Фамилия Имя

НАЗВАНИЕ

киносериал

(опыты урбанизации
зверей и детей)

Это написано в 85..90 и вот уже созрело для публикации, на мой взгляд..

есть еще тот же текст, но все слова приведены к нормальному виду (им.пад.ед.ч. у существительных и т.п.) и отсортированы по частоте, длине и инверсно-алфавитно (по последним буквам) - но его читать гораздо сложнее, это еще не созрело.

Это надо читать от начала к концу, или от конца к началу, или хронологически, или первые предложения всех абзацев, начинающихся с •, или только шипящие вслух, или только реплики с выражением - в принципе это не важно. Смысл от этого не теряется.

Никаких Гипер Ссылок в тексте не предусмотрено, т.е. текст не предусматривает гиперактивности читающего, вообще имхо, для снятия гиперактивности существует множество других текстов и средств, от МТВ до Балтики с корюшкой.

Но уж, все-таки, если есть непреодолимое желание куда-то переходить, версия с апплетом-оглавлением специально для этих целей, спасибо фирме микрософт. Но это так, для понту, конформизм - какой же гипертекст без гиперссылок?

Все совпадения имен, мест, событий и проч. - непроизвольны и непреднамеренны. В часности и мое имя - из кинословаря:

Преображенская Ольга Ивановна..
о, господи..
Ну, или - вот
Хавчин Абрам Львович, прошу любить и жаловать.

BWR или как там это, WBR,

Искренне Ваш, Абрам

эта же история в виде двух заявок

эта же история в виде оглавления

эта же история в виде аплета

Пушкин шел по Сахаре.

Лакированные штиблеты вязли в песке, воротник рубашки набух от пота, цилиндр влажно блестел на солнце.

Поднявшись на гребень бархана он поправил одежду, одел перчатки, помахал рукой Гоголю, который ждал его внизу, у колодца, и пошел к нему.

Гоголь крикнул что-то невразумительно-повелительное бою, который стремглав убежал в раздевалку из реек типа пляжной, которая оказалась лифтом и провалилась под землю.

Бой вернулся через секунду с ведерком со льдом и шампанским и двумя бокалами.

Гоголь провел пальцем по внутренней поверхности бокала и показал бою грязный палец.

Бой молчал.

Гоголь спросил.

Бой молчал.

Гоголь ударил его по щеке и стало понятно почему бой не открывал рта - он выплюнул кусочек сухого льда, из тех, что были в ведерке и облачко синеватого тумана. Замотал головой и скорчил гримасу - болел обоженный язык.

Гоголь крикнул на него.

Мальчик испугался и стал просить Гоголя, но Гоголь уже открывал бутылку, а подошедший Пушкин держал бокалы.

Мальчик отошел от них, приподнял плоский камень и стал щелкать языком и свистеть.

На его зов из-под камня выползла змея с ушами типа очковой, зашипела разозлившись, расправила уши и долбанула мальчика в обнаженную коричневую грудь.

На груди выступила капелька крови и удовлетворенная змея уползла под камень.

Мальчик вскрикнул и упал в агонии суча худыми ногами по песку.

Пушкин и Гоголь чекнулись.

Все-таки это была девочка, а не мальчик.

Их лежало несколько у камня, умиротворенных, со сложенными на груди руками.

Из лифта-раздевалки выскользнул новый бой (герл) и уложил(а) в такой же целомудренной позе свою предшественницу.

Закат.

Гоголь смотрел в упор на громадное бордовое солнце раскачиваясь в кресле-качалке. Он был безнадежно пьян, а вокруг лежало множество пустых бутылок и мертвых мальчиков. На коленях Гоголя лежал винчестер.

А Пушкин ласкал стоящего на коленях боя, который сдавленно хихикал и вырывался т.к. боялся щекотки.

Из лифта-раздевалки вышла голая Татьяна Миткова с очередными шестью бутылками между пальцами, подкинула их в сиреневое небо и они взрывались салютом в воздухе т.к. Гоголь стрелял по ним.

- Советское шампанское, - сказала Татьяна, - Это классика.

- Вы смотрите черный квадрат,

- сказал жирный старый Любимов проявляясь в кадре, - оставайтесь с нами!

Это все

происходило в телевизоре.

Телевизор стоял в бытовке, к которой примыкал вольер, в котором старый седой тигр, лежа на на большом пологом стволе, смотрел на Любимова сквозь грязное стекло.

Старик-смотритель строгал на дощечке зелень в суп, который закипал на плитке.

Тигр утомленно прикрыл глаза и задремал.

Трамвайные пути

блестели от пота.

За домами собирался рассвет.

Тигр трусил вдоль путей, иногда останавливаясь, когда терял его запах.

Свернул с проспекта в скверик, к его подъезду, к его квартире. Обнюхал.

(Любимов продолжал что-то темпераментно-неразборчивое)

Тигр вышел во двор, лег на влажную от росы лавочку и смотрел на его окна.

УРБАНИЗАЦИЯ КОШАЧЬИХ

Вышел из окна на козырек над подъездом.

Осторожно беззвучно прыгнул на поручень соседнего балкона.

Вытянулся вдоль стены, дотянулся до следующего балкона и вскорабкался на него.

Замер - показалось движение за стеклами.

Дотянулся до соседнего с балконом окна.

Забрался на жестяной подоконник, распластавшись по стеклу.

Открыл форточку и начал осторожно, чтобы не сломать раму, продавливаться в узкое отвестие.

Внутри подоконник

был весь заставлен цветами.

Ему потребовалась немалая сноровка чтобы ничего не сломать и не нашуметь.

Мужчина, спящий на кровати, сел и смотрел осовело, просыпаясь. Потом он пытался крикнуть, но не успел т.к. его опрокинула на кровать полутонная туша и в рот забилась шерсть.

Тигр сошел с кровати, поправил одеяло и подушку, разгладил лапой гримасу на мертвом лице, еще раз огляделся - не осталось ли каких следов его присутствия, и вышел.

Продавился

сквозь форточку и спрыгнул в кусты под окном.

Уже светало, когда он пробирался обратно, ехали первые трамваи, и тигр держался кустов.

Он перемахнул

через фигурную ограду института зоопсихологии.

Пробрался в вольер, растянулся на стволе и задремал.

Дверь бытовки

была открыта, когда тигр открыл глаза, смотрителя в ней не было, стыла тарелка супа.

Смотритель быстро шел к вольеру по песочной дорожке от института, за ним шел в сером халате ветеринар.

Тигр скосил глаза, в руках смотрителя был большой намордник, ошейник, поводок, но не пошевелился.

Ветеринар осмотрел его, сунул ему за щеку целлофановый пакетик с кровью. Проколол большим шприцом бумажную крышку, засосал в шприц крови и ввел ее тигру под кожу на груди под передней лапой.

Смотритель в это время засовывал тигру в рот, оттянув губу, накладную челюсть с большими зазубренными желтоватыми пластмассовыми клыками, одел намордник и ошейник.

Они вышли из вольера, дергали за поводок, и тигр лениво поднялся со ствола и пошел за ними.

- Сонный Васька какой-то, недовольно оглянулся на него смотритель, - Опять ночью шарился? - посмотрел на зверя вопросительно.

Тигр индиффирентно смотрел в сторону.

Ветеринар скуксился недовольно.

- Давай, давай, не жилься, - приставал к нему смотритель.

Ветеринар вытащил из кармана яркую упаковку, вылущил цилиндрическую таблетку, помедлил, отломил половину и сунул тигру под намордник.

Они проходили через холл.

В глубине стоял накрытый красным стол, на котором стояла доска с фотографией умершего ночью мужчины и некрологом, который определял умершего как академика, директора института Коваля Георгия Ивановича.

Тигр осклабился.

- Подействовало, - обрадовался смотритель.

- 50 центов, - недовольно отвечал ветеринар.

Они подошли к кампании иностранных туристов - яркие шорты, гавайки, фотоаппараты, не наш загар.

Смотрительъъ незаметно ущипнул тигра и тот посмотрел на него недобро, но таки подал голос, от которого вздрогнули все кто в холле был.

Туристки испуганно залопотали на своем.

Еще не старый пузатый джентельмен в короткой маечке очнулся от апатии, посмотрел глазками-буравчиками тигру в глаза, спросил переводчика, который показал - пять, и полез в портмоне.

Смотритель увел тигра.

Тигр смотрел из кустов,

как глиссер ткнулся носом в песок в конце дуги.

Неуклюже выбрались на берег туристы переодетые в хаки с карабинами, рюкзаками и удочками, и телеоператор с камерой.

Тигр суетился в кустах и толстяк выстрелил навскидку, но было еще не время и тигр ушел производя много шума.

Развели костер

и жарили наловленную форель.

Очевидно они решили убить его завтра.

Делать было нечего и тигр спал в зарослях у берега.

Оператор снимал ужин у костра.

Хрустнула ветка

в стороне от туристов и тигр лениво пошел туда.

Действительно, парень с девушкой откололись от всех и целовались в темноте.

Тигр обошел вокруг, шумел, они не реагировали.

Зашел парню со спины, грозно зарычал и прыгнул, но юные любовники все рано опаздали отскочить и он порвал парню рубашку и оцарапал.

Девушка кричала, парень махал в темноте поленом и чуть не попал ей по голове, от костра бежали остальные с карабинами и оператор снимал на бегу.

Тигр ушел досыпать к берегу.

Но не спалось,

собиралась гроза.

И тигр, пугнув туристов еще раз (они уже подтянулись, один дежурил с карабином у костра), поднялся на вершину холма и, по винтовой лесенке, на метеорологическую площадку.

Вокруг острова, вокруг пруда блестел огнями под сиреневым небом Город.

Охота началась прямо с рассвета

т.к. туристы намерзлись за ночь и торопились.

Тигр помучил их немного - прыгал из кустов, хрустел за спиной, завалил на женщин промокшую палатку - пока туристы не набегались и не настрелялись до изнеможения.

Оператор не успевал снимать. Все было мокрые т.к. ночью была гроза.

Потом, наконец, толсяк достал тигра и тот, раненый, метался в тростнике, оставляя кровавые следы.

Еще один меткий выстрел, и тигр завалился на бок. Он еще дышал, весь в крови и с кровавой пеной на зазубренных клыках.

Толстяк хотел его добить, но оператор попросил не делать этого (говорили по английски).

Оператор снял всех охотников у тигра и вызвал по рации лодку, чтобы забрать тушу.

Охотники сушились

и завтракали у костра.

Тигр у себя в вольере - премиальным мясом.

Потом смотритель мыл его из шланга и щеткой.

Пустыня. Ночь.

Выключали осветительные приборы, сматывали кабеля.

Гоголь разделся донага, залез по шею в колодец и курил.

Пушки и Таня Миткова в бурнусе сидели обнявшись на склоне бархана.

Трупы мальчиков-девочек складывали в рефрижератор.

Один из них, которого тоже хотели унести, оказался живым.

Он лег у камня, пил из горла шампанское.

Очковая змея лежала клубком у него на животе.

Мальчик налил ей шампанского во впадину в животе вокруг пупка, и змея сосала его помаленьку.

- Я очень ядовитая? - спросила она не оглядываясь.

- Очень, а что.

- Язык себе прикусила.

Гоголь заржал, мальчик посмотрел на него холодно.

- Кинь и мне бутылочку, что ли, - попросил его Гоголь.

Мальчик кинул и попал.

Окровавленная голова скрылась под водой.

- От советского шампанского, - сказала Татьяна Миткова снимая бурнус и ложась на теплый песок перед Пушкиным, - не бывает похмелья.

Пушкин ласкал Татьяну Миткову, мальчик смотрел и плакал, змея пыталась протиснуть голову в бутылку.

- Вы смотрите розовый квадрат, -

радовался Любимов, - оставайтесь с нами!

Утром, когда Пушкин

проснулся, никого не было.

Он оделся, вытряхнул песок из штиблет, зашел в раздевалку пописать, натянул перчатки на воспаленные руки и пошел по барханам дальше.

Странные люди

сидели в студии.

Гости Любимова, которых он представлял смотрителю и тигру Ваське за окном, были молодые кинематографисты - худой Ванечка в сирийских трусах украшенных медалью "за отвагу" на соответствующем месте и густо накрашенная Таня Магадан.

- Новое поколение, которое по новому осмысляет новые исторические факты.., - говорил Любимов, но смотритель выключил звук и лег на топчан.

Из параллельного кина Ванечки и Тани Магадан:

Паровозик вез теплушки с японскими оккупантами. У переезда стояла телега и здоровенная грудастая русская баба. Японцы, естественно, порадовались, повысыпали из теплушек и принялись затаскивать бабу в вагон. Баба поначалу просто отбрыкивалась, потом разозлилась, выворотила шлагбаум и отхайдокала оккупантов шлагбаумом. Вылез из паровоза японский офицер и выстрелил в бабу из револьвера, попал в лошадь. Лошадь покусала офицера. Офицер залез под вагон. Вагон тронулся и отрезал офицеру голову и ноги. Японцев догнал красный кавалерист с пакетом, японцы его сожгли в топке. Мужик проснулся в телеге, похмелился, осознал, что бабы нет и погнал в лес. Встретил казачий разъезд и его расстреляли. Лошадь впрягли возить гаубицу. Из теплушки вылетел голый японец, которого лягнула баба, которую он пытался изнасиловать. Упал под ноги лошади, которая испугалась и понесла. Гаубица опрокинулась, выстрелила и разворотила чью-то баню. Из бани.. и т.д.

N.B. существенно, но неясно, как оказалось, из текста, что японцы сожгли в топке кавалериста, а не пакет.

Смотритель храпел

выставив из-под тулупа голые синие пятки.

Тигр разволновался, всматривался в экран пытаясь вспомнить где это снималось, соскочил с бревна и ходил по вольеру, подошел к окну и открыл его, чтобы лучше видеть, но кино уже кончилось.

Тигр забрался в будку, где ему было постелено, забился в угол мордой и вспоминал.

Сопки, ручьи, багульник,

дикий виноград..

Ловля кеты в рунный ход (он лежал на прогретом солнцем камне над протокой, цеплял из воды лапой рыбин и кидал из на берег)..

Пацан с винтовкой вылетел из-за кустов и замер увидев его.

- Гошка! - кричали ему, - Утопленник!

Он осторожно отступил смотря тигру в глаза.

В нем с трудом можно было узнать умершего этой ночью академика Георигия Ивановича.

Их вели расстреливать

японцы, Гошку и остальных.

В кустах их ждала засада, дурацкая совершенно, японский офицер, худосочный, в маленьких круглых очках, заметил ее, но промолчал почему-то.

Кажется, он даже обрадовался, когда увидел засаду, он шел и молча улыбался - тигру, который смотрел на него сверху, бородатому хохлу, который целился в него из кустов и обалдел, увидев, что японец смотрит на него и улыбается, улыбался сопровождаемым на расстрел партизанам, которые понимали его превратно..

Оставшихся в живых в короткой перестрелке японцев расстреляли на месте, в т.ч. и этого офицера, хотя из-за него и возникла некоторая двусмысленность и перепалка.

Ночью приходили мародеры

из местных, сняли всю одежду.

Офицера, который был еще жив, добили топором.

Под утро приходил тигр.

Облизал его всего, обмазал жвачкой из трав, остановил кровь и ушел, дождавшись пока японец открыл глаза.

Днем японец полз по тайге.

Жевал корешки женьшеня, виноградные листья, лимонник.

К вечеру он уже

ковылял на своих двоих, не очень уверенно, правда.

Пока не наткнулся грудью на ствол обреза.

Тигр, пробиравшийся незаметно чуть в стороне, зашел со спины человеку с обрезом.

В кустах стояла тетка, немолодая, но еще вполне, в тельнике, с обрезом, как я уже упоминал, и в кирзовых японских сапогах.

- Ксения, - представилась она, ошарашенная неожиданной встречей.

- Сенья, Сенья, - счастливо улыбался японец, - Ка-ра-шо! Партизан - карашо, оккупант - плехо! Гитлер капут! - и упал в обморок.

Ксения замотала его в шаль и ватник, закинула на спину и понесла.

Услышала чей-то смех

выходя на опушку.

Развернулась, молниеносно выставив перед собой ствол и обнаружила другую тетку, помоложе, даже совсем молодую, просто одета она была так же.

- Ой, Ксюха! Ой, хозяйственная баба! Все в дом, все в дом.. А как Федька вернется?

- А ты-то что волнуешься? Втроем будем жить, по шведски.

- Ой, правда?

- Да не вернется он, дура. Шлепнули его вот эти обезьяны. Во Владике.

- А ты домой эту падаль волокешь.

- Этот хороший. Он Гошку-утопленника расстреливать не стал, бабы говорили. А это же Гошка, ты ж понимаешь..

- Слышала, в Тигровой пади. Да уж, эти прибъют, если узнают. И про Федора не вспомнят..

- Его-то, как раз, и вспомнят. Так что молчи. Если совесть есть.

- Ой, хозяйственная баба, - снова засмеялась соседка, - Полбанки самогонки тебе мое молчание стоить будет.

- Ну, ты тоже своего не упустишь.

- А что? Ты теперь при мужике..

Тут, наконец, засмеялась Ксения и обнаружилось, что она едва ли не моложе своей собеседницы.

Тигр вышел на опушку

и спустился к каменной осыпи.

Внизу, в распадке - несколько построек, хутор.

Собака забилась в конуру почуяв запах.

Японец лежал

на жарко натопленной печи.

Ксения перекантовала его на живот, задрала рубаху и смазывала худющую, в рубцах спину какой-то мазью.

Японец ойкал не просыпаясь.

Девочка выглянула у Ксении из-под руки.

