мэри, окружение, он не без оснований решил, что сейчас не время для философских размышлений. Присоединившись к ним, он осторожно посмотрел на изуродованное тело. Стоявший по правую руку Ник Крашпи, созерцая малоприятное зрелище, присвистнул и пробормотал: "Черт возьми, первый раз в жизни виду 2750 в работе".

В груди у девушки зияла огромная, размером с человеческую голову, дыра. Крови не было. Казалось, это искусно выполненная работа мастера-стеклодува, сумевшего покрыть живую плоть изнутри тонким слоем стекла.

Дон, заметив присутствие командора, спросил:

— Так вам сообщили о двоих?

— Да, Дон Ричи.

— Нам надо просмотреть все видеозаписи, которые сделала ваша информационная система. Возможно, у нее были контакты.

— Разумеется, Дон Ричи.

— Я вынужден потребовать у вас закрыть всех пассажиров в их капсулах. По крайней мере, на время.

— Полагаю, сейчас это можно сделать без труда. Как только пассажиры займут свои капсулы на звездолете, будет введен режим III степени.

— Тем лучше. Господа, — обратился Дон к своим людям, — вы останетесь с президентом. Максимум внимания.

V.I.P., все еще не оправившийся от потрясения, тупо смотрел на останки Мэри.

— Дон, надеюсь, вы не ошиблись..., — глухо и почти с угрозой произнес он.

— У меня нет правила ошибаться, — уверенно сказал Дон и, наклонившись над Мэри, разжал ее руку. На ладони лежала, точно капля росы, кроваво-красного цвета бусинка.

— Рос, сделайте анализ содержимого этой капсулы.

— О'кей, сэр.

Было две причины, из-за чего пассажиры, занимавшие капсулы восьмого ряда, не заметили голубого тумана. Первая — конечно, паника, вторая — слабая освещенность.

Когда же все успокоилось, и пассажиры мирно заняли свои места, только один человек обратил внимание на наполненную голубым туманом капсулу №142. И этим человеком была жена покончившего с собой пассажира.

Она вспомнила о сыне, о муже, повернула к ним голову, надеясь увидеть их обоих вместе, и обмерла. А потом, неожиданно показавшись из тумана, к стеклу прилепилось обезображенное личико ее малыша. Он бился, кричал, плакал. Он не понимал, что с ним происходит. И кожу его, и мышцы, и желудок, и печень, и кишечник, и сердце, и почки — словом, все его тело подменила единая субстанция — "черви Мортакса". Жили только глаза и мозг... Последние минуты.

А голубой туман уже растекался по залу.

* * *

Люк в лабораторию был закрыт изнутри. Видеофон не отвечал, и Рэг Гамильтон, потрясая кулаком, трижды постучал. В конце концов, он связался с ЦУПом. "Луи, люк придется открывать тебе. Используй аварийную схему".

Через минуту Рэг переступил порог лаборатории. И остановился. Он не сразу смог подавить застрявший в горле комок, на лбу выступила испарина, а перед глазами все поплыло.

Пол был точно устлан голубым ковром, и, словно им накрываясь, у стойки бара полулежал Александр. Трупа на столе больше не было, и только его опустевший коже-костюм и боты свидетельствовали, что он никому не привиделся.

Ослепительный свет стен и потолка, запах виски и терпкого дезодоранта, мерное дыхание спящего Александра и грустная мелодия, и яркое голубое пятно над всем этим, довлеющее, — смешалось в сознании Рэга Гамильтона в необъяснимый винегрет; он переварил его, но, словно через мгновение почувствовав, как много в нем яда, отступил назад, захлопнул люк и, прижавшись и затылком, и всем телом к холодному металлу, сомкнул веки.

"Что там, Рэг?" — заговорил по связи командор.

Рэг пришел в себя: "Он мертвецки пьян, Луи. Просто мертвецки пьян.".

Между тем Луи Сантано и Дон Ричи занимались тем, что методично, мгновение за мгновением, просматривали содержимое блоков слежения информационной системы. Они не сводили глаз с зависшего в воздухе светящегося шара, являвшего в голографическом изображении те или иные уголки ресторан-клуба недавнего прошлого. На четвертой минуте своих поисков они нашли Мэри и больше не упускали ее из виду, и скоро увидели, как она подсела к Алэну Лаустасу, за его столик.

— Вы знаете его? — как только Луи произнес это имя, спросил Дон Ричи.

— Увы. К сожалению, у меня не было времени сообщить вам о нем.

— Выкладывайте...

Рассказ Луи не был долгим. Но Дона он заинтересовал. Он сразу связался с Хоном, приказал ему пройти к сто двадцать второй капсуле и с нее начать осмотр пассажирского блока.

— Командор, где может прятаться Алэн Лаустас?

— Вероятнее всего, в оранжерее. Если только он каким-то образом не проник в модули "В" и "С".

— Что тогда?

— Мы могли бы включить все "ловушки", но у нас, похоже, возникла одна техническая проблема, и ее следовало бы разрешить до того, как идти на подобные меры.

— Какого плана эта "техническая проблема"?

— Самопроизвольно сработала "Ловушка"..., — подал голос Ник, не удержавшись, чтобы не вмешаться в разговор, когда речь шла о "его деле".

Луи Сантано никак не отреагировал на это нарушение субординации и только заметил:

— Может быть..., а может, и нет. В любом случае необходимо просмотреть информационные файлы.

— Командор, поручите это мне, — спросил только что вошедший Рэг Гамильтон.

— Рэг, что все-таки ожидать нам от дока? — однако спросил Луи. — Скоро он придет в себя?

— Надо полагать. Если, конечно, вы не собираетесь поставить его на ноги транквилизаторами.

Луи оставил это замечание без ответа, поскольку к нему уже обращался Дон Ричи.

— Запросите базу, командор. Мне необходима вся имеющаяся у службы безопасности информация, касающаяся нашей погибшей леди. Особенно меня интересует, не пересекались ли когда-либо пути ее и Алэна Лаустаса. Как скоро мы получим ответ?

— Минут через десять. Кстати, вот этим вы и займетесь, Рэг. А что до "ловушек", я проверю все сам, как только будет время.

Как и обещал командор, в указанный им срок с базы пришел ответ на их запрос. Мэри два года назад была на Хароне, была только три дня, но цель ее поездки осталась тайной.

— Командор, кажется, самое время пояснить мне. что такое режим III степени.

— Он касается только модуля "D". Общий анабиоз, а также изоляция всех его секторов друг от друга.

— ...И если Алэн Лаустас, например, окажется сейчас в верхней оранжерее, то перебраться оттуда ни в ресторан-клуб, ни в пассажирский блок он не сможет? Правильно я вас понял?

— Если у него нет кода.

— У него может быть код?

— Кодом может служить и "2750й". Но кольт не позволит ему перебраться из ресторан-клуба, например, в модуль "С". Там телепортер и силовое защитное поле. Он уничтожит весь сектор, нарушит герметичность звездолета. Надеюсь, он не самоубийца.

— Как Хону перейти после пассажирского блока в оранжерею? Начнем с верхней.

— Придется идти мне. Код знаю только я. Сообщать его никому другому я не имею права.

— А если вы погибнете?

— Электронный мозг передаст все секретные коды первому пилоту.

— Тогда давайте поторопимся, командор, нас обоих ждет Хон.

* * *

Хон готов был поклясться, что кто-то кричал и звал на помощь, но так, как, может быть, плачет лес, когда его рубят, жгут и калечат, — безголосо. Он остановился. Он был напротив седьмого ряда в нескольких шагах от 122 капсулы Алэна Лаустаса. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: ее пассажир недавно побывал здесь.

"Дон Ричи, Хон на связи. Капсула переведена в вертикальное положение. Пассажира нет".

"Хон, вместе с командором направляюсь к тебе. Сейчас в ЦУПе, проверяют по информационным файлам, что происходило с капсулой в последние полчаса".

Хону вновь показалось, будто он слышит далекое эхо, мольбу о помощи. Он прошелся вдоль нескольких ближайших капсул, оглядывая спящих в анабиозе пассажиров, но, не дойдя до центрального прохода, повернул назад. Возвратившись к саркофагу, будто впервые принялся его изучать: внутри справа и слева к толстым стенам прилепились трубы и снаряды систем жизнеобеспечения, в голове расположился сферической формы сервис-центр, а ложе напоминало застывший студень.

По внутренней связи быстро и сбиваясь, настойчиво и тревожно заговорил Ник Крашпи. Но Хон уже не слышал его. Уровень студня в ложе был выше красной отметки. Он увидел это, понял. что это означает, рука потянулась к поясу, но поймать кольт не успела.

Безмолвный огненный смерч вырвался из ниоткуда, из пустующего ложа, ударился в Хона, снес ему голову и отбросил тяжелое двухметровое тело поперек прохода.

В следующую секунду на ложе возникло будто северное сияние, а следом, мазок за мазком, слепок за слепком, чья-то невидимая рука создала из него человека. Алэна Лаустаса.

* * *

Капсула №143 занимала весь экран монитора. Ее пассажир — худощавая женщина средних лет, пытаясь вырваться из своего заточения, кричала и звала на помощь; ее глаза опухли от слез, длинные рыжие волосы разметались, руки были сбиты в кровь. Анабиоз не мог одолеть ее сразу — слишком возбуждена она была, и, предоставив ей отсрочку, он же привел в чувства, позволил собраться с мыслями. "Надо успокоиться. Надо сделать все так, как гласит инструкция...". Думать, что сыну она уже не поможет — не хотела.

Она нашла аварийный блок, нажала на красную клавишу, чтобы прервать анабиоз, ...и ничего не случилось. Она нажала на синюю клавишу — связи с ЦУПом, но тут оказалось, что голос пропал. Оставалась только надежда, что кто-нибудь в ЦУПе обратит внимание на вспыхнувший экран монитора с изображением ее капсулы. И она надеялась...

"Я дождусь сегодня незабвенного напитка?" — смеясь, спросил Ник Крашпи у Рэга Гамильтона, когда тот, отправившись в бар за коктейлями для себя и Ника, на обратном пути почти на минуту задержался у мониторов пассажирского блока.

"Несу", — ответил Рэг. Однако бокалы встали на панель приборов, а пальцы пилота коснулись клавиш. Через мгновение ни женщины, ни самой капсулы №143 различить на помутившемся экране было уже нельзя.

"Несу", — повторил Рэг Гамильтон.

* * *

Вновь Дон Ричи и Луи Сантано шли коридорами модулей "В" и "С", и пол, по которому они ступали, излучал все тот же ровный белый свет; вновь немного впереди был командир, а за ним следовал начальник президентской охраны, и не было слышно ни шагов, ни эха. Однако в этот раз молчание было прервано.

— Сколько лет вы в космосе? — спросил Дон Ричи командора.

— Больше двадцати.

— Сколько раз летали на Антарекс?

— Это второй полет.

— Работали на периферии?

— Нет... Вы, вероятно, неверно информированы. Служба, отвечающая за безопасность полетов, руководствуется особыми принципами в подборе того или иного звездолета на тот или иной рейс. Нас тасуют, точно колоду карт. Благо Земля сегодня связана только прямыми сообщениями с почти сотней планет.

— И что же это за принципы?

— Допустим, вы изо дня в день следуете одним и тем же маршрутом; разумеется, вы, и только вы знаете его как никто другой, знаете каждый поворот и каждый камень, и, наверное, могли бы пройти им вслепую. Но именно в этом таится главная опасность: все ваши действия доведены до автоматизма, вы не ожидаете неожиданности, вы стали рабом своей привычки... Тогда как окажись вы на неведомой тропе — всегда будете начеку.

— Может быть; не бесспорно, но логично.

— Оптимальным вариантом считаются второй и третий полеты. Конечно, это далеко не все, что берется во внимание... Учитываются психологические факторы, характеристики кораблей, профессионализм экипажа.

— Вам нравится Антарекс?

— На мой взгляд, он мало чем отличается от Земли.

— А Харон?

— Очень удаленная планета. Я не был там, как не был и на Новой Австралии... Но я был на Вероне, кажется, вы соседи, и условия жизни там сходны с вашими.

— У нас нет времен года. На Вероне есть. Лето на Вероне — это Трэп, бесспорно.

— Дон, если позволите, один вопрос...

— Пожалуйста...

— Трэп — ведь древнее имя планеты? Я слышал какую-то странную легенду, касающуюся его происхождения. Сколько в ней правды?

— Сколько ее может быть в легенде.

Они вышли из переходного отсека в ресторан-клуб, увидели президента, занятого бильярдом, охрану, стоявшую поодаль, и разговор оборвался.

Президент играл лениво, но отменно, и Дон Ричи, подойдя к нему, наблюдая, как в одну, затем в другую лузу рикошетом друг от друга влетели два шара, счел своим долгом поздравить его с прекрасным ударом.

— Дон, я устал от скуки, — проворчал Ля Кросс и, бросив кий на зеленое сукно, повернулся к начальнику охраны.

— Рассказывайте, что у нас.

— Сэр, у меня не было случая представить вам нашего командора, — отступил в сторону Дон Ричи.

— Луи Сантано, — чинно кланялся командор. — Рад, что вижу вас на борту "Леонардо да Винчи", господин президент.

— А я, знаете ли, не очень, — пожимая ему руку, мрачно усмехнулся Ля Кросс, и Луи Сантано должен был признать, что его обычный вежливый оборот в ситуации, когда на звездолете находились террористы, не совсем уместен. Однако президент тотчас извинительно произнес:

— Полноте, командор. Мы здесь всего лишь гости... А вы, Дон, пожалуйста, помните об этом и не перегибайте палку. Повторю свой вопрос, господа. Что у нас плохого?

Ля Кросс говорил насмешливо, и только Дон, хорошо знавший его, понял, что за этим скрывается страх, и раздражение, и бессильная ярость, и подумал: "Не на меня ли?"

— Полагаю, сэр, что причин для беспокойства нет.

— Хотелось бы верить... Играете в бильярд, командор?

— Да, сэр. Сожалею, что не могу составить вам компании. Дела службы.

— Прошу прощения, господин президент, но мы с командором вынуждены поторопиться.

— Удачи вам, господа, — кивнул Ля Кросс, возвращаясь к бильярду.

Однако после их ухода он гонял шары по столу лишь минуту, может быть, две, потом прервался и задумчиво, с расплывчатой усмешкой обратился к застывшему истуканом Росу.

— Хотите домой, Рос?

— Да, сэр.

— А я, знаете ли, нет... Осточертел мне ваш Трэп. Дрянная планета. Скажете, что я не прав, Рос? ...Син, — обратился он к другому телохранителю, вернее, к его спине, — разве вы не считаете, что Трэп самая дрянная планета в обетованном космосе?

Оба охранника молчали.

— Нет, господа, эта планета не по мне. И все-таки я там живу. Живу, потому что власть, господа, — неплохая вещь... А планета — дрянь...

К тому времени Дон Ричи и Луи Сантано уже стояли над густой, разлившейся широкой лужей бурого цвета жижицей, среди которой виднелись похожие на комья земли сгустки.

Дон в который раз обернулся на капсулу №122 и произнес:

— Он находился в вертикальной капсуле и стрелял в упор.

— Он опередил вашего охранника?

— Не думаю, что это возможно. Должно быть другое объяснение... Вероятно, Хон не видел его.

— Технология "Стелс-Мэйджик"?

— Не исключено.

— Хорошо, но это-то — что за дрянь под ногами? — спросил Луи Сантано и осекся. "Как же я сразу не догадался. Значит, охранник ранен".

От смерти, от прохода между седьмым и восьмым рядами пассажирского блока, где голубая река тумана, словно в разлив, с безмерной жадностью покрывала ранее недоступные ей чертоги, командора и телохранителя отделял только один ряд капсул.

* * *

Носом и из ушей шла кровь. Воздуха не хватало, и перед глазами плыли радужные круги. Минуту назад Алэн перенес себя из пассажирского блока в нижнюю оранжерею и теперь платил за это по счету.

"Алэн... Алэн... Алэн...", — звал его Фредерик.

Алэн открыл глаза и увидел себя среди друзей. Фредерик держал его руку в своей, на пульсе. В шагах десяти, среди зеленой пыли, громоздилась груда черного металла — перевернутый и вскрытый с брюха, точно консервная банка, десантный корабль. Мигель, Арно и Алекс выносили из него оборудование, им усердно помогали роботы, а командовал всеми Клод, оседлав единственного робота-разведчика. И совершенно неожиданно повернувшийся в его сторону Клод произнес голосом, который ему не принадлежал: "Алэн, справа! Он идет к тебе!" — голосом самого Алэна. А затем лицо Клода стало оплывать, словно оно было из воска, и к нему поднесли свечу, и под ним все явственнее проступали черты лица другого — Алэна Лаустаса. Он узнал себя, и в тот же миг пелена забытья спала...

Алэн полусидел, полулежал на траве, прислонясь к дереву. В десяти шагах от него по дорожке оранжереи, толстому стеклу, за которым был черный, с россыпью звезд космос, шел Хон — полупрозрачная и, кажется, невесомая тень, силуэт, призрак.

17.

Наш десантный корабль лежал среди зеленой пыли, похожий на раздавленного черного жука. Небо было ослепительно ярким, ветер, казалось, почил навеки, запахи отсутствовали как категория. И только звуки: то голоса астронавтов, то мерное урчание, будто кошачье, роботов, то их же бас: "Будет исполнено", то особенно звонкий стук металла о металл, когда что-нибудь вдруг случайно падало на корпус корабля из их, порою по-человечески, неумелых рук, — да, да, только эти звуки нарушали мертвую тишину этого мертвого мира, звуки, ему не принадлежащие.

Рядом со мной, держа мою руку в своей, на пульсе, сидел Фредерик. Он щурился, и оттого его маленькие рыжие глазки казались совсем щелками. Он всегда ассоциировался у меня с баскетбольным мячом. Рыжий, круглолицый и толстопузый, даже походка его чем-то напоминала то, как катится мяч. Но, несмотря на кажущуюся рыхлость, это был чрезвычайно сильный физически человек.

"Со мной все нормально", — сказал я.

"Нам пришлось вынести тебя на руках, ты потерял сознание при падении корабля".

"Что с Крисом?"

Фредерик покачал головой. Я понял, что, на беду, мое пророчество сбылось. Спросил, пытались ли они найти ZZ-II.

"Мы запустили четыре зонда, — отвечал Фредерик. — Пока безрезультатно. На более активные поиски сейчас нет времени. До темноты надо поставить лагерь".

Я быстро набрался сил, включился в работу. К тому моменту, когда небо Харона стало темнеть, над зеленым телом планеты на воздушной подушке зависла платформа лагеря. Мы и все наше оборудование уместились на крохотном, всего 10 метров в диаметре, клочке земной цивилизации, защищенном от внешнего мира незримым колпаком силового поля, не подвластном ни дождю, ни ветру, ни снегу, ни камнепаду, ни ударам молнии, ни, казалось, самому черту... Мы недооценили его величество Харона.

Мы, — я все время говорю "мы". Мы были одной семьей. Без родных и близких. Оставлявшие любимых без сожаления, зная, что иначе придется расстаться с самым главным в жизни. Со своей профессией. Подвластные времени, но не пространству. Разведчики.

Мигель — смуглый латиноамериканец с лицом, словно маска индейского божества, полного величия и загадочности; Арно — белокурый гигант, и скулы, и нос, и губы, и лоб, и глаза которого были точно отменная работа мастера, задавшегося целью высечь из камня идеал европейской расы; Алекс — будто на ветру в пустыне высохшее дерево, с носом грека, с глазами немца, круглоголовый, долговязый, темнокожий "марсианин", в ком смешалась, наверное, кровь всего человечества; и Клод — древний двухметрового роста старик, с протезами рук и ног, с трижды вылепленными врачами, после катастроф, телом и лицом, и голым черепом, в который был встроен чип, стимулирующий работу человеческого мозга.

"Мы" — это и Фредерик, и Крис, и я... Нас было семеро, стало на одного меньше, и было горько и больно.

Дежурил той первой ночью Фредерик. Он сидел за пультом электронного мозга; в его обязанности входило управление силовым полем, анализ всей поступавшей с зондов и различных датчиков информации, обеспечение жизнедеятельности лагеря. Он сидел перед мониторами, неотрывно следя за картинками, что передавали сюда все четыре зонда. Засыпая в своей капсуле, я видел его напряженное лицо. Свет ламп брал его в кольцо и, расходясь кругами, уходил в ночь за пределы нашей крепости.

Проснулся я от сдавленного крика. Крика боли. Я вскинулся со своего ложа, увидел, что Фредерик уронил на грудь голову, тело обмякло, Мы бросились к нему все почти одновременно. Он потерял сознание; его глазные яблоки были выжжены, наверное, до самого мозга. Монитор перед ним мерцал и переливался малиновым светом. Фредерика уложили в медицинскую капсулу, ввели обезболивающее, привели в чувство.

"...Помню только яркую вспышку... Мониторы...", — говорил он, еще плохо ворочая языком.

Проверка аппаратуры ничего не дала. Все параметры были в норме, и, тем не менее, это случилось. Мы встали перед, казалось, неразрешимой задачей: можно ли кому-либо находиться во время дежурства перед включенными мониторами? Вероятность того, что опасность исходила от них, была велика. Определились, что нельзя. И место за пультом занял Алекс. Мониторы выключили.

Сон больше ни к кому не шел. Клод несколько раз вставал и прикладывался к виски. Мигель и Арно о чем-то переговаривались. Я бездумно смотрел в черную пустоту, именуемую небом. За полчаса до рассвета Алекс вскрикнул. Все как один, в миг избавляясь от навязчивой дремоты, метнулись из своих капсул к пульту и замерли, не сделав и шага. В дежурном кресле никого не было.

18.

По дорожке оранжереи, толстому стеклу, за которым простирался с россыпью звезд бесконечный космос, шел Хон — полупрозрачная и, кажется, невесомая тень, силуэт, призрак. Он неестественно прямо держал спину, поворот головы был особенно медленный, а походка — стремительной и плавной необычайно; он будто парил, а сквозь голые ступни был виден пол, которого они едва касались. Потом Алэн увидел его глаза. Хон-призрак в этот момент поравнялся с его укрытием, остановился, повернулся в его сторону и несколько секунд смотрел неотрывно. Они излучали свет ...совершенный черный свет, его глаза. Он видел их перед собой и был уверен, что они видят его, если только были на это способны.

Алэн не выстрелил только потому, что не понимал, какая опасность может исходить от этого безтелесого создания. Ответ пришел сам собой, едва Хон-призрак двинулся к нему через заросли, когда каждый его шаг отмечался выжженной травой, черным следом, когда каждое его прикосновение к кустарнику ли, к лианам ли, деревьям ли, их листьям, — все обращало в пепел... Алэн больше не медлил; еще не зная, поможет ли это ему, нажал на курок: смерч невидимого огня прошел через Хона, его силуэт вспыхнул и испарился.

"Сколько у меня времени? Не более получаса...", — думал он уже о сыне. Алэн оставил его в пассажирском блоке, в ближней ко входу резервной капсуле, на нем был его корсет "Стелс-Мэйджик". Голубой туман, который казался ему сейчас самым страшным врагом, захватил бы ее последней...

"Полчаса форы...", — повторил он, отступил назад и скрылся в высокой траве.

* * *

Хон-призрак появился в проходе внезапно. Луи Сантано, заметив его, опешил: экс-Хон был гол и белесо-прозрачен. Командор видел сквозь него соседние капсулы, пол и стены, и лампы освещения, но все словно в предрассветном тумане! Дон Ричи, напротив, словно именно таким его и ждал: встретил молчаливо, тотчас направился к нему, стараясь не смотреть. Потом он вошел в него, как входят в тень.

"Где близнец?"

"Нас стало трое".

"Но он на свободе и жив".

"Да. И сейчас он в нижней оранжерее".

"Тебе следует находиться около президента. Одно твое присутствие может отпугнуть его".

"Я все понял".

Но диалога этого Луи не слышал. Уста Дона не разомкнулись, а тень оставалась тенью. Луи Сантано смог что-либо вымолвить не раньше, чем экс-Хон покинул их. "Что все это значит, Дон?"

Охранник не удостоил его ответом, лишь знаком приказал следовать за собой.

* * *

Алэн долго пил и долго умывался. Бассейн не был глубоким; дно, до которого можно было дотянуться рукой, выстлала крупная галька, и среди камней пряталась королевская форель. Он подумал, что в этом, наверное, и есть главное отличие этого леса от настоящего — здесь не было ощущения жизни, как и не было ее присутствия, кроме, может быть, этой рыбы. Он смотрелся в зеркало чистой, как слеза, воды и точно не узнавал того, кто смотрел на него. Кажется, впервые за последние годы он увидел свое отражение так близко, кажется, впервые он мог разглядеть себя, позабыв о суетности бытия и лицемерии перед самим собой. Он здорово постарел. Конечно, он был моложав, но сколько же собралось этих мелких морщинок у усталых глаз, покрупнее — на высоком лбу или вокруг у рта; его желтая кожа ему же напоминала пергамент, что нашли среди древних раскопок... Горелый запах. Он вновь услышал этот горелый запах.

Он лежал у воды, опираясь на руки, на песчаной, цвета яичного желтка, отмели и затылком почувствовал приближение врага. В следующую секунду Алэн исчез. А у бассейна остались два призрака, две тени, два силуэта... Хона-телохранителя.

* * *

"Сэр, как ваше самочувствие?" — звенящим голосом спросил робот-официант, склоняя над лежащим в крови человеком свое угловатое, одетое в красную с желтым ливрею туловище.

Алэн открыл глаза. Лицо манекена было тупо-вежливо-безучастно: "Разрешите вызвать вам стюардессу для оказания медицинской помощи?"

Алэн отказался вполне корректно и в то же время настойчиво. Перспектива, что забота дотошного робота привлечет внимание охраны президента, его совсем не устраивала. Робот предложил виски, содовую и еще какую-то воду — Алэн не расслышал; он пытался сориентироваться, где находится.

Это был ресторан-клуб, и как того он, телепортируясь, и хотел — самый отдаленный его уголок; к тому же от зала его заслоняла стойка бара. Единственное, что было в поле его зрения, — вход в пассажирский блок.

Силы оставили его, кровь проступала даже сквозь кожу капельками пота. Он почти умирал, но знал: если отлежится хотя бы десять минут, то придет в норму. А тут, как нарочно, этот робот.

Официант с электронными мозгами продолжал свои попытки ему угодить и, кажется, входил в раж: "...также у нас имеются экзотические блюда Вероны, возможно, вам понравится запеченная чешуя "ихтиона" или легкие гигантской перепелки. Знаете ли, они в собственном соку просто великолепны..." Алэн прервал его и на этот раз довольно грубо:

"Ты надоел мне, приятель. Проваливай, и чтоб я тебя не видел".

И официант точно обиделся, не задерживаясь ни на секунду, укатился на своих роликовых ногах.

Ресторан-клуб заливало солнечным светом. Алэн подумал, что глазам, не находись он в тени стойки, в его теперешнем состоянии было бы нестерпимо больно.

Музыка давно смолкла, и только щелкающие удары бильярдных шаров друг о друга иногда прорезали тишину. Неожиданно он вновь услышал робота-официанта, но говорившего с кем-то на некотором отдалении от него.

"Сэр, позвольте мне обратиться. В вверенном мне секторе находится раненый пассажир. Не порекомендуете ли вы мне вызвать стюардессу для оказания ему медицинской помощи?"

Алэн с трудом поднял голову.

У стеклянных дверей пассажирского блока помимо электронного служащего стояли также командор и начальник президентской охраны. Доклад о чрезвычайной, согласно инструкции, ситуации уже грозил вылиться нескончаемым потоком слов, как Дон Ричи перебил робота:

"Где он?! Показывай!"

19.

Я ненавижу свою память. Я ненавижу ее многократное эхо. Я ненавижу Харон. Алекс почил в славе. Мы простились с его именем, с единственным, что осталось у нас пришедшим за ночью днем. И виски были особенно горьки, а безмолвие — лучшим тостом. До полудня все пребывали в оцепенении. Нет, это не было бездействием, но лишь одна мысль, словно одна, черная, во все небо грозовая туча, заслонившая все мысли другие, руководила нашими глазами и нашими поступками: "Что происходит на этой мистической планете? Какая сила повелевает нами, точно игрушечными героями, с неизменным своеволием вдруг внося в страшный сценарий невозможные редакционные правки?" Мы насиловали электронный мозг, пытаясь с его помощью заглянуть в неведомое, узнать, что предначертано нам, почему Харон...

А в полдень Клод, как старший, принял решение переместить лагерь на шестьдесят километров "условно севернее". Мы бежали из этого места, как из проклятого.

Спустя час платформа лагеря поднялась в воздух. На высоту двести метров. "Ветер... бывает ли здесь ветер?" — спрашивали мы себя, не находя ответа. — "Бывает", — утвердительно зло, громко, скоро произнес Харон.

Клод сидел в дежурном кресле. Арно — от него справа, Мигель — слева. Я — у капсулы Фредерика проводил медицинские тесты. Сначала мы услышали гул. Он возник сразу, монотонный и всепоглощающий, его можно было сравнить с охотничьим рогом, но трубили в него неумело и бесконечно, и нельзя было понять — приближается он или нет. Услышали все одновременно.

Заговорил Клод: "Источник звука визуально не наблюдается, находится "условно южнее" в двадцати двух километрах, перемещается со скоростью три тысячи метров в минуту, направление..." Он шел за нами.

Мы решили опуститься на поверхность планеты и окружить себя силовым полем; нам достаточно было бы полминуты, чтобы осуществить этот маневр, но Харон и в этот раз спутал наши карты.

Мы опять услышали Клода. Как автомат, он стал повторять за электронным мозгом все новые и новые поступавшие данные: "Силовое поле под нами, высота сто метров... Силовое поле над нами, высота — триста... Второй источник звука "условно севернее", дистанция пятнадцать километров, скорость три тысячи метров в минуту... Третий источник... Четвертый источник..." Нас будто посадили в каменный мешок, где стены медленно, но неумолимо надвигались одна на другую.

20.

Жирный кровавый след на полу обозначил его путь — за угол соседней стойки, за технологическое оборудование кухни, расположившееся повсюду вдоль стены ресторан-клуба, где находился бар. Алэн дал себе отдых, спрятавшись за вакуумной камерой со стеклянной дверцей; в ней на легковесных полках красовались, наверное, многие из тех экзотических блюд, что так сватал ему робот-официант. В голове бил молот, руки дрожали и не могли найти кольт. Наконец, это ему удалось. Немой залп невидимого огня. И, кажется, вентиляционной решетки не существовало вовсе.

"Это он", — донеслись до него чьи-то отдаленные слова.

"Он ранен?" — спрашивал кто-то другой.

Алэн преодолел себя, разорвал усталость и наброшенную на плечи сонливость, увидел серебристое тело вентиляции и в следующий миг, точно змея, ушел в него с головой.

Почти сразу сюда же подошли Дон Ричи и Луи Сантано.

"Вы полагаете?.." — не отрывая взгляда от окровавленного металлического края, от отверстия, в которое могла пролезть, в лучшем случае, голова, но никак не плечи мужчины, полный здравого скепсиса спросил астронавт.

"Командор, Алэн Лаустас перенес себя сначала в нижнюю оранжерею, а затем в ресторан-клуб. Подобный же трюк для него, надо думать, детская шалость".

"Не могу поверить... Итак, он разведчик".

"Чем не самое совершенное орудие убийства?"

"Готов с вами согласиться. Однако не понятно — ради чего он ввязался в историю с похищением ребенка?"

"Мы узнаем это, когда поймаем его. Он нужен мне живым. Что скажете, командор, где теперь может быть Алэн Лаустас?"

"Кажется, у меня есть ответ".

* * *

Мышцы наливались силой, и мозг обрел ясность мысли.

Алэн не знал о Мэри, и бегство пассажиров к капсулам он отнес на счет случайно просочившейся информации о самоубийстве. Но никому ничего не было известно о том, что смерть пришла на "Леонардо да Винчи", — в этом он был уверен.

Бороться с голубым туманом, проводником червей Мортакса, человек был пока не в силах. Как вода, находящаяся внутри изолированной сферы, окажись она под давлением, просачивается сквозь металл, так и голубой туман, достигая определенной концентрации, не знал преград. И, так же, как в прошлом, во время эпидемии чумы, теперь трупы уничтожались, а зараженные зоны обносились кордонами. Самым логичным в ситуации, сложившейся на "Леонардо да Винчи", как ее понимал Алэн, было бы переместить всех пассажиров модуля D в модули В, С и либо возвращаться на Землю, либо ожидать спасательного крейсера, который мог бы снять и пассажиров, и экипаж с зараженного звездолета, и в том, и в другом случае уповая на то, что спасение придет раньше, чем смерть настигнет людей.

Впрочем, Алэна сейчас больше занимал вопрос, как переправить сына в безопасное место. Его внутренние резервы были исчерпаны, и он едва ли мог телепортировать себя в ближайшие сутки-двое. Идти напролом?

Ближайший вентиляционный люк был от него, наверное, в десяти метрах. Он стал змеей. Он двигался быстро — подобно молнии и бесшумно — подобно ветру. И вот решетка над ним. Осталось ее уничтожить и вытолкнуть свое тело из трубы, встать на ноги и оглядеться. Залп. Решетка растаяла в воздухе.

"Времени было достаточно. Они должны были уйти".

В следующее мгновение он был в ресторан-клубе. Но полный солнцеподобных ламп потолок подпрыгнул, стены зашатались, рухнули, и глаза залила теплая кровь...

В этот раз он недооценил своих врагов.

"Почему вы решили, что он появиться именно здесь?" — встав над потерявшим сознание противником, спросил Дон Ричи.

