| ||||||
 |
 |
| ||||
| ||||||
|
Булгаков Михаил
|
|
| ||
|
НДП. Уездный город, находящийся не то чтобы далеко от Пензы, но и не совсем близко к Саратову, где-то у неведомой черты грани цы этих двух славных губерний, весной в 1831 году медленно пробуждался от сна к. своим, делам безрадостным, пробуждался ско рее по привычке. Испокон веков, по ним хоть часы проверяй, проходило, зевая, купечество к своим лабазам и торговым рядам. Опасливо осматривали замки неестественной величины, и, когда их отпирали, замки издавали давно утерянную мелодию "Коль славен наш господь..." на все лады... НДП. И так начиналось каждое утро. Первыми сколько-нибудь замечательными людьми в уездном городе оказываются поме щики Петры Ивановичи Бобчинский и Добчинский. Оба низенькие, коротенькие, очень любо пытные, оба с небольшими брюшками. Дома их до уморительности одинаковы, очевидно, по строенные одним мастером, стоят рядышком на живописной улице. Домики, как две капли воды, похожи на своих хозяев, и кажется, вот они сейчас замахают ставнями и начнут на перебой друг перед другом хвастать городски ми новостями. Петры Ивановичи вышли каж дый на свое крылечко, увидели друг друга, об радовались, вежливо раскланялись и оба враз сказали: — Здравствуйте, Петр Иванович... |
|
| ||
|
И прежде чем отправиться в город по новости, как ходят по грибы, Петры Ивановичи сразу же и заспорили. Добчинскому очень хотелось идти в левую сторону города, но именно в эту же сторону намеревался побежать Бобчинский, который сразу начал наскакивать на своего приятеля и засыпать его убедительными словами: — Нет, нет, нет, Петр Иванович, сегодня левая сторона города моя, а правая ваша, и но востей сегодня в правой стороне города, ей-ей больше, чем в левой, вы уж, пожалуйста, не спорьте, Петр Иванович... И приятели разбежались — Добчинский на право и Бобчинский налево. Когда их проворные, маленькие фигурки скрылись из виду, прямо через улицу, как бы для контраста, торопилась огромная фигура судьи, в ногах которого путались два лающих пса, сдерживаемых массивными цепями. Смотритель богоугодных заведений Земляни ка, фигурой поменьше судьи и меньше опу танный дикорастущими волосами, заслышав со бачий лай, высунулся в окно своего дома и равнодушно извещал свою жену о том, что: — Опять судья Ляпкин-Тяпкин со своими ко белями идет к юбкам жены помещика Добчинского... Добчинский, спрятавшись за выступ стены, следил за своим смертельным ворогом, и, когда судья юркнул в калитку, Петр Иванович, тер заемый ревнивым чувством, побежал к своему дому, наткнулся на псов, привязанных судьей у калитки. Собаки, завидев Петра Ивановича, начали лаять и бросаться на него с такой си лой, что сорвись железное кольцо — и от Пет ра Ивановича не останется и звания. Добчинский боялся судейских собак, как ог ня палящего. Он поворотил от родной кровли и грустный пошел "по новости". День Бобчинского тоже начался с неудач. Бойкость его пропала. Он остановился у пожарной каланчи, оглядывая беспросветно скучную улицу, точно вымершую. И, когда мимо него проходил единственный живой человек — почтальон, Бобчинский скорее по привычке, 6ез всякой страсти заглянул в сумку почтаря, но в следующую минуту цель уже была найдена. Любопытство озарило лицо Петра Ивановича изнутри. Он увязался за почтарем, ловко заглянул сбоку, потом забежал с другой стороны и увидел письмо, адресованное городничему — Сквозник-Дмухановскому. Хитренный служитель почты на уговоры не сдавался, и только когда у него в ладони звякнули медные деньги, переданные Петром Ивано вичем, — эта маленькая лепта, первая взятка в фильме, — почтарь отдал письмо, и Петра Ива новича подхватило по улицам, словно у него образовались крылья. НДП. Городничий Антон Антонович Сквозник-Дмухановский. Городничий, уже постаревший на службе и очень неглупый по-своему человек, черты ли ца грубые и жесткие, как у всякого, начавше го тяжелую службу с нижнего чина, сидел еще не одетый, заспанный, видно, только что встал и, несмотря на это, сильно расстроен ный. В руках у него большая книга в кожаном переплете, с огромными серебряными застежками. Это может быть "Свод законов Россий ской империи" или Библия, но при ближайшем рассмотрении она оборачивается сонником — толкователем снов. Антон Антонович пробегал страницу за стра ницей, наконец, нашел то, что было нужно, и начал про себя. НДП. Паче страшно видеть во сне крыс, к явной неприятности по должности. Городничий жуликовато прищурился, как бы говоря: "Хотел бы я знать, какая такая неприятность может угрожать мне, Сквозник-Дмухановскому". Бобчинский влетел в покой сильного мира сего и сразу преобразился. Серьезность, насколько она была присуща Петру Ивановичу, отобразилась на его лице, когда он вручал городничему письмо с печатями. Городничий медленно распечатал письмо. Любопытство — этот один из человеческих пороков, коим Петр Иванович Бобчинский страдал в излишестве, сразу забрало его. Глаза Петра Ивановича заблестели, как у игрока, увидевшего большую ставку. Городничий читал письмо про себя. НДП. Любезный друг, кум и благодетель, спешу уведомить тебя, что приехал чиновник из Петербурга с предписанием осмотреть всю губернию и особенно наш уезд. Бобчинский, как по раскрытой книге, читал на лице городничего, что: "Есть очень важные новости". НДП. ...Я советую тебе взять предосторож ность и удержаться на время от прибыточной стрижки, ибо он может приехать во всякий час, если уж только не приехал и не живет где-нибудь инкогнито (слово "инкогнито" подчерк нуто два раза). Антон Антонович глазам своим не верил. Вы тер лоб и углубился в чтение вторично. И вот, по мере того как он читал во вто рой раз, на письме зародилась движущаяся точка, сначала совсем маленькая, еле примет ная, а потом все увеличивающаяся и увеличи вающаяся, она наконец обозначилась тройкой лошадей, а вон и тарантас уже виден, и седо ки сидят в тарантасе. Точка и впрямь обер нулась тройкой и еще пуще понеслась по бе лому полю письма между строчек, словно по накатанной дороге. Бубенцы ее усиливались, бег ускорялся, она, подгоняемая гиканьем ли хого молодца кучера, с песней, со свистом проносилась мимо запятых, точек и вдруг с раз маху поворотила и, все увеличиваясь в своей стремительности, прогромыхала вниз, по по следним строчкам чмыховского письма, вырва лась на расейскую дорогу, коими исхлестана наша страна, и понеслась... НДП. Ревизор есть чиновник, облеченный всей полнотой царской власти. Он может раз дуть муху в слона. Но он также легко спосо бен слона обернуть мухой. На тройке с жандармом едет личность, оде тая в партикулярное платье, но, судя по тому, с каким мастерством личность тычет кулаком в шею кучеру, и по присутствию сбоку жан дарма, можно без ошибки сказать, что этот ин когнито — большой чиновник или военный чин. Кучер хлестал лошадей, тройка пласталась, оставляя за собой длиннейший шлейф пыли. Городничий Антон Антонович Сквозник-Дмухановский растерялся: — Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Черные, неестественной величины! Пришли, понюхали — и пошли прочь. Вот когда Бобчинскому фортуна поверну лась приветливым ликом. Он со взбрыкивани-ем выскочил с крыльца городничего и так про ворно побежал, что будочник, стоявший на ча сах у дома городничего, даже сплюнул, так ему не понравилось проворство Петра Ивано вича. И вслед за Бобчинским мимо опешившего будочника промчался, грохоча сапогами, поли цейский Держиморда. Бобчинский на наших глазах обежал два до ма и, не заставши никого, побежал дальше. А Держиморда вертелся у дома помещика Добчинского, стараясь шпажонкой отбиться от судейских псов. Всклокоченная голова судьи выглянула в окно, полицейский подбежал, что-то шепнул и скрылся. Застегивая верхнее платье, судья открыл ка литку и, влекомый своими псами, побежал к городничему. А на углу, там, где продаются пирожки, бе жавший Бобчинский столкнулся с Добчинским. За дальностью расстояния не слышно, что говорит Бобчинский, но, судя по его жестам, которые рождались, вскидывались, друг дру га перегоняли, можно было догадаться, ради чего на этом свете живет Петр Иванович Боб-чннский, а судя по огорченному лицу Петра Ивановича Добчинского, можно было понять, как он, Добчинский, завидует ему, Бобчинскому. Мимо них пробежал запыхавшийся полицей ский Держиморда, глазом наметил бабу, тор гующую пирожками. Баба сидела, держа меж ду ног ведро, покрытое промасленным одея лом, без которого пирожки могут остынуть, и зазывала покупателей. Держиморда добежал до торговки, с маху сунул свою жадную лапу под одеяло, отчего баба взвизгнула, ухватила охальную руку по лицейского, точно ее собирались обесчестить. Но строгость голодных глаз Держиморды от резвила