Валяев Сергей

СУКА

литературный киносценарий

интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки

Туман туман туман — эта странная небесная субстанция осторожно, но наступательно поглощала предутренний город;

туман туман туман — как наваждение, обволакивал улицы-площади-памятники, пропитывал деревья-кусты-траву, проникал в подворотни-дворы-дома;

туман туман туман — город, оккупированный пеленой химер, был тих, умиротворен и прекрасен...

но, тревожа хрупкую гармонию утреннего мира, по проспекту с шелестящим, авиационным звуком накатывал Первый троллейбус. Он был пуст и темен: лихо вывернул на пустынную привокзальную площадь.

...электрические вокзальные часы выбивали цифры 05:55.

Заспанные пассажиры дальнего следования неприкаянно маялись по залу. У выхода на перрон толпились малочисленные встречающие.

Моросил мелкий, сетчатый дождик.

Объявили о прибытии скорого.

Неторопливо потянулись к перрону носильщики с тележками. Один из них, объезжая лужу, поскользнулся и едва не упал. Удержался за металлический поручень своего нехитрого передвижного механизма... матюгнулся...

...скорый остановился. Проводница последнего вагона лязгнула лесенкой, протерла тряпкой вагонные держатели. За ее спиной маячили двое мужчин — в плащах, шляпах, при галстуках, с "дипломатами".

— ...все торопитесь, торопитесь, — выговаривала им проводница. — Куда?.. А мне отвечать... Вот, пожалуйста, теперь...

— Ну, спасибо, тетя, — говорили двое, легко выпрыгивая из тамбура.

Поправили шляпы, повели плечами, посмотрели друг на друга, игриво ударили ладонь в ладонь.

— Ааатлично, Георгий!

— Ааатлично, Константин!

И скорым шагом пошли по перрону.

Из вагонов высыпали пассажиры с чемоданами, ящиками, баулами, мешками, запруживали пространство... суетились, кричали носильщиков, скандалили из-за носильщиков... загружали тележки.

Двое, Георгий и Константин, с брезгливыми минами были вынуждены лавировать среди этого базарного хаоса. Поджарый, чуть сутулый Константин шел вдоль кромки перрона. Внизу тускло поблескивала сталь рельсов... между шпал лежала мокрая мусорная дрянь.

На этот свободный путь выбиралась пригородная электричка... как тень.

— Эй, поберегись! Эй, в шляпе!.. — закричал трудолюбивый носильщик. — Поберегись!.. Коз-з-зел!

Константин зло оглянулся и сделал невольный, неверный шаг назад, от чрезмерно нагруженной тележки... сделал шаг и...

...нога не нашла опоры...

...человек, еще ничего не понимая, заваливался спиной в пропасть;

...взметнулось мокрое низкое небо;

...а сбоку обрушивалась выпуклая, крашенная ядовитым купоросом, неотвратимая, безжалостная механическая сила.

...туман туман туман — как наваждение, обволакивал улицы-площади-памятники, пропитывал деревья-кусты-траву, проникал в подворотни-дворы-дома...

...в домах еще спали люди...

...туман туман туман — материализующийся в медиумическую занавеску окна. Бесцветный свет сквозь нее размывал комнату. Беспокойно, сжимаясь от холода, спала женщина, и снился ей сон:

из зева метростроевского туннеля медленно и бесшумно выкатил вагон. Плыл вдоль перрона станции, как призрак... как тень. Остановился... двери открылись... и на перрон, точно на пристань, ступила босая женщина; женщина в линялом домашнем халате предприняла первый осторожный шаг... второй. Станция была пуста и бела от мрамора и больничного света люминесцентных ламп... по полу клубился эфирный туман.

Женщина пошарила в карманах халата, поймала спичечный коробок... с благостной улыбкой чиркнула спичкой и поднесла ее, искрящуюся, к облачной массе у своих ног... но спичка тотчас же, чернея, гасла. Женщина с покорной обреченностью чиркала следующую. И не замечала, как на нее находит уборщица, передвигающаяся на изломанных болезнью ногах; на лимитных плечах старухи коробился прорезиненный плащ; уборщица делала вялую попытку разогнать шваброй промороженную морось... движения пропойцы были заторможены... лицо безучастно, как маска. И вдруг — оно передергивается, уксусно скисает; из глаз исчезает похмельная накипь — на полу-то... спичечный сор... гарь. И старуха наливается дурной кровью, будто вампир, и в беззвучном оре рвет властную пасть.

...Женщина в линялом халате бежала вверх по лестничной ленте эскалатора... вверх... вверх. Но неожиданно эскалатор зажил и потянул ее вниз... вниз... вниз... к тревожному, металлорежущему звуку…

...трезвонил будильник. Женщина привычно вырвала на звон руку, однако с тяжелого сна ошиблась и смахнула со столика часовой механизм. Часы ударились о пол... и женщина бодро села на диване; глаза были закрыты — в ресницах путался сон.

Вдруг будильник издал прощальный, упокойный треск. Женщина вздрогнула, глубоко-глубоко вздохнула, как перед прыжком в неизвестное, и открыла глаза. А в них — покорность обстоятельствам, усталость, лояльность к судьбе...

...для вящей убедительности женщина потрясла разболтанным будильником, снова обреченно вздохнула и поставила часы на полку, на которой уже стояли тесным рядом... разнокалиберные будильники-будильнички-будильнища, немые свидетели прошлого.

...сладко потягиваясь, женщина подошла к окну, машинально взглянула вниз, в прозрачный двор. На мгновение застыла с распростертыми руками на фоне оконной рамы, потом устало сказала, точно плюнула:

— Чччерт!

Там, внизу, на детской площадке, на качелях сидел подозрительный в своем одиночестве человек, кутающийся в брезентовый плащ. Когда женщина в окне ругнулась, человек на качелях будто ее услышал... помотал головой... встал на ноги... и медленно побрел со двора.

У подъезда высотного, помпезного здания с визгом притормозило такси. Из нее выскочил Георгий, припадая на одну ногу, кинулся бежать к массивным, дубовым дверям...

...клацнул выключатель — мутный свет бра рассеялся по коридору. Лампадные лампы отразились в зеркале, обрамленном чугунными ветвями... И женщина, напористо набирающая номер телефона, тоже отразилась в зеркале; не понравилась самой себе, нанесла по щекам две массажные оплеухи, возмущенно закричала:

— Мужики! Время!.. Подъем!

...двери лифта открылись — из него выпал Георгий; быстрым, паническим шагом двинулся по гулкому коридорищу... быстрее... быстрее... побежал.

...в детскую входила женщина, строго выговаривала:

— Кирилл! Сколько можно повторять! Подъем!

— Ну, маа! — Кирилл, мальчишечка, лапушок, лентяшка, растеряшка, ненаглядный, вреднюля, дрых без задних ног.

— Кирррюшеня. — Мать присела, поцеловала сыновний керамический лоб. — Холодный... Пора-пора.

— Ко второму... к уроку.

— Кирилка! Вчера тоже было ко второму?..

— Чест слов, ма... У нас за-бол-бол-бол... — И отвернулся к стене, вруша.

...в огромном кабинете, филиале антикварного музея, сидел Георгий и безостановочно выговаривал, повторяя:

— ...голова как арбуз... ррраз — и в стороны!.. Бред какой-то... секунда — и все. Я бы не поверил, если бы не своими глазами... собственными... глазами.

Перед ним ходил грузноватый человек, который производил впечатление человека основательного: лоб с залысиной, роговые очки, вязаный свитер, галантерейная борода... остановился у картины, рассматривал ее, затем повернулся всем телом к собеседнику и веско сказал:

— Меня не интересует, как он, дурак, погиб. Меня интересует, почему, почему он, дурак, погиб.

