Демина Людмила

ОБИЖЕННЫЙ И ВИНОВАТАЯ

мелодрама

интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки

ПРЕДИСЛОВИЕ

Окна квартиры выходили в зеленые деревья.

Тополя цвели, их пух влетал в сияющую от солнца, просторную, аскетически обставленную комнату и стелился по начищенному паркету.

В комнате, перед телевизором, сидел мужчина лет 60 с высохшим восточным лицом, а напротив, ближе к двери, в кресле, женщина в светлом плаще и с сумочкой на коленях.

По телевизору показывали "Дядю Ваню".

— ...Я уважаю ваш образ мыслей, ваши увлечения, порывы, — говорил Серебряков на экране, раскланиваясь с Астровым, — но позвольте старику внести в мой прощальный привет только одно замечание: надо, господа, дело делать! Надо дело делать!..

На вид женщина была значительно моложе мужчины, белокурые волосы рассыпаны по плечам, профиль несколько высокомерный, особенно, когда она вдруг собрала волосы в пучок и закрутила их узлом на затылке.

От этого жеста мужчина передернулся.

— Ты хотя бы разделась, — морщась, сказал он.

Женщина не двинулась с места.

Теперь на экране прощались Елена Андреевна и Войницкий:

— Прощайте... Простите... Никогда больше не увидимся...

— Откуда взялась эта командировка? — видимо, продолжая разговор, спросил мужчина, не отрываясь от телевизора. — Провинция — не твоя тема.

— Но я же писала, и меня хвалили, — бессильным голосом проговорила женщина. Она тоже глядела на экран телевизора.

— Уехали, — говорила там старая няня.

— Уехали, — вторила ей Соня.

— И стоит дороже, — добавила женщина.

— Дороже стоит мир в семье, — тоже тихо проговорил мужчина. — А мне бы не хотелось...

— Вот именно — тебе! Тебе бы не хотелось! — с неожиданной страстью, точно поймав его на слове, заговорила женщина. — Так всегда... Нет, нам надо поговорить...

— Ну, дядя Ваня, давай делать что-нибудь, — сказала на экране Соня.

— Работать, работать... — откликнулся тот.

— Может, выключим? — счел своим долгом предложить мужчина.

— Уже конец, — ответила она. Некоторое время невидящими глазами смотрела в "ящик", а потом вдруг повернулась к мужчине, вздохнула, как бы набираясь сил, и продолжила уже спокойнее: — Ну вот сейчас ты как бы защищаешь мои интересы, а на самом деле...

— На самом деле интересы у нас должны быть общие, — жестко осек ее мужчина.

— Должны, — покорно согласилась она и словно оцепенела: завороженным движением развязала пучок — волосы упали на плечи.

— А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело! — прозвучала и повисла в комнате знаменитая фраза Астрова.

Мужчина сильно закашлялся, лицо у него посинело, плечи и спина тяжело затряслись.

Женщина вскочила и закрыла окно.

— Это от твоих духов, — отошел от приступа кашля мужчина. — Ведь прошу — не душись.

— Я не душусь, — расстроено ответила женщина. — Я только попробовала в магазине, какой запах. Тимур дома? — Она вышла в коридор.

Мужчина встал, подошел к окну и опять открыл его.

— Дитя мое, как мне тяжело — жаловался Войницкий Соне. — О, если бы ты знала, как мне тяжело!

— Что же делать, надо жить! — отвечала ему Соня...

На вид Тимуру было лет пятнадцать. Развалившись на тахте, он с сосредоточенным видом слушал наушники.

Вошла Алла, уже без плаща, села рядом с сыном, обняла его, и некоторое время, уткнувшись ему в плечо, слушала доносившийся из другой комнаты отдаленный голос Сони:

— ...а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там, за гробом, мы скажем, что страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся, и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем. Я верую, дядя, верую горячо, страстно...

Алла, закрыв глаза, из которых безудержно текли слезы, отрицательно мотала головой, словно не соглашаясь с Соней.

Сын, увидев ее слезы и протестуя против них, требовательно стукнул кулаком по ее колену.

Она спохватилась, виновато улыбнулась и, подняв указательный палец, со значением шепнула: — ЧЕХОВ!

— ...Мы отдохнем! Мы отдохнем, — продолжал утешать голос Сони. — Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка... Мы... — голос внезапно оборвался.

Наступила тишина.

Алла повернулась к сыну и несколько раз порывисто поцеловала его в волосы, щеку, ухо. Он лениво отмахивался от нее, хотя по его лицу с огромными, светлыми, но восточного разреза глазами было видно, что он радуется ее присутствию.

Любопытствуя, она стащила с его уха наушник и подставила к своему.

Грянул тяжелый рок — Алла даже вздрогнула.

— Кошмар! — проговорила она, встала, еще раз поцеловала Тимура и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Муж, стоя у окна, видимо, ждал ее для дальнейшего разговора.

— Я поняла, — сказала Алла, плотно затворяя за собой двери и этой комнаты. — У тебя аллергия не на духи. У тебя аллергия на меня. Я тебя раздражаю.

— Ты меня раздражать не можешь, — ответил он, стараясь говорить как можно мягче, — но меня раздражает ложь.

Она медленно опустилась в кресло, опять стала устраивать волосы на затылке.

Он оглянулся и, в какой раз увидев этот ее жест, даже передернулся.

— Ну, говори... — словно что-то решив про себя, покорно сказала она.

В комнате воцарилась тишина.

— Я догадываюсь, почему ты так рвешься туда, — тихо проговорил он.

— Так отпусти... поэтому, — донесся ее ровный голос.

— Ты об этом хотела поговорить со мной? — спросил он, наконец.

— И о многом другом... Сейчас нет сил...

— Но ты хоть понимаешь, что ты на краю ПРОПАСТИ? — сказал он.

— На грани самоубийства, — вяло ответила она.

Он быстро оглянулся: она сидела в кресле, вытянувшись, с гладко забранными назад волосами, с лицом неподвижным и бесстрастным, как маска, а ее взгляд не выражал ничего, кроме равнодушия и покорности судьбе.

— Из-за меня, да? — вспыхнул он. — Один из самых глупых мифов, знаешь, какой? Что можно убить душу ДРУГОГО человека...

— Конечно, я сама себя погубила, — легко согласилась она и добавила, усмехнувшись. — Зато вот ты спасся! Для вечной жизни.

Он молчал. Смотрел в окно и устало молчал. Но вдруг спросил дрогнувшим голосом, словно усилием воли решился на что-то:

— Когда ты хочешь ехать?

— Сегодня, — ответила она, встала и снова закрыла окно.

По широкому столичному проспекту, освещенному вечерними огнями, промчалось такси...

Алла сидела на заднем сиденье, прислонившись головой к ветровому стеклу.

Внезапно, впереди, в черном пространстве перед ее глазами заметались лучи от множества фар.

Такси замедлило ход.

Алла, нахмурившись, подалась вперед.

Посреди асфальта, около громоздкого грузовика, лежало раскинутое тело мужчины. Редкая скорбная толпа... Взметнулась белая простыня. ..

Алла прикрыла рукой глаза и вся сжалась.

Картина тут же исчезла, словно страшное видение.

— И жить торопится, и чувствовать спешит... — брезгливо пробормотал шофер.

Из черных лесов на фоне предзакатного розового неба с оглушительным ревом восстала громада самолета...

Алла сидела в кресле салона и, вцепившись руками в поручни, кусала от страха губы.

Рядом, не замечая ее состояния, сидела бабуля и что-то показывала в иллюминатор своему неугомонному трехлетнему внуку...

ИЗГОЙ

Красивый франтоватый мужчина, лет тридцати пяти, с чашкой кофе в руках, повернулся от окна редакции и некоторое время стоял неподвижно, всем своим видом изображая радостное потрясение.

— Аллочка?! Привет! – воскликнул, наконец, он, поставил чашку на стол и, распахнув объятия, подошел к ней и галантно расцеловал в обе щеки.

— Привет, Витя! — ответила она, принимая его поцелуи как должное.

— А я думал, теперь не скоро. Чтоб в нашу провинцию...

— Я сама думала! — Вид у Аллы был взволнованный.

— Садись! — указал он ей на кресло возле письменного стола. — Хочешь кофе?

Какое-то время они сидели и смотрели друг на друга: Виктор, изображая нежность и страдание, Алла — невинность и безмятежность. А потом одновременно залились понимающим, дружелюбным смехом.

— Надо же — у вас тоже пух... — она подставила ладонь под пушинку, медленно падающую на стол. И тут же деловито спросила: — Начальство у себя?

— Начальство еще дрыхнет, — он налил ей кофе и придвинул чашку. — Я, между прочим, вспоминал о тебе сегодня.

— Какое совпадение!

— Никакого. Я вспоминал о тебе каждый день.

Она сделала глоток кофе.

— Вкусно… — и подчеркнуто перевела разговор на другую тему. — Как твоя жена?

— Все о'кей! Близнецов пообещали...

— О! — глаза у Аллы округлились от восторга.

— "О"! — передразнил ее Виктор. — Тебе бы так...

— О! Аллочка!

Дверь распахнулась, и в комнату вошли еще двое сотрудников: вальяжный мужчина лет сорока пяти и элегантная седая женщина.

— Снова к нам? — улыбнулась ей женщина.

— Доброе утро! — Алла поспешно встала, приветствуя их обоих.

— Какая приятная неожиданность! — игриво проговорил мужчина, проходя к своему столу у окна. — Еще одного уникального человека у нас откопали?

— На этот раз проще, Леша. Завод "Химмаш"— крупнейшая стройка региона! — Алла вдруг заволновалась и повернулась к женщине: — Мне позволили взять фотокорреспондента у вас. — Та ключом открывала смежную дверь. — И я бы сразу поехала.

— Есть конкретные пожелания? — женщина открыла дверь.

— Батаев! — выдохнула Алла и прошла за ней в кабинет.

— Не советую, — звучал голос женщины из открытого кабинета. — Он внештатный, себя еще не зарекомендовал…

...Перед Аллой легла фотография:

какая-то старуха вытаскивала соринку из глаза девочки — благодаря оптике и освещению казалось, что старуха нависла над ребенком, руки у нее были длинные, тонкие, как бы вырывающие глаз, а светлая головка девочки так нелепо была повернута в сторону, точно вся ее душа разрывалась от страха.

— Эта прелесть называется "Жизнь и смерть", — прокомментировал Виктор над головой Аллы.

Она почему-то засмеялась. Они сидели в пустом баре корпункта.

Виктор бросил перед ней новый снимок.

На нем, опять деформированные, удлиненные и тощие, ровной шеренгой, похожие на инопланетян, шли молодые люди.

— "Обитатели планеты". Целая серия. Он любит многосерийность. "Вам не нравится это"? — "Пожалуйста!"... — Виктор подбросил Алле следующий снимок, где эти же люди шли опять, только на этот раз раздутые оптикой в ширину.

Алла засмеялась еще веселей.

— Вот именно, комната смеха, — продолжил он. — А потуги на гениальность !

Леша тоже задумчиво разглядывал "Обитателей планеты".

— Жутко зажат, — снисходительно заметил он.

— Зажат?! — Алла, скрывая смятение, потянулась к своей, уже пустой чашке. — Мы все зажаты.

— Были! — многозначительно поднял палец Виктор. — А сейчас...

— Зажимы внутри нас, дорогие мои, — перебил его Леша. — Это ведь не только в этом кривлянии выражается, — он указал на разбросанные фотографии, — это у людей на каждом шагу: безапелляционность, неприступный вид, аффектация, болтливость...

— О, "болтливость"!.. — опять встрял Виктор.

— Минутку! — Леша прекрасно понял намек, но хотел высказать свою мысль до конца. — Сюсюканье, тщеславие, властолюбие, даже жадность — это все зажимы...

— Но от чего? — нетерпеливо воскликнула Алла.

Леша с готовностью присел перед ней на корточки.

— От знания... от страха... от ПРЕДЧУВСТВИЯ БОЛИ... "Свет мой, зеркальце, скажи..." Только попробуй сказать! Ведь как мы живем? Начальник у нас — дурак, жена — грымза, снабжение — хреновое, эпоха — бездарная, правительство — подлое... Я, правда, тоже свинья порядочная. Но, в общем и целом, по большому счету, где-то там, в самой своей глубине, никуда не попрешь — ведь все-таки лучше всех!

— Точно! — засмеялась Алла.

— Аллочка! Ведь правда? — Леша от избытка чувств схватил ее руку и поцеловал. — "Заслуживаю лучшей доли!" — крик души. И так — ВСЕ! — Он встал и заходил вдоль стойки. — Это с одной стороны, а с другой... — совесть-то, совесть... Это ведь орган, как сердце или мозги. Экстрасенсы ее видят... вот здесь, в районе солнечного сплетения... И вот она, зануда, нам шепчет: "Дорогой, ты не прав, ты малодушен и несправедлив, тебе нельзя требовать от жизни только сладкого..."

— От сладкого зубы портятся... — в тон ему продолжил Виктор, откусывая кусочек сахара.

— "Грядущие удары судьбы — вот что ты заслужил"... — Леша, казалось, закончил, но, внезапно хлестнув по столу снимками, повторил резко: — Удары!

Виктор и Алла даже вздрогнули. Виктор слушал вполуха, но ему было интересно наблюдать за Аллой, как та не сводила с Леши восторженного и подобострастного взгляда.

— А зажим-то здесь при чем? — опять воскликнула она, веером раздвинув фотографии.

— А кто ж такое слушать может? И вздрагивать! Зажимаем, глушим, чем ни попадя... И чем больше она там болит, зажатая, тем сильнее ее надо задавливать. Пьянство, обжорство, наркоманство, наконец, самоубийство! — Леша все больше вдохновлялся. — Это все от желания НЕ СЛЫШАТЬ. Каждый сходит с ума по-своему. Иногда натурально. ..

— Ты хотел поподробнее о болтливости, — напомнил ему Виктор.

— Да, я болтлив! — Леша сокрушенно развел руками. — Более того — умен. Это мой способ зажима: хваткой интеллекта.

— "Грешил бесстыдно, беспробудно"? — с укором спросил Виктор.

— Каюсь! — вздохнул Леша. — А твоя форма зажима — ирония, между прочим. Удобно и эффектно! Одна ухмылка, и ты — над всеми!

— Ладно, прощаем, — великодушно обнял его Виктор. — За то, что уши наши услаждаешь. Посмотри, как Аллочка на тебя смотрит! Я бы дорого отдал... Может, вздрогнем по этому случаю?

— Да ну тебя! — смутилась она и тут же опять повернулась к Леше. — Значит, надо заранее согласиться на все удары судьбы? Чтобы быть свободным, открытым, незажатым, да? А как — если уже сейчас боли — во! — И она провела ладонью над собой. — Я вот только ною и плачу, ною и плачу... — На глазах ее, словно в подтверждение, выступили слезы.

— Бедная моя, — погладил ее по голове Виктор. — Не плачь! Это к тебе не относится, ты же исключение, которое подтверждает правило, верно? — повернулся он к Леше.

— Ты иногда бываешь чертовски точен! — Леше было неловко, что он "довел" Аллу до слез. — Сейчас я тебя утешу! — И он исчез. Виктор обнял Аллу.

— Алла!.. Алла!.. Все у тебя будет о'кей. Ты хоть и не веришь, и не верь, но это правда: ты у нас ангел, чистый и непорочный... — Он поднял пальцем ее подбородок и поцеловал в губы.

— Ну зачем ты? — растерялась Алла. — Ведь договорились же!

— Абсолютно НИЧЕГО НЕ БЫЛО, ничего! — весело согласился Виктор и обнял ее крепче. — Все только начинается!

— Прошу тебя! — умоляюще воскликнула она и уперлась в его грудь руками.

— А я ревную! — нагло заявил Виктор. — Имею право?

— Знаешь, — заговорила она вдруг, как бы волнуясь, тихо и сбивчиво. — В юности я убила одного молодого человека — булыжником из-за угла, в порыве ненависти. Он надоел мне своими приставаниями. — Виктор с трудом воспринимал "информацию". — К счастью, я оказалась вне подозрений — и по родословной, и по молодости лет. А у него была не очень хорошая репутация картежника... Так что учти — я не ангел. Я — опасная женщина! — И она торжественно, подхватив сумку, исчезла за дверями бара.

— Вот! — Возник Леша, он принес забавную игрушку: стакан в виде писающего мальчика. Растерянно оглянулся: Аллы не было.

Виктор налил в стакан "фанту" и подставил рот под струю...

Смеркалось. Пригородный поселок с "частным сектором" тонул в густой зелени.

Алла пробиралась по тропинке вдоль бесконечного забора, лицо ее было полно решимости и отваги. Время от времени она заглядывала в записную книжку, сверяясь с адресом.

Наконец, цифры совпали — она остановилась около высокой калитки... Спрятала книжку и застыла, унимая волнение. Повернулась, чтобы нажать кнопку звонка, как вдруг до нее донесся женский голос, видимо, с крыльца и там, в глубине, среди зелени, мелькнула сгорбленная, седоголовая фигура, очень напоминающая старую женщину с фотографии "Жизнь и смерть".

— Рубашку хоть переодень, ходишь, как черти кто! Люди вон думают пьянь какая-то...

— Да никто не думает, кому я нужен! — донесся мужской голос. — Отстань, мать! — рявкнул он уже совсем близко.

Алла отшатнулась и попятилась от калитки в кусты.

Никто не выходил. От вновь вспыхнувшего волнения она почувствовала себя совсем дурно. Беспомощно оглянулась...