- Ой, а кто это, мам!

- Отец, не видишь.

- Федька, что ли?

- Какой Федька! А ну, брысь отсюда, коза.

Девочка увернулась, села обиженно в углу.

- Папка там беляков бъет, а ты.. Эх! - она поднялась и хлопнула дверью.

Пушкин шел.

В полуобморочном состоянии, с полуприкрытыми глазами.

Старался не смотреть на очередной мираж - реку обрамленную зарослями.

- Тха-йяаа охоййяаа?

- спросил Гоголь.

Пушкин открыл глаза и увидел над склонившихся над ним двух огромных худющих негров, раскрашенных, в набедренных повязках. Они стояли опершись на копья, переговаривались.

Он лежал на плесе, наполовину в воде, теплой. За спинами охотников были заросли, над головами - ярко-голубое, как нарисованное, без облачка, небо.

Негры переговаривались между собой тихо, тягуче, на непонятном языке, а Александр Сергеевич улыбался счастливо и бесслысленно, умиленно оглядывал окружающую африканскую благодать, коричневые тела охотников, стрекоз в синеве и аллигаторов в зелени.

Пушкин закрыл глаза и засмеялся:

- Я ничего не вижу! Слышите вы, обезьяньи дети? Я закрываю глаза и НИЧЕГО не вижу!

Молодые люди очень обрадовались его словам, они подхватили его и унесли в заросли.

Тростниковые домики

на желтом песке.

Большой костер.

Пушкина привязали к столбу и плясали вокруг - несколько старых жрецов, судя по внешнему виду, и дюжины две молоденьких худых негритянок.

Остальные зрителями стояли вокруг, хлопали и подпевали.

Бой что-то шептал вождю.

- Я советский гражданин! - выкрикивал время от времени Александр Сергеевич, - Я не желаю играть в ваши игры!.. Наши парни спасли ваших парней от апартеида! - но его все равно никто не понимал, хотя все почтительно замолкали, когда он вопил.

Причиной его волнения были несколько молодых негров, среди них и те двое, что его нашли, со множеством всяких орудий убийства - копий, дротиков и т.п.

Жрецы вышли из круга.

Девушки раздались в стороны, продолжая танцевыать все более непристойно и возбуждающе, стаскивали с себя одежду.

Молодые люди, один за другим, кидали в него своими ножами, копьями и проч.

Каждое удачное попадание (миллиметр левее, миллиметр правее) вызывало массу восторга и усиление темпа танца. Неудачных пока не было, разве что кто-то промахнулся вовсе мимо столба.

Пушкин плакал. Кричал: "Я колом у вас в глотке встану, канибаллы тщедушные!" и пел - "Вставай страна огромная".

Публика подпевала, как умела.

Когда молодые воины выдохлись, за Пушкина принялись девушки: они вились прямо перед его носом, закидывали юбки, демонстрируя упругость коричневых попок, терлись об него грудями и т.п.

Пушкин возбудился и покраснел до слез.

Зрителям это понравилось.

Одна из девушек обхватила его вместе со столбом руками и ногами и двигалась ритмично под треск барабанов. Очень красивая негритянка - Пушкин балдел.

Радость его несколько уменьшилась, когда за первой девушкой вторая проделала с ним тоже самое.

Темнело.

Неутомимое племя продолжало непристойный обряд.

Пушкин в полуобморочном состоянии тупо и солово вперился взглядом в последнюю из девушек. Он уже ни на что не был способен.

Зрители возмущались.

Посовещавшись, жрецы дали ему пить какого-то горького напитка.

Отвязали от столба.

Он съехал по столбу и упал без сознания.

Он парил над городом

на дельтаплане.

Это была дельта какой-то реки и весь город лежал на островах. Блестели стальные полосы воды, мокрые крыши. Где-то было часов пять утра и холодное северное солнце лениво светило сквозь мокрое марево.

Редкие машины, одинокие мокрые пешеходы.

Мокрые корабли поднимались по реке, машины сояли у разведенных мостов, шестиугольник крепости и шпиль.

- Питер, - подумал он, сложил крылья и камнем полетел к земле.

УРБАНИЗАЦИЯ ПЕРНАТЫХ

У него зачесалось подмышкой и он, сунув под крыло голову, нашел насекомое среди перьев, щелкнул клювом и проглотил.

- Или я сошел с ума.. - подумал было он, но довести свое рассуждение до конца не успел т.к. поверхность Невы приближалась, а под ней что-то блестело и стремительно неслось против течения.

Он подправил крыльями свое падение, что бы не промахнуться.

Он бесшумно вонзился в холодную плотность воды.

Он чуть не промахнулся, но успел зацепить рыбу клювом за хвост.

Он бешенно работал лапами, пробиваясь наверх, к воздуху.

Рыба билась и мешала двигаться, шея его надломилась и голову затянуло куда-то в темень под крылом.

Но он был сильнее. С шумом и фонтаном брызг он вырвался на поверхность перед самым носом корабля на борту которого блестели холодным мокрым золотом буквы: "PCXX-2000".

Он забил крыльями по воде, оторвался, отвернул от приближающегося металла и взвился наверх.

Рыба еще билась, но это был уже не противник, это была просто еда. Он подкинул ее, перехватил поудобнее, осмотрелся, прикидывая, где ее можно комфортно и без соглядатаев сожрать.

На крыше Зимнего сидели мраморные или гипсовые кикиморы, нахохлившиеся и голодные. Он полетел туда.

Он сидел рядом с огромной

белой птицей и ел рыбу.

Начал с глаз, потом разодрал ей брюхо.

Поглядывал одним глазом вниз, на площадь.

На площади уже собралось множество народу, жгли костры, носили туда-сюда бледно-красные полотнища лозунгов.

- Опять Зимний брать будут, - сказала гипсовая старая птица, - сколько можно.

Он, чтобы не быть невежливым, пожал плечами, как-бы соглашаясь с соседкой. Потом кивнул ей на рыбу т.к. сам уже был сыт.

- Да я ж их не ем, - сказала кикимора, но все же спустилась на зеленую жесть, которая продавилась под ее весом, подошла, нелепо переваливаясь, заслонила полнеба, нагнула гигантскую уродливую голову и щелкнула клювом. Рыба исчезла.

- Спасибо, приятное разнообразие, - громыхала она над головой, - хотя я их действительно не ем. Сфинксы на набережной иногда по старой дружбе заговаривают для меня молоденьких девушек, но только летом..

Он вспомнил о девушках и в панике открыл глаза.

Били барабаны.

Жирные южные звезды висели над головой.

Темные фигуры стояли вокруг молча, за ними горели костры.

Сидя на нем кто-то ритмично двигался.

Пришел старый негр с факелом, в свете которого он увидел, что сидит на нем та, последняя из девушек (она была боем во время их пикника с Гоголем).

На губах у него блестела рыбья чешуя.

Когда он кончил,

все очень обрадовались.

Его носили на руках от дома к дому, заворачивали в длинные полосатые полотнища и зарывали в песок и т.д.

Все девушки, которых он оплодотворил, ходили за ним, отдельно от остальных, и пели, как они будут счастливы, если зачнут от белого человека приплывшего по реке (перевод песни читал закадровый голос).

Уже светало, когда все, наконец, угомонились и разбрелись спать. Его бросили на песке на площади, так и не доведя до конца какой-то сложный мистический ритуал.

Проснулся он около полудня

от того, что вокруг бегали, стреляли и кричали.

УРБАНИЗАЦИЯ ЯЗЫЧНИКОВ

Из общей сутолоки можно было понять, что в деревню ворвался отряд негров, они отличались от местных тем, что были в шортах цвета хаки, с автоматами калашникова и с гигантскими, почти метр в диаметре, головами.

При внимательном рассмотрении Пушкин понял, что это не головы, а выдолбленные из каких-то местных плодов шлемы с прорезями для глаз.

После недолгой баталии сопротивление местных было сломлено.

Их согнали в несколько толп - отдельно стариков, молодых женщин, молодых парней, детей.

Офицер, который был не в шлеме, а в фуражке с гигантской кокардой, выстроил солдат и сказал им воодушевляющую речь, которую отчасти можно было понять, потому что, среди тягучих и напевных местных слов она содержала много русского, английского и испанского мата.

Был еще и священник, тоже негр, в сутане и огромным крестом на животе. Но он молчал.

Потом офицер допрашивал Пушкина на ломаном английском, Пушкин пытался отвечать на ломаном французском, пока не понял, что это бесполезно. Кажется речь шла о том чей он шпион - Нгогамбы или фронта какого-то освобождения.

Солдаты в это время: делили и насиловали девушек, расстреляли стариков и детей, грабили и жгли дома, связывали одной веревкой молодых людей.

Негров среднего возраста в деревне почему-то не было.

Потом всех загнали в реку и держал речь священник. Повидимому, это было что-то вроде крещения.

Крайнего из связанных молодых пленников схватил крокодил и потащил в реку.

Все остальные, привязанные к укушенному, попадали и волоклись с ором следом.

Девушки визжали и бросились из реки врассыпную. Каких-то перестреляли, но многим удалось прорваться к лесу.

Священник прыгнул в воду и успел обрезать веревку, так что утащило всего двух или трех человек.

Все собрались уходить.

Офицер застрелил из пистолета священника, то ли ему не понравился инцидент с крокодилом, то ли так и было задумано по сценарию.

Потом застрелил Пушкина.

Пушкин упал в воду и последнее, что он видел перед смертью, было серо-зеленое тело несущегося к нему аллигатора.

Офицер печально смотрел

на покрасневшую бурлящую воду, он снял фуражку, рассыпались волосы и оказалось, что это Татьяна Миткова:

- Кто не рискует, тот не пьет шампанского, - сказала она.

- А кто не работает, тот не ест, -

продолжил ее мысль Любимов, - Вы смотрите синий квадрат, оставайтесь с нами!

Она сидела на кухне,

у подоконника с цветами.

Очень опрятная жилистая старуха в черном платье.

На той самой кухне, через которую пробирался ночью тигр.

Смотрела тупо на Любимова, потом встала и выдернула шнур из розетки.

- Мама, но почему всегда из розетки.., - сакзала входя полная, но все еще красивая женщина, но столкнувшись взглядом с матерью проглотила конец фразы. Вышла.

- Тамара.. - позвала ее мать негромко и дочь ее не услышала.

Старуха смотрела фотографии:

Свадьба их с Георгием Ивановичем, тогда еще Гошей. Гоша в форме и с усами. Ксения, сестры, гости - все пьяные. Тридцатые.

Она еще девочка с Ксенией и младшими сестрами на хуторе. Двадцатые.

Гоша перепоясанный пулеметными лентами в освобожденном от беляков Сучане. И т.д.

- Людмила Семеновна, - позвали ее из комнаты, где происходили поминки, но она помотала головой, не отвечая.

Светало.

Японец спал на спине, вытянувшись, без подушки.

Открыл глаза, высвободился осторожно из-под ксениной руки, встал, бесшумно оделся, вышел во двор.

Тигр смотрел с каменной осыпи на отточенные движения японца. Что-то вроде ушу.

Принес воды, растопил самовар, включил радио - "Все выше, и выше, и выше..", пошел будить дочек.

- Сенька! Дурак, - старшая, ядреная упитанная девица лет семнадцати, отвернулась к стене и закрылась с головой, - Без фокусов, пожалуйста.

Но Сеня уже сунул руку под одеяло, схватил ее за ступню и нажал на какую-то точку.

Она ойкнула и скинула одеяло - сна не было ни в одном глазу.

- Ну зачеем? Мне ж к девяти только.

- Уроки.

- Еще чего. Я сплю.

- Попробуй, - усмехнулся японец и пошел к младшим, которые спали вдвоем на одной кровати.

- Ууу.. Шпион, - прошипела Люда ему в спину.

- Что-что? - спросила Ксения. Она стояла в дверях в ночной рубашке.

- Да ладно тебе, Ксю, - оглянулся на жену японец, но она уже стащила с дочери одеяло и впечатала тяжелую затрещину по оголившейся заднице.

Люда пулей выскочила из комнаты и уже из-за двери высказалась:

- Все расскажу Георгию Ивановичу, кулачье, - и хлопнула входной дверью.

Младшие были непохожи, хотя, очевидно, двойняшки - одна совершенно кукольной красоты, рождественский ангелочек, вторая гораздо темней, худа, раскоса, со странным и, пожалуй, некрасивым лицом. Пока старшие ссорились, они уже проснулись.

Которая ангелочек, еще не разлепив глаз повисла на сениной шее.

Вторая выскользнула из кровати и пошла умываться.

Ксения ушла на работу,

дочери в школу.

Оставшись один Сеня перемыл посуду, убрался, вымыл полы, натаскал, разогрел воды для стирки..

Он вязал, когда увидел подъезжающую к хутору черную машину.

Несколько человек, в т.ч. Гоша-утопленник, которого Сеня когда-то не расстрелял, в кожанке, входили в незапертую дверь, когда Сеня закрыл за собой чердачный люк.

Наблюдал сквозь просверленные в потолке дырочки за обыском.

Разговора было не разобрать.

Потом прибежала Ксения и скандалила.

Гоша ее ударил несколько раз. Утихомирилась.

Принесла водки, закуси.

Ксения вышла за второй бутылкой, Гоша пошел следом, коллеги ржали, Сеня беззвучно вскочил, метнулся к люку.

Остановился.

Вылез в чердачное окно и спрыгнул на землю.

Подкрался к окну спальни, тронул - откроется ли, заглянул.

Гоша сидел на кровати, Ксения раздевалась.

Сеня опустился на завалинку и сидел какое-то время с закрытыми глазами.

Заглянул еще раз. Они были уже в постели.

Зашел в сени, взял ватник, ружье и пошел со двора.

Вернулся к вечеру

с убитой кабаргой.

Встретил по дороге Людмилу и шли вместе молча.

Дома было чисто.

Ксения накрыла к ужину.

Сеня разделся, разулся, бросил ружье и тушу в сенях, прошел на кухню, стал мыть руки.

- Где ты шляешься?

- На Тигровую ходил. Убил кабаргу. Жирная.

- Почему ничего не сказал?! - Ксения повысила голос, - Кабаргу он убил! Тут облавы по всему району, ты вообще соображаешь, что делаешь?

- Что, с обыском приходили?

- А ты откуда знаешь?

- Людка сказала.

- Да, приходили. Переворошили тут все.

- Приветик, - Людмила прошла к столу не раздеваясь, села, сладила себе бутербродик и откусила - Я на минутку. К Маринке пойду, ага, ма?

- Здравствуй доченька, - сказала Ксения после паузы.

Поднялась и со всего размаху ударила дочь по щеке.

Светало.

Японец лежал на спине, вытянувшись, без подушки.

Открыл глаза. Смотрел в потолок.

Открыла глаза Ксения. Смотрела не него.

- Эй, - помахала рукой у него перед глазами, - ты что?

Сеня посмотрел на нее.

- И самовар не поставил?

Сеня помотал головой.

- Молодец. Нам, что же, голодными бежать?

- Ксю, - сказал он и задумался, - Я пять свитеров связал.

- Ну?

- Все равно на этом много не заработаешь. Девочки подрастают.

- Ну, я б поросят взяла. И, вообще, давай вечером об этом поговорим. Я, действительно, не хочу бежать голодная.

- Я мог бы себе документы справить, в Хабаровске. А еще продал бы там женьшеня, я знаю места.

- Откуда это?

- Еще в войну старик один высадил, целая плантация. Китаец. Мы его расстреляли за что-то.

- А что же ты столько молчал. Там уже и обобрали все.

- Нет. Это посреди болота, у Ханки. И вам проще, с этими облавами.

- Так это надолго?

- До зимы, наверно. Раньше не обернуться.

Сеня собрался,

расцеловал всех перед уходом.

Взял на руки младшую - раскосую.

- А тебе чего привезти, Алинька?

- Да ничего не надо, Сеня, - ответила Алена тоже на ухо, - возвращайся быстрее.. Ведь ты вернешься?

- Ну конечно.

- Возьми меня с собой.

- Ты маленькая. Тебе учиться надо.

- Тогда.. - Аленка задумалась, - ты же на Ханку идешь? Принеси мне лотос. Самый красивый.

Он лежал в темноте

в центре огромной светящейся голубым объемной сетки из проложенных в невидимых стенах проводов.

Висели вокруг темно-сиреневые радиаторы батарей, по которым бродили токи Фуко. Почти в каждой ячейке голубели квадратики экранов телевизоров с синхронннно улыбающимися Татьянами Митковыми. Вспыхивали искорками телефонные звонки.

Шевелились полупрозрачные тени людей. Злые были красноватыми, они и двигались резче, у них краснела и пульсировала гортань, когда они говорили.

УРБАНИЗАЦИЯ ЗРЕНИЯ

Сам он был огненно-оранжевым, скелет, вены, но быстро тускнел до голубого.

В глубине внизу, где провода собирались в пучки и голубыми жгутами уползали от здания, лежал изумрудный полупрозрачный тигр, который, единственный из всех, почувствовал его взгляд, поднял голову от лап и смотрел на него сквозь все их разделяющие железобетонные перекрытия.

А рядом сидела полупрозрачная голубая женщина. Бродили по телу цветные волны, собирались к глазам, к кончикам пальцев, к соскам, между ног. Читала, судя по позе, но книжки он не видел.

Он осторожно

приоткрыл глаза.

Он лежал в до коричневизны заржавленной ванне заполненной ядовито-бирюзовой парящей жижей.

В огромном кафельном грязном помещении стояло множество таких ванн, анатомических столов, медицинские стеклянные шкафы и т.п.

Мертвая препарированная чайка на соседнем столе.