...в малогабаритную спальню входила женщина, выговаривала:

— Алексей! Ну сколько можно? Мне бежать надо!

— Бги-бги, — замычал спящий муж.

— Кира в школу, Бога ради... Колбасу отвари. И за телефон... отключат же. Господи, что еще?

— Шура, все будет... — Отворачивался муж к стене. — Хорошо!..

— Будет! Будет! — отмахнулась Шурочка. — Это я от тебя сто лет слышу...

— Угу-угу-угу. — И накрыл голову подушкой.

— Колбасу, говорю, не забудь отварить. — Жена приподняла подушку над мужем. — А то потравитесь! — И вдавила подушку в супруга.

...по антикварному кабинету вышагивал грузный, основательный хозяин, остановился у стола, на столе лежал "дипломат"; щелкнули замки — "дипломат" был набит тугими пачками долларов...

— Моли Бога, что груз... у тебя... оказался, — проговорил хозяин. — Курьеры... мать вашу.

— Ну да, ну да, — забормотал Георгий. — Я понимаю...

— Понимаешь? — тихо взъярился хозяин. — Что ты понимаешь, вша?.. Случайно, говоришь?.. Поскользнулся, говоришь?

— Случайно, клянусь! — И даже хотел перекреститься.

Хозяин взглянул на него, вжавшегося в стул, жалкого, растерянного, заставил себя успокоиться.

— Случайная смерть? — переспросил. — Случайно, дружочек, только милиционер свистит в свисток, — проговорил в задумчивости.

...на стройку, чадя гарью, въезжал массивный самосвал; из-под его колес бабочкой выпорхнула Шура. Большелицый шофер погрозил ей кулаком; женщина не осталась в долгу — тоже вскинула над головой интеллигентный кулачок.

Хозяин антикварной квартиры двумя пальцами брезгливо зацепил зелененькую пачечку из "дипломата", плюхнул ее перед Георгием.

— Ничего не видел, ничего не знаешь, ничего, никому...

— Труп! — поспешил с уверениями счастливый обладатель "капусты".

— Вот именно, — хмыкнул хозяин. И плюхнул еще пачку перед носом собеседника. — И чтобы духа... в городе... не было... — И позволил себе пошутить: — И хорошо бы, в стране.

— Хорошо бы, — с готовностью хохотнул Георгий, потирая вспотевшую от переживаний шею.

— Исчезни, — поморщился хозяин антикварной квартиры и потянул руку к телефонному аппарату с деревянной, инкрустированной трубкой...

В коридоре малогабаритной квартиры, полутемном и пустом, оживает телефон; звук тревожен и настойчив... Наконец из детской вываливается заспанный Кирилка... шлепает босиком по паркету.

Потом дует, как в горн, в телефонную трубку:

— Алло... Это кто?.. Не слышно вас... А?.. Папу?.. Счас!

В переполненный пассажирами троллейбус вдавливают Шурочку; ее лицо непроницаемо, как у любого гвардии рядового страны... Троллейбус мчится по проспекту; на его крупе каллиграфическая надпись: "Синий троллейбус".

Сонный Алексей стоял у телефона, бубнил в трубку:

— Что?.. Не может быть?.. Да-да-да!.. С ума сойти!.. Поминки? Конечно, буду... буду-буду.

Троллейбус притормозил у казематного здания. Зашипели двери — пассажирский поток закружил Шурочку. Через минуту синий троллейбус, пустой-пыльный-загаженный, разворачивался на круге конечной остановки. Шура же, подгоняемая светящимися над проходной малахитовыми цифрами часов 08:55, торопилась вместе со всеми.

...в просторной кастрюле кипела вода; в бурлящей воде плавали посеревшие, с бордовым отливом шайбы колбасы. Алексей с кичливым выражением на лице тыкал их вилкой, кричал:

— Кир! Ам! Ам!

— Чего? — Сын заглянул в кухню. — Ууу! — скроил рожицу.

— Иди жрать, говорю, — и взмахнул рукой; мясистая шайба сорвалась с вилки, плюхнулась в кипяток. — Ааа, чтоб тебя разорвало!

— Опаздываю, па, — ухмыльнулся сын, — ко второму уроку, — и скрылся, а после — удар входной дверью.

Алексей снова зацепил колбасный кругляш, поднес его к носу, осторожно понюхал... передернул плечами... и стряхнул подозрительный пищепродукт в помойное ведро.

По длинному-длинному-длинному коридору шла женщина в медицинском халате. Это была Шурочка; несла в руках колбу с жидкостью, остановилась у одной из дверей. Пропала в кабинете. Снова шла по коридору; в руках — две колбы. Опять исчезла в кабинете... и опять шла по коридору; в руках — три колбы... четыре колбы... пять... шесть... семь... восемь...

Перед зеркалом прихорашивался Алексей; был в черном, строгом костюме, белой рубашке; траурный галстук. Смотрел на себя, зеркального. Улыбнулся... потом сделал печальную мину... поза скорби. Покачал головой — и вспомнил, протянул руку к телефону.

Шурочка входила в лабораторию, которая была заставлена всевозможными колбами, бутылками, бутылями и прочим. Из-за стеклянной стены слышался молоденький голосок лаборантки:

— Ой-ой, она идет... идет... Александра Михайловна! Это вас!

— Да, — сказала Шурочка в трубку. — Ты?.. Что?.. Какие еще поминки? — Помолчала, переступила с ноги на ногу. — А я-то тут при чем?.. Кирилл от рук отбивается... — Снова помолчала, сказала: — Мне твой Самсонов и все ваши дела... твои... — Прислонила трубку к груди, закатила глаза к потолку. Затем буркнула: — Ну ладно, ладно, договорились, — и швырнула трубку на аппарат.

— Муж? — сочувственно спросила молоденькая лаборантка.

— Муж, — вздохнула Шура, — который объелся... — Задумалась.

— ...груш, — подсказала девушка.

— ...колбасы, — ответила Шура.

На фасад Дома культуры рабочие пытались прикрепить фанерную наглядную агитацию, ими командовал маленький, плюгавенький коротыш с лиловой лысиной. (Как колбаса в обертке?)

— Куда? Не туда!.. Сюда! Аааа!

К нему несколько согбенно подходил Алексей.

— Здрасьте, Петр Петрович... Вешаем?

— Я б лучше сам повесился... чем это вешать.

— Обижаете, Петр Петрович, — пожал плечами Алексей. — Конечно, я мог и получше... но условия какие... походно-полевые.

— Условия, — покосился сердитым глазом директор ДК. — Пришел... уж скоро обед... И чего вырядился?.. Пришел-явился...

— Так поминки. — Поза скорби. — У друга... несчастье.

— И по мне поминки будут... С такой вашей работой.

— А по-моему... ничего... если издалека, — прищурился Алексей.

— Ааа, иди ты, ху-у-удожник! — взмахнул на него папочкой коротыш. — Работать! А еще Суриковское заканчивал.

— Петр Петрович! Не трогайте училище! Это — святое, — взлетел на ступеньки ДК Алексей. — От этих текстов... у меня руки... отсыхают... От этой жизни...

И не успел договорить, услышал истошный голос сверху:

— Падает! Поберегись!!!

Алексей юркнул в дверь Дома культуры — и тотчас же на то место, где он стоял, с орудийным хлопком громыхнул фанерный снаряд.

Светящиеся малахитовые цифры утверждали полдень: 12:55. Из проходной бежала Шурочка, сигнализируя хозяйственной сумкой, как флажком капитуляции, отправляющемуся в путь троллейбусу.

...за грязными стеклами плыл город — над струнами проводов, над деревьями, крышами висел сиреневый смог... механизированный поток транспорта... лязгающего-скрипящего-несокрушимого. Прохожие жались на тротуарах... кружили очереди у магазинов, в стеклянном гастрономе кишел люд.