"Не знаю. Это был ближайший выход. Надеюсь, этим военные действия на моем корабле ограничатся? Я оставляю вас; полагаю, меня ждут в ЦУПе. Кстати, по случаю поимки последнего террориста могу ли я освободить пассажиров?" — не слишком довольный всем происходящим, говорил Луи Сантано.

Лицо Дона Ричи, казалось, всегда безучастное, вдруг изобразило искреннее сожаление.

"Право, командор, я тоже был рад нашему знакомству. И, поверьте, мне бы не хотелось делать того, что я должен сделать".

"Насколько я понял, пассажиры остаются в капсулах?"

"Я не о том, командор, — покачал головой Дон Ричи, — хотя пассажиры действительно не смогут теперь покинуть капсул до самого Антарекса... Я о вас. Вы не должны были видеть того, что видели...".

"Черт вас возьми, о чем вы?.. Никак об этом призраке одного из ваших охранников?"

Луи не договорил. Дон Ричи поднял на него свой кольт и одним выстрелом снес командиру "Леонардо да Винчи" голову.

21.

Ресторан-клуб заливало ослепительным солнечным светом. Было слышно, как играет в бильярд президент, иногда редкие его замечания самому себе.

"Я бы рекомендовал вам сообщить экипажу о гибели командора", — раздался позади Дона Ричи голос робота-официанта.

"Прибери здесь", — ответил он.

Как охотники, завалив какое-нибудь крупное животное, берут его за ноги и, волоча по земле, перетаскивают к своей стоянке, так и Дон Ричи взялся за Алэна Лаустаса; он тянул его за собой, шел очень быстро — на неровностях пола, на ступеньках перед бассейном голова его добычи подлетала и билась, иногда в кровь, — он не оглядывался.

При его приближении Ля Кросс оставил свое добровольно-вынужденное занятие — изрядно надоевший ему бильярд — и, опершись на кий, встречал его, мрачнея с каждой секундой.

"Где командор, Дон Ричи?" — прежде всего, спросил он.

"Его убил этот человек, сэр".

Ля Кросс в бессильной ярости заскрипел зубами, с легким наклоном головы глянул на прозрачный силуэт Хона и вновь на Дона Ричи.

"Мне могли бы не лгать".

"Покорно прошу простить меня, сэр. Я лишь исполнял свой долг".

"Хорошо, Дон, — кажется, смирился президент. — Но я хочу лично сообщить экипажу о смерти его командира и принести мои соболезнования. Как я понимаю, опасность миновала?"

"Можете быть в этом уверены, сэр. Скажу больше, я надеюсь, что эта голова стоит наших усилий; полагаю, мы обезопасим не только ваше настоящее, но и будущее. Не хотите узнать, что на уме у этого террориста?"

"Без меня...".

Ля Кросс решительно положил кий на бильярдный стол, направился было к переходному отсеку, но, видя, что его собрались сопровождать два телохранителя, брюзжа слюной, разразился бурной и длинной тирадой, решительно настаивая, чтобы его оставили в покое. Последние его слова были: "Меня скоро стошнит, господа, от вашего присутствия". После чего Дон Ричи негромко молвив: "Как вам будет угодно, сэр", — скрепя сердце, знаком вернул Корна и Роса.

О строптивом и капризном своем подопечном Дон Ричи забыл сразу, как только тот ушел. Он склонился над Лаустасом, взял его под руки, приподнял и поставил на ноги еще бесчувственное тело. Хон-призрак понял его без слов, приблизился — и с этим телом слился в единое целое. Дон Ричи отступил от Алэна и встал, в ожидании.

Подобный в первые минуты, быть может, зомби, почти бездыханный, бледный, голова в крови, с полузакрытыми и закатившимися глазами, белки пугали, — через минуту Алэн ожил. Взгляд стал осмысленным. И только потом в его глазах промелькнуло недоумение. Алэн сейчас был беспомощен, как дитя — он осознал это...

"..И смирился", — подумал Дон.

Что произойдет затем — Дон тоже знал: его жизненные силы восстановятся, и мозг станет той губкой, которую Хон выжмет до последней капли. А после Алэна Лаустаса уже не будет, останется только животное, способное лишь есть, пить, спать и оправлять естественные надобности, — существо без разума...

Хона выбросило из чужого тела вслед за яркой вспышкой. На мгновенье свет в ресторан-клубе погас, а когда зажегся, Алэна не было. Едва различимый силуэт Хона-призрака таял на глазах.

Дон не медлил. Вошел в него.

"Что случилось?"

"Ты все видел. Он оказался сильнее".

"Что ты успел прочесть?"

"Он не принадлежит к "лиге". И еще... "голубая смерть" на "Леонардо да Винчи". Экипажу об этом ничего неизвестно".

"Куда он телепортировался?"

"...Я ухожу...".

"Прощай...".

Когда Хон-призрак исчез, в нижней оранжерее исчезли оба его двойника, теперь навсегда.

22.

Ник, словно впервые, рассмотрел Кэтти.

Она была миловидна. Ее зеленые раскосые глаза излучали искренность, но полуоткрытый чувственный рот пленял порочностью. Он подумал, что она почти одного с ним роста, что у нее отличные ноги, и — с сожалением — о плоской груди.

— Что бы ты ни говорил, а это мой пятый рейс. А у тебя — второй..., — смеясь, говорила она, обнажая ровный ряд белоснежных зубов.

— Я буду рад, если ты поделишься со мной кое-каким жизненным опытом, — сказал он, понимая, что выражается двусмысленно.

Она сделала вид, что не поняла его:

— ...я была на Шорте, Рабле, Вольтере, ...была на Трэпе.

— Трэп?

— Вот видишь, ты даже не знаешь, что Трэп — это древнее название Новой Австралии.

Ник отпил глоток ликера и глубже уселся в кресле, краем глаза увидел, как Рэг показал ему, что за него болеет и поднимает бокал, правда, нисколько не изменив своей, сегодня особенно мрачной, физиономии.

И подумал:

"Кэтти, конечно, прелесть, но щебечет без умолку".

— Кажется, припоминаю. С этим именем связана некая любопытная история?

— Легенда. Ты знаешь ее?

— Отрывочно.

— Тогда слушай.

Его уколола другая мысль:

"Через полчаса мне садиться в кресло у пульта. Лучше бы пошли к ней. Хотя, так или иначе, а полчаса для первого раза маловато...".

— Это было время первых экспедиций к звездам. Планеты были безымянны и имели лишь индекс звездной системы да порядковый номер. Имена давали колонисты. Эту планету назвали Тропик-80. Без прикрас, зато, как казалось поселенцам, очень точно. Здесь было влажно, и все очень бурно росло, а 80 — это было число колонистов, которые прилетели сюда с первым кораблем.

В те далекие времена еще не было разведчиков, кто ставил бы диагноз — стоит ли осваивать ту или иную планету. Но первопроходцы были мужественными людьми. Они пришли на пустое место с верой, что построят города. С надеждой на будущее. И, если потребуется, готовы были за это сражаться.

Автохтоны не были многочисленны, и, главное, были разрозненны. Их никто не видел воочию днем, но узнавали ночью, когда их тела светились. Светящийся силуэт напоминал человеческий. Они жили парами и были бездетны. Никто не знал, как они размножаются и чем питаются. Они были безголосы и, кажется, дики, и потому не могли найти с пришельцами общего языка. Одни говорили на языке силы и Высшего разума, Высшего разума и силы, другие — на языке инстинктов.

Автохтоны не были многочисленны. О войне колонисты не говорили. Только об охоте, которую и вели по всем правилам. И всегда ночью. В плен никого никогда не брали, поскольку никогда не находили тел, хотя видели, как после смерча огня из всевозможного оружия светящиеся силуэты осыпаются, будто разбитые зеркала. Так очищали территории. Так шло время. А победы все не было. Те, кому Тропик-80 принадлежал изначально, словно вырастали из земли. С каждым днем их становилось все больше.

Никто уже не говорил об охоте, все боялись слова "война" и остерегались выходить за пределы крепости.

Никто не говорил об охоте, об облавах забыли. Покидали крепость, чтобы добыть пищу или по другой надобности, с эскортом вооруженных до зубов колонистов, специально для этой цели отряженных.

Из 80 осталась половина.

Но, когда в космопорте, что находился в нескольких километрах от крепости, сели один за другим три десятка кораблей с новыми колонистами, все с облегчением вздохнули. А когда узнали, что с ними пришла настоящая, хорошо обученная армия, поверили в войну. "На этой благодатной планете останемся только мы", — как один твердили все три тысячи колонистов. И через три дня Великое Сражение началось. Ночью...

Кэтти немного устала и остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Я знаю концовку, — в тон ее рассказа тихо с чувством произнес Ник. — Той же ночью в космос ушел сигнал: "Их сотни тысяч. Мы бессильны. Это ловушка...".

— Ловушка по-английски — Трэп.

— Да. Отсюда вроде бы и пошло ее название...

— А что же там произошло?

— Не знаю... В конце концов, это только легенда. Но, согласно ей, никто из тех трех тысяч первых колонистов не выжил...

"Президент Новой Австралии, г-н Ля Кросс", — услышали находящиеся в ЦУПе астронавты. Электронный сторож, озвучивший представление посетителя, ждал дальнейших указаний. Кэтти и Ник невольно переглянулись друг с другом. Рэг Гамильтон пружинисто встал.

— Мы же не будем держать его у порога, — с сарказмом заметил Ник.

— Сиди. Я узнаю, что ему надо.

Ля Кросс, увидев вышедшего к нему из переходного отсека астронавта, натянуто улыбнулся и проговорил слова приветствия. Лицо Рэга Гамильтона было непроницаемо.

— Чем обязан, г-н президент?

Было видно, что Ля Кросса несколько смутил холодный прием, но он быстро овладел собой и, стараясь сохранять официальность, попросил провести его к первому помощнику командора.

— Добро пожаловать..., — все так же сухо приглашал Рэг.

Кэтти и Ник Крашпи, увидев президента, напротив, казалось, были расположены к более радушному приему незваного гостя и тотчас вышли из бара ему навстречу. Однако лицо Ля Кросса и тон, каким он заговорил, отнюдь не предполагали общения в непринужденной атмосфере:

— Господа, прежде чем сообщить о цели моего визита, я хотел бы быть уверен, что среди вас находится тот, кто по должности и званию может замещать командора "Леонардо да Винчи".

Ник Крашпи выступил вперед и с поклоном представился:

— ...К вашим услугам.

Ля Кросс выдержал паузу и произнес:

— Мне очень жаль, сэр, но несколько минут назад ваш командор был убит террористом "лиги", — затем прибавил, окинув взглядом остальных, — Мне очень жаль, господа... Примите мои искренние соболезнования.

Астронавты будто окаменели.

— Господа, если позволите, после того, как вы объявите о гибели командира всему экипажу, я хотел бы лично принести своё сожаление по этому поводу вашим коллегам.

— Располагайтесь, г-н президент, в баре. Кэтти к вашим услугам, — согласно кивнул ему Ник Крашпи и обратился ко второму пилоту:

— Рэг, я хочу всех видеть в ЦУПе через пять минут.

— Есть, сэр...

Рэг Гамильтон отправился к своему креслу и ввел команду "Общий сбор". Ник Крашпи занял у пульта рабочее место командора.

— Что будете пить, сэр? — в это время спрашивала Катрин у президента.

Он видел, что ее глаза полны слез, и спросил, как можно мягче:

— Как вас зовут?

— Катрин.

— У меня к вам просьба, Катрин. Посидите со мной.

— Хорошо, сэр.

— Я не слишком утомлю вас, если задам несколько вопросов?

— Нисколько, сэр.

— Давно летали с командором?

— С первого рейса. Третий год.

— Он был женат? Были дети?

— Да. И у него остались три сына.

— Скверно. Как это скверно.

— Его поймали? Его убийцу...

— Да, Катрин. У меня хорошая охрана. Даже слишком.

Красное сияние переходного отсека не успевало сменяться белым светом. Один за другим в ЦУПе появлялись пилоты, стюардессы, инженеры, врачи. Через пять минут Рэг Гамильтон рапортовал Нику Крашпи, что все четыре смены экипажа "Леонардо да Винчи" собрались в ЦУПе.

— ...с вами, сэр, двадцать семь человек. Отсутствует врач первой смены Александр Короб.

— Почему? — жестко спросил Ник Крашпи.

— Я пытаюсь это выяснить.

— Рэг, лично приведите его сюда. Если понадобятся стимуляторы, чтобы поставить его на ноги, хоть лошадиную дозу ему вводите.

— Слушаюсь, сэр...

Рэг уже подходил к переходнику, когда электронный сторож сообщил, что перед входом в ЦУП находится начальник президентской охраны и что он желает говорить с новым командиром корабля. Ник Крашпи вместо ответа подошел к V.I.P.

— Г-н президент, так ли необходимо присутствие вашего охранника здесь в эту минуту?

— Готов с вами согласиться, командор. Передайте ему мое требование отправляться назад, в ресторан-клуб.

— Спасибо, сэр.

Рэг, словно в нерешительности, все еще стоял перед сияющей сферой, будто бы позабыв об отданном ему приказе, когда рядом встал Ник Крашпи. Вместе они вошли в переходный отсек и вместе, уже в модуле "В", встретили Дона Ричи.

"Первый помощник командора Сантано, Ник Крашпи..."

"Мы должны переговорить с вами в конфиденциальной обстановке"

"Вы можете говорить при втором пилоте...".

Дон окинул Рэга Гамильтона пытливым взглядом, потом посмотрел Нику прямо в глаза и произнес:

"У меня очень плохие новости, сэр...".

23.

Вы видели, как в полуденный зной поднимается над барханами в пустыне расплавленный воздух?.. С четырех сторон, словно вылитые из того же расплавленного воздуха, надвигались на нас колонны, каждая из которых своим основанием скользила по зеленой пыли Харона, а верхним краем подпирала небо. Надвигались подобно смерчу. Неся звук, который казался все тише, но при этом сводил с ума.

Первым опомнился Клод, он скомандовал всем надеть скафандры и шлемы. Я был ближе всех к снаряжению, но, схватившись за один из комплектов, почувствовал, что теряю под ногами почву. Рухнул на пол. Пытаясь встать, но барахтаясь, точно перевернутая на спину черепаха, я видел, как взорвался монитор, стоящий перед Клодом. Осколками ему поранило лицо. Мигель упал на колени, обхватив голову руками. Он что-то кричал, но слов я не слышал. Я чувствовал, что мозг мой, словно поставленное на огонь сырое молоко, вскипает и грозит перелиться через край. У Арно из глаз катились слезы. Я никогда не поверил бы, что слезы — все равно, у мужчины ли, женщины ли, — могут быть столь частыми и столь крупными.

Четыре колонны готовы были слиться в единое целое. Казалось, можно было протянуть руку, и она коснулась бы их. Платформа затрещала, как сбитый из досок и бревен утлый плот, налетевший на рифы. Наше электронное оборудование вспыхнуло малиновым светом, что-то исчезло, что-то превратилось в бесполезное железо. Наконец тот самый риф вспорол днище, платформу разорвало надвое, закружило, точно в водовороте, Клод сорвался и упал вниз. Мигель вдруг затих. Арно я не видел. Меня захватил воздушный вихрь. Перед глазами стало черно...

24.

Алекс возник перед крайней резервной капсулой пассажирского блока, где спал его сын. Граница тумана была не дальше, чем в десяти-двенадцати шагах. Он расстилался повсюду; во всех, кроме последнего между первым и вторым рядами проходах. У пола он был особенно плотный, наливался густым голубым цветом, а выше, над капсулами, стоял пока легкой дымкой.

Он видел перед собой ползущую на него смерть, позади себя — стеклянные двери, которые нельзя было открыть без оружия или кода, и подумал о сыне... Некоторое время он бездеятельно стоял, оценивая свои шансы, но затем пришел к выводу, что иного пути у него нет.

Он бросился вдоль второго ряда, затем вдоль первого, переводя каждую капсулу в автономный режим и отключая от анабиоза. Когда он закончил с последней и метнулся за сыном, из первых капсул уже выбирались люди.

Выбирались, оглядывались. Кто-то один увидел голубую смерть, и уже всех охватил страх, кто-то утратил дар речи, кто-то залился истерикой, кто-то владел собой, но тогда лоб покрывался испариной, а сердце сковывал стальной обруч, но все так или иначе, как животные, спасаясь от лесного пожара, бегут в едином порыве к свободному от леса пространству, кинулись к стеклянным дверям, прижались к ним, взывая о помощи криками, стонами, рыданиями, мольбой, о стекло сбивая в кровь руки...

* * *

"У меня очень плохие новости, сэр", — тягуче сказал Дон Ричи. Его слова были прерваны появлением первого пилота второй смены, Оуэна. Он был явно чем-то взволнован.

"Ник, в пассажирском блоке что-то происходит", — Он произнес это на выдохе, скороговоркой.

"Что там?" — повернулся в его сторону Ник Крашпи.

"Кто-то отключил два ряда капсул от анабиоза... и... там паника"

"В пассажирском зале черви Мортакса, сэр", — вмешался Дон Ричи.

Ник попятился, недоуменно посмотрел на Оуэна, на Рэга, и кинулся в ЦУП. Через две или три секунды он уже находился перед обзорными экранами модуля "D".

"Полный свет в пассажирском блоке"

"Есть полный свет", — эхом отозвался Рэг.

Весь зал с двумястами капсул предстал на экранах, залитый одним клубящимся облаком тумана, при ярком свете, казалось, ставшем во сто крат гуще.

"Боже...", — шепотом вырвалось у Ника.

Кто-то из стюардесс вскрикнул...

Стеклянные двери поползли вверх, и все сорок пассажиров, а с ними и Алэн Лаустас с сыном на руках, ринулись в спасительный ресторан-клуб.

Президентская охрана в те первые секунды в каком-то замешательстве наблюдала бегущую на нее толпу. Затем раздались окрики, приказывающие людям лечь на пол. Несколько предупредительных залпов сожгли какую-то мебель.

* * *

— Вы не смеете так поступать. Это же люди. Вы обрекаете их на смерть, — повысил голос Ник Крашпи, поднимаясь из кресла и наступая на начальника президентской охраны.

— Все пассажиры останутся в ресторан-клубе, — повторил Дон Ричи. — Вероятность их заражения достаточно велика, чтобы рисковать жизнью президента, как, впрочем и всего экипажа. А у меня есть твердые намерения исполнить свою миссию. Пассажиры останутся в ресторан-клубе. ...И да поможет им Бог... Тем более, что это лишь третья часть от общего числа. Не моя вина, что вы потеряли остальных. Смею, сэр. Как могло получиться, что на вооруженном до зубов электроникой звездолете спустя почти час узнают об эпидемии, когда она, не таясь, идет в полный рост... С чего все началось? Почему свел счеты с жизнью пассажир из 142 капсулы. Вы ведь обследовали его труп? Какие результаты это дало? Кто, почему и зачем их скрыл? Кто, наконец, столь тщательно позаботился о мониторах, следящих за каждой капсулой в отдельности? — и Дон Ричи бросил красноречивый взгляд на стену мониторов, на которых с трудом можно было разглядеть лишь тусклые силуэты. Для всех эти последние слова стали откровением. Но когда все смотрели на мониторы, с непониманием и в смятении — как такое могло случиться — Рэг Гамильтон и Ник Крашпи встретились глаза в глаза.

— Если ты, Ник, хочешь спросить о доке, то он мертв..., — сказал Рэг.

К Дону Ричи он повернулся стремительно, с кольтом на вытянутой руке. И тут же выстрелил. Невидимый смерч снес охраннику все, что было у него выше пояса. Нижняя половина его тела покачнулась, теряя равновесие, и рухнула на пол, как мешок с песком.

Все вздрогнули. Расступились. Это был шок. Рэг Гамильтон нашел глазами Ля Кросса и двинулся к нему. Но именно президент отреагировал на поступок астронавта спокойнее, чем кто-либо:

— Мне кажется, вы погорячились, сэр...

* * *

Он успел спрятаться за стойкой и, пригибаясь, прижимая к груди сына, пробежал до уничтоженной им самим же решетки вентиляции. Здесь он положил сына, долго осматривался. Кольта нигде не было. Он выглянул из своего укрытия, увидел, как трое охранников, приблизившись к лежащим лицом вниз пассажирам, ищут его среди мужчин, заставляя каждого поднять голову; вернулся к сыну и аккуратно опустил его, спящего, в вентиляцию. Прощание не было долгим. Алэн знал, что скоро вернется за ним. Затем застегнул на себе корсет и растворился в воздухе.

* * *

— Рэг, ты убил Александра? — произнес Ник Крашпи.

— Он был уже мертв, когда я пришел к нему... голубая смерть. Они убили Мэри, Ник. У меня не было выбора.

— Ты болен, Рэг. Тебе нужно успокоиться... Отдай мне оружие, — Ник Крашпи старался говорить как можно мягче.

— Перестань, Ник. Все кончено. Голубая смерть теперь повсюду... Я не хотел никому зла. Кто знал, что Ля Кросс окажется в моих руках. Единственное, чего я хотел, — его смерти... Вы же видите, видите, что это не люди; видите, как мало значит для них человеческая жизнь... Они убили Мэри. Они ненавидят нас. И за это должны платить.

Рэг говорил с надрывом, но в то же время оставаясь спокойным. Он стоял рядом с Ля Кроссом, но его кольт был направлен на экипаж. Он говорил не только с Ником — он видел перед собой каждого из тех, с кем летал на "Леонардо да Винчи", и, казалось, искал на их лицах прощение. И не находил.

С внезапной решимостью Рэг навел ствол на президента, посмотрел в его глаза. Они отчасти смутили его.

— Значит, ты не боишься смерти... Я упакую тебя в пакет для пищевых отходов и отправлю в космос...

— Рэг!... — окликнул его Ник Крашпи.

— Молчи, Ник. Он мой...

— Рэг, оглянись.

Что-то в голосе Ника все же заставило его обернуться. На какие-то секунды, зачарованный увиденным, он замер... А потом, сотканные точно из дыма над буро-черной лужей, два силуэта, два Дона Ричи метнулись к Рэгу Гамильтону, словно две молнии.

* * *

— Поднимите голову, сэр... — потребовал Рос у бритого наголо мужчины, чья кожа была сплошь покрыта черными гноящимися ранами; тот подчинился и, от страха заикаясь, сказал:

— Вы, вероятно, кого-то ищете... Но, поверьте, вы ошиблись. Я не тот, за кого вы меня принимаете...

— Подойдите к стойке, — никак не отреагировав на этот лепет, повелительно произнес голос.

Мужчина, не сопротивляясь, вытер со лба пот рукой, сглатывая слюну, при этом, тяжело задышав, переступая через лежащих на полу пассажиров, неуверенной походкой двинулся к стойке бара, где спиной к нему уже стояли четверо человек, тех, кто ростом, сложением или отсутствием волос на голове был схож с Алэном Лаустасом. Из пассажирского блока вернулся Рос.

"Сорок, и кто-то находился в дежурной капсуле".

Корн спросил о тумане, Рос вновь был краток:

"Почти у входа".

Всхлипнула женщина; другая подняла на Корна взгляд и вымолвила только одно слово: "Пощадите...", ее тоже душили рыдания; за ней третья женщина попыталась встать, но Корн, повернувшись в ее сторону, заставил ее лечь под дулом кольта. Когда этот нерешительный сиюминутный бунт был подавлен, Корн огляделся вокруг, затем жестом указал Росу на правую сторону зала, Сину — на левую. Только после этого он подошел к первому в шеренге круглоголовых и долго всматривался в маленькие и часто замигавшие глазки; следующим двум он никакого внимания не уделил; четвертый выглядел старше всех, лет на пятьдесят — у него было одутловатое лицо, а смотрел он особенно спокойно и даже нагло. Около него Корн задержался. И вдруг, заподозрив муляж, рукой провел по его лицу. Пассажир ответил на это мгновенно — правым хуком снизу, словно на крюк его надел. Удар был настолько силен, что Корн оторвался от земли, пролетел в воздухе, наверное, два метра и завалился на спину. Однако он тотчас вскочил на ноги и схватился за кольт. Мужчина же с одутловатым лицом продолжал стоять в той злополучной шеренге, как будто ничего не произошло. Корн снова приблизился к нему, теперь держа оружие наготове, снова всмотрелся в непроницаемо-невозмутимую физиономию боксера, но потом подошел к пассажиру, чья кожа на всех открытых частях тела отнюдь не отличалась здоровьем и благополучием, ставшим в шеренгу последним.

— Если вы больны, сэр, то каким образом миновали эпидемиологическую службу?

— Право, я не причем здесь. Это, вероятно, какая-то ошибка. Я не тот, за кого вы меня принимаете, — опять заикаясь, забормотал тот.

— Я жду ответа, сэр...

— Мне пришлось заплатить кое-какие деньги. Поверьте, это возможно. Поверьте мне...

Справа, пройдя за стойками через весь зал, появился Рос. Кон, увидев его, по лицу понял, что поиски ничего не дали, и вновь принялся за свою жертву. Несчастный господин исходил потом: пот заливал глаза и капал с носа, стекал по толстой белокожей шее ручьями. Дрожь в голосе становилась все более явной.

— Поверьте. Это недоразумение.

— Чем вы больны? Диагноз! — жестко спрашивал Корн.

Пассажир проговорил что-то невнятное.

— Повторите!

Неожиданно в их разговор вмешался "боксер":

— Да будет вам известно, сэр, — это "лихорадка Верна". Занесена на землю в 2680-х годах. Совершенно не опасна для жизни человека. Не лечится. При определенных условиях заразна.

Корн как-то очень заметно вздрогнул при последних словах и всем телом подался назад, мельком глянул на говорившего и, может быть, самому себе, в первую очередь задался вопросом вслух: "Где Син?" А затем обратился ко всем, и лежащим, и стоящим пассажирам: "Никто не двигается. Это в ваших интересах".

Вдвоем с Росом они по прямой пересекли ресторан-клуб и одним прыжком перемахнули через стойку бара. Потом разделились: Корн направился к пассажирскому блоку, Рос — к модулю "С".

Вентиляционный люк с взорванной решеткой Корна почти не интересовал. Но какое-то внутреннее чутье остановило его у большой вакуумной камеры. Он вгляделся в ее глубину, включил на ее пульте свет и увидел внутри Сина. Глаза его товарища выкатились из орбит, кожа чернела и бугрилась, ног по ягодицы не было совсем.

— Рос, — негромко, лишь для того, чтобы быть услышанным, позвал Корн. И снова что-то заставило его обернуться. В пятидесяти шагах от него Рос с обрубленными залпом из кольта ногами падал на пол, а Алэн Лаустас, став всего на секунду видимым, исчез вновь.

Корн выстрелил наугад. В пустоту. Но жидкое зеркало вспыхнуло — и предало Алэна.

Корн выстрелил во второй раз. Выстрелил нарочно в правую руку, сжимавшую оружие. Ее не стало, а кольт глухо ударился о пол.. Какое-то время они смотрели друг на друга. А потом Алэн понял: сейчас будет третий выстрел.

* * *

Рэг лишь защищал себя. Но его оружием был кольт образца 2750 года, а нервы были на пределе. И, когда инстинкт самосохранения положил палец на гашетку, его съеденный отчаянием и жаждой мести, словно ржавчиной, мозг взорвался одним желанием — "уничтожить", желанием, что могло бы сравниться с цунами, что стирает с тела океана коралловый остров.

Этот залп уничтожил на своем пути и Дона Ричи в двух экземплярах, и несколько кресел, и, мгновенно, пятерых астронавтов и треть пульта управления. А затем, когда казалось, что поставлена последняя точка, раздался еще один взрыв. Звездолет содрогнулся. И погрузился во тьму.

Внезапная слепота пришла и к тем, кто был в ресторан-клубе. Корн остановил себя. Риск, что он может сейчас попасть в переходный отсек соседнего модуля, был слишком велик. Когда загорелось аварийное освещение — тусклый красный ряд ламп в потолке, — Алэна уже не было.

Корн вынул из вакуумной камеры Сина. Одним залпом разорвал его на части и, убедившись, что из мертвой плоти стала сочиться буровато-черная жидкость, пошел к раненому.

Рос был в сознании. Но абсолютно беспомощен. Корн склонился над ним, коснулся лицом его лица и вновь поднял кольт... Когда все было кончено, он выпрямился над разрушенным телом, что скоро должно было обрести новую суть, оглянулся на пассажиров и в одно мгновение превратил их в атомарную пыль.

25.

В красноватом полусумраке узкий коридор по дуге уводил его от центрального прохода бесшумными шагами. Вскоре коридор свернул, вытянулся по прямой на тридцать метров, по внутренней стороне возникли герметически закрытые, с кажущейся массивностью, люки кают. Их было пять или шесть.

Он подошел к первой каюте, глянул в затемненное стекло на уровне глаз. И отшатнулся, увидев искаженное болью лицо человека. Отшатнулся, прижался спиной к противоположной стене, но, только всмотревшись в незнакомца, узнал в нем себя.

Потом взглянул на сына, с болью и любовью. Подумал, что слишком крепко сжимает его своей единственной рукой, и ослабил хватку. Затем словно в нерешительности, чувствуя, что теряет сознание, положил сына и кольтом проложил в каюту дорогу. Вошел внутрь, упал на койку, подумал, что выдает себя с головой, что, появись они сейчас, ему — конец, что правая рука к нему вернулась и лишь оттого нестерпимо ноет, что сын... сын спит...

* * *

Я был похоронен заживо. Я понял это, как только открыл глаза. Меня окружал мрак, я не мог ни встать, ни сесть, мне трудно было дышать. А потом понял, что нахожусь внутри какой-то яйцеобразной сферы с тонкими и, как мне казалось, прозрачными стенками.

Я не знал, сколько времени был без сознания и где ныне пребываю, не знал, кто или что виновник моего пленения, но верил, что смогу перенести себя куда-нибудь на поверхность, где был ранее, лишь попытаюсь. Так оно и вышло.

Увидев над собой небо, я дал себе отлежаться. Я вновь был один и вновь должен был спорить с пустыней. Но я чувствовал себя более подготовленным к грядущим испытаниям — на мне был полностью снаряженный пояс, и это давало хорошие шансы, чтобы выжить. Не теряя надежды найти друзей, я включил радиомаяк. Затем достал дальнозоркие линзы, вооружил ими глаза и осмотрелся — даже горизонт был мне доступен. Нигде не было ни следов нашей платформы, ни того грозного явления — природы ли, высшего ли разума, что ее погубил. ...Я шел зеленой пустыней. Под ногами пыль прессовалась и становилась крепкой, как кирпич. Нереальные здесь следы...

Спустя, может быть, несколько часов, я наткнулся на следы иные, человеческие, мне не принадлежавшие. Словно сумасшедший, я кинулся вдогонку за одним из моих друзей. Я был уверен, что за одним из моих друзей. Я снова и снова доставал линзы, снова и снова поглядывал на свой датчик, что должен был поймать ЕГО маяк. И оставался один.

День подходил к концу. Измученный погоней я умерил и пыл, и шаг. И, наконец, решил дать себе отдых на ночь. После единственного за день глотка воды из "НЗ" я уснул мгновенно и проспал до утра как сурок. А утром... утром не было уже ни зеленой пыли, ни пустыни.

Вокруг было нагромождение огромных валунов, так похожих на оплавленные глыбы стекла, грязного и полупрозрачного. Я приподнялся на локте и увидел свое отражение, точно в зеркале; оно было подо мной, удивительное каменистое плато Харона. Отложив на время завтрак, я выбрался на разведку, оседлав одну из глыб.

Я находился в гигантской воронке глубиной, наверное, до 100 метров; я видел непреодолимый крутой склон зеленой пыли, вздымающейся над дном котловины одним колоссальным зеркалом, диаметром не меньше пяти километров, с разбросанными там и тут островами валунов, с единственным озером, как синим оком, в самом центре. Я наблюдал странную фауну и однообразную флору. У этого мира был особенный почерк, и впечатление, что все живое на Хароне создано аматором-авангардистом, не оставляло меня.

Растительность здесь была сплошь коричнево-бурого цвета и напоминала кустарник. Около воды он был гуще, без труда пробивался сквозь зеркало-камень, но порою, точно вьюнок, стелился по воде, но лишь по самому краю.

У озера же — а оно было от меня в ста шагах — паслось стадо животных, сравнимых, может быть, со свернутыми в клубок гусеницами или морскими ежами, с той поправкой, что некоторые были значительно больших размеров. Вокруг ядра, прозрачно-белого, с переливающейся и игравшей светом жидкостью, словно волосы Медузы-Горгоны, вились светло-водянистые, достаточно длинные и крайне многочисленные тонкие щупальца. На них оно опиралось; в них растворялись молодые побеги кустарника, рта просто не было. Они были разные: от трех-четырех метров в диаметре до совсем крохотных — со страусиное яйцо. Их были сотни. Но держались они вместе, и, если перекатывались, подобно "перекати поле", то словно подчиняясь одной команде. Зрелище было невероятно красивым. Для себя я назвал их "белым жемчугом".

Затем мое внимание привлекли "стеклянные черви" и, будто жидкое стекло, бесформенные лепешки, проявлявшие особенную прыть в погоне за вдруг зависавшими невысоко над Хароном малиновыми облаками, и, наконец, огромный, сверкающий серебром, валун. Я удивился, когда он ожил, — очевидно, охоты ради на показавшегося недалеко от него "червя", он ударил в него струей бесцветной жидкости, потом наполз на обездвиженное создание и снова стал камнем. Я инстинктивно огляделся. Казалось, любой из валунов, что был рядом, мог сойти за этого хищника.

После некоторых раздумий я спрыгнул вниз с высоты, наверное, не больше двух метров; зеркало на поверку оказалось очень некрепким, даже мягким и пластичным — мои ноги вошли в него ровно на глубину ступни, оставив впечатляющий след, как мог бы я оставить в еще не застывшем бетоне, желая донести его до потомков.