торговку, и щедрая рука полицей ского вынула из-под одеяла пирожков сколько могла, а могла она, надо признаться, много. НДП. Перепуганные известием о ревизоре, чиновники сбежались к городничему. Городничий стоял, словно соляной столб у себя в гостиной, а вокруг него шло коловращение чиновников. — Инкогнито проклятое, — вскипел городничий, и коловращение разом остановилось В эту минуту городничий ненавидел их всех. В каждом видел своего личного врага и находил удовольствие в том, чтобы попугать чиновников, что придавало ему самому больше храбрости. — Вдруг заглянет... — стращал городничий чиновников. — А... Вы здесь, голубчики... — городничий сам входил в раж, представляя собой кару господню. Он уже верил, что он-то и есть тот самый ревизор из Петербурга. — А кто здесь судья?.. А Артемий Филиппович Земляника услуж ливо и не без удовольствия предавал своего ближнего и сообщал: — Ляпкин-Тяпкин... Городничий входил в раж: — А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Судья не на шутку струхнул, но громовой голос городничего продолжал: — А кто попечитель богоугодных заведении?.. Теперь уже судья, в пику попечителю, сооб щал его фамилию: — Артемий Филиппыч Земляника. — А подать сюда Землянику... — настаивал новоявленный ревизор. — Вот что худо. Насчет же внутреннего рас поряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу ска зать. Это уж так самим богом устроено. Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин насторожился. — Что же вы полагаете, Антон Антонович грешками? Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками... Городничий посмотрел на судью, ему не хотелось спорить. — Ну, щенками или чем другим, все взятки. Но с этого момента в гостиной городничего намечался явный скандал. Уже теперь судья разошелся: — Ну, нет, Антон Антоныч, а вот, например, у кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль... Городничий старался потушить спор, но сам распалялся: — Зато вы в бога не веруете, а я, по крайней мере, в вере тверд. О, я знаю вас: вы если начинаете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются. Все эти рассуждения городничего льстили судье. — Да ведь сам собою дошел, собственным умом. Городничий запальчиво ответил ему: — Ну, в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было. И насколько в гостиной городничего, в связи с приездом ревизора, атмосфера была напря женной, настолько в трактире местной гости ницы чувствовалось благорастворение. Старенькая попорченная шарманка играла тихую, приятную мелодию, под звуки кото рой Петры Ивановичи завтракали, иногда пе ремежая рыбные блюда приятельскими поце луями, которые между ними были в совершен ном обычае. Музыка неожиданно прервалась, и в тракти ре появился молодой человек недурной наруж ности, в цилиндре, одетый от лучшего петер бургского портного и с тростью в руке. Молодой человек, мучимый какой-то страстью, ходил по трактиру, лицо его менялось каждую секунду. Он с мутными глазами налетел на Петров Ивановичей, вскинул на нос позолоченную лорнетку, заглянул им в тарелки, где лежала рыба, проглотил слюну и вышел из трактира. Петры Ивановичи смотрели на него как зачарованные. Они с него глаз не спускали. Бобчинский нагнулся к Добчинскому, что-то ему шепнул, тот мигнул, и к ним подошел трактирщик Влас, который сообщил: — Чиновник, едущий из Петербурга, по фамилии Иван Александрович Хлестаков, другую неделю живет, из трактира не едет, забирает всё на счет и ни копейки не хочет платить. |
|
| ||
|
 «Ревизор» Хлестаков — С. Мартинсон |
|
| ||
|
По мере того как Влас говорил, Петры Ивановичи оба начали вставать со своих стульев, что-то осенило их обоих, они бросились на Власа и начали целовать его в обе щеки в благодарность за то, что существует его гос тиница на этом белом свете. Музыка в трактире снова заиграла, и под веселые мотивы Петр Иванович Бобчинский на радостях выкидывал замысловатые "антраша" и вместе с Добчинским выскочил на улицу. И насколько радостное возбуждение царило в трактире, настолько в гостиной городничего было все сдержанно и как бы в предчувствии бури. Городничий, взявши почтмейстера под ручку, отвел в сторону. — Купечество да гражданство меня смуща ют, а я вот, ей-богу, если и взял с иного, то, право, без всякой ненависти, я даже думаю, не было ли на меня какого-нибудь доноса. А по улице неслись Бобчинский и Добчин ский, горя желанием поведать всему свету по следнюю новость о ревизоре. Они с переменным успехом старались обогнать друг друга: то впереди мчался Бобчинский, то Добчин ский, собрав последние силы, обходил своего приятеля. В гостиной городничий просил почтмейстера: — Послушайте, Иван Кузьмич. Нельзя ли всякое письмо, входящее и исходящее, знае те, этак немножко распечатать и прочитать? Почтмейстер вынул пачку распечатанных чу жих писем. — Знаю, знаю... Этому не учите. Я делаю это не то чтоб из предосторожности, а боль ше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Шум, подобный надвигающейся буре, доле тел до гостиной городничего. Двери точно вет ром распахнуло. Ворвались два коротких человека и так пе ребивали друг друга, что ничего нельзя было понять. Сыпалась тарабарщина из непонятных слов и возгласов. Окрик городничего отрезвил: Петры Ивано вичи начали рассказ. А Иван Александрович Хлестаков, тот, о котором рассказывали Петры Ивановичи, шел по улице уездного города, терзаемый голодом. До его слуха долетел уже знакомый нам го лос торговки: — А вот горячие пирожки... Хлестаков как зачарованный шел на призыв бабы, и даже тросточка застыла в каком-то напряженном положении. Иван Александрович нерешительно задер жался возле торговки и с видом знатного путешественника обозревал окрестности. Трость Хлестакова, его гордость, являла собой допол нение к неотразимому виду "петербургского льва". Короткая блестящая палочка, отнюдь не предназначенная для опоры, в руках Хлес такова превращалась в волшебный жезл. Иван Александрович стоял у самого ведра, спиной к торговке, и через плечо заглядывал. Тросточка за спиной Хлестакова пришла в виртуозное вращение. Баба глазела на быстро мелькающий конец трости, и вдруг глаза ее наполнились чрезвычайным удивлением. Волшебная трость Ивана Александровича, откинув край промасленного одеяла, быстро исчезла в ведре и сейчас же показалась обратно, унизанная двумя дымящимися пирожками. Глаза торговки выпучились, как будто хотели выстрелить. Раздался бабий визг. Иван Александрович почувствовал, как его что-то рвануло назад, но он сделал последнее усилие и, вырвав трость, помчался по улице, а в спину ему неслось: — Прощелыга ты, а не барин... — А вот он-то и есть этот чиновник, о котором изволили получить нотицию, — настаивал Бобчинский в гостиной городничего и громко, так, чтобы его слышали все, выкрикнул самое страшное слово: — Ин-ког-ни-то. А Добчинский добавил: — Ревизор. Городничий в страхе отмахивался от них. А Бобчинский продолжал упорно настаивать, наскакивая на городничего: — Он, он, ей-богу, он... Такой наблюдатель ный: все осмотрел... Вот когда городничий услышал слово "наблюдательный", здесь он смутился. — Где же он там живет? Добчинский, стараясь обогнать своего приятеля, успел сообщить: — В пятом номере под лестницей. — А давно он здесь? Приятели разом: — Две недели. Городничий обмер и про себя вспомнил все художества за эти две недели. — В эти две недели высечена унтер-офицерцская вдова. Арестантам не выдавали провизии. На улицах кабак. Бобчинский, возбужденный и развязный, ходил по комнате. Он сейчас в апогее своего величия. Он как будто вырос, и даже трудно постороннему человеку определить, кто сейчас на социальной лестнице из всех присутствующих мог бы сравниться с ним. Разве только Петр Иванович Добчииский, но и здесь Бобчинский опередил его. Подойдя к окну, Бобчинский сначала застыл, потом всеми частями своего короткого тела выразительно протанцевал танец призыва, и все чиновники, забывая табель о рангах, бросились к окну, налетая друг на друга. В окно они увидели: ...