...Шурочка бесстрашно, как боец, ринулась в атаку, туда, где наблюдалось наибольшее скопление покупателя. У металлического прилавка, похожего на корыто, давились за полукопченой колбасой...

Счастливая Шура, вырываясь из схватки, держала над головой колбасный фаллос.

...в кабинете директора ДК было накурено, нервно и оживленно. В который раз Алексей повторял:

— ...мать моя... вижу, летит... Не быть мне на поминках... если только на своих.

— Бывает-бывает, — качали головами рабочие. — Ветер... налетел... чтоб его.

— Да-да, ветер, — устало почесывал лысину директор. — Значит, так: наглядная агитация, часть ее, окончательно попорчена. Что делать будем?

Рабочие пожимали плечами: делать нечего, пусть художник рисует...

— Чтобы вы меня... второй раз... окончательно, — хохотнул Алексей. — Мило-мило.

— Так! — поднялся директор. — Всем присутствующим объявляю выговор. В том числе и себе!

— А мне за что? — удивился Алексей. — Что увернулся?

— Законы природы необъяснимы, но для некоторых! — поднял палец директор, имея в виду себя, разумеется. — Могут быть понятны!

Рабочие вздохнули: понятно; и стали выходить из кабинета.

— А мне вот не очень понятно! — заартачился Алексей.

— Не понимаешь? — развел куцыми ручками директор. — Милый мой друг, даже фанера не выдерживает твоего творческого, извини, потенциала.

— Ах так! — взвился Алексей. — Тогда я тоже вам все скажу, милейший Петр Петрович...

...по длинному-длинному-длинному коридору шла женщина в медицинском халате. Это была Шурочка; несла бесчисленное количество колб... Остановилась у одной из дверей. Пропала в кабинете. Снова шла по коридору... опять исчезла в кабинете... и опять шла по коридору... И с каждым входом-выходом количество колб в ее руках таяло... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три...

Потом Шурочка стояла в опустевшей лаборатории у телефона, долго накручивала диск... нервничала... нервничала... Закричала:

— Кирилл? Ты?.. Ты где шляешься? Я звоню! Звоню!.. Уроки не сделал?.. Мы с папой задержимся. — Помолчала. Слушала, затем проговорила: — Ладно-ладно, помогу с твоими пешеходами... Там, в холодильнике, кефир... кажется. И двери никому...

На перроне метрополитеновской станции нервничал модный, моложавый человек. Это был Алексей; мял газету, считал облицовочные плитки на стене, поглядывал на скачущие цифры электронных циферблатов...

Со вселенским взвизгом, скрежетом металла о металл, порывами ветра прибывали электрички... Уходили в будущее...

Наконец сквозь пассажиропоток пробилась Шурочка, отягощенная хозяйственной сумкой и объемными пакетами.

— Прости, — выдохнула. — Наскочила на дешевый чай... Ты же любишь чай.

Муж осуждающе оглядел жену.

— Это ты на поминки собралась?.. С этими ведрами?

...двое торопливо шли через площадь, мужчина и женщина. Это были Алексей и Шура; сквозь городской шум вели напряженный супружеский диалог:

— ...мне что, тоже уволиться?.. Мне тоже все осточертело. Каждый день... каждый день... Как лошадь по кругу.

— А я тебе говорю: все будет хорошо!

— Это я уже слышала!

— Послушай...

— Ты думаешь только о себе... А ты о сыне подумал?

— Вот только об этом не надо!.. У тебя сын как щит... Ты им все время прикрываешься.

— Ну-ну, сын для тебя щит... А я кто для тебя?.. Грунтовка?

— Прекрати!..

— Жаль, что по голове фанерой не получил... может быть, поумнел бы.

— Ну знаешь...

Двое направлялись к подъезду высотного здания-дома, продолжая выяснять семейные отношения.

...в антикварной квартире оживленно скорбели. Сновали приглашенные гости... женщины на кухне спешно готовили трапезу... аккуратненький мальчуган в смокинге пальчиком тюкал клавиши пианино.

— Очень приятно, очень приятно познакомиться, — встречал Алексея и Шурочку хозяин-Самсонов. — Хотя повод, конечно, не дай Бог...

— Мне, как я понимаю, на кухню? — спрашивала Шура. — У меня помидоры... и огурцы.

— Да-да, Шурочка, будьте добры, а мы тут с вашим мужем...

— Ой, я только позвоню... Кириллу...

— Наследнику, — ответил Алексей на вопросительный взгляд Самсонова.

— Ну да-да, какие проблемы, — и подтолкнул гостя в сторону кабинета.

Женщина осталась одна, набрала номер, слушала длинные гудки и голоса:

— ...случается, и кирпич на голову...

— От судьбы, друзья, не убежишь, догонит.

— А вот с моим приятелем, Царство ему Небесное, был такой случай...

— На Бога надейся, а сам-то не плошай... По сторонам надо глядеть... и вверх.

— И упадешь в канализационный люк...

Шура вздохнула, утопила трубку в аппарат... с усилием поднялась... пошла на кухню... со своими тяжелыми сумками... из сумки торчала колбасная дубинка.

...в кабинете Самсонов открыл бар, заиграла музыкальная шкатулка, заискрились богатые бутылки, хрустальные фужеры.

— Пить-то что?

— Так, — пожал плечами Алексей.

— Ну как дела?

— Делишки...

— Погулял? — понимающе улыбнулся хозяин.

— Какое там... долги раздал... Жене только колечко... обручальное... И то сказал, что на премию.

— Все? — удивился Самсонов, откручивая пробку.

— Ага, почти, — вздохнул Алексей. — Но зато долгов нет... почти.

— За все надо платить, — согласился хозяин кабинета. — Я вот что хотел спросить: ты ничего такого не замечал?..

— В каком смысле?

— Ну там: странные звонки, странные происшествия?

— Ха! Происшествия! — хохотнул Алексей. — Сегодня меня чуть не убило... щитом фанерным.

— Ааа, черррт! — Рука Самсонова дрогнула, на стол из бутылки выплеснулась темная, наспиртованная жидкость. — Как не убило? — переспросил, меняясь в лице.

— Ну, говорю, щитом... там в нем пуда два... если бы...

У Самсонова непроизвольно отпала челюсть.

...маленький, аккуратненький мальчуган в смокинге играл на пианино "музыку уюта". Гости притихли, кто-то сидел за столом, вяло ковыряясь в пище, кто-то курил на балконе, кто-то шушукался на кухне... Шурочка, прислонившись к музыкальному инструменту, во все глаза смотрела на бегающие хрупкие пальцы ребенка... Рядом с маленьким пианистом стоял благородный, с проседью мужчина, перелистывал ноты... Покачивал головой в такт музыке... И вот мальчик закончил игру... поклонился присутствующим...

— Ой, какой! — восхитилась Шурочка. — Это ваш внук?

— Это мой сын, — невозмутимо ответил Благородный.

— Да?.. Ой, какой хороший мальчик, — поспешно проговорила Шура. — А мой... в голове одно: футбол-хоккей... Господи, сколько же времени?.. — И спросила: — Уже поздно?.. А он с вами?

— А он всегда со мной, — ответил Благородный, складывая ноты в папку.

...в кабинете горячились двое, Самсонов и Алексей:

— Извините, Федор Кузьмич, но я еще с ума не сошел... Завещание писать... милое дело... во цвете лет...

— Алексей, это чистая формальность! У меня должны быть гарантии... А если на тебя опять щит?..

— Тогда точно упадет.

— Ага. Я буду стоять на крыше и на тебя сбрасывать?..

— Не знаю, не знаю...

— Ладно... Ты пишешь завещание в мою пользу... а я тебе десять... нет, пятнадцать штук... баксов.

— Жизнь моя в сто раз дороже стоит, Федор Кузьмич.