Тамара в белом халатике читала в углу за столом клееную книжку с обнаженной красавицей с бластером на обложке.

Подняла на него глаза, вздрогнула, нажала кнопку на селекторе:

- Пушкин проснулся.

- Спускаемся. - ответили ей.

Пушкин закатил глаза как будто он еще не в сознании т.к. было почему-то очень неприятно что-то говорить.

УРБАНИЗАЦИЯ КЛАССИКОВ

Жидкость быстро уходила в сливное отверстие обнажая лишенное кожи тело - зеленовато-бордовые разбухшие мышцы и сухожилия.

Болела рана в груди от пули Дантеса.

Вокруг стояли люди в халатах, белых и серых, в черной форме, представитель заказчика в костюме.

Ветеринар оттянул ему веко:

- Сколько?

- Температура 43 и 7, пульс 120, - ответила Тамара.

Представитель заказчика озадаченно посмотрел на Георгия Ивановича.

- Все нормально, - ответил тот, - Мы реанимируем по Парацельсу, выращиваем культуру на крови альбатроса, поэтому и метаболизм образца поначалу.. Грубо говоря, это пока еще только выглядит как человек, а на уроне клеток - это птица.

- Пульс падает, - сказала Тамара ветеринару и, после паузы, - Готов.

- Черт, - ругнулся ветеринар, - Сколько можно.

- Как-то это все мало похоже, - сомневался представитель.

- Но вы же видели наши проспекты, - засуетился Георгий Иванович, - У него даже почерк будет такой же. У нас один из Гоголей даже писал - и очень, надо сказать, похоже - литературоведы сомневались.

- Ну ладно, ладно, - махнул рукой представитель, - Видел я ваших Гоголей. По мне так Алексеев гораздо точнее его делает.

- Смешной вы человек, - догнал его у выхода Георгий Иванович, - Как может быть какой-то Алексеев больше похож на Гоголя, чем сам Гоголь..

- Больше, конечно. На того Гоголя, к которому мои покупатели привыкли. Я рекламмейкер, а не литературовед. Просто Алексеев нынче только за грины работает.

Пушкин выбрался

из кучи изуродованных человечьих тел у стены крематория, сполз в канаву.

Заиндевелая грязь остужала горящее тело, и он перемазался весь.

Уткнулся лицом в холодную грязь и отрубился.

Светало.

Он лежал в той же позе, лицом в грязь, и не дышал.

Собака подошла.

Гавкнула нерешительно. Завыла. Овчарка.

Он поднял к ней лицо.

Прозрачное. Без губ и зрачков.

Посмотрел в глаза.

Заскулила, забилась и сдохла.

Он шел голый в темноте.

Очень медленно, изнемогая от собственной медлительности. Но не мог быстрее.

Впереди голубоватыми прожилками светились проволочные, под напряжением, ограждения.

И провода над головой светились, а по телефонному проводу слабо пульсировал какой-то разговор.

- Черт, - он закрыл глаза и в полной темноте все равно видел и провода, и ограждения, и потроха телевизора в бытовке за стеной, мимо которой он шел, и полупрозрачного Любимова в экране, который бормотал:

- Вы смотрите инфракрасный квадрат, оставайтесь с нами!

Смотритель, побритый,

в аккуратном костюме, с траурной ленточкой на рукаве, с цветами, звонил в дверь квартиры Георгия Ивановича.

Открыла ему заплаканная Людмила Семеновна.

- Папа? - видимо, она очень удивилась, что он пришел, - Проходи. На кухню.

Она не хотела, чтобы он шел в комнату, где за столом пили за упокой коллеги Георгия Ивановича.

Но дочь все равно вышла и, оставшись с матерью наедине, шипела ей:

- На хрена он приперся, этот фантомас.

- Но это же дед, Тамарочка, что ты говоришь!

- Ну да! Этого деда на моих глазах из бульона выращивали.

- Я уйду сейчас, - в коридор вышел смотритель, в котором действительно можно было узнать японца, - Дай нам с Людашкой поговорить. Это важно.

Тамара вышла не отвечая и хлопнула дверью.

Людмила и Сеня ушли на кухню.

Послевоенный Владивосток.

Лето 45-го.

Сеня, в гимнастерке, с орденами, фанерным чемоданчиком, зашел в ГУМ. Секция женской одежды.

Он вышел из поезда

на сучанском вокзале, правда "Сучан" было замазано краской, а сверху написано: "Партизанск".

Шинель и чемоданчик

оставил в камере хранения автостанции.

Договорился в буфете с шофером и уехал с ним на грузовике.

Вышел в распадке,

помахал шоферу и ушел в тайгу.

Шел по болоту от вешки к вешке

в чем-то вроде широких плетеных из прутьев лыж.

Осторожно освобождал от земли

и раскладывал на траве диковинной формы корешки.

Возвращался по болоту

уже в темноте.

В стороне от вешек светился в блестящей черной маслянистой воде фантастической красоты цветок.

Сеня прошел было мимо, но, вспомнив, вернулся.

Подобрался к нему полуползком-полувплавь.

По воде к нему скользола маленькая серенькая змейка - щитомордник. Отогнал ее палкой.

Пока возился, чуть не утонул.

Странное было ощущение, или это казалось, что цветок отодвинулся - он светился в темноте снова чуть в стороне.

Кто-то возился в кустах у края болота. Хрипло дышал, казалось, в самое ухо - в вечерней тишине над водой хорошая слышимость. Зарычал знакомо. Поняв, видимо, что Сеню такими фокусами не запугаешь, повозился еще в кустах и ушел.

Сеня методично полз к цветку, а тот оказался еще дальше.

Добрался-таки, запустил руку по плечо в болотную жижу, нащупал стебель и оборвал.

Как он полз обратно, это было похоже на кошмар, во-1-х, он заблудился и долго не мог найти вешек, во-2-х, на стебле оказались какие-то ядовитые колючки, и сенины руки очень быстро опухли до чудовищной величины, в-3-х, цветок казался живым, стебел постоянно вываливался из мешка и норовил обвиться вокруг сениной шеи, в-4-х, все болотные твари - змеи, лягушки, насекомые, болотные огни - атаковали Сеню одновременно, это при том, что после каждого резкого движения Сеня погружался глубже.

Уже светало, когда Сеня, наконец, увидел вешку у себя над головой.

Он перевернулся на спину, лицом к серому небу, и задремал.

Днем цветок не светился.

Сеня перетянул лепестки резинкой, чтобы не сломались, сунул его обратно в мешок и пошел от болота размеренным быстрым таежным шагом.

Тигр шел параллельным курсом чуть правее.

Обогнал Сеню и залег у ручья.

Изготовился к прыжку, но в руке у Сени уже был пистолет.

Они смотрели друг не друга какое-то время, потом тигр ушел.

Ночью Сеня не спал,

сидел у костра с пистолетом в руке.

Тигр кимарил метрах в тридцати.

Днем

шли так же.

К ночи Сеня дошел до реки.

Разложил под обрывом костер и задремал.

Может это был сон.

А если нет, то очень похоже.

Ближе к утру. Тигр шел по берегу, подошел к догорающему костру, перепрыгнул и лег напротив Сени.

Долго смотрел в глаза.

Сеня оцепенел.

Тигр зевнул и произнес буднично:

- Понял?

- Нет, - искренно удивился Сеня.

- Ах, ну конечно, - промямлил тигр, - Откуда ж тебе знать русские сказки. Я тигр Вася. Точнее, принц заколдованный. А ты мой цветок сорвал. Теперь умрешь. Да еще все корешки повыдергивал.

- Не буду я умирать. У меня, между прочим, восьмизарядный. И еще две обоймы.

- Посмотрим. У тебя только один есть способ выжить - отдай за меня одну из дочерей, на твой выбор.

- Нет, - жестко сказал Сеня, - Проще тебя убить.

Тигр засмеялся, поднялся на ноги, потянулся сладко, так же беззвучно перепрыгнул через костер обратно и пошел по берегу помахивая игриво хвостом.

УРБАНИЗАЦИЯ СКАЗОК

1 СЕРИЯ. АЛЕНЬКИЙ ЦВЕТОЧЕК

Когда Сеня проснулся, был уже полдень.

Засмеялся, вспоминая свои ночные страхи.

Быстро собрался.

И только взобравшись на обрыв и глянув вниз увидел на песке отпечаток тигриного тела.

На автостанции Сеня

с каменным лицом подслушал разговор в очереди:

- .. все в округе выжгло на 20 километров.

- Да нет, просто все ослепли. Все Токио.

- Причем здесь. Это городок маленький - Нага-Сага?

- Нагасаки? - переспросил Сеня.

- Во-во. Нагасаки. Весь выжжен.

Сеня развернулся и пошел из очереди, вышел на улицу, сел на ступеньку, закурил.

Лицо его ничего не выражало, но было бледно до синевы.

Ксения торговала корешками

на сучанской барахолке.

- Он не проживет

больше двух недель, - сказал ей врач в ординаторской, - Очень странно. Откуда? По всем симптомам, это просто лучевая болезнь.

- Ну почему, - не согласился его коллега, - Сейчас во всех газетах об этих бомбах. Может это такая форма психопатии. Я видел такие случаи..

- Во всяком случае,

надо сообщить куда следует, - сказал первый из врачей, когда Ксения вышла, - Странно все это, странно.

- Забери меня, -

говорил жене совершенно усохший Семен, - А то так я до дома и не дошел.

- Я его окрестить хочу, -

говорила Ксения старшей дочери, Людмиле, - Только ты, ради бога, Гошке своему ничего не говори..

- Ну что ты, ма! Слушай, а что он там про тигра говорил?

- Бредит. Будто хозяин недоволен, что Семен цветок сорвал. И что должен одну из дочерей за него замуж отдать.

Алена, девушка со странными, но притягательными чертами, вполне созревшая к этому времени, высокая, раскосая, смуглая, слышала этот разговор т.к. сидела на завалинке под окном с книжкой.

- .. а Захарьевна говорит - надо Аленку придумать зачем в тайгу послать. И чтоб Сене сказать, когда она уже уйдет..

- Слушай ты больше эту ведьмачку.

- Ну, если б не она, ходила бы ты сейчас беззубая и ноги колесом. Как она тебя в три заговорила - ты и не болела вовсе.

На экране проступила кровавая надпись:

2 СЕРИЯ. КРАСНАЯ ШАПОЧКА

Алена перецеловалась с сестрами и матерью.

Подошла к отцу, который лежал без сознания, и тоже поцеловала.

Взяла ватник, корзинку, обрез и вышла из дому.

Тигр наблюдал за ней с каменной осыпи над хутором.

Она сидела в темноте

у костерка, в котелке заваривался чифир, когда из темноты засветились глаза зеленым и в круг света неторопливо вышел сам.

Алена опустила ружье, встала, ватник, накинутый на плечи, упал, и она стояла, и ее сарафан казался белым в темноте, и глаза расширившиеся от смертельного ужаса, и озябнувшее худенькое тело..

Сеня выздоравливал.

Он лежал на подушках и пил бульон из алюминевой кружки.

Отставил кружку, когда Ксения вышла, вынул из-под подушки письмо написанное неуверенными иероглифами, сунул в конверт, вывел печантыми буквами: "Япония. Нагасаки. ..".

Людмила укачивала

маленького, когда хлопнула дверь.

- Что, дура, допрыгалась! - крикнул Гоша зло, - И я вместе с тобой! Сука.

- Гошенька! - Людмила сунула заоравшего ребенка в кроватку и подскочила к мужу.

Георгий сунул ей в лицо сенино письмо.

Алена возвращается на хутор.

Раннее утро.

Никого.

В комнатах погром.

Какой-то мужичок, завидя ее, бросает узел с тряпками и прыгает в окно.

Алена слоняется по комнатам, собирает какие-то свои вещи.

У нее гигантские черные круги вокруг глаз, очевидно она несколько ночей не спала, губы опухшие, руки, ноги поцарапанные, сарафан драный.

Она переодевается, моется, собирает свои вещи и уходит.

Ночью хутор загорелся

и выгорел весь.

Титр: "В мае следующего, 1947 года сотрудница сучанского роддома нашла на пороге подкидыша-девочку со странным и неприятным личиком, повидимому, монгольского типа".

Тамара резко

вошла в кухню.

Достала из холодильника бутылку водки и хлопнула дверцей.

Вышла так же решительно, всем видом демонстрируя неприятие Семена, который сидел за столом с Людмилой Семеновной.

- В общем, вот, - Семен достал и положил перед дочерью бумажку с адресом, - сходишь?

- А почему ты сам..? - спросила было Людмила Семеновна, но потом поняла и кивнула, что можно не отвечать - Ты уверен, что это она?

- Она, Алена подбросила ее в Сучане у роддома.

- А сама Алена где?

Семен пожал плечами.

Пушкин стоял

перед непрерывным потоком машин, которые поливали его ботинки водой.

Ему надоело ждать и он уставился в глаза водителю новенького жигуленка, зацепил его взгляд и дернул на себя.

Машину шарахнуло о столб, рикошетом о стену дома и вынесло обратно на дорогу.

Он перешел через улицу, пока собиралась толпа и пробка, бросил рубль в кассу и пошел осматривать достопримечательности народного хозяйства.

Взял брошуру "Все об интимном"

у бабуси-киоскерши, полистал, спросил, что такое "пенис".

Киоскерша пожала плечами.

Сунул книжку в карман и пошел по мокрой пустой площади.

Киоскерша озадаченно мыслила какое-то время, потом выскочила из ларька и кричала: "А платить кто будет?", но его уже не было.

"Дождь на улице",

- спросил бармен.

Он пожал плечами, взял кофе и ушел в угол.

Пел Цой. Папиросы были мокрые.

Дядька с фиксой и в рыжей кожанной куртке, которому он пробурчал что-то вроде "Не будет сигаретки", курил себе сосредоточенно, как бы не замечая, что его спрашивают.

Он плеснул дядьке кофе в физиономию, и тот завыл т.к. кофе был горячий.

- Что случилось?

- спросил гардеробщик.

- Пожар наверное.

Гардеробщик убежал в бар, а он перемахнул через стойку и пошарился по карманам в поисках денег.

Денег не было.

На лужайке

были высажены крокусы.

Желтые, белые, фиолетовые.

В виде всяких молотов, серпов и полумесяцев.

УРБАНИЗАЦИЯ ЦВЕТОВ

Он долго бродил между этих символических фигур, выбирая.

Потом ковырялся в мокрой земле, выкорчевывая кустик.

Потом мыл цветы и руки в луже.

Вокруг ходили ноги и одна пара из них, милицейская, судя по штанам, остановилась около.

- Протокол или четвертак? - спросил мент, когда он поднял голову. "Протокол" с ударением на первом "о".

Он сидел за столом,

но тот заваливался набок и его приходилось держать руками.

На столе умирал от жажды старый узбек в чапане и тюбетейке, сучил волосатыми тощими ногами по полировке.

Гусеница ползла по руке, потом вгрызлась в вену и поползла по ней.

- Не пейте сырую воду, пейте советское шампанское, - просила Татьяна Миткова за кадром.

- Вы смотрите желтый квадрат, оставайтесь с нами, - вторил ей Любимов - Информация Си-Эн-Эн: Министерство обороны Росии наняло сто сорок экстрасенсов, которых предпологается расположить по периметру Москвы. Основная их задача будет, по мнению наших коллег из Си-Эн-Эн, обнаружение и дезактивация НЛО и ракет-невидимок типа Стэлз.

- Ты чего?

- мент кончиком сапога ткнул его по колену.

Он лежал в луже на асфальте, вокруг были разбросаны желтые цветы. Грязные, в земле.

Он встал, неловко отряхнул воду, долго рылся по карманам, вытащил складной нож - белочку, раскрыл его, воткнул милиционеру в живот.

Милиционер лежал среди цветов поджав под себя руки и ноги и тихонечко подвывал.

Он осторожно перевалил милиционера на спину, кончиками пальцев взялся за ручку ножа, выдернул, вытер лезвие о полу шинели, сунул в карман.

Нажал кнопочку на рации, сказал: "Я тут зарезал одного у павильона скотоложество. Заберите, пока не сдох".

Потолкался в толпе

между метро и выставкой.

Смотрел как красиво работают наперсточники, которых сегодня было просто через каждые десять метров.

Посмотрел цены в зарешеченных кооперативных ларьках.

Сел на стульчик перед художником, который, не говоря ни слова, сменил лист на мольберте, всмотрелся и резво зачирикал карандашиком.

Художник смотрел, рисовал, смотрел, рисовал, профессионально, почти не задумываясь, задавал между прочим каких-то незначительных вопросов:

- Студент?

- Студент.

- На кого учишься?

- Логопед-патологоанатом.

- Ааа.. А как это, - вдруг удивился художник.

- Шутка. Пушкин я.

Художник смотрел на него, узнавая, потом на лист - вздрогнул и уронил карандаш.

На ватмане его собственной рукой была нарисована какая-то параноидальная каша из нетопырей, пауков, кошек, трупов, чертей - все грустно улыбались глядя на художника.

Пушкин улыбнулся точно так же, посмотрев не рисунок, свернул ватман, положил на этюдник червонец и потерялся в окружающей толпе.

Червонец был странный, влажный, измазанный какой-то пахучей дрянью.

УРБАНИЗАЦИЯ ЧЕРТЕЙ

За пять игр, удваивая ставки, Пушкин разорил команду наперсточников.

Они сбежались все, окружили, стали бить.

Он метелился истово, без каратистских фокусничеств, кому-то выдавил глаз в свалке, ломал руки, ноги, челюсти, хайдакал по головам мольбертом и т.п.

Но его завалили все же, попинали ногами и разбежались т.к. подрулил милицейский газик.

