Бирюков
Иван

ЖИЗНЬ
ЛЮДЕЙ

литературный
сценарий

ЯСНЫЙ. ТАРАСЮК.

Женя Ведьма появился в поселке в полдень.

Это был высокий худой мужчина неопределенной степени старости. Из-под кепки свисали до плеч давно не стриженые седые волосы, серые глаза настороженно смотрели из-под нависших бровей. Бородатое обветренное лицо с твердо сжатым ртом было коричневым от загара. Открытый патронташ туго перепоясывал его сухую фигуру. За спиной покачивался тощий выцветший рюкзак.

Шел он быстро, придерживал за ремень ружьё, висевшее на плече стволами вниз.

Рядом с ним шла широкогрудая белая лайка.

Улица Ясного была пуста, только у заборов, прячась от полуденного солнца, валялись сморенные жарой собаки, да в дальнем конце улицы маячили две фигуры мальчишек на велосипедах.

Ведьма быстро прошел до середины широкой прямой улицы и свернул к обшарпанному бараку общежития.

— Ведьма пришел! — услышал он приглушенный мальчишеский голос, уже входя в тамбур барака. — Славка, это же Ведьма!

Мальчишки притормозили у барака и с восторгом переглянулись.

— Точно, — Ведьма! — потрясенно пробормотал Славка. — К Тарасюку пошел, наверное...

Тарасюк спал одетым.

Он с трудом разлепил заспанные глаза и сморщился от яркого света. Увидев гостя, он резко сел в постели.

— Женя! — с нежностью прохрипел он и улыбнулся беззубым ртом. — Це ты?.. А я сплю...

Тарасюк говорил, мешая русские слова с украинскими.

Ведьма улыбнулся в ответ, сбросил рюкзак у порога, ружье повесил на вешалку стволами вниз.

— Ты, как сова... Ну и вонища у тебя здесь!.. Место, Дружок.

Пес послушно улегся на прохладном полу поперек выхода.

Тарасюк встал, порывисто обнял Ведьму трясущимися руками.

— Женя... От же ж яка радисть!

— Ну-ну, — нахмурился Ведьма и тихонько похлопал Тарасюка по спине. — Я тоже рад... Ну, как ты тут?

Тарасюк засуетился, набросил на кровать пыльное шерстяное одеяло, сунул ноги в валенки с обрезанными голенищами:

— Та я шо... я все сторожу... Живу помаленьку, як могу, — Тарасюк не сводил влюбленного взгляда с Жени Ведьмы. — Видпочинь трохи, я зараз у лавку сбегаю.

— Подожди-ка, — Ведьма поднял свой тощий рюкзак, вынул из него замшевый мешочек. — Зайди в ЗПК, тут у меня грамм шестьсот. Соли возьми килограммов пять, чаю, галет, курева, пороху, — ну, ты сам знаешь.

— Почекай хвылынку, я зараз!

В конторе участка было пусто, прохладно, в лучах солнца плавали золотые пылинки. Тарасюк, еле переведя дыхание, постучался в оббитую железом дверь золотоприемной кассы:

— Оля! Олюшка!

— Кто там еще? — в двери открылось зарешеченное окошко.

— Олюшка, прими, будь ласка, — попросил Тарасюк. — Женя вот пришел, попросил сдать.

Мелко завитая Оля, полная женщина лет сорока, отставила кружку с чаем, взяла мешочек и допуск из рук Тарасюка.

— Горит у вас, что ли? — Чаю не дают попить спокойно... — ворчала приемщица, быстро взвешивая золото. — Ведьма, что ли, объявился?

— Ага-ага, — заулыбался Тарасюк, нетерпеливо переминаясь перед дверью.

— Живой, выходит? — отсчитывая деньги, спросила Оля.

— Та шо з ним зробыться?

Оля закончила считать деньги и сунула их в окно вместе с пустым мешочком и отмеченным допуском:

— Ладно, привет ему передавай, медведю.

Тарасюк заспешил к двери:

— Передам, а як же ж!

С набитым рюкзаком и свертком в руках Тарасюк толкнул дверь своей комнаты. Изнутри раздалось грозное рычание пса.

— Тихо, Дружок, свои это, — Ведьма лежал поверх одеяла и тер глаза. — Прикемарил я тут у тебя...

— Ты видпочевай, як втомывся, — заботливо предложил Тарасюк, ставя на стол бутылки с водкой. — Я почекаю.

— Успею еще, — возразил Ведьма и сел на кровать. — Перекусим чего-нибудь?

В свертке оказались колбаса и хлеб. Тарасюк крупными ломтями порезал и то, и другое, разлил по кружкам водку.

— Сидай к столу, Женя, — пригласил он.

Они выпили, пожевали колбасы с хлебом. Ведьма бросил кусок собаке.

— Ну, расскажи, что тут нового?

Тарасюк задумался:

— Да шо тут... Все по-старому... Гриша вот до дому собирается.

— Бабаш?

Тарасюк кивнул, его лицо стало печальным:

— Кажуть, назовсим...

Ведьма тоже задумался, мотнул головой:

— Вернется, куда денется... Ну, а ты как, все пьешь?

— Пью... — покорно кивнул Тарасюк.

— Шел бы лучше ко мне, жили бы, как люди, — Ведьма снова разлил по кружкам.

— Хиба ж так люди живут? — покачал головой Тарасюк. — Усе в лесу, да в лесу, як ведьмак... Ты чув, чи ни, шо тебя Ведьмой прозвали?

Ведьма усмехнулся, залпом выпил водку, ладонью утер бороду и усы.

— Зато сам себе хозяин. Все лучше, чем как ты, — убежденно сказал он и обвел взглядом грязную комнату с пришпиленными к грубо оштукатуренным стенам репродукциями из "Огонька".

Тарасюк опять покивал, с пьяной грустью гладя в лицо Ведьмы:

— До дому бы уихать. Хотив бысь дома помэрты...

— Нет у нас дома, Алексей, чего зря душу травишь... — поморщился Ведьма. — Точнее — здесь он, на Колыме... Расскажи лучше, как ребята. У Кольки пацана Витькой зовут?

— Витек, добрый хлопец растет.

— Я его в верховьях Приискателя видел, — ружье с него ростом. Далеко забирается, — Ведьма улыбался. — Молодец, Николай...

— Да, у них с Гришей усе в порядке...

— А об остальных что-нибудь слышно?

Тарасюк пожал плечами:

— Кто где... Нэ чув нычого давно. Кажуть, Роберт на прииске механиком.

Ведьма разлил остатки водки:

— Николай-то сейчас где?

— Биля тэбэ, на Приискателе, — удивился Тарасюк. — Хиба ж ты нэ знаешь?..

ПРИИСКАТЕЛЬ. ВИТЬКА.

Было очень тихо.

Ярко светило полуденное солнце, едва слышно плескалась на перекате вода. Солнечный свет дробился в мелких волнах речки, заливал узкую долину Приискателя с террасой по правому берегу, зажатую крутыми склонами сопок.

Ни шороха ветра, ни крика птиц, — только слабый шум речных перекатов, да яркое, слепящее солнце над замершей тайгой.

Из зарослей краснотала на левом берегу беззвучно вышел к Приискателю молодой олень, остановился у самой воды, чутко прислушался, оглянулся и, успокоившись, опустил морду в прозрачную холодную воду. Неторопливо напившись, он снова оглянулся назад и пошел вверх по ключу, еле слышно в звоне воды переступая копытами по крупной гальке.

Через пару минут в зарослях краснотала послышался приближающийся треск, верхушки краснотала зашевелились, и к Приискателю вышел, тяжело дыша, мокрый по пояс Витька, — высокий для своих одиннадцати дет, белобрысый мальчишка с голубыми глазами.

У речки он остановился, окинул взглядом пустынную долину, высокие лесистые сопки, и вытер потное лицо.

Его брюки и полы не по росту длинной брезентовой куртки были мокрые, в болотных сапогах хлюпало, тяжелая "тулка" двенадцатого калибра и патронташ висели на шее. Витька лег на холодные камни и жадно припал к воде.

Напившись, он отер рукавом мокрое лицо, снова повесил на шею ружье и патронташ и перешел вброд неглубокую речку.

Правый берег круто поднимался от воды, переходя в широкую террасу, густо заросшую лиственницей и кустарником.

Витька взобрался на пригорок, оглянулся и, окинув внимательным взглядом молчаливую долину, углубился в лес.

Лес встретил его сонным молчанием. Тихо хрустел под ногами сухой ягель, изредка потрескивали сухие ветки. Витька шел осторожно, внимательно оглядываясь по сторонам, и чутко слушал неестественную тишину полуденной, облитой солнцем тайги.

Вскоре стена леса приглушила журчание и плеск ручья, и стало совсем тихо.

Неожиданно Витька остановился и тихонько присвистнул от удивления: в просвете между двумя лиственницами прямо посреди леса стоял низкий домик с обвалившейся штукатуркой, покрытый позеленевшим от моха толем. Чуть дальше виднелся за деревьями длинный барак, за ним еще один.

Входная дверь небольшого, стоящего на отшибе, домика, распахнута настежь, и перед порогом росла высокая лиственница, так что закрыть двери было нельзя.

Бараки имели, как ни странно, довольно жилой вид, хотя и выглядели дико посреди нетронутого леса. Слепые окна с непрозрачными стеклами, мох и какие-то кустики на крышах.

Витька молча постоял, с удивлением разглядывая жутковатый своим запустением поселок, беспокойно оглянулся по сторонам и, для чего-то взведя курки, осторожно перешагнул ржавую, бессильно провисшую колючую проволоку, двинулся к двери ближайшего домика.

В проеме тамбура после яркого солнца было темно.

Внутри на вбитых в стену гвоздях висели серые от пыли телогрейки, под ними стояли валенки и пара кирзовых сапог. Дощатый пол был засыпан рыжей прошлогодней хвоей, сухими листьями карликовой березки.

Дверь в дом, оббитая толстым серым войлоком, была закрыта.

— Эй!.. — тихо окликнул Витька.

Голос его прозвучал в полуденной тишине робко и настороженно.

— Эй, здесь есть кто-нибудь?..

Держа наготове ружье, Витька протиснулся между стволом лиственницы и притолокой, и вошел в тамбур.

Дверь открылась с тоскливым, громким в этой неприятной тишине скрипом. Витька придержал ее ногой и снова окликнул:

— Эй!

Маленькая комната с побеленными стенами была пуста. На крашенном полу в правом углу комнаты лежала куча обвалившейся с потолка штукатурки. Под потолком висела пыльная "Молния" с целым стеклом, и больше в комнате ничего не было, никакой мебели, только железная печка слева от двери, обложенная по бокам кирпичом.

Солнечный свет с трудом проникал сквозь позеленевшие от времени стекла единственного оконца. Пол казался чисто вымытым, но когда Витька оглянулся назад, в тонком слое пыли, покрывающем все вокруг, он увидел на полу свои следы.