— Слушай, ты... я бы тебе сказал, сколько она стоит...

...а в это время Благородный прощался с Шурочкой, вел за руку сына.

— Мы уж по-английски... Тихо-тихо... шмыг... шмыг.

— Всего хорошего, — улыбалась мальчику Шура.

Тот строго кивнул ей. Женщина млела от восхищения.

Потом Благородный с мальчиком вышел в объемный коридор, медленно направился к вешалке; искал плащи... Из кабинета доносились возбужденные голоса:

— Или тогда возвращай все к чертовой матери... И штуки тоже... В двадцать четыре часа.

— Папочку, пожалуйста... Не жалко... а вот... штуки...

— А это меня не интересует!.. И с процентами чтобы вернул.

— Ааа, разбежался.

— Да я из тебя...

— Руки!..

— Ладно, пойди... проспись... а завтра поговорим.

— Ой-ой, не очень я испугался...

Благородный мужчина запаковал в непромокаемый плащ сына, щелкнул замком — и они пропали за дверью.

...двери троллейбуса с шипением открылись — и в темное его нутро впал Алексей, а за ним поднялась Шура. Двери закрылись, и машина покатила по ночному проспекту.

— Алексей, возьми себя в руки, — косилась Шура в сторону малочисленных пассажиров. — Сколько можно... свинья.

— Шурик, все будет... Я их за горло возьму... Я тебе подарил кольцо... обручальное?

— Отстань!

— Еще подарю!

— Дурак!

— И ты против меня?.. А ему не отдам... ха-ха... ты знаешь, чем обладаешь... тссс!.. Военная тайна.

— О Господи, мама моя... Нажрался...

— А я имею право... я сам чуть покойником не стал...

— Ой, как ты мне...

Троллейбус остановился у светофора. Рубиновый свет залил салон. Неожиданно перед машиной пролетела ночная птица — нет, это была не птица: пробежал невнятный человек, пропал в тени домов; через мгновение с порхающим звуком промелькнули люди... четыре... пять... или шесть?.. или это были птицы?

— Ночная жизнь большого города, — хмыкнул Алексей. — Мне такая жизнь не нравится... Или нравится?

Двое входили в подъезд панельного дома. Лифт не работал, о чем сообщала трафаретка. Алексей чертыхнулся, Шура молча шагнула в пыльный угол... Кабина наполнилась энергией и светом... двери лифта...

...открылись и на лестничную клетку выбрались Алексей и Шура... которая поймала ключи в сумке... и протянула руку к замку... замок был поврежден... а на двери вмятины от насильственных усилий. От ужаса Шурочку повело, сумка... на пол... А дверь свободно открылась...

...мать металась по комнатам, везде пылал свет... вбежала на кухню...

— Алексей! Ну что же это такое?.. Кирилл! — закричала. — Кирилл, — проговорила. — Кирилл, — прошептала и в полуобморочном состоянии.

— Здесь он, здесь! — услышала возбужденно-радостный возглас мужа.

...сын, устроившись на двух подушках, сладко спал в ванне... От счастья Шурочка задохнулась, всхлипнула... выхватила сына... принялась тискать.

— Дурачок ты мой... ну что же это такое? Что случилось? Замок...

— Я... я ключи... куда-то...

— Потерял?

— Угу... нет их... а дядя Вова открыл.

— Ох, этот дядя Вова, — проговорил Алексей у двери. — Рабочий класс... все по-простому... хрясь!..

— Помолчал бы, — уносила сына в детскую, уложила в постель.

— Ма, не уходи, — попросил, полусонный, беззащитный, нежный.

— Не уйду, не уйду...

Сын заснул, мать осторожно и устало прилегла рядом —

...босая женщина в линялом домашнем халате поджигала туман... спички гасли... и она отбрасывала обгоревшие черенки... Вдруг лицо женщины исказилось от ужаса: на нее наезжал механизированный монстр для уборки станционных полов, которым управляла старуха в нищенской одежде... старуха хохотала беззубым ртом.

...Женщина спрыгнула с перрона и побежала по шпалам... задыхалась от ужаса... оглянулась; на нее накатывала дрезина с омерзительной старухой... Женщина, размахнувшись, швырнула в ее сторону коробок спичек... дрезина остановилась и поехала назад... женщина облегченно вздохнула, не видя, как за ее спиной неотвратимо надвигается вагон, наполненный кишащей людской массой —

... — Господи! — вскинулась со сна Шурочка и увидела, как медленно и страшно открывается дверь комнаты... словно надвигался вагон... входил Кирилл; глаза его были закрыты, и поэтому руки он держал перед собой.

— Мама, мамочка?.. Ты где, моя мамочка?

Женщина потянулась к сыну... ухватила пустоту...

— Ааа! — закричала в ужасе и проснулась.

За плечо теребил Кирилл, аккуратненький, чистенький, тепленький школьник.

— Ма!.. Дай ключи.

— Кирша... ты меня... — Принялась тискать сына, поцеловала в лоб. — Холодный...

— Ну, ма, — вырвался тот. — Я что, маленький?

— Ты растеряха-потеряха.

— Ма, ну дай ключи.

— Возьми у папы.

— А он кричать будет.

— Не будет.

— Будет.

— Я буду кричать! — И побежала в коридор. И тут же вернулась, потроша карманы пиджака мужа... Вырвала записную книжку, мятый носовой платок... пачку вощеной бумаги... бросила все это на письменный стол... звякнули ключи. — На!.. И не терять! И отпусти мою душу, — упала на детскую кровать, закрыла глаза; сын с привычной невозмутимостью удалился.

Потом... еще с закрытыми глазами... потянула руку к письменному столу... нащупала странную пачку в банковском переплете... открыла глаза...

... — Алексей! Это что?! — ворвалась в спальню Шурочка; находку зажимала в кулаке.

— Мда-мда-мда, — просыпался супруг.

— Что? Это? Такое?

— Где?

— Это?

— Кулачок... твой.

— Не валяй дурака.

— Ну, деньги, — признался Алексей. — Иностранные.

— Ддденьги? — задохнулась от возмущения Шура. — Я каждую копеечку... каждый день...

— Погоди, мать...

— Как тебе не стыдно?

— Да это отходные... увольнительные, — соврал муж.

— Да?

— Я же сказал, что еще куплю тебе кольцо... И еще долги надо отдать.

— Так, во-о-от это я взяла на кольцо, — решительно проговорила Шура, вырывая из пачки несколько жестких купюр.

— Александра! Долги прежде всего!..

— Нет уж! Хватит!.. Ты хочешь, чтобы я была старая... страшная.

— Ничего я не хочу...

— Вот именно: ничего, — взвилась Шурочка. — Я устала так жить... устала.

— Ну потерпи...

— Не хочу... и не буду. — Спрятала руку с долларами за спину. — Хочу быть женщиной! А не приложением к мужу и колбам!.. Все!

...на детских качелях сидел взрослый человек в брезентовом плаще... Из подъезда выходила Шура... увидела странного субъекта, решительно направилась к нему... Человек обмер... смущенная до крайности улыбка... на простодушном лице неподдельная радость от встречи. Женщина поинтересовалась устало, жестко:

— Опять за свое, Тима?

Мужчина молчал, виновато улыбаясь.

— Вернулся из великого похода?

Не отвечал, смущенно улыбаясь.

— Иди лучше... Тимофей... домой.

Тот упрямо продолжал молчать, смотрел на женщину, как на икону.

— Иди, иди... иди... — неопределенно махнула рукой Шурочка, продолжая путь. — И больше не приходи... не надо... — И уже не оглядывалась.

А странный мужчина по имени Тима-Тимофей, вполне удовлетворенный ходом событий, аккуратно, буквально на всю площадку разложил плащ-палатку и принялся ее профессионально скручивать.