Он ползал на коленях собирая деньги, буркнул менту, что претензий не имеет, вырвал руку и нырнул за ларьки.

Поймал такси.

Сунул водителю тысячу, лег на заднем сидении, сняв туфли.

- Куда?

- В Питер поедешь? Ну тогда так покатайся, - и тут же уснул.

Беспокойно спал: бергался, чесался, ругался грязно и невнятно, подскакивал, смотрел в окно шало и снова отрубался.

На переднем сидении

скучала красивая молодая женщина.

- Куда едем, - спросил он поднимаясь.

Женщина испугалась.

- В Черемушки, - ответил водитель, - Может водочки?

Пушкин кивнул обрадованно, сорвал зубами пробку с бутылки и вылакал ее всю.

- Остановите, - женщина достала кошелек, - Сколько с меня. Остановите.

Пушкин выскочил за ней.

Она торопливо уходила

вдоль проспекта. Почти бежала.

Растрепанная коса до попы, стройные ножки, туфельки на большом каблуке.

Он пошел, побежал вслед.

Она тоже побежала.

Схватила за руку большого мужика, тот набычился.

Пушкин плечом сшиб его на мостовую.

Женщина бежала дальше.

Схватил ее за косу, кинул на газон.

Забилась молча, кричать дыхания не хватало.

Прохожие застенчиво пробегали мимо.

Посмотрел в глаза, дыхнул перегаром, прошептал:

- Наташенька..

Она обмякла вдруг, закрыла глаза, вздохнула несколько раз, успокаивая дыхание.

Сказала, глядя куда-то через его голову:

- Иди, иди, сами разберемся.

Мент пожал плечами и ушел.

Села, морщась провела ладонями по разорвавшимся колготкам.

- Больно же. Дурак.

Он помог ей встать, собрал рассыпавшиеся из сумок продукты и они ушли во дворы.

Она уже смеялась, правда скорее истерично, чем весело.

Он сидел,

как аршин проглотил, перед чашкой остывшего кофе.

С закрытыми глазами, но не спал, судя по напряженной позе.

На маленькой уютной кухоньке.

В дверь подглядывали.

Потом вошла маленькая, лет семи, девочка в пижаме.

Запихала принесенные мамой продукты в холодильник.

Дотронулась брезгливо до его рукава, ткнула в бок.

Он открыл глаза и посмотрел на нее долго и без всякого выражения.

- Тебя что, на помойке нашла? Грязный как черт.

- А я и есть черт.

- Ну и что? Это что, повод, чтобы не мыться? Давай, достанешь мне раскладушку с антресолей, и в душ.

Он послушно пошел за ней в коридор.

- А зачем?

- Я обычно с мамой сплю, когда нет никого.

Белая ванна

наполнялась желтоватым кипятком из крана.

Он оказался безобразно бел и худ без одежды.

И весь в синяках.

Наташа зашла в ванную и обалдела.

- Даа.. Сейчас я тебя йодом прижгу, - сунула руку в воду и, ойкнув, выдернула, - Свихнулся?

Пушкин улыбнулся неловко, отрицательно покачал головой.

Залез и сел в ванне, прикрывая срам рукой.

Кожа его покраснела моментально, и кровь из многочисленных ссадин окрасила воду в красно-медный цвет.

- Ты что, псих? - Наташа снова испугалась, - Что с тобой? Может я скорую вызову?

- Не надо ничего. Сейчас я. Полчаса и оклемаюсь. - он с трудом приподнял веки и выдавил из себя улыбку долженствующую убедить в его безопасности.

Наташа поверила, но не ушла, села рядом и нудила:

- В такую воду после водки. Ты сумашедший, ты же сердце посадишь.

- У меня нет сердца. Я труп Пушкина Александра Сергеевича.

Он улыбнулся т.к. она его узнала, наконец, и побледнела.

Он лежал в темноте

в центре огромной светящейся голубым объемной сетки из проложенных в невидимых стенах проводов.

За стеной, в комнате, засыпала девочка.

За стеной, на кухне, нервничала женщина.

Он открыл глаза. Быстро вытерся.

Ссадины уже зарубцевались, он этому не удивился.

Ему было постелено

на раскладушке, девочка спала, Наташи не было.

Она сидела не кухне,

качалась на табуретке, курила.

Поднялся кофе в джезвочке на плите, она, кивнув Пушкину на другой табурет, встала, выключила газ, вылила кофе в чашку и посмотрела на него еще раз.

Долго не могла сообразить чего в нем такого странного.

- Даешь, - протянула с сомнением.

И даже потрогала одну из красных отметин, которая полчаса назад была довольно серьезной рваной раной.

Он стоял, квелый, голый, в набедренной повязке из полотенца.

Закрыл глаза.

В ее мозгу катались волны, шея пульсировала, соски светились рубиновым, между ног подрагивал и разгорался огонек.

Открыл глаза.

Сидит женщина в халате, листает книжку, ноль эмоций.

Он вынул книжку из ее руки, положил на холодильник.

Опустился на колени:

- Наташа..

- Да не Наташа я! - почти крикнула она, - Оля я, Оля! Оля Лямина! Слышишь ты, полудурок! Да что это со мной, - она снова села и сжала голову руками, - Господи..

- Не бойся ты, - он посмотрел в ее глаза и смотрел долго, пока она на самом деле не успокоилась, - Конечно же не Наташа. Наташа умерла в прошлом веке. Оля Лямина. Очень хорошо.

Он прислонился лбом к ее коленям, поцеловал их медленно.

Медленно встал, стоя выпил медленными глотками налитый ею кофе, поставил чашку на стол.

- Пойдешь?

- Да. Спасибо.

Она, кажется, хотела его остановить, но промолчала.

Он шел ночью

вдоль ограды университета.

Моросило.

По набережной.

Был проход в ограде, где раньше был пирс - до сих пор торчали сваи.

Закурил, закашлялся, выбросил папиросу.

Разделся догола, нырнул в обжигающе холодную воду.

Плыл вразмашку до стремнины.

А там нырнул и более не выныривал.

Испуганная девочка

стояла в кровати с закрытыми глазами.

Плакала.

Оля-Наташа успокаивала ее.

Она видела сетку из проводов в темноте, голубые тени спящих людей, зеленоватый шар встающего над паутиной-городом солнца, маму, в которой бродили красные волны - и ничего не понимала.

Над городом вставало зеленоватое солнце. Плакала девочка. Из голубых переплетений проводов в черноте - титр:

УРБАНИЗАЦИЯ ДЕВОЧЕК

Девочка открыла глаза и Оля отшатнулась: на сером в предутреннем свете лице дочери светились матовым тусклым огнем глаза без зрачков.

Он спускался

в зеленоватой воде.

По мере того, как темнело, все заметнее проступали из окружающей зелени электрические потроха окружающего города.

Сверху проплывали голубые электрические скелеты кораблей и мостов.

Под ним - светящиеся жгуты телефонных, электрических коммуникаций.

Какие-то уходили глубоко вниз к подземным заводам и хранилищам, почти невидимым из-за толщи породы.

Уже в полной темноте он поднес руки к закрытым глазам и смотрел, как кровь толчками проталкивается по венам, как по нервам носятся электрические разряды, когда сжимаешь пальцы.

Как беспомощно трепыхаются залитые водой фиолетовые мешки легких.

Как судорожно дергается лишенное кислорода сердце.

Тело его, бесконечно сложная система электрических полей, которые цветными прозрачными волнами растекались и сталкивались, тело его раскалялось от фиолетового до малинового, пульсировало все быстрее и быстрее..

Потом лопнуло сердце, волн и пульсаций больше не было - все органы и мышцы дергались вразнобой, цвета густели и темнели - начиная с конечностей и с поверхности.

Островки жизни в теле сжимались и гасли один за другим.

Только солнечное сплетение еще светилось ровным желтым цветком.

УРБАНИЗАЦИЯ ТРУПОВ

Вдалеке в темноте плакала девочка.

- Эй, - окликнул он ее беззвучно.

Она перестала плакать.

- Это ты? Ты где?

- Черт его знает. Где-то в Коломенском уже.

Электрические шорохи, трески, обрывки радиомузыки.

- А Наташа где?

- В скорую звонит.

- Не думал, что это заразно.

- Что это?

- Не страшно. Это просто электричество. Все эти провода в стенах. Просто их никто не видит, кроме нас с тобой.

- Ксюшенька!

Девочка моя! - мамин живой и испуганный голос сломал их шопотную сонную болтовню, - Да ты вся горишь! Ну посмотри на маму! Сейчас дядя доктор приедет.. - Оля взяла девочку на руки и ходил с ней по комнате.

- Уже приехал, сейчас звонить будет, - девочка сонно чуть улыбалась не открывая глаз, пржавшись щекой к маминой шее.

И действительно, в дверь позвонили.

Желтый цветок

его солнечного сплетения мерцал неуверенно под толщей воды и погас.

- Он умер,

- прошептала девочка маме на ухо.

- Кто?!

- Да этот. Гость.

- Ну что ты городишь! Он просчто ушел. Он ушел домой.

- Это папа?

- С чего ты взяла? Нет, конечно.. Это дядя Пушкин, помнишь "Руслана и Людмилу"?

- Папа. Я знаю.

Тамара

шла по цеху реанимации.

Ванны с телами погруженными в питательный раствор.

Она выписывала в журнал показания приборов.

Пушкины, Гоголи, коричневые мальчики,..

В одной из ванн лежал улыбаясь молодой кинематографист Ванечка.

Тамара охнула, упала в обморок и расшибла голову в кровь о цементный пол.

Ванечка, еще полуживой, двигаясь медленно и неуверено, выбрался из ванны, дошел до стола, нажал кнопку селектора:

- Придите кто-нибудь, - проговорил он запинаясь, - Маме плохо.

Ванечка

прошел через проходную института.

Ветеринар бежал с рацией к газику.

- Что за ЧП, Сан Саныч? - крикнул ему Ванечка.

- Все зверье взбеленилось. Будь мы в Ташкенте - я б гарантировал землетрясение, - ветеринар хлопнул дверцей и газик рванул с места по дорожке вглубь территории.

Ванечка зашел в вольер к тигру. Кинул ему сосиску в тесте.

Тигр посмотрел, как она покатилась в пыли, и неохотно слез с бревна.

- Поди-ка сюда, кретин, - позвал Ванечку смотритель.

- Ты чего, предок, - удивился Иван.

- Ты чего же наделал, идиот. Мать тебе не жалко?

- А что..? - тут он догадался и заржал, - Чего, меня увидала? Ну и как?

- Хорошо, если не сотрясение мозга.

- У муттера сотрясения в принципе быть не может, по очевидной причине, - сострил Иван, но сник и пошел к выходу, - Ладненько, пойду объясняться. Она у себя?

Неожиданно развернулся, подошел к тигру, подтянул его к себе за загривок и посмотрел в глаза.

- Эх ты, тупое животное.

- Чего еще, - обиделся за тигра Семен.

- Зачем было убивать?

- А ты откуда знаешь?

- Мы теперь с тобой одной крови, деда Сеня, - ухмыльнулся Ванечка, - Ты трупак, и я трупак.

- Дурак ты, - подумал Сеня и закрыл за собой дверь в бытовку.

- Ты еще не раз пожалеешь, - подумал тигр и потерся о ванькино колено мохнатой головой.

Ванечка нервно хихикнул, до того было неожиданно сышать чужие мысли.

Девочка не хотела

выходить на дорогу.

Тигр наблюдал за ними из-за кустов.

Оля наклонилась к ней.

- Ну что ты, глупенькая. Ксюша.

Ксюша смотрела в сторону.

- Опять, - подумала Оля, - Господи, когда же это кончится.

Она взяла девочку на руки и пошла через улицу.

- Не надо, - пробормотала девочка, но было уже поздно.

Из-за деревьев вывернул мотоцикл и несся к ним.

И сшиб бы, но Васька вылетел ему наперерез, мотоцикл и тигра снесло в сторону, они пронеслись плашмя метеором мимо и расшиблись о дерево.

Тигр был мертв. Молоденький датый мотоциклист еще дышал.

- Неординарное дорожно

-транспортное происшествие на улице Вавилова, - Татьяна Миткова докладывала вечерние новости.

- Пьяный мотоциклист чуть не сбил женщину с ребенком, но мотоциклиста сбил подопытный тигр, сбежавший из института зоопсихологии.

По непроверенным данным, это был не обычный тигр, а реанимированный в тело тигра красноармеец, погибший в гражданскую войну в Приморье.

Подробности в фиолетовом квадрате после этого выпуска.

- Международный блок, - продолжала она, - Разногласия в НАТО. Франция требует решительных действий в связи с наращиванием русского военного присутствия в Югославии..

Оля укладывала дочь.

Отвернулась, что бы выключить свет.

Ксюшка открыла глаза, быстро и беззвучно вскорабкалась по шторе на шкаф и затаилась.

Оля наклоникась над кроватью, улыбнувшись откинула одеяло. Удивилась.

Девочка прыгнула ей на спину, обхватила за шею, перегрызла сонную артерию.

Оля кричала, отодрала девочку от себя, отшвырнула.

Звон разбитого стекла, Ксюшка вылетела за окно.

- Мама!!

Оля выглянула.

Девочка цеплялась ручками за жестяной подоконник, мерзко скрипели коготочки по жести, улыбалась окровавленным ртом.

- Что за гадкие сны

ты смотришь, - подумала Ксюша и Оля в ужасе проснулась.

- К нам какая-то бабка идет. Откроешь, я чай поставлю.

- Старушка, - автоматически поправила ее мать и только через секунду осознала, что фразу насчет сна Ксюша не говорила.

Встала, провела ладонями по помятому лицу, глянула за окно - темнело, подошла к двери, глянула в глазок.

По лестнице, действительно, поднималась Людмила Семеновна и, когда она поджнесла руку к звонку, дверь открылась.

Людмила Семеновна посмотрела пристально на Олю (на ногти).

Оля усмехнулась невесело:

- Нет, нет, я человек. Здравствуйте. Вы к нам?

Людмила Семеновна отдышалась.

- Я ищу Оксану Лямину, 47 года рождения, из Сучанского интерната.

- Маму? - удивилась Оля.

- Маму? - перерспросила Людмила Семеновна, - Вы ее родная дочь?

- Да, - удивилась Оля, - А что?

Зависла неловкая пауза, потому что Оля не пригласила войти, а объясняться на лестнице Людмиле Семеновне не хотелось.

- Проходите же, тетя Люда, - вышла в приходую Ксюша.

Людмила Семеновна настороженно посмотрела на Ксюшу.

- Я с дядей Сеней о вас говорила, - объяснилась Ксюша, - Да проходите же, мама просто после Пушкина и Васьки всех боится, - она взяла Людмилу Семеновну за руку (та непроизвольно напряглась) и потянула за собой.

Они сидели и пили чай на кухне.

Ксюшка рисовала что-то в альбоме.

- ..считалось, что реанимацию изобрел Георгий Иванович, - рассказывала Оле Людмила Семеновна, - но это, было не так, не совсем так, он просто модернизировал и реализовал. Гоша работал тогда в органах и курировал дело отца. Семен и рассказал ему рецепт..

Рисунки Ксюши - профили, всадники, очень напоминали Пушкина.

Ксюша рассемялась и захлопнула альбом.

- Вы смотрите серый квадрат,

оставайтесь с нами, - говорил Любимов в маленьком телевизоре на холодильнике, - И снова у нас в гостях молодой режиссер Иван Коваль, точнее даже два молодых режиссера Ивана Коваля, - он обернулся к синхронно кивнувшим Ванечкам, - и это не телевизионный трюк. Иван оказался достойным своего деда, всем вам известного своим эпохальным открытием академика Коваля. Вдохновленный великими учеными прошлого, испытывавшим первыми на себе рискованные новые методы, Иван первым подверг себя прижизненной реанимации. И мой первый вопрос - кто из вас настоящий?

- Он, - сказал один Иван указав на другого.

Второй недоуменно оглянулся на Любимова:

- Нет, я не.. А Ванечка, наверное, просто проспал.

- Да, да, - ухмыльнулся первый, - он сейчас подойдет.

(- Вот паскудник, - вздохнула Людмила Семеновна, - на кактус голой жопой залезет, лишь бы в телевизоре показали)

- Отнюдь, - оглянулся на бабку первый Ванечка.

- Чего? - совсем уже потерялся Любимов.

- Да бабуля тут высказалась, что я из тщеславия все это затеял.

- А разве нет? - подогрел Любимов.

- Она не придет.

- Кто?

- Назвать?

- Не надо.

- Это первая причина.

- А вторая?

- Из солидарности. Почему-то народ реаниматов не любит, а по закону, так мы вообще не люди.

- А вы люди?

- Во всяком случае не исходящий реквизит для клипов.

- Пижон,

- отвернулась от телевизора Людмила Семеновна, - Ваня Линкольн - аболиционист.

(Ваня захихикал)

- Ну, может он в чем-то и прав? - сказала Оля, - Еще чаю?

Людмила Семеновна посмотрела на нее, задумалась.

- Прав? Нет, дурит Ванечка, сам еще не понимает, как дурит. Вы не знаете зачем я пришла?

Оля пожала плечами, посмотрела на Ксюшку.

- Реаниматы живут очень недолго - два-три года. У них не бывает детей, - старуха помедлила, - И тем более внуков.

- Что?! Мама? - Оля совсем смешалась, - Что вы такое говорите-то?

- Оксана - дочь моей сестры, Алены. Алена подбросила ее в Сучане у роддома.

- Да, конечно. И причем здесь..?

- Дочь моей сестры. И Васьки.