на противоположной стороне стоял моло дой человек, одетый петербургским франтом. Это был Иван Александрович Хлестаков. Он на минуту задержался в своем голодном шествии по улицам уездного города около дома городничего: покрутил головкой, понюхал воздух и медленно направился дальше. Ему да же невдомек, что произошло в доме, на кото рый он изволил только мельком взглянуть. Чиновники страшно переполошились. Город ничий наспех одевался и в сопровождении пя ти полицейских выбежал из дома. Сообразив, куда мог пойти Хлестаков, го родничий со свитой двинулся за ним. Рядом шли дрожки, в которые уже успели сесть Пет ры Ивановичи, и все это шло осторожно по следам Хлестакова. И когда Иван Александрович только еще подумал повернуть в сторону моста, городни чий подмигнул кому-то из свиты, каланча, по крытая полицейской шапкой, качнулась, по дошла к Антону Антоновичу и получила при казание: — Беги скорей и встань на мосту для бла гоустройства. Игнорируя заборы и всяческие препятствия, полицейский-каланча шагал прямо через них, кратчайшим путем пробираясь к цели. Когда Хлестаков подходил к мосту, совер шенно неожиданно перед его глазами как бы из-под земли выросло нечто, чего не заметить нельзя. Иван Александрович растерялся, но каланча-полицейский приложил руку к шапке, что оз начало отдавание чести, и улыбнулся преданной, располагающей улыбкой. Иван Александ рович в свою очередь пытался выжать на своем лице ответную улыбку. Прошел мимо полицейского и, стараясь не оглядываться, быстро повернул за угол. И когда Хлестаков, перепуганный полицейским, быстро побежал по улице, из-за угла выглянул озабоченный городничий, подозвал трех полицейских и зашипел: — Разметать наскоро старый забор, что возле сапожника, и поставить соломенные ве хи, чтобы было похоже на планировку. Полицейские скрылись. В богоугодном заведении под наблюдением Земляники шел, что называется, "дым коро мыслом". Больных в грязных колпаках и рваных ха латах загнали в один угол, вмиг из дымной кузницы сделали подобие больницы и ждали прихода ревизора. А на фоне неба стали вырастать строитель ные соломенные вешки, стучали заступы, тре щало дерево, и вдруг длинный, большой забор начал шататься и падать, чуть не похоронив под собой Ивана Александровича Хлестакова, который вовремя успел отскочить в сторону. А за забором обнаружилась куча мусора на сорок телег, на вершине которой, точно памят ник, стоял каланча-полицейский, отдавая честь и располагающе улыбаясь. Городничий, увидев безобразие, схватился за голову: — Что за скверный город, только где-ни будь поставь какой-нибудь памятник или просто забор — черт их знает откуда нанесут всякой дряни. Улицу, на которой стоит трактир, трудно узнать. Ее метут, и через поднятую завесу пыли видно силуэтом, как проносятся пожар ные трубы, бегают угорелые полицейские. Иван Александрович еле добежал до своей гостиницы и скрылся в ней. Номер пятый под лестницей, где остановил ся Хлестаков, самый маленький номер в гос тинице. Это один из тех номеров, кои похожи скорее на вытрезвительную камеру в полицей ском участке, чем на пристанище для молодо го чиновника из Петербурга Скудный свет падал в номер через малень кое отверстие, похожее на тюремное окно. Прямо в сапогах и верхнем одеянии на кро вати лежал Осип, слуга Хлестакова, находив шийся в той стадии голода, когда не то чтобы ему грозила смерть от истощения, но и нельзя сказать уверенно, чтобы она ему совсем не угрожала. — Черт побери, есть как хочется. Осип лежал с открытыми глазами. — Вот не доедем, да и только, домой. Осип с обидой двинул подушку кулаком и повернулся лицом к стене. — Профинтил дорожкой денежки, голуб чик... А в это время перепуганный тем, что за ним ходят полицейские, Хлестаков на цыпочках, тихонько проскользнул к себе в номер, осто рожно закрыл дверь, съежился и ждал, не раздадутся ли шаги полицейских. — Теперь сидит и хвост подвернул, и не горячится... — продолжал Осип. Иван Александрович Хлестаков прислушался к тому, что говорил Осип, который уже сто нал: — Ах, боже ты мой, хоть бы какие-нибудь щи... Хлестаков посмотрел на Осипа, лежащего на его кровати, на огромные сапоги, которые, первые почувствовали на себе пристальный взгляд Хлестакова, как-то заерзали на постели, и только после этого Осип повернулся от стены. Глаза барина и слуги скрестились, как шпаги, и Осип не торопясь начал сползать с постели. — Опять валялся на кровати? Осип, поднимаясь с постели, вдруг упрямо стал отрицать факт лежания на постели. — Да зачем же бы мне валяться? Не видал я разве кроватей, что ли? Иван Александрович возмутился. Его при нимали за дурака. — Врешь. Валялся, видишь, вся всклокочен ная. Осип шел напролом, против совершеннейшей очевидности: — Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть ноги, я и постою. Хлестаков, сраженный уверенным тоном Осипа, даже сам, собственно, не знал, может быть. Осип действительно не лежал на посте ли. |
|
| ||
|
 Хлестаков — С. Мартиносон, Осип — И. Штраух |
|
| ||
|
Послышался громкий и решительный голос Хлестакова: — Эй, Осип, ступай туда... Осип отрицательно мотнул головой и в знак того, что он действительно никуда не пойдет, сел на стул. — Хозяин сказал, что больше не даст обе дать. Еще, говорит, и к городничему пойду. Вот тут Иван Александрович не на шутку испугался. — Мы-де этаких шаромыжников и подлецов видали. Я, говорит, шутить не буду, на съез жую и в тюрьму. А на дворе съезжей стояла шеренга поли цейских. Антон Антонович командующим хо дил по фронту и репетировал готовность свое го учреждения. — Приезжий чиновник спрашивает — служ бой довольны? Полицейские все разом рявкнули так, что прохожие бабы шарахнулись в сторону: — Всем довольны, ваше благородие. А городничий продолжал: — А если спросит, отчего не выстроена церковь, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма? Полицейские хором, как заученный урок, рявкнули: — Строилась, да сгорела, ваше высокобла городие. Городничий был доволен ответом. — А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, скажет, что она и не начиналась. Городничий сел на дрожки с Добчинским и помчался по улице. Номерной слуга, за которым шел Осип, под летел к хозяину гостиницы Власу и начал на шептывать ему на ухо, что-то время от време ни кивая в сторону стоящего Осипа, сейчас искусно прикинувшегося "казанской сиротой" и таким тихоней, что и воды не замутит. Влас, глядя на Осипа, мрачнел, откатился от стойки и в сопровождении слуги начал спускаться в преисподнюю — кухню гостини цы, самое страшное место. Повар, сущий Вельзевул, огромный, лосня щийся, стоял среди пара, дыма и огненных языков, даже хозяин гостиницы Влас, и тот побаивался его и обращался с ним вежливо. — Тарас Иваныч, сочини бесплатный обед для пятого нумера, что третью неделю живет и денег не платит. Повар сразу оживился, засучил рукава и начал фантазировать. НДП. Куриный суп: берутся два стакана мутной воды. Повар зачерпнул из лохани, где моют гряз ную посуду, мутную воду. НДП. Четыре свежих куриных пера. Поваренок, подручный, выбежал на двор, ловко поймал живую курицу и приволок ее к шефу. Повар выдернул из хвоста четыре пера и сунул их в кастрюлю. В мутную воду, где плавали куриные перья, щедрая рука повара сыпала неограниченно перца и соли. В номер пятый забежал Осип и, довольный, кричал: — Несут обед! Хлестаков прыгал от радости, как мальчик. Вошел слуга. Накрыл на стол. А хозяин гости ницы Влас, повар и поваренок на цыпочках подошли к открытой двери пятого номера и заглядывали. Ивану Александровичу наливали куриный суп. Он быстро и жадно начал глотать пер вую ложку, затем вторую, проглотив третью, остановился — недоумение, испуг поперемен но отражались на лице Хлестакова. Иван Александрович кричал слуге: — Что же это за суп? Я не хочу этого супа! Дайте мне другого! И когда слуга хотел взять суп, Хлестаков грудью начал его защищать: — Ну, ну, ну, оставь, дурак. И снова принялся за суп: — Боже мой, какой суп! Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супа. Хлестаков передал миску Осипу, а сам на чал резать жаркое. Повар и Влас помирали от смеха за дверью. В трактир вошел, оглядываясь, городничий, за ним Добчинский. НДП. Весть о приезде городничего вмиг об летела гостиницу. К номеру пятому под лестницей осторожно подошли городничий и Добчинский. Останови лись, не решаясь войти. Хлестаков в номере причукнул и не дышал. Там было тихо. Антон Антонович по старой полицейской привычке, этой второй натуре, прежде чем войти, решил сначала обозреть поле будущей деятельности. Городничий припал к замочной скважине, и первое, что он увидел, — это огромную крысу, обманутую тишиной и вылезшую на свет бо жий из своей норы. Крыса увидела совершен но трясущегося Хлестакова, мотнула своим длинным хвостом и исчезла под полом. Антон Антонович отпрянул от скважины, он даже побледнел и, незаметно крестясь, шеп тал: — Сон в руку. Иван Александрович ждал каждую минуту появления городничего. Ручка входной двери завертелась. Хлестаков съежился. Входит городничий. С улицы, да еще и со страху, городничий ничего и никого не ви дел. |
|
| ||
|
 «Ревизор» Хлестаков — С. Мартинсон, Городничий — Г. Мичурин |
|
| ||
|