...в своем маленьком кабинете нервничал Алексей; выдвигал ящики стола, перелистывал папки, кинулся к книжной полке, запотрошил книги.

— Что за... Не может быть?.. Где же они?.. Ааай!.. — ударился ногой о выдвинутый ящик. — Жизнь моя!.. Но кто мог взять? Сосед дядя Вова?.. Тьфу... Сойти с ума!

И рылся, рылся в бумагах, папках, книгах, уже не пытаясь соблюдать порядок... пополз на коленях...

Универсальный магазин был окружен колониальной стеной самодельных продавцов и покупателей. Птичий гомон висел над площадью; желтый, как лимон, милицейский уазик походил на островок в разбушевавшемся море... Шурочка со страстным любопытством... в этой бурной стихии...

Вдруг возник женский галдеж:

— Косметика!.. метика!.. выбросили!.. Тени... пудррра!.. раррра!.. уррра!

В огромном антикварном кабинете затренькал телефон. Рука человека уверенно легла на деревянную инкрустированную трубку.

...Самсонов держал трубку у лица, самодовольно жевал губами.

— Ну... то-то... так лучше будет... И для тебя... И для меня... Можешь подъехать, — наливал в фужер минеральную воду. — Да, чуть не забыл... Папочку-то прихвати... — Поднес к губам наполненный кипящей жидкостью фужер, но рука дрогнула от крика: — Что?.. Что ты говоришь? — Облился минеральной водой. — Слушай, гнуссссь!.. Я из тебя!.. — Закричал страшно: — Убью!!! — и со всех сил шарахнул хрустальный фужер в стену.

Шурочка беззаботно шла по городу, останавливалась у всевозможных ларьков, палаток... купила торт... купила мужскую сорочку... купила туалетную бумагу... купила банку огурцов...

Самсонов некоторое время сидел неподвижно, смотрел на стену, где распласталось мокрое, безобразное пятно. Потом решительно взялся за телефонную трубку, набрал номер, проговорил:

— Это я. Есть работа. Срочная. Треть ваша.

Шура привычно нырнула через дыру в заборе. Как эквилибристка, шла по дощечкам-кирпичам-камням, втоптанным в грязь. Стройка бездействовала по причине выходного...

...в малогабаритном коридоре зазвонил телефон. Алексей выскочил из умеренно разгромленной комнаты, поднял трубку и опешил:

— Чего? Кто это?.. Вы что там, спятили?.. А пшшшли вы!.. — бросил трубку.

Телефон снова ожил. Тогда Алексей отключил аппарат... беспокойно подошел к входной двери. Напряженно гудел лифт. Остановился. Алексей отпрянул от двери, затем на цыпочках... к "глазку"... облегченно вздохнул: маячила искаженная фигура жены.

...— Ооо! Что-то в лесу большое сдохло: муж жену встречает у порога, — хмыкнула Шура, передавая свертки, сумки, пакеты.

— Слушай, — говорил Алексей, относя покупки на кухню. — Ты не видела такой папочки... пурпурной.

— А что, собственно, происходит? — удивилась беспорядку. — Тебя одного нельзя оставлять... как Кирилла.

— Саша, я спрашиваю: ты не видела папки... такой... Это... это очень серьезно.

— Не видела... никакой. Доигрался со своими делами-делишками?

— Шура, только не надо, а? — вскричал Алексей, хватаясь за голову.

— Нет, надо. — Положила под струю мороженый, синюшный труп курицы... открыла банку с огурцами. — Ты думаешь, я ничего не замечаю...

— Что ты замечаешь?! — из комнаты проорал муж. — Что?!

— Побольше бы честно работал, поменьше бы на поминках болтался.

— Бы!.. бы!.. бы!.. Черт, и дома покоя нет!

— Вот-вот, пойди за хлебом, — спокойно указала Шурочка.

...из подъезда осторожно вышел Алексей, внимательно посмотрел по сторонам... юркнул на тропинку в зарослях еще не опавшей листвы.

Шура проходила мимо телефона — с удивлением обнаружила, что он отключен. Включила, набрала трехзначный номер — время: 13:55. Сделала шаг в сторону... Телефон ожил, затрезвонил: дринь-дринь-дринь!.. Вернулась, подняла трубку... машинально включила бра... смотрела на себя...

— Алло? Фильм? Какой фильм?.. Ааа, нет, вы ошиблись... квартира... — И выключила свет.

...подходила к окну, подносила к губам огуречную медальку... увидела: у дальнего дома вместе с друзьями появился Кирилл... шалопайка... растеряшка... единственный... болтал ранцем.

И уже хотела отойти — как вдруг из машины двое. Нависли над ребятней... что-то говорили... спрашивали?.. Потом показали на окно. А в окне — она... она... она...

— Кирилл, — зашептала в ужасе... теплое, пыльное стекло... — Кирилл, — заголосила в ужасе... рвала ручки рамы... с подоконника... цветочные горшки, банки с вареньем, кефирные бутылки. — Кирилл! — закричала в ужасе... и показалось, что выпадает из окна.

В погожем небе плавали птицы.

...растрепанная, в домашнем халатике выбегала из подъезда женщина. А навстречу ей вольным шагом шел Алексей. Удивленно улыбнулся:

— Ты что? На пожар?

— Кирилла! Кирилла!.. Украли!.. — и, обессиленная, упала в объятия мужа. — На машине... двое...

— Что? — поменялся в лице. — Не может быть! — Испуганно осмотрелся. — Это кто-то пошутил... Мои друзья... Или просто покатать взяли.

— Да? — с надеждой спросила.

— Ну, конечно; пошли, пошли; сейчас все выясним, — и повел жену в дом.

В квартире трезвонил телефон — Алексей первым выскочил из лифта, рванул дверь, подбежал к аппарату.

— Алло! Я слушаю вас... Что?.. Слушайте, вы... Я в милицию уже заявил... Я вас... Вы за все ответите!.. — опустил трубку.

— В чем дело? — смертельно устало спросила Шура, стояла в дверном проеме: лица не было видно.

— Какие-то сволочи... Бред какой-то... Что-то там требуют... — и заметно вздрогнул, когда снова ожил телефон.

— Я сама, — проговорила женщина. — Да? — сказала в телефонную трубку, включила светильник. — Что? — и выключила свет.

Размытые силуэты людей.

— Сколько? — переспросила и включила бра; отразилась в зеркале. — У нас... у нас... — Вывалила из кошелька монеты, считала. — У нас тридцать три рубля. — Взяла черепаховый гребень, сжала в пальцах... слушала, что ей говорят, смотрела пристально на себя в зеркало... выключила свет... услышала свой спокойный голос: — Милиция? Какая милиция?.. Ааа, хорошо... Нет, я не хочу получить сына на тридцать три рубля. Я хочу услышать его... Алло?

И включила лампу. Волосы покрылись серебристо-никелевым налетом... принялась тщательно расчесывать их гребнем... и смотреть на себя, как в воду..

Алексея в коридоре не было.

Он сидел в кабинете и в очередной раз перерывал бумажный хлам.

... — Что будем делать? — ровным, чересчур спокойным голосом спрашивала Шура, стояла у окна, из-за шторы наблюдала за двором.

— Шурочка, ты не волнуйся, я все устрою, — нервно одевался Алексей. — Все улажу... Сейчас... съезжу...

— Это связано с твоими делами?

— Нет... В смысле что?

— Все!

— Я ничего не понимаю, Шура, честное слово... Мне просто могут, я надеюсь, помочь... в этом... деле...

— Я тебе не верю, — сказала.

— Шура!

— Я тебе не верю, — повторила.

...женщина перебирала мертвые куски будильников... переставляла, будто в надежде вернуть время... Была одна... одна... одна.

Дринь, дринь, дринь!