На перекрестке стояли трое ребят и о чем-то весело разговаривали. Один был с велосипедом. Она подошла к ним...

...Все трое удивленно и насмешливо наблюдали за Аллой, как она, довольно ловко осадив велосипед, быстро проехала вдоль берега озера, потом обратно, потом опять туда и обратно...

Успокоившись и наполнившись новой энергией, она снова подошла к дому.

— Слушай, помолчи, а? — прозвучал из сада знакомый мужской голос.

— Молчу, молчу, иди в шлепанцах, иди босиком! — ворчала старуха. — Господи, за что мне такое наказание, всю душу в него, а дураком вырос! Иди, зови, невест собирай!

Калитка распахнулась, и из нее вышел невысокий блондин с усами, в замызганных джинсах и клетчатой ковбойке. На ногах у него действительно были резиновые пляжные шлепанцы, в руках большой, но, видимо, легкий рюкзак. Все это легкомыслие не слишком соединялось с серьезным возрастом – под сорок.

— Здравствуй... те, Олег Николаевич! — догнала его Алла у озера.

Увидев ее, он остановился, как вкопанный. Лицо у мужчины было какое—то покинутое, суровое, впрочем, ничем особенным не примечательное — разве только своим выражением: заносчивый и надменный вид не вязался с детским испуганным взглядом. Он сделал шаг ей навстречу и небрежно чмокнул в щеку.

— Здравствуйте, Алла Сергеевна.

— Я не вовремя?

— Да, некстати! — Он выразительно повертел рюкзаком в руке. — Я рад, конечно, тебя видеть, но...

— Уезжаешь? — упавшим голосом спросила она.

— Угу.

— Я провожу... — Алла была в смятении. — Можно?

Какое-то время они шли молча. Одинакового роста, одетые в джинсы, с одинаковой смесью смущения и упрямства на лицах, они были похожи сейчас на друзей-подростков в ссоре. Инфантилизм сорокалетних.

— Я получил твои письма, — наконец сказал он. — Два. Или три? Нет, два. И даже пытался отвечать — не вышло.

— Я так и поняла, — тихо сказала она.

— Что поняла? — настороженно спросил он.

— Что тебе нечего было ответить.

— Тогда зачем было писать?! — в его голосе послышалось раздражение.

— Мне казалось, любому мужчине приятно получить объяснение в любви, — безжизненным голосом ответила она.

— Любому, но не мне! — почти выкрикнул он. — Не мне! Зачем мне это надо?!

— Ну что ты кричишь? — она испуганно посмотрела на него.

— Я привык кричать, это мой стиль, ты не знаешь? Нам туда! — повернул он ее в сторону кирпичного двухэтажного здания с вывеской "СТОЛОВАЯ" рядом с шумной автострадой.

— Ты, может, к женщине? — предупредительно спросила она.

— К женщинам! — усмехнулся он. — У меня там гарем.

Снова шли молча.

— Я знаю, ты мне не поверил... — опять начала она. — "Чужая жена", столичная журналистка, опасный возраст... Я так и предполагала, что ты захочешь все разрушить...

— Что — "все"? — возмущенно перебил он. — НИЧЕГО и НЕ БЫЛО! Такое мне понаписала...

— НЕ БЫЛО?! — она даже остановилась.

— Бред какой-то! — продолжал он свое. — Как у меня там голос дрожал, когда я с тобой говорил... Как я там слезы "прятал"! Что еще? А! Видите ли, у меня из рук все падало, падало! Кошмар! Идиотизм! Бр-р-р-р! — И он, как бы в изнеможении, затряс головой. — Ты просто сумасшедшая!

Она шла с оцепеневшим лицом.

— ... Или слишком долго занималась своей СЛАЩАВОЙ журналистикой, — словно добивал он ее. — Живешь в выдуманном мире. Ну и живи. Только других туда не затягивай...

Казалось, он высказался и, может быть, поэтому заметно успокоился. Зато она шла еле живая, глядя перед собой невидящим взглядом.

— Да не верю я ни одному твоему слову! — вдруг выпалила она.

— Это твое личное дело... Ты когда уезжаешь? — спросил он вполне миролюбиво и покосился на нее. — Ведь не ради меня приехала? Командировка?

Они уже стояли у столовой.

— Командировка, — усмехнулась она. — Но ради тебя... Пуск гиганта химической промышленности. Фотографическая фреска на три разворота. Поедешь со мной?

Он удивленно смотрел на нее.

— Если сделаем сильный материал, тебя могут взять в штат. Я обо всем уже договорилась...

Он оглянулся на окна столовой, посмотрел на часы.

— А что, мне туда нельзя? – спросила она робко…

В зале, где она сидела за столиком, был полумрак, как в театре, и перед ней, как сцена в свете рамп, была освещена только кухня. Там Олег возбужденно двигал на плите огромные котлы с костями.

— Да, это я не учла, — проговорила Алла, оглядывая непривычный интерьер. — Ты здесь по совместительству?

— Наоборот, я по совместительству снимаю, а в принципе я профессиональный сторож!

— Но ты ведь можешь отпроситься? Недели на две?

— Это запросто! — Он огромным черпаком долил воду в котел. — Сейчас ведь можно сделать что-то проблемно, так сказать, наотмашь, да?

Из подвала донеслись какие-то голоса. Снизу по лестнице поднимались две пожилые женщины, одна в белом халате, другая в черном. Они были подвыпившие, в руках — хозяйственные сумки, полные кульков и пакетов. Наконец, они вошли в светлое пятно около раздаточной.

— Олег, закрой за нами! — весело крикнула краснощекая повариха, не замечая Аллу. — Эх, Нюра, какой мужик пропадает!

И это тоже было для Аллы — как новое "явление" в спектакле.

Олег, пряча улыбку, продолжал орудовать у плиты.

— Ужин на плите — еще теплый! — крикнула ему повариха, а потом, подмигнув уборщице, продолжила: — Скинуть бы нам годочков по двадцать, и мы бы с тобой его обворожили!

— А я и сейчас могу! — И уборщица, что-то напевая, затанцевала.

Алла, широко раскрыв глаза, наблюдала за ее длинной тощей фигурой, поражаясь причудливой грации танца и хриплому ностальгическому голосу...

Но повариха вдруг увидела "зрительницу" в зале и дернула уборщицу за рукав.

— Ладно уж, у меня муж ревнивый, а то бы... — тоже глядя на Аллу, сказала уборщица. — Спокойной ночи, малыш! — она послала Олегу воздушный поцелуй и поплелась к дверям.

— Я же говорил, у меня гарем, — сказал Олег, подходя к Алле с подносом, заставленным едой. — Не побрезгуете, миледи?

Он поставил поднос на стол, а сам пошел еще за чем-то.

— Наверное, это очень вкусно! — весело пропела Алла. — Давай, помогу! — Она встала и пошла между столиками. Наткнулась на рюкзак. — А что у тебя здесь?

— Постель, — усмехнулся он. — Не на печи же мне здесь спать. Он шел ей навстречу с хлебом и ножом. Она взяла у него все из рук.

— А ты где остановилась? — спросил он, подумав.

— Где? — она тоже подумала. — Здесь с тобой.

Он долго смотрел на нее, точно изучая. Вдруг какая-то тень пробежала по его лицу.

— Получается, я у тебя под колпаком? — спросил он.

— Ага! — засмеялась она, не заметив тревожного подтекста в вопросе, и легкомысленно добавила: — Честно говоря, я сама не понимаю: что я в тебе такого нашла?

Какое-то время они так и стояли, друг против друга в пустом, полутемном зале, на фоне освещенной раздаточной с кипящими на плите чанами, с огромными черпаками, висящими на стене, с яркой теменью за большими окнами.

Мимо — волна за волной — проносились огни машин...

ДВЕ МИССИИ

Под хрипы и грохот, усилиями тысяч людей росло на берегу большого озера облепленное сетью гигантских кранов огромное причудливое сооружение...

В кабинете директора будущего "Химмаша" набилось человек пятьдесят, вокруг стола и по стенам, одни мужчины, командный состав стройки. Шла утренняя "летучка".

Ярко горели осветительные приборы, в середине, у стены, стояла кинокамера на штативе, и в углу, за съемочной группой, сидели Алла и Олег. У нее на коленях лежал включенный диктофон. Олег, раскрыв кофр, держал наготове фотоаппарат.

Вряд ли они слушали, о чем говорилось тут: они в этом мире были одни... Алле даже казалось, что они, как приговоренные к смерти, сидят на электрических стульях, а эти камеры и юпитеры, оживленно говорящие и бурно жестикулирующие мужчины — все это направлено против них.

Она медленно подняла голову и посмотрела на Олега: вид у него был хмурый.

Он ответил ей отчужденным взглядом.

Алла в смятении опустила голову.

— ...и он должен состояться в срок, и не днем позже! — донесся до нее низкий голос начальника стройки Чернецова, огромного кудрявого мужчины, похожего на мавра. — Корреспонденты, телевидение, все готовы, только не мы!

Все невольно посмотрели на представителей прессы.

Алла очнулась и смущенно заулыбалась во все стороны. На нее беззастенчиво смотрел один из строителей: мужчина с широким лунообразным лицом в строгом костюме при галстуке, одних с ней лет.

Олег закрыл камеру и поднялся. Алла взяла его за руку и потянула к начальнику. С ними подошел еще молодой человек, вызывающе модно одетый, с рыжей шевелюрой и с собачьими преданными глазами.

— Андрей будет вас сопровождать. — Чернецов перевел взгляд с молодого человека на корреспондентов. — Он редактор нашей многотиражки, так что в курсе всех дел... Да! И оставьте нам, пожалуйста, что-нибудь, что наснимаете, альбом какой-нибудь, что ли!

Алла угодливо засмеялась и, повернувшись к Олегу, беспечно заявила:

— А, правда, Олег Николаевич? "На память?" А?

— Мы вам оплатим. Фотолаборатория есть...

На начальника стройки уже наседали с бумагами и вопросами строители...

Алла пошла первой: она не заметила, как мужчина с широким лунообразным лицом, неотрывно наблюдавший за ней, догнал Олега и что-то стал у него спрашивать...

Андрей шел впереди по лестнице. Алла и Олег — за ними. Все тяжело дышали, видимо, подъем продолжался давно.

На сороковой отметке десяток рабочих отбойными молотками крушили бетонную стену. Стена была очень толстая — толщиной метра два. Обнажались толстые, с морской канат, железные прутья арматуры. Их приходилось срезать автогеном.

— Это ваша достопримечательность? — удивился Олег.

Андрей отрицательно мотнул головой. Вид у него был недоумевающий.

— Забыли распределитель втащить вовремя, а в дверь-то он не лезет! — весело проговорил обогнавший их строитель. Оглянулся, увидел, как ошарашены журналисты, и прокричал издали: — Снимите — и на первую полосу! Во, сенсация! — И с сияющим видом исчез в пролете.

Грохот и пыль усиливались оттого, что работа шла одновременно с двух сторон — снаружи и изнутри. Гудели компрессоры. Трещали отбойные молотки.

Олег стоял среди груды камней. Его лицо было неподвижно. Он медленно снимал с аппарата кожаный чехол.

— Зря ты это, — поморщившись, сказала ему Алла.

Он окинул ее брезгливым взглядом, мол, кто тут еще ему мешает.

Она поспешно повернулась и пошла вслед за Андреем...

Наконец они взобрались на крышу.

Светило яркое солнце, с крыши открылся удивительный вид.

Белые редкие облака в голубом небе.

Яркая зелень заливных лугов.

Темная мохнатая шерстка далеких рощиц.

И — огромное озеро. Вдоль его берега ткали свою многотонную паутину краны. Ярко вспыхивали то здесь, то там, подобно бенгальским огням, огни сварок.

По земле медленно двигалась платформа шагающего транспортера, как фантастическая, времен творения, черепаха. На ее спине была какая-то причудливая металлическая деталь.

— Невероятно, — прошептала Алла. — Я не верю, что это сделали люди... Это мне напоминает лемовский Солярис, то есть нечто живое, таинственное, одухотворенное… наблюдающее и изучающее нас. Может, не мы создаем вторую природу, а она нас? — повернулась она к Олегу.

И наткнулась на глазок его объектива. Раздался щелчок.

— Ты лучше это сними! — она рукой обвела панораму под ними.

— Угу, — раскладывая штатив, ответил ей Олег. — И на этом фоне — твой портрет. Золотая медаль на конкурсе "Наша современница"!

Настроение у Аллы заметно портилось...

Уже вдвоем, усталые, плелись они по центральной площади поселка.

— Пить хочется... — вздохнула Алла, оглядываясь.

Везде — у автоматов с водой и у лотков с мороженым — было полно народу.

Олег шагнул в сторону, к мороженщице, там, где загибался край очереди, и совершенно непринужденно, на глазах у всех, взял с лотка стаканчик с мороженым. Ни очередь, ни продавщица не отреагировали — как будто и не видели.

— Ты деньги не положил! — воскликнула Алла, принимая мороженое.

— За деньги в очереди стоять надо! — усмехнулся Олег.

Она засмеялась:

— Ты как Радж Капур из фильма "Бродяга"!

— А ты вся в стиле ретро. Кино старое любишь, да?.. Хотя я — бродяга, это точно! — мрачно согласился он.

Алла посмотрела на него виновато и сострадательно...

Ее вещи, неразобранные, грудой лежали посреди гостиничного номера.

Алла подошла к окну и распахнула его.

Олег продолжал стоять в открытых дверях, прислонившись к косяку.

Она оглянулась на него и стала раскладывать свои вещи: кипятильник, чай, какие-то коробки.

— Ты и вправду чувствуешь себя под колпаком? — робко спросила она. — Давлю я на тебя, да? Даже войти уже боишься?

Он прошел в номер и закрыл за собой дверь. Но остался стоять возле.

— Разве тебе не кажется, в этом что-то есть болезненное — продолжала она прерванный разговор, по ходу накрывая журнальный столик для чая, — в самой этой установке — раскрывать, разоблачать, не видеть ничего хорошего...

— Вот с этого бы и надо начинать, — усмехнулся он, снял аппарат с шеи, видимо, уже устал от него, вытянулся в кресле и, закрыв глаза, спросил: — Скажи честно, у тебя в голове произошла перестройка? Или уже закончилась — и наступили прежние времена?

Она долго молчала, глядя на него, на его неподвижное лицо, словно приготовленное для снятия посмертной маски, обиженно опущенные уголки губ, чистый лоб, страдальческий профиль...

Подошла к креслу, опустилась коленями на пол, обвила его руками и тихо заговорила:

— Помнишь, как мы первый раз увиделись? Ты вошел в редакцию, ты не знал, что в это время говорили о твоей последней подборке, "Время и годы", да?

— "Времени нет"! — жестко поправил он ее, не открывая глаз.

— Да, эту... И все говорили очень плохо, ну не важно... И тут вошел ты, всех оглядел, и я поняла, что ты все прочитал, все почувствовал, и вот здесь у тебя я увидела... — Алла пальцем провела на его груди круг, — огромную, зияющую, кровоточащую рану...

— Воображение, как у Сальвадора Дали... — усмехнулся он.

— И я поняла, — продолжала Алла, — что я должна тебя спасти. Ну, вот, как Жанна Д'Арк услышала голос: "Спасай короля и Францию", так и я... И больше ничего мне от тебя не надо.

— Только выполнить свою историческую миссию, да?

— Да.

В номере вдруг потух свет.

В открытое окно совсем близко виднелись ярко освещенные, без штор, окна. Видимо, это было мужское общежитие: кто-то вешал на балконе выстиранную рубашку, кто-то бренчал на гитаре, полулежа в постели, кто-то ужинал...

— Знаешь, почему твой материал не прошел тогда? — продолжала Алла. — Потому что люди, на самом деле, всегда нуждаются прежде всего... в надежде...

— ... вере и любви! — язвительно закончил он.

— Да! — невозмутимо подхватила она. — Жизнь — она ведь всякая, Олег. Почему нас волнует в ней то и не волнует другое, почему одно видим, а другое как будто и не существует для нас? Ты думал об этом?

— Думал! Каждый выбирает то, что ему выгодно! Тебе, например, выгодно жить в твоем выдуманном РОЗОВОМ мире, потому что спокойно, можно улыбаться, кокетничать, жить в свое удовольствие. Правда ведь глаза колет, вот ты и бежишь от нее...

Алла молчала, сострадательно, снизу вверх, глядя на его откинутое лицо.

— Тебе нужен успех! — с силой проговорила она. — Просто необходим. Доверься мне! Поверь и доверься.

Олег резко рванулся в кресле, разрывая ее объятия, и встал.

Она тоже поднялась.

Внезапно в номере вспыхнул свет — это Олег дернул за шнур торшер. Взял свою камеру и сказал, глядя ей в глаза:

— Не будем мешать друг другу работать. Пойми, у меня тоже есть своя миссия! — и пошел к выходу.

— Но нам же нельзя порознь! — в отчаянии крикнула Алла ему вслед.

Дверь захлопнулась.

Алла какое-то время беспомощным взглядом смотрела на нее, точно надеясь, что она опять откроется. Потом присела около дорожной сумки и продолжала выкладывать свои вещи, сначала туалетные принадлежности, потом тетради, ручки, бумажник...

С бумажником в руках устало опустилась в кресло. Открыла его и стала пересчитывать деньги. Слегка удивилась результату, не поверила, опять пересчитала... Сокрушенно покачала головой... Потом отложила двадцатипятирублевую купюру, сильно надорванную, взяла скотч, ножницы и аккуратно заклеила ее. Сложила в бумажник к остальным деньгам. И надолго задумалась...