Он кашлянул. Хлестаков отмалчивался. Городничий с протянутыми руками двинул ся вперед, неожиданно наткнулся на Хлеста кова. Оба вскрикивают, смотрят друг на дру га, выпучив глаза. Городничий вытягивается перед Хлестако вым: — Желаю здравствовать! Хлестаков от испуга начал икать. Кланяется городничему. Городничий обошел номер, заглянул куда можно с деловым видом. — Обязанность моя, как городничего здешнего города, заботиться о том, чтобы приезжающим и всем благородным людям никаких препятствий... Антон Антонович сбился от такой длинной тирады, что-то хотел продолжать, но не решился, окончательно спутался и, вытянувшись ждал своей участи. Иван Александрович, сначала заикаясь, а к концу речи громко, начал говорить: — Я не виноват... я, право, заплачу... Мне пришлют из деревни... Около номера пятого столпились все обита тели гостиницы. Ждали редкого развлечения. Все щелки были захвачены. Любопытные, не могущие дотянуться до окна, подсаживали друг друга, чтобы хоть только на одно мгно вение увидеть, что делается в номере. Хлестаков старался всяко оправдаться перед городничим. Он вспомнил суп. — Суп. Он черт знает чего плеснул туда. С чего же, я... вот новости... На последней фразе голос Ивана Александ ровича окреп, прозвучала нотка уверенности, и в лице появилась строгость. В свою очередь, Антон Антонович оконча тельно оробел. Он не знал, с какого боку по дойти к этому плюгавенькому, маленькому че ловечку. — Извините, я, право, не виноват, позволь те мне предложить переехать со мной на другую квартиру. — Антон Антонович замер от своего решительного хода. Иван Александрович не на шутку испугал ся и начал пятиться от городничего, шепча: — То есть... Иван Александрович уперся в стенку, даль ше отступать некуда. Он прокричал следую щее слово: — В тюрьму... По истошному крику Хлестакова нельзя бы ло понять, он спрашивает городничего или сам ему угрожает тюрьмой. И, как это бывает при сильном испуге, Хлестаков начал кричать: Да какое вы имеете право... Да вот я — я служу в Петербурге... Городничий не ждал такого оборота. При последних словах Хлестакова колени Антона Антоновича подогнулись и задрожали. Вот этот-то самый испуг Антона Антоновича и увидел Осип, внимательно следивший за всем происходящим, и начал Хлестакову по давать всевозможные знаки, внушая ему, чтобы он наседал на городничего еще пуще, не сдавался и что, дескать, все будет очень хо рошо. В коридоре зрители с затаенным дыханием следили за разворачивающимися событиями. |
|
| ||
|
 «Ревизор». Городничий — Г. Мичурин |
|
| ||
|
А Хлестаков, подбадриваемый знаками Осипа, храбрился: — Да вот вы хоть тут со всей командой, не пойду... я прямо к министру... — взвизгнул он для большей убедительности. А Осип про должал знаки одобрения — дескать, вали, наседай, закручивай и дальше. Вся атмосфера в номере была в пользу Ивана Александровича, и он действительно разошелся. Он начал стучать кулаками по столу. — Что вы, что вы... И сам испугался своей храбрости, замер и смотрел испуганными глазами на Осипа. Городничий трясся всем телом. Он выдавал себя, выбалтывал все и сам шел в руки Хлес такову: — Помилуйте, не погубите, жена, дети ма лые... если и были взятки, то самую малость... Зрители в коридоре злорадствовали: — Наконец-то нашлась управа и на нашего Антошку... Хозяин же гостиницы Влас растерялся. Он ничего не мог понять. Он видел, что в номе ре происходит что-то несообразное его поняти ям о Хлестакове. Городничий униженно оправдывался: — Что же до унтер-офицерской вдовы, ко торую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу, клевета. Хлестаков, стремительно перебивая городни чего: — Унтер-офицерская вдова совсем другое дело... А меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко... И, подойдя к городничему вплотную, Хлес таков встал в позу трагического актера, ка ких он часто видел в Петербурге, и с пафо сом, с придыханиями изъяснялся городничему: — Я заплачу, я потому и сижу здесь, что у меня нет... И красноречивым жестом показал, что у не го нет денег. Городничий, как только Хлестаков заговорил о деньгах, пришел в себя. НДП. О, тонкая штука! Эк куда метнул! Какого туману напустил! И второпях городничий оторвал мешавшую пуговицу, вытащил деньги и поднес их прямо в бумажнике. Хлестаков, боясь, что городни чий может раздумать, быстро сунул деньги в боковой карман, и с деньгами в кармане Хлестаков сразу стал неузнаваемым. Уверенность в себе, в свои силы и приподнятость состоя ния — вот что было сейчас на лице Ивана Александровича Хлестакова. Зрители в коридоре ахнули. Опять городни чий, Антошка, взял верх. А Влас угорелой кошкой метнулся на кух ню и грозно орал на повара: — Тараска, катай министерский обед для ревизора из пятого нумера! И началось. В громадной кастрюле исчеза ли бараны, гуси, куры, кусками летело масло, яйца. Вырастали крепости из теста, на которых затейливо лепились шапки крема. Анна Андреевна — жена городничего — и Марья Антоновна — дочь его, — разодетые в лучшие парадные туалеты, высунулись в ок но и махали платками бегущему к ним Добчинскому, который, добежав до окна, не мог произнести ни одного слова. Раздраженная Анна Андреевна готова была выпрыгнуть из окна. — Ну что? Ну, рассказывайте! Ну, да кто он такой? Генерал? Добчинский, наконец, собрался с силами, мотал головой: — Нет, не генерал, а не уступит генералу. Издали показалась бричка с городничим и Хлестаковым. Марья Антоновна скрылась и через минуту появилась у окна с подзорной трубой. Проезд Ивана Александровича Хлестакова по улицам уездного города был настоящим триумфальным шествием. Выскакивала гарниза и брала на караул. Чиновники и писцы со страхом и любопытст вом поглядывали в окна. У торговых рядов купцы гнули свои спины. Бричка приближалась к дому городничего. Анна Андреевна вырвала у дочери подзорную трубу, вскинула ее к глазу и безуспешно ста ралась поймать в увеличительное стеклышко петербургскую штучку. Бричка, не останавливаясь, поехала дальше. Марья Антоновна чуть не плакала оттого, что не успела рассмотреть ревизора невооружен ным глазом. На пути следования брички показалось зда ние, окруженное со всех сторон высоким ты ном. ...Увидев его, Иван Александрович перестал улыбаться и про себя твердил: НДП. Пронеси, господи... Но бричка окончательно свернула в сторо ну мрачного здания с железными решетками на окнах, и не успел Хлестаков опомниться. как окованные железом ворота раскрылись, затем за его спиной снова закрылись, прошумели железные задвижки, жалобно прогрохотали цепи. НДП. Тюрьма. Иван Александрович Хлестаков со страхом вступал во вверенную Антону Антоновичу тюрьму, где сразу все не понравилось Ивай Александровичу: и воздух подозрительный, подозрительная свита, и в довершение всего неожиданно перед Хлестаковым выросли два молодца тюремщика и, преграждая путь, кланялись хлебом-солью, серебряной чаркой, наполненной до краев, и всевозможными закусками. Хлестаков оторопел, но все кругом кланялось, и заискивающе улыбалось. Не успел Иван Александрович прикоснуться чарке, а из ближайшей камеры, как из могилы, раздалось протяжное: — Здравия желаем, ваше высокоблагородие! И эхом прокатилось по длинному коридору, как зазубренный урок, повторившийся всюду... — Всем довольны, ваше высокоблагородие. Иван Александрович элегантно раскланивал ся с невидимыми доброжелателями и, осушив чарку, жадно стал уничтожать закуску. НДП. Уездное училище. Коридор, по которому шел Иван Александрович, ничем не отличался от тюремного, и только на месте служителей тюрьмы в свите Ивана Александровича появились чиновники в парадных мундирах. Снова, как в тюрьме, вы росли два человека с хлебом-солью, чаркой и закуской. Чиновники просительно кланялись и улыбались. Хлестаков уже освоился со своим положе нием, робость исчезла, и появилась начальст венная осанка. Не успел он взяться за чарку, как из ближайшего класса рявкнули молодые глотки: — Здравия желаем, ваше высокоблагородие. А из других классов неслось: — Всем довольны... НДП. Богоугодное заведение. И тот же коридор, и та же свита, только чарку подносили люди в белых больничных халатах. Иван Александрович принимал чарку так, как Наполеон принимал ключи от побежденных им городов. А голоса, истерзанные болезнями и всякими недугами, вопили из разных палат: — Здравия желаем... — Всем довольны... НДП. Молва о Хлестакове мигом разнеслась во все концы глухого уезда и достигла ревизо ра из Петербурга, едущего инкогнито. Ревизор-инкогнито, одетый в партикулярное платье, сидел в бричке, словно пораженный громом. А за его спиной заливались удаляю щиеся бубенцы, они уносили молву о Хлеста кове дальше. Ревизор-инкогнито очнулся, со скочил с брички, заметался по дороге. Гаркнул на жандарма. Жандарм, сопровождавший его, бросился к футляру, достал оттуда фуражку с большой кокардой. Ревизор надел ее, сразу преобразился в грозное расейское начальство, прыгнул в