Шура поднесла будильник к уху... Нет, трезвонил телефон... И Шура шла к телефону... подняла трубку.

— Да... Кирилл? — Рука сжала гребень — зубья захрустели ломаясь. — Как дела? Не голодный?.. Мороженое?.. Не простудись, — молчала. — Да, я попросила, я... главное, тебе нравится... Я очень рада. — Молчала, провела ладонью по лицу. — Конечно, передай... Да... Я слушаю, слушаю... Согласна... Это место знаю... Хорошо... хорошо... хорошо... — Аккуратно положила трубку на аппарат... с удивлением глянула на огрызок гребня... на себя, окровавленную, в зеркале... на ладонь с порезами... протянула ладонь к зеркалу и отпечатала на чистой поверхности след раненой своей души.

...дубовую, инкрустированную входную дверь дубасил кулаками человек. Это был Алексей. Сначала кричал:

— Открой-открой, гад! Сволочь! Все подпишу! Открой... — Потом сник, обмяк, царапал ногтями деревянную поверхность, ныл: — Ну, Федор Кузьмич, ну, пожалуйста, я очень вас прошу, я все-все, больше не буду, не буду. — Наконец заплакал, сполз по двери на коврик, спрятал голову в глубь куртки, плечи изредка вздрагивали, потом человек затих, словно умер.

Город жил вечерней жизнью. По проспекту мелькали цветными огнями автомобили и общественный транспорт... светящиеся изнутри теплым светом троллейбусы напоминали аэростаты.

Шура стояла в тени деревьев... перед отделением милиции... неоновый квадрат объявлял номер отделения... два окна были зарешечены... расслабленно ходили люди в форме. Подкатил "уазик", оттуда выволокли нетрезвого гражданина, вопрошающего:

— По какому праву... нет такого права... по какому такому праву?

Женщина осмотрелась и нерешительно пошла в отделение.

Наряд сдавал дежурному оружие: пистолеты, резиновые дубинки, портупеи. За спиной дежурного капитана новогодними лампочками мигала карта района. На Шуру никто не обратил внимания, лишь грузная, крепкая женщина зашипела:

— Посссле меня... посссле меня.

...человек, сникший у дубовых, инкрустированных дверей, очнулся, с некоторым удивлением осмотрелся... лицо его перекосилось от воспоминания... осторожно, на цыпочках пошел прочь.

В отделение милиции входил молодой человек с вульгарным, помятым лицом.

— Это к тебе, — кивнул на женщин дежурный.

— Ооо! Без ужина опять! — поморщился сотрудник. — В чем дело? — И прицельно взглянул на Шуру.

— Велосипед, гражданин следователь, украли. Средь белого дня, — подхватилась крепкая женщина. — Дорогой, а я...

— Пройдем-ка, — без энтузиазма приглашал пострадавшую в кабинет.

Дринь, дринь, дринь! От этого телефонного звука Шура сильно вздрогнула... поежилась... потом поднялась.

— У вас тоже велосипед? — опускал телефонную трубку офицер.

— Да-да... нет-нет, извините, — и вышла прочь под новые, предупреждающие звуки: дринь-дринь-дринь!..

...человек в плаще, качающийся на качелях, встал на ноги, вздернул голову на темные окна интересующей его квартиры... побрел, понурившись, со двора.

... — А я тебя не боюсь, — закричал шепотом Алексей в черной комнате; в руке держал ополовиненную бутылку. — Никого я не... боюсь!.. Ничего-ничего, я еще с вами... я вас... — Рвотно глотал из бутылки... Потом кинулся в коридор, включил светильник, неверной рукой набирал номер телефона. — Сейчас-сейчас... Самсонов, сволочь! Ха-ха, не отдам я тебе папочки! Ха-ха, нет ее потому что! Сгинула! Нет, и все! Не найду! Слышишь, падаль! Вот тебе! — Скрутил кукиш, покрутил у трубки.

Телефон был отключен.

Уродливая тень человека прыгала по стенам коридора... как в театре теней.

Над стройкой, на башне крана, висел прожектор — бил прозорливым лучом в ночь, и ночь от этого казалась еще темнее. Женщина пролезла через дыру в заборе. Спотыкаясь, шла по направлению к недостроенному зданию... пустые бойницы окон... фантасмагорические нагромождения арматуры... Уродливые тени на них... декорации театра теней.

...чернел лестничный проем... со стуком гулял по бетонным ступеням пустотелый гравий... на фоне осеннего ночного неба обвисла петля... женщина рукой проверяла ее надежность.

...по ночному проспекту легко скользила легковая машина; притормозила у высотного здания-дома... из автомобиля выбрался грузный человек, держал в руках "дипломат"... посмотрел на темные окна... переступил с ноги на ногу... наклонился к водителю.

— Передай... Ваша половина.

— А Сам-то знает? — спросили его.

— Знает, — передернул плечами человек с "дипломатом". — Все он знает.

...Шура стояла перед ночным зеркалом... Лунная дорожка набегала из окна кухни, ирреально мерцала на зеркальной поверхности... И казалось, что женщина оскалилась в чудовищной улыбке... слушая странные звуки из комнаты... Это был храп человека... рулады..

Потом сидела на кухонной табуретке... держала на коленях банку с огурцами... вылавливала маринованный очередной овощ и жадно его поглощала... ела... ела... жрала... после сникла, продолжая держать банку на коленях... забылась —

...из зева метрополитеновского туннеля, ходко и самостоятельно двигая рычагами, выбежала дрезина... на ней стояла женщина в линялом домашнем халате... над собой держала банку, наполненную спичечными коробками. Дрезина притормозила, женщина ступила на мраморный пол станции... шла по тихой мути тумана... и не заметила брошенной швабры... споткнулась... банка, как бомба, взорвалась... осколки... осколки... —

...рассол вскипел в битом стекле... затекал под стол, табуреты, шкаф... Шура с немым недоумением смотрела на ожившую мертвую материю... вспоминала... вспоминала. Поднялась с табурета, переступила через дрянь повседневности...

...туман туман туман — город проснулся, зажил, как человек; и туман исчез... пропал... а был ли он?.. Только роса на деревьях-кустах-траве, будто память о прошлом.

...клацали портновские ножницы... кромсали газеты... Газетную требуху женщина смахивала со стола в полиэтиленовый пакет.

— Шурочка, — входил помятый и виноватый Алексей. — Прости меня... А что ты делаешь?

Женщина не отвечала.

— Ты меня презираешь?

Женщина молчала, на весу подержала пакет.

— А я тебе обещаю: все будет хорошо... Нет, ты, конечно, вправе считать...

Женщина вышла в коридор; надевала туфли... потом скользнула взглядом по зеркалу... словно прощаясь сама с собой.

— Куда ты? Я... я тебя не пущу...

Женщина посмотрела на мужчину, набросила прозрачный плащ.

— Тогда я с тобой... Подожди меня...

— Нет, — сказала и положила у зеркала связку ключей.

...на детской площадке в качелях ежился человек в брезентовом плаще. Поднялся, виновато улыбаясь. Подходила Шура.

— Деньги есть? — спросила.

— Есть, — смутился Тима-Тимофей.

— Сколько?

— Вооот, — выудил из кармана пожухлые ассигнации.

— Это все?

— Все... дома еще... — глуповато ухмыльнулся, стоял с протянутой рукой.

Шура долгим взглядом смотрела на эту руку, потом ударила по ней снизу пакетом. Бумажные деньги, как листья, вспорхнули в воздухе.

Алексей стоял в кабинете... смотрел на разгром... потом с отрешенным, маниакальным лицом принялся перетряхивать каждую страничку... каждую книгу... и выносить их в коридор... и там аккуратно складывать в стопочки.