"Харон, очевидно, привык к более трепетному отношению, либо время как-то зализывает подобные шрамы", — поразмыслив, сказал себе я, окидывая взглядом горизонт и отутюженное дно котловины.

Мое "приземление" было отмечено не только этим. На "белый жемчуг" будто налетел ветер — все стадо, прекратив на время свою пищеварительную деятельность, в едином порыве откатилось на добрую сотню метров, замерло. Я мог поклясться, что они наблюдают за мной. Потом они, верно, решили выяснить уже мою пищепригодность. Стадо — вся эта огромная масса соплей — стало вытягиваться крутой дугой, уверен, с намерением в конце концов взять меня в кольцо. Похоже, они уважали во мне врага, коль ополчились всем миром. Какого-то желания экспериментировать над собой не было. Я сейчас же проверил их на прочность, нажав на гашетку почти до упора, отрезая ломоть с левого края. Мгновенная вспышка света — мгновенная моя победа — привела их в смятение. Но лишь на какой-то очень короткий промежуток времени они разорвались на островки — лишь тогда они утратили единую суть — как, снова объединившись, покатились вокруг озера на противоположный его берег.

Сто метров отделяли меня от воды, и я прошел это расстояние с величием победителя, жалким, надо сказать, величием... я понял это, когда у самой кромки перед живительной влагой поскользнулся и, падая, пытался встать, что называется, "на четыре лапы", когда руки и ноги разъехались в стороны, словно меня бросили на лед.

Я нервно засмеялся. Я лежал среди жирного, липкого, резиноподобного кустарника и был беспомощен, медленно по наклонной плоскости сползая к водоему. Все, что мне удалось, — перевернуться на спину. Вода была совсем близко, прозрачная с синеватым оттенком; однако дна я не видел.

В какой-то момент мне показалось, что мое самопроизвольное движение прекратилось: то ли кустарник вцепился в меня, то ли склон стал ровно-пологим — не знаю. Но нестерпимый зной и нелепость моего положения, и жажда, и появившийся внезапно зуд во всем теле, и решимость встретить любую опасность, что может таиться в глубине, и, конечно, та огромная притягательная сила, какая только может исходить от возникающего среди пустыни бассейна, — все в совокупности толкнуло меня в озеро.

Я окунулся с головой. Вынырнул, отфыркиваясь и взбрасывая волосы, а потом и вовсе позабыл о времени и своем местонахождении. О, это была вода! — На вкус дистиллированная, на ощупь совсем земная — парное молоко. Только насладившись сверх меры подарком Харона (о, как я тогда верил в его искренность), я предпринял попытку достигнуть дна.

Я мог позволить себе находиться без воздуха тридцать минут. На двадцатой минуте я повернул назад. Казалось, подо мной остается бездна. За все это время я не встретил ничего, что могло бы походить на животный или растительный мир. Я не встретил ничего.

Наверх я возвращался, старясь держаться как можно ближе к стене, идеально гладкой, стеклоподобной, внутри которой я наблюдал пробивающийся наверх кустарник, словно кровеносную систему некого огромного организма. До поверхности оставалось не больше пяти метров, когда я обнаружил "замурованное" в породу тело млекопитающего... Я почувствовал, что мне нехватает воздуха, набрал скорость и вынырнул.

"Отдышаться и вернуться", — раздались в голове два щелчка.

Но следом пришла усталость. В долю секунды мышцы мне уже не принадлежали: они онемели или как будто налились свинцом. Я лег на спину в надежде, что все быстро нормализуется. "Это не могло быть вызвано декомпрессией, — размышлял я. — на Земле я опускался и глубже, и быстрее... Но это Харон... А что, если вода содержит в себе ядовитые вещества, вирусы или бактерии?" Я подумал, что могу поплатиться за собственную преступную беспечность и слабость.

А озеро будто втягивало меня в себя. Я понял это вдруг, когда вода ополоснула лицо. Я сделал движение, предполагавшее... Нет, нет... то мой мозг, мои нервы, все мое существо послало моему телу сигнал — SOS-требование выбираться из воды прочь. А тело осталось глухим. Оно безмолвствовало. Я чувствовал, что не в силах совершить еще одну телепортацию, я был опустошен... "Как глупо! Как неестественно глупо!" — третировал я себя.

Вода была надо мной. Пока не больше ладони. Небо Харона сквозь стекло воды стало похожим на земное. На меня это подействовало благотворно. Я сумел сосредоточиться. Найти свое внутреннее "Я".

Тело обрело невесомость. Мир сузился до атома. Яркое солнце разорвалось на мириады звезд, падение в пропасть, тысячи игл, пронзившие и легкие, и сердце. И раскаленный металл, вытеснивший мозг... Когда я открыл глаза, то понял, что лежу среди кустарника на спине и медленно сползаю к водоему... На большее меня не хватило...

Ко мне вернулась власть над моим телом, но я оказался пленником. Внешне безобидное растение, с кем столь хладнокровно расправлялся "белый жемчуг", держало меня в заложниках. Как просто можно от него избавиться — показалось мне в первую минуту. Я снял с пояса кольт и несколькими выстрелами расчистил себе тропинку — путь к свободе.

Я посчитал дело сделанным: мне надо было только протянуть руки, подтянуться на них, опираясь на обнажившееся зеркало, потом встать и уйти. Сколько бы времени мне понадобилось? — Максимум пятнадцать секунд, чтобы выбраться куда-нибудь подальше от водоема туда, где кустарник был не настолько густым. Харон не дал мне и двух секунд. Он стал истекать кровью. И кровь его, застывая, становилась кустарником. Он стал гуще, агрессивнее, его ветви потянулись ко мне, словно к желанной добыче. Вторая попытка прорваться боем показалась мне небезопасной. Оставалась лишь призрачная надежда, что Харон забудет обо мне, даст отлежаться и набраться сил для следующей телепортации.

Так, смирившись со своей участью, я принялся созерцать окрестности.

Моя жалкая борьба не привлекла ничьего внимания. "Белый жемчуг" держался от меня подальше, остальные представители животного мира предпочитали обходить озеро стороной... Очевидное лежало на поверхности. Только я по наивности попался в расставленные сети — озеро! Оно, несомненно, таило в себе опасность.

В полудреме, полубодрствовании я провел время почти до ночи. И предчувствие, плохое предчувствие, становилось все сильнее.

* * *

Ощущение опасности заставило его открыть глаза.

— Успокойтесь, я друг..., — определил его движение схватиться за кольт тот, кто склонился над ним.

— Кто вы? — спросил Алэн.

— Я Сам-Си, врач. Со мной еще один пассажир. Вы серьезно ранены. Было бы неплохо найти здешний медицинский центр.

— Вы знаете, что со звездолетом?

— Увы...

— А что здесь делаете вы?

— Они убили всех... Мы уцелели только потому, что до залпа успели спрятаться.

— Освещение все еще отсутствует... Значит, дела скверные.

— Вы полагаете? — раздался из-за спины врача другой голос.

— Так вы врач, — протянул Алэн. — Тогда это кстати. Одному мне не справиться.

* * *

К тому времени, когда волна хаоса, захватившая ЦУП в черный водоворот, отступила, когда смолкла сирена и загорелись аварийные огни, когда раненые нашли помощь, а мертвые — успокоение, живые обнаружили, что Рэга Гамильтона среди них нет. Но были четыре невесомых силуэта Дона Ричи, взявших в круг президента Новой Австралии.

Ник Крашпи подошел к Ля Кроссу, полный решимости.

— Сэр, я полагаю, вам лучше покинуть ЦУП. Мы предоставим вам служебные помещения в модуле "В".

— Увы, мой друг. С этой минуты расстановка сил уже иная. Это я, напротив, хотел бы, чтобы здесь осталось не больше одного-двух человек. К тому же, я думаю, вам необходимо заняться ранеными, — приказным тоном заговорил Ля Кросс. — Это первое. Второе: с этой минуты вход в пассажирский блок и ресторан-клуб без сопровождения одного из моих телохранителей для членов экипажа, ...без исключения, запрещен. Третье: я жду всеобъемлющего доклада о ситуации на звездолете через 15 минут... Пожалуйста, постарайтесь.

* * *

Оуэн говорил совсем тихо — никто из астронавтов, кроме Ника Крашпи, его не слышал:

-Я видел четыре тени. И это, похоже, все, что осталось от двух телохранителей. Пара находится в модуле "С", думаю, они кого-то ищут. Другая — в модуле "В", караулят нас.

— Если они за кем-то охотятся, то, вероятнее всего, за Алэном Лаустасом.

— Или за кем-то из пассажиров...

— Может быть, и так, но тогда это кто-то очень зубастый, раз уж и они понесли потери.

— Еще неизвестно, считать ли это потерями. С каждой смертью их число, похоже, удваивается.

— Что с пассажирами?

— Мне не удалось пройти в ресторан-клуб. Тень пошла прямо на меня, взяла, словно в облако, и устроила мне настоящий электрический стул.

-О'кей! Ступай к нашим.

Этот разговор состоялся в модуле "В", в резервном медицинском блоке, где вместе с ранеными собрался весь экипаж "Леонардо да Винчи". После него у Ника Крашпи не оставалось никаких сомнений, что корабль находится под полным контролем охраны президента, а они и пассажиры фактически были их заложниками.

Ник Крашпи не склонен был торопиться с докладом Ля Кроссу, но люк в медицинский блок открылся — и на пороге возник Корн.

-Сэр, пятнадцать минут прошли. Господин президент ждет вас, — сказал он, жестом приглашая следовать за ним.

Ля Кросс встречал астронавта, сидя в кресле; держа в руке толстую полуистлевшую сигару, он что-то пил из неприлично замасленного жирными пальцами бокала; выглядел полупьяным, при этом его правая щека дергалась от нервного тика. Над ним, почти невидимый, в темноте стоял один призрак Дона Ричи.

— Сэр, я готов доложить вам обстановку на "Леонардо да Винчи", однако я настаиваю на праве получить доступ к пассажирам, тем более, что не работает ни один экран внешнего обзора.

— Разве я запрещал вам? Я говорил лишь о сопровождении...

— Ваш... охранник не позволил нам проникнуть дальше "С"-модуля.

— Я подумаю... Однако я жду доклада...

— Сначала позвольте напомнить вам о людских потерях. Во время взрыва в ЦУПе погибли четверо астронавтов, несколько минут назад у нас умер еще один человек, с командором и врачом первой смены, который остался в лаборатории, — это уже семеро. Двое членов экипажа находятся в крайне тяжелом состоянии. У пяти астронавтов состояние средней тяжести... Не достаточно ли, сэр?!

— Меня интересуют повреждения звездолета и зона заражения голубым туманом.

-Я повторяю, что из-за выхода из строя экранов внутреннего обзора я не располагаю информацией о зоне заражения... Что до повреждений... Повреждения центрального пульта составляют 37%. Как следствие, повреждения электронного мозга "Леонардо да Винчи" достигли 63%. Полностью утрачена система электропитания, частично — регенерации воздуха, частично — управления протоновыми двигателями...

— Что это значит? Мы не можем продолжить полет?

— Мы не сможем развить даже крейсерской скорости, не говоря уж о той скорости, которая необходима для перехода в гиперпространство. Впрочем, в нашей ситуации скорость — это то, что нам меньше всего нужно. "Черви Мортакса" в пассажирском модуле, а сейчас, вероятно, уже и в ресторан-клубе. Заражен и "С"-модуль... У нас еще, возможно, есть время спасти пассажиров, те сорок человек, что оказались вне капсул в ресторан-клубе.

— Где гарантии, что хотя бы один из них не окажется вирусоносителем...

— Не предполагаете же вы кинуть их на произвол судьбы... Это хладнокровное убийство, сэр.

— Перестаньте. Я не принадлежу себе. За мной целая планета... У тех пассажиров, что остались в капсулах, есть шансы?

— Да, и они равны нашим. Мы должны лечь в дрейф и разделить модули, при этом разгерметизировав зараженные "С" и "D".

— Так приступайте.

— Я не могу убить сорок пассажиров...

— Хорошо, если вы настаиваете.

Ля Кросс проговорил последние слова крайне тихо, отвел глаза и, наконец, решился:

— Вы не можете убить тех, кого уже нет.

— Простите, не понял, сэр.

— Они все мертвы, Ник Крашпи! — почти рявкнул Ля Кросс; потом он шумно выдохнул, сверкнул очами, но, когда заговорил вновь, было видно, что он овладел собой: в его голосе слышались гипертрофированно-драматические нотки:

— ...И если забота о живых вас беспокоит больше, чем о мертвых, подумайте о том, что время, как я понимаю, работает против нас.

Ник Крашпи все еще не мог прийти в себя: ни одно из событий последних часов не произвело на него такого ошеломляющего действия, как известие о гибели сорока пассажиров...

— Вы убили их? — он полуспрашивал, полупроизнес лишь для себя эту страшную фразу.

— У вас двадцать человек экипажа и полторы сотни пассажиров, ничего не ведающих о крадущейся к ним страшной смерти, а вы рассуждаете об этике и плюете на их право на жизнь..., — вдруг изменившись, устало-насмешливо сказал президент.

— Мне нужны гарантии, что членам моего экипажа ничего не угрожает.

— Гарантии? Право, я ведь не монстр, сэр. Произошла трагическая случайность...

— Убийство. Случайность произошла здесь, когда погибли четверо астронавтов; случайность, я надеюсь, — гибель командора; случайность — и съеденный червями врач в своей лаборатории... Там произошло убийство.

— Они объективно несли опасность для всех нас...

— Гарантии, сэр! — повысил голос Ник.

— Наивно думать, что я сейчас в чем-то могу вам отказать.

— Вы безусловно правы. И поэтому вам придется положиться на мое слово и принять мои условия. В противном случае я готов пожертвовать каждым из двухсот человек на борту "Леонардо да Винчи". У меня просто нет выбора.

— Похоже, у меня тоже. Итак?

— Мне возвращается полный контроль над кораблем. Вы со своими людьми... вернее сказать, охраной добровольно позволяете себя изолировать в одном из вспомогательных блоков "В"-модуля. После этого мы отрабатываем уже предложенную схему. Сигнал "SOS" передан автоматически электронным мозгом пятнадцать минут назад. Так или иначе, а направлявшийся к "Леонардо да Винчи" военный крейсер будет рядом с нами через две недели.

— Мы сможем поддерживать с вами связь? Где будет находиться экипаж звездолета? — неожиданно вмешался Корн.

Ник проигнорировал было и вопрос, и телохранителя, но Ля Кросс недовольно крякнул и заворчал:

— Ответьте, ответьте, любезный...

— Очевидно, мы будем находиться в ЦУПе...

* * *

Казалось, света стало больше. Или у людей привыкли к нему глаза. Красная пунктирная линия наверху оставалась не более, чем путеводителем, — застывшие, но, по чьей-то злой воле, фосфоресцирующие капли крови летучей мыши.

Сан-Си выглянул из-за угла: в центральном коридоре никого не было.

"Свободно...", — прошептал он, обращаясь к своему компаньону по несчастью Люку Ласло.

Две тени их метнулись к ближайшей нише, замерли в ее черной пасти, затем оказались в пяти метрах правее и исчезли уже в другом боковом коридоре на противоположной стороне.

"Если судить по той карте, что мы нашли в каюте, медлаборатория должна быть где-то здесь, — вслух размышлял Сан-Си. — Что скажете, Люк?..."

"Все это очень опасно... Вы взяли у него оружие..., — волновался Люк, и тут же схватил товарища за плечо. — Смотрите!"

Навстречу, тем же коридором, которым намеревались идти они, двигалась тень человека. Движения ее были плавными и медлительными.

Ласло сорвался с места и скрылся за поворотом. Сан-Си, напротив, не отрывая взгляда от призрака, словно опасаясь его спугнуть, отступал очень осторожно. В центральном коридоре, увидев бегущего со всех ног к переходному отсеку модуля "В" товарища, он на мгновение замешкался, видимо раздумывая, последовать ли за ним или воспользоваться, как укрытием, следующим боковым коридором справа, и выбрал последнее. Это его спасло.

Через мгновение он увидел, как призрак появился у Люка за спиной, стремительно преодолел разделяющие их метры, одел его в то облако, из которого был соткан; как человек вспыхнул феерическим пламенем и испарился. Сан-Си выругался и стал отходить в глубь коридора.

Первая же каюта, которую он нашел, оказалась медлабораторией, той самой, что они искали. Люк был заперт изнутри. Сан-Си поднял кольт и нажал на гашетку. Однако по неопытности, вместо того, чтобы проложить себе дорогу, он лишь сделал в люке дыру размером со здоровый кулак. Он заглянул в нее и отшатнулся. Наполнявший лабораторию туман, словно выпущенный на свободу из клетки зверь, сначала нерешительно ощупал этот неожиданно образовавшийся лаз, а затем стал выползать из него быстро и бесконечно.

Сан-Си снова бежал, но теперь от другого врага, не менее безжалостного и коварного. Но, встав на обратный путь, он опять едва не столкнулся с призраками. Их стало двое, и оба они направлялись к модулю "В". Он переждал, пока они исчезнут из виду, и направился следом.

С Ником Крашпи и Катрин он встретился сразу, как только вышел из переходного отсека. Они вполголоса о чем-то спорили, и появление Сан-Си для них стало полной неожиданностью.

— Бог мой! Вы живы! — обрадовалась ему, как будто они были знакомы, Катрин.

— Кто-нибудь уцелел еще, кроме вас?- сдержаннее спросил Ник.

— Похоже, вы в курсе событий? Это отрадно... — с горькой усмешкой заметил пассажир.

— Нам сообщили, что все сорок пассажиров погибли.

— Вернее будет сказать, всех убили...В одной из кают, 64-ой, остался мужчина с ребенком. Мужчине необходима медицинская помощь.

— Он в твоей каюте, Катрин, — посмотрел на девушку Ник.

— И это еще один повод, в мою пользу.

— Ты не пойдешь...В этом нет надобности. За пассажиром я могу послать кого-нибудь другого...

Сан-Си понял, что они снова спорили о чем-то своем и не стал им мешать.

— Можешь назвать меня сентиментальной, но эта вещь принадлежала моей маме. Я не могу ее вот так просто забыть и бросить.

— Хорошо,- наконец сдался Ник, — Заберешь пассажира, заберешь свою реликвию, и тотчас назад — времени у тебя немного.

— Может быть, мне помочь мисс?

— Вам лучше пойти со мной. Надеюсь, мое общество будет вам стоящей защитой. Вы ведь, как я понимаю, наш единственный свидетель.

— Я видел недавно, как призраки прошли через этот переходный отсек...

— Да, они были здесь. Но у нас с ними установлено что-то вроде перемирия. Очень хочется верить, что они его не нарушат.

Так уж повелось, что в каютах астронавтов (не только на "Леонардо да Винчи") господствовал строгий пуританский стиль. Каюта Катрин была исключением из правил. Обычный набор — широкая, задвигающаяся в стену кровать, в углу душевая, и у входа рабочий стол, — был приправлен, словно хорошим соусом, расставленными по периметру голографическими панно.

Катрин жила то в тропическом влажном лесу, засыпая, когда свисающая со стволов и ветвей лиана едва не касалась ее лица, а папоротники закрывали пол, то в средней полосе, отдыхая у березы на крутом берегу растянувшейся по равнине реки, когда в небе пели жаворонки, то в сумрачной пещере придаваясь раздумьям, когда вырастали здесь сталагмиты и сталактиты, а дальний угол каюты становился карстовым колодцем.

Открыв глаза, Алэн увидел над собой вспорхнувшего огромного попугая какаду. Затем почувствовал запах цветов... и чье-то присутствие.

Он схватился за кольт и не нашел его, а, повернув голову, встретился со взглядом молодой женщины. На ней была форма стюардессы. Алэн попытался встать — ему помешало сильное головокружение, и все, что ему удалось, так это сесть на кровати. Папоротники распадались в его глазах на кишащих "червей Мортакса"; стоявшая в недосягаемой дали секвойя показалась гидрой, каждая ветвь которой превращалась в голову охранника.

— Где мой сын, — едва шевельнулись его губы.

Стюардесса не услышала его.

— Меня зовут Катрин, сэр. Нам надо спешить. Здесь оставаться небезопасно. К тому же через 10-15 минут звездолет будет расстыкован на модули. Что до президентской охраны — она изолирована.

— Мой сын у вас? — повторил он уже громче.

— Простите..., — не поняла она вопроса.

— Где мой сын?!

Альберта нигде не было.

Рокировка была сделана быстро и без нарушения правил. Президент, Корн и те, кому не было дано точное имя, но кого остерегались и с опаской обходили, лишь увидев ожившие тени, — переместились в модуль "В". Экипаж "Леонардо да Винчи" вернулся в ЦУП, модуль "А". Звездолет готовился к расстыковке.

"Протоновые двигатели переведены в нулевой режим", — доложил электронный мозг.

"Проверить состояние переходных отсеков", — скомандовал Ник.

"Проверка состояния переходных отсеков", — отозвался эхом бортинженер.

"Определить систему координат", — Ник скосил глаза вправо, по привычке ожидая найти там Рэга Гамильтона, но на месте второго пилота был Шон Кински, он и отвечал:

"Система координат определена".

"Начать отсчет времени до процесса расстыковки модулей".

На таймере загорелись цифры: 600, 599, 598...

Шон, почему-то откашлявшись, произнес: "Их все еще нет. Может быть, подождем?"

Ник вместо ответа подошел к работающему в аварийном режиме экрану обзора модуля "С"; он отслеживал только центральный проход, и сейчас людей в нем видно не было, лишь на пол будто накатывались волны, и он то терялся в их глубине, то светлел, обнажая пол, точно красноватый илисто-гладкий песок.

"Еще немного — и туман окончательно отрежет им путь к отступлению", — подумал Ник Крашпи.

"Остается надеяться, что Катрин успеет до наступления разгерметизации найти скафандр или капсулу", — заметил бортинженер.

Счет убывал: 485, 484, 483...

Он поставил себя на ноги тройной дозой стимуляторов. Катрин пыталась его переубедить, настаивала, на том, что Алэн должен присоединиться к ее товарищам, говорила о его состоянии, что ему необходима врачебная помощь, что найдет малыша сама. А он даже не спорил с ней, словно не замечал ее присутствия. И это ее разозлило:

"В конце концов, это будет быстрее, а время для нас и для него сейчас — все!"

Во время спора они успели пройти и осмотреть с двух сторон коридор, который вел к ее каюте; когда остановились в его конце, Алэн вдруг сказал:

— Разделимся. Я возьму на себя ресторан-клуб, вы — этот модуль.

Однако малыша нигде не было. Катрин обыскала все потаенные уголки модуля "С", куда только смогла проникнуть, — ей все больше мешал "туман", но все было напрасно. Не возвращался и Алэн. Когда в какой-то момент она вспомнила о времени, ее охватило отчаяние. Затем захлестнула паника. Это было выше ее. Она было кинулась к переходному отсеку модуля "В", но враг уже преградил дорогу. И только это отрезвило. Немного успокоившись, она повернула к модулю "Д".

Голубой туман в ресторан-клубе занимал по меньшей мере две трети зала. Она увидела издали Алэна, взобравшегося на стойку бара и оказавшегося таким образом пока вне досягаемости смертоносного облака, и позвала его. Он откликнулся не сразу и неохотно.

"Вы не нашли его...", — понял Алэн.

"Нет... Нас отрезало от соседнего модуля. Мы в ловушке", — сдавленным голосом произнесла она.

"Сейчас это не имеет значения", — хладнокровно сказал он.

"Но я не хочу умирать...", — у нее навернулись на глаза слезы.

Он недоуменно пожал плечами, потом заметил: "Меньше всего смерти заслуживает мой сын. Я должен найти его... Спасайтесь. Ваши друзья не бросят вас. До того, как они разгерметизируют зараженные модули, вам следует надеть скафандр".

Его спокойный, уверенный голос вернул ей силы. Она вернулась в каюту. Захотелось принять душ. Она даже вошла в его капсулу, но на пороге обо что-то споткнулась, и это остановило ее.

"Нашла время. Распустила нюни, как дура. Что с тобой, девочка?" — она ругала себя, но чувствовала, что не может унять дрожь во всем теле.

"Вот уж не знала, что ты такая трусиха Катрин", — вслух произнесла она, поворачивая назад и снова спотыкаясь у входа на ровном месте.

Кэтти глянула под ноги, ничего не увидела, и внезапно поняла:

"Боже... ребенок!"

Поврежденный корсет "Стелс-Мейджик", наброшенный на спящего ребенка, сыграл с ними злую шутку.

27.

Прошло еще полчаса, и звездолет "Леонардо да Винчи" как единое целое перестал существовать. Теперь это был созданный человеческим разумом архипелаг, по воле обстоятельств затерявшийся в безбрежном океане вселенной. Его острова имели причудливую форму и еще более причудливое содержание. Сначала их движение было хаотичным, потом космический порядок внес в него строгую закономерность. Они избрали своим солнцем сопряженный с протоновыми двигателями модуль "Е" (к слову, на порядок превышавший в размерах следующий за ним по величине модуль "D"). Они закружили вокруг него, став его заложниками.

Звездолет больше не был инородцем, чуждым вселенной телом, он стал ее ребенком, детищем, подданным — он принадлежал ей всецело.

Дежурили у пульта Шон Кински и бортинженер Лозан. Потерявший возможность маневра осколок корабля был по сути беспомощным перед серьезной опасностью, какой, например, могло быть скопление астероидов или метеоритный дождь. Сохранение вахты, таким образом, превращалось лишь в дань дисциплине и традиции. К тому же, никто не хотел уподобляться тому страусу, что зарывается головой в песок.

В мини-баре и вокруг него расположились раненые, стюардессы и те астронавты, которые готовились заступить на дежурство во вторую и третью смены. Полумрак убаюкивал. Здесь многие забылись сном. Кто говорил — говорил тихо.

Все остальные собрались у виртуального планшета, обозначившего все пять модулей звездолета в их новом, "островном" качестве.

Вел совещание Ник Крашпи.

— Очевидно, у Катрин возникли какие-то форс-мажорные обстоятельства, и этого нельзя не учитывать. Я не исключаю того, что мы ограничены во времени. Вероятнее всего, что Катрин осталась в своей каюте, с ребенком и его отцом. Но мы не можем полностью исключать и того, что она находится в "Д"- модуле. Поэтому сформируем две группы. Первая группа — я и Горский, вторая — Хуан и Уэй До. Старший — Хуан. К первой группе присоединится и Сан-Си. Он врач, и его услуги не будут лишними. К тому же он сам выразил это желание. Обе пойдут вот этим маршрутом, — Ник лучом-указкой обозначил на планшете путь из переходного отсека через открытый космос мимо модуля "В" к центральному в "архипелаге" модулю "Е". — ...По его поверхности переберемся на его обратную сторону, и здесь группы разделятся. Пассажирский блок находится ближе, первая группа войдет в него через переходный отсек со стороны ресторан-клуба. Второй группе предстоит преодолеть около ста метров в открытом космосе. Будьте осторожны при подходе к модулю, Его вращение не стабилизировалось. Что касается пассажиров, находящихся в анабиозе, полагаю, у нас не должно возникнуть проблем до прихода крейсера.

— Ник, — вступил в разговор штурман Полански — как мне кажется, повод к беспокойству все же есть. К нам приближается газовое облако. Его скорость 320 км/сек. Мы войдем в него через две-три недели.

— Что оно из себя представляет?

— Я смогу сказать что-то определенное не раньше, чем будут устранены неполадки электронного мозга.

— Кто над этим работает? Моно?

— Да, Ник.

— Возьмите в помощь Лозан... Займитесь этим немедленно. Полански, как долго мы будем находиться внутри облака?

— Не больше часа. Но меня тревожит его температура.

— Сколько?

— На поверхности около тысячи градусов по Фаренгейту.

Неполадки электронного мозга были устранены в течение получаса. Когда Моно докладывал об этом дежурному, тот странно задышал носом, будто к чему принюхиваясь, потом спросил невпопад:

— Не пойму, что это за запах...

— Не знаю... Что наши? Где они?

— Первая группа уже в ресторан-клубе. Вторая — на полпути до модуля "С".

Но теперь и Лозан повторил следом за Кински: "Как будто горелым пахнет...".

Шон встревожился, но, принюхавшись сам, сказал, что ничего не слышит.

— Пора выяснить, что несет с собой это газовое облако, — и рассмеялся. — ты не его учуял?

28.

Арно показался мне выше, чем когда бы то ни было. Он ступал широко, рука не выпускала кольт, взгляд был устремлен на меня. Издали он показался мне прежним, вблизи — чужим. Его лицо было белым, как может быть белым свет; глаза лихорадочно сверкали, играли желваки на скулах, и губы были плотно, до синевы, сжаты.

Он остановился на безопасном для него расстоянии, метрах в пяти, где ноги еще находили опору.

"Мне бы выбраться отсюда, Арно", — облегченно вздохнув, произнес я.

Арно обнадеживающе улыбнулся, но было в этой улыбке что-то непонятное, скованное, нарочитое, и это смущало меня.

Он метнул мне шнур, я поймал его и подцепил карабин к поясу.

"Ты найдешь наших наверху, в пустыне, держись условно севернее. Они выступят тебе навстречу".

Он говорил это торопливо, будто боялся, что ему могут помешать, и тянул меня из кустарника к себе, затравленно оглядываясь.

Когда Арно протянул мне руку, я было хотел за нее схватиться, но он тут же, словно спохватившись, ее одернул...

"Это бег по кругу. Я спасаю тебя в третий раз", — на одном дыхании проговорил он.

Я не успел ни что-либо осознать, ни что-либо ответить. Какая-то чудовищная сила захватила нас. Я не сразу понял, что это вода. Арно я не видел, меня закружило, легкие не нашли воздуха, меня переворачивало, и сердце было готово остановиться... Но кончилось все так же внезапно.

Я очнулся, лежа на зеленой пыли, среди бесконечной пустыни Харона.

Ни Арно, ни котловины нигде не было. Я был невредим. Я мог бы подумать, что все происшедшее со мной — плод моей разыгравшейся фантазии, если бы не обрывок шнура на поясе. Я инстинктивно взял севернее, и спустя пять часов нашел Клода, Фредерика, Мигеля...

29.

Лес вставал на его пути сплошной стеной, обступал справа и слева и всегда настигал. Покрытые пузырящимся, точно водянка, розоватым лишаем, бурым мхом, похожие на стальные, стволы деревьев у основания, едва выглянув из-за кустарника и травы, множились, точно многоголовая гидра; лианы творили неописуемый хаос; бурелом строил замки; густой пар поднимался с земли, и капли влаги зависали в воздухе; полусумрак, без неба над головой, играл тенями... А ветки вновь и вновь хлестали по лицу, в икры впивались и колючки, и иглы, ноги вязли в рыхлой подстилке, но, когда казалось, что он не бежит, а ползет, смрадное дыхание врагов за спиной ощущалось все явственнее. Чаща расступалась, он вдруг оказывался на какой-то прогалине, солнце слепило глаза, он вбегал в ручей и шел по колено в воде, и рыбу можно было ловить руками, потом — стремительная смена пейзажа — карабкался по скалам, чувствовал, как все труднее дышать, преодолевал крутой склон и внезапно вспоминал о вырванных из черепа глазах, ждал встречи с ними, но на вершине находил альпийский луг — аромат цветов сводил с ума, он падал в траву, ложился на спину и видел над собой весь огромный мир, точно в зеркале, прекрасную планету. Он засыпал, веки его смыкались, но затем чья-то тень заслоняла свет, грозовая туча... "Они рядом!" — ужалила мысль.

Рука скользнула вдоль пояса, но ни пояса, ни кольта, ни какой-либо одежды на нем не оказалось. Он был совершенно голым, и только теперь это понял. Мягкое ласковое прикосновение чьей-то руки, пальцев, к его груди заставили сердце забиться чаще. Он услышал ее запах, почувствовал теплоту тела и губы ее на своем лбу.

"Саша", — произнес он, но, открыв глаза, увидел Катрин.

— У вас все нормально? Я подумала, что у вас жар, — вы бредили...

Он вперил в нее взгляд и ничего не ответил.

— Саша, кто она?

— Его мать, — посмотрел он на сына. — Мы были... Впрочем, это долгая история.

— Разве нам есть куда торопиться? — грустно улыбнулась Катрин.

Ему нравится ее улыбка, — решил он. "Она права, нам некуда торопиться — впереди вечность...".

— Нам все труднее дышать.

— Я обещал вам, что воздуха нам хватит на неделю, а мы протянули в два раза больше. Здешний фильтр не предназначен для подобных случаев. Его задача гораздо скромнее..., — он оборвал свою разговорчивость, ему не свойственную.

— Зато еды нам хватит на месяц... За нами ведь придут?

— Вы о ваших коллегах или о космодесантниках? Я очень на это надеюсь... Крейсер, о котором вы упоминали, с какой целью он пришел к "Леонардо да Винчи"?

— Не знаю. Я всего лишь стюардесса.

— Ему трудно дышать, — глядя на сына, с тревогой повторил Алэн.

— Нет, вам это кажется, — после некоторого раздумья, прислушиваясь к ровному дыханию спящего малыша, сказала Катрин. — К тому же, он спит и, насколько я понимаю, находится под действием наркотиков. Нет, не переживайте, он в более выгодном положении, чем его отец... Вы любите его?

— Он — все, что у меня есть...

"Она славная: вернула мне сына и, по сути, спасла мне жизнь, когда вернулась за мной в ресторан-клуб...", — чувствуя, как накатывается дремота, думал он.

Обычно они говорили мало. А в последние дни спали все чаще и все больше. И даже в редкие часы бодрствования пребывали в каком-то полусонном состоянии.

— Это вы тот человек, который похитил ребенка? — неожиданно спросила Катрин.

Алэн сделал вид, что спит сном глубоким и спокойным.