На полированной поверхности стола то останавливалась, то двигалась в непредсказуемую сторону, подчиненная невидимым слабым дуновениям из открытого окна, тополиная пушинка.

Алла, не отрываясь, смотрела на нее...

...Дыра в бетонной стене была уже порядочная. При свете прожекторов сквозь нее протаскивали сложную металлическую конструкцию.

Олег стоял в стороне, там, где было темно, и делал снимок за снимком...

Потом он заглянул в аппаратный зал.

В нем работали десятка два женщин. Грозди разноцветных проводов лежали у них на плечах, движения рук были изящные и быстрые:

мгновенная пайка — прозванивание, мгновенная пайка — прозванивание.

Олега никто не заметил. Он осторожно поднял камеру.

Кофр утонул в густой, высокой траве.

Поверхность черного озера была похожа на зеркало.

Он тихо погрузился в теплую воду и поплыл, перебирая руками осторожно и мерно, словно боясь плеском нарушить тишину.

Отплыв, перевернулся на спину и лежал так, почти не двигаясь, глядя на громоздящуюся вдали, подобно черному дворцу, стройку.

Вокруг не было ни души...

Алла спала беспокойно.

Сквозь сон до нее явственно доносились звуки шагов, тяжелых, мужских, которые, казалось, приближались к ее комнате.

Она широко раскрыла глаза и прислушалась — кругом была тишина. Но как только она закрыла глаза, снова раздались звуки этих тяжелых приближающихся шагов.

Она дернула за шнур торшер, нажала клавиш диктофона. Зазвучал ансамбль "Моден токинг". Встала и бесцельно заходила по комнате из угла в угол...

Подошла к креслу... Осторожно провела пальцем по черной полированной поверхности подлокотника... Медленно опустилась в кресло, вытянула и скрестила ноги, закрыла глаза... Теперь ее поза и выражение лица очень напоминали Олега, как он сидел здесь вечером.

Она открыла глаза и выпрямилась. О чем-то долго думала. Быстрым движением выключила диктофон, который, видимо, стал мешать ей. И в тишине опять медленно повторила движения Олега, как он опустился в кресло, вытянул ноги, откинул голову...

Вдруг чуть в стороне, на середине озера, Олег заметил одинокий парус — он красиво, пожалуй слишком красиво, скользил под луной.

Олег, перевернувшись на живот, поплыл к нему.

Парус тоже повернулся и поплыл навстречу.

Это был винд-серфинг, на котором стояла невысокая, светлоголовая девушка в легком развевающемся платье.

— Это ты? — звонко воскликнула она в сторону Олега.

— В каком-то смысле — да! — после паузы ответил он.

— Я хотела спросить, может, я вас знаю? — смущенно проговорила девушка, прикладывая ладонь козырьком к глазам, чтобы не мешал свет лунной дорожки.

— Вполне возможно. Мы с вами с одной планеты. — Он говорил, лежа на спине и слегка поворачиваясь так, чтобы парус был перед глазами: он ее видел, а она его — нет.

— Вы командировочный?

— Мы все на Земле командировочные. Только цель командировки забыли... — Он медленно плыл к девушке. — Впрочем, я вспомнил: встреча!

Вблизи она казалась еще привлекательнее: совсем юная, льняные гладкие, по плечи, волосы; сильная, гибкая фигурка...

— Цель командировки: встреча! — опять прокричал он. — Давай встречаться здесь каждую ночь и разговаривать, а? Люди могут быть неодиноки только в темноте. И если имен друг друга не знают... Будем говорить, как на исповеди, обо всем! Идет?

— А вы не захлебнетесь? — засмеялась девушка.

— Так ты меня спасешь!

— Ха! Очень мне нужно!

— Погоди, на этом мысу, завтра, когда стемнеет, придешь?

— Не-а! — весело ответила девушка.

— Боишься?

— Конечно! Вдруг вы утопленник!

— Если не придешь — буду... — и Олег поплыл к берегу.

— Приду, только утром, в субботу! — крикнула ему вдогонку девушка. — В десять!

— Записываю... — уже без всякого энтузиазма отозвался Олег.

Парус, покружившись, тихо заскользил в другую сторону...

Алла подошла к окну и прислонила разгоряченный лоб к холодному стеклу. И увидела, как к подъезду гостиницы, в освещенный круг, вошел Олег... Затаив дыхание, она выждала, как мимо двери прозвучали его шаги.

На какую-то секунду шаги замерли рядом с ее номером — и она замерла перед дверью...

Но, видимо, Олег передумал — шаги зазвучали вновь. Тогда Алла бросилась к шкафу и стала торопливо одеваться. Потом взяла со стола какую-то папку с бумагами и ручкой и, приняв деловой вид, выскользнула из комнаты.

Номер Олега был освещен только фонарями с улицы.

Он сидел в кресле, в куртке, положив ноги на журнальный столик, видимо, устал и не было сил раздеться. Глаза его были закрыты.

В дверь раздался робкий стук. Он открыл глаза и прислушался.

Стук повторился. Он не шевельнулся. Постучали снова. Потом послышался легкий шорох, и в щель, внизу под дверью, вполз белый сложенный листочек. Раздались легкие удаляющиеся шаги Аллы.

Олег встал, стараясь не шуметь, и поднял записку.

Подошел к окну.

"Олег, умоляю, зайди ко мне утром. Работа есть работа. Нам надо найти какое-нибудь компромиссное решение. Алла." — прочитал он в свете уличного фонаря.

— Записываю, — сказал он вслух и засмеялся.

КОМПРОМИСС

Светало. Алла проснулась и долго бродила удивленным взглядом по еще малознакомым вещам в своем номере, убогим и безликим...

Откуда-то издалека доносился лай собак...

— О, Господи, — прошептала она скорбно. — скорее бы жизнь кончилась. .. — и повернулась лицом в подушку.

...Тоненько пропищал крошечный командировочный будильник.

Сначала Алла стояла под душем...

Потом, все более волнуясь и торопясь, натиралась кремами, лосьонами, немилосердно драла массажной щеткой волосы. Открыла коробочку с тушью — и вдруг раздался стук в дверь.

— Минутку! — крикнула она, заметалась по комнате, заткнула ночнушку под одеяло, из шлепанцев перепрыгнула в туфли-гвоздики, быстро натянула на себя платье...

На пороге перед ней стоял... незнакомый мужчина с дипломатом в руках. Тот самый, который наблюдал за ней на "летучке".

— У меня есть, что сообщить вам, — быстро заговорил он, — но при условии, что я останусь инкогнито! Разрешите? — Казалось, мужчина играл какую-то роль. Может быть, это получалось у него от волнения.

— Заходите... Садитесь! — Алла кивнула на кресло. Дверь оставила открытой.

Он уселся, глаза его быстро бегали по комнате.

— Извините, я еще не привела себя в порядок, — по-прежнему неприветливо сказала Алла и прошла в ванную — к зеркалу. Стала там — докрашивать глаза. — Вы прям из фильма про итальянскую мафию! Напугали!

Перед мужчиной в кувшине, с опущенным туда кипятильником, закипала вода. Какое-то время он внимательно смотрел на него, потом встал.

— Ваш кувшин не лопнет? — спросил он обеспокоено.

— Не лопнет.

— Вы в "Правде" можете напечатать материал? Или в "Известиях"? — Он подошел к двери и прикрыл ее.

Алла, удивленная, с губной помадой в руках, вышла из ванной.

— Вот копия приказа о премиях, — мужчина вытащил из дипломата какой-то листок, — общая сумма около четырех тысяч... — И тут же, не дав прочитать ей приказ, спрятал его обратно в дипломат. — А премия вот за что...

Алла подошла к трюмо и стала красить губы.

— ...Если вы проектировщик, а я исполнитель проекта, и мы хорошо знаем друг друга... — Мужчина не спускал взгляда с ее отражения в зеркале... — Мы можем легко договориться о следующей операции.

Она усиленно заставляла себя слушать его, краем уха ловя все звуки в коридоре.

— Вы делаете проект заведомо дороже... — продолжал мужчина заученно. — В самом деле, не лопается! — он удивленно смотрел на кувшин, где уже вовсю кипела вода.

Алла выключила кипятильник и бросила в кувшин заварку, а сама вернулась к трюмо и взяла духи. Ее раздражало, что посетитель невольно становится свидетелем ее туалета.

Он точно прочитал ее мысли:

— Да вы не стесняйтесь, — доверительно сказал он. — Французские гранд-дамы, например, приглашали на свой туалет наиболее достойных своих поклонников, и те почитали за честь...

— Так то гранд-дамы и поклонники, а мы...

— Что — мы? — игриво спросил он.

— Мы работаем! — осадила она его. Налила ему чай. — Вот пейте и продолжайте!

— А вы свое продолжайте. — великодушно разрешил мужчина и придвинул чай к себе. — Так на чем я остановился?.. Короче, вы делаете проект дороже: где-то там фиксируются валуны, хотя их на самом деле — один валун. И под него планируются дорогостоящие взрывные работы, допустим, гидромониторный способ, или там скреперные лебедки. Понимаете?

Алла на всякий случай утвердительно кивнула головой: она, едва касаясь пальцами своих волос и шеи, смачивала их духами.

— Словом, тысяча мелочей, — мужчина, вздохнув, отвел от нее глаза. — Проверить их нет никакой возможности... И вот вы говорите мне: "Старик, пиши рацуху: предлагаю, мол, чайник не покупать..."

Алла удивленно посмотрела на него.

— Да, чайник не покупать! — оживился мужчина. — Лучше обойтись кувшином, который есть в наличии, — он поднял кувшин с золотистым чаем. — Вы-то уже знаете, что он не лопнет...

Она вдруг услышала шум в коридоре, бросилась к двери и открыла ее — но там уже никого не было.

— Очень интересно, но я опаздываю! — Она взглянула на часы. — Вы как-то так внезапно, мы не договаривались, а у меня важный разговор... в дирекции... — Алла жалобно посмотрела на посетителя: — Давайте встретимся вечером!

— Так и быть, рассекречусь, — мужчина встал. — Круглов Слава. Я вас подвезу... в знак компенсации за ваши лишения.

— Алла Сергеевна, — вконец расстроенная, проговорила она. Нехотя накинула жакет, взяла сумку и диктофон.

Когда закрывала дверь, оглянулась: из дверей своего номера на нее смотрел Олег.

Она шагнула было в его сторону, но он, круто повернувшись к ним спиной, исчез в комнате.

Потом Олег стоял у окна и смотрел, как Алла усаживается в новенький “москвич”…

Фотолаборатория была оборудована неплохо.

Олег печатал, Андрей глянцевал снимки и обрезал их.

В ярко освещенном прямоугольнике фотоувеличителя перед Олегом высветлился кадр: сквозь пробитую стену протаскивают забытую деталь распределителя. Он потянул пленку дальше – на следующем кадре была новая фаза этой “операции Ы”.

И вся она – кадр за кадром…

Он задумался, механически вытаскивая из воды готовые фотографии и передавая их Андрею. Среди них были несколько с изображением Аллы. Один из снимков привлек внимание Олега, он поднял его: изуродованная короткофокусным объективом, она смотрела на него страшным, подслеповатым взглядом.

— Брак? – спросил Андрей, заглядывая к нему. – Выбросить?

— Эксперимент. Глянцуй, — приказал Олег...

Ужинали Круглов и Алла в скромном ресторанчике. Было по-провинциальному не очень чисто, зато тихо.

— Почему вы не хотите назвать фамилии, должности? – строго спросила Алла.

— Меня же вычислят. И устранят. Замуруют в стену. – Он оглянулся — как бы в тревоге. – Мы должны сейчас изображать чисто любовное свидание. Причем, достаточно правдоподобно… — Он со значением посмотрел ей в лицо.

— Вы предлагаете провести мне самостоятельное расследование?

Круглов невозмутимо молчал, доедая бифштекс. Она сердито отвернулась от него к окну. Мимо окна, по улице, прошла оживленная группа телевизионщиков с камерами в руках. Один мужчина был очень похож на Олега. Алла резко повернулась к Круглову:

— Это не мой профиль! — твердо сказала она. — У журналистов тоже есть специализация. Если хотите, могу вас вывести на кого-то.

— Кроме вас я никому не доверяю, — безмятежно заявил Круглов.

— У меня так мало времени и так много работы, — закипая в досаде, продолжала она свое. — А вы... Что я у вас?! Под колпаком?

Круглов засмеялся.

— Именно так! Вы знаете мою тайну, и это теперь решает все... — Он сделал "страшные глаза". — Вы в руках строительной мафии!

— О! Это как раз то, что мне нужно! — без промедления, в тон ему, но с яростью проговорила Алла. — Я ведь не журналистка! Под видом журналистки — я работник ОБХСС. Вот мои документы! — и она сделала вид, что полезла в сумку за документами.

Круглов в первую секунду даже не на шутку испугался...

Когда Алла открыла дверь своего номера, она сразу увидела на полу сложенный листочек. Она поспешно подняла его и развернула.

Там было всего два слова: "Я был".

Она улыбнулась и счастливыми глазами долго рассматривала записку — каждую букву.

Зашла в ванную, открыла кран, налила шампуня и в ожидании, пока наполнится ванная, уселась за стол, любуясь запиской.

Какая-то мысль посетила ее: она взяла бумагу и ручку и медленно, как первоклассница, копируя почерк Олега, написала: "Я был".

Еще раз... Еще... Столбиком, пока буквы не стали точной копией букв с записки: круглые, прямые, отстоящие друг от друга на расстоянии.

Потом она как ребенок плескалась, вертелась и извивалась в пенной ванне... А устав и расслабившись, опять о чем-то тревожно думала.

Олег в размышлении ходил по своему номеру и раскладывал, где только мог, готовые фотографии: на полу, на столе и даже не постели.

Когда в дверь робко постучали, он на миг застыл.

— Войдите! — наконец грубовато сказал он.

На пороге стояла Алла, свежая, красивая, взволнованная.

— Прости, я так поздно... Вижу, у тебя свет — в щелке...

— Прощаю, — буркнул он. — Садись.

— Спасибо... Так устала... Тридцать три интервью... Познакомилась... Ну неважно... — Она откинулась в кресле поудобнее и сказала жалобно: — Мне все-таки очень нужно, чтобы ты снял нескольких ребят. ..

— Передовиков производства? — хмыкнул Олег.

— Ну, сам посуди, если наши материалы не смонтируются. твоя работа пойдет... псу под хвост...

— ... а твоя будет — не пришей кобыле хвост, да? — закончил Олег.

Она, подавив смех, встала.

— Но надо же что-то придумать! — подошла к фотографиям. — Ты хоть объясни свой замысел!

— Вот с этого и надо было начинать!

Олег, засунув руки в карманы, быстро заходил по комнате.

— Это должна быть притча. Не репортаж, не очерк, а именно притча о судьбе нашей цивилизации. О ее крахе и гибели.

Алла с ужасом смотрела на него.

— Я еще называю это фотософией — мышление фотографиями. Первый кадр будет: берег пустынного озера, след человеческой ноги на песке — это еще надо снять. Второй — вот! — Он указал на фотографию, где был схвачен испуганный взгляд лося из чащи леса — крупным планом. — И так далее...

Алла переводила глаза со снимка на снимок:

черный вход в магазин, несколько продавщиц, даваясь от смеха и натуги, сгружали с машины огромную тушу какого-то животного;

двое рабочих и женщина, сидя в кустах, распивали бутылку, закусывая ее шашлыком.

Далее шла панорама стройки, вид сверху. Кадры "дыры"...

— Ничего не понимаю, — безнадежно прошептала Алла, уже мельком рассматривая остальные снимки.

— Потому что не хочешь понять — вспыхнул Олег. — В твой розовый мир это, конечно, не влезает!

— Пожалуйста, не кричи, — умоляя, попросила она.

— Я кричу, потому что ты глухая! — еще громче закричал он. — Потому что кричат, когда не слышат!!! Мне почти сорок, и все эти сорок лет мне долбят, что жизнь "прекрасна и удивительна", словно я последний идиот на свете или слепой и ничего не вижу... Куда Земля катится... Человека надо готовить к испытаниям, чтобы он не распался, когда в его жизни случится страшное...

Она вскинула голову и удивленно посмотрела на него: его волновала та же проблема, что и ее.

— ... Смерти еще никто не отменял! И несчастья – тоже!..

Он наклонился и стал поспешно собирать фотографии.

— А как готовить? — она тоже стала помогать ему. — Этими изображениями? — Она передала ему собранные снимки.

— Да! — ответил Олег. — Это один из путей: ЗНАТЬ. Просто знать жизнь такой, какая она есть. Я же не придумываю ничего этого! — Он потряс пачкой фотографий. — Вот моя мать недавно получила письмо из деревни — от своих... Какой-то изверг ночью влез в дом, убил хозяйку, благо она была одна, отрезал голову и прибил ее над дверью. Что это? Ну что? — Вид у Олега был совсем расстроенный, почти обессиленный, а руки, перетасовывавшие фотографии, дрожали... – И, думаешь, хоть одна сволочь пикнула, в газете или в ящике? “Поднимем село!” – зло передразнил он.

Алла какое-то время горестно и сострадательно смотрела на него.

— Олег! Прости меня! — неожиданно для себя прошептала она. — Я действительно давлю на тебя, навязываю свое, а твое до конца понять не пытаюсь. Так нельзя. Ну прости.

В ее голосе было столько раскаяния, что он мгновенно успокоился.