брич ку, съездил кулаком по шее ямщика, лошади рванулись, и тройка понеслась. После бутылки толстобрюшки и губернской мадеры Иван Александрович Хлестаков, со провождаемый чиновниками, нетвердой поход кой входил в гостиную Сквозник-Дмухановского. — Завтрак был очень хорош. Я люблю по есть. Ведь на то и живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. В это время торжественно распахнулись двери, и во всем своем великолепии предстали Анна Андреевна и Марья Антоновна, умыш ленно остановившись в дверях, как в раме, в которой все замысловатости туалета и сами они выглядят значительно эффектнее. Иван Александрович, увидя дам, сразу пре образился и эдаким петушком, быстренько на цыпочках подлетел к ним и застыл в умиле нии. Городничий за спиной Хлестакова коротко рекомендовал: — Жена и дочь. И в противовес грубоватому голосу город ничего, голос Ивана Александровича был са мым приятным. Под сильным хмельком он от весил Анне Андреевне такой поклон, что даже благородный какой-нибудь испанский гидальго просто позавидовал бы такому изяществу и тонкости обращения. — Как я счастлив, сударыня... Анна Андреевна как-то сразу поддалась чув ству изящного со стороны ревизора. — Нам еще более приятно видеть такую особу... — Помилуйте, сударыня... Анна Андреевна, как королева, оперлась на протянутую руку Хлестакова, и Иван Александрович галантно проводил ее к дива ну мимо стоящей шеренги чиновников. Сердце Анны Андреевны наполнилось во сторгом, и, не желая оставаться в долгу перед столичным гостем, она приглашала ревизора сесть. Но разве просто сказанные слова могут что-нибудь разъяснить? И первое слово Анна Андреевна сказала протяжно, певуче: — Про-шу... — А дальше голос Анны Анд реевны как-то сам обозначился, и уже слова: — ...покорнейше садиться, — Анна Андреевна неожиданно как будто пропела. Хлестаков был во вдохновении. Он метнул взгляд на чиновников и как бы говорил: "Ви дали — влюблена, от одного моего взгляда влюблена". И все услыхали ответную приятную руладу: — Как я счастлив, что наконец сижу возле вас. Ивану Александровичу хотелось поразить всех окружающих и особенно Анну Андреев ну. И вот здесь-то его тросточка и сыграла самую важную роль. Увидев в отдалении вазу с фруктами, Хлестаков, не вставая, на целился, пронзил яблоко и прямо на трости, самым элегантным движением передал яблоко Анне Андреевне — нет, не яблоко, а сердце, пронзенное стрелой. Анна Андреевна метнула в чиновников взгляд, который чуть ли не говорил: "Вида ли, пентюхи, сморчки деревенские, один мой взгляд — и ревизор у моих ног". Осип, слуга Хлестакова, выпив не одну кружку хмельного, сидел в людской в доме городничего и так же, как Иван Александ рович, был окружен любопытными. Грудастые девки глядели ему в рот и ждали от него столичных сказок. Осип чувствовал на себе внимание. В людскую вбежал слуга городничего Мишка и при всех передал Осипу жалован ный Антоном Антоновичем стакан водки, на дне которого лежал "рупь" серебром. Водку Осип выпил и, наслаждаясь звоном серебря ной монеты, разглагольствовал: — Конечно, если пойдет на правду, так житье в Петербурге лучше всего, деньги бы только были. А жизнь тонкая и политичная: театры, собаки тебе танцуют... А наверху, в гостиной городничего Иван Александрович тоже говорил о Петербурге. Ему он нравился больше, чем Осипу. Он воспламенялся и с жаром говорил: — Эх, Петербург! Что за жизнь, право! Вы может быть, думаете, что я только перепи. сываю. Иван Александрович осмотрел внимательным взором стоящих в шеренгу чиновников желая проверить, может быть, они точно думают, что он только и делает, что переписывает. Но чиновники стояли в должном почтении и навытяжку, и тут Иван Александрович каждому из них на ушко, в виде презента, передавал о своем положении в Петербурге. На ухо городничему он шептал: — Начальник отделения со мной на дру жеской ноге. А все чиновники старались уловить, что из волили сказать ревизор на ухо городничему. А Иван Александрович уже на ухо Земляни ке шептал: — И сторож летит еще на лестнице со щеткой. Позвольте, Иван Александрович, го ворит, я вам сапоги почищу. И уже всем и скорее Анне Андреевне и Марье Антоновне говорил: — И только выйду... И широким движением руки Иван Алек сандрович нарисовал лестницу, подобной ко торой нельзя отыскать в природе. Лестница развернулась, словно скатерть самобранная. Тридцать тысяч ливрейных лакеев с булавами стояли на ней по бокам. Высшая столичная знать стремилась вверх по лестнице, и вдруг все замерло, все склонилось долу, и только слышалось на все лады: — Иван Александрович... Иван Александрович идет... идет Иван Александрович... Играя тросточкой и поблескивая звездами на груди, по лестнице восходил Иван АЛЕКсандрович, не замечая окружающих. Мишка, слуга городничего, с замиранием сердца подслушивал у гостиной городниего. |
|
| ||
|
А в людской Осип, желая поднять свой авторитет и придать себе важности в глазах слушающих, иронизировал по поводу барина: — Добро бы было в самом деле что-нибудь путное, а то ведь е-ли-стра-тиш-ка... Но Осип спохватился и решил держать язык за зубами. В людскую вбежал Мишка- слуга, глаза его горели. Он все слышал, что расписывал Хлестаков, и с наслаждением передавал на всю людскую. — Говорит, его за главнокомандующего приняли. Дом, говорит, у него собственный в Петербурхе, самый лучший и всем известный. И Иван Александрович нашел своих слушателей. Почтение, с каким внимали чинов ники, толкало его на дальнейшее сочинитель ство. Анна Андреевна спрашивала о самом для нее важном: — Я думаю, с каким там вкусом и вели колепием даются балы. — Я всякий день на балах, там у меня уж и вист составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. А в людской у Осипа вино развязало язык. Он продолжал разглагольствовать и как бы отвечал на реплику Хлестакова: — Эх, если бы узнал это старый барин, он не посмотрел бы, а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что дня четыре бы почесывался. В людскую вбежал Мишка и передавал, о чем наверху гость хвастал: — Один, говорит, арбуз стоит семьдесят рублей. Осип дико заржал от этой нелепости, а Мишка кричал: — Суп, говорит, прямо из Парижа приез жает. Осип перестал смеяться... — Епартаментами, говорит, всеми один управляет. Вот здесь Осип насторожился и укоризненно покачал головой, дескать — ай-ай-ай, вот так заврался малый. Иван Александрович всех поражал. Чинов ники уже встали со своих стульев. Стояли навытяжку. Луку Лукича била лихорадка, именуемая боязнью высокого начальства. Хлестаков же, закусив удила, нес: — Меня сам государственный совет боит ся! Меня завтра же произведут сейчас же в фельдмаршалы. Иван Александрович неожиданно поскольз нулся и со всего размаха шлепнулся об пол так, что чиновники ахнули, как брызги, раз летелись, потом бросились и стали поднимать Хлестакова. Городничий трясся всем телом, силился выговорить: — А... Ва... Ва... Ва... Хлестаков пытается найти равновесие, хва таясь за ушибленные места, смотрит на город ничего и мотает головой. Городничий не может миновать рифа: — Ва... Ва... Ва... Наконец, вышло: — Ваше... ство... Превосходительство, не прикажете ли отдохнуть, вот и комната. Хлестаков, поддерживаемый городничим, направляется к двери, за ним Анна Андреев на и Марья Антоновна. У дверей, ведущих в опочивальню, Хлеста ков сделал всем прощальный поклон, и дверь за ним шумно захлопнулась. Городничий облегченно вздохнул. — Славу богу, все кончилось благополучно. Но тут-то и обнаружилось, что не все кон чилось и не все благополучно. Ужас обуял городничего, когда он увидел тщетную попытку Анны Андреевны оторвать ся от двери, за которой скрылся Хлестаков. Подол ее платья, накрепко зажатый дверью, не отпускал ее. Иван Александрович заметил прищемленный дамский хвост из кружев и шелка. Глаза его вмиг загорелись, и стра стишка толкала на дальнейшие поступки. Если бы он увидел целую юбку или всю Анну Андреевну, он, может быть, и не ри скнул бы на такое отважное действие. Но маленькая деталь женского туалета затмила его настолько, что он запустил свою руку в кружевную пену юбок и начал настойчиво тянуть Анну Андреевну на себя. Со всех сторон за происходящим следили чиновники-гости с замирающими сердцами, как выпутается из столь затруднительного положения Антон Антонович. Городничий сразу сообразил, куда метнул вельможа. Но вместо того чтобы спасать жену, Антон Антонович вспомнил об отцовской обязанно сти, бросился к дочери, повернул ее спиной ко всему происходящему, подтолкнул к ка кой-то двери, торопливо перекрестил и наглу хо закрыл ее. Подглядывавшие чиновники хихикали. Антон Антонович бросился к жене, но было поздно. Хлестаков, как паук, засасывал Анну Андреевну, и