- Что? - Оля замерла, - Кто? Какого Васьки?

- Того самого, о котором вы подумали.

- Послушайте! - прошептала Оля, побледнела, пыталась что-то сказать, но не могла найти слов и только указала на дверь.

- Мама. - Ксюшка подняла голову от альбома и в упор смотрела на Олю, - Сядь.

Оля села. Успокоилась.

Людмила Семеновна полезла в сумочку, достала таблетку и успела подхватить Олю, когда та потеряла сознание.

- Зачем вы?

- спросила Ксюша Людмилу Семеновну, когда они уложили Олю на кровать, - Зачем ей это знать.

Людмила Семеновна пожала плечами, не придумав, что ответить.

- Я не думаю.. что вы сверхлюди. Да вы и сами так не думаете, правда ведь?

Ксюша кивнула.

- Это Ванька, жеребчик, тащится от всего, начиная от ЛСД, и кончая.. А как я Гошу просила. И Семен. И одно только меня успокаивало - что у реаниматов не бывает детей.

Ксюша улыбнулась.

- Да, не бывает.

- Ну, а как же..? - Людмила Семеновна развела руками.

- Вы в одном ошиблись. И вы, и муж ваш, и дядя Сеня. Васька - не реанимат.

- А кто же он?

- Васька-то? Он просто принц. Заколдованный.

Людмила Семеновна рассмеялась от неожиданности.

- И зря вы смеетесь.

Другое кино молодого кинематографиста Ванечки: АККУМУЛЯЦИЯ

Я вышел из освещенного коридора в огромадное темное помещение; пошел по балкону без перил, который опоясывал его - к противоположной стене.

Этажом ниже, на полу валялись какие-то блоки и мусор.

Балкон продолжался и вдоль домика, который был как-бы вделан в стену помещения. Окна домика были замазаны мелом.

За окном домика балкон обрывался и я повис на уступе стены, зацепившись за подоконник.

В форточку я увидел дядю Сеню, который извлекал какие-то маломузыкальные, тягомотные и тоскливые звуки из раздолбанного фортепиано, и, казавшийся огромным в таком маленьком помещении - ботик Петра 1.

Тогда подростки

изнасиловали студентку и она повесилась.

Светало.

Я щелчком послал окурок вниз и он долго и высоко, нарушая все законы физики, скакал оранжевой точкой по асфальту пока не попал в лужу.

Внизу, на лоджии, что-то собирала из удивительно ярких расцветок в этом сером цвете деталей моя сестра.

Я окликнул. Она, даже не подняв головы, передернула плечами.

- Уважь брата, - попросил я, - скажи ему "здрасьте".

- У меня нет братьев, - сказала девочка, обернувшись ко мне. Это была действительно не сестра. Но очень похожа, - Ванечка? Салют! Спускайся, эта штука сейчас заработает.

Я опешил.

- Не узнаешь? А я так сразу узнала - ты очень похож на своего отца..

- Мама?!

Девочка засмеялась и кивнула:

- Мама и детектор. Я весь гарнизон оббегала доставая серы, - она повернула настройку.

- Выключи! Ради бога..

Но было уже поздно. Детектор захрипел и завыл радостно на все пространство:

- Да Здравствует Созданный Волей Народа..!!

- Ой, господи! - девочку передернуло.

- ..Великий Свободный Советский Союз..!!

Я нащупал рукой кружку и швырнул ее в пространство. Хор хрюкнул и замолк.

- Я сейчас, Муля, я твоего лица не вижу, - девочка встала на ограждение лоджии и взялась за ограждение верхнего этажа.

- Не надо, - прошептал я.

Она не могла не упасть. И она упала.

Я не мог кричать. Спазмом горло сдавило.

Она падала очень медленно. Так медленно, что казалось, что ничего страшного не произойдет, что она подогнет только колени, выпрямится, запрокинет ко мне голову и махнет рукой.

Я так ждал этого. Если бы моя воля и страх обладали физическим действим, я выжег бы дыру в асфальте в том месте, куда она падала. Но асфальту было все равно.

Она коснулась его ногами, ее колени подогнулись, и бесконечно долго она находилась в такой неестественной позе.

Потом медленно стала заваливаться набок.

Девочка лежала раскинув руки в центре бесконечного асфальтового пространства. Круг метров 200 был освещен тусклым серым светом (кажется у дома был фонарь), а в темноте за кругом цокала по асфальту металлическими набойками какая-то женщина.

Я качнулся, было, следом, но в соседнем доме закричал ребенок. Потом этот крик оказался дуэтом мартовских кошек, но момент был упущен.

Я шел по бордюру крыши запрокинув зеленоватое лицо с закрытыми глазами к полной луне. Луна была огромна и, по поводу восхода, бордово-кровавого цвета.

Кошки осипли, но орали с прежним усердием.

Я забежал в комнату

с полом покрытым слоем голубиного помета и железной кроватью без матраса.

Я прыгал на кроватной сетке - все выше и выше, сетка начала стукаться об пол, и орал доводя себя до экстаза:

- Цыпленок жареный, цыпленок варенный

Пошел по улице гулять!!

Его поймали, арестовали

Велели паспорт показать!! И еще раз!

Цыпленок жаренный...

Они смотрели на меня

неподвижными умными глазами. Тигры, львы, гиены, птицы какие-то. Грустно смотрели. То-ли жалостливо, то-ли презрительно.

Я рванулся, было, в сторону, но тварь, которая передо мной оказалась, оскалила зубы.

Я ссутулился и подогнул колени.

В левой руке был нож. Хороший нож - тяжелое никелированное орудие убийства. НВУ - нож водолазный универсальный.

Я тоже оскалился и заурчал. Хорошо урчал, внушительно. От самой диафрагмы звук шел сотрясая все тело и доводя до бешенства.

Потом рычание сорвалось в истерический визг и я рванулся вперед.

Я поочередно проталкивал

суставы и ребра сквозь раму форточки. Впрочем, это даже не рама была, а огромадная каменная масса нависшая сверху. Каменная щель.

Потом щель сузилась настолько, что дальше ползти было невозможно. Каменный мешок. Я пытался ползти назад, но там тоже щель смыкалась.

Два человека тяжело клацкали сапогами по камням где-то за стеной. Шаги приблизились и распахнулось маленькое окошко. В него всунулась буханка хлеба и окошко захлопнулось.

Буханка была выедена изнутри и в ней были мыши.

Я их хватал, когда их мордочки высовывались из дырки, откручивал головки и жадно пил теплую кровь. Но не насыщался.

Потом я наконец понял, почему никак не мог наесться и почему я в этом узком пространстве - я и сам был плоский. Я был нарисован гуашью на стенке шкафа в темной ночной комнате.

На мрачно-синих стенах были нарисованы мелом какие-то дурацкие и ублюдошные морды и звери. Вдоль стены стояли трехэтажные нары со спящими людьми. Одним из них был я сам - настоящий.

Тот-я почувствовал мой взгляд и приоткрыл глаз. Его передернуло. Он перевалился на другой бок, но не спал - это было видно по напряженной спине.

Я видел себя в зеркало на стене - чудовищный выродок.

А рядом с зеркалом, словно специально для контраста, висел портрет девушки. Совершенно фантастический.

У нее были неправильные черты лица, она даже была некрасива.

Худое неживое лицо. Она смотрела на меня, точнее даже - сквозь меня. Очень тяжелый и притягивающий взгляд.

Это был белый коленкор натянутый на слегка скособоченную рамку. Лицо было как-бы недопроявлено - как-то невнятно, нечетко оно светилось белым пятном из темноты.

Я заметил, что она заметила меня, и как-то нахально хмыкнул. Она погрустнела (удивительно - как это можно - у нее ничего не изменилось в лице - но она погрустнела, это точно) и перевела взгляд на окно. На улице светало.

- Ваня! - сказала она быстро, тихо и невнятно (я может и не "Ваня"?), когда я не смотрел на нее.

Я развернулся

рывком и посмотрел ей в глаза.

Она, как всегда, смотрела как-бы на меня, но вообще-то сквозь.

- Убери ты эту бабу, - сонно проскрипел сверху Пегас, - она тут всех заиками сделает. Проснешься - смотрит. Я ее уже бояться начал.

- Пойдем-ка, Пегас, пожрем лучше.

- Куда? Полпятого.

- В автопарке буфет уже работает.

Пегас подумал немного, потом свалился на пол.

Мы выбрались в окно общаги и потопали, дрожа, по заледенелой и ветренной ленинградской мартовской улице.

Когда сигарета догорела до пальцев, я прикурил от нее следующую, завернулся поплотнее в огромное пальто и задремал дальше.

Этот белый коленкор,

на котором я рисовал, мы его срезали со стен вагона на вагонном кладбище. Дело было ночью и мы сворачивали белые полотна в темноте.

Еще мы отвинтили тяжелые полки, они были оббиты бордовой материей (какой оббивают диваны), и несли их на головах среди черных вагонов.

Кое-где светились окна купе - мы эти места обходили, потому что на кладбище жили странные люди и от знакомства с ними не приходилось ждать хорошего.

Около путей мы тормознули пустой трамвай и поехали через весь Ленинград к общаге.

Я жил тут когда-то.

У меня в купе было множество пачек газет - я их жег в чем-то вроде буржуйки и обвертывал ноги перед сном. У окна висели гирлянды раскаленных спиралек, но все равно было холодно. Великое множество было разнокалиберных кофейных чашек - почти из всех кафетериев города. На всех плоскостях были разбросаны книги, бумаги, консервные банки, объедки, тряпье. Только выходной комплект висел на плечиках обмотанный целлофаном.

На печке томилось кофе в консервной банке, я задремывал с папиросой в зубах.

Я шел с бабкой по кладбищу

к могиле деда.

Бабка что-то непрерывно говорила, заглядывала к могилам знакомых, но я ее плохо слушал.

Голова деда была высечена на большой, в полтора роста, гранитной плите. Глаза были глубокие в буквальном смысле - скульптор выковорил глубокие дырки на месте зрачков.

Зашипел сбежавший кофе.

Я выбрал себе чашку,

протер ее газетой и налил кофе.

Белая коленкоровая стенка вагона над моей полкой была расчерчена на квадратики. Поверх них был контур женского лица - просто устрашающе отвратительный. В то время как испанка на фотографии в журнале, с которой я эту рожу срисовывал, тоже расчерченная на клетки, была очень даже ничего.

Я размазал лицо на стене, остался только еле видный контур, и рисовал поверх новое. Потом еще одно, и еще.

То, что получилось в конце концов, было совершенно не похоже на оригинал, в лице не осталось ничего испанского, но это было хорошо. Это была русская изможденная и измученная девочка, она смотрела на меня отсутствующим взглядом и молчала.

Я долго не мог ее узнать, я пил кофе, мучился и избегал ее взгляда. Потом узнал, рылся в фотографиях, но не нашел.

Я проснулся под утро от холода (какие-то малоосмысленные картинки долго не гасли в голове - то ли негры на берегу Ледовитого океана, то ли тараканы падают с края ванны в мыльную пену), смотрел зло и долго на свое творение. Потом размазал его мокрой газетой по стене.

-..абла унта ихун, та ихун та е.. -

шипел раздолбанный проигрыватель у моего кресла.

Я сидел в кресле, закинув ноги на подоконник распахнутого окна, и смотрел на залив, а красный зрачок солнца с того берега смотрел на меня. Маленькие черные фигурки сворачивали паруса на яхтах в заливе.

Миньон шелкнул и кончился, я переставил иголку в начало.

Кажется, звонили в дверь - я подскочил и бросился в прихожую.

За дверью никого не было.

Телефон тоже гудел бесконечно и равнодушно. Показалось.

Я вывесился за подоконник и смотрел на бордовый асфальт в одиннадцати этажах подо мной.

Потом снова переставил иголку и сел в кресло досматривать закат.

Я долго звонил

в дверь 300-ой квартиры.

В руках у меня была рама, завернутая в наматрасник, а дверь была оббита бордовым коленкором, с вычурным латунным номером и никелированной цилиндрической ручкой.

Дверь мне открыла полноватая изрядно накрашенная женщина в шелковом халате - толи с петухами, то ли с драконами.

- Ванечка! - произнесла она, прикоснулась к щеке губами.

- Салют, ма.

Входя в кухню я столкнулся с молодой женщиной, это была та самая, с портрета, только старше. Она наткнулась на мой взгляд, но потом взяла себя в руки, кивнула вяло, протянула руку.

- Салют Вадик, - я кивнул стриженному под бокс, чем-то похожему на борова, парню, - а я твоей жене подарок принес, если ты не возражаешь.

- Я не возражаю, - пробубнил Вадик, дожевывая бутерброд с сервиладом, - привет тебе от всех медвежьегорских девок.

В прихожей женщина с петухами-драконами рассматривала портрет с обратной стороны. Да, да, она была права - на сгибах ободранной рамы были клопиные точки. Я сразу понял ближайшую его судьбу. Я улыбнулся ей, жене Вадика и ушел на кухню.

Скрипка скончалась-таки

после долгой агонии.

Скрипач тряхнул гривой в поклоне, слушатели хлопали. Потом экран перекрасился и заиграл увертюру к программе "Время".

Меня перекосило, я отлепил лоб от мокрого и холодного оконного стекла, за которым бежала по снежному покрывалу рыжая кошка, достал спрятанную за телевизионной тумбочкой бутылку коньяку и налил себе 30 грамм.

В темном помещении

со сводчатыми низкими потолками почти ничего не было видно из-за пара.

Много голых и веселых женщин, они ходили с тазами, улыбались мне, мылились и т.п.

Мне было страшно. Я сел в тазу и заплакал.

Одна из них подошла очень близко, смеялась и что-то говорила мне, взяла меня за плечи. Это меня напугало еще больше.

Она присела, так, что над столом оказалась только ее голова - и оказалась моей мамой.

Вся роба промокла

от ночной сырости.

Лодка неподвижно зависла в белом мареве ночного тумана. Нерпичья голова, которая меня разбудила, фыркнула и изчезла за бортом.

Я зачерпнул воды, сполоснул лицо и несколько проснулся.

Хотел прикурить, но спички были мокрые. Попить тоже не удалось - вода за бортом оказалась соленая, а с собой я ничего не взял.

Движок был полуразобран. Я еще поковырялся в нем, затянул свечи, подергал за шнурок. Движок рыкал, распугивая нерп, чьи собачьи головы наблюдали за мной, но не работал.

Якорная веревка висела почти вертикально - я присвистнул.

Лосось смотрел на меня понимающе блестящим круглым мертвым глазом. Я запнул его под лавку, но он смотрел и оттуда. Их вообще было очень много - мертвых рыбин, и все они смотрели на меня.

Свечи были забрызганы крошками алюминия. Такие же крошки сыпались из камеры сгорания, когда я тряс движок над ветошью. Потом из него вывалился маленький белый кусочек, с фалангу пальца - это была спекшаяся в комок алюминевая проволка.

- Суки, - выдохнул я, потом орал уже громко, стучал чем-то о борт, швырял рыбинами в нерп и вообще бесился, - Твари! Ублюдки! Шакалы!..

Потом пробовал грести, выдохся, но отплыл всего метров на двадцать от выброшенной в воду бумажки.

И РОНДО

Я шел по улице. Я переставлял ноги и каждая нога слегка сгибалась в колене, выбрасывалась вперед, но перед самой землей я подхватывал ее и мягко опускал носком на асфальт.

Она шла впереди, шагах в двадцати. Как она шла - я этого не могу описать, это надо видеть. Юбка струилась по ее бедрам и вожделение волнами раскачивалось ей вслед так, что прижимало траву к земле и задирало листья деревьев.

Она шла быстро, весело и властно - люди расступались перед ней и стояли растерянные.

Я ступил на мостовую вслед за ней и замер вспомнив что-то.

Я где-то слышал этот дробный перестук каблучков. Я остановился только на мгновенье, на то самое мгновенье, которое позволило тупорылому тягачу с контейнером промчаться передо мной оттолкнув меня волной вонючего воздуха.

Ее не было.

Я чувствовал ее присутствие, я несся по свежему следу, но ее не было. Потом я потерял и след.

Я шел по людной улице и люди расступались передо мной.

Их нездоровые взгляды откладывались в черепной коробке, за переносицей, в липкий и сладковатый комок.

И машины на дороге, бесчисленные полчища машин, елозили тормозами по обнаженным мозгам.

Комок этот заполнил все поле зрения, он давил на лицо изнутри и я чувствовал как голову мою распирает от внутреннего давления так же как раздувает донных рыб на палубе.

Боль была невыносимой. Я вцепился в лицо ногтями, содрал его с головы и выбросил на газон. Лицо скорчилось в агонии, что-то кричало беззвучно, но я пошел дальше.

Все кончилось - боль, страх, мучительные размышления, комплексы, болезни.. С головы осыпались волосы, вываливались зубы и я сплевывал эти гнилые осколки кости на тротуар, где они подскакивали на тоненькие ножки и семенили за мной, ногти выдавливались из мяса пальцев, падали, превращались в микроскопических бронтозавриков и ползли к лужам спасаясь от ног прохожих, вены сползли по телу и волочились на ногах некоторое время пока я не перешагнул через них, одежда опадала стлевшими лоскутьями и т.д - пока от меня ничего реального не осталось.

Я шел быстро, весело и властно. У женщин, споткнувшихся об меня взглядом, спирало дыхание, стекленели глаза и отливала кровь от кожи лица, мужчины опускали глаза в землю, потели и меня не замечали.

Я почувствовал Ее присутствие за спиной и оглянулся. За мной летела, вцепившись в меня алчным и малоосмысленным взглядом, девочка лет тринадцати в короткой школьной форме.