— Ну давай тогда поцелуемся, — сказал он, как мог бы сказать отошедший от обиды ребенок.

— Давай. Ты меня или я тебя? — покорно спросила Алла.

— Бросим жребий, — он взял со стола пустую бутылку из-под минеральной, положил ее на пол и с силой повернул.

Бутылка завертелась и горлышком показала куда-то в сторону.

— Я первая, — поспешно сказала она и подошла к нему. Он взял ее лицо обеими руками и стал целовать в щеки, лоб, губы.

— Какой ты странный, — прошептала она в паузе. — Я ничего в тебе не понимаю.

— Так это хорошо, — засмеялся он. — Это мне нравится.

— И в себе — тоже... — безнадежно ответила она.

За окном брезжило раннее утро. На тумбочке в кувшине стоял роскошный букет роз.

— С ума сошел! — говорила Алла, приподнимая голову от подушки, чтобы лучше рассмотреть цветы. — Никогда этого больше не делай! Запрещаю! — Она вытащила из воды один бутон с капельками росы на лепестках и с наслаждением вдохнула запах. — Я типичная советская женщина... Когда я смотрю на такие цветы, прежде всего вижу их сумасшедшую стоимость...

— Подъем! — приказал Олег. Он, засунув руки в карманы куртки, стоял у окна и смотрел на улицу.

Казалось, весь рабочий поселок тек неторопливым, но целеустремленным потоком в сторону производственных сооружений...

— И вообще, я люблю крохотные букетики, — Алла, прижимая розу к груди, откинулась на подушку. — Такие французистые... фиалки, незабудки, примулы. За тридцать копеек...

— За тридцать копеек, французистые! — хмыкнул Олег. — Это же супердефицит!

Алла счастливо рассмеялась.

— Одевайся! — он сгреб со стола ее одежду и сумку и бросил все ей на постель. По пути из раскрытой сумки попадали яркие косметические коробочки, ручки, кошелек с выбившимися купюрами... — Что там было, на репетиции награждения? — спросил он, собирая все с пола и передавая ей. — Какая ты... все у тебя комом!

— Репетировали вынос знамени, речи распределяли.

— Жаль! Хороший кадр пропал! — сказал он, принимаясь складывать свою аппаратуру.

— Ну! — оживилась Алла. — Не пошел со мной!

— Так ты же... на лимузине укатила... С другим!

— Что?.. Ты же не из-за этого!

Он пропустил ее восклицание мимо ушей.

— Хороший кадр пропал, — упрямо повторил он. — Представляешь монтаж: дыра — а рядом торжественно несут знамя среди пустых кресел! Сюр! Назвать — «Дыра в мозгах»!

Алла пристально смотрела на него, что-то напряженно соображая.

— Нет, знамя — это слишком, — поморщилась она. — Вот я видела в отделе кадров много-много одинаковых коробочек...

Теперь Олег удивленно посмотрел на нее.

— Представляешь? Дыра — а рядом две сотни орденов! Сверкают!

— Так и быть! Беру тебя на охоту! — Он сдернул с нее одеяло и вскинул к глазам фотоаппарат. Она испуганно вскрикнула.

Столы в отделе кадров были сдвинуты в общий огромный стол, на котором рядышком, один к одному, лежали раскрытые коробочки с новенькими медалями и орденами. На втором плане за столами стояли работницы отдела кадров. Они прихорашивались в зеркальце, поправляли что-то друг у друга — готовились к съемке.

Алла стояла рядом с ними и что-то записывала в блокнот.

Олег с фотоаппаратом стоял за стеклянной стеной, отгораживающей отдел кадров от коридора: ему казалось забавным снять кадр сквозь нее.

— Кто вам разрешил здесь съемку? — обратился к нему шедший мимо по коридору крупный мужчина лет шестидесяти.

— А у вас тут что — государственная тайна? — и Олег, наклонившись к камере, уже из одного чувства протеста, нажал на затвор.

— Вас больше интересует закулисная сторона дела?

— А, по-моему, закулисных сторон дела у нас уже быть не должно! — отпарировал Олег.

— Странное поведение для гостя на нашей стройке!

— Я здесь не гость!

— Видимо, тогда гость здесь я! — неожиданно закончил перепалку мужчина и грузной походкой пошел по коридору.

— Очень может быть! — не удержался Олег и, быстро развернувшись в его сторону, стал, словно мстя, делать снимок за снимком.

Старый человек шел в темнеющую глубину коридора мимо стеклянных стен, где работали люди, мимо больших окон, за которыми простирались огромные производственные площади Базы строительной индустрии, — и вслед ему раздавались непрекращающиеся щелчки фотоаппарата...

— ... Ты совсем не знаешь этого человека, — сокрушенно говорила Алла Олегу. — Это Култашев, главный инженер. Он очень много сделал здесь для людей...

— У меня ДРУГАЯ миссия, как ты не поймешь! — вскричал Олег.

— Ты просто демагог! — не сдавалась Алла. — Ума не приложу, как мы будем дальше?

Они возвращались со съемки по центральной улице рабочего поселка. Вокруг шла бойкая торговля с лотков: пирожками, чебуреками, квасом. Толпились люди...

Олег вдруг схватил ее за руку и подвел к газетному киоску: боковая витрина его была завешана фотографиями кинозвезд, журналами и броскими обложками и разворотами.

— Смотри! — приказал он. — Но не на поверхность, а на магическую сверхреальность изображения, его подтекст. Фотоаппарат ведь мистический инструмент: он насквозь видит. По снимку экстрасенсы узнают, жив человек или нет и где зарыт его труп. Ну — что объединяет эти лица?

— Все они такие красотки... — неуверенно ответила Алла.

— Вот именно, красотки... Смотри, как они зазывают, как себя рекламируют. Все на потребу, на показ, на продажу! И этот... твой Култашев... — одна спесь и упоение властью! Я ненавижу пошлость, понимаешь? Ненавижу!

Алла внимательно разглядывала портреты кинозвезд.

— А может, это стремление к идеалу, жажда красоты, мечта о гармонии?

— Тьфу! — он смачно сплюнул. — Да ты сама такая, поэтому и защищаешь! — И пошел вперед.

Номер Аллы был превращен в фотостудию. Скатерть, подвешенная к стене, стала фоном, торшер и настольная лампа — осветительными приборами. Алла, переодетая в вечерний наряд, сидела на стуле посреди комнаты. Олег устанавливал свет и снимал.

— Можно тебе задать один вопрос? — нарушила молчание она. — Вот мне интересно, что ты думаешь о том... как я к тебе отношусь?

— Что я думаю о том, как ты ко мне относишься? — проскандировал он, вникая в смысл ее вопроса. Сделал глубокомысленную физиономию.

— Только честно.

— Я думаю, что я глубоко задел твое самолюбие, ну, когда не стал отвечать на твои письма, — сказал он в ее, несколько ироничной, интонации, — и ты не можешь мне этого простить.

— Мое самолюбие?! — изумленно воскликнула она.

— Ведь если бы я ответил тебе в твоем духе, ты тут же бы охладела ко мне, согласись!

Она даже откинулась назад. Подумала. Оживилась:

— Так ты специально не ответил, чтобы ущемить мое самолюбие? А зачем тебе это?

— Слушай, прости за грубость, но эти бабские разговоры... – Он сделал паузу, а потом сказал очень искренне, почти жалобно: — Пойми, я вообще не знаю, что такое любовь! Ты тут даже ни при чем! Правда! Ну такой я, такой... Уродился.

— Мне кажется, что ты все время что-то играешь... — она, не веря ему, с надеждой смотрела на него. И вдруг спросила: — А ты был у матери желанным ребенком?

— А ты? — оторопело переспросил он.

— Да, меня очень любили.

— Ну, а мне... Мне кричали: "Чтоб ты сдох!". "Слышишь, убью!" — усмехнувшись и без выражения ответил Олег.

Он завозился в фотоаппарате, меняя объектив.

Она молчала. Он поднял голову и увидел ее глаза.

— Да может, она была сто раз права! — воскликнул он. — Нас было пятеро, а тут я еще на свет объявился, лопоухий и дохлый... Ну что уставилась?! — одернул он ее. — Миледи!

И быстро, один за одним, делал снимки...

— Олег, — спросила она, не поднимая глаз, — ты когда-нибудь чувствовал себя виноватым?

— Чувствовал! — отрезал он. — Что родился на этот свет!

— Где все — обидчики... — договорила она.

Он молчал.

— Кроме меня! — умоляюще воскликнула она. — Плевать! Даже если провалим материал — ну и что. Тонуть — так вместе, правда?

— Ладно, на сегодня хватит, — словно не слыша ее, сказал Олег и стал поспешно собирать свою аппаратуру. — Чегой-то я сегодня сильно притомился. Пока? — спросил он уже от двери. — Сама приберешь, ладно?

Алла молча кивнула головой.

Олег подошел к своему номеру и увидел, что дверь полуоткрыта.

Удивленный, он вошел — и тут же попятился назад: он ошибся, это был не его номер.

Огромный чемодан, баулы, портфели и масса дорогих разбросанных вещей мужского гардероба.

На пороге Олег замер. Выглянул в коридор.

Он был пуст.

Олег быстро шагнул назад, к стулу, на котором висел замшевый пиджак, его рука скользнула в карман, в другой, вытащила толстый бумажник. Он раскрыл его, выдернул несколько ассигнаций, сунул бумажник обратно, в куртку, и вышел в коридор.

Там было по-прежнему пусто. Только откуда-то, со стороны администраторской, успокаивающе доносился женский заливистый смех и урезонивающее мужское воркование.

Олег осторожно притворил дверь за своей спиной, шагнул к своему номеру, рядом с этим, трясущимися руками достал ключ и открыл дверь.

Без сил плюхнулся на постель...

Алла, не двигаясь, по-прежнему сидела посреди комнаты. Ее отражение в черном окне напоминало старинный портрет. — Обидели моего мальчика, — вдруг тихо сказала она себе, — обидели моего маленького...

Олег, по колено в воде, брел по берегу озера.

Лицо его было мрачно, взгляд — тяжелый и затравленный. Казалось, он был в плену тяжелых предчувствий.

Кругом стояла непроглядная тьма...

Алла опять не могла заснуть.

Опять в коридоре слышались приближающиеся мужские шаги.

Все ближе, ближе...

Она встала, включила свет, прошла в ванную, выпила таблетку.

Прислушалась: шаги возникли, словно из-за поворота.

Она вышла из ванной и встала у двери: да, кто-то твердо и неторопливо приближался по направлению к ее комнате. Все ближе и ближе. ..

И вдруг слезы отчаяния и страха брызнули из ее глаз — так д о л г о по коридору идти было нельзя.

Она заметалась по комнате, накинула на себя халат, в ужасе толкнула дверь — коридор был пуст — и побежала к номеру Олега.

Быстро застучала... Громче... Ей никто не ответил...

ЧУЖОЕ БРЕМЯ

Солнце поднималось к зениту.

На пустынном берегу, у самой воды, зиял единственный след человеческой ноги, оставленной ребристой подошвой тяжелого ботинка.

Около него возились Олег и Андрей. Ни они, ни Алла, расположившаяся поодаль от них на гостиничном покрывале и колдующая над контрольками фотографий, не замечали, что из-за кустов за Олегом давно наблюдала та самая светлоголовая девушка с винд-серфинга, с которой он познакомился на озере в первый день приезда.

Он, лежа с объективом, прилаживался то так, то эдак.

— Что-то плохо отпечаталось, — пробормотал он.

— И зачем тебе это? — озадаченно спросил его Андрей, заново ставя пустой ботинок и придавливая его к земле со всей силой.

— Этот снимок мы назовем "Начало конца", — стал объяснять ему Олег. — Вот ведь пустят ваш "Химмаш" — и все, прощай зелень лета!

Андрей быстро и осторожно, чтобы не смять отпечатка, поднял ботинок вертикально вверх.

Олег сделал несколько щелчков.

— Все, хорош! — Он откинулся спиной в траву. Андрей отбросил ботинок и растянулся рядом с Олегом. Теперь девушка переводила озадаченный взгляд с одного на другого.

Олег посмотрел на часы и оглянулся, словно кого-то искал. Правой рукой пригнул траву: стала видна Алла. Она, почувствовав его взгляд, отстранилась от блокнота, в котором что-то писала, и какое-то время с нежностью смотрела на него.

— Сегодня суббота? — спросил он с подчеркнутой озабоченностью.

— Суббота, — ответила она. — А что?

Его распластанное тело лежало точно так же, как тело того погибшего мужчины, которого она видела по пути в аэропорт.

— Да если бы еще очистительные системы в полном объеме, — подал голос Андрей. — А то ведь не успеваем к пуску, на скорую руку что-то сварганили...

— Ты бы рассказал что-нибудь необычное, а? — Олег сел, устроился поудобней и поставил на колени открытый фотоаппарат.

Там, на матовом стекле в квадратном окошке жил какой-то отдельной жизнью миниатюрный мир того, что было вокруг и позади него: солнечный лес, поляна, на велосипеде с удочкой проехал человек.

— Карнаухов подписал приказ о временных мерах — иначе пуск на год пришлось бы отложить... — продолжал свое Андрей.

— Душа чуда просит, чуда... — Олег повернул камеру вправо. — Карнаухов — ваш министр?

На матовом стекле видоискателя возникло изображение Аллы. Теперь она сидела, скорбно сжавшись в маленький комочек: обхватив руками колени и положив на них белокурую голову — словно под спудом тяжелых мыслей.

— Сможешь полюбоваться на него в четверг, — сказал Андрей. — По ящику передача: "Индустрия защиты".

Олег развернул камеру влево и вдруг, в ее квадратном окошке, среди кустов, позади Андрея, увидел юный тревожный профиль, тоненькие пальчики пригибали ветку орешника, готовые в любую минуту опустить ее.

Олег толкнул Андрея и пододвинул фотоаппарат к нему.

Сразу затаившись, они какое-то время наблюдали за девушкой.

— А чего это вы там прячетесь? — вдруг громко воскликнул Андрей.

Та испуганно выпустила ветку, скрываясь за куст, но тут же вышла.

— Правду, одну только правду, ничего, кроме правды! — Олег поднял ладонь, словно клялся и требовал клятвы. — Кто из нас двоих назначил вам здесь свидание?

Андрей весело хмыкнул на неожиданный выпад Олега, но противиться не стал — наоборот, развернулся к девушке так, чтобы она лучше видела его.

Девушка, смущенно улыбаясь, переводила взгляд с одного молодого человека на другого.

— По-моему, он, — поколебавшись, указала она на Андрея.

— Ну, давайте знакомиться! — резко вскочил тот на ноги.

Алла подняла голову и издали удивленно смотрела в их сторону.

— У кого свидание, а у кого работа... — пробормотал Олег Андрею и, собрав одежду и камеру, направился в сторону Аллы. — Пока!

— Пока! — с готовностью махнул ему на прощанье Андрей.

Алла встала навстречу Олегу:

— Снял? — спросила она. — Все нормально? Как задумал?

— Я как Феллини, снимаю в соавторстве с Богом! — Олег оглянулся.

Андрей и девушка стояли рядом, держа руки в рукопожатии, и чему-то безудержно смеялись...

— Не, Карнаухов усидит в кресле! — выруливая машину на шоссе, говорил Круглов Олегу. — Здоров старик! Лично я его уважаю. За артицизм. В прошлый приезд показали ему распределительные щиты, какие мы получаем. Красиво ругался! "Это же экономическое хулиганство! Пам-парам-пам!" Простите, Алла, он выразился, конечно, более музыкально...

Алла сидела рядом с ним, Олег — один, позади, подавленный.

— А эти щиты все в прежнем виде к вам приходят? — усмехнулся он.

— С вами скучно, Олег, вы все заранее знаете! — ответил Круглов.

— Ой, товарищи мужчины, как вы кайфуете от всего этого, — не выдержала Алла. — Не надоело?

— Надо же оставлять себе в жизни маленькие удовольствия! — живо откликнулся Круглов. — Когда нет больших... — И он выразительно посмотрел на Аллу.

Она неопределенно улыбнулась и невольно посмотрела в смотровое зеркальце: как на последнюю фразу отреагировал Олег.

И встретилась с его презрительным взглядом.

— А сейчас вы увидите одно представление, которое вам доставит несколько приятных минут, — заговорил Круглов голосом эстрадного конферансье, — называется оно "Маршрут для министра". Как вы понимаете, приезжающий начальник такого калибра должен быть обеспечен экскурсией соответствующего ранга...

Алла в зеркальце печально кивнула Олегу, мол, ну что ты, не обращай внимания.

Олег в ответ нехорошо усмехнулся и вышел из ее поля зрения.

— Оно готовится со всею возможной тщательностью, — продолжал свое Круглов. — Только учтите, что всю информацию я сообщаю конфиденциально. Надеюсь на вашу порядочность.

— Могила! Да, Олег? — она пыталась поймать его взгляд, но не могла.

Вопреки ожиданию, "представление" оказалось довольно скучным.

Человек 30-40 гурьбой ходили по стройке, уточняя, где провести министра, что ему показать, где срочно зарыть яму или покрасить стену, где развесить дополнительные щиты наглядной агитации или провести освещение...

Алла и Олег брели за всеми, утомленные бессмысленным хождением. Наконец Олег, без энтузиазма несколько раз щелкнув, не выдержал и, улучив момент, прошептал Круглову:

— Хорошего понемножку, мы пойдем! — и двинулся первым. Круглов задержал Аллу и что-то ей быстро шепнул на ухо. Олег боковым зрением видел, как Алла в ответ недовольно, но утвердительно кивнула головой...