городничий успел увидеть толь ко руку своей жены, которая судорожно тре пыхалась в воздухе, что могло означать в одном случае моление о помощи, а в дру гом случае совсем наоборот. Задвижка в опочивальне Хлестакова про шумела, и все стихло. Гости, недвусмысленно улыбаясь, стали расходиться. Первое, что родилось в сознании Антона Антоновича, — это протест. Он двинулся к двери. Ухватился за ручку. А где-то в перед ней Бобчинский шушукался с Добчинским: — В жизни не был в присутствии такой важной персоны, чуть не умер от страху, как вы думаете, Петр Иванович, кто он та ков в рассуждении чина? Добчинский тоже шепотом отвечал: — Я думаю, чуть ли не генерал... Бобчинский тихо, но по привычке спорить с Добчинским открыл свои мысли: — А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет! А когда генерал, то уж разве сам генералиссимус. Городничий все еще стоял у двери, она по-прежнему висела на петлях, и никаких сле дов бури не было видно. Антон Антонович отказался от первоначаль ного намерения ворваться в опочивальню к вельможе и восстановить поруганную честь мужа. Он отошел от двери, и по мере уда ления от места бесчестия к нему вернулась уверенность и даже надежда на будущие блага... Отчего грудь его выпрямилась и честолюбивейшая мечта становилась явью, на груди появились звезды, кресты, медали и, наконец, — о, счастливейшая мечта — кавалерия через плечо. Анна Андреевна вела себя в опочивальне Ивана Александровича совершенно двояким способом. С одной стороны, кокетство требовало от нее учинять всякие препятствия мужским действиям, а влечение сердца толкало ее к нему поближе. И когда влечение сердца Анны Андреевны взяло верх над всеми иными соображениями, Хлестаков не на шутку испугался страсти обозначившейся на лице Анны Андреевны. Взволновавшись от куска кружев, он перепугался ее. Самое тщедушное тело трусливо искало защиты, и, зарывшись под гору подушек, Иван Александрович захрапел так громко, что сразу можно было догадаться — сон для него сейчас единственное средство защи ты в столь неудачном амурном деле. Городничий замер, прислушиваясь к храпу ревизора, и все в доме начали двигаться и цыпочках, а что могло не двигаться, застыло на месте. В образовавшейся тишине шум маятника вдруг вырос настолько, что стал один спорить с переливистым храпом Ивана Александровича, но рука городничего протянулась, поймала болтающийся медный диск, с силой рванула его, и время остановилось. Но, как нарочно, гремя сапогами, с улицы влетели два полицейских и рявкнули так, что мертвые могли бы пробудиться. Городничий заткнул ревущие глотки и вывел полицей ских на крыльцо. А над домом городничего уже собирались тучи — черным вороньем кружились купцы в длинных сюртуках, держа под мышкой сахарные головы и прочие подношения. Антон Антонович приказывал полицейским: — Никого не впускать в дом стороннего особенно купцов! Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбой, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, — взашей. |
|
| ||
|
НДП. В благоустроенном государстве взятки даются без свидетелей, между четырех глаз. Судья первым представлялся ревизору. Его правая рука, судорожно зажавшая деньги для Ивана Александровича, жила самостоятель ной жизнью и ничего общего с туловом Ляпкина-Тяпкина не имела. Хлестаков вел себя престранным образом. Он начал кружиться вокруг Аммоса Федоро вича по спирали, глядя на его руку, а судья, стоявший навытяжку, уже слышал мелкую барабанную дробь, которая все усиливалась и становилась настойчивей. Судья старался быть лицом к Хлестакову. И чем ближе подходил Иван Александрович по спирали к судье, тем явственней слы шалась мелкая дробь не одного, а нескольких барабанов. К ужасу Ляпкина-Тяпкина, Хлеста ков опустился на корточки и внимательно смотрел на руку. В ушах судьи стоял гул от барабанной дроби, и неожиданно все смолкло. — Что это у вас в руке? — услышал Аммос Федорович. Разом затрещали десятки невидимых барабанов. Брякнули невидимые кандальные цепи. Правая рука Аммоса Федо ровича разжалась, и ассигнации, легко подхваченные ворвавшимся в окно ветром, закружились по комнате, разлетаясь в разные стороны. Иван Александрович бросился ловить их. Ляпкин-Тяпкин стоял, лишеный какого-либо соображения, обливаясь потом. Иван Александрович собрал деньги. — Знаете что?.. И не знал, что сказать дальше. Замеша тельство длилось недолго. Счастливая мысль пришла: — Дайте мне их взаймы. Я, знаете, в до роге издержался, то да се... В гортани зародилось урчание, сходное с выражением удовольствия. Даже послыша лись нечленораздельные возгласы радости. Аммос Федорович окончательно очнулся от столбняка, неожиданно быстро вынул испи санный лист бумаги и таинственно передал его Хлестакову. НДП. Для пользы отечества донесение. У попечителя богоугодных заведений Земляники больные мрут как мухи, деньги, полагающиеся на них, он прикарманивает. Земляника — совер шенная свинья в ермолке. Иван Александрович читал донесение, а кто-то невидимый тихо и вкрадчиво покорял сообщениями: — Судья, который только что был перед моим приходом, ездит только за зайцами. В присутственных местах держит собак... Иван Александрович опустил донесение. На месте судьи стоял попечитель богоугод ных заведений Земляника, совершенная про тивоположность судье: проницательность, ос ведомленность и любовь к начальству — вот что было написано на лице Артемия Филип повича. Он продолжал свой устный донос: — И поведенья судья самого предосуди тельного — здесь есть один помещик Добчин-ский, и как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из дому, то он там уже и сидит у жены его, я присягнуть готов... и нарочно посмотрите на детей: ни одно из них не похоже на Добчинского, но все, даже де вочка маленькая, как вылитый судья. |
|
| ||
|
 «Ревизор» Добчинский — Г. Юра |
|
| ||
|
Земляника вынул исписанную бумагу и протянул ее Ивану Александровичу: — Не прикажете ли, я все это изложил на бумаге. Хлестаков взял бумагу, а Артемий Филип пович начал пятиться назад, к двери и про ворно скрылся за ней. Хлестаков встрепенулся и закричал. — Эй, вы, как вас? В дверь просунулась сначала только одна голова Земляники. Иван Александрович по манил пальцем, и Земляника не слышно при близился. Стараясь обворожить Землянику приятным голосом и манерами, Хлестаков начал: "Со мной престранный случай: в доро ге совершенно издержался. Нет ли у вас денег взаймы, рублей четыреста?" Артемий Филиппович неохотно достал день ги и передал их Хлестакову. НЦП. В благоустроенном государстве взятки даются между четырех глаз. На месте Земляники стоял смотритель учи лищ, Лука Лукич, трепещущий от страха, что и подметил Иван Александрович Хлестаков. Ему страсть как захотелось попугать чинов ника. Хлестаков начал пристально смотреть на Луку Лукича. В глазах Хлестакова по явился фосфорический блеск. Иван Александ рович как бы сверлил своим взглядом смот рителя училищ, и, когда взгляд Хлестакова остановился на трясущихся коленях Луки Лукича, последний не выдержал и сам не заметил, как опустился на колени. Хлестаков встал, подошел и показал стоящему на коленях смотрителю выдержку донесения. НЦП. Смотритель училищ внушает юношеству неблагонамеренные правила, он, хуже, чем якобинец... Лука Лукич молитвенно скрестил руки, со слезами на глазах готов был оправдываться... Хлестаков наслаждался данной ему, властью. — Со мной престранный случай. В дороге... И не успел еще Хлестаков закончить стереотипную фразу, как Лука Лукич радостно закричал: — Есть, есть, есть... И лихорадочно начал шарить по карма нам и доставать деньги. А за дверью Боб-чинский и Добчинский, приготовляясь к встрече с Хлестаковым, собирали наличные деньги, которых оказалось 65 рублей ассигнациями. НЦП. В благоустроенном государстве... На дороге стоят встретившиеся тройки. — Городничий дал ему две тысячи... — распи сывал уездный сплетник петербургскому чинов нику последнюю новость о Хлестакове. — Судья дал три тысячи. А сколько мож но содрать с купечества... — мечтал уездный сплетник. Настоящий ревизор обмер. НДП. ...