...площадь, залитая бетоном и обнесенная непрочным, проволочным забором, была запружена автомобилями и людьми. И в этом вселенском автобазарном хаосе металась женщина... призывно размахивала пакетом... как флагом капитуляции. Мир чадил, рокотал моторами, кричал, мелькал потными, искаженными лицами, каруселил импотентными страстями.

...трата-та! — прогазовала мимо Шуры малолитражка-развалюха... и в этот момент чья-то бесстрастная, но требовательная рука предприняла попытку вырвать пакет. Женщина растерялась, непроизвольно потянула пакетный полиэтилен на себя... к себе...

— Пусти, сссука, — шипел молодой человек в спортивной, дорогой куртке; ворочал тяжелой боксерской челюстью. — Пусти... как договаривались?

— Где сын? — обморочно вцепляясь в преступника, висла Шура.

— Пусти, блядь! — Сжал хрупкие руки.

— Где сын?! — взвизгнула от боли и ненависти.

— В чем дело?.. Что такое опять?.. Да пьянь... Любовь у них! — замельтешила вокруг толпа любопытствующих... лица... лица... лица...

— Тебе что, блядь, жить надоело? — цедил сквозь зубы Спортсмен; лицо покрылось латунным потом. — Пусти... убью!

— Сынаааа! — висла женщина.

— Да милицию-то зовите! — взвизгнул бабий голос.

— Ах ты! — Преступник вывернулся из куртки... побежал, лавируя в месиве автобазара... куртка осталась в руках Шуры... женщина отшвырнула ее, как помеху, и...

Спортсмен впрыгнул в малолитражку небесного цвета. Мотор взревел, но впереди припарковывалась развалюшка, перекрывала путь... Шура рванула на себя дверцу авто, та неожиданно легко поддалась... женщина едва не упала на сидящих в салоне... втиснулась туда...

— Это я, — сказала.

Ей не ответили... шел милицейский наряд... резиновые палки, предупреждая о правопорядке, покачивались... овчарка скалилась, выбрасывая бордовый обмылок языка.

— Старая, — проговорила женщина, — скоро умрет.

Пес остановился у бампера — мочился на колесо.

...малолитражка небесного цвета с праздной скоростью катила по проспекту... (Алексей в это время все перебирал-перебирал-перебирал бумажный хлам).

— Собака! — проговорил впереди сидящий человек; он был коротыш, у него была лиловая лысина, и в нем нетрудно было узнать Петра Петровича, директора Дома культуры (если бы Алексей был в машине, то, конечно же, узнал бы своего непосредственного руководителя, однако Алексея не было в автомобиле, он был у себя дома и перебирал, перебирал, перебирал бумажный хлам). — Собака! — повторил Петр Петрович, повернулся и профессиональным ударом наказал Спортсмена; тот взвизгнул:

— Да она, блядь, дуррра!

— Сам дурак, — сказала Шура. — Где мой сын?

— Она, девушка, думает, мы шутим, — хмыкнул невзрачный человечек в очках.

— Сам ты... — сказала женщина. — Где мой сын?

— Во! Сучка! — с восхищением проговорил долговязый, блеклый Водитель.

— Сам ты... Я вас всех... Вы у меня... Сволочи-и-и!

— Заткнись, — прервал ее Петр Петрович, вываливая содержимое пакета на колени. — Ну, бля-я!.. Ты что?.. — Копался в сухой, шуршащей требухе. — Да мы тебя за это...

— Нет, она мне нравится, — хмыкнул Водитель. — Может, дернем ее... пару раз...

— Мне тоже нравится, — проблеял невзрачный человечек и протиснул ладошку в разрез кофточки...

— Иди ты... козззел! — и саданула локтем.

У невзрачного опасно сбились очки с носа, он их поймал, с детской обидой зыркнул на женщину. Водитель довольно хохотнул.

— Стой-ка здесь, — приказал ему Петр Петрович. Выбирался из машины. — Жетоны? Ну?..

Его спутники закопались в карманах. Шура протянула жетоны.

— Вот, пожалуйста.

— Спасибо, — и отправился к будке телефона-автомата.

...на летней веранде, светлой от прозрачных занавесей, скатерти, мраморных, декоративных статуй, за черным пианино играл аккуратный, хорошенький мальчик. Благородный мужчина слушал прекрасные звуки музыки...

Неслышно ступая, появился человек со светлыми волосами, нес в руках телефонный аппарат с поднятой трубкой...

В стеклянной будке размывалась грузная, короткая тень... наконец вывалилась, превращаясь в потного, недовольного, брюзгливого человечка... который после заполнил собой переднее сиденье малолитражки... жевал губами... смотрел перед собой... подал команду:

— Отключи-ка ее...

Невзрачный человек поправил очки на носу... и этой же рукой... молниеносным движением руки... ткнул острием тренированного пальца, как стрелой, во флегматичную шею женщины... И женщина...

...туман туман туман — то ли сон, то ли жизнь, то ли смерть?

туман туман туман — на мраморном полу сидел котенок... был в тумане один... один... один... маленький-тепленький-домашний... изредка лапой пытался поймать проплывающие сгустки неживой материи.

Шура открыла глаза и увидела котенка, тот, играя, царапал ее прозрачный плащ... котенок был маленький-тепленький-домашний... Женщина лежала на плотных матах... в странной комнате, без окон.

— Кис-кис-кис, — сказал человек за столом, бросил коту кусок ветчины.

Шура застонала от боли в горле. Неизвестный (аккуратный пробор светлых волос, волевой подбородок, спокойные движения, белая рубашка, модный галстук, пиджак на спинке стула) налил в стакан минеральной воды... Протянул женщине... та сделала глоток, поперхнулась... пенистая жидкость вскипела...

— Как себя чувствуете, Александра Михайловна? — поинтересовался.

— Вы... вы... — выдавила женщина. — Где мой сын?

— Вы не волнуйтесь. С ним все будет в полном порядке... И более того, мы вам его вернем... но маленькое условие... маленькое совсем... как этот котенок... А ну иди сюда, зверь. — За шкирку приподнял, потешкался. — Ууу, кусается... Так вот: что это за папочка?..

— Папочка?

— Папочка!

— Не знаю я никакой...

— Да? — с хитрецой взглянул на женщину Неизвестный. — А все-таки?..

— Вы с ума посходили?.. То сумасшедшие деньги требуют... то какую-то папочку... — Неожиданно осеклась.

— Ну-ну? — оживился Неизвестный. — Вспомнили?

— Муж искал какую-то папку... пурпурную. Но я ничего не знаю... Не знаю! — кричала. — Где мой сын? Пока я его...

— Вот так, да? — укоризненно покачал головой.

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите?

— Александра Михайловна, сейчас вы все поймете, — улыбнулся и постучал костяшками пальцев в стену.

...Алексей стоял перед зеркалом... смотрел на себя... поправил галстук... вдоль стены лежали стопками книги... бумаги... какие-то старые картонные листы. Алексей присел, взял один из таких картонных листов... поставил у стены... это был аляповатый натюрморт... Потом Алексей снял с вешалки плащ...

...двое преступников вносили какую-то странную стеклянную бутыль...

— Все выливать? — спросили у Неизвестного.

— Вы что? — отпрянула Шура.

— Ааа, что такое? — удивился Неизвестный. — Что, знакомая посуда?

Шура не отвечала, жалась в углу.

— Давайте-ка. — Светловолосый Неизвестный, поднявшись, надевал пиджак, прошелся к двери ванной комнаты. — Вот-вот, пока хватит... Александра Михайловна, будьте добры...

— Нет, — прошептала.

— Я вас прошу...

— Нет, — сказала.

— Тогда, извините...

— Не-е-ет!!! — закричала.

Алексей входил в отделение милиции, над которым, несмотря на день, мутным сгустком висел неоновый квадрат...