Харон будто норовистый жеребец, не покорности ради, а лишь скрывая коварство, явил смирение. На какое-то время мы вообще забыли о его характере... Впрочем, разве забыли, если перед глазами каждую ночь стояли Крис, Арно, Алекс?

Через день после того, как я нашел Клода, Мигеля и Фредерика, в десяти километрах условно севернее, с поправкой 10о на запад, мы обнаружили несколько основных модулей платформы. Уцелевшие ее остатки покоились на краю горного плато, вознесшегося над зеленой пустыней на высоту около тысячи метров. И, по сути, весь день мы карабкались по этой отвесной стене. Следуя лишь интуиции. Но удача улыбнулась нам (как хотелось в это верить), и мы снова обрели надежду, что наша миссия не окончится так бесславно.

Шли двенадцатые сутки нашего пребывания на Хароне. Над зеленой пустыней, над плоским, как стол, плато, простиравшемся на несколько километров до следующей стены, высотой в те же тысячу метров, служившей точкой отсчета для следующего плато, за которым где-то была другая, и третья, и десятая стена, и десятое плато, над всей этой странной архитектурой ландшафта вставала ночь, как обычно, в неподвижной своей мертвой тишине, теплая и слепая. Лагерь спал. Фредерик — в медицинской капсуле; ему вживили глаза и пытались нарастить хрусталик; Мигель — в кресле, забывшись за бутылкой виски (я знал, что утром он будет глотать стимуляторы, а вечером опять возьмет тюбик с концентрированным виски, стакан воды, смеситель, опять наполнит порожнюю бутылку огненной водой и пошлет все в чертям). Спал и Клод. Беспокойно. Я догадывался, уже тогда догадывался, что с ним не все в порядке.

Мы вернули себе лагерь, но стали столь же беззащитными, как древний человек в диком, жестоком, первозданном мире. Может быть, я преувеличиваю... У нас ведь было оружие. Но я говорю о силовом поле, потому что ощущение безопасности у человека давно стало неразрывно связанным с его присутствием. Я думал о нем в то мгновенье, когда увидел приближающийся к нам свет в дали пустыни. Я схватился за фонарь. Луч метнулся в ночь, пробежался по белой, в его рукаве, пыли и скрестился с лучом другим, словно шпага со шпагой...

Вспышка была яркой, резануло глаза. Я открыл их — и тотчас зажмурился. Потом понял, что уснул на вахте, и мне стало не по себе.

"Что это был за свет?" — сразу вспомнил я. Фонарь лежал рядом. Вокруг простиралась черная бездна.

Но, бог мой! В той бесконечности я увидел луч света. Через мгновенье его уже не было...

30.

Десантник, в чьем лице было что-то от грифа-стервятника, подошел к койке, взял лежавшую на ней книгу и прочел вслух:

— Вильям Шекспир. "Гамлет", "Король Лир", "Ромео и Джульетта". Будешь читать, Марк?

— Нет, нет, Борислав, я уже передумал, — с деланным испугом откликнулся похожий на крепыша-бультерьера его товарищ.

— Марк, ну, ты идешь?! — недовольно позвал его кто-то из двух собравшихся играть в покер космодесантников. Марк тотчас подошел к их столу, поудобнее за ним уселся и, уже взяв колоду, тасуя карты, продолжил начатый с Бориславом разговор, не обращая внимания на то, что их теперь разделяло два ряда коек в два этажа.

— На самом деле, меня забавляет это твое чтение, Борис. Ну, сразился бы с Джо или Бобом в "Армагеддон", ну, спустил бы сотню-другую с нами, куда тебе столько денег; поверишь ли, я даже уступил бы тебе на вечер Лиззи... если бы, понятно, она согласилась, но все свободное время пыхтеть за книгой... Вообще-то, я думал, их и не издают уже...

— Ты неправ, Марк, — заметил отличавшийся весьма длинным носом на плоском лице его напарник справа. — Мы за месяц не прогоняем в покер столько, сколько стоит настоящая книга.

— Если бы у Бориса не было богатого папаши, черта с два он тратился бы на эти реликвии, — скривив рот, проворчал третий игрок — в возрасте, большеголовый, с высокими залысинами и искусственным левым глазом, неморгающе вперившемся в карты. — ...Не везет мне, черт побери...

— У меня отличный слух, Гейдер, — отозвался на "богатого папашу" Борислав, забираясь на верхнюю койку и беря в руки Шекспира.

— А у меня крепкие кулаки, — гаркнул в ответ игрок, — ...щенок.

— Кончай, Лео, — усмехнулся Марк, похлопывая взорвавшегося десантника по плечу.

— Отвали, — вдруг оттолкнул его Лео Гейдер, — думаешь, ты лучше его?! Ты думаешь, если дуришь меня в карты, то это дает тебе право снисходительно бить меня по плечу?!

Лео сорвался с места с очевидным намерением схватить Марка за грудки, но его соперник увернулся, сам, в свою очередь, оказался на ногах, а позади него падал стул...

Когда двое космодесантников встали друг против друга, молодой — с ухмылкой, старый — с перекошенным от злобы лицом, люк к кубрике ушел в стену, и на пороге возник офицер службы безопасности.

— Что здесь происходит, господа? — спросил он, вонзая взгляд попеременно то в одного, то в другого своего подчиненного.

Лейтенант Мо Лау был китайцем, но марсианского происхождения, и только поэтому, вопреки родовому древу, при типичной внешности азиата он был почти трехметрового роста. Лау боялись; но отнюдь не его ставшая "притчей во языцах" молниеносная реакция в какой-нибудь схватке была тому причиной, нет, он расправлялся с солдатами рапортами, и их вышибали из космического десанта на веки вечные.

Солдаты вытянулись по стойке "смирно".

— Я вижу, лень, господа, не лучший союзник в ратном деле.

Лау прошел к столу, взял карты Марка, посмотрел их и бросил открытыми.

— Кажется, вы выиграли, Марк...

— Он шулер, сэр, — процедил сквозь зубы Лео.

— Ай-яй-яй, — иронично ответил на это Лау, опускаясь на стул. — Борислав, подойдите к нам, будьте так любезны.

Борислав не заставил себя ждать. Офицер, видя, как он встал рядом с Марком, едва заметно ему кивнул, но затем со скучающим видом взял в руки карты и, кажется, принялся забавлять себя тем, что угадывал вытянутую из колоды дамы пик. Угадывал. Тасовал колоду. И снова вытягивал именно даму пик, где бы она ни пряталась.

— Я бы сыграл с вами, сэр, — заметил Марк...

— Вы проиграете, мой друг...

Лау держал паузу. Он ждал кого-то еще.

Наконец люк вновь ушел в стену кубрика, впуская двух близнецов — два черных одинаковых портрета. Они были самыми низкорослыми из всех, кто здесь собрался, и самыми широкими, и у каждого в ухе болталась золотая серьга. Один из них выдвинулся вперед и, отдав честь, отрапортовал: "Господин лейтенант, сержант Боб Санитто прибыл по вашему приказанию".

— Так вот, господа, — выпрямившись, заговорил Мо Лау. — дабы избавить вас от мук раздумий — чем бы занять ваше бренное тело и неуемный дух в свободное время — я решил предложить вам экскурсию... через двадцать семь минут мы будем находиться в непосредственной близости от звездолета "Леонардо да Винчи". Вашему отделению, сержант, — Мо Лау посмотрел на Боба Санитто, — надлежит провести разведку.

— Какие-то особые условия или наши особые заслуги? — вставил Марк.

— Когда вернетесь, тогда и посмотрим, — осклабился Лау. — Звездолет расстыкован на модули и находится в дрейфе уже две недели. Мы даже не знаем, почему это произошло. Ко всему прочему, наше время ограничено. Мы должны покинуть этот район: через шесть часов здесь будет газовое облако с температурой до трех тысяч градусов по Фаренгейту... Следовательно, на разведку ровно шестьдесят минут.

— Они живы, сэр? — спросил Борислав.

— Не уверен...

Лада Корнуэлл проснулась в паническом страхе, что проспала самое интересное — момент приближения крейсера к терпящему бедствие пассажирскому звездолету. Приводить себя в порядок времени не было. Она на скорую руку прыснула в лицо "мгновенной красотой", застегнула комбинезон и помчалась по переходам крейсера к Центральному пульту.

За те три или четыре минуты, пока она миновала все лестницы и лифты на пути к головной части космического корабля, "мгновенная красота" нарисовала премиленькое личико с румяными щечками, черными нитками бровей, длинными ресницами, подведенными глазами и пурпурно-красным ртом. Проскочив мимо козырнувшего ей у входа охранника, Лада влетела, будто вихрь, в командный пункт, взглядом успела найти зеркало, глянула в него, в сотый раз зареклась пользоваться моментальной косметикой и закончила движение в кресле справа от командира крейсера Карла Ханке.

Командор был немолод, жилист и среднего роста; ни шириной плеч, ни объемом бицепса или трицепса он не отличался — для космодесантника в какой-то мере это было редкостью. У него были европейского типа серые и большие глаза; щеки впали двумя оврагами; хрящеватый и немного искривленный нос хранил черную отметину глубокого шрама в верхней части — десятки раз он мог заделать у врача-косметолога эту дыру на переносице, но всегда полагал, что это не иначе как пустая трата времени.

К Ладе Корнуэлл он относился спокойно, как к неизбежному злу, с которым лучше мириться и которому стоит ради собственного благополучия во всем ему потакать. На ее счет у него были вполне четкие инструкции вышестоящего начальства: "обеспечить работу прессы" — фраза, сказанная с сильным чувством и некоторым нажимом на первом слове. Ханке, надо заметить, обеспечивал.

— Вы опоздали, мисс, — хмуро посмотрел он на нее.

— Надеюсь, вы не начали без меня?

Ханке, слыша такое, только хмыкнул.

"Пошли зонды", — скомандовал он.

Лада обернулась, нашла глазами занятого аппаратурой оператора.

— Хэлло, Стив! Как у нас дела?

— О'кей, Лада. Наши зонды уже внутри нескольких модулей звездолета.

— А мы раньше! — снова обращаясь к командору, совсем по-детски обрадовавшись, рассмеялась Лада.

Ханке стерпел и это.

"Сканируем".

"Минутная готовность! Отсчет!"

"Пошли разведчики!"

"Минутная готовность! Отсчет!"

Лада оставила на время свое кресло и устроилась около Стива. На миниатюрном голографическом панно перед ними появлялись первые картинки.

— Ты записываешь?

— С первой секунды.

— Какой это модуль?

— Пассажирский. Ресторан-клуб.

— Боже, какие виды! Это сенсация!.. Направь зонд поглубже...

— Посмотри, вход в пассажирский блок открыт.

— Вижу. Вот они, капсулы! Отлично. Веди зонды, а я к Ханке — сейчас разведчики должны выйти на связь.

Шестеро космодесантников тем временем приблизились к модулю "А". Ханке, следивший за ними и по экрану внешнего обзора, и по скорректированному зондами голографическому изображению с фигурками людей в масштабе 1х43, словно живыми, неожиданно очень громко, на весь командный пункт, позвал лейтенанта Мо Лау. Тот встал перед ним навытяжку через секунду.

— Почему они? Почему именно это отделение?

— Они — лучшие, сэр!

— Лейтенант, я ведь предупреждал вас! Не так ли? ...Молите бога, Мо Лау, чтобы со Стравинским ничего не случилось.

Борислав был первым у переходного отсека модуля "А". За ним в жерло стыковочного аппарата проплыли Марк и Боб Санитто. Трое других космодесантников остались на поверхности модуля.

Сиявший оком циклопа матово-белый защитный экран аварийного пульта поддался без труда и исчез в теле люка. Борислав нашел красную клавишу, вдавил ее до упора, но люк, разорвавшись посередине надвое, открылся только наполовину. Зажглось утробно-белое освещение шлюза.

Борислав перенес себя внутрь двумя гигантскими шагами, Марк — включив на секунду реверс, точно завидевшая легкую добычу акула-убийца, Боб — не торопясь, сначала внимательно исследовав стенки камеры ("привязанный" к нему зонд — светящийся с тонкими иглами шар размером с добрый увесистый кулак), юркнул следом.

"База, подтвердите данные сканирования", — обратился к крейсеру сержант.

"Подтверждаю. Сканер людей не обнаружил. Вероятность ошибки 2%", — ответил оператор.

Разведчики вскрыли второй защитный экран аварийной системы управления: через три минуты в камере стабилизировалось давление. Они вручную отвинтили следующий люк, проникли в рукав пятиметровой длины и в конце его тем же способом открыли последний люк.

"Мы в ЦУПе, база".

Рваные раны на экране внешнего обзора и глубокие шрамы пульта в нескольких местах с вывернутыми наружу внутренностями: бионачинкой, стекловолокном и микропроцессорами, и разбросанные повсюду, поломанные, обрезанные, оплавленные кресла, и, в самом центре, — огромная дыра в полу, в которую был виден серебристый наполнитель электронного мозга, — все свидетельствовало здесь о жестоком бое, когда стреляли из кольтов и лазерного оружия, беспорядочно, наугад, в панике или страхе, или в последней надежде, или в отчаянии. Не было только трупов.

"Здесь был настоящий ад!" — вырвалось у Борислава.

"А потом кто-то занялся каннибализмом. Похоронил в своем чреве весь экипаж с потрохами и отвалил куда подальше...", — зло-иронично заметил, в свою очередь, Марк.

"Не засорять эфир, — вмешался сержант, но затем сам не удержался от комментариев. — ...может быть, они друг друга постреляли?"

"Или один всех, а потом сам себя. В общем, чудесно...", — подхватил Марк.

"Не засоряйте эфир, сержант! — услышали все голос лейтенанта. — Оставьте в ЦУПе двоих. Пусть займутся черным ящиком и попытаются войти в электронный мозг — в нем могла остаться часть информации... — и проверьте тщательнее левое крыло ЦУПа".

В левом крыле аварийное освещение отсутствовало вовсе. Сюда, по знаку Санитто, двинулся Борислав, скрылся в тени и пропал.

Его исчезновение вряд ли заметили бы так скоро, если бы Боб Санитто, собравшись уходить и посмотрев на часы, не сказал: " За старшего Борис!". Но Борислав молчал.

Марк, только что находившийся у пульта, приблизился к Бобу с немым вопросом в глазах, рука потянулась к нейтронному ружью. Сержант остановил его: "Нет".

"База, как меня слышишь?! База!!!

"Борис!"

Ни база, ни десантник не отвечали.

Марк вдруг коснулся плеча Боба, стараясь привлечь его внимание.

— Что со связью, Лау? — спросил командор.

— Пытаюсь выяснить, сэр.

На огромном голографическом панно перед командором было четыре зоны наблюдения: общий план разделенного на модули "Леонардо да Винчи" — в верхнем правом углу; из него же вырастающий, более крупным планом, попеременно тот или иной модуль — в верхнем левом углу; в нижнем правом был виден модуль "А" снаружи; и в центре крупным планом разворачивался зал ЦУПа, где десантники в скафандрах все ближе подбирались к серому расплывчатому пятну сумерек левого крыла.

Две минуты назад они словно онемели.

Лада Корнуэлл, широко раскрытыми глазами наблюдавшая за всем, что происходило внутри и снаружи модуля "А", кошачьей походкой попятилась к оператору и тихо с ним заговорила.

"Где наши игрушки?"

"У каждого на поясе, — зашептал Стив. — Но если я настрою зонд на прием изображения с них, то придется надолго пожертвовать видом снаружи...".

"Плевать. Потом перепишем картинку с крейсерских зондов. Там что-то происходит. Мне нужен тот десантник, что скрылся в тени".

"Уже...", — кивнул Стив.

Оба "прилипли" к своему монитору, оба почти одновременно произнесли:

"Что это?! Черт возьми!"

Они видели только яркое серебристое свечение.

31.

— На что вы надеялись? — Катрин говорила вполголоса или почти шепотом, смотря не на Алэна, а в сторону люка.

Он проследил этот взгляд и ответил:

— А вы сейчас?

— Нет, правда... У вас не было шансов уйти незамеченным, и если бы вас не взял летевший к нам крейсер, вас взяли бы при высадке в порту Антарекса. Может быть, вы собирались захватить "Леонардо да Винчи"? Но что дальше? Харон? Да вас арестовало и выдало бы любое правительство...

— Итак, крейсер шел за мной...

— Я вам говорила — не знаю. Но думаю, что да.

— Харон — молодая планета, а, следовательно, в течение еще как минимум одного поколения ее эмиграционная служба будет оставаться благосклонной ко всем, кто намерен связать с ней свою жизнь. Так или иначе, а это осмысленная необходимость — дать приют всем, кто бежит от зажравшегося мира в неизведанное. Отверженные, авантюристы, преступники — чем не источник людских ресурсов для молодых колоний. Вероятно, правительство Харона дало бы санкцию на мой арест или, уж по крайней мере, разрешило бы ищейкам из межгалактической службы безопасности самолично надеть на меня наручники. Но в первом случае никто на практике не пошевелил бы и пальцем, чтобы исполнить приговор, а во втором... Я знаю Харон, как никто другой. Меня бы не достали.

— Наверное, это очень небезопасно — жить в молодой колонии среди вседозволенности и беззакония?

— Ошибаетесь, мисс. Человеческая жизнь и закон там стоят намного дороже, чем на Земле или на Антарексе. Если хотите, это своего рода исправительная колония, без шансов на то, что вы останетесь "плохим". Уничтожьте вы где угодно хоть целый город, но покайтесь — и вам простят. Но не дай вам бог вернуться к прежнему здесь.

— Делайте что хотите, но не у себя дома?

— До определенной степени. Пока это не несет угрозу интересам колонии. Кто, например, будет торговать с теми, кто дает прибежище пиратам или покушается на святое — сбывает генофонд?

— То есть, похитить с другой планеты ребенка — это, по вашим меркам, и не преступление?

— Я лишь возвращаю его домой.

— Почему я слышала, что вы ему не отец?

— Потому что его отец скончался... и я отправился за ним на Землю, потому что я его отец...

Харон точно затаился. Опасность стала стерегущей тенью, как миг — неуловимой, как смерть — неосязаемой, как страх — слишком явной, чтоб ею пренебрегать. Харон позволил заглянуть ему в лицо. Он вышел на солнечный свет, на открытое пространство, словно бросая нам вызов. Он казался неискренним, а выбора не было.

Его зеленая пыль меня уже не пугала. Я сроднился с ней. И порой завороженно глядел, как ночью маленькая воронка, будто капкан муравьиного льва, за считанные минуты превращается в огромную котловину, где все оживает с приходом дня, где всегда зловеще сияет одинокий голубой глаз водоема, бездонного колодца, где я не мог не искать, хотя бы глазами Арно, зная, что напрасно, зная, что себя обманываю. Котловина исчезала через трое суток, и пыль оставалась надгробной плитой.

Зеленая пустыня, похороненные в ней оазисы, зеркальные скалы и горное плато... Харон до какого-то дня мог показаться удивительно однообразным, как лунный пейзаж... До того дня, пока... А началось все ночью...

— Я убил его..., — глухо произнес Клод, и я не сразу понял — бредит он, говорит ли во сне или пытается, будучи в здравом уме, в чем-то признаться мне.

— Клод..., — позвал я.

Платформа тонула в сумерках, и только белый свет широкой полосой по периметру отделял нас от всего Харона. Капсулы Мигеля, Клода и Фредерика чернели силуэтами и казались со стороны древнеегипетскими саркофагами, что обнаружила при раскопках археологическая экспедиция. И, казалось, призраки оживали.

Клод медленно поднялся, но замер, оставаясь в капсуле. Я снова окликнул его.

"Я убил его...", — повторил он отчетливее.

Я не спал, я стоял на вахте, вернее будет сказано, полулежал, полусидел в кресле дежурного у единственного уцелевшего монитора... Он не слышал меня или слышать не хотел. Я подошел к нему, увидел, что глаза его открыты. ...Я путаюсь. Его глаза распахнулись, едва я оказался рядом. Он вдруг глянул на меня и совершенно дико улыбнулся. От неожиданности я скривил рот в ответной улыбке.

— Знаешь, я нашел здесь лес...

Вернувшись предыдущим вечером из разведывательного полета, он не сделал доклада на этот счет — он тогда вообще ушел от разговора, сказав коротко: "Все, как обычно: зеленая пыль и еще раз пыль...".

— Где? — спросил я. Его сообщение мало походило на правду. У нас были десятки тысяч минут слежения на этой планете, мы налетали сотни часов на запад, восток, север и юг, и никогда мы не видели ничего похожего на то, о чем он сейчас свидетельствовал...

"Где?" — спросил я.

Он не ответил. Я повторил вопрос. Он промолчал. И вдруг я понял, что Клод спит. Спит с открытыми глазами. Спит и говорит со мной во сне.

"Он хитрит... Хитрит...", — ужом пробралась в мозг странная холодно-скользкая мысль.

А Клода будто прорвало: он говорил сначала шепотом, потом голос его набрал силу, потом слился в единоутробный непередаваемо-тяжелый монотонный гул часто бьющегося о наковальню молота. Но это были лишь обрывки фраз его несостоявшихся мыслей или давних воспоминаний и боль, троекратная, через все слова.

Я отступил к медицинской капсуле. Я старался не делать резких движений, будто бы Клод мог что-нибудь увидеть и заподозрить. На ощупь нашел боковой пенал, в нем сверху лежал шприц с успокоительным. Через минуту я уже коснулся иголкой его тела. Клод, кажется, на миг проснулся, глянул на меня недоуменно, и медленно опустился на ложе. Еще через минуту он крепко спал.

Не знаю почему, но я никому ничего не рассказал о событиях этой ночи: ни о скрестившихся в ночной дали двух лучах, ни о том, как повел себя во сне Клод, лишь отметив для себя его утреннюю бледность и некоторую рассеянность, если не сказать больше.

После завтрака мы, по обыкновению, провели рекогносцировку. Фредерик уже приходил в норму. Мы отчасти теперь могли положиться на него, оставляя в лагере. К тому же недалеко был Мигель, на его плечи в этот раз легла муторная, всеми нелюбимая работа: он должен был заняться бурением. Я отправлялся в пустыню, Клод — в сторону плато. И он, и я должны были покрыть до 1000 км, прежде чем вернуться на базу. "Но почему он был столь неуступчив, когда определялись маршруты?" — спрашивал я себя, и тотчас после нашего непродолжительного совещания и много позже, когда, набрав высоту, уносился от платформы со скоростью 200 км/час".

"Алэн, ты сегодня работаешь на северном и южном направлениях", — говорил он.

"По чести сказать, меня стала утомлять пустыня, Клод...", — посетовал я, без тени мысли что-либо менять. Он должен был либо свести мои слова к шутке, либо, если он воспринял их всерьез, попытаться объяснить целесообразность своего решения.

"Тебе надо углубиться в эти крайние сектора", — проигнорировав мое шутливое, но, по сути, не лишенное смысла недовольство, произнес Клод, показывая мне на зависшей в воздухе виртуальной карте два темных пятна.

"Клод, у Алэна это десятый полет в пустыню, — вмешался Мигель. — Плюс твои четыре и мои восемь. Данных вполне достаточно. Есть невыясненные моменты, но в целом мы обследовали 80% допустимой зоны. С плато дело обстоит иначе...".

Он не дослушал Мигеля — почти оборвал его: "Тебе следует пройти отметку десять тысяч...".

"Я вчера прошел десять тысяч...", — ответил Мигель.

"Разве?" — сказал он.

Возникла пауза. Клод был страшим в команде. И ошибался. Грубо. Непозволительно. Это было первым звонком. У разведчиков главенствовал закон волчьей стаи, с той лишь разницей, что оступившегося вожака не убивали, а понижали в ранге.

"Разве?" — сказал он и произнес очень твердо: "Более не углубляться. Наметь три-четыре новых точки на расстоянии двух-трех километров друг от друга".

"Первое: у нас охвачено на плато только 20%, — совершенно жестко сказал Мигель. — Второе: мы не можем останавливаться на отметке 10 тысяч — этого просто недостаточно".

"Добьем пустыню, бурение около платформы, потом переключимся на плато...", — поставил точку в споре Клод, никого не услышав.

Тогда это сошло ему с рук.

Мы поднимались с мест, налаживали ранцы и зонды, Фредерик пытался острить, его поддержал Мигель, оба они рассмеялись; я улыбался, а в ушах стоял особенно глухой голос Клода. Я вспомнил ночь. Его монолог. И его признание...

Ранец едва не соскользнул со спины, так стремительно я повернул назад, через голову, в мертвом пике, потом вышел из него и, не обращая внимания на голос Фредерика, спрашивавшего меня, не потерял ли я ориентацию, выверил курс на радиомаяк Клода, погасив при этом свой... Теперь Фредерик мог только наблюдать за мной через зонд. Меня это устраивало.

Я набрал прежнюю высоту и увеличил скорость до трехсот...

32.

Боб, повернувшись к Марку, увидел сквозь стекло скафандра его беззвучно шевелящиеся губы, прочел по ним: "Связи нет". Кивнул в ответ. Значит, все дело было в связи. Быть может, только поэтому они потеряли Борислава и базу. Жестом показал Марку: "Следуй за мной".

Они вступили в затаившийся в левом крыле ЦУПа мрак, в скафандрах автоматически сработал прибор ночного видения — тьма вывернулась наизнанку — силуэт человека в двух шагах развалился надвое и тут же остался в одиночестве...

В следующую секунду Боб столкнулся с Бориславом, схватил его за руку и потащил назад.

Связь возобновилась так же внезапно как и пропала.

"Черт возьми, что это было?" — воскликнул Боб.

"Мне показалось, вы не слышали меня", — сказал Борислав.

"Марк, ты видел это?"

"Что?"

"Отходим, мне это не нравится...".

"Сержант, там ничего и никого нет. Правда, мрак кромешный", — успокаивающе произнес Борислав.

Послышался голос Мо Лау:

"Сержант, мы не исключаем, что потеря связи — техническая проблема. Далее действуйте по плану. Не теряйте понапрасну времени".

На крейсере же, но несколько позже, Ханке спрашивал лейтенанта:

"Как это могло произойти?"

"Возможно, связь экранировал разрушенный наполнитель электронного мозга "Леонардо да Винчи". Его защитные экраны частично разрушены, и он реагирует на любые электромагнитные волны. Отсюда и сбои".

Обнаружить "черный ящик" и "войти" в электронный мозг было поручено Марку и Бориславу. Сопроводив прощание напутствием держаться вместе, Боб Санитто покинул ЦУП.

Космодесантники снаружи знали о временной потере связи, а также о том, что все благополучно разрешилось. Никто не тратил слов впустую и, тем не менее, сержанта встречали, окружив плотным кольцом. Он развел руками: "все нормально", "работаем", — заговорил:

"Действуем, как на учениях: направление на модуль "D", ориентир — сигнальные огни стыковочного аппарата, реверс — 200, дистанция — до пяти метров, дальше — свободное плавание...".

Все три люка, камера и рукав переходного отсека пассажирского модуля были открыты настежь. Они проникли в ресторан-клуб — в центре его зависли два зонда, опередившие их на четверть часа, два светящихся ежа — службы безопасности и телекомпании "Си-Эн-Си", — потом разделились на пары. Красноватый свет был призрачным, и такими же были тени: Боба и Андрея, ушедших влево; Ливерпуля и Лео — у правой стены. В какой-то момент Бобу даже показалось, что теней больше, чем могло бы быть. Он двинулся к ближайшей из них — своей ли, чужой — она не шевельнулась; вручную переключился на "ночное видение" — и тотчас запросил базу:

"...вижу человека в скафандре. Рядом второй".

Справа эхом отозвался Лео:

"Еще один... в коматозном состоянии".

Почти сразу Боб нашел индикаторы на обоих скафандрах, сверился с их показаниями и лишь повторил диагноз.

На связь вышел Ханке.

"Не ждем! Спасательные капсулы к ним, и четверых десантников".

Разведка продолжала движение.

"Мы внутри пассажирского блока", — докладывал Боб. — Доступ свободный".

"Поторапливайтесь, поторапливайтесь, господа", — подгонял лейтенант.

"Что с пассажирами?" — спрашивал командор.

"Ближайшие два ряда капсул пустые, — отвечал Боб Санитто. — В следующих... Думаю, они все здесь. Около ста пятидесяти человек. Глубокий анабиоз".

Командор обратился к Мо Лау:

"Сколько времени понадобиться нам на эвакуацию всех пассажиров?"

"Возможно, больше, чем у нас есть, сэр".

"Просчитайте, все варианты...".

Видимый в широких и узких трещинах пола серебристый наполнитель был, по сути, активной массой электронного мозга "Леонардо да Винчи": в ней копилась информация и отслеживались логические цепочки, в ней вершилось чудо осмысления выбора, и лишь благодаря ей мозг был... почти живым, неподвластным, быть может, только чувствам. Но, как и любой другой созданный человеком биотехнологический продукт, серебристый наполнитель требовал определенного обхождения.

Функционировавший при температуре абсолютный нуль градусов, при обязательной подпитке газово-активной средой, и имевший трехсотлетний запас прочности, он, получив самую незначительную "рану", разрушался полностью или частично без шансов на реабилитацию. В случае же с "Леонардо да Винчи" речь шла о нарушении герметичности зоны электронного мозга — для него это было сродни клинической смерти.

Чтобы считать с его "живых" участков сохранившуюся на уровне памяти информацию, их требовалось сначала найти. Работа эта была ювелирная и муторная. Зонд, внешне очень напоминавший человеческий волос, входил в наполнитель, в его резиноподобную снаружи и рыхлую внутри массу и, ведомый оператором, пускался в бесконечно-извилистый и небезопасный путь. Зонд мог сгореть сам, а мог по связи передать отрицательный заряд человеку; оператор с помощью системы слежения (без труда подключавшейся непосредственно к шлему скафандра), управлявший им в виртуальной действительности, рисковал, таким образом, не меньше, чем окажись он под перекрестным огнем из бластеров, но уже в реальном мире.

Поиск "черного ящика" (своего рода опухоли в том же наполнителе) осуществлялся аналогично, с той разницей, что в случае положительного результата находку удаляли оперативным путем.

Разведчики работали по очереди, сменяясь через каждые две-три минуты, так велико было психотропное напряжение.

"Пройди глубже и просмотри крайние в секторе "D-S" каналы, похоже, там что-то есть", — передавая во время очередной вахты систему слежения, предложил Борислав.

Марк только спросил с кривой улыбкой: "Как там, весело?". Датчики припали к шлему, плоский монитор опустился занавесом на стекло скафандра, затем модуль, заблокировав на внешнее восприятие человеческий мозг, активировал электромагнитное поле...

Борислав поднялся из кресла. У него было время размяться. Но, сделав всего несколько шагов, он вдруг понял, что движется к левому крылу, где не было аварийного освещения и по-прежнему черным лесом стояли непроглядные сумерки. Ему даже почудилось, что лес стал ближе, и, лишь представив себя снова в нем, он почувствовал странный дискомфорт.

"Что же все-таки тогда произошло?" — вдруг спросил он себя. И пришедший ответ его смутил: он ясно помнил, как исчезли красноватые блики и сгустилась ночь... и затем, как, столкнувшись с Бобом, он повернул назад. "Но сколько времени прошло между этими двумя событиями?" Очень смутно он помнил и то, как звал Боба и Марка.

"Я звал их на помощь?"

Его окликнул Марк:

"Смени меня... Ты был прав. Мне удалось кое-что вытащить. Но будь осторожен. Мне не нравится плотность. Она увеличилась...

"На этой глубине? — удивился Борислав, — каверна?"

"Готов поспорить, что да. И, судя по восходящим связям, в этом месте был "черный ящик". Если это так, то его удалили до нас".

Система слежения опять перешла из рук в руки. Борислав вошел в электронный мозг... Мрак, вспоротый тысячами молний, мгновенно преобразившийся в синеву неба, внезапно возникшие перистые облака, за ними замелькавшие люди, звезды, интерьеры... — несколько секунд. Потом мрак и разившие его молнии вернулись. Из тысячи огненных стрел в зонд ударила одна. Борислав на мгновенье ослеп, но какой-то тумблер в его голове щелкнул, какая-то стена ушла в сторону, какой-то темный уголок ...его собственного мозга осветило солнце. Он увидел себя в ЦУПе, в левом крыле, пятнадцать минут назад.

Марк, сменившись, так и остался в кресле, только закрыл глаза.

— Нет, ты не понимаешь, дорогой мой Борислав, сколько очарования можно найти в пустом времяпрепровождении. Нельзя жить в постоянном напряжении. Типичный пример — то, чем мы сейчас занимаемся. Сколько выдержит твой или мой мозг за один заход? Пять минут — и можно отправлять тебя или меня... Нет, нет, меня от подобного казуса увольте... Так вот, можно отправлять тебя в реабилитационный центр. Но, как известно, тяжелые психические расстройства да два-три десятка экзотических болезней типа "червей Мортакса" — это то, что пока не лечится...

Марк говорил с Бориславом смеясь, зная, что тот его не слышит, и потому с тайным, каким-то мстительным чувством; не слышала его и база, так как он перешел на ближнюю связь, и это тоже доставляло ему удовольствие.

— ...но умение расслабиться, дорогой мой друг, это тоже своего рода талант. Ты не представляешь, сколько наслаждения доставляет мне выигрыш в сотню-другую у этого мастодонта Лео. Он, несомненно, догадывается о том, с чем имеет дело, но ни сном, ни духом — в каких масштабах... Это даже не игра, это — феерия! Кстати, если не ошибаюсь, я не отдал ему ни одной партии и не отдам, принципиально. При этом он ни разу не поймал меня на "горячем". Заметь, ни разу... Вот, где отдых, вот, когда я веселюсь и живу всеми фибрами моей неуемной души... Богатой, жутко богатой внутренне, Борислав. И, поверишь, я чувствую себя филантропом. И Лео, и Ливерпуль — мои товарищи, так почему не доставить им толику счастья от игры? В конце концов не ради же денег они садятся со мной играть... Или Лиззи, можно сказать, звезда моего сердца...