взятки даются между четырех глаз... На стене висит огромный портрет Николая Палкина с протянутой рукой, как бы для принятия взятки, а за письменным столом вельможа, чрезвычайно похожий на портрет российского императора, тоже с протянутой рукой, в которой царский указ, скрепленный сургучными печатями, дающий право на ревизию губерний. Будущий ревизор, низко склонившись перед вельможей, достал пачку новеньких ассигнаций и передал: — Ровно пять тысяч, хоть и не трудитесь считать. Еще как нарочно самыми новенькими бумажками. Вельможа, принимая деньги: — Это хорошо, ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками. И будущий ревизор получил царский указ на руки. Терзаемый воспоминаниями, настоящий ревизор рычал в припадке бешенства, сидя в бричке на пустынной дороге: — Ка-на-лья... Он схватил пистолет и, тыча им в шею кучера, завопил: — Догнать мошенника... Тройка словно оторвалась от земли и пти цей понеслась вперед. А ревизору казалось, что пейзаж сбоку совсем не движется. Он грозил кучеру пистолетом, а кучер, в свою очередь, хлестал лошадей. Тройка подлетела к обрыву и остановилась. На глазах ревизора паром отчалил от бере га и медленно плыл по течению. Ревизор истошно орал: — Во-ро-тить... Но паром неуклонно уходил все дальше и дальше... Ревизор не выдержал и палил из пистолета в воздух. У дома городничего купечество кружилось по одиночке, и неожиданно, точно по сигналу, сбилось в одну кучу, что-то обсудили и всем табуном ринулись к парадному городничего, сшиблись с полицейскими. Держиморда дал волю своим кулакам, награждая купцов оплеухами. В общей суматохе молодой купец, будущий архиплут, сообразил, быстро опустился на четвереньки, прополз между ног Держимор ды, вскочил и скрылся в доме городничего. КУПЦЫ сразу успокоились и чинно стали ждать. Будущий архиплут мигом обернулся из-за спины полицейских, давая знать, что ревизору нужно "дать", показывая на пальцах 800 рублей. Купцы опять сбились в кучу и, завязав ассигнации в платок, метнули его через полицейских. Архиплут поймал и скрылся. Но за дверьми остановился, вынул из общественных денег три сотенных и спрятал их за голенище. ГОРОДНИЧИЙ увидел, как купец шмыгнул к ревизору, он заметался по комнате, перехватил бегущую Марью Антоновну, подвел ее к двери и решительно втолкнул в комнату Хлестакова. |
|
| ||
|
 В центре Хлестаков — С. Мартиносон |
|
| ||
|
— Ах!.. — воскликнула Марья Антоновна, увидев, как Хлестаков считает купеческие деньги. Иван Александрович быстро спрятал ассиг нации и, незаметно выпроводив купца, начал подступать к Марье Антоновне. Слесарша Пошлепкина ползла на четверень ках вдоль фасадной стороны дома городни чего, прижимаясь к фундаменту, чтобы не за метили полицейские Свистунов и Держимор да, которые в это время ничего, кроме куп цов, не видели. Купцы первые заметили неестественное по ложение слесарши, и на их тупых лицах вы ступил интерес. Полицейские подозрительно переглянулись между собой, дескать, держи ухо востро, опять купцы что-то хитрят, а купцы обрадо вались случайному развлечению — затряслись козлиные бороды, и один из купцов крикнул на Пошлепкину: — Ату ее! Пошлепкина серой кошкой взвилась, чудом уцепилась за наличник окна и, увидев, Хлестакова с Марьей Антоновной, завопила ис тошным голосом: — На городничего челом бью! Слесарша я, Пошлепкина. Мужу моему мошенники прика зали лоб забрить в солдаты, а очередь на нас не припадала. Пораженный Иван Александрович отскочил от Марьи Антоновны. Свистунов и Держиморда сторожевыми пса ми бросились к окну, и началась борьба. Пошлепкнна брыкалась ногами, близко не под пуская Свистунова и Держиморду, купцы подзадоривали полицейских, а те словчились, поймали развевающийся подол слесарши, дер нули что есть мочи и вместе с оторвавшейся юбкой покатились по земле. Пошлепкина кричала Хлестакову: — Следовало взять сына портного в сол даты, да родители богатый подарок дали ему, тогда он, мошенник, присыкнулся к купчихе Пантелеевой, а та подослала супруге полотна три штуки, так он ко мне: на что, говорит, тебе муж? Он уж тебе не годится... И вдруг фигура слесарши Пошлепкиной ис чезла. Полицейским удалось ухватить ее за ноги и стащить. Хлестаков подбежал к окну, за ним под летела Марья Антоновна, они увидели, как полицейские волокли слесаршу за ноги, а сле-сарша, упираясь руками в землю, орала: — Да я-то знаю, годится он мне или не годится, это мое дело, мошенник ты такой! Полицейские ускорили шаг, Пошлепкина метнулась щукой и впилась зубами в зад Свистунова. У Свистунова занялся дух. Он выпустил слесаршину ногу, схватился за пораженное место и с воплем бросился в сторону. Купецкие животы колыхались в утробном смехе. Иван Александрович, хихикая, вдруг за метил соблазнительное плечико Марьи Анто новны и, не долго думая, впился в него, та, как ужаленная, взвизгнула от боли и отско чила. Хлестаков перепугался и начал уверять Марью Антоновну: — Из любви, право, из любви. Он грохнулся на колени и старался подползти к Марье Антоновне. Анна Андреевна ворвалась в комнату. — Поди прочь отсюда! Слышишь, прочь, прочь! Марья Антоновна, всхлипывая, сделала ешё раз глазки Хлестакову и исчезла. Хлестаков внимательно смотрел на возбужденную Анну Андреевну и вдруг упал пере, ней на колени: — С пламенем в груди прошу руки вашей. Анна Андреевна с сожалением показала на массивное обручальное кольцо, а Иван Александрович настойчиво твердил: — Это ничего, для любви нет различия. Руки вашей, руки прошу... Марья Антоновна впорхнула в комнату и, увидев стоящего на коленях Хлестакова, вскрикнула. Хлестаков схватил за руку Марью Антонов ну, поставил ее на колени рядом с собой: — Анна Андреевна, благословите постоянную любовь. Анна Андреевна в сильнейшем изумлении вскрикнула: — Так вы в нее... На самой лучшей тройке к дому городничего подкатил Осип. Он торопливо подошел к двери и остановился. До него доносилось что-то необыкновенное. Городничий кричал: — Да благословит вас бог, а я не виноват! Перепуганный Осип быстро вошел в ком нату и увидел, как Хлестаков целовался сI Марьей Антоновной. Осип нарочито громко сообщил: — Лошади готовы. Хлестаков глупо недоумевал, о каких лошадях идет речь. Городничий, Анна Андреевна и Марья Антоновна бросились к окну, чтобы проверить. Осип подозвал Хлестакова и шепотом говорил: — Погуляли два денька, ну и довольно. Неровен час, какой-нибудь другой наедет. Хлестаков тоже шепотом: — Нет, мне еще хочется пожить здесь. Пусть завтра... Осип требовал: — Да чего завтра, ведь вас, право, за кого-то другого приняли, а лошади тут какие славные. Хлестаков вздохнул, обернулся к городничему: — Да, еду. Городничий растерялся: — А как же, то есть... вы изволили сами намекнуть насчет, кажется, свадьбы. Хлестаков вывертывался: — А это... на одну минуту. Только на один день к дяде, богатому старику, и завтра же назад. Настоящий ревизор летел на тройке во весь опор, бричку подбрасывало на шатких мостках. Ревизор стоял в бричке и подгонял ямщика, ямщик — лошадей... У парадного крыльца городничего стоял тарантас, запряженный тройкой добрых коней. Осип торопился, укладывая нехитрый багаж, опасливо оглядываясь по сторонам, не задержат ли. Тренькали нетерпеливые бубенцы. Настоящий ревизор летел во весь опор по Екатерининской дороге-аллее. Хлестаков, провожаемый всем семейством городничего, вышел на крыльцо. Неизвестно откуда, точно из-под земли, вынырнули Бобчинский и Добчинский. Им хо телось до страсти узнать, что произошло. Хлестаков на глазах у всех привлек в свои объятия Марью Антоновну: — Прощайте, ангел души моей, Марья Ан тоновна. Иван Александрович с удовольствием цело вал раскрасневшуюся Марью Антоновну. Бобчинский и Добчинский впитывали все, что видели. Городничий умиленно ворковал: — Прощайте, ваше превосходительство. Хлестаков оторвался от Марьи Антоновны и, взглянув на аппетитную Анну Андреевну, бросился к ней: — Прощайте, маменька. Иван Александрович сел в тарантас, и тройка тронулась. Городничий махал платком. Женщины по сылали воздушные поцелуи. И только Доб чинский и Бобчинский, ухватившись за крылья тарантаса, бежали по дороге, не же лая расставаться с вельможей. Бобчинский еле поспевал за тарантасом,на бегу успел ввернуть просьбу Ивану Алек сандровичу: — Прошу покорнейше... сказать всем там сенаторам и адмиралам... что вот живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский... Ямщик подобрал вожжи, тройка рванула и понесла, обдавая пылью оторвавшихся от тарантаса Петров Ивановичей. Бубенцы, захлебываясь, уносились вдаль, и уже не видно самой тройки, а только звуко вой след от Хлестакова долго еще был слы шен. Петры Ивановичи подбежали к семейству Антона Антоновича. Они видели, как вельможа целовался с Марьей Антоновной, можно сказать, без их участия совершились огромные события. Антон Антонович не мог прийти в себя от всего случившегося. — Фу ты, канальство, с каким дьяволом породнились! Петры Ивановичи восторженно всплеснули руками и вмиг исчезли разносить последнюю новость... — Как ты думаешь, Анна Андреевна: мо жем мы теперь влезть в генералы? Анна Андреевна подтверждала: — Конечно, можем. — Ведь почему хочется быть генералом? — мечтал Антон Антонович. — Потому что, слу чится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: "Лоша дей!" И, как далекое эхо, еле слышно доносилось: — Ло-ша-дей для его