Окинув все это одним взглядом, Витка прошел во вторую комнату, такую же пустую и чистую. В ней тоже было маленькое оконце, сквозь которое ничего нельзя было разглядеть, вдобавок затененное снаружи разросшимися кустами.

На подоконнике стояла ржавая жестяная банка из-под томатной пасты, наполненная землей, и из нее вместо цветов росла маленькая чахлая лиственница.

Витька мельком огляделся, задержал взгляд на банке с лиственницей и торопливо вышел.

В тамбуре он задержался, потрогал висящие телогрейки и, подойдя к выходу, осторожно выглянул наружу.

Лес, залитый солнцем, стоял все так же молчаливо и сонно.

Витка вышел наружу, прошел ко второму бараку, к третьему...

Везде было пусто, ничего не напоминало о недавнем пребывании здесь человека.

Позади вдруг раздалось приглушенное рычание.

Витька резко обернулся: в нескольких метрах от него стояла белая широкогрудая лайка.

— Ты что?.. — испуганно спросил Витька. — Тихо, тихо. Я ухожу.

Держа ружье наизготовку, он медленно попятился в лес.

Собака, не двигаясь, провожала его взглядом, пока он не скрылся за деревьями.

— Ну и ну... — тихо сказал Витька и, изредка оглядываясь на молчаливые бараки, пошел прочь от покинутого людьми поселка.

ПРИИСКАТЕЛЬ. САШКА.

Витька сидел в балке за дощатым столом и заряжал патроны.

Слева он расставил с сотню латунных стреляных гильз, затем в строгом порядке лежали "барклай", пачка "универсала", мерки для пороха и дроби, мешочки с дробью и пулями, войлочные пыжи, картонные прокладки и коробочки с капсюлями.

На ступеньках лестницы перед балком простучали быстрые легкие шаги, и в дверь ворвался Сашка Арефьев. Светлые волосы кучерявились на макушке, широкий утиный нос шелушился и весь был в пятнах молодой розовой кожи и в капельках пота.

— Здорово! — с порога крикнул он, и подскочил к столу.

— Ух ты! — он схватил со стола заряженный патрон и горящими глазами впился в Витькино богатство. — Это ты сам заряжаешь?

— Привет, — Витька резко ударил ладонью, и выбитый капсюль звякнул в ведре у печки.

— Капитально! — оценил Сашка и разулыбался. — Во, жизнь! А меня еще мамка не отпускала с отцом!

Он положил патрон на место и вздохнул:

— А у моего отца нет ружья...

— У моего тоже нет.

— А это что, твое, что ли?

— Нет, это Бабаша, горняка нашего. Он мне все дает, и ружье, и патроны, — сдержано похвастался Витька. — Моя одностволка дома осталась, на Ясном.

Витька вставил новый капсюль и нажал рычаг "барклая".

Сашка стремительно обследовал содержимое мешочков с разнокалиберной дробью, коробки с порохом, и схватил "турбинку".

— Это что, жиган?

— Ага, — Витька старательно пыжевал порох.

— Из них медведей стреляют?

— И лосей, и оленей тоже, — со знанием дела сказал Витька. — Хочешь со мной на оленей сходить?

— А отпустят? — радостно спросил Сашка.

— Я тут делаю, что хочу.

— Капитально!

Сашка сделал вид, что стреляет из ружья:

— Дув, дув!

Он молниеносно обежал вокруг стола, разглядывая застеленные одеялами нары, и стены балка, украшенные по традиции репродукциями из "Огонька":

— А я знаешь, чего нашел?

— Ну?

— Пошли, покажу.

— Сейчас.

Витька убрал в ящик под нарами все боеприпасы, набил карманы патронами, вынул из-под матраца тяжеленную двухстволку и закинул ее за спину.

— Пошли.

Мальчишки перешли вброд меленький в это время года Приискатель, и Сашка повел Витьку вверх по течению вдоль правого берега.

— А здесь медведи водятся?

— Подожди, — Витька скинул с плеча ружье и зарядил его дробью и пулей. — Водятся, пошли.

Сашка рванул вперед, как охотничий пес. Он напролом носился по кустам, поджидал Витьку и снова отрывался вперед.

— Ну, скоро? — нетерпеливо спросил Витька, — Куда ты меня тащишь?

— Иди-иди, — откликнулся из-за кустов Сашка. — Недалеко уже.

Вскоре они вышли к небольшому ручью, впадающему в Приискатель, и направились вверх по распадку. Здесь уже не было слышно рева бульдозеров на полигоне, тишина подчеркивалась звоном ручья, да шумом шагов мальчишек.

Распадок был довольно мрачный. Серые, с немыслимо закрученными стволами, лиственницы, непролазный бурелом и толстый, мягко пружинящий слой мха под ногами.

Солнечный свет терял здесь свои яркость и тепло, было сыро и тянуло вечным холодом.

Сашка, шедший впереди, вдруг шагнул в ручей и нагнулся:

— Во!

В руках он держал желтый человеческий череп, из него текла вода.

— Ух ты!.. — Витька от неожиданности растерялся. — Откуда это?

— Тут их полно! — возбужденно похвастался Сашка. — Там, наверху, из завала вымывает. Но это все ерунда!

Он отбросил череп в сторону и побежал вверх по ручью:

— Я тебе сейчас еще что-то покажу!

Витька поудобнее перехватил тяжелое ружье и осмотрелся по сторонам. Крутые, густо заросшие корявой лиственницей склоны сопок сжимали их с двух сторон. Выше по распадку растительности становилось все меньше, и там, где распадок переходил в крутой склон, на скалах лепились только какие-то колючки.

— Витька, где ты? — заорал где-то наверху Сашка. — Гляди, чего я нашел!

Витька быстро зашагал вверх по ручью.

— Гляди! — Сашка гордо продемонстрировал еще один череп.

— Здесь что, война была? — недоуменно спросил Витка.

— Да ты хорошенько-то посмотри! — Сашка сунул череп Витьке в руки.

Череп был мокрый и холодный, как камень, из верхней челюсти торчало несколько зубов, на одном из них была золотая коронка.

Витька торопливо вернул череп Сашке:

— Ладно, пошли отсюда.

Сашка нахально посмотрел Витьке в глаза:

— Что, боишься?

— Чего тут бояться?

Сашка резко ткнул Витьке в лицо черепом и дико заорал:

— Ы-ы-ы!!

Витька прикладом вабил из его рук череп:

— Козел! В рог хочешь?

Сашка захохотал, отскочил в сторону:

— Ладно, чего ты, я же пошутил.

Витька повернулся и зашагал вниз по распадку. Сашка засеменил следом.

— Вить, а Вить?

— Чего тебе? Ты за этим меня сюда и привел?

— Ну интересно же! Здесь, наверное, Чапай воевал, или фашистов били. Дивизию "Мертвая голова". Может, мы пулемет здесь найдем, а, Вить?

— Черта лысого ты здесь найдешь, — буркнул Витька, но уже не так сердито.

— А давай постреляем, — предложил Сашка, забежав вперед.

Витька остановился, огляделся по сторонам:

— Куда стрелять-то? Даже кедровки нет.

— Ну давай просто так, а? Я же ни разу не стрелял еще...

Витька снова внимательно оглядел склоны сопок:

— Ладно, стреляй...

Сашка нетерпеливо схватил ружье и взвел курок. Он тоже огляделся в поисках подходящей мишени, и тут его озарило.

— Подержи! — он сунул Витьке ружье и метнулся к ручью.

— Эй, ты куда?

Сашка махнул рукой и, разбрызгивая сапогами воду, побежал вверх по ручью.

— Есть такая партия! — радостно крикнул он, и Витька увидел в его руках мокрый череп.

Сашка быстро забрался на противоположный склон распадка и установил череп на высоком трухлявом пне.

— Капитально, да? — Сашка перелетел через ручей и выхватил ружье из рук Витьки.

— Дивизия "Мертвая голова"! — загробным голосом проурчал он и поднял ружье. Тяжелая двустволка заметно покачивалась в его слабых руках. Наконец он выстрелил. Сильной отдачей его отбросило на землю, — благо, под ногами был мягкий мох.

Ружье он выронил.

— Капитально... — с испугом поморщился он и потер ноющее от ушиба плечо.

В череп он не попал.

— Мазила, — насмешливо сказал Витька и подобрал ружье. — Кто же так стреляет? Надо приклад покрепче прижимать к плечу, тогда не упадешь.

— Учись, — небрежно бросил он и взвел правый курок.

Выстрелом череп сорвало с пенька, и Сашка с криком "ура" кинулся на противоположный склон распадка.

Витька вынул дымящуюся гильзу и сунул в карман, в стволы зарядил новые патроны.

— Ух ты, класс како-ой! — восхищенно протянул Сашка, подходя с черепом в руках. — Гляди, дырища какая!

Витька посмотрел на зияющую дыру во лбу черепа и быстро отвел взгляд.

— Ладно, выкинь его к черту...

Обратно они шли молча. Настроение у обоих почему-то было плохое, Сашка изредка потирал ноющее плечо, отмахиваясь от комаров и тихо ругаясь.

— Как думаешь, здесь правда можно найти какую-нибудь винтовку или пулемет? — спросил Сашка.

— А черт его знает... Я вон сколько везде хожу, а ничего так и не находил.

— А, может, это старатели перестреливались из-за золота? — снова заговорил Сашка. — Папка говорил, что здесь этого золота — хоть лопатой греби.

— Тут везде золота полно, чего из-за него стреляться? — отмахнулся Витька. — А черепов я до сих пор еще никогда не видел, только звериные.

ЯСНЫЙ. ТАРАСЮК.

В тесной комнате общежития стояло три металлических кровати с облупленными дужками спинок, три тумбочки и придвинутый к подоконнику стол, покрытый потертой на углах клеенкой. Стены комнаты были выкрашены поверх корявой штукатурки масляной краской оливкового цвета и украшены, все по той же колымской традиции, репродукциями из "Огонька". Из плохо закрученного крана капало в помойное ведро.

Тарасюк спал справа от двери. Его давно не стриженая голова с лысой макушкой и сивой растрепанной бородой, растущей от самых глаз, покоилась на грязной подушке.

— Не кочегары мы, не плотники, но сожалений горьких нет, ах, нет... — в комнату, напевая, вошел с мячом в руках Андрей — высокий молодой атлет в белой тенниске. Андрей положил мяч на подоконник и подозрительно принюхался:

— Черт!..

Он ладонью толкнул форточку в окне и, подойдя к спящему Тарасюку, легко поднял его вместе с матрасом.

Тарасюк завозился во сне, замычал, но не проснулся, только храпеть перестал.

Андрей ногой распахнул дверь в длинный тамбур барака, где висела мазутная роба, и положил Тарасюка на пол в простенке между дверями комнат.

— Порядок! — Андрей поправил на Тарасюке одеяло, отряхнул руки и пошел к себе в комнату. — А мы монтажники-высотники, да! И с высоты вам шлем привет!

Тарасюк во сне устроился поудобнее и снова захрапел.

ПРИИСКАТЕЛЬ. БАБАШ.