Потом они сидели на бетонной плите, рядом с дорогой, и отдыхали.

На коленях у каждого была своя "игрушка": из диктофона Аллы неслась попса, а белый экран камеры Олега отражал пейзаж позади него.

Но пока он туда не смотрел, он наблюдал, как группа во главе с директором, двигаясь далее по маршруту, поднималась по лесам на верхнюю отметку.

— Публичный дом! — процедил он сквозь зубы. — При свете дня перед глазами тысяч людей спокойное обсуждение, как лучше втереть начальству очки!

— А, не то, так это! — отмахнулась Алла. — То война, то засуха, то рабство, то падение нравов. Да измени все внешнее, все равно будет сосать где-то там... — Она приложила руки к груди. — Вечный страх чего-то...

"Маршрут для министра" вывел подготовительную группу на крышу блока, директор говорил что-то, широким жестом показывая вокруг.

Солдаты стройбата, заливавшие расплавленной смолой один из участков крыши, отвлеклись и наблюдали за начальством...

— Я даже фильмы про войну, про мафии или катастрофы не могу смотреть, — продолжала Алла. — Ты вот говоришь, они готовят людей переносить страдания, а меня они еще больше запугивают...

Кто-то из начальства влез в неостывшую смолу и палкой пытался очистить туфли. Остальные разбрелись по крыше, обозревая стройку со всех сторон. Солдаты стояли и курили, ожидая, когда закончится эта бодяга.

— Фильмами и книгами таких, как ты, — не прошибешь! — проговорил Олег. — Вас надо реально — дубиной по голове!

— Тебе только ее и не хватает... — прошептала Алла и замолчала.

Олег резко развернул камеру влево — перед ним появилось изображение Аллы: подавленная его непониманием, она смотрела перед собой тоскливым, безысходным взглядом.

Он повертел объектив: изображение тотчас деформировалось в безобразное: сплющенная голова, толстые, огромные губы.

— О страшном ведь мало рассказывать, — тихо заговорило голосом Аллы существо на матовом стекле, — надо учить ПРИНИМАТЬ его. — Она заглянула ему в глаза. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

— А ты сама понимаешь? — возмутился он. Перевел камеру и стал рассматривать "живые картинки" в открытом видеоискателе.

Вот старуха, собирающая бутылки в кустах за шоссе, нашла склянку из-под тройного одеколона и нюхала ее...

— "ПРИНЯТЬ" — это значит обратить себе на БЛАГО, — Алла торжественно посмотрела на него. — Я недавно поняла.

— Ага! Хотел бы я посмотреть, как тебя разобьет паралич, а ты будешь лежать и вопить: "Ах, какое счастье!"... "Ах, какое благо!"

— Благо — для души, для ее роста! – упрямо твердила Алла и, смеясь, добавила: — Другого-то ничего не остается, как душой расти!

— А зачем ей расти, душе-то? Душевная ты женщина! Все вырасти мечтает!

— А это главное, ради чего мы живем: стать лучше. Потому что только это — вечное. Ведь в любую минуту все может исчезнуть с лица Земли, все! Даже рукописи Пушкина, которые "не сгорают", даже "нетленные" полотна Леонардо да Винчи...

Всего лишь на одно мгновенье задержалось на матовом стекле изображение молодой женщины, со смехом надевающей на головку крошечному толстому мальчику венок из полевых цветов...

— Но та колоссальная ДУХОВНАЯ ЭНЕРГИЯ, которая родила эти шедевры, не может исчезнуть. Никуда и никогда. Да и при чем тут шедевры? — продолжала Алла, как бы размышляя вслух. — Просто: улыбнуться чужому ребенку, или там подать милостыню нищему, не осудить непонятное... Наверняка, каждому дается препятствие по силам, преодолев которое, он может стать лучше... Так что, кому — паралич, кому — жена-психичка, а кому — нос крючком.

— Интересно, а тебе что дано? Ничего пока? — Он опять навел аппарат на нее. — То-то ты нарываешься! — и щелкнул затвором.

— У тебя камера, как убойный инструмент. Не снимает, а стреляет!

— Отстреливается!

— От чего?.. Или на тебя наваливается что-то такое громадное, опасное, несусветно страшное, чего нет ни у кого?! — И тут же испугавшись возможной ссоры, Алла шутливо добавила: — Вот подожди, я раскрою ТАЙНУ твоей личности!

— Не сомневаюсь! — усмехнулся он. — Ты же у нас ОБХСС!

— О! Лягушка! — она пальцем показала на дорогу. — Кадр для твоей фотософии: лягушка с выпученными глазами на асфальте, а за ней стройка века, а?

Он принял ее вызов — и без тени смущения побежал вниз...

Алла, морщась и слабо ойкая, прутиком старалась направить лягушку в удобное для Олега направление, а он, рывками передвигаясь с места на место, ловил этот "кадр", где лягушка пялилась бы на стройку.

— Убери ногу! — крикнул он Алле.

Прыг — и лягушка нырнула в канаву с водой.

Алла обескуражено развела руками... Оглянувшись и увидев что-то у опушки, бросилась к ней бегом.

— Олег, гениально! — закричала она издали и нетерпеливо замахала рукой.

На опушке, весь заросший молодой зеленью, стоял покореженный и ржавый автобус без стекол и колес.

— Вот эта да! — Олег медленно подходил к "находке". — Вот это мне по душе... Не подходи! — заорал он на Аллу. — Траву потопчешь! — И стал расставлять штатив.

— Это что у тебя будет? — Алла подбежала к нему и заглянула в объектив, оценивая будущий снимок. — Пролог к твоей притче?

— Он самый! "Десять лет, как на Земле не осталось ни одного человека"...

Алла пристально смотрела на него, словно замышляя что-то.

— А там еще... там... кошка дохлая... — Она согнулась пополам, обхватив руками живот, и захохотала. — По-моему, это то, что тебе больше всего надо. Ой, не могу! Ха-ха-ха!

Олег какое-то время смотрел на нее в замешательстве, а потом сказал, как ни в чем не бывало:

— Ты подумай, врубилась в мой мир! Сейчас мы ее на шоссе — и на фоне стройки — оскалом к небу!

Алла, не в силах ни слова сказать, ослабевшими от смеха руками обвила его шею.

— Нет, пусти меня, где она, роднуля? — протестовал Олег. Она не отпускала, все крепче обнимая его, наконец перестала смеяться... и вдруг — разрыдалась.

— Да чего ты? — испугался Олег. — Ну хочешь, я сниму для тебя что-нибудь розовенькое? Если перестанешь реветь?

Она подняла к нему просветлевшее лицо и воскликнула:

— У меня тут целый список возможных фотографий! — и достала блокнот.

Олег сделал вид, что теряет сознание...

Причудливый силуэт строящегося завода, окруженного сетью кранов, на фоне алого закатного неба казался таинственным сказочным дворцом.

Фигура монтажника в сумерках на фоне уже фиолетового неба, в тяжелой робе, со страховочным поясом и со скрещенными над головой руками — сигнал крановщице — казалась средневековым рыцарем, приветствующим кого-то с крепостной стены.

А плывущая над пропастью в стеклянном стакане далекая крановщица наводила на мысль о заточенной в башне царевне...

... При свете прожекторов сварочные полуавтоматы соединяли между собой железные прутья армоблоков. Работа шла на высоте.

Четкими отработанными движениями сварщики закрепили полуавтоматы на новом стыке. Зашипела дуга сварки, разбрызгивая по сторонам искры, озаряя лица ребят мерцающим светом.

Олег делал снимок за снимком.

Алла стояла у стены подальше от края, и вся ее женственность, хрупкость и растерянность среди этой ночи, этой окружающей ее стальной арматуры, ни на что непохожей, кроме как на саму арматуру, казались теперь вопиющими.

Один из сварщиков взглянул в ее сторону и нахмурился.

Она отодвинулась от его взгляда к краю высоты, и вдруг, что-то вспомнив, медленно повернулась к оградительной решетке и с ужасом посмотрела вниз, точно примериваясь к чему-то...

Из-под ее ног выкатился камешек и беззвучно канул в черную ПРОПАСТЬ...

Слепящее солнце било в окно...

Алла стояла в своем номере. Олег, стремительный, неузнаваемый, нежный и благодарный, осыпал поцелуями ее лицо...

— Ты не торопись, — сказала она в паузе. — Или опять куда-то побежишь?

— Нет, нет! Я не тороплюсь! — с чувством проговорил он, по-прежнему быстро целуя ее. — Соскучился...

— Я тоже... Мы даже ни разу нормально не поговорили...

— Мы уже наговорили с три короба...

Она, смеясь, отстранилась от него:

— Почему ты все время меня перебиваешь? Ты совсем не умеешь разговаривать. Надо выслушать человека, отсчитать про себя: раз, два, три — и уже тогда...

— Раз, два, три... — целовал он ее.

— ... после паузы...

— ... четыре, пять...

— ... говорить!

— ... вышел зайчик погулять! Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет...

— Я ведь серьезно! — чуть не плача, простонала она.

— Я тоже! Ой-ой, ой-ей-ей, умирает зайчик мой! — Он отстранил ее от себя. — Слушай, это же первая великая мелодрама на тему окружающей среды! Черт, чуть не забыл!

Он взглянул на часы, подбежал к телевизору и включил его:

— Сейчас мы кое-что увидим... ее продолжение...

— Я так и знала! — горестно воскликнула Алла, с ужасом глядя на его спину перед телевизором. — Я уже могу тебя программировать!

— Это будет финальный кадр моей притчи — убойный! — и Олег пулей выскочил из номера. — Наотмашь! — донеслось из коридора.

Алла секунду смотрела на открытую дверь, потом повернулась к контролькам, разложенным в особом порядке, шестью вертикальными рядами на ее постели.

Олег влетел и стал устанавливать камеру на штативе напротив телевизора. Там уже мелькнули титры: "Индустрия защиты".

Он выскочил снова и вернулся с кувшином, в котором торчала ветка липы, еще зеленая, но уже наполовину залитая какой-то черной, застывшей сосульками, смолой.

Хотел поставить ее на подоконник, но он был завален бумагами, газетами, около выпотрошенной сумки валялись косметика и деньги.

— Убери! — приказал он Алле.

Она бросилась к подоконнику и стала торопливо перекладывать все на стол.

— Все бросаешь, где попало, а между прочим, тут ходят всякие... — Сюда! — указал он. — Вот так... — Уточняя композицию, Олег отошел к камере. — "Единство слова и дела"... — предвкушая, бормотал он. Опять уставился в экран.

— Я сегодня весь день работала! — сказала Алла ему торжественно. — Смотри! — она указала на контрольки. Олег оглянулся.

— Очерк, то бишь, твою притчу, назовем "Черное и розовое", — объяснила она. — Слева — "черное", справа — "розовое", а текст в середине. Три разворота. Вот они... Никто не знает: жизнь — какая она на самом деле? Истина ведь не в балансе, чего больше, чего меньше, и не между, а в стыке. Как дуга сварки!

— В единстве противоположностей, правильно! — одобрил Олег, усмехнувшись. — А противоположности — это мы с тобой. — Он чмокнул ее в щеку: — Гениально! — и снова покосился на экран. — Куда он там запропастился? Его снимок будет здесь. — Он ткнул пальцем в одну из колонок.

— Ведь здорово получилось?! — сияла Алла. — Правда, Олег? Будет нам, что вспомнить! Потом...

Олег неожиданно изменился в лице и, чтобы не выдать себя, круто повернулся к телевизору:

— Странно, хотел щелкнуть: министр говорит об охране окружающей среды, а на окне следы его деятельности, — пробормотал он. — Время прошло — может, перенесли? — Он взглянул на программу в газете. — Или и этого сняли, чтоб им всем пусто было!

— Ты же должен радоваться! — Она подошла к нему и обняла его.

Он, не отрываясь, смотрел в телевизор.

— Для сельских тружеников Узбекистана наступила ответственная пора... — говорил диктор.

— Ну что с тобой? Что?.. — Она нежно целовала его висок, щеку, шею. — Помнишь, ты мне рассказал о магической сверхреальности в фотографии? Я потом долго думала и поняла еще одно. Почему многое, имеющее скандальную славу, вдруг забывается, и наоборот, то, что было непонятно и неинтересно современникам — живет...

— Почему? — он не сводил глаз с экрана телевизора.

— Потому что любая вещь обладает и тайнописью. Даже для творца. И только когда проходит время и смывает злободневное, остается суть. Состояние его души. Если, когда он создавал, в его душе было желание самоутвердиться или отомстить — труд превращается в прах, а если — мольба, упование, боль, то это навсегда...

— "Душа", "душа"! — вспыхнул он. — Женщин к проповедям не допускают ни в одной церкви, ты это знаешь?.. Потому что есть простой вопрос... — И, продолжая глядеть на экран телевизора, а руками автоматически гладить ее плечи, спросил:— Когда ты изменяешь мужу, у тебя какое состояние души? Для вечности.

— Плохое, — тихо ответила Алла. Лицо у нее побледнело. — Олег, я давно хочу тебе сказать — ты не даешь...

— Да знаю я, что ты хочешь сказать! — перебил он ее. — Что я бездарность! Да?!

Она, парализованная его яростью, молчала. Он быстро собрал свою аппаратуру и пошел к двери.

— Не уходи! — вырвалось отчаянное у Аллы. Она бросилась к нему и обняла его. — Я ведь все равно не понимаю, почему ты так со мной!

Он как бы нехотя остановился, свободной рукой скользнул по ее плечу и с силой сдавил ей шею...

— ... Я только чувствую, что тебе приятно делать мне больно...

Не слушая ее, откинул ей голову и поцеловал в губы...

Они сидели в том же кафе, где Алла была уже однажды с Кругловым.

— Значит так, не пьем, не курим, мясо не едим, — итожил Олег, глядя, как Алла перекладывает ему на тарелку со своей котлету по-киевски, оставив себе только гарнир. — Это не к добру.

— Не к добру, — согласилась она, — к старости.

Подошел официант, поставил кофе, положил счет. Алла поспешно открыла сумочку.

— Не суетись, — властно сказал Олег, достал свой бумажник и вытащил двадцатипятирублевую бумажку, сложенную пополам.

Официант отсчитал сдачу, взял деньги Олега, развернул и аккуратно приложил к своей пачке.

И Алла совершенно отчетливо увидела склейку скотчем по краю купюры...

Поставив ногу на унитаз и держа сумку на колене, она дрожащими руками пересчитывала деньги. Все путалось в голове. Тогда она веером раздвинула ассигнации, но той, которую она заклеивала скотчем, среди них не было...

Она бессильно откинула голову к стене...

Перед глазами были плиты оббитого кафеля, полы в грязной жиже, унитаз с не прекращающим журчать бачком... И это была ее жизнь?…

Он ждал ее у выхода из кафе.

— Твои любимые, супердефицит, французистые! — протянул он ей пучок незабудок. — Ты что такая? Тебе плохо?

— Где ты их взял? — слабым голосом спросила Алла.

— Здесь, у помойки, — он кивнул на задворки кафе, — бесплатно растут. — Глаза у Олега были нежные и озабоченные. — Может, лекарство какое нужно?

Они медленно пошли по аллее… Она прислонилась плечом к его плечу.

— Пустяки... — поднесла цветы к его глазам. — Лучше посмотри, какое это чудо... крошечные грозди... звездочка в середине... черные лучи от нее... совершенная линия лепестков...

— Ты смотри, — удивленно покачал головой Олег и крепче обнял ее.

Алла готовилась ко сну.

По телевизору показывали новости. На экране солдаты волокли обоженные трупы.

Она подошла к телевизору и переключила программу.

Зазвучала сладкая мелодия из "Шербурских зонтиков". Белокурая Катрин Денев, вся в голубом на розовом фоне, беззащитно лепетала о чем-то жалобном и щемящем... Шла "Кинопанорама".

Алла застыла, глядя на экран.

Перед экраном, в кувшине, торчала ветка липы — та самая — еще зеленая, наполовину залитая какой-то черной, застывшей сосульками смолой. Отстраняя ветку, заслонившую экран. Алла рукой задела сосульку: пальцы все стали в черных масляных пятнах.

Неестественно держа на весу испачканную руку, она продолжала заворожено смотреть в телевизор...

ПРОВОКАЦИЯ

Междугородный переговорный пункт звучал полифонией из человеческих голосов:

— Алло, мама... доверенности не получила... нет!.. Не знаю…

— В общем, с квартирами туго... пять лет, минимум...

— Амблиопия называется... Глаз практически не видит... Одни говорят — излечимо, другие — нет...

— Желтые Пески по-прежнему не отвечают, будете ждать?

— Билеты взял, записывай!

— Плохо слышно! — кричала Алла в трубку. — Грустный голос? Да ничего не грустный, устала немного, здесь такая суматоха — через пять дней пуск. И деньги кончились! Как Тимур?.. Скажи, купила ему футболки, очень симпатичные... Не грустный... Хороший материал вышел, только не знаю, пройдет ли? Со скрипом... Что?.. Не слышу!.. А! — она обрадовалась. — Ага, вышли. Телеграфом, я сегодня же и получу... Рублей сто. Только не занимай у мамы, займи у себя на работе... Ну ладно, пока. Спасибо тебе большое... Тимура поцелуй за меня... — Алла повесила трубку и в смятении застыла у аппарата...