Марк оборвал себя на полуслове, когда его уколола мысль, что пауза затянулась. Его глаза открылись. Рискуя причинить напарнику вред, он сорвал с него систему слежения.

"Борислав! Борислав!" — кричал он в эфир.

Черный лес слева, непроницаемая стена — вдруг шагнули к ним, лампы аварийного освещения погасли одна за другой. ЦУП поглотила тьма.

Когда лейтенант Мо Лау подошел к командору с докладом, тот разговаривал с Ладой Корнуэлл, впервые за время полета позволив себе менторский тон:

— Миледи, а по какому праву, спрашиваю я вас, вы предприняли этот шаг? Это, по меньшей мере, незаконно!

Журналистка не смутилась:

— Бросьте, командор, вся моя вина в том, что я не спросила вашего разрешения, и только. Но неужто вы отказали бы мне...

— Я не исключаю, что это по вашей вине у нас перебои со связью.

— Микрозонды, которые мы приладили к поясам ваших десантников, к вашему сведению, не могут создавать подобных помех...

Мо Лау негромко сказал в этот момент:

— Сэр, прошу прощения...

— Слушаю вас, лейтенант.

— Я готов предложить вам план транспортировки капсул с пассажирами на крейсер...

— Одну минуту, — кивнул Ханке и нетерпеливо посмотрел на Корнуэлл. — Что-нибудь еще?

— Я же говорю вам: мои микрозонды не передают изображения, а если они не работают, там что-то происходит...

— Довольно, миледи, займитесь своим делом и не путайтесь под ногами, — срываясь на грубость, сказал Ханке.

В их разговор вмешался Мо Лау:

— Если госпожа Корнуэлл обратит внимание на панель перед центральным экраном, то увидит на белом круге шесть датчиков. Они светятся. А это значит, что все шестеро десантников живы и здоровы. Но ради вашего спокойствия... попросите оператора вывести на один из вспомогательных экранов и Марка, и Борислава, находящихся в ЦУПе, сошлитесь на меня...

— О'кей! — согласилась Лада и, обаятельно улыбнувшись лейтенанту и бросив уничижительный взгляд на командора, с видом победителя направилась к оператору.

— Благодарю вас, лейтенант, — с облегчением вздохнул Карл Ханке. — Она меня доконает. К тому же я, кажется, нахамил ей, а это скверно... Ну, рассказывайте, что вы надумали...

— Нам предстоит переправить на крейсер сто пятьдесят восемь капсул. При это мы потратим в среднем по минуте на то, чтобы снять каждую капсулу с "постамента", около пяти минут — чтобы вывести из модуля "D", и те же пять минут понадобятся, чтобы доставить ее в наш багажный отсек. Повторяю, это усредненные данные. Однако, принимая их во внимание, даже мобилизовав всех наших людей, мы не укладываемся в отведенные пять часов.

Почему: во-первых, в этом случае мы сталкиваемся с невозможностью перемещения капсул пакетами; во-вторых, теряем слишком много времени на участке он пассажирского блока до переходного отсека включительно. Предлагаемое решение — нейтронной пушкой вспороть корпус модуля "D" в районе анабиозного зала и вывести капсулы через образовавшуюся брешь.

— Возможные осложнения?

— Я не думаю, что у нас будут проблемы.

— Тогда действуйте.

Лейтенант козырнул, не медля, вышел на связь с "канонирами", дал вводную, предупредив, что на всю операцию он выделяет не более получаса, и уже собирался выйти на связь с Санитто, чтобы предупредить его о предстоящих действиях, как услышал в ушах резкий голос оператора:

— Семнадцатый запрашивает второго.

— Что за срочность, второй?

— Я вывел на вспомогательный экран ЦУП... То есть я не могу его вывести. У нас нет изображения. И они не отвечают. Ни Марк, ни Борислав...

33.

— На сколько времени нам осталось воздуха?

— Не знаю...

— Мне кажется, я не могу дышать... Я делаю вдох и не набираю воздуха. Боже мой, Алэн, я задыхаюсь...

— Катрин!

Лицо молодой женщины как-то очень быстро приобрело синюшный оттенок, удушье обвило ее шею невидимым шарфом, затянуло узел, ее легкие пытались найти последний глоток кислорода, а черпали из грязного колодца томный яд...

Потом она потеряла сознание. Ей казалось, что ее тело растворилось в морской воде; она видела, как солнечные лучи нанизывают на многометровую голубую сверкающую толщу океана, и чувствовала, как легко и свободно ей плыть; она была рыбой, ее жабры вздувались и опадали, и ей было бесстрашно и чудно, она уходила все глубже, пока не исчез последний солнечный шрам, и тогда ее охватила внутренняя дрожь, ее жабры захлопнулись, склеились, вросли в чешую, и со всех сторон ее обступила черная ночь. В это мгновенье она остро поняла одно, самое главное: " Я умерла!"

Но глоток воздуха или яркого света, или колкие брызги разбившейся о мол воды — ее оживили, и Алэн Лаустас, отнимая от женского лица простертые к нему ладони, сказал: "Вот и хорошо...".

— Что со мной случилось?

— Ты внушила себе, что тебе не хватает воздуха. Только внушила.

— Но мне действительно тяжело дышать.

— Но ты ведь дышишь. Потерпи еще немного. Я думаю, за нами скоро придут. Я чувствую это... Сумей дождаться. Очень тебя прошу.

Катрин лежала на ложе, он стоял над ней на коленях, и, неожиданно для него, как, наверное, и для себя самой, она, приподнявшись, потянулась к нему губами. Он безотчетно для себя сделал движение ей навстречу, но раньше, чем они поцеловались, отпрянул, словно испугавшись, что обожжётся.

Алэн встал и отошел в угол каюты, где сел прямо на пол, спиной прислонившись к стене, и прикрыл рукой глаза...

...Лагерь остался позади. Клод уходил на северо-северо-запад, и я заметил, что он снижается. Расстояние между нами было не больше пяти километров. Внезапно он упал к земле, и я перестал слышать его радиомаяк. Это сбило меня с толку. Я набрал высоту и прибавил в скорости. С высоты у меня было больше шансов его обнаружить. Я подумал, что у него могли возникнуть форс-мажорные обстоятельства. Но неожиданно мой собственный ранец превратился не более, чем в балласт. Он "умер" сразу, без предупреждения, как то должно было произойти, и без шансов на реанимацию, по крайней мере, во время полета. Я устремился вниз камнем с отметки сто метров. Ждать приземления было бы нелепо. Я телепортировал себя на поверхность плато, но в следующее мгновенье твердь Харона разверзлась подо мною, и падение продолжилось. Я несся навстречу аду.

Меня ослепил яркий свет. Мимо меня вверх уносились похожие на водоросли растения; они становились все толще, их лес — все гуще. Наконец, падение мое замедлилось, а вскоре прекратилось и вовсе. Я оказался в плену у джунглей Харона. На мое счастье, руки были свободны. Я вытащил кольт и безжалостно рубанул средним уровнем по державшим меня "щупальцам". Рухнув вниз, я пролетел еще метров десять, прежде чем упал на что-то мягкое. В нос ударил смрадный запах. Первый запах на этой планете.

Оказавшись на ногах, я тут же провалился по колено в коричневый ворс. Почва подо мною заходила волнами. Это напоминало болото. Я осторожно сделал шаг, другой. Потом двинулся смелее. Я был словно гостем в пустой квартире, непрошеным, нежеланным гостем, которого никто не встречал; в квартире, где не было ничего, кроме голых стен, совсем крохотной, душной и погруженной в мир тишины, как в бездну. Стены были от меня в десяти шагах, потолок снизу напоминал сырое мясо, пущенное под мясорубку и затем слепленное стойким клеем. Меня поразили правильные прямые углы ячейки, в которой я оказался. Я подошел к живой, казалось, стене "водорослей", раздвинул ее стебли, увидел "комнату", соседнюю, чуть большую ...и в ней Клода.

Клод лежал навзничь, почти скрытый ворсом.

— Алэн, почему вы не отвечаете..., — услышал он и очнулся. — Почему вы не поцеловали меня?

Она смотрела на него с ложа и дерзко, и испуганно... Ей и в самом деле было страшно, что это конец. Она перестала верить, что их спасут.

34.

Четверым разведчикам, находившимся в модуле "D", было приказано немедленно вернуться в ЦУП "Леонардо да Винчи". Датчики показывали, что Марк и Борислав живы, но ни видео-, ни радиосигналы оттуда не поступали. Впрочем, на принятии решения об эвакуации пассажиров со звездолета это никак не отразилось, тем более, что лимит времени диктовал свои условия игры, крейсер залихорадило. Первыми в космос вышли десантники со спасательными капсулами для трех обнаруженных в ресторан-клубе людей в скафандрах; следом за ними устремилась вторая разведгруппа для обследования неохваченных "В" и "С" модулей. В это же время поднятый по тревоге личный состав подразделения десантников готовился к предстоящей экспедиции, а медицинский корпус — к приему тех, кто нуждается в помощи; через несколько минут от военного корабля отделились одна за другой вспомогательные ракеты, которым предстояло развернуть пассажирский модуль "Леонардо да Винчи" под прицел нейтронной пушки, и четыре десятка роботов расчищали от резервного оборудования багажный отсек, выбрасывая все лишнее, точно балласт в бездну...

"Как ты думаешь, у меня получится?" — с живым интересом наблюдая за действиями военных, спрашивала Лада у Стива, в этот момент всецело занятого своими прямыми обязанностями.

"Нет, и лучше бы тебе спросить об этом у командора. А, вообще, ты сошла с ума".

"Мы изнежились. Мы стали сытыми и ленивыми. В том числе и ты, Стив. Роботы, автоматика, дистанционное управление делают за тебя всю черновую работу. Ты забыл, что такое риск, и стал толстокожим, как бегемот".

Стив огрызнулся довольно вяло: "Зрителю, по сути, безразлично, кто и как добывал ту или иную картинку...".

В мыслях же продолжил: "Я тут занят по горло, а ей в голову лезут всякие бредовые идеи". Он вел сейчас двенадцать видеозондов одновременно: семь — на "Леонардо да Винчи" и пять — на крейсере. Напряжение было немыслимое.

"...Ему бы ты себя послушала".

"Ты прав, и поэтому я иду".

Стив недоуменно пожал плечами, а Лада, полная решимости, вышла из ЦУПа.

"Не хватало еще, чтобы она восприняла мои слова как упрек, — продолжал думать о ней Стив. — будем справедливы: если она и хотела кого "завести", то скорее себя, нежели меня".

Однако не прошло и двух минут, может быть, трех, как Лада напомнила о себе и о своем замысле Стиву.

"Алло, Стив", — услышал он неожиданно в эфире и увидел ее на голограмме в переходном модуле, одетую в скафандр. Ее окружали космодесантники. И обратный отсчет на дисплее показывал, сколько осталось секунд до выхода эвакуационной команды в космос.

"Черт ее побери, — выругался Стив. — Какой будет скандал...".

Ханке вывел на центральный экран два видеоряда, заслонив все другие, — модуль "А" — снаружи и внутри, причем второе изображение по-прежнему оставалось лишь ярким серебристым свечением. К командору подошел Мо Лау. "Вспомогательные ракеты выполнили свою задачу, первый этап операции вступал в решающую фазу", — докладывал он. Ханке ответил неопределенным жестом, который мог, например, означать: "Я полагаюсь на вас, лейтенант" или другое: "Не мешайте мне, пожалуйста".

"Первый, седьмой на связи", — обозначил себя в эфире давно ожидаемый командором Боб Санитто. — Мы у ЦУПа!"

Пятнадцать минут назад, едва стало очевидным, что в ЦУПе "Леонардо да Винчи" возникла внештатная ситуация, Ханке сам взялся за ее разрешение, предоставив Мо Лау заниматься только эвакуацией. При этом старший по чину не преминул напомнить младшему, что не сносить тому головы, если что случится с Бориславом...

Борислав Стравинский был его постоянной головной болью. Ханке не однажды мысленно сетовал на судьбу, почему именно его угораздило иметь честь видеть в числе своих десантников сына миллиардера. К тому же, он никогда не забывал о том разговоре, что состоялся с его отцом. Тогда Стравинский-старший специально прилетел на военную базу на Сатурне на собственном крейсере. "Командор, я буду вашим личным другом или личным врагом... Мой сын упрям, но он мой единственный сын. Мне безразлично, будет он продвигаться по службе или нет, но БЕРЕГИТЕ ЕГО...". Папаша проговорил это "берегите его", наверное, раз пять.

"Плевать я хотел на твою дружбу", — не однажды думал потом Ханке. Но быть в один день нелепо и несправедливо разжалованным в рядовые по прошествии сорока лет службы он тоже не хотел.

"Вас понял, двойное сканирование", — отвечал Боб Санитто, и его разведчики разлетелись вокруг модуля "А", чтобы поставить на его корпус микродатчики сканирования. На это ушло около двух минут, еще минуту данные собирались и обрабатывались, и, наконец, результат обозначился на центральном экране в ЦУПе крейсера.

"Вот они", — прошептал Ханке.

Голографическое изображение модуля "А" снаружи стало словно прозрачным, серебристое свечение здесь растаяло, и светлые контуры двух десантников были видны весьма четко.

"Седьмой, они у центрального экрана, у кресла дежурного...", — передал Ханке.

"Первый, вас понял! Пошел один...".

В переходный отсек вступил Лео Гейдер. Через двадцать две секунды он был в ЦУПе.

"Иду на ощупь. Приборы ночного видения ничего не дают. Внешне это похоже на... не знаю, на взвешенную ртуть,... Ничего не видно...".

"Двенадцатый, я первый. Вижу вас. Даю корректировку. Три шага вправо. Прямо. Левее. Еще на шаг... Вы отклонились влево... Хорошо. Прямо...".

"Я двенадцатый, одного нашел. Кажется, это Марк. Он без сознания".

"Вижу... Седьмой, я первый. Одного на входе, остальные в ЦУП... Вытаскивайте оттуда Борислава и Марка, и побыстрее".

Ханке услышал какое-то оживление справа и оглянулся. Канониры дружными аплодисментами встречали свой успех: в корпусе пассажирского модуля зияла огромная дыра.

"Господа, это не цирк!", — перехватив взгляд командора, сделал им замечание Мо Лау и подошел к Ханке: "Сэр, идем с опережением графика. Я отдал приказ выдвигаться к месту сосредоточения эваккоманды. Полагаю, через пятнадцать-двадцать минут мы начнем принимать капсулы с пассажирами".

Ханке в ответ только кивнул, снова переключив внимание на ЦУП "Леонардо да Винчи".

"Седьмой, вызывай первого", — звал его Боб Санитто.

"Говорите, седьмой...".

"Свечение исчезло... Вы это видите, сэр?"

Ханке видел это...

"Оно исчезло, едва мы вошли в него следом за Гейдером. Аварийное освещение полностью вышло из строя...", — возбужденно говорил сержант.

"Седьмой, уводите оттуда ребят. Немедленно, — решительно произнес Ханке, и уже шепотом добавил, — уводите же, черт вас побери...".

Лада Корнуэлл проникла в эваккоманду обманом. Подошла к командору отделения и сказала: "Сержант, командор Ханке приказал вам взять меня с собой на "Леонардо да Винчи".

Сержант был молод и скромен, и, хотя службу знал, на провокацию поддался. Его могло бы извинить только то, что он был поклонником Лады Корнуэлл; увидевши ее однажды на крейсере "в живую", он обмер от восторга; когда же она подошла к нему с требованием взять с собой на задание (к тому же, сославшись на начальство), то счастью его не было границ. Впрочем, он умело скрыл его под суровой маской солдата.

"Порошу вас, мэм, неукоснительно придерживаться моих указаний все то время, пока вы входите в мое отделение".

"Слушаюсь, сержант!" — молодцевато, не скрывая своего удовольствия, откликнулась на эти слова Лада.

"Умеете пользоваться ранцем?"

"Честно говоря, не очень".

Сержант сокрушенно покачал головой и даже проворчал вполголоса: "Навязали вас на мою голову". Сердце же его учащенно билось.

"Вам придется пристегнуться ко мне ремнем".

"Сержант, может быть, мне помочь, мэм..., чтобы не..., так сказать, не мешать вам командовать отделением", — с трудом сдерживая улыбку, но стараясь говорить почтительно, вмешался в их беседу его приятель Максим.

"Всем проверить ранцы. Прекратить разговоры. Макс, это вас тоже касается", — нахмурился сержант.

Лада Корнуэлл улыбнулась.

Стив взял ее изображение в фокус. На фоне развернувшихся работ по демонтажу пассажирских капсул Лада начинала свой репортаж.

"Человек сравнялся могуществом с Богами. Он покорил космос, расстояние и время. И все-таки он по-прежнему смертен... Я веду свой репортаж из пассажирского модуля звездолета "Леонардо да Винчи". Почти три месяца назад этот звездолет с двумястами пассажирами на борту стартовал с Земли в направлении Антарекса. На этом же корабле, по предположению службы безопасности, находился некто Алэн Лаустас — человек, похитивший ребенка у гражданки Земли. Я отправилась столь далеко от дома, чтобы донести до вас, дамы и господа, рассказ о том, как восторжествует закон и справедливость. Но кто мог предположить, что крейсеру, посланному вдогонку за "Леонардо да Винчи", лишь с целью арестовать преступника, придется решать задачи совсем иного характера.

Около двух недель назад с "Леонардо да Винчи" был послан сигнал "SOS". Он был очень непродолжительным и вскоре прекратился. И вот мы здесь. Пассажирский звездолет расстыкован на модули. Экипаж бесследно исчез. Огромные разрушения в Центре Управления Полетом и существуют потери среди пассажиров. Всего, вместе с астронавтами, погибло, по меньшей мере, шестьдесят человек, разумеется, эта цифра требует уточнения.

Однако драматичность ситуации в настоящий момент заключается даже не в том, почему это произошло, а в том, успеет ли крейсер спасти оставшихся в живых пассажиров. Дело в том, что к месту нахождения, увы, более не существующего как космический корабль "Леонардо да Винчи" приближается газовое облако с температурой, на поверхности превышающей 3000 градусов по Фаренгейту. Облако будет здесь через пять часов. Космодесантники предпринимают отчаянные попытки, чтобы уложиться в оставшееся время и переправить на свой корабль и женщин, и детей, и мужчин — всех тех, кто сейчас беспомощно спит в анабиозных капсулах "Леонардо да Винчи"...

"Стив, как? Хорошо?"

"Неплохо...".

"Где еще попробуем. Я думаю взять небольшое интервью у бравого десантника прямо с места событий".

"Лада, похоже, нашли Алэна Лаустаса. Тебя это больше не интересует?"

"Он даже не в анабиозе?"

"Нисколько. Вместе со стюардессой звездолета он находился в одной из кают модуля "С". Там же был и ребенок. Сейчас он на полпути к звездолету".

Десантники появились неожиданно. Как бы их не ждали, все-таки неожиданно. На их лицах, за стеклами скафандров, виднелись ободряющие улыбки, но Катрин разрыдалась. Алэн оставался внешне спокойным, обнял ее за плечи, сказал вполголоса: "Мы должны надеть то снаряжение, что у нас есть. Одевайся, а я пока одену сына...". Речь шла о легких скафандрах, не рассчитанных на длительное пребывание в космосе, однако вполне достаточных для того, чтобы встретить десантников.

Люк вскоре открылся. Воздух из каюты вырвался одним хлопком. Десантники окружили их. После того, как Алэна с сыном на руках и Катрин вывели из модуля, их перепоручили возвращавшейся на крейсер разведгруппе Санитто.

Они были на полпути к военному транспорту, когда Ханке спросил у Мо Лау: "Кто эти двое с "Леонардо да Винчи", установлено?"

Ханке говорил резко, не будучи уверен, что с Бориславом все обошлось. Он все еще нервничал.

35.

Клод лежал на спине, раскинув руки; его глаза пугали белками, грудь была вспорота залпом из кольта, и сквозь дыру размером с его же голову был виден примятый ворс. Но когда я склонился над ним, коснулся тела, то пришел к неожиданному выводу: этот человек умер, по меньшей мере, несколько часов назад. И это мое открытие входило в очевидное противоречие с тем, что было на самом деле... "Или Клод... уже не Клод", — вдруг сказал я себе.

Я почти оттолкнул от себя труп. Встал с колен и огляделся. Что-то словно позвало меня направо. Я прошел до "стены", раздвинул ее стебли и оказался уже в следующей ячейке, только еще большей площади. У противоположной "стены", на этот раз лицом вниз, лежал Клод, у которого не было ничего ниже пояса. Он тоже умер несколько часов назад.

После второй находки я готов был поверить, что останки Клода находятся здесь повсюду. Но я ошибся. Трупов было два. Только два, хотя мне и не стало от этого легче.

Сделав круг, обойдя с десяток, как близнецы, похожих друг на друга ячеек, я вернулся к найденным мною двум телам и оставил возле каждого из них радиомаяк, не будучи, впрочем, уверен, что их сигналы отсюда пробьются в эфир. Затем... затем я отрезал кольтом мизинец от первого тела, упаковал его в герметичный пакет и взял с собой.

Джунгли Харона походили на многоквартирное общежитие или на лабиринт Минотавра; я двигался на северо-запад, ячейки сменяли одна другую, ноги вязли в ворсе, почва играла подо мной периной, но, по сути, пейзаж не претерпевал сколь-нибудь явных изменений. Мой путь в этом направлении продолжался около получаса. Пока...

Шепот, я услышал шепот, затем тихий разговор. Я шагнул в очередную "комнату", сотворенную джунглями Харона, и, видя человека, выхватывающего с пояса кольт и в меня стреляющего, нажал на гашетку. Его не стало. Но только тогда я осознал, что стрелял в собственное отражение. И каменное зеркало, в которое смотрелся весь лес, теперь было изуродовано страшным ожогом.

Я сделал шаг и вновь увидел себя. Но мое отражение вело со мной странную игру. Оно опережало меня, словно прочитывало мои мысли...

36.

С той минуты, когда шлюзы переходного отсека крейсера закрылись за ним, он стал пленником.

То, что это должно было произойти, знали и он, и Катрин — и все-таки арест был неожиданным. Сопровождавшие их от "Леонардо да Винчи" до крейсера десантники, еще мгновенье назад не скрывавшие своей радости, что видят первых спасенных со звездолета людей, вдруг смолкли и отступили. Словно из-под земли, выросли шесть новых лиц — десантников с лазерными самонаводящимися ружьями; один из них отвел Катрин в строну, о чем-то заговорил с ней, она его не слушала, оглядывалась на Алэна; другие его, Алэна Лаустаса, окружили плотным кольцом, и сержант, который был среди них, потребовал передать ему ребенка.

Алэн подчинился. Был спокоен.

Ребенка унесли. С одним из десантников ушла Катрин. А он все еще оставался у переходного отсека.

"Есть, сэр...", — услышал Алэн "своего" сержанта, с кем-то говорившего по радиосвязи. Следующие его слова относились уже к нему: "Пойдемте, сэр. Вас ожидает командор".

Долгий путь коридорами, лестницами и лифтами занял у конвоя и арестованного долгие семь минут.

В центре просторного, со сферической, излучавшей мягкий голубоватый свет, полукруглого зала, куда привели Алэна, ждали то ли доверительного разговора, то ли допроса три черных легких кресла. Командор стоял к вошедшему спиной, у иллюминатора, всматриваясь в его черное око; не поворачиваясь, он произнес:

"Присаживайтесь, г-н Лаустас... Майкл, вы свободны".

Последние слова относились к сержанту; тот козырнул и удалился.

Некоторое время и командор, и Алэн молчали. Наконец, Ханке сказал:

"Если мне не изменяет память, ваше дело значится под номером "А-2701".

"Так точно, сэр".

"Я не смогу передать вам ребенка, Алэн".

"Что изменилось?"

"Черт возьми, и вы спрашиваете у меня, "что изменилось?" Вы же видите, что случилось с "Леонардо да Винчи". Кто мог такое предположить? Ко всему прочему, у меня на борту эта журналистка, будь она неладна. Можете себе представить, что произойдет, если ей станет известна хоть толика нашего плана?"

"Однако все это влияет на него только косвенно. "Надежда" будет в назначенном месте через три дня. И я должен и хочу быть на ней...".

"Мне неприятно вам это говорить, Алэн, но я согласовал с "Ложей" свою позицию. Вернее, я доложил обо всем происшедшем и получил запрет на продолжение операции".

"Сэр, в "Ложе" не подумали, что я могу оставить за собой право решать судьбу моего сына самостоятельно?"

Карл Ханке не успел ему ответить. В зал почти ворвалась Лада Корнуэлл. "Командор, жутко вам благодарна, что не начали без меня", — улыбаясь, сказала она и опустилась в кресло. Только после этого Ханке отошел от иллюминатора и присоединился к Ладе и Алэну.

— Ваше имя Алэн Лаустас, — заговорил он официальным тоном. — Биологический возраст 38 лет. Вы занимаете должность шеф-пилота службы спасения на Хароне. Утром, 12 июля 2998 года, прямым рейсом из Рабле вы прибыли на Землю. Через два часа были в Евросити, где сняли номер в отеле "Космос". По дороге в отель вы посетили оружейный магазин и приобрели кольт образца 2750 года. В течение дня вы дважды связывались с конструкторским бюро компании "NNS". В этой компании работает Александра Лоран. Вам было известно, что ночью, с 12-го на 13-е июля мисс Лоран будет находиться на работе и что няня, которая смотрит за ребенком мисс, уходит до полуночи. Ночью вы проникли в квартиру г-жи Лоран и похитили ее сына. Затем вы нелегально пробрались в космопорт Евросити и улетели рейсом до Антарекса на "Леонардо да Винчи".

— Я нигде не ошибся, г-н Лаустас? Правильно ли я излагаю ваш путь?

Алэн не ответил.

— Знаете, что мне больше всего непонятно в вашей истории, г-н Лаустас? — заговорила Лада Корнуэлл. — Ваша жена оборонила такую фразу, очень странную фразу; когда я спросила ее: "Почему он настаивает, что это его сын?", она сказала: "Я не могу с этим жить...". "Означает ли это, что Вы изменили своему мужу и теперь не можете себе этого простить?" — спросила я. "Нет", — ответила она. — "Я безумно любила своего мужа...".

— Мисс Корнуэлл, я хочу вам напомнить, что вы здесь только слушаете, а вопросы задаю я, — твердо и почти резко произнес Карл Ханке.

— Прошу прощения, — развела руками Лада.

— Г-н Лаустас, — продолжал командор, — я хотел бы знать, были ли у вас сообщники и как должны были развиваться события, не случись на "Леонардо да Винчи" форс-мажорных обстоятельств?

— У меня были сообщники. В том числе они есть и здесь, среди личного состава вверенного вам крейсера...

При этих словах Алэна Лада Корнуэлл от неожиданности присвистнула, а Карл Ханке, изменившись в лице, встал и нервно заходил по залу.

— ...что же касается какого-то плана, его, как такового, не было. Однако...

— Что вы можете сказать о том, что произошло на "Леонардо да Винчи", — перевел разговор в другое русло Карл Ханке.

— Я думаю, что мне известно намного меньше, чем любому астронавту из экипажа "Леонардо да Винчи".

— Ограничим этот список четырьмя особами: номер один — стюардесса, номера со второго по четвертый — в коме. Что с остальными астронавтами и где они, увы, — загадка. Но не думаю, что ошибусь, высказав предположение, что все погибли.

— В таком случае, некоторые факты, о которых я хотел бы вам сообщить, сэр, вряд ли могут быть достоянием прессы.

— Что за лицемерие, — возмутилась Лада.

— Говорите, — досадливо махнул рукой Ханке.

— Вы расшифровали черный ящик?

— Г-н Лаустас! Здесь я задаю вопросы, а вам надлежит давать свидетельские показания.

— Сэр, все, что я хочу, так это помочь вам. Но без вашей воли у меня вряд ли что получится. Именно потому, что прямым свидетелем происшедшего я не был. Повторяю, вы расшифровали черный ящик?

— Согласно последней информации, которой я располагаю, черный ящик был удален... До того, как его пытались забрать десантники крейсера.

— Вы нашли президента Новой Австралии и его охрану?

— Мы приступили к эвакуации капсул из пассажирского блока всего несколько минут назад.

— Они находились в модуле "В".

— Там никого не было.

— Вы нашли зараженные капсулы?

— Зараженные?

— Да, "червями Мортакса".

— Капсулы перемещаются в багажное отделение. Но немедленное обследование начнется позже.

— Его необходимо проводить в шлюзовых камерах.

— На звездолете эпидемия? — тихо сказала Лада.

— С этого началось. Потом была паника. Охранники застрелили какую-то девушку. Об этом я знаю со слов стюардессы. Потом они начали охоту на меня...

— На корабле были террористы "лиги". Возможно, с этим связана смерть девушки; вас также могли по ошибке посчитать за одного из террористов... Однако это не объясняет исчезновения экипажа и части пассажиров.

— Мисс, вы знаете латынь,.. а греческий? — обратился с неожиданным вопросом к журналистке Алэн.

Вопрос не был неожиданным для Карла Ханке. Он насторожился. Алэн дал ему понять, что речь идет об информации, которая могла относиться к файлам с грифом "альфа".

— ..."моменте море", по латыни означает "помни о смерти", — продолжал Алэн.

— Знаете, г-н Лаустас, — скривив губы, с обвинительным уклоном в голосе, медленно заговорила Лада, — у меня почему-то складывается впечатление, что именно вы приложили руку к гибели экипажа "Леонардо да Винчи". Вы преступник, г-н Лаустас. И это написано у вас на лице...

— С меня довольно, мисс, — вдруг веско сказал Ханке. — Вы мешаете мне проводить допрос! ...Мэри!

"Мэри" — было имя электронного сторожа.

"Господин!" — с готовностью отозвался женский либретто.

"Вызови-ка сержанта!"

— Что вы хотите предпринять, сэр? — не на шутку рассердилась Корнуэлл, видя решительность командора.

— Под угрозой физической силы вывести вас отсюда. Если вы, конечно, сами того не сделаете.

— Командор! — взвизгнула Лада, но уже вошел сержант, перехватил взгляд Ханке, посмотрел на репортера и сделал первый шаг. Лада Корнуэлл решила не доводить дело до крайности. Однако за то время, пока она дошла до выхода, пара "ласковых" слов успели все же вырваться с ее уст: "Боже, я не могу поверить! Вас линчуют, командор. И я об этом позабочусь".

— Говорите, — оставшись с Алэном один на один, сказал командор.

— Дело ведь не только в "червях Мортакса", сэр. Даже не столько в них, сколько в президентской охране. Впрочем, не знаю: возможно, все, что я скажу, касается и самого президента. Так или иначе, а охранники его не были гуманоидами. Я стрелял в одного из них почти в упор и уничтожил. А спустя несколько минут увидел его снова. В своем новом качестве он походил на облако, которое пыталось быть похожим на человека, на убитого мною охранника. Мне не составило труда уничтожить одним залпом и облако. Но затем прошло еще меньше времени, и вместо одного облака было уже два. Не знаю, почему они охотились за мной, может быть, действительно приняли за террориста. Но свидетелей своей нечеловеческой сути они не оставляют — это точно. На моих глазах они убили сорок пассажиров. Думаю, и экипаж — их рук дело.

После того, как Алэн замолчал, Ханке, хмурясь и глядя только в пол, долго измерял шагами зал. Затем произнес:

— Алэн, мне придется поместить вас в изолятор первого уровня. Поверьте, ради вас, чтобы вы не наделали глупостей. А проблему с вашим сыном мы решим. Обязательно решим.

Разница между изоляторами первого и второго уровня была существенная. Изолятор первого уровня был отгорожен от внешнего мира силовым электромагнитным полем, исключавшим возможность телепортации.

37.

Я помню зеркало. И странную игру моего отражения. Дальше — густой туман. Телепортировал я себя или случилось со мной чудесное превращение, и естество мое раздвоилось — мне неведомо. Все: и время, и пространство — обрушились в мановение ока. Это была смена декораций. Мгновенная и неожиданная.

Я увидел себя в нашем лагере. Я был один. И лишь зонды, передававшие сюда изо всех самых удаленных уголков Харона информацию, жили прежней размеренной жизнью. Все остальное вокруг изменилось. Мне не понять было, что и как, почему... Я чувствовал это...

Я стоял посередине платформы, недоуменно созерцая предательскую действительность. Небо над горизонтом стало серым — и в следующий миг погасло. Ночь сковала Харон. Платформа ожила по периметру светом...

"Кем я стал? Кем я был?" — спрашивал я себя, заметив много позже, что бессмысленно брожу по кругу. Я заметил это, когда понял, что неотрывно смотрю вдаль, на лучи, скрестившиеся в ночи, точно шпаги. Кто-то шел в мою сторону. Люди.

Смена декораций. Мгновенная, неожиданная, решительная.

Я очнулся в медицинской капсуле. Надо мною склонился Мигель.

"Все повторяется. Бег по кругу", — пронеслось в голове.

"Он пришел в себя", — крикнул кому-то Мигель.

Потом я увидел Клода. Он встал за Мигелем и сказал мне что-то ободряющее.

"Сколько времени я был без сознания? — спросил я. — Что со мной?"

"Неделю назад ты пропал бесследно. Мы искали тебя. Безрезультатно. А когда потеряли всякую надежду, ты объявился сам. Мы нашли тебя в лагере, когда вернулись с очередных поисков".

Я верил им и не верил. Я вспомнил о Клоде и стал искать на поясе то, что принес с собой из каньона, если, конечно, принес... Но карман был пуст.

"Где Фредерик?" — упомянул я имя доктора.

И тут же его увидел.