Николай "сидел на рации", кричал в микрофон сводку по бригаде.

Он давно не брился, и на его грязных скулах клочками торчала темная щетина. Глаза были красные, воспаленные, и выглядел он усталым и сердитым.

— Вскрыша — семнадцать тысяч! — читал он по растрепанному блокноту, водя по аккуратным строчкам темным от мазуты пальцем. Радиостанция пищала и страшно шипела помехами.

— Промывка — сорок две тысячи! Сорок две!

— Понял, сорок две! — хрипел голос в рации. — Как металл?

— Металл — семьдесят пять восемьсот пятьдесят три!

— Сколько? — прорвалось сквозь треск помех.

— Семьдесят пять килограмм восемьсот пятьдесят три грамма!!

Витька топтался у порога, поправляя на плече ремень ружья.

— Тебе чего? — спросил Паша Дереза, — молодой, тоже заросший щетиной, зеленоглазый блондин с веселой, располагающей к себе, улыбкой. — Дело какое?

Он сидел рядом с Николаем и изредка подкручивал верньер радиостанции, ловя ускользающую радиоволну, — в горной местности радиостанции работали непредсказуемо.

— Да я сказать только...

— Говори мне, — улыбнулся Паша. — Видишь, отец занят?

— Я сегодня, наверное, вечером только приду, — хочу оленей погонять.

— Когда продукты подвезете? — кричал в микрофон Николай.

— Завтра будет вертолет, — прохрипела рация.

— Левую бортовую на "сотку" захватите и картошки пару мешков, а то мы вам вертолет не отдадим! — грозился Николай.

— Далеко не уходи, заблудишься еще, — подмигнул Паша. — И оленей много не бей, а то не принесешь всех-то.

Витька иронично усмехнулся:

— Сам-то хоть одного добыл?

Николай сердито махнул на них рукой, показал здоровенный чумазый кулак.

Паша покорно приложил палец к губам:

— Ладно, иди, а то нам сейчас достанется.

Витька махнул ему рукой и вышел из балка, плотно прикрыв за собой дверь.

Стоянка отцовской бригады расположилась на маленьком пятачке среди лиственничного леса над прозрачными струями Приискателя.

Три жилых вагончика на санях, один такой же, оборудованный под склад запчастей, да деревянный навес над длинным досчатым столом. В стороне от жилых балков — металлическая емкость заправки, ряды бочек с маслами и солидолом, — вот и все хозяйство.

Кругом дыбятся зеленые сопки с голыми вершинами, сжимая узкую до-липу Приискателя, заросшую лиственницей, тополем и красноталом.

Сашка оборудовал под свой "штаб" старый, с выбитыми стеклами, каркас от машины. "Штаб", накренившись, стоял в отдалении от стоянки в густых зарослях карликовой березки. Над дверью мелом была нарисована свастика и надпись латинскими буквами: "Fantomas".

Выйдя из балка, Витька направился к "штабу".

— Пароль! — услышал он Сашкин голос из-за двери.

— Фиг с маслом, открывай.

Сашка засмеялся и откинул крючок.

— Хвоста нет? — он через Витькино плечо выглянул наружу.

— Да ладно тебе, чего ты разыгрался, как пацан, — раздраженно одернул его Витька. — Ты еще в машинки поиграй... На оленей пойдешь со мной?

— Постой, секи, что у меня есть!

Витька вошел в "штаб" и остановился в дверях.

Когда его глаза привыкли к полумраку каркаса, он разглядел на стене полку с шестью черепами.

У каждого черепа два-три зуба были золотыми.

— Ну как? — просиял Сашка. — Класс? Пираты Флинта! Я им еще лампочки в глаза вставлю. У тебя батарейки есть?

— Нет... А это что?

На узком верстаке лежал еще один череп с золотыми зубами.

Лоб черепа, словно морщина, рассекал глубокий надпил. Рядом лежала ножовка по металлу.

— А! — захлебнулся от восторга Сашка. — Это я шкатулку делаю для драгоценностей. Как у контрабандистов в "Бриллиантовой руке", помнишь?

— Саня, ты мою ножовку не брал? — раздался снаружи голос Бабаша, и он заглянул в раскрытую дверь.

— Дядь Гриша, она вам прямо сейчас нужна? — заволновался Сашка. — Я еще не допилил.

Бабаш пригнулся и вошел в штаб.

— А что ты режешь, может, помочь?

— Не, я сам хочу.

— Привет, Витек, — протянул руку Бабаш. — На охоту?

— Ага, мы к вечеру придем, я отцу сказал,

— Это что?!. — вдруг тихо спросил Бабаш, и его худое коричневое лицо с синими глазами стало каким-то каменным. Он смотрел на полку с черепами.

— Чего?.. — растерялся Сашка. — Это? Это я на ручье нашел, в распадке. А что?

Бабаш отодвинул Витьку в сторону и уставился на череп, из которого Сашка делал шкатулку.

— Да вы что, пацаны?.. — тихо сказал он и опустился на лавку.

Витька с Сашкой молчали.

Сашка глядел в пол.

Витька переводил взгляд с одного на другого.

Бабаш грустно и внимательно посмотрел в глаза Витьке, словно видел его в первый раз.

Сашка засопел, исподлобья глядя на него:

— А что тут такого?.. Это пираты Флинта...

Бабаш опустил в ладони лицо, медленно помотал седой головой.

Сашка насупленно ковырял пальцем грязный верстак.

Бабаш неожиданно вскочил, ударился головой о низкий потолок:

— А ну, пошли!

— Куда? — настороженно спросил Сашка.

— Пошли, сказал! — резко приказал Бабаш и вышел наружу. — Выходите!

Витька с Сашкой вылезли из "штаба".

— Не отставайте, — тем же тоном бросил Бабаш и быстро пошел в сопку.

Витька посмотрел на Сашку, постучал пальцем по лбу и пошел за Бабашом.

Сашка, повесив голову, поплелся следом.

Солнце стояло уже в зените, когда они, наконец, перевалили невысокую сопку.

— Дядь Гриш, — попросил Витька. — Давайте немного отдохнем, а?

Тяжеленная двустволка отдавила Витьке плечи. Он не выдерживал такого темпа и едва не падал с ног. Пот катил с него градом, рубашка была совсем мокрая. Сашка, впрочем, выглядел не лучше, хотя шел налегке.

Бабаш остановился, оглядел их с головы до ног. Его взгляд задержался на ружье.

— Ладно, перекур, — хмуро бросил он.

Витька с Сашкой попадали в мягкий, немного влажный мох.

Витька отдышался, вытер мокрое лицо рукавом и уселся, прислонясь спиной к шершавому стволу лиственницы.

Бабаш сидел поодаль, курил папиросу и глядел вниз, в долину небольшого ручья.

Эту долину и долиной-то назвать было нельзя, — так, широкий распадок с мелким ключом, по которому тянулись полузаросшие язвы каких-то старых отработок с конусами промытой крупной гальки.

— Идем, идем... — пробурчал насупленный Сашка. — Бежим куда-то...

— Дядь Гриш, — осторожно позвал Витька.

Бабаш молча повернул к нему голову.

— А куда вы нас ведете?

— Там увидите... — помолчав, тихо ответил он, снова отвернулся и поднялся. — Отдохнули?

Он затоптал окурок:

— Пошли.

Сашка и Витька нехотя поднялись и заспешили следом.

— "Увидите, увидите..." — недовольно и еле слышно передразнил Сашка, ломясь сквозь кустарник за Витькиной спиной.

Вниз идти было гораздо легче, и они довольно быстро спустились к прозрачному ключу.

Бабаш почему-то сразу замедлил шаги и пошел совсем медленно, оглядываясь по сторонам.

Теперь они шли по отработкам, и им то и дело попадались то ржавые вагонеточные рельсы, то тачки, ломы и кайлы. Сашка постоянно нагибался, вертел в руках шурфовочные ложечки, какие-то ржавые лопаты и прочий хлам, что попадался по дороге. В одном месте он вытащил из-под слоя грунта старую гнилую телогрейку, и с горящими глазами обшарил карманы, — благо, Бабаш не обращал на мальчишек никакого внимания.

— Дядь Гриш, а как эта речка называется? — спросил Витька.

— Безымянка, — хрипло ответил он, с удивлением оглянувшись на них, словно только что вспомнил об их существовании.

Они прошли полигон до конца и стали взбираться на отвалы.

Бабаш первым взобрался наверх, и сейчас стоял молча, и смотрел перед собой, сжимая в руке кепку.

Мальчишки поднялись наверх и встали рядом.

Перед ними был такой же, залитый солнцем полигон, но его скалистая плоскость была уставлена мрачными черными пирамидами, похожими на какие-то склепы. Эти пирамиды были сложены из больших скальных плит, уже облепленных пятнами лишайников.

— Это чего, кладбище, что ли?.. — растерянно спросил Сашка.

Витька тоже вопросительно посмотрел на Бабаша, задрав голову. Тот молча оглянулся на них и уселся на землю.

Стояла какая-то завороженная тишина. Ни шороха, ни птичьего крика. Только крутые склоны сопок с обеих сторон, да мрачные пирамиды на желтоватой скале полигона.

— И зачем только я вас сада привел... — устало сказал Бабаш.

— Дядь Гриш, я больше не буду... — на всякий случай пообещал Сашка.

В его голосе не чувствовалось раскаяния.

Бабаш как-то грустно улыбнулся одними губами, и кивнул головой:

— Ладно, идите домой, пацаны...

— Чего он нас сюда тащил-то? — недоуменно спросил Сашка, когда мальчишки поднимались по крутому склону сопки, оставляя позади старый полигон.

— Фиг его знает, — недовольно ответил Витька. — Не все ли равно, где охотиться?.. И вообще, поменьше болтай, ты не в своей Чите, — все зверье распугаешь.

Витьке явно не хотелось с ним разговаривать.

Они спустились к Приискателю гораздо выше стоянки. Сашка молча плелся позади, сшибая прутом головки Иван-чая.

— Вить, а ты золото мыл когда-нибудь?

— Сто раз. Я себе в прошлом году на мопед намыл. "Рига-3"!

— Здорово, — с завистью выдохнул Сашка. — А как его моют?

— Лотком, как еще.

Сашка догнал его, зашагал рядом, заглядывая в лицо:

— Как старатели? А давай с тобой золото мыть?

Витька пожал плечами:

— Если хочешь... Лоток можно у опробщика попросить.

— Капитально! — сразу загорелся Сашка. — В тайге будем жить, сапоги есть?

— При чем тут сапоги?

Сашка удивился:

— Как это причем? Когда голод, старатели всегда сапоги варят. Неожиданно он замолчал, его глаза округлились:

— Что это?.. — шепотом спросил он, указывая вперед пальцем.

Витька посмотрел туда и увидел оленя.

Олень неторопливо шел впереди, метрах в ста пятидесяти.

Витьке стало стыдно, что Сашка первым увидел оленя, и он не показал вида, что заметил его только сейчас:

— "Что, что", — олень.