Марта, та самая девушка с озера, мистическим образом напоминала Аллу, не столько светлыми волосами, сколько своим душевным строем: за ее внешней тишиной и кокетливой робостью угадывались веселый тщеславный вызов и какое-то обреченное желание быть неутоляемой…

Олег, бросая на нее короткие, многозначительные взгляды, быстро кадрировал резаком фотографии и перекидывал их Андрею.

— Давайте подпишем: "А мне до лампочки!" — И Марта протянула Олегу фотографию, которую она рассматривала.

На снимке была изображена группа, обсуждающая "маршрут для министра". Один из мужчин стоял в стороне спиной ко всем и, задрав голову, смотрел на фонарь с довольно кислым выражением лица.

— Угу, — сдержанно похвалил Олег.

— Здорово! — засмеялся Андрей. Придвинул к себе большой фотоальбом в бархатном переплете мышиного цвета, раскрыл его и стал вкладывать в него готовые фотографии. — Подарок нашему начальству от благодарных журналистов, — сказал он.

— Подарочек! — поправил его Олег.

— Олег мечтал о двух альбомах, — пояснил Андрей Марте, — в шелковом, РОЗОВОМ — фотографии "сладкой жизни ", а в ЧЕРНОМ, дерматиновом — "свинцовые мерзости"...

— Ничего, СЕРЫЙ один — символичнее, — усмехнулся Олег.

— Ага, одна сплошная серая жизнь! — радостно воскликнула Марта. — Чур, я клею! — Она забрала альбом у Андрея. – А ты делай подписи.

Кадрируя снимки, Олег искоса наблюдал, как они, тихо и нежно воркуя, работали.

— Олег, посмотри, так годится? — спросил Андрей, поднимая альбом.

— Я вам доверяю, — отмахнулся тот. — Как слепите, так и слепите.

Он бросил готовые снимки на середину стола, надел куртку, но в дверях остановился.

— Жаль мне только вас, дорогие мои! — вдруг с пафосом сказал он. — Много скорби будете терпеть по плоти вашей... Адью!

Он было исчез, но через несколько секунд возник снова.

— Вы меня трижды спутали, Марта, трижды! — он с преувеличенным гневом поднял три оттопыренных пальца. — Первый раз, спросив меня, когда я купался, я ли это? Второй раз, когда Андрей бесстыдно занял мое место рядом с вами, — он последовательно загибал пальцы. — И третий раз сегодня, когда вы протянули руку для знакомства — вы не узнали меня и не подумали, он ли это? Но я, как видите – я! И моя истяжная мечта — понимаете ли вы это слово, сударыня? — истяжная! — открыться кому-то до самого дна, до последней своей темной и смехотворной мыслишки, зная, что не будешь отринут, освистан, оплеван... И вот эта истяжная мечта так и осталась мечтой... Понимаете ли вы меру своих злодеяний?

И он исчез, оставив молодых людей в полном недоумении...

Алла вышла на крыльцо почты. И чуть было не наткнулась на Олега.

Он медленно брел, бросая по сторонам рассеянные, невидящие взгляды.

Обрадованная такой неожиданностью, она пошла за ним...

Он шел, переваливаясь с ноги на ногу и покачивая головой из стороны в сторону, независимо и разболтанно, словно неся в себе ощущение собственной значительности.

Алла напряглась, сосредоточилась и пошла за ним, копируя его походку. Сначала неуверенно и непохоже, потом все точнее и смелее, пока ее движения не стали, как его собственные.

И в этот же миг, когда она как будто стала им, какая-то сильная душевная сдавленность овладела ею настолько, что она остановилась и даже схватилась за горло, точно задыхалась от удушья.

Олег уже стоял около витрины с газетами, мельком осмотрел ее, повернулся и пошел дальше...

Перед ним возникла Алла.

— Я тебя выследила! — радостно объявила она, беря его под руку.

Олег передернулся:

— Забыл — я же у тебя под колпаком! — бросил он неприветливо.

Алла споткнулась, точно — о его слово, вернее, интонацию.

— Каблук! — ахнула она и подняла ногу. — Сломался! Как банально!

В обувной мастерской было тихо и пусто, иногда только хлопала входная дверь и к стойке проходили клиенты.

Алла была в одной туфле, Олег сидел рядом, в кресле, в укромном уголке, у окна.

Она в упор смотрела на него, внимательно рассматривая его потупленный, сумрачный профиль.

— Хочешь, я скажу тебе страшную тайну? — спросила она шепотом.

— Страшную — не хочу.

— Ну не страшную, роковую... Ты — как две капли воды — мой муж!

Он помолчал, обдумывая.

— Тогда — какой же смысл? — насмешливо и с выражением спросил он.

— Но раньше-то мне так не казалось! — засмеялась она. — Ты блондин, он — брюнет; ты — псих ненормальный, он — флегматик; ты — молодой, а он — старый. Но какая-то самая глубокая и самая важная суть у вас одна.

— Тайна личности? — спросил Олег, и по его голосу Алла почувствовала, что он начинает раздражаться.

— Не знаю. Знаю только одно, что ЭТО в нем меня отталкивает, в тебе я ЭТО готова принять... Ну, Олег! — затормошила она его. — Ну, что такого я сказала? Опять ты закрываешься в свою скорлупу!

— Да нет, говори, говори...

— Да ничего я уже не хочу говорить, — сморщилась она, но продолжала быстро и без выражения: — Просто пришла в голову нелепая мысль, что ты меня вернешь к мужу, и в этом роковая тайна нашей встречи... Ну, что ты?!

— Может, вам и набойки поставить? — крикнул ей мастер.

— Ставьте! — махнула она рукой. И наклонившись к Олегу, зашептала ему на ухо: — Да не хочу я этого! Я только тебя люблю!

Олег неожиданно наклонился, снял с ее ноги другую туфлю и понес мастеру.

Она грустным и усталым взглядом наблюдала за ним, как он возвращался к креслу.

— Вон ОНО... — прошептала она, кивнув на него, — приближается... надвигается...

— Что — ОНО? — мрачно спросил он, плюхаясь в кресло.

— Ну это, непонятное...

— Слушай, а ты не можешь сказать себе однажды простое и человечное: я люблю спать с мужчинами? Мне это нравится, причем, с разными, — он говорил это нарочито тускло, не глядя на нее. — Чтобы без этих химер — они дико утомляют, ты же видишь…

Она сидела, неподвижно опустив голову и только по напряженной спине можно было понять ее состояние. Ее голые ступни напряглись тоже.

— Короче, Ал,— продолжал он тем же тоном, — я, наверное, женюсь… На одной девушке, с которой здесь познакомился. Надоело!

— Женишься? — Она медленно подняла голову. — Когда?

— ...Сегодня! — После паузы ответил он и посмотрел на часы. — А если не успеем, то завтра. В смысле — подадим заявление.

— Где же это вы...? Познакомились?

— На озере... В первый же день... Ты знаешь, я человек решительный… — он подумал и небрежно добавил: — Ей всего восемнадцать. Да я вас познакомлю. Она — чудо.

Алла продолжала молчать, невидящими глазами глядя перед собой. Постепенно неподвижные глаза ее становились видящими.

На противоположной стене стоял стеллаж с уже отремонтированной обувью: пестрая груда крошечных детских туфелек, рядом огромные стариковские башмаки с квадратными загнутыми носками... Золотые босоножки модницы... Черные, начищенные туфли канцелярского работника. Потом изящные светлые шпильки и разухабистые мужские ботинки: один ботинок лежал, придавливая тяжелой пяткой узенький носок шпильки... Какие-то замысловатые ортопедические сапоги...

Она вдруг усмехнулась:

— Тебе приятно делать мне больно…

— А тебе приятно боль эту ощущать. У нас такая с тобой психологическая сцепка, ты что, не поняла?… Знаешь, как у собачек бывает... Любовники до гроба — тоска какая!

— Никакой девушки нет, ты ее придумал… – медленно проговорила она.

— Иногда мне так и самому кажется. Такое романтическое знакомство! В темноте, у озера, представляешь? Мы сначала исповедались друг другу, узнали друг друга телесным образом, а потом только увидели лица. И даже не разочаровались. Она — сама… чистота… И глубина! И само понимание, вот! Я вас сегодня познакомлю, хочешь?

— Ты ее придумал только что, чтобы мучить меня… — все так же задумчиво произнесла она.

Они оба смотрели на работу мастера. Это зрелище успокаивало как море или огонь...

— Я недавно по страшному блату видел такой фильмец, “Супружеская жизнь”, Бергмана, Ингрема – шедевр! Пошлятина страшная! Там в конце бывшие муж и жена, престарелые, много лет в разводе, трахаются по случаю в каком-то заброшенном доме и умиляются, как они, оказывается, любят друг друга всю жизнь.

— Ты сказал, ей восемнадцать? Выбирал по принципу: какая бы ни была, лишь бы мне в дочери годилась?

Казалось, она не слушала его. Но и он как будто бы не слушал ее.

— А по мне, уж лучше трахаться без всякого умиления…

— Всего через год ты с ужасом обнаружишь, что она похожа на чучело... или крокодила! Так всегда бывает и у всех... — Она старалась говорить спокойно, издали могло бы показаться, что они просто ведут светскую беседу. — А уж давить она будет на тебя, как и все жены, тяжелее могильной плиты, вот уж будешь под колпаком! Особенно когда из нее начнет выползать всё это…

— Ладно, пусть будет так. Пусть будем говорить — каждый себе…

Лицо у нее побледнело, глаза лихорадочно блестели. И она всё продолжала бубнить.

— …зависть, скупость, похоть, злобность… предательство, ханжество, шкурничество... Женщины, на самом деле, очень жестоки, ты знаешь?…

— Ты – исключение? — внезапно как бы очнулся он.

— Я – да!… — она горько рассмеялась — на свои слова. Поймала его взгляд: — Господи, к чему это я? – Губы у нее дрожали.

— Забирайте! — мастер поставил туфли на стойку. Она сидела, ничего не слыша.

Олег взял туфли, расплатился, подошел к ней и, присев, стал надевать ей их на ноги.

— Олег, — наклонилась она к нему, — ну, скажи, что ты все придумал, это розыгрыш, глупый розыгрыш, ну, не глупый, я его заслужила, опять не то сказала, я знаю, я ужаснее всех, ну, скажи, что нет никакой девочки... — умоляла она его, гладя по щеке.

На них, подняв очки на лоб, с умилением смотрел мастер.

— Пойдем! — Олег помог ей подняться и взял под руку.

Они вышли на улицу и двинулись к многолюдной площади.

— Ну, Алка, ты даешь... — вздохнул он весело. — Это несправедливо, в конце концов. У тебя же есть муж, сын. Я тоже хочу — жену, ребенка. В конце концов, я тоже человек.

— Человек? — выпустив его руку, вяло проговорила она. — Использовать "светлый" образ своей возлюбленной в качестве орудия пыток... Да кто ты после этого? — Она вдруг с ужасом посмотрела на него. — Может, ты душевнобольной, маньяк какой-то...

Парочка прохожих, муж и жена, удивленно оглянулись на них.

— ... или преступник, а?! Муж, наверное, прав был... Я на краю пропасти...

Он громко и развязно захохотал.

— А как же, Раскольников? Убил двух баб — и ничего. Сонечка его любила…

— Олег! — схватила его за руку Алла. — А тебе не кажется, что мы разыгрываем какой-то спектакль?! Давай, выйдем из этой дурацкой игры!

— Давай, — легко согласился он.

— Ну, давай, а? — она подняла к нему обрадованные глаза.

— Давай-давай, — невозмутимо продолжал он.

— Нет, ну правда, давай! — бессильно, по инерции, прошептала она.

— Да я согласен, давай! — издевательски сказал он и приостановил ее у телефонных будок. Оглянулся. — Подожди. Куплю газету.

Он подошел к очереди в киоск. Постоял, потом посмотрел в сторону Аллы.

Она по-прежнему стояла у телефонной будки.

Олег, пятясь, медленно пошел в противоположную от нее сторону.

Она головы не поднимала и его не видела.

Когда она скрылась из его поля зрения, он повернулся и, подняв воротник куртки, быстро и целеустремленно пошел обратно в сторону фотолаборатории...

... В ушах у Аллы звенело.

Снующие перед глазами люди стали деформироваться, напоминая снимки Олега.

Она помотала головой, чтобы прийти в себя. Оглянулась...

Подошла к очереди в газетный ларек. Прошла вдоль нее... Какое-то время постояла среди площади, на виду у всех и оглядываясь вокруг, словно призывая его увидеть себя. А потом медленно пошла прочь.

Марта и Андрей, смущенно хихикая, молча глядели на Олега. Он стоял, прислонившись к двери фотолаборатории.

— Решил проверить, чем мы занимаемся? — спросил у него Андрей. — Чисты, как невылупившиеся горошины...

— Альбом готов! — доложила Марта. — Давайте чай пить! — И она включила электрический чайник. — С пирожками! Сама пекла! — хвастливо пояснила она. И явно чувствовалось, что она уже другим взглядом, более благосклонным, смотрит на Олега.

Он продолжал молча и угрюмо рассматривать их.

— Ну если все так глупо вышло, я украл чужое свидание! — продолжал Андрей добродушно. — Давай объявим конкурс на общих основаниях. Пусть она сама выбирает! Сейчас демократия.

— Да вы что, с ума сошли?! — возмутилась Марта. — Я уйду!

— Я пришел сфотографировать вас, — наконец подал голос Олег. — На память. — Он вскинул камеру.

— Ура! — рассмеялась Марта и закинула руку на шею Андрею. — Давай!

Олег начал щелкать объективом. Быстро и мстительно. Словно и вправду расстреливал их.

Андрей и Марта, дурачась, изображали между собой пантомиму на тему "незадачливый влюбленный", где Андрей пламенно воздевал руки к Марте, или хватался за голову, или безутешно "рыдал", а она или гордо отворачивалась, или надменно задирала нос, или презрительно смеялась.

— Вот вам! Придумали! Конкурс! — успевала она проговаривать, меняя позы.

— Женщинам демократия не нужна! Они млеют от диктаторов! – провозглашал Андрей по ходу игры. – А Россия, кстати, — женского рода!

— И вообще... Я — ПЛОХАЯ! – объявила вдруг Марта. — Я всегда и всех осуждаю: у этой фигура, как у каракатицы, этот в трамвае за меня никогда не заплатит, этот — дурак... — Мужчины невольно переглянулись: не про нас? — ... Бабушка мне только и талдычит: "Не суди!" Значит, и не судима будешь...

Олег переводил кадр за кадром и, не отрываясь, смотрел на ее лицо: возбужденное, радостное, доверчиво-открытое...

Комната Аллы была освещена торшером.

Она лежала в постели, подняв босые ноги на спинку тахты.

— Не верю, — шептала она тихо. — НЕ ВЕРЮ...

В коридоре совершенно реально раздались мужские торопливые шаги.

Она в исступленной надежде вскочила и распахнула дверь.

И увидела Круглова.

— Пароль: "Бог есть любовь"! — просиял он, обнял ее за плечи и, не дав ей опомниться, ввел ее в номер. Закрыл за собой дверь. — Ответ: "Я тебя ждала всю жизнь".

Алла стояла как вкопанная.

Как и в первый свой визит, видимо, от волнения он действовал, словно выполняя заданную себе программу: быстро снял пиджак, бросил его на кресло, скинул кроссовки и рухнул на тахту.

— Иди сюда! — позвал он Аллу.

— Круглов! Вы с ума сошли! — воскликнула она, схватила его кроссовки и, прижав их к груди, попятилась к двери. — Немедленно, немедленно уходите!

— Это невозможно! — невозмутимо сказал он. — Мафия нас выследила. У нас всего два часа...

— Круглов! — прошипела она. — Немедленно выйдите! — Она распахнула дверь и выскочила в коридор.

— Алла, — выбежал за ней Круглов. — Я вам доверился...

Она добежала до номера Олега и прислонилась спиной к двери.

— Сейчас он придет... и даст вам в морду! — Она постучала пяткой в дверь.

— При чем тут он?!

Алла смотрела на Круглова измученными несчастными глазами.

Он засунул руки в карманы. Сейчас, без пиджака, в фирменной, полурасстегнутой рубашке и с беспорядочно спутанными волосами, он был неожиданно красив.

— Он же сам мне сказал, что вы "независимы" друг от друга!

— Как — "независимы"? — не поняла Алла, но внутренне вся похолодела. — Конечно, независимы. А что он должен сказать?

— Он прекрасно понял, что я имел в виду! — хмыкнул Круглов. Взял из ее рук кроссовки. — Как вы их, однако, сердечно прижимаете... Меня бы так. — Стряхнул пыль на ее груди, наклонился и стал обуваться.

И вдруг — он увидел перед собой ее босые, такие беззащитные и маленькие рядом с его огромными ботинками, ноги.

Он медленно завязал шнурки, словно обдумывая что-то, потом одним рывком подхватил ее на руки и широким шагом пошел в сторону открытой двери ее комнаты.

— "Бог есть любовь", — бормотал он на ходу...

Олег подходил к гостинице, когда из нее, в освещенный круг подъезда вышел Круглов.

Тут же распахнулось окно на третьем этаже, в нем показалась Алла в ночной рубашке:

— Круглов! — крикнула она.

Пиджак тяжелым парашютом полетел вниз.

Круглов поймал его и, не надевая, прошел мимо стоящего в тени Олега.

Тот постоял немного, потом развернулся и медленно побрел от гостиницы.

Алла сидела на постели и покачивалась из стороны в сторону.

Опять до нее доносились те страшные шаги из коридора. И опять они бесконечно долго приближались и никак не могли дойти...