"Я здесь, Алэн", — сказал он, глядя на меня, как никто другой, с какой-то тайной подозрительной мыслью... Его глаза!!! Они не должны были восстановиться так быстро...

Это было последнее, о чем я успел подумать перед сном, похожим на мучительную и долгую болезнь... Мне снился Харон...

38.

— Сэр, поясните мне, что означает ваше новое распоряжение, — вышел на связь с командором Мо Лау.

— Лейтенант, все капсулы должны проходить предварительный осмотр в шлюзовых камерах. Медиков нацельте на возможность присутствия в капсулах "червей Мортакса".

— Надеюсь, у вас есть на то основания. Поскольку иначе я не знаю, чем оправдать для себя эту задержку во времени. Мы будем терять на каждой капсуле до десяти минут. И весь график летит..., прошу прощения, сэр.

— Я все понимаю, лейтенант. Но пока время у нас есть, мы будем этим заниматься.

— Понял, сэр.

Мо Лау прервал связь. "Ни от кого, кроме Алэна Лаустаса, — думал он, — Карл Ханке получить эту информацию не мог, только с ним он встречался и говорил в последние пятнадцать минут. Но как можно доверять преступнику! Непостижимо!"

Всегда уравновешенный, Мо Лау был взволнован. С одной стороны — приближение "палящей тучи", с другой — приказ командора — могли обречь на смерть едва ли не треть пассажиров "Леонардо да Винчи".

Лейтенант окликнул только что вернувшегося с очередным пакетом капсул сержанта:

— Микки, сколько капсул сейчас в багажном отделе?

— Десять, сэр. Мы сделали две ходки. Третья партия перед шлюзами.

— О'кей! Заводите их. В багажное отделение. Начиная с четвертой партии — до шлюзов.

— Но, сэр...

Мо Лау понимал, что сейчас ему скажет сержант, то же самое, что он говорил Ханке, и поэтому слишком поспешно прервал его:

— Исполняйте приказ. И увеличьте интервал между ходками.

— Есть, сэр.

Известие о том, что пятерых из шести врачей забирают для предварительного осмотра капсул, привело главного врача крейсера в некоторое замешательство. Он немедленно связался с командором.

— Карл, что там за срочность? — обратился он к нему по имени, пользуясь правом старого друга. — У меня здесь пятеро с "Леонардо да Винчи", наши двое и астронавты. И одному мне не справиться. Мы не можем обойтись меньшим количеством медперсонала на осмотре капсул?

— Вряд ли, Жорж. Есть все основания полагать, что на "Леонардо да Винчи" вспыхнула эпидемия Мортакса. Пятеро твоих людей — по одному врачу на каждую капсулу в пакете — позволят до минимума сократить временные издержки. Так что тебе придется попыхтеть самому. Уж справляйся. Отправишь их, свяжись со мной снова. Пока все...

Карл встал из кресла и вернулся к иллюминатору, черному оку.

"...Алэн Лаустас... Едва ли его устроит та ситуация, в которой не учитываются его интересы. Тогда что дальше? Он будет играть по своим правилам? Удержать, объездить его, но как? Обещать — это все, что мне по силам...", — размышлял Ханке.

"Карл...", — услышал он.

Ханке повернулся к возникшему голографическому изображению Жоржа и спросил:

— Что с твоими пациентами? Все настолько серьезно? Борислав тоже...?

— Я, конечно, понимаю, что тебя волнует, прежде всего, он, но все пятеро — и наши десантники, и трое астронавтов "Леонардо да Винчи" — похоже, ели из одной тарелки.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Все пятеро в коме. К этому примешивается странная рефлексия сердечной мышцы: при общем стабильном состоянии сердце вдруг останавливается, но стоит нам приложить минимальные усилия, как ситуация снова нормализуется. Мы "вытаскивали" каждого уже по три раза... У Марка сердце останавливалось даже пять раз. Но перед тем, как ты забрал у меня всех людей, кажется, выяснили, в чем причина рефлексии. В увеличении интенсивности внешнего электромагнитного поля. Сейчас мы изолировали их от всех источников, и, надеюсь, хоть с этой стороны проблем не будет. И еще: я сканировал мозг каждого из этих парней. Он чист. Как у младенца...

— Что с ними произошло? — несколько нервно спросил Ханке.

— Пока не знаю...

— Так просто!

— Карл, прости, мне нужно работать...

— Ладно, ладно, это ты извини меня, кажется, я погорячился. Они выкарабкиваются?

— Сейчас трудно давать прогнозы. Скажу только, что... Карл! Борислав пришел в себя...

— О'кей! Жди меня!

Вдруг открыв глаза, Борислав задышал часто и полной грудью, задышал так, как будто он только что поднялся с огромной глубины на поверхность моря, затем стремительным движением он сел в своей медицинской капсуле.

"Нет, нет, лежите...", — строго и поспешно сказал ему главный врач крейсера; он, вероятно, хотел силой ему в том помочь, как глаза их встретились. Во взгляде Борислава было что-то притягательное и в то же время пугающее: ничего человеческого — и равнодушие; его веки вместе с расплывшимися под глазами мешками напоминали набухшие весной почки деревьев, а ресницы мелко дрожали.

Жорж остановил себя в полуметре от капсулы, сказав уже менее решительно: "Я бы все-таки рекомендовал вам прислушаться к моим советам".

Но Борислав опустил ноги на пол, взглядом нашел встроенный в стену шкаф и быстрыми шагами пересек блок. Он одевался неторопливо, не изменяя тому странному молчаливому сценарию, который он выбрал, и не оглядываясь на врача. А Жорж все это время находился будто в столбняке.

Жорж сбросил с себя опутавшую его сеть сомнений, только когда Борислав решительно направился к выходу из медицинского блока.

"Борислав, вы находитесь в крайне нестабильном состоянии", — сказал он, пальцами заскользив по телу капсулы; он нашел третью слева кнопку и нажал ее...

* * *

Коридор свернул вправо и вошел в лифт. Алэна сопровождали трое десантников, все вооруженные лазерными ружьями и столь же воинственно настроенные:

"Я бы на твоем месте пошевеливался", — грубо сказал один из них, плечом вталкивая в лифт Алэна.

Он не ответил. Лицо его оставалось непроницаемым, и, казалось, десантников для него не существовало.

Через какие-то доли секунды лифт вынес их на нижнем ярусе крейсера.

"Пошевеливайся же!" — прогремел голос. Тот же из десантников снова попытался применить к арестованному силу, но Алэн сделал одно неуловимое движение в сторону, и солдат, оступившись, налетел на своего напарника.

"Дьявол тебя задери, Андрэ! Мог бы быть поосторожнее!"

"Да ведь это он нарочно!" — возмутился Андрэ, выругался, бросая грязные слова Алэну в лицо, брызгая слюной... Но раздался протяжный сигнал тревоги, в коридоре вспыхнули красные огни, и о мести было забыто.

Дребезжащий голос электронного мозга произнес: "Внимание! Чрезвычайная ситуация! Сектор "В", медицинский блок".

До медицинского блока было всего два поворота коридора.

Первым, кого они увидели у входа, где, как опознавательный знак, горел красный крест, был дежурный по сектору — совсем молодой десантник необыкновенно высокого роста.

"Люк заперт изнутри. Там только Жорж Кэмпо и больные", — сразу разъяснил он ситуацию.

"Дежурного по сектору "В" вызывает первый", — услышали все командора.

"Сэр, дежурный по сектору "В" Леон Ногало".

"Леон, никаких действий до моего прихода".

"Есть, сэр".

Карл Ханке, однако, не заставил себя ждать: не более, чем через минуту, он уже отдавал здесь распоряжения: "Всем отойти от люка. Дежурный, блокировать сектор...". Казалось, он только затем заметил рядом Алэна:

"...И почему арестованный еще не в изоляторе?!"

"Сэр, мы услышали сигнал тревоги", — стал оправдываться Андрэ.

"Ладно, после поговорим, сержант".

* * *

Когда Борислав подошел к выходу и положил ладонь на кодовое гнездо, люк с его стороны загорелся красным предупредительным светом и остался закрытым. Борислав обернулся, с минуту смотрел упорно на Жоржа, а затем двинулся на него.

Жорж, вновь встретившись с его взглядом, подался назад; нога задела за столик на колесиках, стальные флаконы, колбы на нем задрожали, что-то упало на стекло. Жорж вздрогнул от этого звона, зачем-то стал всё собирать, но в это время поднял голову, увидел, что десантник от него уже в трех шагах, пошел на тот же столик боком, перевернул его, однако теперь не обратил на это внимания.

Борислав приближался. Он шел точно машина. Молча. Уверенно. Размеренным шагом. Не опуская глаз.

"Борис! — задыхаясь от волнения, говорил Жорж Кэмпо. — Тебе нужно лечь и успокоиться...".

Жорж зашел за другую капсулу, в которой лежал Ник Крашпи, оглянулся на зависшую в воздухе позади него на пневмоподушке вспомогательную капсулу, схватился за нее обеими руками и, будто снаряд, послал ее на Борислава. Она врезалась в него, отшвырнула; падая на пол, Борислав ударился головой о перевернутый столик, его острый угол, и затих.

Жорж прислонился к стене и перевел дух. В воздухе посередине блока возникла голограмма командора:

"Что у тебя стряслось, Жорж?" — спросил он, но, заметив лежащего на полу Борислава, его окровавленный затылок, всполошился:

"Черт возьми, надеюсь, ты не убил его?!"

"Я думаю, еще бы немного, и он убил бы меня".

"Что за бред ты несешь... И впусти меня, наконец!"

Войдя, Карл Ханке тотчас подошел к распростертому на полу телу.

"Жорж, может быть, ты все-таки окажешь ему медицинскую помощь!" — с возмущением сказал он, щупая пульс Борислава.

Кэмпо помедлил с ответом.

"Тебя бы в мою шкуру. Честно говоря, я не думаю, что он безопасен".

"Да сделай же что-нибудь! У него пульса вообще не слышно!" — закричал Ханке.

Врач присел на корточки рядом, осмотрел затылок десантника и, прищелкнув языком, сказал: "Рана, в общем-то, пустяковая. Ему пора было бы прийти в себя. Помоги мне поднять его. Положим в капсулу".

Когда они взяли его на руки, Борислав открыл глаза.

* * *

"Какого черта там случилось? Ума не приложу...", — проворчал дежурный по сектору.

Ему отвечал Андрэ:

"Во всем, что связано с "Леонардо да Винчи", есть какая-то чертовщина".

"Не неси чепухи", — отмахнулся третий десантник.

"Не скажи, Андрэ прав", — покачал головой дежурный.

"Нет, парни, все значительно проще и прозаичнее, — подвязался к разговору последний десантник, по возрасту превосходивший своих товарищей на добрый десяток-другой лет. — Во-первых, работать с электронным мозгом — занятие не самое приятное. И то, что у Борислава и Марка возникли проблемы и их вырубило, в подобных случаях не редкость. Помнится, года три назад мы расследовали дело о пиратском нападении на транспортный корабль "Апачи". Он вез с Рабле на Землю алюминий, серебро, еще что-то... экипаж пропал. Электронный мозг был поврежден. Стало быть, надо вытащить из него черный ящик. Там мы четверых в госпиталь отправили, пока достали его...".

Лифт, откуда несколько минут назад вышли трое охранников и арестованный, а затем и командор, в этот момент распахнулся, и в коридор вошли десантники отделения, в котором служили Марк и Борислав.

Впереди шествовал Боб Санитто, его брат-близнец отставал от него на шаг, за ним шли Лео Гейдер и Ливерпуль.

"Как тут у вас дела?! Нас послал лейтенант Мо Лау разобраться, что к чему", — произнес Боб.

"Без вас бы не обошлись...", — вполголоса пробурчал Андрэ.

"Командор внутри у Кэмпо", — более миролюбиво сказал старший из десантников, "рассказчик".

"А что стряслось?" — обратился Боб прежде всего к дежурному.

"Понятия не имею. Был сигнал тревоги. Кэмпо изнутри заблокировал дверь, но затем, едва командор вышел на связь, он его впустил. Они там уже минут пять".

"Им точно не нужна наша помощь?"

* * *

Когда Борислав открыл глаза, Кэмпо едва его не выпустил.

-Вот и отлично, парень, — отеческим тоном заговорил с десантником командор, — Сейчас мы положим тебя в капсулу, ты отлежишься, и все придет в норму.

Словно в знак согласия, Борислав сомкнул на миг веки. Вырваться из рук Ханке и Кэмпо или встать из капсулы он не пытался. Затем глаза его снова закрылись, и по ровному и тихому дыханию можно было догадаться, что он уснул.

— Мне кажется, ты очень сдал в последнее время, — обращаясь к своему старому приятелю, заметил с мягким укором Ханке.

— Ты считаешь, я зря поднял шум? А ты видел его глаза, заглянул в них? Нет, тут что-то не то.

Ханке пожал плечами, но потом, поразмыслив, произнес:

— Хорошо, понаблюдаем за ним; если снова возникнут осложнения, поместим в изолятор.

39.

В пассажирском зале "Леонардо да Винчи", при ярком свете шести искусственных солнц (каждое размером с теннисный мяч), в будто игрушечной тишине, которая, казалось, зиждется на всеобщей договоренности ее блюсти; в невесомости, где движения людей обретали какую-то символичность и порой непредсказуемость, два десятка десантников роились, точно пчелы, вокруг драгоценного груза, что надлежало сберечь и спасти, вокруг капсул со спящими пассажирами, обреченными на покорность чужой воле.

Лада Корнуэлл появилась здесь, кружась перед ежом видеозонда, когда из 160 саркофагов была эвакуирована треть.

"Путь пассажиров к спасению начинается отсюда. Они беспомощны, пребывают в неведении, и десантники — их единственная надежда", — так она начинала свой репортаж. Капсулы снимают с постамента и по пять в пакете переправляют на крейсер...".

Лада пристроилась в хвост одной из таких эвакуационных команд, вышла с нею через брешь в корпусе "Леонардо да Винчи" в открытый космос и, уже управляя турборанцем, провожала десантников и пакет до крейсера.

Перед шлюзом пакет стали разбивать на капсулы и по одной заводить внутрь космического корабля. Ее тотчас окружали врачи, брали пробы воздуха из капсул, соскоб с внутренней поверхности, производили анализы крови спящего пассажира и определяли его артериальное давление, снимали кардио- и энцефалограмму, и на все это тратилось не более пяти минут. С первой капсулой проникла в шлюз и Лада Корнуэлл.

"Нам до сих пор неизвестно, чем обусловлено чрезмерное внимание врачей к пассажирам с "Леонардо да Винчи". Разумеется, можно гадать, и тогда на ум приходят самые страшные мысли. Но вы скажете, что все пассажиры проходили медицинский осмотр до посадки на звездолет, и будете правы. И тогда ситуация становится непонятной вдвойне. Ни командир корабля, ни приближенные к нему лица, ни кто-либо из врачей не дали нам ни единого шанса, чтобы получить ответ на вопрос, что все-таки происходит? Почему, испытывая жесточайший лимит во времени, командование крейсера пошло на этот шаг... Я напомню, что менее чем через четыре часа крейсер окажется внутри огненного газового облака. И никому из нас не выйти оттуда живым. Но это будет через четыре часа, а пока мы продолжаем наш репортаж. Мы отправляемся в багажное отделение, которое временно стало пристанищем для прибывающих сюда капсул с пассажирами".

Лада Корнуэлл, покинув шлюз, упустила, может быть, один из самых интересных для нее моментов.

Врачи, осматривая очередную капсулу, вдруг всполошились. Один из них вызвал на связь главного врача, затем с ними связался командор — его виртуальный двойник возник перед ними светящимся золотистым облаком; лицо не скрывало тревоги: "Насколько я понимаю, господа, мы нашли то, что искали".

"Да, сэр. Это первая, с туманом".

"Избавьтесь от нее немедленно".

"Есть, сэр...".

* * *

В багажном отделении некоторые из пассажиров уже успели проснуться и покинуть свои капсулы; иные из них требовали командора крейсера, кто в растерянности, кто в панике, кто в недоумении — всех их десантники у входа успокаивали, и обещали, что командир крейсера выйдет к ним, как только будет завершена операция.

"Представьтесь, пожалуйста",- обратилась Лада к ближайшему к ней пассажиру.

"Я... Я... — скотовладелец...", — выдавил из себя грузный, невысокий, истекающий потом господин, тупо глядевший вокруг.

"Скажите, вы испытали шок, когда, проснувшись, увидели себя на другом корабле, увидели солдат, и это, больше похожее на хлев, нежели на пассажирский зал, помещение?" — спрашивала она.

"Да", — только и сказал он.

Лада Корунэлл произнесла еще три десятка слов, о чем-то спрашивая его же, на этот раз пассажира не хватило даже на то, чтобы разомкнуть уста; короткое его "угу" и кивок головы вынудили журналистку переключиться на другой объект. Женщина бальзаковского возраста, но не самой презентабельной внешности откликнулась на интервью куда охотнее:

— Меня зовут Джоанна Риплей. Это произвол. Мы заплатили с мужем огромные деньги за то, чтобы улететь с Земли на Антарекс, и вдруг нам объявляют, что мы возвращаемся! А я не желаю! Они говорят, что "Леонардо да Винчи" больше нет! да мне-то какое дело!

— Мисс, что же все-таки произошло на "Леонардо да Винчи?

— Насколько я поняла, кого-то убили. Все кинулись бежать. Каждый к себе в саркофаг. И вот я здесь...

Лада Корунэлл поймала на себе удивленный взгляд только что проснувшегося пассажира, случайный взгляд, который тут же заскользил дальше, но для нее, в ее репортаже, это был новый поворот. Позабыв о Джоанне, она метнулась к новой цели с вопросом наготове:

— Позвольте от имени телекомпании Си-Эн-Си поприветствовать вас на борту военного крейсера... Вы помните ваше имя?

— Крейсера?!

— Увы, и только ему вы обязаны жизнью. "Леонардо да Винчи" больше нет. Простите, все-таки кто вы и откуда?

— Кларк Йорк, из Австралии.

— Ваши первые впечатления...?

— Пожалуй, мисс, я еще не собрался с мыслями.

— Удачи вам в этом!

Журналистка атаковала следующего несчастного, затем двух женщин, затем задала несколько вопросов моментально зардевшемуся солдату и только после этого поставила точку. Вернее многоточие, поскольку, вернувшись в ЦУП к Стиву, она, прежде всего, поинтересовалась его мнением:

— Что скажешь? Как отработали? Может, добавим еще несколько интервью с пассажирами?

— А стоит ли? Ничего, кроме изумления на лицах...

— Так плохо?

— На мой взгляд, ни одного стоящего сюжета.

— Почти готова с тобой согласиться. Есть у нас что-нибудь на тех, с кем я говорила?

— Кроме того, что на "Леонардо да Винчи" летел президент Новой Австралии, у нас ничего хоть сколь-нибудь достойного внимания.

— Ты забыл об Алене Лаустасе.

— Тебя к нему не допустят.

— И это мне не нравится. Неспроста он меня выгнал. Но пока у нас нет Алена Лаустаса, мы займемся этим, как его...

— Ля Кросс...

— Да, да... Ля Кроссом. Какое у него было место?

40.

В стенах, словно в мутном зеркале, он видел свой расплывчатый силуэт, это напомнило ему Харон, его скалы.

Каюта была два на два метра, посередине, точно блюдце (или плаха), ложе с искусственной травой (трогательная забота о комфорте для арестованного). Алэн лежал на спине, заложив единственную свою руку за голову. Далеко ли, близко ли от него потолок — угадать было нельзя. Над ним будто простиралось лазурное небо.

* * *

Каким был Харон? Мы три года исследовали его зондами и причислили к классу планет "Земля" с аналогичной атмосферой и массой, за весь этот долгий период не обнаружив аномалий, которые могли бы отрицательно влиять на здоровье человека. И, хотя на Хароне не было ни рек, ни озер, ни морей, оставалась твердая уверенность, что вода где-то на глубине все же есть. Придя сюда, мы сказали себе, что не ошиблись.

Но мы ошиблись в другом, в самом главном... Я свято в это верю и сейчас, когда знаю, что на Хароне живет город с населением в пятьдесят тысяч человек... Предварительное заключение по итогам первого этапа было "планета пригодна для жизни". Окончательный вердикт мы должны были вынести после того, как пришли на Харон сами. Однако с каждым днем пребывания здесь мы открывали для себя больше вопросов, нежели получали ответов.

Да, внешне Харон казался незамысловатым. Две трети всей его поверхности — зеленая пыль, зеленая пустыня. Остальное было за гористой местностью: ровные, как стол, плато, словно битое стекло — скалы и расщелины глубиной до двух-трех километров, на дне которых вырастали джунгли Харона... Странные джунгли... Здесь не было лесов в нашем привычном понимании, лишь жило их убогое (или причудливое) подобие. Не было и дождей. Не было непогоды в земном представлении, разве что внезапно налетали "песчаные бури" (в которую и попала наша платформа); отступая, они оставляли оазисы, и в центре их мы всегда находили "колодцы". Не однажды, пытаясь исследовать их, мы потеряли в такой бездонной пропасти с десяток зондов.

И, конечно, мы вгрызались в его плоть. Но когда наши буры доходили до отметки 10 000 метров, планета словно вздрагивала от боли, и работа останавливалась. Буры не шли дальше. Мы пытали эту отметку зондами, но электромагнитные волны каждый раз наталкивались на непреодолимую преграду, будто вязли в ней, и исчезали. Что это было? Силовое поле? Но какого происхождения? Природного? Искусственного?

Животный и растительный мир так же был скуден, как и местные ландшафты. Но грань между флорой и фауной была порой настолько тонкой, что человеческий разум приходил в растерянность.

Я не могу сказать точно, когда Клод принес в лагерь этот образец. Но это было уже после моего трехдневного исчезновения.

Образец — небольшой кусок коричневых "водорослей" — был должным образом упакован в герметичный с принудительной вентиляцией пакет. Я сразу узнал их и вспомнил расщелину и джунгли.

У меня не было больше повода следить за Клодом — он перестал увлекаться плато. Он всецело занялся бурением, и здесь проявляя какую-то одержимость. Сумасшедшую одержимость. Днем мы больше не видели его. Он спал два или три часа ночью и уходил до того, как становилось светло. Тем более странной стала для меня его находка.

Впрочем, это был далеко не единственный образец местной флоры в нашем банке, и вскоре о нем будто бы забыли.

Через три дня с этими и другими образцами работал Фредерик. Когда вечером у него ртом пошла кровь, мы сразу поняли, что дело в образцах, — с кровью он отхаркивал частички коричневых "водорослей". На какое-то время он пришел в себя и сказал, что не понимает, как это могло случиться — он даже не нарушал герметичности пакета.

Ночью кровь пошла снова. С приходом дня (мы не спали всю ночь, пытались помочь Фредерику, а он бредил и не узнавал нас) кровотечение прекратилось, но все тело его покрылось бурыми волдырями. Мы изолировали его в медицинской капсуле и, не зная, как помочь ему, наблюдали за его мучениями. За несколько часов он стал совершенно черным...

41.

За два часа до конца расчетного времени Мо Лау принял кардинально важное решение: перенести медосмотр пассажиров в капсулах из шлюза военного корабля непосредственно на "Леонардо да Винчи". Риск ошибки при этом увеличивался на 10-15%, однако таким образом выигрывались драгоценные минуты, и это было определяющим. И только поэтому уже через полтора часа эвакуация пассажиров была завершена. Мо Лау сначала сообщил об этом Ханке по системе связи, а затем с подробным докладом прибыл в апартаменты командора лично.

— Не стойте, не стойте... кажется, у меня здесь не одно кресло, а я не такой уж деспот, — стараясь показать свое благодушие, встречал его Карл Ханке, — ваша новость, замечу, первая хорошая за последние сутки.

Лейтенант, расположившись в кресле, тем не менее продолжал говорить в подчеркнуто официальном тоне:

— Спасибо, сэр. Команда сработала действительно отлично.

— Сколько человек мы сняли всего со звездолета?

— Сто пятьдесят два человека, сэр. Из них только трое — члены экипажа: стюардесса, помощник командира и второй пилот, кажется, третьей смены... Тот, кто был с ними в ресторан-клубе третьим, — пассажир. Они все еще в коме, сэр?

— Да. К сожалению.

— В период проведения операции мы соответственно обнаружили пятьдесят одну пустую капсулу. В двух из них был "голубой туман".

— В каком состоянии остальные пассажиры?

— Пребывают в добром здравии... Я даже сказал бы, в слишком добром. Требуют вас, командор, и ведут себя агрессивно. Что касается президента Новой Австралии и его охраны, то у меня нет оснований думать, что они живы. Их капсулы оказались пустыми. В модуле "В" никого не было: мы обследовали его самым тщательным образом. Никаких следов их присутствия. А учитывая, что из модуля еще до расстыковки были вынесены все скафандры...

— Почему?

— Сэр, вы не беседовали со стюардессой?

— Нет.

— Я уделил разговору с ней несколько минут. Ей ничего не известно о том, что произошло с экипажем. Но события, предшествовавшие расстыковке "Леонардо да Винчи", как мне кажется, заслуживают более пристального рассмотрения, нежели это могла дать наша короткая встреча.

— Вы выражаетесь как-то очень туманно... Что сказала эта молодая мисс?

— Сэр, я хотел бы, чтобы вы сами услышали это из ее уст... Но на данный момент я жду вашего приказа покинуть этот квадрат.

— Да, да, конечно... Насколько я понимаю, отбуксировать модуль "А" к Земле, чтобы уже на базе продолжить сканирование электронного мозга, у нас нет никакой возможности...

— Все правильно, сэр. Мы слишком ограничены во времени.

— Мы остаемся без главного свидетеля.

— Что поделать, сэр.

— О'кей, лейтенант, с Богом! Давайте убираться отсюда побыстрее!

* * *

Стив потерял Ладу из виду с момента запуска двигателей крейсера. Он отснял несколько впечатляющих кадров, например, прощальный взгляд на "Леонардо да Винчи" или его растворяющийся с каждой секундой в бездне силуэт; затем свернул работу, праздно прошелся по ЦУПу, успев при этом даже отметить для себя несколько моментов, — чьи-то разговоры и какие-то слухи, и только тогда вспомнил о журналистке.

Он нашел ее в каюте, занятой компьютером. При упоминании ее имени она вздохнула, вопросительно на него посмотрела, однако шлема не сняла

— У меня есть для тебя кое-что, — почти обиженно говорил Стив; он терпеть не мог, когда живому человеческому общению предпочитали электронные мозги.

— Что же? — прекрасно знавшая своего коллегу, невозмутимо спросила Лада.

— Через минуту в багажном отделении командор будет отчитываться перед пассажирами. Затем командор, видимо, будет беседовать со стюардессой. Я слышал, как Мо Лау распорядился доставить ее в его апартаменты.

Лада, наконец, избавилась от компьютера, положила шлем рядом с собой на рабочий стол и, заговорщически подмигнув Стиву, загадочно улыбнулась.

— Я только что пробралась в электронный мозг крейсера. Взломала все коды, обошла все капканы... И...

— И?

— На "Леонардо да Винчи" были террористы "лиги". Крейсер, оказывается, шел к нему на сближение с двойной целью. Не все, как ты видишь, замыкалось на Алэне Лаустасе. Но именно к нему нам проще всего добраться.

— Каким образом? Он ведь, кажется, в изоляторе.

— Но я же проникла в электронный мозг!

— Не вижу связи...

— Ты что-нибудь слышал о "Ложе"?

— Что-то слышал. Ничего конкретного.

— Все правильно. Внеправительственная организация, объединяющая наиболее влиятельных людей Земли и, как многие предполагают, определяющая политику колонизации новых миров. Впрочем, ей приписывают гораздо большую сферу деятельности и вмешательства. И главное — влияния.

Лига же, как известно, ратует за жесткий подход к колонизации, в принципе не оставляя аборигенам права на существование.

И "Ложа", и "Лига" — тайные организации. Но если наличие первой правительствами всех планет отрицается, при том, что на практике ни одно важное решение не принимается без согласования с ней; то вторую клеймят позором и карают мечом. И недаром, ведь это самая могущественная и самая многочисленная террористическая организация всех времен и народов.

Такой вот экскурс к истории вопроса: кто есть кто. Продолжаю... Именно принятию решения о создании Корпуса разведчиков двести лет назад человечество было обязано качественному скачку в колонизации. Да и количественному тоже. Разведчики быстро заняли свое место в освоении космоса. Сейчас уже невозможно представить, как можно было обходиться без них раньше. Но тогда же возник вопрос: почему бы не использовать сверхчеловека, которого готовит корпус разведчиков, и в иных сверхсекретных операциях? Например, для борьбы с террористами "Лиги".

— Ты хочешь сказать, что Алэн Лаустас в прошлом принадлежал к корпусу разведчиков и что он, и террористы "Лиги" оказались на звездолете не случайно?

— Мы понимаем друг друга с полуслова... И поэтому, в свете моих новых воззрений на это дело, я помогу избавиться от заточения г-ну Лаустасу, с условием, что он будет хоть чуточку откровенен.

— Ты думаешь, у тебя есть шансы?

— Мне почему-то показалось, что в разговоре с командором Алэн Лаустас ему угрожал. А что, если... Алэн Лаустас оказался неугоден "Ложе"?

— Если только она вообще существует и знает об этом похитителе детей...

— Но тогда я напрасно тратила свое красноречие. А мне бы этого не хотелось.

42.

Потом Фредерику стало лучше. При стремительно прогрессирующей болезни его внезапное выздоровление был нам вдвойне непонятно. Но в одно утро он избавился от волдырей, и кожа его приобрела естественный цвет, а в следующее — встал на ноги. Его шатало. Иногда, хоть и крайне редко, носом и ртом открывалось кровотечение. Прекращалось оно быстро, но этого было достаточно, чтобы свидетельствовать о том, что болезнь не оставила его окончательно, а лишь затаилась где-то глубоко и, кажется, ждет удобного момента, чтобы вернуть утраченные позиции. Однако на какое-то время Фредерик снова был с нами.

Тридцать второй день нашего пребывания на Хароне ничем особенным отмечен не был. Мигель к его исходу вернулся из разведки со стороны плато. Фредерик оставался в лагере, пытался наладить наши поврежденные зонды. Я вместе с Клодом занимался бурением. Мы почти не разговаривали. Но это было молчание не врагов и не людей, которые помнят обиду, это было вынужденное молчание, когда мысли одного были так далеко от мыслей другого, что найти точку соприкосновения их было почти невозможно; мы жили каждый в своем мире, делая свою работу, как высокоорганизованные машины. Это было его, Клода, новое качество — он ушел от раздражительности, но замкнулся в себе, словно отгородился от нас стеной.

В тот вечер Клод в который уже раз отказался от ужина. Мы трапезничали втроем: Мигель, Фредерик и я, и каждый, бросая в его сторону косые взгляды, думал об одном и том же, я видел это на их лицах...

Первым произнес ЭТО вслух Фредерик, и, может быть, это болезнь придала ему решимости.

"Клод больше не может оставаться во главе экспедиции".

"Согласен", — глухо сказал Мигель.

"Согласен", — кивнул я.

Клод вдруг резко встал и, кажется, принялся всматриваться в ночь. Услышать нас он не мог. Мы говорили вполголоса, а он был метрах в десяти, у края ожившей огнями платформы.

— Клод!" — окликнул его Фредерик.

Клод словно ждал того, повернулся и произнес:

— Я знаю, что вы собираетесь мне сказать. Но я прошу отсрочки этого разговора до утра. Утром я вам все объясню. Я знаю, у вас накопилось ко мне немало вопросов...Утром.

В неловком молчании мы отправились спать. Я не верил, что смогу заснуть. Но сон увлек меня, точно водоворот. Я попытался из него вырваться — тщетно.

Мне снился Харон. Этот сон приходил ко мне каждую ночь и, уходя, не оставлял о себе воспоминаний... до этой ночи.

Мне снился Харон... Ночное небо вспыхнуло ярким светом. Харон ощутимо содрогнулся. Зеленая пыль пошла волнами, а после будто окаменела. Воздух расступился, и преисподняя в бешеном жарком танце, опускающаяся на уготованное ей ложе, явилась глашатаем вторжения землян.

Они пришли. Один за одним корабли садились на Харон, замирая монументами славы Человечеству.

Мы встречали караван, оставаясь на уважительном расстоянии от него, наблюдая за чудесной фреской с края возвышающегося над пустыней плато.

На взлете дня Харон был завоеван. Свыше ста кораблей стояли внизу, и с трапа каждого сходили люди...

Мне снился Харон...

43.

— Мисс Уорней, — прокашливаясь, начал командор, словно за поддержкой, оглядываясь на лейтенанта; Ханке всегда было тяжело разговаривать с беззащитными (по крайней мере, внешне), молодыми особами женского пола, — начнем по порядку. Просто расскажите, как протекал полет "Леонардо да Винчи" с первой до последней минуты, глазами стюардессы, естественно.

Катрин, еще не освоившись с обстановкой, ответила, немного волнуясь:

— Мне никто ничего не говорит. Что с экипажем? Я ведь имею право знать?

— Разумеется... У нас на борту еще двое ваших астронавтов. Оба они в коме. Остальные, надо полагать, погибли. Однако их тел мы не обнаружили. В ЦУПе следы перестрелки. Все разорено. Был поврежден электронный мозг. Черный ящик нам также не удалось достать... Именно поэтому мы очень рассчитываем на вас. С какого момента ситуация на звездолете вышла из-под контроля?

— Наверное, с того, как в ресторан-клубе убили ту девушку...

* * *

"Алэн Лаустас!" — сквозь сон прорвалось к нему имя.

Он открыл глаза. Над ним по-прежнему было бескрайнее лазурное небо, и он по-прежнему лежал на изумрудной, постриженной под бобрик, траве, ... в своей клетке. Но рядом никого не было. Он был один.