- Богомолова! - она мотнула головой, отгоняя свою фамилию, как назойливую муху, - Опять сачкуешь? Сколько мне, скажи, за тебя краснеть?

Она не слышала, она теребила пришитый кружевной воротничек пока не оторвала его напрочь. Бросила его и шагнула ко мне. Началась погоня.

Я засмеялся, звонко и вызывающе, крутнулся на каблуке и полетел. Богомолова случала каблучками следом. Что-то это было вроде чечеточной импровизации: трах-та-ра-рах.. тах, тах, - отбивал я; тах, тах, та-да-рах-тах, тах, тах, - отвечала мне она.

Я отмечал взглядом все машины вокруг, но это были не ее машины. Она принадлежала джипу с бульдожьей мордой, который мчался еще по ту сторону Голубиной сопки. Так что в ожидании покупателя я поводил ее кругами по набережной и Светланке.

А вот и он. Он летел со склона, шарахаясь, обезумевши от похоти. Металлическая рама перед радиатором спружинилась готовая принять и раздробить загоревшее тоненькое тело.

Я выскочил на мостовую. Она - следом..

Оказалось вдруг,

что на улицах гораздо больше людей, чем раньше. Те, другие, которых я не видел раньше были такие же, как я. Они не имели ни тела, ни души, ни глаз. Они приостановились наблюдая происходящую продажу. И та, потерянная мною женщина оказалась передо мной - она обернулась и оказалась фантастически красива, она поощрительно улыбнулась не улыбаясь и удивилась слегка моему замешательству. А девочка за моей спиной слегка подогнула колени и обвисла бельем на веревке. Глаза ее были полуприкрыты, кожа натянулась и заострились черты лица. Расслабленное тело было готово принять и удар и смерть. Она была красива - приемлемая цена за входной билет в этот клуб сверхчеловеков.

Женщина шагнула ко мне

(лампочка фонаря перед моим домом качнулась в другую сторону, а крылья бабочки почернели и свернулись испепеленные моим взглядом) и удар ее каблука об асфальт решил все.

Я схватил набухшее смертью

тело девочки, рывком выжал его как тряпку, встряхнул и отшвырнул в сторону.

Я ссутулился и подогнул колени.

Джип мчался на меня выставив перед собой сварную раму.

Лопатками я уперся в стенку шкафа, в которую джипу предстояло меня впечатать.

Разнокалиберные картонные коровы смотрели торжественно и печально.

Повешенную студентку развернуло ветром ко мне, она приоткрыла глаз, хмыкнула и приглашающе раздвинула чуть колени.

Рама уперлась в грудную клетку и ребра иглообразными осколками проваливались в студенистые легкие..

Я лежал раздробленной

сплющенной массой.

Джип, а точнее это был лифт, уносился обратно вверх. А по балкону, опоясывающему огромное темное помещение, на дне которого я лежал, шла в белом платье к белому прямоугольнику выхода девушка с портрета. Она превратилась в четкий черный силуэт из расплывчатого белого пятна, когда ступила на порог, обернулась ко мне и застыла на мгновение. Вскинула голову, развернулась и ушла.

Только стук ее каблуков долго еще слышен был..

- Ваня Коваль,

внук изобретателя реанимации,

испытавший на себе изобретение деда и рассказавший нам о своих ощущениях в своем новом фильме "Аккумуляция и рондо"! Вы смотрите белый квадрат, оставайтесь с нами, - устало повторил Любимов.

- Только что поступила информация из МИД России, - ему подали скрепленные листки и он читал, - Правительство России направило ноту протеста в связи с внеплановой передислокацией седьмого флота США. Присутствие судов несущих стратегическое ядерное вооружение в водах Балтийского моря в непосредственной близости от территориальных вод России приведет, говорится в ноте, к росту напряженности и принятию ответных мер.

Ваня клацкал

по кафельному полу набойками на больших, с высокой шнуровкой, свиной рыжей кожи ботинках.

Он шел по цеху реанимации, разглядывая с веселым удивлением сумеречные полулица полуживых вывариваемых из физиологического раствора реаниматов.

Тамара сидела за столом уткнувшись в книжку и делала вид будто читает.

Иван остановился перед ней. Сел, подтянул рукав свитера, закатал рукав рубашки, положил руку на стол.

Тамара положила книжку, набрала в большой шприц двести кубиков раствора, не глядя на сына.

- Слушай, ма..

- Не сметь!! - она взвизгнула так громко в гулком пустом пространстве цеха, что вздрогнули даже недоделанные реаниматы в ваннах, она вдруг с размаху всадила шприц в руку Ванечки так глубоко, что пришпилила ее к столу, - Вот твоя мать, ублюдок! - она показала на третью от входа ржавую ванну, - Ей и.., - тут она заметила, наконец, что Ванечка сидит серый и кривой от боли, - Оой, - прошептала она, - Муля.., что же ты делаешь, Муля, - она дернула за шприц, но он просто выскочил из глубоко засаженной в столешницу иглы, - Это же ядовито.. - она нашарила кнопку селектора, нажала, другую, третью, - Сеня! Семен! Срочно, скорую, я, Ваньке, цианид, срочно, аптечку, сюда.. Кусачки!

Ванька осел на стуле.

Тамара смела какие-то пузырьки со стеклянной полочки, пока нашла то, что нужно, трясущимися руками набрала в другой шприц, всадила Ивану в сердце, нажала на поршень.

Иван дернулся.

Прибежал Сеня с кусачками и аптечкой, перекусил головку иглы, сдернул с нее руку Ивана, подхватил его, добежал до крана, сунул руку под струю - все это с дикой, невозможной для человека скоростью.

Когда приехала бригада,

Иван был мертв, Тамара была седая, Сеня негромко объяснял полуодетому Ивану-реанимату - как это произошло.

Тамара поднялась с трудом и, отстранив сестру, которая пыталась ее остановить, медленно подошла к реаниматам.

Старалась не смотреть на Ивана, обращалась к Сене.

- Спроси его - зачем он это сделал?

- Что - это? - спросил Иван.

- Я думала, - Тамара взглянула на Ивана и отвела глаза, - что он - это ты. Он закатал рукав. Ведь он знал что эти ваши инъекции смертельны для людей?! Он знал?

- Я, - Иван задумался, - не знаю..

- Не лги мне, - Тамара смотрела на него в упор, - Не надо меня жалеть. Я, я должна это знать.

- Мы не все мысли друг друга могли знать. Но он, конечно, знал, что цианиды смертельны для него. Должен был знать. Но - хотел ли он умереть, или просто разыграть вас? Но он думал о смерти, конечно. Нельзя жить одной ногой в вашем мире, другой в нашем. Но вряд ли он бы стал это делать у вас на глазах.

Тамара смотрела в пол, потом решилась и попросила Ивана:

- Спроси у него.

- Да? - Иван сомневался, вопросительно посмотрел на Сеню.

Сеня неуверенно пожал плечами.

- Я думаю, вы можете это сделать, - сказал, наконец, он.

Иван прошел между врачами к трупу, наклонился над ним, положил ладони ему на лицо.

Тело вздрогнуло и, когда Иван убрал руки, открылись глаза.

Тамара закричала, Сеня сделал ей знак замолчать, и она замолчала.

Зрачки дернулись на крик, взгляд мертвого блуждал по лицам, потом сфокусировался на двойнике, и два Ивана замерли глядя друг другу в глаза.

Они стояли над ним

- врачи, седая женщина разговаривала о чем-то с Сеней и его двойником..

Струя воды из крана, кусачки, Сеня..

- Слушай, ма..

Он закатал рукав рубашки..

Он шел по цеху реанимации клацкая по кафельному полу..

И дальше, все быстрее назад - пустой вольер, такси, наперсточники, менты, белочка, крокусы, машины, которые поливали его ботинки водой.

Иван стоял

перед непрерывным потоком машин, которые неслись по лужам перемешивая и разбрызгивая грязную воду по асфальту, со смутным ощущением, что это уже было когда-то.

Он уставился в глаза водителю новенького жигуленка.

Тот тормознул и спросил куда.

Иван открыл дверцу, заглянул в салон и понял, что это не то, что никуда не надо ехать.

Захлопнул дверцу и перешел через дорогу.

Бросил рубль в кассу.

Остановился на площади,

потеряв след, огляделся, узнал ларек.

Пил кофе в баре.

Мелодия какая-то вертелась, потом вспомнил слова:

- Там, за окном

Сказка с несчастливым концом,

Странная сказка..

Посмотрел на гардеробщика,

в зеркало, на курящую официантку, пожал плечами, вышел.

На лужайке

были высажены крокусы.

Желтые, белые, фиолетовые.

В виде всяких молотов, серпов и полумесяцев.

Стоял между этих символических фигур, потрогал лепестки наощупь.

Смотрел, загипнотизированный

истерической скоростью карандаша, как работает художник.

Художник оглянулся на него, почувствовав взгляд со спины, отвернулся, снова оглянулся, вспоминая, но Ивана уже не было.

- Куда? - спросил водитель.

Ничего в голову не приходило.

- Куда? Пока прямо.

Стоял на набережной, курил.

Был проход в ограде, где раньше был пирс - до сих пор торчали сваи.

- У меня нет сердца, - то ли сказал, то ли спросил себя.

- Что?

Он оглянулся.

За ним стояла Ксюша.

Заболела вдруг рука, и Иван подтянул рукав и размял заломившее место.

Труп обмяк,

Иван-реанимат отошел от него, посмотрел на ошарашенных врачей, Тамару, Сеню.

Сеня понял.

- Ксюша Лямина, - сказал Сеня, - Людмила ее знает.

- Но вряд ли она что-нибудь сможет объяснить, - ответил он на немой вопрос Тамары, - Она маленькая совсем.

Первые часы

посмертного существования души Ивана Коваля, записанные с ее слов Иваном Ковалем - реаниматом:

УРБАНИЗАЦИЯ ДУШ

Сосны посыпали его перепрелой в душной влажности этого дня хвоей и небо поливало его волглыми злыми капельками толидождятолитумана и радио изображало из себя паганини елозя наждачным смычком по его пенопластовым нервам и бледные тощие руки его, не руки даже - куриные лапки, с методичной тупостью лезли к клавиатуре и пошевеливали клавиши букв взбудараженно подрагивая над шипящими которыми не хотели насытиться слова.

Он шел по лесу и одновременно сидел за экраном компъютера и нервно моргали ненужные по причине начинающегося утра лампы дневного света и хрипел транзистор.

Вот текст, который он набирал:

"Я хотел бы лежать карамелью с придурковатым названием "гусиные лапки" на прилавках кондитерсого отдела и с тихим ужасом коситься на алые алчные ротики человечьих детенышей которые складывались умильными бантиками в беззвучной просьбе обращенной к их красивым стройным мамашам.."

А лес, по которому он шел, кончился, и он вышел к громаде разноэтажного, какие теперь стоят на окраинах Москвы, дому, в котором не светилось ни одного окна.

Вечер созревал к ночи.

Двери были многие распахнуты.

Вещи раскиданы, будто все шесть тысяч жителей собирались в страшной спешке.

Он ходил из квартиры в квартиру, включал свет, трогал вещи.

Включил телевизор.

Картинки не было, а из динамика какая-то радиостанция передавала диалог двух тонкоголосых японцев:

- Макама сия курукусайяаа..? - кричал один.

- О куросинааа.. - кричал в ответ другой.

- Оро сио но Горбачев-сан ама ра гута Елцын-сан?

и т.д.

Ему это понравилось, и он включал телевизоры, магнитофоны, радиоприемники всюду, куда заходил - и дом постепенно наполнялся голосами и музыкой.

Он задержался перед дверью трехсотой квартиры.

Загудел за спиной лифт и раздвинулись двери за его спиной.

Он вошел в квартиру, включал везде свет, газ, воду, вентилятор, пылесос.

- Вы смотрите алый квадрат, -

сказал за спиной Любимов, - Оставайтесь с нами.

- С нами Таня, - он глянул на Таню Миткову, которая спускалась по шведской стенке нащупывая перекладины розовыми голыми пятками, - и труп классика отечественной литературы Пушкина Александра Сергеевича, - труп, мокрый и голый, лежал на мате в углу павильона.

- Советское шампанское.. - сказал Любимов, но труп классика прервал его.

- Бросьте, Саша. Надоело.

- Ах, надоело, - обиделся Любимов, - Ваше слово. Мы в прямом эфире. - улыбнулся в камеру, - Оставайтесь с нами.

Он постучал

по экрану ногтем и все трое, как рыбы в аквариуме, оглянулись на стук.

Пушкин помахал, Таня улыбнулась.

- Почитайте нам, - попросила Таня.

- Ладно, - согласился Пушкин, - Только не своих.

- Почему?

- Я сейчас не пишу, почему-то. Маяковского начитался - и такая каша в голове. Так что я Ванечкиных, ладно? - спросил он у стоящего у телевизора Ивана.

Тот кивнул.

- Я думал свет, - читал Пушкин, -

Свет думал подсознания вольтаж

Этаж стремился к свету всеми фибрами несущих стен

А стены не хотели выносить меня

Как не старался я подобьем стать

усталого понурого стального невеселого коня.

Мне снился свет

Свет снился этажам

Несущих стены помрачающие разум

Я верил в "бога - нет"

Бог верил в этажи

А этажи не верили богам

Поскольку сами не стояли на ногах..

Он вышел из дома,

прошел по асфальтовому пространству у дома через круг света под фонарем клацкая металлическими набойками по асфальту, вышел к набережной и шел вдоль ограды под моросящим дождем мимо темных безлюдных домов и дорог без машин.

Продолжались в голове и стихи, и вся мешанина из музыки и голосов, которую он включал в единственном освещенном в городе доме, а там где солнечное сплетение разгорался желтый цветок желания.

- ..И непокрытых стен

Несущие конструкции

Скрипели в сочленениях суставов

сочась бараньим жиром

грызущего гранит науки

бога на зубах.

(Акбар Аллах)

А над пустым городом

кружил вертолет с прожекторами и мощными динамиками и, хрипя, вещал всем, что необходимо покинуть дома и с максимально возможной скоростью двигаться к ближайшим станциям метрополитена.

Что до ракетного удара остается 14 минут 28 секунд.

Он смотрел на отражение прожектора, дробное в реке.

Потом пошел по набережной, потом быстрее, потом побежал.

Он несся с совершенно какой-то невероятной скоростью, не чуя ног.

А когда посмотрел вниз, обнаружил вдруг, что ноги его совершенно нечеловеческой формы, черные, тяжелые, покрытые густой спутанной шерстью и с копытами.

Он скосил глаза на свое отражение в темной витрине и чуть не сбился с ноги - ломаясь на стыках стекол вдоль реки несся по асфальту тяжеловесный черный до синевы жеребец.

УРБАНИЗИЦИЯ ПАРНОКОПЫТНЫХ

Впереди распахнулась дверь, падающий из нее свет осветил набережную и реку, и выбежала смеющаяся женщина - Татьяна Миткова.

Она бежала босиком по сырой траве ему наперерез.

Он увернулся, чтобы не сшибить ее и чуть не упал.

Она вцепилась в его гриву, вскарабкалась на спину и, распластавшись на нем, кричала, смеясь:

- Быстрее! Быстрее!

Потом был поворот, в который он не вписался и они полетели в воду.

И он мчался по воде, поднимая тучи брызг.

Седла на нем не было и он чувствовал спиной жар ее тела.

- Ну миленький! Ну, хороший мой, ну еще быстрее, еще..

Татьяна и смеялась и плакала и кричала и эхо ее крика металось между облицованных гранитом набережных.

И желтый лихорадочный огонь в его груди разрастался, метастазы его горячими ручейками растекались по всему телу, и он бил копытами по зеркальной глади под собой, и брызги отскакивали шипя от его раскаленной груди.

- Полетели! - кричала Татьяна, - Какого черта?! - и тянула его за гриву, задирая его морду вверх.

И он прыгнул, и полетел, сам не понимая, как это у него получается.

И они летели над темным пустым городим прямо к звездам, которые увеличивались на глазах.

- Это ракеты! - вопила Татьяна, - Сейчас будет большой фейерверк! - и пыталась поцеловать взмокшую морду, но не доставала, - Сворачивай!

И он вильнул в сторону от тупорылых стальных боеголовок, но среди черных кварталов, над которыми они неслись, или это ему показалось, светилось окно и в нем стояла девочка.

И он развернулся и полетел наперерез ракетам.

- Яйца тебе оторвать, - комментировала Татьяна и била его пятками, Минин и Пожарский, камикадзе хренов! - но, поняв, что его не переубедить, выдернула из ножен шашку и колотила ею по пролетающим мимо стальным сигарам.

И это подействовало, как ни странно. Стройный порядок, в котором летели ракеты, сломался - они сталкивались и взрывались.

И гирлянды вспучивающихся цветных шаров росли над Москвой в абсолютной тишине и только через долгие минуты город содрогнулся от грохота и раскаленного плазменного шквала.

А наутро,

когда осмелевший народ повалил из метрополитеновых убежищ, был найден неимоверной величины лошажий труп, насаженный всем боком на острые штыри ограды ВДНХ, которые погнулись и полопались от силы удара.

У ограды лежала Татьяна Миткова с перерезанным горлом и шашкой в руке.

- Вы смотрите пестрый квадрат, как ни странно, - удивился Любимов, - Как ни странно, потому что 18 самонаводящихся ракет-невидимок проникших через все противоракетные экраны вокруг Москвы, не остановленных и разрекламированным биополем - все почему-то взорвались в воздухе, благодоря чему все мы живы. Сегодня все пьют только советское шампанское. Оставайтесь с нами.