В глубине полутемной комнаты, в зеркале она увидела себя: ссутулившуюся, растрепанную, с бледным, искаженным от страха и отчаяния лицом. Наверное, еще потому, что комната освещалась зловещим, просачивающимся из ванной светом от лампы дневного освещения, ее лицо было безобразно.

Но она не сводила взгляда со своего отражения. Наоборот, она встала, крепко сжала голову у висков руками, таким образом сильно сморщив лицо, и медленно, в такт звучащих из коридора шагов, пошла к зеркалу.

Ей навстречу из глубины зеркала гремящей поступью шла безобразно страшная похотливая старуха. Подойдя вплотную к зеркалу, она остановилась — шаги замолкли...

Олег снова входил в черную воду и плыл по лунной дорожке на середину озера. Отплыв, перевернулся на спину и лежал так, почти не двигаясь, глядя на громоздящуюся вдали, подобно черному сказочному дворцу, стройку...

Алла лежала на полу своей комнаты, раскинув руки. Можно было подумать, что она мертвая. Но вот она медленно повернулась на бок и, подтянув к подбородку колени, свернулась в маленький комочек...

Когда Олег открыл дверь своего номера, к его ногам, как было уже однажды, упал сложенный вчетверо листок.

Он поднял, развернул и пробежал глазами. Небрежно бросил на стол.

Включил телевизор и плюхнулся в кресло.

В записке, оставленной на столе, было написано:

"Олег, прости меня. Я обманывала и себя, и тебя... Ты прав — одно уязвленное самолюбие."

Олег по-прежнему сидел в кресле и, не отрываясь, пустым, ослепшим от обиды взглядом смотрел на экран.

На нем вспыхивала и гасла надпись:

"Не забудьте выключить телевизор!"

И противно попискивал какой-то сигнал...

ПРОЯВЛЕНИЕ

Директор подписывал секретарше бумаги.

Алла сидела напротив и рассеянно смотрела в сторону.

Приоткрылась дверь: с видом нашкодившего ученика в кабинет заглянул Олег. Увидел Аллу и, ломаной походкой проскользнув мимо кресел, подсел к ней.

— Опоздал?.. Привет!

— Привет, — успокаивающе кивнула ему Алла.

Они сидели рядом, в том же кабинете и на том же месте, в тех же позах и с теми же выражениями лиц, что и в свой первый день приезда на стройку. Как будто ничего и не было...

Секретарша с бумагами вышла.

Чернецов повернулся к журналистам.

— Мне тут один момент непонятен, — он придвинул альбом с фотографиями Олега к себе и открыл на странице, где был снимок "дыры". — Где это вы такое откопали?

— А вы разве не в курсе? — удивленно спросил Олег. Подошел к столу и, подсунув руку под фотографию, отлепил ее от страницы альбома. — Ходите, наверное, своим маршрутом... для директора, вот ничего и не видите.

Чернецов молча наблюдал, как он прячет снимок в кофр.

— А вы, когда делали этот альбом, разве не выбирали себе определенный маршрут? — после паузы, усмехнувшись, сказал он и, не дожидаясь ответа, уже себе, озабоченно пробормотал: — Похоже, что это участок Круглова...

Олег и Алла невольно сделали движение переглянуться, она потупила голову.

— Вы делаете из меня комиссара Мегре... — взглянул в их сторону Чернецов. Нажал на кнопку селектора и приказал секретарше: — Круглова ко мне!.. Дело надо делать, господа! Дело. – И вопросительно повернулся к ним.

Алла удивленно посмотрела на него и включила диктофон:

— А какое условие, чтобы ваше "дело" состоялось, вы считаете главным? — Она невольно, по-журналистски, зацепилась за новый материал.

— Сложный вопрос... Любое производство, чтобы жило, двигалось, действовало, нуждается, прежде всего, в колоссальной энергии людей. А людям где ее черпать? Человек же не вечный двигатель, перпетуум-мобиле, он ведь тоже обесточивается. Так вот: проблема тока — для людей...

Олег, скучая, нетерпеливо продвигался поближе к двери...

Кончилась первая смена, и центральная улица была запружена, словно перед праздником, множеством людей, возвращающихся с работы.

Олег с Аллой шли вместе с ними. У Олега был довольный вид. У Аллы — беспечно-равнодушный.

— Надо же, ты все-таки выполнил свою миссию! — подытожила она. — Разоблачил!

— А ты свою — воспела! — усмехнулся он.

— Круглов! Никогда бы не подумала.

— Почему? Именно следовало бы подумать.

— А я, между прочим, отгадала тайну твоей личности.

— И в чем же она?

— Длинный разговор. Я лучше напишу тебе письмо — прощальное.

— Ты хочешь уехать?

— Завтра же, первым автобусом. Пуска можно ждать и год, а материал в целом готов. Ты мои фотографии случайно не напечатал? — вспомнила она.

— Пленки проявил. Хочешь, вместе сейчас напечатаем?

— Давай! — обрадовалась она. — Проведем последний вечер вместе. Расставаться ведь тоже надо уметь достойно!

В фотолаборатории из-за черных, сдвинутых на окнах штор царил полумрак, и непонятно было, темно на улице или светло.

Алла раскладывала на столе продукты, Олег рылся в ящиках шкафа, доставал пленки, реактивы и вдруг наткнулся на те несколько фотографий Аллы, которые когда-то хотел забраковать Андрей. Подумал.

— Вот завалялись старые, — он небрежно кинул снимки Алле.

Она взяла их.

С каждого снимка на нее смотрело ее собственное лицо, до неузнаваемости изуродованное оптикой, ракурсом или просто освещением, страшное, черное или слепое и беззубое, с удлиненным черепом или толстым укороченным лбом.

Она опустилась на стул, положила фотографии на колени и дрожащими руками стала собирать свои распущенные волосы в пучок.

Олег, ожидая реакции, не сводил с нее жесткого взгляда, периферийным зрением отмечая, что сейчас ее облик не имел ничего общего с этими портретами.

Она молчала, не отрывая взгляда от снимков.

— Конечно, я такая, — она бросила фотографии на старый диван, заваленный бумажными рулонами и старыми стенгазетами, и вернулась к столу. — Интересно, здесь есть нож? — спросила она, незаметно вытирая слезы.

— Где-то был, — Олег опять зашарил по ящикам шкафа.

— Я даже могу рассказать, как я это увидела, — разворачивая свертки с едой, продолжала она равнодушно и без эмоций, как о давно пережитом. — Мне все казалось, как будто кто-то идет там, по коридору. Наверное, от переутомления. И я еще все время тебя ждала, прислушивалась, тебя нет, а шаги идут. Так страшно! — Она повернулась к Олегу.

Он стоял у шкафа с протянутым ей ножом, в точно такой же позе, как тогда, когда она пришла к нему в столовую.

— И вдруг я поняла, — продолжала Алла, — что страшно не потому, что что-то страшное приближается, а потому, что страшно увидеть себя, свою реальность... — Она подошла к нему и взяла нож. Какое-то время рассматривала его.

Нож в ее руках дрожал, выдавая волнение.

Он увидел это и сказал насмешливо:

— Ох, как тебе, наверное, хочется меня убить! Да?

— Угу, — нехотя улыбнувшись, ответила она.

— Ну, валяй! — Он стоял перед ней, прислонившись к шкафу и глядя на нее весело и с вызовом.

— Прям сейчас? — Она усмехнулась. — Подожди немного... я убью тебя и без ножа.

Он настороженно посмотрел на нее.

Она подошла к столу и, как ни в чем не бывало, стала резать хлеб.

Он поднял фотографии с дивана, порвал их на мелкие клочки и подсел к столу.

— Ты там не договорила... про шаги... — Он старался показаться миролюбивым.

— Да... Так получилось, что я все время боялась чего-то внешнего, извне, а оказалось, самое страшное во мне самой, внутри. И дело даже не в моем уязвленном самолюбии, дело в том, что у меня таких романов было...

— Мильон! — подсказал Олег, придвигая к себе стаканы и кефир.

— Не мильон, конечно, — она положила перед ним бутерброд, — но каждый раз точно так же — со страстями, умопомрачениями, терзаниями... А суть-то одна, ты прав. Хорошо, что ты не стал подыгрывать мне...

— Ты ешь! — он налил ей кефира.

— Я просто спросила себя, благодаря тебе, конечно, зачем я затеяла эту игру? Чего я хочу?.. Ведь я не собираюсь разводиться с мужем? Хотя не люблю его... в общепринятом смысле слова. Но между нами есть что-то магическое...

— Не сомневался! — вставил Олег, надкусывая бутерброд.

— ... о чем не расскажешь, разорвать это не в моих силах. Да и не хочу. Тогда что же все это — с моей стороны? — И без выражения заключила: — Разврат, да?

Она посмотрела на него.

— Есть еще такое слово: блуд… От слова блуждать… Искать, значит…

Он не смотрел на нее, сидел, положив одну ногу лодыжкой на колено другой, и покачивался взад-вперед, взад-вперед...

Надкусанный бутерброд накрывал недопитый стакан кефира.

— Когда я увидела тебя, я подумала, вот человек, которому все можно сказать. Все! Самое темное, самое тайное... И он поймет, — опять заговорила Алла. — И больше ничего не нужно от него...

Олег поднял голову и удивленно посмотрел на нее: она повторила почти слово в слово то, что он недавно высказал Марте.

Она поймала этот его взгляд, но поняла по-своему.

— Клянусь, я искала! – воскликнула она с болью.

— Бриллиант в навозе! – буркнул он почти про себя.

Она поймала этот его взгляд, но поняла по-своему.

— Если бы ты знал, как мне хочется чистой жизни... Я чувствую себя, точно в каких-то тисках, точно обвешана гирями... Если бы ты знал, что стоило мне приехать к тебе! Что я выдержала с мужем! — Алла горько усмехнулась. — А получилось: из пламя да в полымя! — Она решительно подняла растрепавшиеся волосы и скрутила их в пучок.

Он встал и подошел к фотоувеличителю. Включил красный свет.

— Садись, будешь проявлять, — Олег выключил верхний свет.

Она осторожно присела рядом с ним перед ванночками с реактивами.

— Я тебя раздражаю, да? — спросила она и, словно настигнутая новой душевной болью, опять распустила волосы и некрасиво потянула пряди вдоль шеи.

— Нет!.. Не ты... Но что-то меня и правда раздражает, а что — не пойму. — Он поднял объектив: негативное изображение Аллы на бумаге быстро увеличилось и застыло.

Олег убрал красный свет и нажал на секундомер.

— Я все больше понимаю, что ничего не понимаю... Все перепутано, перемешано... — доносился до него ее голос. — А знаешь, как мир перевернулся в моем сознании в первый раз? Я училась в пятом классе и готовила доклад о Павлике Морозове. А мама проверяла. Я ей так звонко, с чувством рассказываю про кулаков, какие они звери, — и вдруг вижу: слезы. Ну, думаю, проняла. А оказалось, знаешь, что?

— Что? — Олег бросил отпечатанный снимок ей в проявитель.

— Оказалось, что я — внучка самого что ни на есть настоящего кулака! — Она пинцетом стала полоскать фотографию в ванночке.

— Недаром я тебя "миледи" величал!

— К ним пришли ночью, перед пасхой, детей у них было девять человек, мал-мала меньше. Моей маме было восемь лет, она стояла рядом с отцом...

Кадры Аллы в разных позах пролетали перед глазами Олега...

— ... Он достал из кармана портмоне, — продолжала рассказывать она, — и протянул ей. Мама говорила, что руки у него дрожали. А бабушке сказал: "Не сопротивляйся, Прасковья, уходи, детей побереги"... Потом мама открыла портмоне, думала, там деньги, им на жизнь, а там только какие-то квитанции и счета. В общем, в ту ночь их выгнали из дома — в баню. А отца увели, так его больше и не видели.

— Он настоящий кулак все-таки был?

— Не знаю. Только наутро, когда они проснулись и вышли на улицу, все лавки вокруг бани были заставлены куличами и пасхами: это деревенские им нанесли ночью...

Олег подбрасывал ей в проявитель все новые и новые снимки.

Первый портрет, зажатый пинцетом Аллы, приобретал все более четкие черты...

— Жирный Съёмов— так звали главаря тех, кто раскулачивал, — опять заговорила она. — Хотя он был тощий, как черт... Это такие, как он, искалечили нам души, когда пришли к власти... — Алла с изумлением разглядывала свой проявленный портрет.

Поразительно красивая и таинственно улыбающаяся женщина так же мало напоминала реальную Аллу, как те изуродованные портреты, которые порвал Олег.

— Ну что? — заглянул к ней он. — Угодил? Вот она — твоя магическая сверхреальность... Мэрилин Монро! — И захохотал: — Знаменитая сексбомба в роли орлеанской девственницы... ха-ха-ха...

Алла в упор смотрела на него, как он хохочет.

— Действительно, смешно! — сказала она и встала, тихо прошлась в узком пространстве затемненной комнаты. — Это все они... Они... Сделали нас нравственными уродами… — Остановилась, подняла голову. — Мы с тобой уроды, знаешь? Два урода…

— Наконец-то! – торжествующе воскликнул Олег. — Это надо записать! Повтори!

Он дотянулся до диктофона, и нажал на клавишу записи. Она снова стала ходить из угла в угол, пытаясь сосредоточиться. И снова остановилась.

— Рядом с этим твоя "дыра", "маршрут для министра" – это ерунда!

— А ты попробуй про эту “ерунду” сказать! – он прибавил уровень записи.

— Потому что и там — такие, как ты! – обиженные — пройдутся по рукописи коваными сапогами!…

— У тебя одно в уме, другое на бумаге, третье говоришь!..

— А тебе всё равно что — лишь бы поперек всем, назло всем!..

— ... и хочешь, чтобы в этом твоем лабиринте кто-то разобрался?

— Ты сам-то видишь себя со стороны? Что ты тоже из тех борцов за справедливость?! Благодари Бога, что тебя не допустили до власти, а то бы...

— Миледи!!! Вы меня утомляете. А не полежать ли вам на диване?

Наступила тишина.

Алла подошла к дивану и тяжело плюхнулась на него...

... В раковине с чистой водой плавало уже довольно много фотографий Аллы. Олег вставил в увеличитель новую пленку. Стал ее просматривать и внезапно наткнулся на кадры, где Марта и Андрей, дурачась, изображали " муки любви"... Навел на резкость...

— Олег! — вдруг раздался голос Аллы. — Посиди со мной!

Он подумал... И подсел к ней.

На глазах у нее были слезы.

— Я боюсь нас, — прошептала она, беря его руки в свои. — Почему мы так схлестнулись? Как будто это не мы, а что-то чужое в нас, не наше... Какие-то классовые враги... Пальчики мои любимые, ласковые, теплые... — стала целовать она его руки.

— Алка, уймись, — Олег попытался освободить свои руки из ее. — То "скотство", а то...

— Я так хочу понять тебя. Я вдумывалась в каждое твое слово, я изучала твой почерк, копировала твои движения, я хотела стать тобой...

— Чтоб научиться мной управлять? — вспыхнул он. – Зря старалась. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Ты же не лиса?… Или лиса?

— Ты в страшном разладе с самим собой! — воскликнула она. – Со своей душой... Как и я…

— Докопалась до “тайны моей личности”?

— Да, докопалась… — она поцеловала его ладонь и сказала как-то легко: — ОБИДА.

— У-у-у, — разочарованно, но облегченно протянул Олег – На что мне обижаться-то?

— Не на ЧТО, а на КОГО, — Алла встала.

Тяжелое бессознательное беспокойство овладело Олегом. Он тоже встал, прошелся по лаборатории и устроился уже стоя у стены. Сложил руки на груди.

— На родителей, что ли?… Или на власть?…

— Есть инстанции и повыше! Мать, судя по вашим отношениям, тебя не хотела. Ты появился вопреки ее воле...—

— Разочарую тебя, — Он болезненно засмеялся. — Мать ждала меня с большим нетерпением. Чтобы встать на очередь на квартиру...

— Вот именно... И уже тогда, в утробе, — продолжала Алла, волнуясь, — ты всем своим только что зародившимся существом как первое ВПЕЧАТЛЕНИЕ пережил это унижение, эту обиду. — Она подняла руки с раскрытыми ладонями. — Первое ощущение себя как личности и первое впечатление от внешнего мира... — Она соединила ладони. — Момент фиксации. Понимаешь? Ну, как твои фотографии, — она кивнула на снимки в закрепителе. — Это стало твоим мироощущением. Именно из-за этой обиды ты так остервенело боролся против моей любви...

— Любви? Какой любви!… Что я больной?!

— Потому что принять любовь — это значит перестать быть обиженным !

— Бред, бред, бред, — закричал Олег. — “Психолог”! “Любовь”! Сама же призналась – одно уязвленное самолюбие!

— Так ты вынудил это признание! Вытащил клещами — эту неправду!

Они стояли друг против друга — глаза в глаза.

— ... Зачем ты подослал ко мне Круглова?!

— Круглова?! — он пытался уйти от нее, но она крепко взяла его за руки у предплечий и удержала его у стены.

— Он мне передал твою фразу, что мы с тобой якобы "независимы друг от друга"!

— Я имел в виду работу! — Он высвободился из ее рук и сел за фотоувеличитель.

— А что он имел в виду, ты не понял! Ты хотел, чтобы я была с ним! Хотел!

— Да зачем мне все это нужно? — Он нервно бросал снимки один за другим в проявитель. – Что ты ко мне привязалась?

— Чтобы во всю сласть пережить свою отверженность!