"Память... Я схожу с ума".

Однако сомкнуть веки, окунуться в прошлое, в болезненный и мучительный сон Алэн не успел, — его позвали снова. Теперь он узнал этот голос и понял, что это не галлюцинации.

Голос доносился сверху, из ниоткуда. Он ответил, как обычно, сдержанно.

— Чем обязан? Мисс Корнуэлл, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — в ее тоне не чувствовалось заигрывания, — хотела обратиться к вам с предложением... хочу взять у вас интервью.

— Как я понимаю, вы вряд ли спрашивали разрешения на беседу со мной у командора?

Лада Корнуэлл точно не заметила этого выпада:

— Вас ведь используют в чужой игре, Алэн. Вы оказались на звездолете не по своей воле и только потому, что на нем оказались члены "Лиги". Вы поведаете мне обо всех деталях этой операции, а я... — здесь Лада сделала многозначительную паузу, но Алэн молчал, и ей пришлось продолжить. — А я помогу выбраться вам из вашего заточения...

* * *

— ...Каким образом президент Новой Австралии оказался в ЦУПе? Я хочу сказать, что его привело туда?

— Это он принес нам весть о смерти командора. Хотел лично выразить нам свои соболезнования.

— Но он пришел без охраны?

— Да. Охранник пришел чуть позже. Уверена, что это от него Ник узнал о "червях Мортакса", об эпидемии на корабле.

— Ник?

— Ник Крашпи, первый пилот первой смены. После смерти командора он занял его пост.

— Может быть, для вас это будет хорошей новостью: один из астронавтов, которых мы нашли, именно Ник Крашпи...

* * *

— ...Вы знаете, что вход в изолятор охраняется?

— Знаю. Но я рассчитываю на ваши уникальные способности... Я отключу для вас силовое поле...

— Когда? До интервью или после?

— После. Как только мы будем на Земле. Иначе как вы сможете воспользоваться моей услугой. И здесь вам придется положиться на мое слово. Мы договорились?

— Я опасаюсь, мисс, что моя откровенность вам не понравится, причем не потому, что я буду неискренен, а потому, что... что, если вы ошибаетесь?

— Не думаю...

— И все-таки. Вдруг вы окажетесь разочарованной нашей беседой или просто не поверите мне?

— Мы теряем время. Я предлагаю оставить эту казуистику и перейти к делу... Вы принимаете мое предложение?

— С одним условием: вы снимите с изолятора силовое поле, как только мы закончим, не дожидаясь Земли.

— К чему такая спешка? Ваше исчезновение тотчас обнаружат, вас кинутся искать и непременно найдут... Зачем вам это?

— Вы против?

— Согласна...

* * *

— ..когда я пришла в себя, все было кончено: Рэг Гамильтон исчез. Рядом с президентом было два силуэта начальника его охраны... Их можно было бы назвать его точной копией, если бы они не просвечивались... Я, право, не знаю... Это было непонятно и страшно... Они не могли говорить... А движения были плавными... Я... Я... Мне страшно вспоминать...

— Успокойтесь, успокойтесь, дорогая Катрин. Лейтенант, подайте мисс стакан воды...

— Благодарю Вас...

— Вернемся к эпидемии на корабле...

* * *

-... Что-то у нас не ладится с вами, г-н Лаустас. Вы утверждаете, что не работали против террористов по заданию "Ложи"?

— Все правильно...

— И в то же время вы не отрицаете свою причастность к "Ложе" вообще?

— Это так.

— Возникает вопрос: какую другую задачу возложила на вас "Ложа"?

— У нас интервью или допрос?

— Интервью с пристрастием

— Тогда задавайте ваши вопросы, а я буду думать, как на них отвечать: прямо или обтекаемо — это уже мое дело.

— Вы прибыли на Землю с ведома "Ложи"?

— Да.

— Была ли какая-то связь между вашим прибытием...12 июля и террористами "Лиги"?

— Никакой...

— Похищение ребенка было частью какой-то заранее спланированной операции?

— Это мой сын. И я прилетел на Землю, чтобы увезти его с собой. Разве вы оставили бы своего сына там, где ему ежесекундно угрожает опасность?..

— И все-таки "Ложе" было известно о ваших намерениях относительно ребенка?

— Не думаю, что должен это скрывать...

* * *

— ...Скажите, мисс, как вы оказались в модуле "С", в одной каюте с Алэном Лаустасом?

— Я вернулась за семейной реликвией. И потом, после того, как вышедший на нас с Ником мужчина сообщил о пассажире с ребенком, кто-то должен был сходить за ним. Разумеется, спустя какое-то время, я поняла, что похититель и Алэн Лаустас — одно и то же лицо, но это случилось намного позже.

— Почему вы не попытались выйти из каюты с помощью легких скафандров? Кажется, их было у вас два? Вас не интересовало, почему никто не пришел за вами? Это тем более странно, если вспомнить о том, что запасы воздуха у вас были ограничены.

— Я порывалась несколько раз, но Алэн всегда меня останавливал.

— Алэн?.. Вы стали близки за эти две недели?

— Что хотите сказать?..

— Вряд ли это простое любопытство, мисс. Алэн Лаустас — преступник, и вы это знаете.

— Наши отношения не преступили запретной черты.

— Вы сказали, что Алэн Лаустас всегда останавливал вас, на какие доводы он опирался в этих случаях?

— Он говорил, что это слишком рискованно...

— И все? Так просто?

— Он говорил это как-то особенно. А потом он сказал: "Я не думаю, что кто-то из них еще жив...".

* * *

-... Когда вы говорите о "Ложе", кого конкретно вы имеет в виду?

— Мы ведь обойдемся без имен, мисс...

— Насколько я поняла, именно "Ложа" благословила вас на преступление. Ее интересовал ребенок? — Вряд ли. Шантаж? — Но кого... Или, может быть, при этом преследовались какие-то иные цели? — Но, зная масштабность мышления тех, кто входит в "Ложу", все это выглядит слишком мелко... Другое дело вы, и если ребенок значит для вас действительно немало... Может быть, это была награда? Или плата за молчание... Какую сделку вы заключили с "Ложей", Алэн Лаустас?

— Я обещаю рассказать вам об этом в следующий раз. Настал ваш черед выполнять свои обещания...

* * *

Борислав поднялся из капсулы одним мгновенным, почти неуловимым движением, прошел до стены, слился с ней — и в следующую секунду оказался в коридоре, рядом со входом в изолятор, который не охранялся, не экранировался силовым полем, но который был закрыт пневмозамком снаружи...

44.

Сон отлетел, когда я почувствовал... да, да, только почувствовал, какое-то движение в нашем лагере.

Из своей капсулы выбрался Клод, надел на плечи турборанец и бесшумно ушел в ночь.

Я приподнялся на локте. В том направлении, куда он улетел, скрестились два луча.

Я схватился за ранец и через минуту устремился следом.

...Ненавижу свою память. Или надо мною довлеет проклятье?

Меня окружал кромешный мрак. Я не видел Клода , но лучи были все ближе. Наконец я понял их природу и тотчас от этой мысли отрекся...

Ранец за моей спиной захлебнулся, я быстро пошел на снижение, коснулся зеленой пыли Харона, спружинил на ногах, затем упал плашмя, пытаясь слиться с пустыней. Лучи двигались на меня.

Они шли двумя группами. На расстоянии не более тридцати метров друг от друга. И, похоже, что-то или кого-то искали.

Справа впереди был Крис, за ним в полушаге — Алекс и Фредерик. Группу слева возглавлял Клод; Мигель и Арно чуть отставали от него.

Потом я увидел себя. Я шел последним в группе слева... Я лежал в пыли, и шел мне навстречу. Наши мысли схлестнулись. Нас окружала тьма ночи, но не увидеть, вернее, не почувствовать друг друга мы не могли.

"Как это стало возможно? — Ты не настоящий... — Разве? А ты? — Сколько дней ты на Хароне? — Тридцать два. — Что с кораблем? И почему Крис жив? — Я не понимаю твоих вопросов... Корабль стоит в десяти километрах отсюда. — Что вы делаете здесь ночью? Я тот, кто был... кто шел мне навстречу, не успел мне ответить.

"Алэн?" — окликнул меня Мигель. Только кого он окликнул? Кого из нас двоих?!!!

Мои уста разомкнулись... Я ничего не услышал... Подумал: "Все живы... А кто должен быть мертв?"

А затем время обрушилось горной лавиной. Яркая вспышка света справа обнаружила Клода, того Клода, которого один из нас двоих пытался догнать... Я снова запутался...

Клод встретил Клода. Тот, кто шел во главе первой группы, свалился без головы. Второй залп положил Мигеля, — ему снесло всю верхнюю половину туловища. В ответ в ночь, в неизвестность ударил шквал огня...

Клод должен был умереть. Он должен был быть испепелен. Но через миллисекунду он объявился сверху. Он бил прицельно, каждый раз выбирая то одного, то другого разведчика, словно вид трупа был для него самым убедительным доказательством смерти его врагов... Врагов!!!

"Почему они стали ему врагами?" Почему он ощущал их врагами?" — возопил мой мозг.

Он сжег Криса. С дырой в животе падал Алекс. Арно, видимо, воспользовался личным силовым полем — ударивший в него свет, отраженный, в тысячу раз преувеличенный, почти на минуту осветил все вокруг. Клод был прямо над нами и стрелял во Фредерика, когда тот, упав на спину, казалось, готов спалить небо. Стрелял и я. И, кажется, это моя рука оказалась самой удачливой.

Виртуозно управлявший ранцем Клод, проносившийся над нашими головами, точно птица, падавший камнем или стремительно взмывавший вверх, неожиданно лишился этого своего главного преимущества. Его ранец срезало со спины, словно лазерным скальпелем ненужную бородавку ...

...Я не знаю, как он успел сделать тот последний выстрел. Он нажал на гашетку до предела.

Казалось, земля Харона разверзлась. Воздух хлопком расступился, создавая вакуумную ловушку, зеленая пыль остекленела. И все было мгновенно кончено.

Я умер. Я понял это в последнюю свою секунду. С последним ударом сердца. Ощутив в груди с терпким вкусом коньяка последний глоток кислорода... и пустоту. Это оказалось совсем не страшно. Тем более когда случилось так внезапно.

45.

Едва Лада Корнуэлл сняла с изолятора силовое поле, Алэн тотчас перенес себя в багажное отделение; среди возбужденной толпы, среди всеобщей толкотни и неразберихи, там царившей, его появление прошло незамеченным.

Он двинулся между капсулами медленно, обходя сбившихся в небольшие группы и что-то порой горячо обсуждавших пассажиров, он вынуждал себя отвечать улыбкой или кивком головы на чей-нибудь внезапный или никчемный, или непонятный, или несуразный вопрос, все время уверенно направляясь к выходу, видя перед собой только стоявших по обе стороны люка охранников, их величаво-равнодушные, на фоне гражданских, лица, и справа под рукой у каждого — лазерные ружья.

Вдруг он почувствовал чей-то взгляд. Это так было похоже на жало осы, что он мгновенно обернулся и встретился глаза в глаза с тем, кто во время экспресс-опроса пассажиров Ладой Корнуэлл назвался Карлом Йорком из Австралии.

Алэн узнал его, вспомнил, где он, если говорить о далеком прошлом, мог раньше его видеть. Затем, словно не доверяя своей памяти, словно желая ее переубедить, что это ложь, или думая ее унизить в нарочной ошибке, он пошел к Карлу Йорку широким быстрым шагом.

Встав у его капсулы, он произнес очень тихо: "Если не ошибаюсь, г-н президент... Вы вспомнили, где мы встречались с вами до "Леонардо да Винчи"?

* * *

— Борислав! — удивленно воскликнул Ливерпуль в то время, как Лео Гейдер, суеверно пробормотав какую-то молитву, отступил на шаг в сторону. Они натолкнулись на него, выходя из лифта. Он точно не узнал их, прошел мимо, лифт за ним закрылся, унося его вверх.

— Что бы это значило?- посмотрев на Лео, спросил Ливерпуль.

— Вот чего не знаю, того не знаю... Не сошел ли наш напарник с ума.

Наверху Борислава ждала еще одна встреча. В дверях лифта он едва не столкнулся с Катрин и сопровождавшим ее десантником. Перед его стремительным движением им пришлось расступиться. Молодая женщина была занята своими мыслями и почти не обратила на это внимания; солдат, не узнав его, кивнул в знак приветствия, но потом все в целом — и молчание Борислава, и каменное лицо, и болезненная одержимость, так бросающаяся в глаза, — его насторожило.

Борислав скоро скрылся за поворотом, Катрин уже вошла в лифт, а солдат все еще оставался на прежнем месте, что-то для себя решая. Потом, как показалось Катрин, он выругался; и его поспешное "простите, мисс" только подтвердило ее догадку. Затем он спросил: "Вам не показался он странным?"

Катрин покачала головой — "нисколько".

"Наверное, вы правы", — сказал он, но тут же произнес: "Вы найдете к себе дорогу сами, мисс?"

"Пожалуй", — ответила она.

Солдат поспешно ее поблагодарил и так же поспешно сию же минуту кинулся за Бориславом.

Коридор свернул дважды прежде, чем десантнику удалось догнать Борислава, тогда он позвал его, но снова не получил ответа.

Десантник перешел на бег, произнес его имя, оказавшись всего в шаге за спиной, и попытался схватить его за плечо. Но когда рука провалилась в тело, точно в масло, растворяясь в нем, будто в кислоте или огненной лаве, солдат отпрянул от того, кого он хотел остановить, с болью, ужасом, непонимающе глядя на обожженную культю. Он подавил в себе вырывающийся крик, может быть, лишь потому, что Борислав повернулся к нему лицом и сделал шаг навстречу.

Он попятился, но ставшие ватными ноги подкосились, не удержали; падая, он оперся о стену и, отступая так, достиг поворота.

Здесь, не найдя спиной опоры, он медленно опустился на пол, поднимая глаза на зависшую над ним тень Борислава.

Два голоса: один, перебивая другой, вмешались в сей момент в эту немую сцену.

"Стоять! Ни с места! Буду стрелять!"

Растворился ли Борислав в воздухе или бежал, когда скорость его передвижения была сравнима с молнией, ни Ливерпуль, ни Лео Гейдер, явившиеся тому десантнику ангелами-спасителями, так и не поняли. Борислав исчез перед их глазами прежде, чем они успели подумать — стрелять или не стрелять. И только лежавший на полу десантник в полубессознательном состоянии, прижав к груди культю, бормотал какой-то бред: "Он вошел в стену... Он вошел в стену...".

Ханке, только что простившийся с Мо Лау и Катрин, решительно настроился на отдых. Он подумал об этом еще во время беседы, неожиданно почувствовав, как устал, и только поэтому сразу отмел предложение лейтенанта обсудить полученную от стюардессы информацию. Это касалось сотрудников охраны президента Новой Австралии. Конечно, для командора после встречи с Алэном Лаустасом рассказ Катрин не был откровением, но лейтенант связывал гибель экипажа "Леонардо да Винчи", проявление необычных свойств охранников и, более того, исчезновение всех, кто принадлежал Трэпу, — в одно целое.

"Они могут быть на крейсере, сэр...", — уже уходя с порога сказал Мо Лау.

Ханке налил себе полный бокал виски. "Нет, довольно мыслей. Последние сутки стоили мне нескольких лет жизни".

Хмель ударил в голову. Захотелось спать. Но в сердце змеей зашевелилось какое-то беспокойство.

"...Борислав. Еще одна головная боль...", — подумал он.

Ему показалось странным, что он ощутил чье-то присутствие. Он повернулся в кресле ко входу.

Люк был закрыт. Он был в одиночестве, тихом, умиротворенном, томящим душу... Налил себе второй бокал, поднес его ко рту, стал пить. Тогда он и увидел, как из стены, слева от люка, выходит Борислав.

Бокал ударился о пол. Небьющееся стекло. Глухой стук. Ханке молниеносно встал, рука скользнула вдоль туловища, но кольта на поясе не было; он лежал в шкафу, на полке. Ханке нашел его взглядом. Больше ничего сделать он не успел. Борислав одел его в себя точно в облако и замер...

Это продолжалось, наверное, минуту. Затем люк разделился на две половины. И Мо Лау, находившийся впереди группы десантников, вскинул оружие.

"Борислав! Одно движение..."

Все видели, как какая-то тень метнулась к стене и там же пропала, все видели, как кто-то или что-то падает на пол, там, где мгновение назад стоял Борислав, и двое или трое десантников выстрелили.

Какое-то время никто словно не в силах был пошевелиться. Наконец Мо Лау, а за ним и Лео, и Ливерпуль, и пара других десантников подошли к распростертому перед креслом телу, сожженному огненным смерчем.

"Бог мой! Это командор...", — произнес кто-то.

46.

Смерть — это всегда бездонный колодец. Шагнул ли ты в него сам, оказался ли в нем случайно или тебя столкнули, потом это уже не имеет значения. Дальше только падение: захватывает дух, небо неумолимо, неудержимо сужается, а холод и сырость становятся все ближе. И все это продолжается какую-то секунду... меньше...

Я видел Харон. Мы садились на него целыми и невредимыми. Медленно опускался трап, мы сходили по нему, наши ноги касались зеленой пыли. Мы радовались, как дети.

За днем наступал день. Харон становился ближе. Он был открытым и безлюдным. Чудесная планета с уродливым лицом — голые пустыни, голые плато. Вечно безжизненная равнина.

Я видел календарь на своих часах. Как долго я всматривался в дату, в день и час... То была полночь, пришествие тридцать третьего дня нашего пребывания на Хароне...

...И все обрывалось.

Кто-то, но, может быть, только я сам, пытал себя вопросом: почему мы пошли в пустыню, почему не дождались утра, почему не взяли ранцы, словно в спешке, словно спасаясь бегством.

Потом яркой вспышкой я увидел от начала до конца весь бой, но глазами не свидетеля, а участника... Я стрелял в ночь, оскалившуюся неистовым огнем... До конца. Яркая вспышка. Последняя.

Все это продолжалось какую-то секунду, меньше. Небо надо мной исчезло, как исчезли и все мои ощущения.

"Обратной дороги через Стикс нет", — подумал я.

И вдруг понял это: "я подумал". И раскрыл глаза. Меня ослепил дневной свет, я зажмурился от боли и сказал себе: "жив!"

Какое-то время я лежал, собираясь с силами, будто плохо выспавшийся человек, которого обстоятельства гонят с постели, но, думается, лишь привыкал к единственной, все той же мысли: "Жив!" А, собравшись встать, сделал это с чрезмерным усилием.

Вокруг была пустыня. Зеленое стекло, свидетельство недавнего сражения, было от меня более чем в ста метрах.

"Я остался один. До корабля не больше десяти километров. Я дойду до него за два часа... Один", — проносившиеся в голове мысли обжигали мозг каленым железом. — "Уцелел ли он? Почему он не убил меня? Значит, он мертв или что-то помешало ему, или меня спасло чудо".

Что-то во мне изменилось, почувствовал я.

"Клод!.. Я ведь шел за ним!"

Я вспомнил бой и вспомнил, где я лежал. Я пригляделся и увидел на том же месте, рядом с зеленым зеркалом, обугленное тело.

Я не помню, как я бежал и бежал ли, не помню, как шел. Я только помню, как я наклонился над тем, кто когда-то был Алэном Лаустасом, перевернул его на спину... Память, разделенная роком на два континента, слилась в одно целое. Я вспомнил все, даже сон после смерти. Признался себе, что я все еще жив и, опустившись на колени, до боли сжал руками голову.

На сколько частей я был разорван Хароном?!

47.

— Сержант, я объявил чрезвычайное положение на всем крейсере. Это значит, что все находящиеся на борту гражданские лица должны перейти в капсулы и лечь в анабиоз!

— Сэр, но... разрешите мне применить силу?

— В пределах разумного.

С гибелью Ханке Мо Лау принял командование на себя, приказал поставить охрану ко всем лицам и вдвое увеличил охрану ЦУПа, наконец, перекрыл силовым полем доступ к протоновым двигателям.

В ЦУП, где Мо Лау разместил свой штаб, информация о развитии ситуации поступала ежесекундно. После багажного отделения на связь с ним вышел командир одной из ударных групп.

— Сэр, докладывает "седьмой".

— Слушаю вас, "седьмой".

— Осмотрели крайние сектора второго яруса. Никого. Переходим в следующий ряд

— O'кей...

Не успел Мо Лау закончить с "седьмым", как с ним связался "третий". Это был Боб Санитто со своим отделением, в отсутствии Борислава и Марка, доукомплектованным десантниками из других подразделений.

— У нас тоже никого, сэр. Но сенсоры засекли движение в двух кварталах от места, где мы сейчас находимся.

— По моим данным, наших людей там нет. Посылаю к вам резервную группу. Они зайдут с противоположной стороны.

— Понял.

К Мо Лау подошел лейтенант Хорхе.

— Кажется, у нас возникла еще одна проблема: Лаустас исчез.

Мо Лау заскрипел зубами.

— Как это ему удалось?

— Пока неизвестно. Но мы начали расследование. Охрана на месте и никого не видела. Вероятнее всего, кто-то вошел в электронный мозг и на какое-то время снял силовое поле...

— Он ушел так же, как Борислав, сквозь стену, — вслух подумал Мо Лау.

Хорхе только пожал плечами.

— Подведите силовое поле к медицинскому блоку. Я хочу, чтобы все, кто там есть, там и остались.

— На это потребуется время.

— Сделайте это побыстрее.

В их разговор вмешался Боб Санитто:

— "Первый", это "третий". Объект исчез. Сенсоры ничего не видят.

— Черт вас возьми, как это исчез?

— Не знаю, сэр. Никаких следов.

На связь снова вышло багажное отделение.

— Сэр, здесь почти бунт. Такое впечатление, что пассажиров кто-то завел. Разрешите применить оружие! — почти в панике заговорил сержант.

— Не сходите с ума, любезный. Ретируйтесь, если уж так оборачивается дело. Заблокируйте багажное отделение снаружи собственным кодом. Через десять минут мы сможем изолировать его силовым полем.

— Слушаюсь, сэр...

* * *

Впервые Алэн увидел Ля Кросса девять лет назад, перед отправкой на Харон. Они, семеро разведчиков ZZ-II, были приглашены генералом Корпуса. У них давно были на руках все плановые задания и инструкции, и ничего нового от этой встречи они не ждали. Это была не более, чем традиция, что-то вроде благословения на путь-дорожку. Когда они вошли к нему, в его словно царские апартаменты, где в каждом штрихе интерьера сквозила дань уважения хозяина старине и старинной роскоши, их удивило, что он не один: корпус был совершенно закрытым заведением и штатских здесь не бывало сроду.

Неизвестный сидел, развалясь и вытянув ноги, в высоком широком кресле, вполоборота к вошедшим, и они могли видеть только его профиль.

Генерал, беседуя с разведчиками, несколько раз, словно за поддержкой, оборачивался к нему и, выдержав паузу, кажется, ждал ответа; впрочем, безрезультатно. Генерал вел себя скованно, и это удивляло больше всего.

Его гость при этом ни разу не произнес ни слова, хотя было видно, что он внимательно слушает все, о чем говорят; иногда он чуть склонял голову на бок, чтобы рассмотреть присутствовавших, и снова оставлял лицезреть им только его горбатый нос.

Алэн вспомнил этот профиль и вспомнил аудиенцию у генерала.

Ля Кросс какое-то время смотрел на Алэна недоуменно, затем, тоже негромко, сказал:

— Я помню Вас только на "Леонардо да Винчи". К сожалению.

— У нас есть общие знакомые, — сказал Лаустас и назвал имя генерала Корпуса. После этого Ля Кросс с видным неудовольствием согласился, что они могли встречаться. — Это все, сэр?

— Мне непонятно ваше участие в судьбе Харона, — сухо сказал Алэн.

— Почему вы решили, что я принимаю участие в этой господом забытой дыре?

— Интуиция.

— Она вас подводит.

— Отнюдь нет.

— Вы удачно избавились от моих людей на "Леонардо да Винчи", — попытался перевести разговор в другое русло Ля Кросс.

— Я был бы еще более удачлив, если б они были ЛЮДЬМИ... Кстати, странно, что вы здесь один, — сказал Алэн, сам удивляясь своим словам: — Так почему вы один?

— Послушайте, что я вам скажу, сэр, — с доверительной, но пресной улыбкой Ля Кросс взял его под руку и зашептал на ухо. — Вы ведь здесь вряд ли на законных основаниях. Я также не заинтересован быть кем-то иным, нежели Кларком Йорком из Австралии. Сойдемся на этом и забудем друг о друге.

Однако пока Алэн Лаустас раздумывал над тем, что ответить президенту, охранники у входа оживились, их число прибавилось, и молодцеватый сержант, перекрыв гул голосов в пассажирском отделении, объявил о том, что всем надлежит вернуться в капсулы и приготовиться к анабиозу. Это известие не понравилось абсолютно всем: женщины подняли невообразимый гвалт, мужчины нахмурились.

Алэн подумал, что его это тоже не устраивает, — затеряться среди полторы сотни пассажиров, пусть и на время, было легче, чем прятаться по всему кораблю. "Не меня ли они кинулись искать?" — спросил он себя.

— Как вы думаете, что бы это значило? — внезапно крайне обеспокоенно задался вопросом Ля Кросс.

Алэн посмотрел на него в упор и, словно продолжая диалог с собой, сказал в мыслях: "...или его друзей...", а затем вслух:

— Вы уверены, что вы один на крейсере?

Ля Кросс заметно побледнел, отступил к капсуле, и с трудом преодолевая волнение, произнес:

— Я... Они не должны были уцелеть.

"Так или иначе, а надо потянуть время. И исключить возможность анабиоза для пассажиров", — размышлял Алэн. Он принял решение, подошел к ближайшей группе и быстро заговорил:

— Они обнаружили на звездолете "червей Мортакса". Они не хотят рисковать. Они упакуют нас в капсулы, а потом выбросят в космос. Нельзя дать уложить себя в анабиоз. Они не посмеют убить нас, глядя нам прямо в глаза.

Он сделал несколько шагов и то же сказал другим пассажирам, поговорил с третьими; его слушали, ему верили. Гул возмущенных голосов все нарастал. Кто-то прокричал, что надо потребовать командора, ему закрыли рот, напомнив, что командор уже был здесь и увещевал их сладкими речами. "Надо выбираться отсюда!", имея в виду багажное отделение, предложил кто-то. Его идею многие восприняли с энтузиазмом.

Алэн, сделав то, что хотел, вернулся к Ля Кроссу. Тот пришел в себя, снова стал высокомерно-раздражительно-злым, хотя в его голосе порой и слышалась дрожь.

— Дорогой мой, — начал он так разговор с Лаустасом, — я думаю, вы правы. Они, наверное-таки, проникли на крейсер. Несмотря на то, что я и не верил в эту возможность. Через несколько минут здесь, похоже, начнется стрельба, а через... пожалуй, полчаса, может быть, только я да вы, если вам опять повезет, на этом крейсере и останемся.

Ля Кросс даже представить себе не мог, как близок он к истине, что его пророчество уже начало сбываться.

* * *

"Первый", я "пятый". Мы у развилки".

"Что сенсоры?"

"Никого... Группа, внимание, разделяемся. Встретимся в конце коридора. Ян, поддерживаем связь...".

Мо Лау, вслушиваясь в переговоры отделения, нашел на планшете вторую ударную группу, нашел развилку. От нее трое десантников ушли влево, трое — вправо. Он покачал головой, они заканчивали осмотр первого яруса, и так же, как на втором и третьем ярусе, все было впустую. Две другие ударные группы после короткого отдыха двинулись в обратную сторону.

"Вижу! Вижу его! — дал о себе знать Ян. — Я попал в него... А, черт!!!"

"Ян! Ян! Ян, что с тобой! Ответь!"

Все было кончено в доли секунды.

"Первый", я "пятый". Похоже, я только что потерял троих. На сенсорах ничего нет".

"Пятый", — заговорил Мо Лау, — К вам идет помощь. Не атаковать. Только защищаться".

"Первый"! Они идут на меня! Четверо, их четверо!"

Брань, отборные ругательства, топот ног — это было последнее, что слышал Мо Лау.

Все датчики жизнедеятельности десантников "второй ударной", выведенные на панель приборов в ЦУПе, погасли.

"Всем отступать! Всем под защиту силового поля!" — загремел голос Мо Лау.

48.

Два пути было передо мной: один — вернуться к кораблю, другой — к платформе.

Против первого варианта была неизвестность. Я не знал причин, заставивших нас в спешном порядке покинуть ZZ-II и отправиться в пустыню; память упрямо заслоняла от меня часть событий предыдущей ночи.

На платформу же я должен был возвращаться, так или иначе. Там оставались Фредерик и Мигель, "...возможно, Клод, если, конечно, он уцелел", — размышлял я.

Разумеется, я бы мог вернуться на платформу с корабля, но именно мысль о Клоде, что он убьет и остальных, перевесила все. "...К тому же до лагеря вдвое ближе, не больше четырех километров...".

Я уже готов был отправиться в дорогу в выбранном направлении, как неожиданно понял, что ошибаюсь в своих расчетах. У меня не было ранца! Достигнув плато, я должен буду карабкаться наверх по отвесной стене, наверное, до конца дня. Нельзя было надеяться на случай, что меня отправятся искать, что в лагере все благополучно.

Только поэтому я двинулся к кораблю. Сначала к кораблю...

Он появился на горизонте задолго до нашей встречи, спустя сутки или целую вечность. Он стоял невредимый и могучий, словно в сиянии славы. Я смотрел на него иначе, чем раньше. Он стал ближе и дальше.

Я был около него, как и ожидал, через два часа с небольшим. Трап был спущен. У входа стояли четыре выключенных робота, и по правую от них сторону было складировано вспомогательное оборудование. Амбар, где стоял десантный корабль, был открыт, и я мог видеть его задраенные люки и пыль на корпусе.

Я вошел внутрь ZZ-II, поднялся на лифте в ЦУП, сделал шаг и увидел в пяти метрах от себя Клода. Я был у него на прицеле.

"Я ждал тебя", — тяжело произнес он.

Лицо его было сильно обожжено, державшая кольт рука дрожала, усталые глаза налиты кровью, и казалось, что он пересиливал себя, чтобы не заснуть.

"Почему ты пошел на это?" — спросил я.

"Ты единственный, кто знает почти то же, что и я".

Я не нашелся, что ему ответить. Несколько минут мы молчали. Потом я спросил, что он собирается делать дальше.

"Я убью тебя и вернусь в лагерь, чтобы покончить с Мигелем и Фредериком...".

"Я не ошибся в нем", — с сожалением подумал я.

"...надеюсь, мне удастся остановить все ЭТО раньше, чем ситуация выйдет из-под контроля", — продолжил он свою мысль.

"Может быть, мы попытаемся объединить наши усилия, и никого не будем убивать...? И потом, мне не совсем понятно, ради чего...".

Не знаю, собирался ли он ответить мне, сама жизнь вмешалась в наш спор.

Неожиданно взгляд его потерял меня, глаза смотрели мимо, пока не закрылись; он пошатнулся, пытаясь найти точку опоры, сделал несколько неуверенных шагов в сторону и при этом налетел на кресло. На мгновение это привело его в чувство. Он глянул на меня в последний раз, — его рука с кольтом уже была опущена, и если б я хотел, то давно мог бы убить его, — затем судорожно, словно для крика, раскрыл рот и упал лицом вниз, на то же кресло, по нему сползая на пол.

Когда я подошел к нему, он был уже мертв. Задней части черепа у него не было вовсе. Я смотрел на него, и его слова: "Надеюсь, мне удастся остановить все это раньше, чем ситуация выйдет из-под контроля", — проносились в моей голове громогласным эхом.

Я знал, что Харон размножил нас на N-ое количество экземпляров. Это, несомненно, вносило определенный психологический дискомфорт в нашу жизнь, но чего-то фатального я в этом не видел. Видимо, Клод полагал иначе.

Затем я взял кольт и одним залпом уничтожил тело моего товарища. Почему? Зачем?.. Я опомнился, задавшись теми же вопросами уже в полпути от платформы, где надеялся найти Мигеля и Фредерика. И сразу спросил себя: не значило ли это, что Харон менял нас? Медленно, поступательно, оставляя неизменной лишь оболочку?.. Разумеется, я отмел эту мысль. Мы никогда не признаемся себе, когда становимся хуже, только придумываем новые оправдания.

Я сказал себе, что справлюсь со всем этим, что смогу управлять своими поступками и чувствами, что я ПРЕЖНИЙ! Но ЗЛО — это всегда прерогатива сильных.

Платформа стремительно приближалась. Я уже различал на ней отдельные детали. Без присутствия людей.

Я успокаивал себя, говорил, — возможно, они отправились меня искать, меня и Клода. Это было бы естественно, раз, проснувшись утром, они не нашли нас обоих. Но потом я увидел нечто не вписывающееся в привычный интерьер лагеря: справа от капсулы Фредерика на пол был брошен точно мешок муки... Через минуту он обрел очертания человека.

Он лежал неподвижно, свернувшись в клубок, сжавшись, странно спрятав голову, как будто спасаясь от чьих-то ударов или словно у него болел живот, к тому же он, кажется, увеличился в размерах вдвое.

Он был в обычном, с серебристым оттенком, светлом комбинезоне, но сквозь него прорастали тонкие волоски, очень длинные и с внешней стороны с белым налетом.

Опустившись на платформу, я не решился подойти к нему ближе. Что-то останавливало меня. Я всегда говорил себе: я верю в свою интуицию.

Мигеля нигде не было... Да, да, оглядываясь, я искал глазами Мигеля, заведомо определив лежавшего как Фредерика, хотя по-прежнему не видел его лица.

Я заставил себя отвернуться. Подошел к пульту. В лагере был задействован постоянный режим слежения. Я выставил на дисплее время моего вылета следом за Клодом и сел в кресло.