Тамара

несколько раз прошла мимо автобусной остановки, мимо Оли Ляминой, потом, наконец, подошла.

- Вы не Оля? - спросила неуверенно.

- Тамара? Здравствуйте.

Ксюша была поглощена

странным занятием, когда они вошли, она выстригала себе волосы на затылке и пыталась увидеть в зеркале - насколько удовлетворительно это получается.

- Ксюша! - Оля не разуваясь прошла в комнату, отобрала у дочери ножницы - Что ты вытворяешь, глупая, - она собирала волосы с полу.

- Смотри, - Ксюша раздвинула волосы, и Оля, и подошедшая Тамара увидели на выстриженной проплешине на затылке неправильной формы ярко-красное родимое пятно.

- Ну и что? У тебя с детства оно, - сказала Оля.

Ксюша подвинула матери альбом и красный фломастер.

- Нарисуй его, пожалуйста.

- Давай потом, Ксю. У нас гости.

- Здравствуйте, тетя Тамара. Но ты все же нарисуй, ма.

- Давайте я, - сказала Тамара, посмотрев как неуверенно Оля пытается изобразить пятно в альбоме, - Ну и что это значит?

Ксюша смотрит на рисунок, переворачивает, смотрит.

- Иероглиф Чан. Знак королевской крови. У Васьки такой же.

Тамара с Ольгой переглядываются, Ксюша закрывает и отодвигает альбом.

- Так вы про Ивана хотели узнать?

- Да.

- Что именно?

- Это.. было самоубийство?

Ксюша задумалась.

- Не знаю. Он должен был умереть.

- Почему?

- Он должен был спасти меня. Как и Васька.

- От чего спасти? Почему он? Как?

- Из-за этого. - Ксюша дотронулась до родимого пятна, - Должна была быть война. Ракеты, взрыв, все бы погибли.

- Какая война?! - не выдержала и вмешалась в разговор Оля, - Что за бред?

- Обыкновенная война. С Америкой.

- Ну ладно, война. А причем тут, что он .. ?

- Не знаю. Но как-то все изменилось, время изменилось, будущее изменилось. Я не понимаю, как это происходит. Я просто чувствую, что изменилось будущее, и теперь оно другое.

- Но почему он должен был умереть?

- Ну как? Он единственный из них - человек. У дяди Сени нет души - и он ничего не может изменить.

Тамара еще что-то хотела спросить, но так и не придумала.

- Вы понимаете что-нибудь? - спросила ее Оля.

Тамара неопределенно пожала плечами.

- Во всяком случае, - она провела ладонью по ксюшиным волосам, - если ты ничего не напутала, - Ксюша помотала головой, - мне приятно слышать, что он спасал тебя и нас всех, а не просто так.. Когда отец погиб.. на нас тоже клеймо лежит, другой иероглиф.

Тамара замолчала и чувствовалось, что она с трудом сдерживает слезы.

- Ладно. Пойду я. Спасибо, Ксю.

- Да, - остановилась она в дверях, - А его завещание, вы думаете - это серьезно? - спросила, почему-то обащаясь к Ксюше на вы.

Ксюша пожала плечами.

- Похоже на шутку. Впрочем, вам решать.

ЗАВЕЩАНИЕ

Мой архив после моей смерти должен быть уничтожен.

Мои книги и личные вещи - тоже.

Тело мое надлежит, привязав камень к ногам,спустить в 4 часа утра в Балтийское море. При этой процедуре не должно присутствовать людей, знавших меня.

Произведения мои после моей смерти переиздаваться не должны. А десятую часть оставшегося после меня капитала следует употребить на покупку моих произведений, которые будут изданы к моменту моей смерти и уничтожение последних.

Должны быть уничтожены все мои фотографии и другие изображения.

Четверть моего состояния завещаю употребить на сбор информации о моих детях, женщинах, имевших со мной связь, моих родственниках, людей знавших меня более года - об их месте жительства, роде занятий, психических отклонениях. Эта картотека может быть уничточена не ранее смерти последнего из людей, в ней содержавшихся.

Патенты, авторские свидетельства и другие авторские права в области техники и науки должны быть законсервированы т.е. не должно допускаться их использование.

Остающаяся после перечисленых затрат сумма должна находиться в неприкосновенности в каком-либо из швейцарских банков, а на проценты с этой суммы надлежит учередить две ежегодных премии - самому красивому и самой красивой самоубийцам мира. Лауреатами этих премий не могут быть лица покончившие с собой в состояни аффекта, из-за любви, материальных трудностей, религиозных или политических соображений, в присутствии свидетелей, оставившие посмертные записки.

Премии должны переводиться наследникам лауреатов, если последние обязуются проводить такую же, как описано, работу по уничтожению в общественном сознании следов существования лауреатов (изъятие литературных, технических и др. работ, фотографий и т.п.)

В случае построения на Земле коммунистического общества надлежит спустить в море по месту моего захоронения монолитную каменную глыбу весом не менее трех центнеров.

В трезвом уме и твердой памяти составил и подписал это завещание в Москве 18 мая 1988 года в 2 часа 33 минуты дня Коваль Иван Борисович родившийся в Ленинграде 18 мая 1963 года в 2 часа 33 минуты ночи.

Сочинение

Ксении Ляминой, ученицы 4-"А" класса 1024 школы города Москвы на тему "Кем я стану, когда вырасту":

УРБАНИЗАЦИЯ АБОРИГЕНОВ

КИТАЙЦЫ

Ехала вдоль реки пыльная толпа на лошадях и повозках. Войско, судя по множеству колющих и режущих предметов, которые несли эти люди. Китайское войско, судя по лицам. Войско победителей, судя по общему тонусу, количеству всякого добра, навьюченного на лошадей. Хорошо организованное войско, судя по упорядоченности движения.

Тигр с каменной осыпи разглядывал странную для здешних мест процессию.

Двое, большой начальник и поменьше, судя по одежде и вниманию со стороны окружающих, ехали в головном отряде. Говорили на незнакомо языке.

Проехали спаленный хутор.

- Земля сумашедших, - перевел закадровый голос, - Жечь все свое имущество, что бы не отдать одной десятой.

- Дикари. У них все проще - сели на лошадей, уехали на север.

- Не дикари. Вовсе не дикари, судя по донесениям имперской разведки. Сумашедшие. Вряд ли они совсем ушли - отсиживаются где-нибудь в тайге.

- Сказать чтоб прочесали? Они могут напасть?

- На нас? Вряд ли. Но пусть прочешут.

ПЛЕМЯ

Несколько стариков сидели вокруг костра.

- Они выворотили камень.

- Знаю. Повезут в подарок императору. Не довезут.

- Можно уйти на север.

- Или к морю.

- Может быть на севере никого нет? И нам никого не придется убивать, чтобы там поселиться? Да и зачем?

- Дикий хочет говорить.

- Пусть придет.

К костру подошел невысокий, тощий, но, судя по повадке, очень сильный и ловкий молодой человек. Он был бы уродлив, если бы не взгляд. Улыбнулся.

- Говори, Дикий.

- Мои ребята могли бы уничтожить 10 тысяч. Тогда остальные уйдут. Я знаю, как это сделать.

- Ты хочешь заманить их на Голубиную сопку?

- Да.

- Это хорошо придумано. Но у тебя не получится.

- Почему?

- Иди. Нет. Останься. Ты останешься.

- Нет! Прости. Я все сделаю.

- Ты уйдешь с пришельцами. Ты, или твои дети, или дети твоих детей. Вы вернете камень на место.

- Да.

- Тогда вы сможете присоединиться к нам.

- Да.

- Иди.

КИТАЙЦЫ

Большой начальник и начальник поменьше ехали молча, дремали.

Скакал наперерез кто-то, на взмыленной лошади, врезался в отряд, нарушая порядок и субординацию.

Подъехал и поманил за собой.

Большой начальник спросил его что-то, тот ничего не ответил, поехал прочь.

Втроем поднялись на перевал,

на котором стояли еще несколько разведчиков на лошадях.

То, что они увидели, вселило в обоих ужас.

Они развернулись и поехали обратно.

Две команды на незнакомом языке произнес большой начальник тому, который поменьше, и тот ускакал вперед.

- Бросьте камень, -

перевел после паузы закадровый голос и, - Поворачиваем назад.

На большой поляне, к

оторую они увидели, было множество народу. Все они лежали на земле празднично одетые со спокойными и радостными лицами.

Все они были мертвы.

- Вот такую интересную

работу представила Ксюша, - сказала Ульяна Ивановна, когда мониторы на партах погасли, - Очень поэтично, но, на мой взгляд, слишком уж мрачно.

- Да тихо вы! - прикрикнула она т.к. малолетние вундеркинды шумели в предчувствии перемены.

- И еще, как ни жаль, мы не сможем это сочинение выставить на экзамен. Придется Ксюше что-то еще нарисовать.

- Почему? - спросила Ксюша.

- Но тема какая была? "Кем я стану, когда вырасту". О вашей будущей професии, или чем бы вы хотели заниматься.

- Так я же как раз об этом, - удивилась Ксюша.

Тогда удивилась Ульяна Ивановна.

- Как это?

- Я должна вернуть камень на место.

Он шел среди темных

громадин домов по пустынной улочке с трамвайными колеями.

Он шел не торопясь, размеренно загребая длинными конечностями, но сравнительно с редкими прохожими - вдвое или втрое быстрее. Так называемая, первая крейсерская.

Он вынырнул из улочки-колодца на Невский и, не снижая скорости, вышел на проезжую часть.

И столько уверенной наглости было в его движении, что машины притормаживали, пропуская.

И толпа у светофора, не замеченная им, расступилась.

И он скрылся в темноте такой же улочки-колодца.

Он вышел к Неве,

шел по набережной, поднялся на мост.

Остановился на середине моста.

Поставил белый матросский чемоданчик из парусины, достал из него трубку и курил какое-то время прислонившись к столбу и оглядывая хозяйским глазом окрестность.

Окрестность вполне удовлетворительно сохранилась за время его отсутствия.

Он удовлетворенно хмыкнул, выбил трубку за ограду моста.

Постучал по ограде, пробуя на прочность, носком ботфорта.. впрочем, конечно, это был не ботфорт вовсе, а тяжелый, рыжей толстой свиной кожи армейский говнодав.

Подобные ботинки любил Ванечка, с той только разницей, что у него были фирменные американские. И стало вдруг очевидно, что и вообще они похожи - разве что Иван гораздо тоньше в кости, хлипче и, пожалуй, пониже.

Поскреб грязную шею запустив руку за ворот драной прожженой аляски, еще раз забил трубку, поднял чемоданчик и пошел дальше, тем же мощным аллюром.

"Коваль Георгий Иванович,

м.р.: Партизанск, 1903" - заполнял он карточку у будки горсправки.

Он вышел из такси

у института зоопсихологии.

Расплатился.

Пошел к проходной.

- Вы смотрите новый квадрат, оставайтесь с нами!

Сеня нацедил чифира из кофейника заложенного доверху заваркой, бросил сахару, помешал.

Оглянулся вопросительно на дверь.

В дверь стукнули, толкнули, вошел молодой человек в аляске и с парусиновым чемоданчиком и обалдел.

- Деда?! - протянул он и даже отступил на шаг.

- Салют, Толян, - рассмеялся старик, - валерьяночки?

Толян опустил на пол чемоданчик звякнув булылками, помотал головой, что в валерьянке не нуждается, хотя стоял бледно-зеленый.

- Неужели, не слышал? - Сеня подошел к нему, посадил на лавку, пододвинул стакан с чаем, - Гошка же у нас академик на этом стал.

Толян кивнул благодарно, отхлебнул сениного сусла.

- Слышать - слышал. Видеть не приходилось.

- Наука, - усмехнулся старик.

- Ну, здравствуй, дед. А Георгий в Москве?

- Опаздал. Месяца нет, как похоронили.

- А что же он.. ? - Толик кивнул на Сеню, не зная как спросить.

- Ну, это не каждому понравится.

- Да. Жаль. Как ты к этому делу, - Толян стукнул себя по горлу, - не отучили вас там, в аду?

- Это почему в аду-то? - обиделся Сеня.

- Так кто-ж тебя в христианский рай пустит.

Сеня рассмеялся.

- Доставай. Не отучили. Да что ты жмешься. На, потрогай, - Сеня протянул ему руку, и Толик осторожно ее погладил, - А Гошка тебе зачем?

- В бегах я. Думал, поможет родственничек отмазаться. Должны же у него старые завязки остаться.

- Справим, не переживай. Это спирт, что ли? Мне чуть-чуть.

Толик разлил, чекнулись, залили.

Сеня достал чеснок и колбасу.

- Так что ты опять натворил?

Толик сник, налил себе еще спирту и выпил.

- Чего, чего.. Убил я одного. Случайно.

- Везет тебе, внучик, - Сеня хмыкнул, - Я вот три войны прошел, и все как-то случая не подворачивалось.

Толян открыл глаза,

почувствовав чей-то взгляд.

Электричка набирала ход, а напротив него сидела и смотрела на него девушка.

- Где я тебя видел, подруга? - спросил Толик.

- Ничего не придумал остроумнее?

- А что за станция, - обеспокоенно глянул он в окно.

- Мшинскую только что проехали.

- О, е-мое, - он с тоской выглянул в окно.

- С леспромхоза, что ли?

- Это мне теперь километров 20 чапать? До утра.

- Пожалуй, - девушка сочно зевнула, - Да ладно, постелю, у меня переночуешь.

Толик глянул на нее, оценил:

- Очень буду рад, но в другой раз. Ждут меня.

- Ну, ну, - она отвернулась к окну.

- Жди в гости, - Толик подхватил рюкзак и рванул к выходу, - на днях.

Она озадаченно посмотрела ему в спину.

Он пытался

отжать дверь руками.

Бесполезно.

Уперся спиной в стену и отжал дверь ногой.

Свесился наружу.

Швырнул рюкзал и, собравшись духом, сиганул сам.

Он стоял в полутьме

на четвереньках, а в полуметре перед ним стоял бетонный столб.

Электричка с девушкой в окне просквозила мимо.

Толик засмеялся нервно, помахал ей, подобрал рюкзак и ушел в лес.

Он шел

по деревенской улице мимо клуба, в котором, повидимому, происходили танцы.

Заслышав характерное бутылочное звяканье в его рюкзаке, к нему подошли двое.

- Не продашь бутылочку, кореш?

Толик, казалось, их просто не заметил.

Ребятки ретировались к клубу.

Через сотню метров его догнали шестеро на мопедах.

Встали на дороге.

- Эгей! Вербо'та! Давай беленькую и свободен.

Толик остановился, оценил, поставил рюкзак на землю и, не говоря ни слова, схватил за грдки ближайшего из деревенских, выдернул из мопеда и кинул на остальных.

Двое завалились вместе с мопедом.

Перескочил через них, схватил третий мопед за переднее колесо и перевернул сместе с седоком.

Последнему просто съездил по зубам, и тот упал, зацепившись за кучу-малу под ногами.

Сзади подбегали, подъезжали еще, кто-то побежал, подхватив рюкзак.

Толик побежал следом.

Догнал. Подсек. Подхватил рюкзак. Пнул в зубы и в пах и побежал дворами.

Бежал полем к баракам,

по следам неслась толпа со всяким дрекольем.

В объезд, по дороге, ехали на мопедах.

Перед бараками качался на столбе фонарь, под которым происходила под магнитофон дискотека.

Леспромхозовские бежали навстречу.

Толик пробежал между ними, кинул рюкзак, схватил топор и побежал обратно.

Деревенские, их было в несколько раз больше, теснили.

Огрел обухом по загривку какого-то бугая с колом, другого сшиб корпусом, достал еще одного свободной правой.

Потом вдруг все пропало, круги и дикая боль в затылке.

Он лежал на земле, его пинали ногами.

Схватился за чью-то ногу, дернул на себя и навалился на колено. Сустав хрустнул.

Подскочил. Достал одного, другого. Получил сам, еще, еще.

Снова упал. Снова пинали. Свои были где-то далеко.

Опять подскочил, опять завалили. И еще раз.

Нашарил, наконец, топор.

Встал.

Отшатнулись.

Какой-то борзый со стороны влетел в круг и ударил.

Он не хотел, он сам исчпугался, но топор сверкнул в темноте, кисть на траве, белое лицо нападавшего и крик.

- Убили!!

Поставили перед бараком

двое козлов, сидели вокруг на лавках и табуретках, открывали водку и консервы.

- Ну, если ментов вызовут!

- Да не, сосновских могут позвать.

- А все живы-то? А Дрюля где?

- Ша! По одному в деревню не ходить.

- Да Дрюли вообще там не было, он же в балке с этой телкой.

- Какие бинты? Водкой залей, и подорожник вон, за крыльцом.

- Чухна поганая, да я им спалю здесь все на хер!..

- А я думал, замочили Толяна, а он встал - и стоит, а этот, борзой такой, выскочил - на, на! а Толян так - вжик, как бритвой..

- Да знаю я его, рыженький, гоношливый такой..

- Этот, да.

- Да не тот это! Леха это, он из армейки этой весной пришел..

- Толян. Толян!

- Чего?

- Которому ты руку оттяпал, это Леха или этот, душманит который?

- А я его спрашивал?

- Ну не видел, что ли?

- Я не любопытен, - Толян вылез из-за стола, ушел в барак и завалился ничком на нары.

Лежал, смотрел в потолок.

Потом подскочил, дернул окно, сломав петлю ненароком, выскочил через подоконник, чтобы никого не встретить.

- Вы смотрите васильковый квадрат, -

бормотал за спинами Любимов, - Оставайтесь с нами.

Толик достал вторую бутылку, сковырнул пробку и разлил.