пре-восходительства Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского... Антон Антонович входил в раж и пред ставлял себе картину: — И там на станциях никому не дадут лошадей. Все дожидаются, все эти титуляр ные, капитаны, городничие... Антон Антонович заливался и помирал со смеху. — Какие мы теперь с тобою птицы сдела лись! Высокого полета, черт побери! Купчина в длиннополом черном сюртуке торопливо перебежал дорогу. Городничий, увидев его, вмиг вспомнил все обиды, причиненные купцами, и вся сила энергия его души обрушилась теперь на них: — Постой! Теперь я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там? Из разных мест к городничему метнулись пять полицейских со шляпой и шпагой Антона Антоновича. Петры Ивановичи носились по торговым рядам и баламутили купцов известиями о том, что ревизор женится на дочери городничего и неслись дальше. Торговые ряды зашумели, словно потревоженный улей. "Архиплуты, протобестии, надувалы мирские", подгоняемые страхом, сби лись вокруг купца Абдулина, теперь над купцами нависли тучи. В полной парадной форме, при всех рега лиях, со свитой из пяти полицейских Антон Антонович шел по улицам уездного города, и шествие замыкали пустые дрожки. Антон Антонович, руководимый желанием мести, алкал встречи с купцами. С губ его срывались обрывки угрожающих звуков, что-то отдаленно напоминающее "Гром побе ды, раздавайся", переходящее в марш город ничего. Купцы собрались в лавке Абдулина и прислушивались к надвигающемуся маршу, и вдруг раздалось: — Здорово, соколики! Купцы сразу склонились и в пол бубнили: — Здравия желаем! Городничий оглядывал склоненные фигуры и обманно ласковым голосом говорил: — Что, голубчики, как поживаете? Как то вар идет ваш?.. Но сам не выдержал лицемерия и гаркнул на всю лавку: — Что, самоварники, аршинники, жаловать ся? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! Жаловаться? С последней угрозой купцы, как один человек, рухнули на землю, а над ними возвышался голос, мечущий громы: — Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Купцы припадали к земле и вопили: — Виноваты, Антон Антонович! Городничий гремел, словно раскаты грома: — Жаловаться? И увидев купца, у которого борода стели лась по земле, Антон Антонович подошел, топнул ногой, наступив сапогом ему на бороду: — А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода. Купцы взмолились, они, перебивая друг друга, орали: — Лукавый попутал. И закаемся вперед жаловаться, не погуби только! Городничий, глядя на распростертые на земле сюртуки, наслаждался предельным уни жением купцов: — Теперь: не погуби! Ух, я бы вас... Антон Антонович размахнулся, но сдер жался. — Я не памятозлобен; только теперь ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина... Чтобы поздравление было... Последние слова городничего послужили как бы сигналом. Купцы вскочили. Абдулин первый схватил штуку сукна в 60 аршин, вышел и бросил ее в бричку, после чего по дарки посыпались со всех сторон. Тюки раз ных размеров нагромождались в тарантасе городничего один на другой, так что самому Антону Антоновичу пришлось встать, и на его глазах купеческие приказчики вдруг бро сились к лошадям, вмиг распрягли их, и слу чилось то, чего никак не мог ожидать Антон Антонович. Приказчики сами впряглись в тарантас и повезли Антона Антоновича по городу. Городничий торжествовал, проезжая мимо ^РКВИ, он остановил купцов и истошно кри чал: — Валяй во все колокола, кричи во весь народ, черт возьми, уж когда торжество, так торжество!.. На дворе съезжей полицейские готовили к всенародной порке жалобщиков и челобитчи ков, которые осмелились подавать просьбы на городничего. К порке готовили слесаршу Пошлепкину, которая продолжала жаловаться. — Да мне-то каково без мужа, мошенник ты этакий! Я слабая женщина, подлецы вы такие!.. — кричала Пошлепкина. И под веселый перезвон церковных колоко лов началась полицейская экзекуция. НДП. И дан был бал. Цвет уездного города, от которого три года скачи, ни до какого государства не доедешь, присутствовал на балу у городничего. Музы канты старались произвести как можно боль ше всевозможного шума, под звуки которого уездные танцоры и франты выделывали не вероятные вензеля. Ничто не сидело на месте, все двигалось в стремительном танце, и даже сам Антон Антонович в припадке необуздан ной радости, помолодевший, оттопывал свои ми огромными ботфортами так, что половицы под ним трещали. Все были заняты танцем настолько, что не обратили внимания на взволнованного почт мейстера, влетевшего в зал. — Господа!.. — вопил почтмейстер, но пары со смехом проносились мимо. Почтмейстер завопил на весь зал, потрясая каким-то письмом. Танец приостановился. Почтмейстер погрозил капельмейстеру. Ор кестр умолк. — Господа! Чиновник, которого мы при няли за ревизора, не ревизор. На почтмейстера посмотрели, как на сума сшедшего. Кто-то махнул дирижеру, и танец раздался с еще большей силой, чем прежде. Какую-то секунду опешивший почтмейстер стоял с поднятой рукой, в которой было за жато письмо, и вдруг подпрыгнул, завопил каким-то истошным голосом: — Господа, у меня письмо! Все остановилось, вдруг, как по мановению: — Какое письмо? Городничий подходил, не спуская с почтмей стера глаз: — Какое письмо? Почтмейстер у всех на глазах развернул бумагу. НДП. Письмо Хлестакова милостивому го сударю И. В. Тряпичкину, в Санкт-Петербург. "Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие со мной чудеса. По моей петербургской физиономии и по костюму весь город принял меня за генерал-губернатора. И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой. Все мне дают взаймы сколько угодно. Оригиналы страшные. Во-первых, городничий — глуп, как сивый ме рин..." И по мере того как зритель читает письмо Хлестакова, на бумаге между строчек зарож дается движущаяся точка, сначала совсем маленькая, еле приметная, а потом все увели чивающаяся и увеличивающаяся, точка вдруг обернулась лихой тройкой и еще пуще понес лась по белому полю письма между стро чек, словно по накатанной дороге. Тройка проносилась мимо слов: "городничий — глуп, как сивый мерин..." И в первый раз городничий Сквозник-Дму-хановский действительно испугался. Его боль шое тело съежилось. Он даже зажмурил гла за, как бы готовясь получить следующий удар. Послышался шепот: — Зарезал... убил... совсем убил... И когда городничий открыл глаза, перед его взором вместо человеческих лиц вырисо вывались какие-то звериные морды. На ме сте, где стоял Земляника, теперь какая-то фигура в том же фраке, но со свиной голо вой и в феске. Вместо лица судьи была ка кая-то страшная песья голова, которая вдруг, раскрыв пасть и обнажив клыки, заговорила человеческим голосом: — Как же это, в самом деле, мы так опло шали, господа? Городничий, ударив себя по лбу, вопил: — Нет, как я, старый дурак? Выжил, глу пый баран, из ума!.. Мошенников над мошен никами обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду, трех губернаторов обманул! Вот смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий! В залу, запыхавшись, прибежал жандарм, который ехал с ревизором из Петербурга, и громким прерывающимся голосом оповестил; — Приехавший из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице. Произнесенные слова поражают, как громом, всех. Звук изумления единодушно вы-летает из дамских уст, вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении. Немая сцена. Первым от столбняка очнулся городничий. Он сразу все сообразил. К нему вернулась его деятельность. Ему захотелось выпутаться из этого ложного положения. Осмотрев чи новников, Антон Антонович делово начал: — Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам известие — к нам приехал ревизор. Земляника шепотом подавал совет: — Ехать парадом в гостиницу. Ляпкин-Тяпкин предлагал свой выход: — Вперед пустить голову, духовенство, ку печество, вот и в книге "Деяния Иоанна Масона"... Антон Антонович окончательно пришел в себя. Он никому не мог доверить нового ревизора. — Нет, нет, позвольте уж мне самому. При последних словах городничий вынул деньги, и все чиновники полезли в карманы и отдавали все на общее дело. Когда у городничего в руках оказался по рядочный куш, он перекрестился и исчез. У двери пятого номера гостиницы, где оста новился новый ревизор, появился городничий, осторожно постучав, скрылся за дверью, и сразу же из-за двери послышался сильнейший начальственный разнос. Потом все смолкло, Из номера выскользнул Антон Антонович, облегченно вздохнул, перекрестился и сказал: — Взял. Булгаков Михаил
|
| ||||
| ||||||
copyright 1999-2002 by «ЕЖЕ» || CAM, homer, shilov || hosted by PHPClub.ru
|
|
| ||
| ||||
|
|
|
Счетчик установлен 4 мая 2000 - 683