— Стреляй! — шепотом закричал Сашка. — Стреляй, а то уйдет!

— Никуда он от нас не денется, — небрежно заметил Витька, внутренне уверенный в обратном.

А олень спокойно уходил, и ветер дул в их сторону. Пушистые маленькие рожки оленя мелькнули за лиственницей, и он скрылся из виду, зайдя за отвалы старых отработок.

Тогда Витька рванулся вперед, на ходу снимая ружье и взводя курки.

Сашка пыхтел сзади, громко бухая резиновыми сапогами.

— Тише ты! — цыкнул на него Витька.

Сашка побежал тише, и сразу отстал.

Задыхаясь, они добежали до отвалов, и Витька приложил палец к губам.

На отвал они карабкались быстро, но почти беззвучно.

Олень стоял внизу в двадцати метрах от них.

Витька механически вскинул ружье и выстрелил, почти не целясь.

— Ура-а!! — дико заорал Сашка и, потрясая над головой кулаками, подпрыгнул на месте. — Ура! Попал! Попал!

Еще не веря в такую удачу, Витька кинулся с отвала вниз. Сашка обогнал его и подскочил к лежащему оленю первым.

Подскочил, и внезапно резко остановился в двух шагах. Витька налетел на него сзади.

Олень был еще жив, тяжело раздувались его крутые бока.

— Живой... — прошептал Сашка и попятился.

Олень дернулся и сгреб гальку передними копытами.

Витька тоже отошел на несколько шагов.

— Ты его ранил... — испуганно прошептал Сашка. И на Витьку он посмотрел испуганно, словно тот и его мог ранить.

— Добей, а?.. — попросил его бледный Витька, протягивая ружье.

— Боюсь я, — помотал головой Сашка.

— Чего ты боишься? — заискивающе попросил он. — Добей, ну чего ты?..

Сашка снова замотал толовой и спрятал руки за спину.

Витька беспомощно оглянулся на лежащего оленя, его бок часто поднимался и опускался.

В кармане Витька нащупал патрон с "турбинкой", и зарядил его в левый ствол.

— Может, не надо? — со страхом спросил Сашка. — Вить, а?.. Пойдем отсюда, а?

— Ты чего?

— Не надо больше стрелять, а?

— Он же раненый, дурак ты...

Они разговаривали вполголоса, словно боясь, что олень услышит их.

Витька взвел курок.

Сашка шагнул к нему и схватился за ружье:

— Не надо, он же живой!

Витька неожиданно взорвался. Он сильно толкнул его и заорал:

— Пошел отсюда, рахит вонючий! Он же раненый, скотина ты!

Витька резко повернулся к оленю и выстрелил навскидку.

Сашка поднялся с земли и молча пошел прочь, спотыкаясь о кочки и кусты, на ходу вытирая слезы.

— Сволочь ты паскудная! — крикнул ему вслед Витька.

И тоже вытер глаза.

Вечером они сидели с Сашкой по разные стороны стола.

В балке было шумно, — свободная смена собралась на свеженину.

В мисках исходила вкусным паром жареная требуха: печень, сердце, почки.

Перед Витькой Монахов поставил тарелку с жареным языком:

— Добытчику, как положено.

Огромный, с волосатыми ручищами, в цветастом женском фартуке он выглядел очень смешно и нелепо.

Мужики оживленно галдели, усаживаясь за стол:

— Выходит, не зря пацаны патроны жгут!

— От консервов скоро цинга начнется...

— И как умудрились-то? Пацаны ведь совсем!

— Так пацана и шлепнули, — оленю-то года четыре, не больше.

— Молодцы, чего тут скажешь?

Николай, чисто вымытый, очень довольный и веселый, выдвинул из-под нар свой рюкзак, покопался в нем и вынул бутылку спирта:

— Раз такое дело... — он с улыбкой поставил бутылку на стол.

— О-о-о!!! — единым дыханием плотоядно протянула бригада. Тут же на столе появились кружки. Николай стал разливать на семерых.

— А охотникам? — весело возмутился Паша Дереза. — Хоть по капельке на зуб?

— А зубов тридцать два! — весело поддержал кто-то из мужиков.

Все засмеялись, поглядывая на ребят. Николай тоже посмотрел на Витьку, затем на надутого Сашку, улыбнулся:

— Вы чего такие надутые?

Он внимательно посмотрел Витьке в глаза. Витька молча пожал плечами, отвел взгляд. Ткнул вилкой олений язык, перевернул его на тарелке.

— Ну-ну, — мягко улыбнулся отец и потрепал его тихонько по шее. — Все будет в порядке.

Мальчишкам поставили кружки, Николай под одобрительные возгласы плеснул спирта, сильно разбавил водой.

Бабаш, молча сидевший рядом с Витькой, приобнял его за плечи, шепнул на ухо:

— Ну, чего ты дуешься? Я тебе ружье дарю насовсем.

— А вы?.. — радостно растерялся Витька.

— Мне оно больше все равно не понадобится, владей.

Он вылез из-за стола и прошел к двери.

Через минуту вернулся, неся в руках маленького серого щенка охотничьей лайки.

— А это тебе, Санек.

Сашка разулыбался, прижал к груди щенка, понюхал его зачем-то:

— Это от Найды? Спасибо, дядь Гриш...

— Как назовешь зверя-то? — спросил Монахов.

— Не знаю... растерялся Сашка и посмотрел на Бабаша.

— Пусть будет Пират, — усмехнулся Бабаш. — Ну что, за охотничье крещение?

— И за скорейшее окончание сезона! — поднял кружку Паша Дереза. — А то я забыл, как жену зовут.

ПРИИСКАТЕЛЬ. БАБАШ.

— Совсем озверели, твари пернатые! — отчаянно ругался мониторщик Ваня — высокий голубоглазый блондин в грязном комбинезоне.

Он черпал ведром, стоя в забуторенном бункере, и яростно отмахивался от комаров, которые гудящей тучей носились над ним. Грязная вода в бункере доходила ему до колен, и голенища его болотных сапог были отвернуты.

— Да намажься ты антикомарином, — видимо, не в первый раз предложил ему Бабаш, стоя наверху и принимая наполненное ведро.

— Давай-давай, — поторопил Николай. — Побыстрее, а то мы и до вечера не разбуторимся.

— У меня от этой мазуты кожа чешется, не могу я ей мазаться, — пожаловался Ваня. — Лучше уж пусть сожрут совсем!

Они по цепочке передавали друг другу от бункера ведра, и Николай выплескивал грязную воду на полигон.

Витька вертелся рядом, собирал обломки досок, сухие веточки и складывал их в кучу для костра.

На дне бункера показалось прямоугольное окно-колодец, ведро заскребло по металлу.

— Хорош, — отбросил ведро Ваня. — Дай-ка, я попробую.

Он опустился на колени и погрузил руку до плеча в наполненное водой окно бункера.

Бабаш с Николаем сверху наблюдали за ним, присев на корточки.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Николай.

— Сейчас... — пропыхтел Ваня.

Он шарил рукой под водой, отгребая оставшийся грунт,

— Черт, вода ледянющая...

Витька чиркнул спичкой, разжигая костер.

— Ну?.. — нетерпеливо спросил Бабаш, сверху глядя на Ваню.

— О! — удовлетворенно откликнулся Ваня.

— Чего там? — спросил Бабаш.

— Металл какой-то, — Ваня пыхтел, дергал что-то под водой, плечом давил комаров на лице.

К тарахнетью "соток" на полигоне прибавился еще какой-то рокочущий звук. Витька услышал его первый, настороженно прислушался.

— Вертолет! — радостно крикнул он, указывая пальцем на приближающуюся точку в небе над сопками. — Пап, смотри, вертолет!

Николай хмуро посмотрел на Бабаша, тот отвел глаза.

Вода в бункере понемногу прибывала, и Ваня чертыхнулся, окунувшись щекой в грязную жижу.

— Вылезай, Ванек, погрейся, я попробую, — Бабаш сбросил куртку, потянул через голову тонкий свитер.

Ваня еще попыхтел, дергая под водой неподатливый металл, потом выпрямился и досадливо буркнул:

— Трос нужно заводить, руками не выдернешь, плотно заклинило.

Николай протянул ему руку, вытащил из бункера, и Ваня, растирая онемевшую от ледяной воды руку, торопливо подошел к костру.

— Эх, — засмеялся он. — Лучше летом у костра, чем зимой на солнце!

— Солярочки плеснуть? — спросил Витька.

— Не нужно, и так весь прокоптился.

— Гриш, — позвал Николай. — Давай лучше я, ты иди, собирайся.

Бабаш не ответил и полез в бункер.

— Дай ведро, — попросил он оттуда. — Прибывает быстро.

Он зачерпнул ведром грязную жижу и подал его наверх.

— Да трос нужно заводить, — посоветовал от костра Ваня. — Дядь Гриш, давай, я сейчас "сотку" подгоню.

— Подожди, — буркнул из бункера Бабаш.

Он опустился на колени и по самое плечо сунул руку в воду.

— Кайла, кажись, — пробормотал он, нащупав что-то под водой.

— Пап, — Витька нетерпеливо тронул отца за рукав. — Вертолет же ждет.

— Иди, собирайся, — улыбнулся отец. — Только не забудь ничего, я не скоро еще приеду. И скажи там, чтоб разгрузили без нас, мы позже подойдем.

Витька во всю прыть бросился к стоянке бригады, где сел вертолет.

Ваня подошел к краю бункера, отворачивая рукава, посмотрел вниз:

— Не, бесполезно, если уж я не вытащил...

Бабаш напрягся, лицо его покраснело, налилось кровью.

-Ах ты, гадина! — прохрипел он, дернул изо всех сил и резко откинулся к стенке бункера: в руке его блеснула мокрая ржавая кайла.

Николай сверху подал руку, вытянул Бабаша из бункера:

— Иди, грейся, перфорацию мы без тебя уложим.

Ваня тут же схватился за тяжелую чугунную перфорацию:

— Да вы идите к вертолету, я тут уже сам справлюсь. Письмо принесешь, если есть, а, Николай?

— Хорошо.

Бабаш сидел у костра на корточках, задумчиво вертел в руках кайлу.

Николай подошел и сед рядом.

— Американская... — тихо сказал Бабаш.

Николай протянул руку и взял кайлу из рук Бабаша. Повертел ее, нашел фабричное клеймо:

— Знакомый инструмент...

— Дай закурить, — попросил Бабаш.

Они закурили. Николай внимательно посмотрел Бабашу в лицо:

— Может, не поедешь?.. А, Гриш?

Бабаш раздраженно фыркнул, покрутил головой:

— Ну Коль, не надо, ведь сколько уже говорили, что я — маленький?

Николай со вздохом отбросил кайлу в сторону, к мониторной:

— Ну кому вы там нужны? Ведь ни дома там у вас, ни друзей. Подумай, еще есть время, а?

Бабаш посмотрел ему в глаза, крепко сжал рукой предплечье:

— Ладно, будет... Пошли, вертолет ждет...

ЯСНЫЙ. ВИТЬКА.