Конечно, можно было бы конкретизировать задачу, например, начать осмотр картинки с момента пробуждения одного из разведчиков; это было весьма просто, поскольку на капсулах установили соответствующие датчики, но... Я поймал себя на мысли, что нарочно тяну время.

Я видел ночь, платформу, по периметру окруженную светом, и, сверившись с таймером, подумал, что бой уже начался. Ни Мигель, ни Фредерик ничем себя не обнаруживали, они мирно спали.

Ночь забирала меня. Я шел с Мигелем и Арно, след в след за шагавшим впереди Клодом.

"Это где-то здесь", — сказал он.

"У нас совсем не осталось времени", — произнес Мигель.

Я словно хотел выкрикнуть: "Почему не осталось?!", но вспомнил, где я и что со мной и что память наглухо зарылась в нору; мне только и оставалось, что набраться терпения и ждать.

На мониторе начинался день; где-то в пустыне в это время я пришел в себя, воскреснув из мертвых, чтобы затем найти свой труп.

Ощущение, что за мной наблюдают, заставило меня обернуться.

"Бред! — никого не обнаружив, сказал я себе, — Ты становишься слишком мнительным...".

Я уже хотел вернуться к монитору, как понял, внезапно понял, что труп, неопознанный мною труп Фредерика ли, Мигеля ли, переместился на несколько метров ближе...

Я не поверил своим глазам. Я отказывался в это верить.

"Так докажи себе, что обманулся", — воскликнул кто-то внутри меня. Я принял вызов.

Вернувшись к монитору, я выставил новое время: на пять минут назад.

Вот я сажусь на платформу... как неуверенно я выгляжу. Вот отступаю и иду к пульту, с опаской... чего я боюсь? Вот я сижу у монитора... А труп? Он вдруг ожил и пополз в моем направлении. Полз? Но, чтобы ползти, надо двигаться, шевелить руками, ногами или хотя бы туловищем... Нет, он перемещался, словно катился на роликах, но как медленно и осторожно, и бесшумно.

"Однако он ближе, чем я полагал", — в какой-то момент произнес я вслух, обрываясь на последнем слове, замирая... Все, что происходило передо мною, на мониторе разворачивалось в реальном времени по меньшей мере две минуты назад!

Я сорвался с места, опрокидывая кресло. Оно упало на "моего врага".

Неожиданно он проявил, казалось, ему совершенно не свойственную прыть — его словно отнесло ветром. Затем из того, что так напоминало мне человеческое тело, стали вырастать коричневые "водоросли". Снимите фильм, как вьюнок, вырастая, ползет по стене дома, потратьте на это все лето и посмотрите его за две минуты... Я выстрелил, сжег его наполовину...

Его развернуло, он немного завалился на бок, и я увидел опущенную, склоненную голову Фредерика, я узнал его по затылку, и под ней так, словно это была лишь шелуха, голову Мигеля, его мертвое, перекошенное от ужаса лицо...

Я сжег его окончательно вторым залпом. Но на полу платформы и после этого все еще оставались обрывки "водорослей". Я старательно, недоверчиво обходил их, пока оставался в лагере, и был совершенно прав. Минует время, много времени, и я пойму, что случилось с Фредериком и Мигелем.

Эти коричневые "водоросли" были действительно не более чем безобидными растениями, пока им не причиняли боль. Упаси боже было их трогать! Каждый вырванный из джунглей отросток становился чудовищем. Он пожирал своего обидчика, он пожирал все живое, и он тоже обретал суть животного...

Я вылетел из лагеря в направлении ZZ-II до исхода дня.

Со мной были результаты всех наших исследований, и все это заняло целый контейнер.

Я поднялся на высоту сто метров, набрал скорость. Я думал о том, что буду делать дальше: буду ли продолжать исследование Харона или дам заключение уже сейчас, и буду ли искать своих двойников... я полагал, у меня есть шансы, но это меня и страшило. Надо ли говорить о том, к какому диагнозу относительно планеты Харон я склонялся? Полный запрет!!! Категорический запрет на колонизацию!!!

Гул появился не сразу. Сначала он мог сравниться с жужжанием шмеля, затем — с протяжным воем волка, затем — со стартующим звездолетом.

Как хорошо я помнил нашу, в первые дни пребывания на Хароне, катастрофу!!!

"Упасть камнем, зарыться в песок, вырваться из западни...", — возопил мой мозг.

Но было слишком поздно... Впрочем, разве спасли бы меня лишние пять-десять минут?

Стены, словно из мутного плывущего стекла, наступали сверху, снизу и со всех сторон одновременно. Я отстегнул от пояса контейнер, он скрылся внизу, точно в трясине. Я видел под собой зеленую пыль пустыни и как контейнер вошел в невидимый барьер, и как в нем растворился.

Снова обрыв, снова занавес... Когда стены замкнулись, пришла боль; в глазах потемнело. Я внезапно оказался у самой земли... Земля. Откуда это слово? Ностальгия... Меня вдавливало в пыль со страшной силой, и воля, и разум, и тело — были парализованы. Я очнулся только когда оказался внутри уже знакомого мне "яйца".

Я был в нем словно куколка, словно кокон. Я спал, но сном удивительным, растянувшимся на целую вечность...

49.

Алэн появился в ЦУПе, когда напряжение среди космодесантников достигло своего апогея. Минуту назад Лада Корнуэлл и Стив вывели в коридоры крейсера видеозонды Си-Эн-Си, и теперь происходящее там могли видеть все сорок человек, которые находились в головной части корабля.

Юркие зонды в поисках хоть сколь-нибудь значимой картинки шныряли по всему первому ярусу. Люди исчезли, но ничто не говорило об опасности. Пусто... Во втором и третьем ярусах они сопровождали уцелевшие, в спешном порядке отступавшие в ЦУП первую и третью ударные группы — те отходили в молчании, без боя, с оружием наготове.

Напряжение ожидания. Все понимали, что сыграна только прелюдия.

Алэн возник из воздуха, беззвучно и без сильного свечения, как это иногда случалось, и непрошеного гостя никто не заметил. Все, затаив дыхание, вглядывались в огромный голографический экран. Где он, враг? Кто он, враг? Все что-то слышали о Бориславе и никто не понимал, о чем идет речь.

Не найдя взглядом командора, Алэн все так же незамеченным подошел к Ладе Корнуэлл и тихо сказал:

— Мне необходимо переговорить с командором. Где он?

Лада, повернувшись к нему, узнав его, едва не вскрикнула:

— Вы! — и тут же перешла на шепот. — Он мертв.

— Что происходит?

Лада было открыла рот, чтобы ответить, но встретилась со взглядом Мо Лау; слова застряли у нее в горле.

— Взять его! — воскликнул лейтенант, указывая солдатам на Алэна Лаустаса.

Алэн никак не воспрепятствовал им и в следующую минуту стоял перед Мо Лау с заломаной назад рукой. Лейтенант холодно посмотрел на Ладу Корнуэлл и словно задумчиво произнес:

— Стало быть, это и есть ваша сообщница...

— Вы забываетесь!!! — попыталась контратаковать его журналистка.

Мо Лау жестом прервал ее.

— Мне не составит труда доказать, что это вы проникли в электронный мозг и сняли силовое поле с изолятора. Вы помогли бежать преступнику, а это уже наказуемо. Судом, мисс, судом, — Он говорил, будто бы говорить ему было лень.

— С чем пожаловали, сэр? — обратился он наконец к Алэну.

— Мне был нужен командор.

— Он погиб.

— Я уже знаю.

— Говорите... Вам придется иметь дело со мной.

Сзади к лейтенанту подошел сержант и что-то зашептал на ухо. Мо Лау, выслушав его, резко заметил:

— Ведь я, кажется, вам поручил вывести из опасной зоны всех людей? Напомните мне о себе, Мэлброк, когда все закончится!

И, позабыв о ставшем пунцовым сержанте, о Ладе Корнуэлл и об Алэне Лаустасе, он направился к пульту.

"Третий", это "первый".

"Третий" слушает, — отозвался Боб Санитто.

Мо Лау видел, как первая "ударная группа", едва с ней вышли на связь, замедлила движение.

"В двух кварталах от вас, в каюте D-24, женщина, стюардесса с "Леонардо да Винчи"; немедленно к ней. Я очень хотел бы, чтобы она была в ЦУПе".

"Понял, "первый".

Связь, однако, не прервалась. Боб Санитто на выдохе почти сразу произнес:

"Первый", сенсоры засекли объекты на нашем ярусе! Похоже, у них та же цель!"

"Сколько их?"

"Восемь".

"Постарайтесь ее забрать, Боб", — почти просил Мо Лау.

Алэна держали двое космодесантников. Он избавился от них одним движением: взлетев в воздух, оставив им только руку, — будто у него не было костей и она была пришита — оказался сзади и дважды ударом головы оглушил первого и второго. Прежде чем кто-либо успел опомниться, он уже был рядом с Мо Лау и, приставив лазерное ружье к его затылку, спокойно сказал:

— Прикажите вашим людям оставить меня в покое и выслушайте меня. Время не терпит.

Так же спокойно ответил и Мо Лау:

— Не думаю, что у вас есть шансы. Несмотря на всю вашу прыть, мои парни сделают из вас решето раньше, чем вы подумаете нажать на гашетку.

— Вы теряете единственную возможность избежать гибели крейсера...

— Я ведь говорил, что выслушаю вас. Однако, может быть, позже. На карту сейчас поставлена жизнь целого отделения и, между прочим, молодой женщины, что была вместе с вами на звездолете.

"Первый", мы у каюты, — доложил Боб Санитто, — Объекты будут здесь через полминуты".

Алэн опустил ружье. Мо Лау повернулся к нему вполоборота и в то же время остановил взмахом руки нескольких бросившихся к Алэну космодесантников.

— Я знаю, как уничтожить их, — произнес Алэн.

Мо Лау вопросительно посмотрел на него:

— Так скажите.

— Это и долго, и бесполезно. Я один могу это сделать. Но у меня есть некоторые условия.

— Если вам и в самом деле это по силам, я готов обещать все, что в моей власти.

— Возможно, это и не в вашей власти, но выбора у вас нет.

— Что вы хотите?

На экране все увидели каюту; как в нее вошли космодесантники, как они подняли с постели полусонную Катрин и, ничего не понимающую, повели к выходу.

"Первый", это "третий", дистанция до объектов — двадцать метров, — "ударная группа" была уже в коридоре, — сейчас они покажутся из-за поворота... Дьявол! Они разделились! Мы в ловушке!

— Лейтенант, вы должны обещать, что дадите мне вместе с сыном уйти с крейсера. Вы измените курс, я сообщу вам его. В заданном квадрате меня ждет корабль. Как только я там окажусь, вы не будете его преследовать.

Мо Лау слушал Алэна, не отрываясь от экрана; видел ожесточение и растерянность на лицах людей Санитто и чувствовал, что все решают секунды...

— Согласен...

Когда Мо Лау, обернувшись, хотел к тому лишь добавить: "только поторопитесь, ради бога!", Алэна Лаустаса он не увидел.

* * *

"ВСПОМНИТЕ МИФ ОБ АНТЕЕ. ДЕТИ ТРЕПА ТАКЖЕ ПИТАЮТСЯ ЭНЕРГИЕЙ СВОИХ ВРАГОВ, КАК АНТЕЙ ЧЕРПАЛ СИЛЫ В ЗЕМЛЕ", — в мыслях повторял Алэн сказанное ему Ля Кроссом.

Он телепортировался на третьем ярусе у каюты D-24 и, появившись в шаге от Лео Гейдера, успел выбить из его рук уже готовое выстрелить ружье. Остальных удержал Мо Лау:

"Спокойно, "третий". Возможно, это ваш спасательный круг. До особого распоряжения вы подчиняетесь этому человеку".

Но приказ Алэна десантникам был предельно прост — вернуться в каюту. Как только люк ее закрылся, справа, из-за поворота, показался Борислав, за ним — второй и третий его двойники.

"С КАЖДОЙ СМЕРТЬЮ ИХ ЧИСЛО ЛИШЬ УДВАИВАЕТСЯ. И ЭТО ПРОДОЛЖАЕТСЯ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ВРАГ НЕ ПОВЕРЖЕН. ПОБЕДИВ, ОНИ ГИБНУТ САМИ, НО ТЕРРИТОРИЯ ДЛЯ ПОТОМКОВ РАСЧИЩЕНА".

Расстояние не больше десяти метров. Замерли. Пошли. Ветер, перерастающий в ураган. Шквал. Лица и тела слились в одно целое.

"ИХ НЕЛЬЗЯ НИ СЖЕЧЬ, НИ ЗАМОРОЗИТЬ, НИ ПРЕВРАТИТЬ В АТОМАРНУЮ ПЫЛЬ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ ДРУГИЕ... НО И У НИХ ЕСТЬ АХИЛЛЕСОВА ПЯТА.

ОСТАНОВИТЕ СВОЕ СЕРДЦЕ, ОСТУДИТЕ КРОВЬ В ЖИЛАХ, ПУСТЬ ВАШИ ЛЕГКИЕ ПЕРЕСТАНУТ ДЫШАТЬ, А ПОТОВЫЕ ЖЕЛЕЗЫ — ИСПУСКАТЬ ВАШ ЗАПАХ. УМРИТЕ, НО ОСТАНЬТЕСЬ ЖИВЫ. ЖИВЫ МОЗГОМ! ОН ДОЛЖЕН СТАТЬ МЕРИЛОМ ВСЕГО, ЧТО ДЛЯ ВАС ЕСТЬ. ЛИШЬ МОЗГ, РАБОТАЮЩИЙ КАК МАШИНА СМЕРТИ, СПОСОБЕН ИХ ОСТАНОВИТЬ. НАПРАВЛЕННОЕ ПСИХОТРОПНОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МОЗГА — ВОТ ТОТ ЯД, КОТОРЫЙ РАЗРУШАЕТ ИХ ПОЧТИ МГНОВЕННО...".

В ЦУПе наступила мертвая тишина, когда к Алэну Лаустасу метнулись призраки, имеющие такое поразительное сходство с Бориславом. Все трое слились с телом Лаустаса, и, казалось, это конец; но затем их стало выбрасывать из него один за одним.

Потом они тускнели и исчезали.

Однако торжествовать было рано. Почти тотчас, но теперь слева, показалось еще пятеро "близнецов" Борислава. Алэн почувствовал, что силы на исходе. Мозг, оставленный без кислорода, мозг-убийца грозил смертью, окончательной и бесповоротной, и ему самому.

Какой яростной была эта вторая атака!..

Коридор залило солнечным светом; видеозонды вышли из строя, и ЦУП ослеп, теряясь в догадках, чем завершилась схватка.

Через какое-то время Мо Лау запросил третьего: "Что на сенсорах?"

"Никого".

"Его тоже?"

"Никого".

"Третий", проведите разведку... Будьте осторожны".

Прошло еще полминуты, прежде чем Боб Санитто, наконец, доложил:

"Он жив! Приходит в себя!"

50.

Харон живет другими категориями, нежели Земля. Время для него — ничто. Он играет им как безделицей.

Жизнь лишь уснула во мне. Та, созданная самой природой, камера хранения, в которой я находился, наконец была вскрыта, и ее владельцу вручили самого себя в целости и полной сохранности.

Мое яйцо рассосалось, как ему и было предназначено, не раньше, чем в пустыне, на том месте, где я был пленен, образовалась котловина.

Я открыл глаза и почувствовал себя удивительно легко. Я поднялся, ноги были словно чужими. Вокруг был уже знакомый ландшафт — отполированное, отутюженное дно котловины, голубое окно "колодца" в центре... и рассыпанный возле него "белый жемчуг". Только потом я осмотрел себя.

При мне не было ни ранца, ни вспомогательного комплекта, ни оружия, не было даже пакета НЗ; комбинезон был изуродован, словно меня, привязав к хвосту лошади, долго волочили по монгольской степи. Я был предоставлен на волю судьбы, беспомощный как младенец.

Мне было над чем подумать. Оставаться ли в котловине, рядом с живыми существами (а некоторые из них, как я теперь знал, были пригодны в пищу) и водоемом, или отправляться в неизвестность в поисках, может быть, лучшей доли.

"Водоем..., — усмехнувшись, вдруг сказал я вслух. — Мираж...".

Телепортировавшись наверх тысячеметровой кручи, выраставшей над котловиной девятым валом зеленой пыли, я опять не встретил ничего нового — пустыня была передо мной, позади меня, слева и справа. "Все тот же сон..." — почти обреченно сказал я вслух, лишь для того, чтобы услышать собственный голос.

Три дня я двигался упрямо на север. И в этот раз, руководствуясь только интуицией. Появление на горизонте скал я счел себе подарком. Но, добравшись до них, упав в изнеможении у подножья, я почувствовал, что одолеть их сил у меня нет. Надо было дать себе отдых. Последний свой отдых. Перед последним броском. Я понимал, что больше дня без воды не продержусь.

...На что я надеялся? Мне странно задавать себе этот вопрос — я всегда верил, что надежда бестелесна, для каждого свой неразвенчанный миф...

Ночь пролетела незаметно. В какой-то степени удивило, что "одеяло" в этот раз не навестило меня. Что-то изменилось на этой планете, — механически сделал зарубку в памяти мой разум. И уснул.

Я карабкался на скалы и ночью, во сне. Я срывался, не добираясь до вершины. Многократно. И, разбуженный дневным светом, какое-то время раздумывал, решаясь на штурм... Нет, не было у меня выбора...

Я полез наверх, как одержимый, — так солдаты идут в атаку на заведомо неприступный, ощетинившийся огнем неприятельский бруствер, когда позади них сама смерть, встав в полный рост, размашисто орудует косой.

Вершины я достиг раньше, чем думал, и, упав на краю плато, еще не смея окинуть взглядом даль, почувствовал, что оказался в чьей-то тени, и разорвавший перепонки звук обрушился словно молот.

Тень забирала вокруг меня все большее пространство. Я ощутил себя муравьем, на голову которого опускается человеческий башмак. И сколько сил стоило мне просто поднять голов! Я, наконец, увидел ЕЕ над собой, устало сказал, что буду сейчас раздавлен и, кажется, чувствовал, как дышит, вздрагивает корпус нашедшей меня машины. Затем днище ее разверзлось, и невидимые, но цепкие сети подхватили меня легко и свободно... Я подумал, — как рыбу, и так же, как рыбу, затянув, меня небрежно бросили на скользкую и грязную палубу. Было совершенно темно и тихо, точно в могиле. Но к смерти мне было не привыкать... Впрочем, я ошибался.

— Кто вы? — склонилось надо мною незнакомое человеческое лицо.

— Алэн Лаустас, корпус разведчиков ZZ-II, прибыл на Харон 22 октября 2990 года, — заучено произнес я.

Он не понравился мне. У него была грубая, квадратная и тупая физиономия, нос пьяницы, лоб — узкий, глаза — щелки. Я видел, как его покорежило от моих слов, точно он прочел мои мысли о нем, но затем он, видимо, решил сделать хорошую мину при плохой игре и нарочито улыбнулся:

— О'кей! А я Пьер... Пьер Лобо. Мы разве не знакомы?

Я глядел на него, не понимая.

— Максимилиан!

Я услышал топот ног, сбегающих по металлической лестнице, и тотчас же юношеский голос:

— Слушаю, кэп!

— Как там наш приятель?

— Вот-вот богу душу отдаст.

— О'кей... Поднимайся, парень..., — последние слова были обращены ко мне.

Я никак не ответил на его пожелание, но Пьер подхватил меня под руки и поставил на ноги силой. Мне удалось сделать шаг. Слабость была ужасной.

— Я сделал тебе инъекцию. Сейчас придешь в норму, — как-то по-особенному задумчиво произнес он.

На второй ярус вели тридцать две ступеньки. Я почему-то тупо считал их, и, достигнув площадки наверху, посмотрел назад — закружилась голова, от падения меня удержал Лобо.

Верхний зал был захламлен так же, как и нижний. Пульт управления был выведен шестиугольником в дальнем углу, а в ближнем, справа, была лежанка — странный симбиоз гамака и медицинской койки. На ней покоился живой труп. Он был без одежды, и тело его было сшито по кускам, запекшаяся кровь оттеняла длинные уродливые шрамы. На правой руке не было пальцев, а лицо было обезображено, точно кто-то решил снять с его одной стороны всю кожу.

Силы вернулись. Я подошел к нему... К себе... Да, это был я. Как бы я ни выглядел, ошибиться было невозможно. Я — тот, что лежал, захрипел, кажется, пытаясь что-то сказать, у рта выступила пена, из груди вырвалось клокотанье... а в голове пронеслись тысячи картин, оформившиеся в единый молниеносный сценарий — Харон, сходящие с неба корабли, женское лицо, смех, слезы, лица людей, искаженные страхом, взрыв...

Я умер в тот же день, не приходя в себя. Все это время я был у своей постели безмолвно, словно призрак.

После того, как я остался один, прошел час. Я был опустошен. Сидел рядом с иллюминатором и бесцельно глядел вниз. Но в какой-то момент я понял, что уже несколько минут как смотрю на раскинувшийся подо мною город, огромный, залитый светом, на километры отбросивший от себя ночь, мегаполис.

— Что это? — спросил я.

— Харон-Сити, — снова ухмыляясь, ответил Пьер Лобо.

Я вздрогнул.

— Какое сегодня число?

— Седьмой день третьей декады сантуриана две тысячи девятьсот девяносто пятого года.

"Прошло пять лет!!!.. Пять лет... пять лет", — пытался я привыкнуть к этой мысли.

— Это был твой брат? — неуверенно спросил Пьер. Подобный вопрос давно должен был слететь с его языка.

— Да, — мне ничего не оставалось, как солгать, — Где ты его нашел?

— Что значит нашел, — хмыкнул он, — Я лечу с приисков... Вообще-то я не занимаюсь перевозкой пассажиров и не работаю "скорой помощью", но для коменданта порта сделал исключение. Он лично попросил меня переправить твоего брата в город... Кстати, там его ждет жена...

Последняя новость была не менее неожиданной, чем все остальное. Однако мне показалось, что Пьер все-таки чего-то не договаривает. Что-то подсказывает мне — не к жене или, по крайней мере, не ради нее везли в Харон-Сити мое тело... Мы уже шли на посадку.

Порт был огромным. Я сразу оценил все его превосходные качества. Харон-Сити строили с размахом... Что значило это для меня как разведчика? — Рекомендация о колонизации Харона была в высшей степени положительной.

— Ты не смотри, что у меня такая старушка. Ей, конечно, за полтораста лет, но летать она еще может. Ничего, скоро куплю новую.

"Он не похож на преуспевающего пилота, — подумал я, оценивая его внешний вид, — замасленный комбинезон и дешевые тяжелые ботинки, и даже нечесаные волосы, с запахом. Но, может быть, он просто скряга и свинья?"

Впрочем, я отдал Лобо должное, когда он переключил управление машиной с автопилота на ручное. Он был настоящий ас. Мы сели очень мягко, что для такой развалюхи было удивительным. Лобо сразу выпрыгнул из своего кресла и попросил меня подождать, пока уладит кое-какие дела.

Порт был прямо передо мной. Мы сели на дальней от центрального корпуса площадке. На ближних стояли два пассажирских звездолета "А" класса. Потом я увидел Пьера и тех, кто его встречал. Их было пятеро и выглядели они очень официально. Пьер Лобо, расшаркиваясь, поздоровался с ними и пригласил в свой корабль.

Через пару минут меня позвал Максимилиан:

— Сэр, вас просят вниз.

Я спускался, как вдруг меня сбили с ног, а затем оглушили...

51.

— Я исполнил свое обещание, сэр. Скоро мы будем в непосредственной близости от "Надежды", а вы — на ее борту.

Алэн, лежавший в медицинской капсуле, посмотрел на Мо Лау с недоверием. Тот расценил это по-своему:

— Не забывайте, что вы находитесь на военном корабле. Нам не составило труда обнаружить ваших сообщников, так что координат от вас не понадобилось. Однако это все, что я могу для вас сделать. Как только я получу с базы приказ преследовать вас, я буду вас преследовать, хоть это несколько и расходится с нашим уговором... У вас будет немного форы, я потяну с докладом.

Алэн, сомкнув на секунду-другую веки, дал понять, что со всем согласен.

"Надежда...". Перед глазами возникло лицо Пьера Лобо, старого пройдохи, который купил себе "Надежду" за наградные, полученные от властей Харона за Алэна Лаустаса. Пьер Лобо не сплоховал и перед Сашей. Ей он тоже передал Алэна Лаустаса, но мертвого. Еще лишняя тысяча на банковском счету.

Алэн опять вспоминал. Харон, год 2995,96-й, тюрьму, следствие, чудовищное обвинение в умышленном убийстве геологов и внезапную развязку. Когда его неожиданно освободили, у тюрьмы его ждал представитель "Ложи".

"...Меня зовут Тюрам. Я знаю все, что вы рассказывали на следствии".

"Что вам от меня надо?"

"Мы хотели бы купить ваше молчание. До тех пор, разумеется, пока мы не разберемся во всем окончательно".

"Кто дал положительное заключение о Хароне?"

"Вы".

"Я?!.. Что стало с командой ZZ-II?"

"Вы один встречали корабли колонистов. Согласно вашим показаниям, произошел несчастный случай".

"Это правда, что у меня есть жена и, ...кажется, сын?"

"Да. Сын родился, пока вы были под следствием... Сегодня ваши похороны...Я не рекомендовал бы вам встречаться с Александрой".

"Почему тогда сообщили о них?"

"Мы хотели бы, чтобы вы присутствовали на них. Для нас многое — все, что касается вас, представляет интерес... Однако не стоит подходить к жене".

"Она знает обо мне?"

"Мы подстраховались на этот счет. Для нее вы... клон, но который был создан на Земле".

"Чем я занимался все эти годы, с 90-го по нынешний?"

"Вы были отстранены от разведки и переведены в шеф-пилоты службы спасения...".

"Я ничего не помню... то есть...".

"Я думаю, вы правильно определили свое состояние, никаких "то есть". Это были вы. И не вы. Только поэтому вы на свободе. Еще раз напоминаю, цена вашей свободы — молчание".

"Я понял. Могу ли я связаться с вами в случае необходимости?"

"Если такая необходимость возникнет, мы свяжемся с вами".

"Ложа" связалась с ним через три года и предложила ему помощь в том, к чему он готовился сам, — к похищению своего сына.

— Алэн, — вырвал его из полусна Мо Лау, он по-прежнему был рядом, но теперь в его руке был шприц.

"Все правильно, мне сейчас нужны силы".

Он заставил себя встать и, поддерживаемый лейтенантом с одной стороны, с другой — Катрин, которую он не узнал, прошел до двери медицинского блока, затем до лифта, и в шлюзовую камеру. Его усадили в кресло разведшлюпки, на колени положили спящего сына и, выставив автопилот, задраили люки...

Меньше, чем через пятнадцать минут он был на "Надежде".

* * *

— Рад видеть тебя в добром здравии и у меня в гостях, — вяло выговорил слова приветствия Пьер Лобо.

Алэн не стал ему отвечать — он все еще оставался слишком слаб — лишь спросил о сыне:

— Где он?

— Здесь он, здесь. Знал, что вспомнишь. Проснулся и играет.

Алэн скосил глаза вправо и вниз и увидел на полу ЦУПа Альберта, занятого минироботами-игрушками

— Введи мне одну капсулу стимулятора, — попросил он Пьера.

Придя немного в норму, Алэн спросил о курсе.

— Харон, черт побери. Что же еще? — почти вспылил Моро.

Он пошел к бару, и две опрокинутые в нутро рюмки водки вернули ему разговорчивость.

— Ты обещал, что это будет пассажирский звездолет, а подал меня на тарелочке с голубой каемочкой военному крейсеру... черт возьми. Не годится, Алэн. Они не пустятся нам вдогонку?.. Вижу, эта мысль тебя не беспокоит; интересно, чем ты купил их расположение.

— Каждый из нас когда-нибудь нарушает свое обещание... Ты взял на абордаж звездолет с Ларины?

— Извини, не мог удержаться.

— Значит, ты. Что дальше? Снова будешь прятаться по углам? На Харон тебе путь заказан. Ты и меня едва ли сможешь высадить.

Алэн говорил отрывисто, голос его был глух и звучал, словно там-там. Он не смотрел на Моро, только — перед собой. И, кажется, распалялся с каждой минутой.

Моро хмыкнул с кривой усмешкой и поглядел на него помутневшими глазами с плохо скрываемой неприязнью.

— Я пират! Пират, а не извозчик вам, сэр! Я уже третий год промышляю этим ремеслом. И не тебе меня учить, как уходить ото всех тех ищеек, что охотятся по мою душу.

— Ты пьян, Лобо. Только это тебя извиняет. Наверное, в таком же виде ты принимал решение брать звездолет с Ларины. Иначе эту глупость никак не объяснить. Ты третий год занимаешься этим грязным ремеслом только потому, что ни разу не нападал на звездолеты Земли. На окраинах — там ты — герой, это так. А теперь все. Благоразумие тебя оставило... Впрочем, — было очень заметно, как Алэн осадил свой гнев, — меня это не касается. Ты дал мне обещание забрать меня здесь и высадить на Хароне. Исполни вторую часть нашего договора, и у меня не будет к тебе претензий.

— Тебе не кажется, что встреча с крейсером может поднять первоначальную цену?

— Он не пошел за тобой, Лобо. И поставим на этом точку.

— О'кей, — хмуро согласился командир "Надежды".

В капитанскую рубку вошел Максимилиан, на его почтительное приветствие Алэн ответил легким кивком головы.

— Что команда, Мак? — посмотрел на него быстро пьянеющий Лобо.

— Люди недовольны, что мы идем на Харон, сэр.

— Это ерунда...

— Однако я не за тем к вам, сэр.

— Что еще?

— У нас нет маяка Харона.

— Как это нет?

— Харон молчит.

— Какие-нибудь технические проблемы или еще, черт возьми, что угодно, потому что... — Далее следовала отборная ругань в течение, наверное, трех минут.

Алэну вдруг опротивело находиться бок о бок с командиром "Надежды". Он встал, взял на руки сына и направился к выходу.

— Алэн! Черт возьми! — рявкнул Лобо.

— Проспись, потом поговорим, — не оглядываясь, произнес Алэн.

В коридоре ему сразу стало легче дышать. В конце концов, все складывалось благополучно. Сын был с ним. И скоро он будет на Хароне. Но какое-то беспокойство на сердце оставалось, что-то не ладилось, где-то было тонко...

Харон не встречал нас. Даже Пьер прекратил свое обычное зубоскальство. Позади был без малого месяц полета, и все это время Харон молчал.

Теперь он был, казалось, на расстоянии вытянутой руки. Он и его сияющий огнями, но спящий каким-то летаргическим сном город.

— Мне все это очень не нравится, — высказался я. — Где ты собираешься сесть?

— В порту, — сказал Лобо; он словно бросал мне вызов.

— Если ты не боишься спецслужб, то почему бы тебе не подумать о том, что случилось с городом?

— Да ни черта с ним не случилось, — проворчал Лобо, однако достаточно неуверенно.

— В трех километрах севернее города есть испытательный полигон. Ты высадишь меня там. И это же даст тебе возможность уйти без проблем, если они все-таки возникнут.

Пьер Лобо не ответил, но я знал, — он сделает все так, как я сказал.

Мы обогнули город с запада. Харон-Сити, казалось, умер. Наконец "Надежда" пошла на посадку. Коснулась Харона и замерла.

— Что дальше? — вдруг спросил меня Пьер, всматриваясь в город-призрак.

— Ты улетишь сразу?

— Дождусь тебя... Иди один... И Альберта оставь здесь. На счет моих парней — извини. Да ты и сам справишься. В общем, я жду тебя с известиями, что там...

Зная Пьера, я подумал, что с его стороны это почти проявление благородства.

Первое встретившееся мне строение напоминало полевой редут: приземистое, в два этажа, одним свои краем вросшее в зеленую пыль Харона; угловатые формы и сверкающее стекло стен. Я подошел к ним, пытаясь заглянуть внутрь, прильнул к их гладкой поверхности, словно изнывающий от жажды путник к найденному в пустыне источнику, но отпрянул от слишком яркого света.

Через сто метров мои ноги ступили на светло-серый бетон. Здания доходили до двадцати этажей, ровные коробки. Улицы были чрезвычайно узкими, и, петляя, казалось, должны были сотворить лабиринт Минотавра. Людей нигде не было, ни малейшего намека на их присутствие.

"Все это сон, все это сон" , — твердил я свою молитву.

В размышлении над тем, что все это значит, зашторив на какое-то время свое внимание, я вошел в открытые двери подъезда одного из домов, миновал фойе, в лифте нажал на кнопку с цифрой "семь", чтобы через пять секунд выйти на седьмом этаже. Беспрестанно оглядываясь, прислушиваясь, но замечая лишь эхо своего присутствия, я двинулся длинным темным коридором, вдруг резко свернувшим вправо и представившим взору череду дверей жилого блока. Я миновал три двери, остановился у четвертой, у квартиры так мне знакомой, — здесь я прожил три года, отсюда отправился за сыном на Землю.

Все было открыто настежь, всюду можно было проникнуть беспрепятственно. Я толкнул дверь, заглянул за нее, встал на пороге. В комнате царил беспорядок: на широком диване были разбросаны женские одежды, и женское же белье валялось под ногами; перевернутое кресло у окна накрыло собой разбитый монитор, изувеченный блок электронного мозга проломил стенобитным орудием стойку бара; по полу была рассыпана крошка искусственного камня — сорванная со стен и потолка облицовка. И рядом с диваном, спиной ко мне, стоял ОН...

Я сделал шаг, и крошка захрустела под ногами... первый звук. Нереальные здесь ощущения.

— АЛЭН?!

ОН обернулся...

.

Корбут Андрей

.