Перед Олегом в проявителе на белом листе проступало изображение, на котором Андрей и Марта, дружески обнявшись, весело хохотали ему в лицо.

Он даже вытер пот со лба.

— Вот тогда и рождается право на ненависть, — продолжала Алла тихо, испытывая от своих слов ту же боль, что и он, — на зависть... — Она подошла к нему и опустилась на стул рядом, — … на власть... на месть...

Олег резким движением поднял объектив увеличителя, а лист фотобумаги подложил только под негативное изображение Марты, таким образом отсоединив ее от Андрея.

— ...Ну, а мир, естественно, отвечает тебе тем же, и ты снова получаешь свои доказательства. Порочный круг... — заключила Алла, взяла пинцет и стала перекладывать проявленные фотографии в закрепитель. — Это она? — вдруг осенило ее.

— Она, — ответил Олег и бросил в проявитель белый лист.

— Я уверена, у тебя со всеми женщинами так, как со мной, — уже, словно по инерции, безжизненным голосом, продолжала Алла, рассматривая проступающие черты девушки. — Просто я попалась другая — крепкий орешек... Приняла тебя таким, какой ты есть на самом деле, со всеми твоими потрохами...

— Но мы же договорились – почему… — медленно и не поворачиваясь к ней, тихо проговорил он. – Тебе просто нужны мои потроха — Он вскочил и, в бешенстве наступая на нее, продолжал: — Ты же ими питаешься! Тебе жизненно необходимо наказать себя – моим дерьмом! Всё правильно: ты же мазохистка, а я садист – вот она божественная гармония! Жанна Д'Арк! Наверное, к каждому любовнику в постель шла, как на костер входила! И так все у тебя! И с мужем — “магическое”! – расстаться не можешь…

— Олег! Успокойся! — Алла, потрясенная его видом, вскочила и обняла его. — Ты, наверное, прав! Как всегда! Но только — не к тебе — "как на костер"... Только не к тебе... — Она покрывала его лицо быстрыми поцелуями. — Ты просто не можешь ПРИНЯТЬ СЕБЯ, не можешь смириться со своим жалким положением в обществе, со своей незначительностью, бессилием... Прости всех, мать, судьбу, наотмашь, как ты любишь говорить...

Он вырвался из ее объятий, оглянулся в бессильной злобе... увидел диктофон и, чтобы заглушить ее голос, нажал на клавишу воспроизведения. Но там был только шип. Он быстро нажал на перемотку. А Алла продолжала:

— Прислушайся к себе, ведь вся твоя душа, твоя драгоценная, единственная в мире, ТВОЯ душа так хочет...

— …и там — такие, как ты, обиженные! — перебил ее из диктофона, включенного на полную мощность, ее же голос, – пройдутся по рукописи коваными сапогами!... — У тебя одно в уме, другое на бумаге, третье говоришь!... – гремело в ответ. — А тебе всё равно что — лишь бы поперек всем, назло всем! – услышала Алла свой крик. В нем было столько злости и отчаяния, что она в ужасе попятилась от Олега и, словно спасаясь, включила свет.

Он вспыхнул — яркий, пронзительный…

Олег инстинктивно повернулся к ванночкам, даже чуть дернулся, чтобы закрыть бумагу, но тут же сам прервал свое движение… Медленно опустился на стул.

Фотографии Марты в проявителе на его глазах начали медленно чернеть…

— ... и хочешь, чтобы в этом твоем лабиринте кто-то разобрался? — гремели голоса. — Ты сам-то видишь себя со стороны? Что ты тоже из тех борцов за справедливость?

Олег резко выключил диктофон. Наступила тишина.

— Это ты ничего не можешь принять в своей жизни, — холодно заговорил он, начиная какую-то новую, непонятную для Аллы, акцию. — Что ты вот сейчас бьешься о меня... э-э-э... как муха о стекло? Вернее, как волна о скалу? — спародировал он ее. — Чтоб в одном удостовериться, что я ХОРОШИЙ… А я — ПЛОХОЙ, поняла! Я НА САМОМ ДЕЛЕ — ПЛОХОЙ. Я — жирный Съёмов! Я! У меня, может, мать Съёмова была! Девичья фамилия!

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза.

— Или Смердякова, какая разница! — засмеялся Олег ее испугу. Помолчал и вздохнул сочувственно: — Вот ведь какой пассаж: полюбила ПЛОХОГО! Козла! Это же невозможно принять, правда? — Он сделал паузу. — Ты вот интересовалась, почему я с тобой... А потому, что ты мне ПОЗВОЛЯЛА все!

В глазах Аллы мелькнул еще больший детский испуг, краска стыда залила лицо.

— ... И кричать на тебя — тоже, — добавил он, смягчая удар.

— Я должна обидеться? — подавленно прошептала она. — ПОЗВОЛЯЛА... А как же иначе? Ведь ради тебя...

— Один — ноль в твою пользу. — Олег усмехнулся. Подумал. Собрался с силами: — Да это все цветочки — ягодки впереди... — Лицо у него побледнело. – Вот вы, миледи, только что рассказывали, как раскулачивали вашего деда…

Алла вдруг ясно почувствовала, ЧТО он хочет сказать и каких сил стоит ему это признание.

— ... так вот, история повторяется... И я тебя раскулачиваю. Только тайно.

— Да черт с ней, с историей! — в отчаянии, мешая ему договорить, воскликнула она. – Пойми, я люблю тебя, не взирая ни на какие истории!

— Я, может быть, тебя обворовываю, дурочка! — хохотнул он. Встал и. засунув руки в карманы, подошел к ней. Она стояла у шкафа. — Два — ноль в твою пользу... Только все равно — я тебя ненавижу!

— Это уже не имеет значения, — устало ответила Алла. — Мне давно хочется одного — умереть.

— Умереть?!? Ха-ха! — Он обернулся, схватил со стола нож.

— Ты что? — Она смотрела на него и не верила.

— Ты ведь хочешь умереть! Ты ведь только про это и говоришь! Хоть раз скажи правду!

Он с силой рванул за ворот ее блузку — тонкая ткань легко разорвалась.

— Ой! — беспомощно выдохнула Алла. — Зачем ты? Я ее еле достала!

— Дура! Ты ведь умереть хочешь! — Он занес над ней нож.

И в животном испуге, исказившем ее лицо, он увидел отражение самого себя, такого, какого он себя еще не знал.

Олег в неистовой ярости и отчаянии всадил нож в стол – нож сломался. И одновременно Алла рухнула на пол.

— Игра окончена, — пробормотал он. — Нечего, вставай, — он попытался поднять ее. — Счет в мою пользу. Ты ведь всё врала. — Он облизывал свою порезанную ножом ладонь.

Она была в сознании: огромные потемневшие глаза на бледном, с заострившимися чертами, лице, — но подняться она не могла, продолжала сидеть на полу, нелепо и неуклюже подогнув под себя ноги.

— Алка! — он рывком поднял ее, поставил — она рухнула на пол опять. На лбу показалась кровь, видимо, падая, ударилась об угол шкафа.

— Так, доигрались, — прошептал Олег, глядя то на свою ладонь, то на ее лоб. — Уже кровь... рекой...

ВСТРЕЧА

Он бежал по длинному, бесконечному, слабо освещенному коридору, глухо звучали его тяжелые шаги...

Наконец он добежал до выхода и выскочил на улицу.

Кругом была сплошная темень, причудливые мертвые каркасы производственных строений, ни намека на телефон-автомат и только где-то, очень далеко, шоссе с изредка проносящимися маленькими огоньками...

Он хотел что-то крикнуть, призыв о помощи, какую-то жалобу, но губы только слабо шевельнулись, как бывает с нами во сне, когда мы хотим кричать, а раздается только шепот...

Олег вдруг, как будто что-то вспомнил, круто повернулся и опять побежал по коридору к фотолаборатории...

Алла по-прежнему сидела на полу. Рана на лбу была неглубокая, кровь подсыхала сама по себе.

Вбежал Олег. Опустился перед ней на корточки. Быстро поцеловал в лоб, потом с трудом поднял на руки и перенес на диван.

Ее бил озноб.

Он скинул с себя куртку и подложил ей под голову, потом снял с вешалки плащ и накрыл ей грудь с разодранной блузкой.

— Ты не знаешь, где здесь автомат? — лихорадочно заговорил он. — Ни телефона, ни такси – ну и дыра! Ты лежи спокойно и жди... Ба, руки какие... лед! — Он стал дышать на ее руки. — Ну как ты мне там говорила, всякую чушь: "пальчики мои любимые, ласковые, теплые"... Алка, ну скажи что-нибудь... То трещишь без умолку, а то... Так нельзя, нельзя! — затряс он ее за плечи. — Ну, что с тобой? Что мне говорить врачам?

Она смотрела на него умоляющими глазами.

— Не уходить? — перевел он ее взгляд. — Подождать? А вдруг умрешь? — Она с трудом отрицательно покачала головой. — Я тебя знаю, ты хитрая... Умрешь, и "до свидания" не скажешь. Алка! — он уткнулся головой ей в живот. — Я тебя не оставлю. Что бы ни случилось! — Он приподнял ее к себе за плечи. — Слышишь? А, вот зачем я вернулся... Чтобы сказать! Теперь ты моя... Такая, с параличом, ты никому не нужна... поэтому ты будешь моей... Только моей... — Он целовал ее лицо. — О, Господи! Ты же хотела этот свой паралич! — простонал он. — Ну ничего! Зато это настоящая жизнь... Что мы тут болтаемся, как говно в проруби, да пошли они все... — он смачно выругался. — Сбежим куда-нибудь в Сибирь... Я фотоателье открою, детишек буду снимать, девушек — они любят... А ты целый день лежать будешь да книжечки почитывать. Советские женщины ведь как проклятые: работа, магазины, кастрюли... Наконец-то отдохнешь от этого!.. И я с тобой. .. Ты ведь меня любишь? Ты ведь по-настоящему меня любишь?

Он держал ее лицо в своих ладонях: ее глаза, распахнутые, огромные, смотрели на него так, словно она вдруг воочию увидела для себя НОВУЮ, НЕВЕРОЯТНУЮ, ЖЕЛАННУЮ, но НЕДОСТИЖИМУЮ жизнь, к которой она так страстно рвалась и в существование которой почти не верила...

— Что я наделал?! — продолжал он в отчаянии. — Так напугать! Подонок! — Он рукой провел по ее безжизненным, раскиданным, как у куклы, ногам. — Неужели ничего не чувствуешь?

— Пройдет! — понял он по ее слабому движению губ. — Это шок.

— Шок? — Он не спускал глаз с ее оживающих губ.

— Прости меня... Это я тебя довела... Не надо было мне приезжать!

— А попробуй сесть! — не обращал внимания он на ее слова. Приподнял за плечи, подложил куртку под спину, а ноги осторожно опустил на пол. — Топни ногой!

Она виновато посмотрела на него, не в состоянии выполнить его приказа. Он порывисто обнял ее, и какое-то время они так и сидели, молча и обнявшись.

— Дай сумочку, блузку зашью, — вдруг сказала она. Он положил ей сумку на колени, помог снять блузку.

— Муж бы меня тоже не оставил, — грустно сказала Алла, вытаскивая из сумки иголку с ниткой. — Вы с ним все-таки похожи... Ой, колики пошли! — шевельнула она ногами.

— Лишаешь меня последнего счастья? — Он присел у ее ног и стал энергично массировать их.

— Может, у него тоже все от обиды, — продолжала свое Алла. — Он блестяще учился. И многое может. А кто он? Рядовой инженер. Бумажки подписывает...

— Да никому мы не нужны! — воскликнул Олег.

— Да... Так это странно... Лишние люди... Он совершенно зациклился, понимаешь, такое БЕГСТВО В СЕБЯ... Хватит, — попросила Алла, — отстраняя руки Олега от своих ног. — Отдохну... — Она откинулась на спинку дивана.

Олег поднялся, включил электроглянцеватель и стал прикладывать к его зеркальной поверхности мокрые фотографии из таза.

— Так страшно, живешь с человеком — и как будто его нет в твоей жизни... — задумчиво продолжала Алла. — Может быть, поэтому, поэтому. .. У меня...

— Что у тебя? — Олег собрал несколько фотографий, только что с треском отлетевших от глянцевателя, и вручил их Алле. А сам опустился перед ней на колени, поставил ее ноги к себе и опять стал массировать их.

— ...После его прикосновений, как будто содрана кожа. Или обожженная, с волдырями...

Он обнял ее ноги и прижался щекой к коленям.

— А эта Мэрилин Монро, — она указала на свою фотографию, которую рассматривала, — умерла в тридцать шесть, почти сколько мне...

— Этот рискованный возраст у вас уже позади, миледи! – Олег ласково провел ладонью по ее щеке.

— Когда ее нашли, ну, мертвой, у нее были грязные ногти, у этой суперзвезды, а ее чудные платиновые волосы тоже были грязные и наполовину черные, потому что на самом деле она была не блондинка, а брюнетка. ..

— А это ты к чему? – уже не без испуга перебил ее Олег.

— А к тому, что я тоже так... Целыми днями могу сидеть, неумытая, нечесаная, с грязными ногтями, качаться из стороны в сторону. ..

— Почему ты не ушла от него?! — тряхнул он ее.

— Я ушла... В фантазии, грезы, химеры... Не в тот розовый мир, о котором ты говорил, если бы было так! А в страшный, страшный...

— В какой-нибудь мир порнографии, извращений, да?

— Это стало реальнее реальности... Я презирала себя, ненавидела, но я не знала, что с этим делать...

— А сейчас — знаешь? — Его глаза были полны сострадания. Она молчала. Вдруг в ее глазах появилась какая-то новая решимость.

— Не жалей меня... Я поняла — я не хочу принять своей жизни. Ну, куда я с тобой побегу? Надо не убегать, а наоборот, идти навстречу... и принимать. — Она опять взялась за иголку и, работая ею, говорила с отчаянием, словно бы внушала себе, требовала от себя: — Принимать себя такой, какая уж есть, принимать своего мужа как единственно возможного, свой народ и страну, не идеализируя их...

Олег встал и принялся резаком кадрировать отглянцеванные снимки.

— Какое счастье, что нам осталось уже так мало жить! — вдруг сказал он.

Она удивленно подняла брови.

— А потому, что еще немного, и мы действительно узнаем все, как оно есть НА САМОМ ДЕЛЕ! — усмехнулся он.

— Вот именно! — подхватила Алла и с чувством заговорила, торжественно подняв палец: — "... и там,

за гробом, мы скажем, что мы страдали, мы плакали, и нам было горько... И Бог сжалится над нами... И мы увидим жизнь светлую, прекрасную... изящную..." Чехов! — пояснила она Олегу.

— Ладно, Чехову я прощаю, — выдохнул он. — Интересно, увидел он ее там или нет? — Олег сложил ровной стопкой готовые фотографии, маленькую, с Мартой и Андреем, сунул себе в карман. — А ну-ка, подними! — кивнул он на ее ноги.

Она приподняла их и тут же бессильно опустила.

— Скоро пойдешь! — буркнул он. Взял из ее рук нитку и иголку, помог надеть блузку. Лицо у него было бесконечно уставшее, точно он скрывал какую-то нестерпимую боль.

— Олег... — прошептала она и прислонилась лбом к его лбу.

— Все будет хорошо, Алка, — он бережно откинул ее на подушку.

— А на той девушке ты женись, — сказала она, покоряясь ему.

— Какой смысл? Ты же сама сказала, что у меня со всеми женщинами, как с тобой... — Он опять принялся массировать ее ноги.

— Так это раньше было, — живо возразила Алла, — а теперь...

— Ладно, убедила. Только не на этой. Найду другую, постарше и, как и ты... рыжую...

— Я — рыжая?!

— А какая же?

— Белокурая! — с угрозой заявила она.

— Неужели?.. И ноги у тебя не косолапые? — Он сокрушенно вздохнул, проводя руками по ее ногам.

— У меня это почти не видно!

— Видно даже невооруженным взглядом, а мой к тому же почти всегда вооружен.

Она рассмеялась.

— Ну и дальше, — потребовала она. — Еще что-нибудь скажи...

На улице светало. Сквозь утренний туман вырисовывались контуры облепленного сетью кранов огромного причудливого сооружения.

Окно фотолаборатории было распахнуто. И в него было видно, как женщина там делала робкие, неуверенные шаги от дивана навстречу мужчине, который осторожно отходил от нее все дальше и дальше...

ФИНАЛ

Алла вышла из вагона. В руках у нее был чемодан. Ее подхватил людской поток, текущий под землю, в метро.

Перед ней оказалось лицо мальчика, лет семи-восьми, которого на руках несла женщина. Лицо было странное, пораженное какой-то болезнью: с большими нездешними глазами, уродливо-огромным лбом, но маленьким ртом и подбородком. Тоненькие ссохшиеся ручки обнимали шею женщины, и такая же тоненькая ссохшаяся ножка торчала из-под руки...

Мальчик с любопытством смотрел на окружающих, привычно встречая их короткие пугливые взгляды. Он уже знал, что на его улыбку они или опускают глаза, или поспешно отворачиваются.

И Алла, как и другие, невольно, по привычке, тоже опустила глаза — но на секунду. В следующее же мгновенье она ощутила в душе порыв какого-то, неизвестного ей дотоле, сильнейшего и чистейшего чувства — и под его влиянием она вскинула голову и широко, нежно и весело — сквозь слезы — заулыбалась мальчику...

Москва, 1994 г.
студия «Царьград»

Демина Людмила Валентиновна
дом. 406-9783

.