Витька шел по обочине лесной дороги. Меленький дождик бесконечно сыпался на разбухшую от влаги тайгу. Жирная глина чавкала под ногами, рябились от частых капель мутные лужи.

Витькин зеленый комбинезон промок, и идти было холодно. В такт шагам он пел:

— Дымилась роща под горою, а вместе с ней горел закат...

По обеим сторонам дороги горбились мокрые лиственницы, вершины сопок кутались в сочащиеся серым облака.

— ...Землянка наша в три наката, сосна сгоревшая над ней...

Витька вынул из кармана спички и стал бросать их в лужи, стараясь, чтобы спичка долетела горящей.

За поворотом открылся Ясный, — два десятка бараков под шифером вдоль ровненькой улицы с пятнами луж.

Капли дождя гоняли по огромной луже у заправочной цистерны радужные разводы. Витька чиркнул спичкой, и лужа неожиданно вспыхнула.

Уже через несколько секунд пламя с гудением принялось лизать серебристый бок цистерны с бензином.

Витька в ужасе стал хватать горстями песок и бросать его в кипящее пламя.

Еще горсть, еще и еще...

Пламя бурлило, сплеталось и мчалось вверх почти беззвучно, и это было страшно.

Он упал на колени перед огнем и что-то закричал. Затем вскочил и, не оглядываясь, побежал в сопки.

Все мелькало перед глазами, страх гнал его вперед.

Остановился Витька только на крутом склоне сопки, когда совсем выбился из сил. Остановился и с надеждой оглянулся на далекую заправку внизу.

Пламени отсюда не было видно, только в серое разбухшее небо яростно ввинчивался клубящийся черный столб.

— Мамочка, никогда больше!..

Когда Витька ломанулся от горящей цистерны, его заметила Валя Ободовская, кладовщица в техскладе. Увидев столб черного дыма, она торопливо накинула замок на двери склада и, путаясь в длинных полах брезентового дождевика, тяжело затрусила к боксу.

На козлах в боксе стояла сотовская рама, кто-то, прикрывшись маской, проваривал швы, Николай с Пашей перебирали бортовую

— Мужики! — крикнула запыхавшаяся Ободовская. — Николай, там что-то горит на заправке, как бы беды не было!

Николай схватил комок ветоши и торопливо вышел из бокса, на ходу вытирая руки.

— Елки-моталки!

Черный клубящийся столб дыма вырастал над заправкой.

За Николаем побежал Паша, разбрызгивая сапогами жидкую грязь.

Позади тяжело переваливалась Ободовская.

Не добежав метров пятнадцать до цистерны с бензином, Николай остановился, вытер грязной ладонью лицо:

— Ах ты, черт...

Пламя облизывало покрытый копотью бок цистерны.

Сзади подбежал Паша:

— Чего ты смотришь?! Туши!

Он кинулся к пожарному щиту, сорвал огнетушитель.

— Тридцать тонн... — Николай оглянулся на близкие бараки поселка. — Сгорит все к чертям собачьим!

— Что рот разинул? — тонко закричала подбежавшая Ободовская. — Хватай огнетушитель!

— Беги в детсад! — рявкнул не нее Николай. — Пусть детей уведут подальше! Если рванет — ни черта не останется!

Ободовская испуганно оглянулась на поселок.

— Беги, сказал! — Николай грубо развернул ее за плечи и подтолкнул по направлению к поселку.

Ободовская сделала несколько шагов, неуверенно оглянулась и тонко закричала: Николай по металлической лестнице поднимался на цистерну с противоположной от огня стороны.

— Беги, сказал! — заорал он, обернувшись на ее крик. И, потише, еще добавил что-то яростное, не слышное за гулом огня.

Ободовская стояла, как вкопанная, глядела, как тот взобрался на цистерну, сорвал в себя промокшую брезентуху, накинул ее на горловину цистерны и уселся сверху спиной к огню.

Тогда она молча повернулась и бросилась, что было сил, к детскому саду.

В поселок Витька вошел с противоположной от заправки стороны. Шел быстро, боясь оглянуться по сторонам. Навстречу попался Глушков, нес подмышкой завернутое в полотенце белье.

— Привет, Витек.

— Здрасте.

— Как там отец?

Витька недоуменно пожал плечами:

— Не знаю... нормально, а что?

— Ты что, дома не был?

— Нет, я на аммоналке играл.

Глушков помолчал, потер ладонью щетину:

— Ладно, скажи отцу, что я после бани к нему зайду.

— Хорошо.

Мама была заплаканная, но веселая.

— Раздевайся скорее, где тебя носит?

Она навалила в тарелку жареного мяса и прошла в комнату. Оттуда доносились возбужденные голоса.

— Ну, ты меня убил, — урчал Паша. — Я, грешным делом, сначала подумал, что ты того... струсил маленько.

— Ой, господи! — вклинился голос Ободовской. — Струсил! Да я чуть не умерла, когда он на горловину сел!

— Да, если б пары вспыхнули, полпоселка бы — в головешки, — взволнованно сказал Афанасьев, начальник участка.

Звякнули стаканы.

— Страшно было, Коль? — тихо спросила мама.

— Не то слово... — впервые раздался голос Николая — хрипловатый, с нотками пережитого страха. — Второй раз не решился бы, наверное...

— Вот шпана сопливая! — хмуро проурчал голос Паши.

— Знал бы, кто поджег, ноги бы выдернул стервецу!

— Да мне-то и невдомек было, — оправдывалась Ободовская. — Ну, пацан и пацан... и не разглядела, как следует.

Витька тихо снял сапоги и на цыпочках прошел в угол за печку.

— Руки-то вон, трясутся еще... — всхлипнула мама за дверью.

— Ты пей, пей, Николай, — советовал Афанасьев. — Это сейчас лучшее лекарство.

Витька спрятался за занавеску, где висела рабочая одежда отца, присел на корточки и тихо заплакал, чтобы не слышали в комнате.

ЯСНЫЙ. ТАРАСЮК.

Солнце мириадами искр сияло в каждой снежинке. Дома по обеим сторонам улицы тонули в сугробах, легкий дым из труб столбами поднимался к безоблачному небу.

Сильно щурясь, Тарасюк неторопливо брел по поселку, и снег хрустел под его подшитыми резиной валенками. Он тащил за собой детские санки, шел и бездумно улыбался, кивая встречным прохожим. У дверей магазина он оставил свои санки и, оббив с валенок снег, вошел внутрь.

В магазине после яркого солнца было почти темно. Продавщица, опершись о прилавок, разговаривала с единственной покупательницей.

— Здорово, дед, — обрадовалась она. — Слушай, ты мне одну тушу не разрубишь? Тарасюк поморгал, привыкая к полумраку, и тоже улыбнулся:

— Порубаю, Галочка, как не порубать?

— Ой, спасибо, пойдем покажу, — Галя вышла из-за прилавка и толкнула двери подсобки. — Ты подожди, Люба, я сейчас.

В довольно просторной подсобке горела единственная тусклая лампочка.

— Вот эту коровку, — кивнула Галя и повернулась к выходу.

— Подожди, — допросил Тарасюк. — Я зараз гроши получил.

Он вынул из кармана бушлата тощую пачку трехрублевок, протянул Гале.

— Возьми там, сколько набежало, а остатни пусть у тебя лежат.

— Сколько здесь?

— Сто шестьдесят рублей.

— Ну ладно, хорошо. Тебе, как всегда?

— О тож, о тож...

Галя сунула деньги в карман халата и вернулась в магазин.

Тарасюк принялся рубить тушу, с трудом поворачивая ее на толстенной колоде.

— Люб, ты помоги мне, а, — попросила Галя. — Зайди сюда.

Вдвоем они подняли на прилавок ящик водки.

— Да, ты знаешь, Сердючка вчера приходила вечером, — заговорила Люба. — Ой, какие она лодочки приносила — прелесть! В Ягодном, говорит, купила.

Галя положила сверху на ящик комплект теплого китайского белья, две пары носок и огромный блок "Авроры".

— Черные лакированные, а тут такой вот бантик замшевый, с камушком таким, представляешь? — продолжала Люба, закатывая глаза.

— А размер какой? — Галя в толстой тетрадке считала долги Тарасюка.

— Тридцать седьмой. А гвоздики на подковках, сантиметров десять, я чуть не умерла! Они так с ее платьем смотрятся! Ей бы еще вот с ногами что-нибудь сделать — больно уж страшные.

— Да уж, — согласно засмеялась Галя.

— Но это все ерунда! — вспомнила Люба. — Ты знаешь, сколько они стоят?

— Ну... — Галя пересчитывала деньги Тарасюка, шевеля губами. — Рублей... двадцать?

— Что?! — эффектно удивилась Люба.

— Двадцать пять?

— Тридцать пять!

— Кошмар... — потрясенно произнесла Галя. — Деньги девать некуда!

Насладившись произведенным эффектом, Люба обратила, наконец, внимание на покупки Тарасюка.

— А это ты что тут выложила?

— Да деду, получку он получил сегодня.

— И он что, каждый раз так покупает?

— Ну да, — Галя вышла из-за прилавка и уселась с папиросой на пустой ящик. — Каждый месяц новые кальсоны, рубаху и носки. Переоденется, и месяц ходит, а потом старое выбрасывает, и снова.

— Вот так-то, без бабы-то!.. — не то осудила, не то пожалела Люба.

Тарасюк вышел из подсобки, вытирая ладони о штаны:

— Все, Галочка. Може, еще чего зробыть?

— Спасибо, дед, я вон тебе приготовила, забирай, — Галя выпустила дым к потолку. — Больше ничего не нужно?

— Да нет, не нужно...

Галя встала, прошла за прилавок и положила на груду покупок пару колец копченой колбасы:

— На вот, от меня еще за работу.

ЯСНЫЙ. ВИТЬКА.

Витька начистил свои "корочки" до зеркального блеска. Торопливо убрал щетку и крем, прошел в комнату.

— Мам, — позвал он. — Ну, я пошел?

Мама — с высокой прической, в красивом платье с пояском, передвигала по длинному столу посуду, шевеля губами, считала приборы. Она оторвалась от своего занятия, ласково и немного насмешливо засмеялась:

— Кавалер ты мой!

Николай, засучив рукава белой нейлоновой рубашки, резал тонкими ломтиками копченую кету, с улыбкой посматривая на сына.

Мама шагнула к Витьке, поправила воротник белой рубашки, одернула пиджак, пригладила волосы на бок:

— Какой ты у меня красивый мужчина! Коль, ты посмотри на него.

Из спальни вышла сестренка в ночной рубашке, уставилась на Витьку, посасывая палец.

— Мам, Ирка встала.

— Ладно, ступай, — мама поцеловала Витьку. — Только смотри, чтобы к двенадцати был, как штык, а то больше никогда не пущу.

— Ну мам, сто раз уже говорила...

— Иди.

Витька повернулся к отцу:

— Я пошел.

Николай подмигнул:

— Давай, беги. Скоро и мы придем.