Семен сидел на кровати, привалившись к стене и не подавал признаков жизни, кроме струйки дыма из папиросы в углу рта.

- ..никакой насыпи, - слишком громко говорил пьяный Толик, - валим два ствола, обрубаем сучья, кладем. Это лаги. Если топко, еще под них стволов насуем. В них, в лагах то есть, лунки рубим под шпалы. На шпалы тоже сосенки валим, но потоньше. А к ним рельсы шьем и можно ехать.

А через два года это все в болоте тонет и кладем сверху новые. Для бешенной собаки семь километров не крюк..

Кстати, - он достал из чемоданчика широкую кассету, - Ты про Федьку-то знаешь?

Семен кивнул:

- Взорвал он там что-то. Слышал.

- Он мне кассету прислал, посмотри, если видео есть.

Семен кивнул на телевизор, в котором бубнил что-то Любимов.

Под телевизором, действительно, была щель.

Толик тыкал в нее кассету, потом понял, почему не получается и вставил другой стороной.

Семен посмотрел на магнитофон, и тот послушно мигнул лампочками перематывая кассету на начало.

Толик озадаченно оглянулся на деда.

Семен рассмеялся:

- Вот за это нас в ваш христианский рай и не пускают.

- И еще он дочку просил найти.

- Ксюшка-то? Жива, здорова. Это как раз хорошо, что ты прорезался - поедешь с ней в Сучан летом. Ладно?

- Зачем? - Анатолий насторожился.

- Она хочет, чтобы я с ней поехал, да я не потяну такой дороги. Если вообще до лета дотяну.

- А Федька как раз и писал про Сучан.

- Что?

- Что бы я проследил, просил, чтобы Ксюшка туда не ездила.

- Хм. И как же ты ей помешаешь?

- Ну, с матерью ее поговорю. Федька писал, что это опасно.

- Да не опасно это. Федор ошибся.

- Даже если ошибся, - разозлился Толик, - Федор мне завещал и черта с два эта пацанка туда поедет. Я сказал.

Семен опять смеялся.

- Слабо тебе, Тотошка. Это процесс. Не остановишь.

Теперь смеялся Толик.

- Это кто ж мне помешает? Ты, что ли, старый хрен?

- Рок. Бог. Черт. Эдип должен убить отца. И убъет, даже если очень этого не хочет.

- Пьяный ты, Сеня. Заговариваешься.

- Поживем, увидим, - Сеня снова отвалился к стене и взглянул на магнитофон.

Тот снова щелкнул и Любимов пропал с экрана.

Темнота, щелчок.

Комнатка, маленькая, не городская.

Белые стены, коврик с сестрицей Аленушкой и серым волком над кроватью, этажерка, заваленная книгами, книги на столе, на полу, на полированном трехстворчатом шкафу и подоконнике, кресло-качалка.

Камера дергается, освещение какое-то неправильное.

Пустое кресло.

В кадр вошел молодой человек, похожий и на Анатолия, и на Ванечку, худющий, лысый, с редкими волосами по всей лысине до затылка и дальше, череп с выпирающими костями, скулы, большие суставы, нервные пальцы.

Молчит, собирается с мыслями.

- Дорогое мое человечество! Здравствуй!

Ты извини, что долго не писал.

Не то, чтобы я не любил тебя или желания не было написать.

Бред какой, - он улыбнулся и оказался не таким страшным и мрачным, как на первый взгляд, - Бред.

Зовут меня Федор Лямин.

Нынче вечером я намерен произвести акт. Или акцию. Фейерверк, в общем.

Так надо.

Толик, Ксюшка. Я, в основном, к вам обращаюсь.

Подозреваю, что мы последние в этом роду.

Детей ни у кого из нас больше нет и, я думаю, не будет.

Будь я христианин, я бы думал, что мы какое-нибудь дьяволово семя.

Но я практик. Мое дело - фейерверки.

Все мы практики. Но не созидатели.

Тоже бред какой-то.

Гошка-утопленник классную вещь придумал, реанимацию - а что вышло? Я еще более невинное занятие себе нашел - микробиология. Добавки для увеличения привесов. Сейчас по всему городу бегают лысые крысы с кошку величиной и нелетающие голуби с курицу. А бабы рожают шестикилограммовых дебилов.

Вот Ванечка это понял - что завещал все уничтожить.

Я тоже все уничтожил. Хотел еще патенты свои выкрасть из ГПНТБ, но не вышло. Толян, сделай, если сможешь?

Винни-Пуха моя померла. Вчера. Или позавчера. Выкидыш.

У всех выкидыши.

Ладненько. Остальное из газет узнаете.

Толька, присмотри за Ксюшкой. Надо, чтобы она не ехала в Сучан. Очень важно.

Чао, Тотошка, - он подошел, наклонился над камерой, щелкнул чем-то и темнота.

(- Что за Винни-Пуха, - спросил Семен.

- Жена его. Вторая, - ответил Толик)

Очевидно, он шел

с камерой на плече.

Вечером по деревенской улочке.

И крысы были, и голоуби. Людей не было.

Редко в каком окне горел свет.

- А вот мой химзаводик, - из труб валил ядовито-рыжий дым, - Точнее, будь он мой, я б его закрыл. Но у меня всего пять процентов акций.

- А вот стрелка к моему химзаводику, - в кадре появилась ж/д стрелка и его ноги, - Здесь мы подождем зеленого.

Красный погас, зажегся зеленый на горизонте.

- Ловкость рук и никакого мошенничества, - камеру он, очевидно положил на землю, в кадре появились руки, повыдергивали какие-то провода из коробки.

Отошел подальше, таперь его было видно целиком, вставил обрезок трубы между рельсами, навалился и перевел стрелку.

- Вот и все. Просто, как все гениальное, - он широко улыбнулся, помахал рукой в камеру, развернулся и побежал вдоль путей.

Вбежал в двухэтажную диспетчерскую.

В колокольчиках, развешанных на станции, была слышна невнятная перебранка, потом гулкий удар и голос Федора:

- Всем немедленно покинуть завод и станцию! Всем немедленно покинуть завод и станцию! У вас есть две минуты! Ну что ты плетешься, козел?! Бегом! Всем немедленно..

Товарняк с цистернами грохотал мимо камеры.

- Эй, на паровозе! Прыгай, прыгай, мать твою..!

Локомотив сшиб с рельсов цистерну, еще одна завалилась на бок, еще, еще..

Огонь пробежался по разлитой жидкости.

- Эгегей, кайфф!! - орали колокольчики на последнем издыхании.

Над станцией всплыл оражневый шар, потом голубой, ядовито-зеленый..

Пискнуло что-то и звук пропал.

Гирлянда сочных разноцветных шаров расползалась над путями, добралась до диспетчерской, здание накренилось, его оторвало от фундамента и впечатало в стену водонапорной башни

Потом картинка расплылась, сочась всеми цветами радуги, и пропала.

- Вы смотрите полуквадрат, - сказал, появившись, Любимов, и кассета вытолкнулась из паза, - Оставайтесь с нами!

Семен смеялся.

- Ты чего? - неодобрительно спросил Толик.

- Вот и рассказывай внукам после такого, как это делается.

- Не понял?

- Ты знаешь, сколько я составов под откос пустил? Девяносто восемь, - Семен кивнул на засаленный пиджак с орденскими колодками, висевший на стуле, - Просто династия.

Толик тоже рассмеялся невесело.

Потом они пили втроем.

Пришел еще Ванечка-реанимат, он читал отпечатанные листочки, которые ему дал Анатолий.

А вдрызг пьяный Толик домогался до деда:

- ..ну объясни мне, зачем я должен двигать этот кирпич, если после этого все подохнут?

- Почему все? Только мы.

- Тем более. Чихать я хотел на всех остальных.

- Пойми, Толян, нам здесь не место. Мы этот, как его.. рецидив? - посмотрел Семен на Ванечку.

- Рудимент, - поправил его Иван.

- Да, рудимент. Это не наше время.

- А мне так - по кайфу, - не хотел согласиться Толик.

- То-то ты от ментов каждый год бегаешь, - оторвался от чтения Иван.

- Они от меня бегают!

- Не место, Толик, - повторил Сеня, - Наше место десять тысяч лет назад. Мы вымерли все десять тысяч лет назад. Нет нас. Русские есть, японцы есть, две дюжины айнов - и те есть, а нас нет.

- Нас больше двух дюжин.

- Неважно. Мы из того времени. И мы не можем жить в этом, разве это тебе не очевидно?

Толик сумеречно смотрел на свои тяжелые мозолистые лапы на столе, потом вдруг столешница треснула, а Толик слизывал кровь с ребра ладони.

- Ты, конечно, Александр Македонский.., - посмотрел на него Иван.

- Извини. Я умею жить в любим времени, - медленно говорил он, - и я хочу жить. И буду.

- Хочешь? - ухмыльнулся Ванечка бросив листки на стол, - Это заметно. Смачно, но мрачновато, я б сказал.

- И вообще, все это бред сумашедшего.

- Ну, если это бред - почему бы тебе не перетащить этот камень? Эксперимент.

- А я вам зачем?

- Мы не можем далеко уезжать из Москвы. Цианиды. Два дня без инъекций и в дамки.

- Ладно, - Толян потянулся с хрустом, - Поживем, увидим. Месяца два есть еще? Это же летом надо? Напиться надо на всю оставшуюся жизнь. И еще кой-чего.. - он засмеялся, - А как я детей нарожаю?

- А что, получалось? - спросил его Иван, - То-то и оно.

Первый и последний опус

Анатолия Евгеньевича Ендогурова:

АВТО УРБАНИЗАЦИЯ

Маленький зелененький человечек больше даже похожий на большой непотопляемый по причине малого удельного веса Айсберг в океане, а, впрочем, разве это правдоподобно или интересно? Конечно же нет. Но в том и состоит тонкая смесь цинизма и онанизма этого нетривиального опуса, что он не предполагает правдоподобия, интересности или какой-либо какого-либо другого уровня испорченности либидосной развлекательности.

Так вот, висел он и плакал.

Или пытался плакать, трудно плакать, когда комок в горле из оконной замазки напополам со спермой любимой.

Так оно и висело до второго пришествия третьего сына отца его тети Клавы без штанов но в шляпе внучатого племянника Екатерины Медичи Баваррской.

И фараоны плакали стоя у его ног. Повылезали все из курганов, пирамид и мавзолеев - и рыдали навзрыд поколачивая друг друга полосатыми дубинками для увеселения читающей публики и умиления жалостливой ее части.

Несносен был его груз его неудавшейся жизни и он перекрыл себе кислород наглотавшись вышеупомянутых инградиентов.

Жалко его. Он был милый и ласковый, особенно к детям.

Ах, дети! Они его тоже любили. По своему, по детски, но очень. Они привязывали консервные банки к его конечностям и наблюдали восторженно и даже экзальтируя за его манипуляциями оными (конечностями, если Вы не догадались).

А Солнце рассветало в пурпурное небо Исторгая свои семена жизни и смерти. И был такой воинственный апофеоз труда и быта! Какого не бывало еще со времен первых пятилеток.

Пели мертвые мертвые песни на мертвых языках.

Пили живые живую воду - и не выживали.

Нежилец, звали его. Квартирант.

А он был квартирьер. За ним шла армия, стройотряд и еще что-то вроде женской бейсбольной команды, а он был квартирьер.

Я сразу смазал карту будня раскроив череп любимой женщины хорошо, качественно и аккуратно заточенным топором. А Вы ноктюрн съыграть смогли бы? То-то же.

Одно меня интересует в этой жизни - был ли Нострадамус педерастом? А если был, то почему нам об этом ничего не известно.

Были времена, когда я мог разрубать спичку напополам с тридцати метров (точнее - шагов) хорошо заточенным рыборазделочным ножом. Ощущение силы и тяжести вылетало с руки и обернувшись три или четыре раза погружалось в просоленую белую от соли и сухую под солнцем доску стены балка на поллезвия. В плоть лезвие входило полностью. Наверное. Я в людей не пробовал. Хотя часто бы близок к этому.

И вот он стоит передо мной - маленький, зелененький - ах!

Тревожной плоской накипью наверчены и сторгнуты

Не верьте в бога. Бога нет. Черт есть. И упыри, и вурдалаки, и сонные сочные тупые хохотушки с рыбьими хвостами и головами стервятников. А бога нет. Он семь дней творил небо и солнце и землю, а на восьмой сотворил рыборазделочный нож и зарезал сам себя. Закон про энтропию, физиологическое толкование - семь раз отмеряешь - и режь.

Иначе озвереешь, будешь оконную замазку жрать, а это гораздо неприятнее.

И вечный покой нам только снится. Аминь.

Но вот настало лето.

И пели соловьи.

И музыка играла.

И мучили нахала тупым консервным пряником

А он плакал и стонал потому что не нахал он

А простой советский фараон Науходоносор

Такие вот дела. Сплошные опечатки.

А солнце все мусолило несвежие головы тарусян и тарусянок, серпуховок и серпушек - в надежде пробудить в них, если уж не настроение или мысль, но хотя бы желание. Но тщетно. Головы цвели и пахли перегаром или перегноем, в общем чем-то таким пере-

Happy end:

My name is Tolja. Her name is Staphillocock. Our name is Qwerty-Qwerty. His name is.

И вот настало лето.

Они шли по тайге с рюкзаками - Толик и Ксюшка.

Поставили палатку у дамбы.

Жарили мясо на костре и пекли картошку.

Купались в водохранилище.

Ранним утром Анатолий

шел по пустынной улочке Сучана.

Мимо автостанции с вывеской "Партизанск".

Мимо барака с вывеской "Ресторан".

Мимо барака с вывеской "Универмаг".

Мимо пустой и унылой площади.

Он шел не торопясь, размеренно загребая длинными конечностями, но сравнительно с редкими прохожими - вдвое или втрое быстрее. Так называемая, первая крейсерская.

Собаки, а их в Сучане бегало во множестве, с воем и визгом разбегались при его приближении.

Он сбил замок

и оттолкнул баркас от берега.

Завел движок.

Причалил у дамбы

и забрал сонную Ксюшку и палатку.

Они долго вертелись между

торчащих из воды мертвых, без коры, верхушек кедров.

Ксюшка руководила поиском.

Наконец, Ксюша кивнула, что здесь.

Анатолий пришвартовал баркас к двум стволам, разделся, без звука ушел в зеленоватую ледяную воду.

Линь разматывался и уходил за ним в воду. Дорлго, метров 30.

Плита, красновато-бордовая,

в прожилках, казалось, светилась в зеленой темени.

Анатолий пропустил линь под плитой.

На палубе

он привязал к концу линя стальной трос и выбирал линь, что бы пропустить трос под плитой.

Еще раз нырнул закрепить трос.

Ксюша спала, свернувшись калачиком на свернутой палатке.

Накрапывал дождик.

Толик накрыл ее курткой.

Врубил лебедку.

Суденышко ходило ходуном, стволы, вода вокруг собиралась в дрожащие квадратики, корма осела в воде по самые борта. Еще чуть-чуть и баркас просто утоп бы.

А потом он чуть не вылетел из воды, зарылся носом, воды залилось по колено, и долго дергался и качался пока не замер с задранным вверх носом.

Ксения слетела от толчка с палатки и лежала на лавке раскинув руки.

Анатолий наклонился к ней испуганно, переложил на палатку, засуетился что-то.

Потом остановился, сел, закурил.

Выбросил папиросу и занялся делом.

Долго и осторожно поднимал плиту, пока она не показалась из воды.

На поверхности плиты было вырезано множество замечательных изображений, тигры, лотосы, иероглиф Чан и др.

Толик нырял еще привязывая прочнее камень к баркасу.

А сев перекурить обнаружил странную вещь - мертвые стволы, к которым был пришвартован баркас, за время его манипуляций выросли почти на метр.

Уже темнело.

Увидел зарево над горизонтом, там, откуда приплыл, и понял таки в чем дело - не деревья росли, вода уходила.

Торопливо завел движок и долго лавировал между на глазах вырастающего из воды мертвого леса сверяясь по солнцу и ему одному известным приметам.

Ксюша лежала, как он ее и положил.

Выбрав место, перерубил канаты, которыми была привязана плита и та беззвучно ушла в темную воду.

Прошло время и земля содрогнулась.

Потом он завернул Ксюшу в палатку, привязал к ногам чугунное кольцо и опустил в воду.

Дорога из Сучана

была запружена машинами, автобусами и людьми.

После очередного толчка по бетону дамбы поползли трещины, в которые сначала сочилась, а потом хлынула вода, красная в свете заходящего солнца.

В трехсотой квартире,

в ванне, полной подкрашенной кровью медно-красной воды, лежала Тамара с разрезанными венами.

Семен шел неторопливо

с ломом в руках по цеху реанимации.

Открыл щит главного рубильника, разбил ломом корпус и замкнул контакты.

И долго дергался. Как и тела в ваннах.

У Оли закружилась голова,

она опустилась на кухне на табурет и медленно свалилась на пол.

Пыталась доползти до телефона, но замерла на полдороге.

Людмилу Семеновну смерть

застала в переходе метро.

Вокруг суетились:

- Вызовите врача, женщине плохо!

А она улыбнулась, сказала:

- Вот и все. Амба, - и умерла.

Они поднялись на перевал.

Людмила Семеновна, Семен, Ксюшка, Толик, Иван, Оля, Тамара.

На большой поляне, которую они увидели, было множество народу. Все они лежали на земле празднично одетые со спокойными и радостными лицами.

Все они были мертвы.

КОНЕЦ

месяц 19.. года. Город.

Фамилия Имя

эта же история в виде двух заявок

эта же история в виде оглавления

эта же история в виде аплета

.