Витька улыбнулся и побежал одеваться.

— Витя, постой! — окликнула мама. Она подхватила на руки Ирку и унесла ее в спальню.

— Ну чего еще? — обиженно спросил Витька.

— Спи, маленькая, спокойной ночи. Закрывай глазки. — Мама вышла из спальни с галстуком Николая и нацепила его Витьке через голову:

— Совсем как настоящий, — засмеялась она. — Все, беги.

Витька танцевал с Валей Дементьевой. Ей было года двадцать три. Они танцевали вальс. Генка, ее муж, глядел на них от стены и смеялся.

— Раз-два, три, раз-два, три, — тихо шептала она Витьке прямо в лицо.

Она, была маленького роста, а Витька для своих одиннадцати лет был просто дылдой. Он глупо улыбался, и чувствовал, как горят его щеки.

У Вали были большие упругие груди, и, когда она прикасалась к нему, он краснел еще больше, и сбивался со счета. А она улыбалась Витьке и снова дразняще шептала прямо в лицо:

— Раз-два, три...

Танцевали они под "Амурские волны". Кружились пары, вдоль стен стояли и сидели на сдвинутых в конец зала рядах стульев.

Большинство людей смотрели на Валю с Витькой, смеялись.

На маленькой дощатой сцене стоял на тумбочке проигрыватель "Урал57", рядом на стуле возвышалась стопка пластинок. Завклубша — пухленькая тридцатилетняя женщина с высоченным шиньоном на голове, улыбаясь, обмахивалась платочком и перебирала пластинки.

Последний такт вальса прозвучал для Витьки, как амнистия.

Вокруг зааплодировали. Теперь почти все смотрели на них.

— Приз! Приз давайте! — раздались крики от стены.

Валя раскланивалась, держа Витьку за руку. Он глупо улыбался и по-прежнему краснел.

К ним подошел Генка, нагнулся и поцеловал Валю.

Все снова захлопали, засмеялись. Витька потихоньку смылся в тамбур.

Леха Матвей и Жорик курили и ухмылялись.

— Ну, как она? — подмигнул Леха Матвей.

— Ничего, — пожал плечами Витька и опять покраснел.

Жорик засмеялся:

— Гляди, а то Гена ноги выдернет.

— Да-а, — протянул Леха. — Пойди, потанцуй с ней... С этим амбалом лучше не связываться... А Витьке можно, — салага еще, к нему не заревнует.

Жорик снова засмеялся:

— Завидуешь, Леха?

— Ага, — серьезно ответил Леха Матвей.

В зале снова заиграла музыка,

— Дамский танец! — в микрофон сказала завклубша. — Дамы приглашают кавалеров! Микрофон пронзительно зафонил, и его выключили.

— Ну чего, пойдем? — спросил Матвей и бросил окурок в стоящее у дверей ведро.

— Пошли, — Жорик тоже бросил окурок. — Витька, пошли с нами.

Они вышли на улицу.

Под ногами похрустывал утоптанный снег. Было очень темно, лишь позади, над дверью клуба, горела под жестяным колпаком слабая лампочка, да в черном небе острыми, разноцветными огоньками горели крупные звезды.

— А куда мы идем? — спросил Витька.

— Водку пить, — ухмыльнулся Жорик. — Ты бы хоть шапку одел, простынешь ведь.

— Ничего...

Они подошли к бараку общежития. Леха Матвей первый вошел в темный холодный коридор.

Пройдя в дальний конец, Леха толкнулся в крайнюю слева, оббитую ватным одеялом, дверь.

— Спит, что ли, когда весь народ гуляет?

Он постучал.

— Ты думаешь, у него хоть что-то осталось? — с сомнением спросил Жорик. Леха стал стучать ногой:

— Черт его знает! Попытка — не пытка.

За дверью раздался приглушенный шум, и голос Тарасюка спросил:

— Кто там? Кто это?

— Открой, дедушка, — попросил Леха. — Это я, Лешка Матвеев.

— Чего надо-то?

— Да открой, замерзли же...

Дед Тарасюк звякнул кованым крючком, и они вошли в полутемную грязную комнату.

Под низким потолком висела голая лампочка.

Тарасюк был один.

Он был пьян.

Жорик прошел к столу и уселся на застеленную ватным одеялом кровать. Леха уселся на стул, потирая озябшие руки. Витька остался стоять у дверей, не решаясь последовать примеру старших.

— Здравствуйте, — неловко улыбнулся он Тарасюку.

— Замерз... — все потирая руки, сообщил Леха. — У тебя есть что-нибудь погреться, а, дед?

Тарасюк сел на кровать, потер глаза грязными пальцами, Руки у него тряслись.

— Нема ничого, хлопцы, сам болею...

Борода у него была всклокочена, остатки волос на голове сбились в липкие сосульки.

— Врешь ведь, — улыбнулся Леха.

Тарасюк обиделся:

— Да шо вы, хлопцы...

— Ладно, доставай, — лукаво подмигнул Леха. — Вместе полечимся. А то ведь сам найду — все заберу.

— Тю... — еще больше обиделся Тарасюк. — Хвороба на вас...

Он настороженно оглядел ребят слезящимися голубыми глазами, вытер ладонью влажные губы.

Витька оперся плечом о косяк, с улыбкой смотрел на Тарасюка.

Жорик щелчками сшибал со стола хлебные крошки.

— Давай-давай, — ласково поторопил Леха. — А завтра я тебе налью.

Тарасюк замялся.

Леха взял со стола пару стаканов, сполоснул их в углу под краном:

— Жорик, порежь хлеба, будь другом.

Он обвел взглядом комнату, на тумбочке у окна увидел кружку, тоже сполоснул ее, поставил на стол.

Тарасюк вздохнул, поднялся с кровати:

— Пошукаю... — неуверенно сказал он. — Може, е трохи...

— Пошукай, пошукай, — улыбнулся Леха и присел за стол. — Витька, ты чего, как не родной? Присаживайся.

Витька оторвался от косяка и уселся рядом с Жориком на кровать.

Тарасик опустился на колени возле своей кровати, кряхтя, заглянул под нее. Позвенев пустыми бутылками, тяжело разогнулся:

— О!.. Ты дывысь... — удивился он. — Цела пляжка! А я забув!

Леха взял у него бутылку, ловко сорвал пробку:

— Садись, дед, сейчас мы тебя вылечим!

Тот сел за стол, ревниво глядя на бутылку. Леха разлил, поднял свой стакан:

— С праздником тебя, дед, с пятидесятилетием!

— Да хиба ж мэни пятьдэсят? — удивился дед.

— Стране пятьдесят! — радостно захохотал Леха. — Темнота!

Они посмеялись, выпили. Закусывали черствым хлебом.

— Будешь? — спросил Жорик.

Витька смущенно пожал плечами, улыбнулся.

Жорик плеснул ему в свой стакан.

Проглотив водку, Витька торопливо закусил хлебом, стараясь не морщиться.

— Ну, как дела на фронте, дед? — жуя корочку, спросил Леха.

— На каком?! — испугался Тарасюк.

— На трудовом, на каком еще?

Дед перевел дух, часто заморгал блеклыми глазами.

— Тю, сказывся... Злякал, трясця твои матери...

Жорик захохотал, Леха с Витькой заулыбались.

— Ладно, давай еще по одной, да пойдем, — предложил Жорик. — А то все бабы разбегутся.

Леха разлил остатки водки на троих:

— Ты как, дед, насчет баб? Не увлекаешься?

Жорик снова расхохотался, его быстро развозило:

— А что? Привести тебе подружку?

Тарасюк тоже заулыбался, показывая пеньки прокуренных зубов:

— От, бисовы диты!..

Жорик выпил. Его передернуло от отвращения, он морщился, нюхал хлеб, с трудом подавляя дурноту.

— Хреново пошла? — посочувствовал Леха.

Жорик только покрутил головой.

Леха махнул свою водку залпом, тоже понюхал хлеб, закурил папиросу:

— И как ее только коммунисты пьют?

Тарасюк медленно цедил сквозь зубы.

Витька взял у Лехи папиросу, тоже прикурил. В голове шумело, щеки горели.

— Ну чего? — весело спросил Леха. — Пойдем с нами на скачки?

Тарасюк усмехнулся:

— Старый я, видгэпав свое...

— Да ты ж еще орел! — засмеялся Леха. — Только перышки почистить!

Жорик, глядя на "орла", пьяно смеялся.

Витьке тоже стало смешно.

Леха критически оглядел Тарасюка.

— Костюм у тебя... несвежий, а?

Ребята снова засмеялись: Тарасюк был одет только в нижнее теплое белье и валенки с завернутыми голенищами. Белье было очень грязное.

— Сейчас мы тебя приведем в порядок, — загорелся Леха. — Где у тебя тут бритва?

— Да вы шо, хлопцы? — неуверенно улыбался Тарасюк. — Идите себе, на що вы мэнэ чипаетэ?

Леха вылез иэ-за стола, под умывальником в углу нашел станок с заправленным лезвием. Его слегка шатало от выпитого.

— Дед, мыло у тебя где?.. Ага, нашел, Он поискал что-то глазами, взял со стола банку из-под тушенки, вытряхнул из нее окурки в ведро, налил из крана горячей воды.

— Пожалте бриться! — картинно поклонился он.

Жорик совсем опьянел.

Он полулежал на кровати, смеялся и катал ногами пустые бутылки.

Витька посмотрел на Тарасюка.

Тот трясущимися руками гладил свою бороду:

— Леша... хлопцы, та на що...

— Леха, не надо, а? — попросил Витька.

Тот не обратил на него внимания.

Поболтав станком в банке, где среди всплывшего пепла плавал кусок мыла, он вплотную подошел к Тарасюку.

— Ну и бородищу ты отрастил, — тьфу! Разве можно к бабам с такой бородой?

Дед выставил пред собой руки:

— Хлопци, не трэба, ну...

Леха отвел его руки, расплескивая веду из банки:

— Давай-давай, дедушка. Жорик, подержи его, чтоб не брыкался.

Витька отошел к двери, повернулся к ним:

— Кончай, Леха, ну его к черту. Пошли на танцы.

Дед встал, пытаясь увернуться, но Жорик обхватил его сзади, а Леха с изменившейся улыбкой ударил в живот:

— Тихо, дед, не дергайся, а то порежу еще нечаянно.

Витька откинул крючок на двери.

— Куда? — сказал бледный Жорик. — Закрой дверь.

Витька снова накинул крючок и остался стоять у двери.

Тарасюк мычал и дергался, Жорик держал его, а Леха брил.

— Вот, — приговаривал Леха, — Будешь ты у нас на человека похож, молодой и красивый...

— Хлопци, хлопци... — изредка умолял Тарасюк. — Ой, больно ж! Хиба ж я вам лыхо зробыв?..

Витька улыбался какой-то болезненной улыбкой и ничего не мог поделать со своим лицом.

Бритье продолжалось несколько минут. На полу вокруг деда валялись клочья бороды, лицо было в крови и в кустиках несбритых волос.

Леха разошелся и брил ему голову.

Дед стонал и плакал, стараясь не дергаться, чтобы его поменьше резали.

Жорик отпустил его, прошел через комнату, пиная пустые бутылки, завалился на свободную кровать и закрыл глаза. Видно, ему было плохо.

Леха, наконец, остановился, поглядел на дело рук своих:

— Ой, бля, дед! Крови-то сколько! Ну что же ты дергался-то так?

— Що ж вы робытэ? Та щоб вам повылазило !... Суки немецкие... — тихо всхлипывал дед, размазывая кровь.

Леха взял со стола старую газету с пятнами масла:

— Сейчас, дед, я тебя заклею... — пожалел он. — Сейчас...

Он стал отрывать клочки газеты, макал их в банку с водой и приклеивал к глубоким порезам.

Приклеил один клочок, другой, третий...

— Нет, так дело не пойдет.

Леха целиком намочил под краном газету и облепил ею порезанную лысину старика.

— Вот, — с пьяной заботливостью бормотал он, прихлопывая газету ладонями. — Так-то лучше...

Жорик вдруг торопливо встал с кровати и, качаясь, быстро пошел к выходу.

— Ты куда, Жорж? — спросил Леха.

Тот, не отвечая, прикрыл ладонью рот и выскочил из комнаты.

Витька поспешил за ним.

Жорик по рыхлому снегу пошел за угол барака.

Там Витька и догнал его.

Держась рукой за стену, Жорик согнулся пополам. Его буквально выворачивало наизнанку.

— Жорик! — крикнул за углом Леха.

— Молчи, — тихо сказал Витьке Жорик, и сунул в рот горсть снега.

— Жорик!.. Витька! — снова позвал Леха.

Он немного подождал ответа, затем они услышали удаляющийся хруст снега под его неверными шагами.

Тут Витьке тоже стало плохо, и он согнулся у стены рядом с Жориком.

ЯСНЫЙ. ВИТЬКА.

В поселковом клубе был полный аншлаг.

Празднично разодетые люди сидели в зрительном зале, стояли в проходах, прислонясь к стенам, многие были с детьми.

Зал был украшен плакатами и транспарантами, зелеными стланиковыми лапами. Над сценой висели кумачовые транспаранты:

"1917-1967", "Да здравствует 50-детие великого Октября!"

Шел детский утренник. На сцене, украшенной огромным портретом Ленина, шло представление.

Пионеры с деревянными саблями, одетые в белые рубашки, черные шорты и буденовки, скакали по сцене на палочках с лошадиными головами под аккомпанемент баяна.

Нестройно подпрыгивая и поворачиваясь, они кружили по крохотной дощатой сцене и пели:

"...Голова обвязана, кровь на рукаве,

След кровавый стелется по сырой траве.

Э-э-э-э-эй! По сырой траве!.."

Дверь в тамбур была открыта, и там тоже стояли мужчины, курили, выпуская дым вдоль стен к потолку.

Николай привалился плечом к притолоке, курил, улыбался, перебрасывался замечаниями со стоящими рядом мужчинами.

Мальчишки на сцене заученно махали саблями:

"...Мы сыны батрацкие, мы за новый мир,

Щорс идет под знаменем, — красный командир !..."

В тамбур клуба нетвердой походкой вошел Тарасюк. Голова его под шапкой была перевязана, щеки и подбородок заклеены папиросной бумагой.

Он прошел к двери в зал, где стоял Николай, и встал рядом.

— Здорово, — потеснился Николай и протянул ему руку. — Да ты никак побрился? Тарасюк пожал ему руку и кивнул с жалкой улыбкой:

— Побрывся трохи...

Танец закончился, мальчишки деревянно поклонились и убежали со сцены.

Из-за кулис вышла девочка-конферансье:

— А сейчас Витя Волков споет... то есть исполнит песню "Родина" из кинофильма "Щит и меч...

Баянист уселся поудобнее, поправил на плече ремень от баяна.

На сцену вышел Витька.

В белой рубашке и пионерском галстуке, с причесанными на косой пробор светлыми волосами, он сейчас совсем не походил на того вечно растрепанного и чумазого мальчишку в отцовской куртке и с неизменным ружьем.

Витька поглядел на баяниста и кивнул, вытянув по швам обветренные руки. Баянист заиграл.

"С чего начинается Родина?.. — запел Витька высоким чистым голосом. -

С картинки в твоем букваре,

С хороших и верных товарищей,

Живущих в соседнем дворе..."

Пел Витька здорово.

В зале стало совсем тихо, только хныкал чей-то ребенок.

Тарасюк шагнул в зал и оперся руками о спинку последнего ряда.

"...А может, она начинается

С той песни, что пела нам мать?..." — Витька увидел в зале лицо Тарасюка, и его голос дрогнул.

Он продолжал петь, а перед глазами его вставали картины совсем не далекого прошлого.

...Сашка с восхищением на лице протягивает ему простреленный череп, смеясь говорит что-то, но слов не слышно...

"...С чего начинается Родина?

С окошек, горящих вдали,

Со старой отцовской буденовки,

Что где-то в шкафу мы нашли..."

... Бабаш, молчаливо стоящий с непокрытой головой над странными пирамидами Безымянки...

"... С чего начинается Родина?

Со старой скамьи у ворот..."

...Отец, сидящий в огне на горловине цистерны...

"...С той самой березки, что во поде

Под ветром склоняясь растет...

А может она начинается..."

... Витька толкает Сашку и навскидку стреляет в раненого оленя...

"...Со стука вагонных колес,

И с клятвы, которую в юности..."

...Пьяный Леха Матвей, смеясь и приговаривая что-то, бреет окровавленного Тарасюка...

Витька снова увидел зал, лица зрителей.

И вдруг замолчал на полуслове: Тарасюк плакал, слушая песню.

Баянист сыграл проигрыш, из-за кулис учительница громким шепотом подсказывала слова, но Витька молчал, растерянно глядя на Тарасюка.

И в этот момент было, как никогда, видно, что он совсем еще ребенок, испуганный и растерянный. В зале приглушенно зашумели.

— Ну что ж ты?.. — досадливо пробормотал в дверях Николай. — Так ведь пел хорошо...

Витька вдруг круто повернулся и побежал за кулисы.

— Витя, ты что? Что случилось? — недовольно прошипела ему вслед учительница.

В зале дружно зааплодировали.

Витька рванул на себя дверь библиотеки и запер ее за собой.

В поселке появилась чужая белая лайка.

Едва добравшись до крайнего дома, пес тут же устремился к помойке и с жадностью принялся что-то грызть.

Буквально через минуту у помойки появились одна за другой три местные собаки и с лаем набросились на чужака.

Белый пес был очень худой и, видимо, сильно ослаб от голода.

Он не лаял.

Глухо рыча, он весь подобрался и вдруг резко бросился на ближайшего пса. Сверкнули крупные белые клыки, и нападавшие с визгом отскочили на безопасное расстояние, залились бешеным лаем.

На шум сбежались разномастные собаки со всего поселка и с лаем набросились на голодного пса.

Тот защищался с яростью дикого зверя. Его густая белая шерсть во многих местах была запятнана кровью, но могучие клыки работали молниеносно и точно.

Побоище окружили мальчишки, со страхом, и восхищением наблюдая за дерущимися собаками.

— Ух ты! — блестя глазами, воскликнул Сашка. — Они же его сейчас разорвут!

— Здоровый пес! — с уважением отозвался одни из мальчишек. — Чей это такой?

— Черт его знает... Приблудный какой-то.

— Может, от старателей остался?

Тем временем чужаку приходилось плохо, несмотря на его мужество и ярость.

На нем мертвой хваткой повисло несколько собак.

Первой по-настоящему испугалась единственная девочка в компании ребят.

— Разнять их нужно, ведь насмерть загрызут! — воскликнула она. — Мальчишки, остановите их!

— Пойди, попробуй, — ухмыльнулся Сашка. — Я на тебя посмотрю! Вон, зверюга какой!

К компании подошел Витька, вгляделся в клубок собачьих тел.

— Чей это, белый?

-Чужой какой-то, — чуть не плакала девочка. — Вить, разгони их как-нибудь!

Витька подумал мгновение и бросился к дому:

— Я сейчас!

Ребята теперь всерьез испугались за чужака. Да и многие местные собаки были в крови.

Кто-то кинул в собак лыжной палкой, кто-то — комки снега.

Мальчишки кричали, звали собак по кличкам, но разъяренные псы, казалось, ничего не слышали.

Витька прибежал с ружьем.

Он подошел к дерущимся собакам почти вплотную и выстрелил в воздух.

Псы кинулись врассыпную.

На месте драки остались только белый, весь в пятнах крови, и молоденький серый пес с сильно разорванным горлом.

— Пират!!. — в ужасе крикнул Сашка. — Пиратик, что с тобой?!

Он бросился к раненому псу и опустился перед ним на колени.

— Пиратик...

Витька, опустив ружье, подошел к белой лайке, внимательно осмотрел ее.

Пес глухо зарычал.

— Да это же... это же приискательский пес! — вдруг узнал Витька. — Ты как сюда попал, а?

Израненный пес обнажил клыки.

— Ну-ну, тихо, успокойся, — ласково сказал Витька. — Ты что, не узнаешь меня?

Мальчишки разобрали свои санки, лыжи и потянулись к горке, на ходу обсуждая собачью драку.

— Пират... — Сашка поднял на руки тихо скулящую собаку и понес ее домой.

Витька опустился на корточки перед чужаком и осторожно протянул к нему руку в меховой рукавице, держа ружье на коленях.

Пес опять тихо зарычал.

Витька снял рукавицу:

— Ну что ты? Ты же умница, хороший пес... Пойдешь ко мне жить? — ласково говорил Витька. — Вон ты какой худющий. Я тебя откормлю, охотиться будем вместе, а?

И он, наконец, осторожно погладил пса по голове.

В дверь робко стучали.

— Открыто! — крикнул Витька из комнаты. — Ирка, лезь в кровать, а то отлуплю!

В теплый тамбур, где уютно потрескивала железная печка, вошел Сашка.

— Ну? — неприязненно спросил Витька. — Чего тебе?

Сашка, опустив голову, тихо попросил:

— Вить, дай мне свое ружье... ненадолго, а?

— Чего это тебе вдруг ружье понадобилось? Ты же не охотишься, — удивился Витька.

Сашка шмыгнул носом, еще ниже опустил голову.

— Ну, зачем оно тебе?

Сашка вдруг поднял полные слез глаза.

— Ну дай, а? Пожалуйста...

— Да мне что, жалко, что ли? Подожди.

Он прошел в комнату, влез на диван и снял со стены тяжелую двухстволку с темным прикладом и патронташ, набитый патронами.

Из своей комнаты выглянула сестренка в ночной рубашке.

— Брысь, — дружелюбно посоветовал Витька. — Я тебе что говорил?

Сашка молча стоял у дверей, глядя в пол.

— Держи, — протянул ружье Витька. — Патроны сам заряжал.

Сашка повесил ружье на плечо, повертел в руках патронташ:

— Вить, а это то ружье, что тогда дядя Гриша подарил?

— Ну да, а что?

— Ничего... А где тут жиганы?

— Вот эти, слева, последние пять штук, — показал Витька.

— А... ну ладно, — Сашка вынул два патрона и вернул патронташ. — Мне хватит.

И вдруг заплакал, отвернувшись к стене.

— Ты чего? — растерялся Витька. — Сань, ну ты кончай, чего ты?

— Пирата нужно добить... — всхлипнул Сашка. — Папа сказал, — все равно умрет.

Витька положил ему на плечо руку, пытаясь заглянуть в лицо:

— Да ладно тебе, может и заживет, чего ты... На собаках быстро заживает. Моего приискательского вон как драли — и ничего.

Сашка помотал головой.

— Уже четвертый день лежит, не ест ничего, только скулит все... Папка сказал, надо... чтоб не мучился.

— Ну хочешь, я с тобой пойду? — предложил Витька.

Сашка перестал плакать, порывисто вздохнул и вытер слезы.

— Не надо... Я потом к тебе приду, ладно?

— Хорошо, я подожду, Сань.

Сашка повернулся и вышел на искрящийся под солнцем снег.

ЯСНЫЙ. ТАРАСЮК.

Андрей торопливо вытер мокрую шею, грудь, лицо, бросил полотенце на спинку кровати и натянул на голый мускулистый торс шерстяной свитер.

В дверь постучали.

— Да, кто там?

— Пошли скорее, жрать хочется, — заглянул сосед.

Он кинул взгяд на пустую кровать Тарасюка:

— Ты опять деда вынес?

— А ты бы смог рядом с ним спать? — Андрей перед осколком зеркала торопливо расчесывал волосы. — Как в сортире!

— Он же воспаление получит запросто, там, как на улице, — укоризненно сказал сосед.

— Ну так забери его к себе в комнату, — холодно улыбнулся Андрей.

Сосед промолчал.

— То-то же... Я коменданту уже тысячу раз говорил: отсели его! — он нахлобучил на голову шапку и снял с гвоздя полушубок.

— Пошли.

Они прошли по узкому темному коридору.

Увидев храпящего на полу Тарасюка, сосед вздохнул и покачал головой:

— А все-таки нельзя так со стариком.

— Ладно, кончай, — махнул рукой Андрей и вышел на улицу.

Тарасюк проснулся от холода. Его колотила крупная дрожь.

Он завозился, кутаясь в тонкое одеяло, промычал что-то невнятное и, наконец, открыл мутные глаза.

Сначала он с недоумением разглядывал растоптанный на полу окурок, затем обвел глазами полутемный коридор и приподнялся на локте.

— Сука немецкая, — внятно сказал он, клацая зубами. — Хиба ж я собака?..

В мокрых кальсонах было холодно, застывшее тело тряслось. Хмель еще не окончательно выветрился из него, кружилась и болела голова, подташнивало.

Тарасюк сел на матрасе, кутаясь в одеяло, и с тоской оглядел коридор.

Андрей спал на спине, чуть приоткрыв рот. Тикал будильник, в баночку на полу по скрученному в жгут бинту капала с подоконника вода с подтаявших стекол. Чуть слышно сопел под одеялом второй сосед Тарасюка, накрытый с головой.

Тарасюк стоял посреди комнаты с топором в руке и безумными глазами глядел в лицо спящего Андрея. Его била нервная дрожь.

Неожиданно Тарасюк судорожно всхлипнул, лицо его жалко скривилось, и по его отрастающей клочковатой бороде потекли слезы.

Он задыхался от рыданий, все так же придерживая на груди одеяло и крепко сжимая топор.

— Спишь?! — он шагнул к кровати Андрея, глядя на него горящими от ненависти глазами, — смешной и страшный в своих мокрых кальсонах и грязном казенном одеяле.

Андрей спал крепко, лицо его было безмятежно.

— Стой, гад!! — вдруг страшно крикнул Тарасюк и ударил топором.

Андрей вскрикнул, задергался в постели, заскрипели пружины кровати.

Проснувшийся сосед испуганно откинул с лица одеяло и приподнялся на локте.

Тарасюк сжал топорище обеими руками, одеяло упало на пол. Лицо его исказила дикая гримаса.

— А-а-а!!! — хрипло закричал он и снова занес над головой топор.

Сосед, отбросив одеяло, прямо с кровати толкнул ногой Тарасюка, и тот, выпустив топор, отлетел в угол.

Сосед вскочил и бросился к Андрею. Лоб и щека его были разрублены, лицо заливала кровь. Он был без сознания.

— Ох ты... — отпрянул сосед.

Он метнулся к своей кровати, мгновенно натянул брюки.

Тарасюк сидел в углу и неотрывно смотрел на Андрея. Его трясло все сильнее.

Сосед сорвал со стены полушубок и распахнул дверь:

— Что ж ты наделал, дурак?! Не дай Бог — умрет!..

Дверь хлопнула, и Тарасюк остался наедине с Андреем. Он еще некоторое время посмотрел на него, затем немного успокоился, поднялся на ноги и стал одеваться.

Одевался он спокойно, без суеты.

Надел ватные штаны, валенки, байковую рубашку, меховую душегрейку.

Сверху натянул ватный бушлат, плотно перетянулся ремнем. У порога остановился, оглянулся на лежащего в крови Андрея.

Лицо Тарасюка не выражало никаких чувств, только в выцветших глазах плескалась темная тоска.

Он натянул на голову шапку с кожаным верхом и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

На улице он прищурился от яркого солнца и неторопливо пошел вдоль ровного ряда домов, засыпанных снегом по самые крыши.

ЯСНЫЙ. БАБАШ.

Был вечер.

Огромные яркие звезды бесчисленной россыпью перемигивались на черном куполе неба.

В окнах домов, заваленных снегом, горел теплый свет, да тускло светил фонарь над конторой.

В вечерней тишине ясно был слышен шелест дыхания, мгновенно замерзающего в морозном воздухе.

— ...Хорошо как, — тихо сказал Бабаш.

Они стояли с Николаем у его дома в одних рубашках и курили.

Из-за дверей глухо доносились звуки застолья, смех, песни.

— Даже не верится, что я снова дома.

— Корову-то живую пацанам показал? — усмехнулся Николай.

— Да ладно тебе...

Николай затянулся, с улыбкой посмотрел на друга.

Бабаш снова поднял голову к звездному небу.

— Там, на "материке", ведь и правда все чужое, ты был прав.

— Ничего, — тихо ответил Николай. — Ведь все нормально?

Бабаш кивнул, помолчал.

— Ты знаешь, я там часто вспоминал... все. Почти каждую ночь, четыре месяца, — он прикурил потухшую папиросу. — Приговор свой вспоминал...

Он виновато посмотрел на Николая:

— Ты прости, что я об этом. В первый раз говорю, не знаю, что на меня нашло...

— Да ладно... ностальгия.

— Они ведь не знали, что за приговор выносят, — тихо сказал Бабаш. — Ведь не десять, не двадцать, — они же навечно приговор выносили!..

— Не нужно об этом, — мягко сказал Николай. — Понял — и ладно. Не нужно... Про Тарасюка слыхал уже?

Бабаш кивнул:

— Бабы говорили.

— Вот такие дела... Пропал Тарасюк.

Бабаш снова чиркнул спичкой, прикурил свой окурок.

Дверь дома раскрылась, наружу выглянул Витька:

— Пап, вы скоро? Мама зовет.

— Сейчас, — кивнул Николай.

Витька захлопнул дверь.

— Не замерз с непривычки? — неожиданно улыбнулся Николай.

Бабаш тоже усмехнулся:

— Дома и сопки греют.

— Пошли, выпьем за возвращение?

— Пойдем.

ПРИИСКАТЕЛЬ. ТАРАСЮК.

Тарасюк шел уже третий день, и теперь сильно устал.

Идти было тяжело, — снег в некоторых местах доходил до пояса.

Его борода, усы, брови и козырек шапки покрылись густым инеем, дышал он тяжело, с хрипом.

Спустившись с пологого склона сопки, он кое-как продрался через заросли краснотала и вышел к заснеженному руслу Приискателя.

Там он остановился, присел прямо в снег и сдернул с головы шапку. Схватив горсть снега, он пожевал немного, выплюнул.

Мокрой ладонью вытер разгоряченное лицо.

Светало медленно.

Тарасюк оглянулся назад, на неровную цепочку следов, теряющихся на пологом склоне, и вскинул глаза на розовеющее над сопками небо.

Почувствовав, что немного отдохнул, он выпрямился и пошел по глубокому снегу размеренным шагом привыкшего к долгой ходьбе человека.

Пройдя излучину реки, он круто свернул влево, к устью ручья.

Здесь снегу было еще больше, и, когда Тарасюк добрался, наконец, до места, от него валил пар.

Солнце — тусклое, багрово-красное, — появилось над вершиной сопки.

Оглядевшись, Тарасюк свернул в лес, перелез, прижимая рукой, ржавую колючую проволоку, и вскоре вышел к едва видимому в снежных заносах бараку.

У раскрытой двери росла лиственница, и в тамбур намело огромный сугроб.

Он остановился у третьего барака, отдышался немного и подошел к двери. Отгреб валенком снег, толкнул дверь и вошел внутрь.

В небольшой комнате слева от входа стояла маленькая буржуйка. На ней стояли котелок и закопченный чайник.

Вдоль стены тянулись застеленные шкурами и шерстяными одеялами нары.

Окошечко было справа, и тусклое утреннее солнце освещало сквозь него сколоченный из досок стол, за которым сидел на лавке человек.

— Женя... — тихо позвал Тарасюк.

Он сразу понял, что Ведьма уже мертв, и мертв давно, но ему не хотелось верить в это.

Тарасюк прошел к столу и сел напротив Ведьмы.

Тот сидел, опираясь локтями о стол, побелевшие руки спокойно лежали перед алюминиевой миской.

Несколько минут Тарасюк просидел неподвижно, положив на стол локти и уронив в ладони онемевшее от мороза лицо. Затем шевельнулся, вялым движением вынул из кармана пачку "Авроры", уставился невидящим взглядом в искрящееся изморозью окно.

Прикурив сигарету, он глубоко затянулся и закрыл глаза.

Вспыхнул в памяти костер, застрелял искрами. Вокруг костра сидели на корточках "зэки", тут же с винтовкой на плече стоял молодой татарин в полушубке, перетянутом солдатским ремнем, грел у огня руки.

"Зэки" курили.

Затянулся самокруткой Бабаш, — молодой еще, с обмороженной коричневой щекой, — передал окурок заросшему густой щетиной Тарасюку. Тот молча принял его, затянулся, передал Николаю. Николай, затянувшись, толкнул локтем Женю Ведьму, протянул ему самокрутку.

Молодой охранник задумчиво смотрел в костер, морщась от дыма.

Костер трещал, стреляя искрами...

.

МОСКВА, 1987 год.

И.Бирюков

.