...двое преступников держали Шуру, наклоняли над ванной... там поблескивала тяжелая, маслянистая жидкость.

— Да вы так не волнуйтесь, Александра Михайловна, — хмыкал Неизвестный. — Пока не вас... — И позвал: — Кис-кис... Иди-ка сюда, собака, — за шкирку приподнял котенка, тот мяукнул... лапами зацарапал воздух... Неизвестный разжал пальцы — и котенок плюхнулся в жидкость... и живая его плоть начала расползаться в едкой серной кислоте... растворяться... превращаясь в мертвую темную обуглившуюся массу. — Теперь, надеюсь, Александра Михайловна, вы все поняли? — улыбнулся преступник с аккуратным пробором светлых волос. — Найдем общий язык? Или как?

...за казенным столом разговаривал по телефону молодой Инспектор.

— Можно? — проник в кабинет Алексей.

— Можно, — вздохнул Инспектор и опустил трубку на рычаг. — Что у вас?

— Вы знаете, — засмущался Алексей, — сына украли...

— Сына? Интересно-интересно! — прищурился Инспектор. — Так и украли?

— Украли... и вымогают... бешеные деньги.

— Да?

— Да!

— Извините, а у вас праздник был какой-то?

— Праздник?

— Ну, день рождения... сына... Или именины сердца.

— Ах, вы про это? — Алексей прикрыл рот ладонью. — Так это я... с горя, так сказать.

— С какого? — Молодой сотрудник с невозмутимым видом выдвинул ящик стола... придвинул потом два бумажных листочка к потерпевшему. — Ручка имеется?

— Во-о-от, да, — суетился тот.

— Прекрасно... Пишите все... все... подробно.

— Заявление?

— Да, — поднимался Инспектор из-за стола. — А я пойду пока перекурю.

...малолитражка небесного цвета приближалась к подъезду панельного дома... притормозила... Из нее выпрыгнул Спортсмен, придержал дверцу.

— Прошу-с... Вот мы и дома.

Женщина в полуобморочном состоянии сделала несколько неверных шагов... Молодой человек участливо придерживал ее за локоть... Через двор шли воскресные люди...

— Будь готов, — кивнул Водителю Петр Петрович.

— Всегда готов, — отсалютовал, ощериваясь, шофер.

— Пионер всему пример, — хихикнул на это невзрачный человечек в очках, пощелкивая костяшками пальцев.

...Трое мужчин и одна женщина входили в подъезд...

Алексей один в казенном кабинете старательно строчил мелким бисером по бумаге... иногда задумывался... и снова...

Трое преступников по-хозяйски ходили по квартире... Входная дверь была взломана... Шура в каком-то отупении сидела на кухне... Слышала голоса:

— Дурное дело... я сразу понял, дурное дело.

— Ты ищи-ищи...

— Чего искать-то?.. Вчерашний день?.. Тут до нас уже поработали...

— А с этой чего делать будем? Мочить надо...

— Тебя забыли спросить... иди ищи, гнида...

Шура подняла голову... в окне увидела башенный кран... Приподнялась, осторожно ступила в коридор... выскользнула в дверь... дверь предательски скрипнула...

...в казенный кабинет входил Инспектор.

— Изложили?

— Написал.

— Хорошо... зарегистрируем. — Молодой сотрудник потрепал странички. — Будем принимать меры... но... вообще-то вы тоже... поищите... может, у друзей... у дедушки, бабушки.

— Нет бабушки... и дедушки...

— Хорошо-хорошо... меры будут приняты...

— Спасибо... большое, — отступал спиной к двери Алексей.

...Шура бежала через подворотню... из пищевых баков с обшмыганным звуком порхнули голуби... За ней — спешным шагом, словно стесняясь редких прохожих, торопился Спортсмен.

— Мы же договаривались. Ну, вообще... Куда же ты?.. Вот как нехорошо... Ай-яя...

Женщина нырнула в дыру забора... пропала... Молодой преступник оглянулся по сторонам... мстительно прикусил губу...

...Петр Петрович плюхнулся в машину, зло спросил:

— Куда побежала эта стерва?

— Туда, — кивнул в сторону кустов Водитель. — Да наш Малыш ее сделает... повезло... ничего девка... упругая...

— Дурррак, — ругнулся Петр Петрович, подумал. — Ладно, упокой душу рабы Божьей... Вперед!..

...ступени лестницы были заляпаны бетонными лепешками, известью... на одной из площадок стояли строительные козлы... еще выше — странное сооружение, напоминающее механическую лебедку... Шура, умирая от напряженного бега, перегнулась через перила... смотрела вниз... потом столкнула ногой гравий... пустотелые камешки застучали... тут-тук-тук.

Молодой человек пружинисто, через три ступени совершал подъем... Все внимание — на Шуру...

— Ну что, доигралась, стервь?.. Я ведь могууу-ууу! — Петля от неверного, панического движения хлестко затянулась вокруг шеи... вздернула тело... — Уууу! Ах-хх! — Преступник царапал пальцами стальной трос... стоял на цыпочках...

— Где мой сын? — Рука женщины держала рычаг подъема-спуска механизма.

— Аааатпусти, — хрипел Спортсмен... глаза вываливались из орбит. — Скажуууу!

— Говори. — Шура повела рычаг вниз.

— А... а... а... — глотал куски воздуха.

— Говори!

— Меня убью-ю-ю-ют!

— Ну? — Движение руки... усилие руки...

— Скажууу!

— Говори!

— Там... это... на даче... по направлению...

Алексей входил во двор дома... смотрел по сторонам... Навстречу ему с детской площадки поднимался человек в плащ-палатке... Алексей отшатнулся... Тима-Тимофей смущенно улыбнулся.

— Извините, вы меня не узнаете?

— Узнаю, — неуверенно проговорил Алексей. — Шурин однокурсник?..

— Да-да, — закивал Тима-Тимофей. — У Шуры, я знаю, неприятности... Нужны деньги?

— Да, — отвечал Алексей и все время поглядывал по сторонам.

— А сколько нужно?

— Что?

— Ну денег?

— А у вас сколько?

— Я... у меня... я могу продать машину, — и глазами показал на автомобиль.

Алексей посмотрел: у мусорных баков лежала мыльница загаженного старенького "Запорожца".

— ...я все сказал!.. Чест слово!.. Ааатпустииии! — страдал преступник.

— Отпущу... отпущу, — говорила женщина. Держала руку на рычаге. — Отпущу... отпущуууу... а совсем, когда моего сына... сына... — И повела рычаг книзу...

но вдруг...

механизмы лебедки

взбунтовались: рычаг выбило из рук... рычаг опасно бился в конвульсиях... как рычаги дрезины... А во вздернутой петле...

...на пороге квартиры застыл Алексей... сделал шаг... еще шаг... в квартире был окончательный погром... чудовищный погром...

В смятении Алексей ходил из кухни — в комнату, из комнаты — в комнату, из комнаты — в кухню, из кухни — в комнату, из комнаты — в комнату...

...на фоне синего, предвечернего неба в бойнице будущего окна обвисли ноги в цветных носках... на ступеньках — кроссовки...

— Господи! Что же это такое? — сжимала голову руками женщина. — Я же не хотела, Господи!.. Прости меня, Господи!.. Помоги мне, Господи!..

В антикварном кабинете зазвонил телефон... Из ванной торопился Самсонов... держал в руках зубную щетку... схватил инкрустированную трубку, рыкнул:

— Да! — И поперхнулся, сбил напор. — Да... Слушаю-слушаю... Конечно-конечно... буду... Да-да-да!

...зал пригородных касс был куполообразен, огромен, как храм... в кассовых автоматах звякали монеты... пассажиры приобретали билеты, как индульгенцию...

В зал-храм входила Шура... медленно подняла голову на карту пригородных зон...

потом долго шла вдоль состава электрички;

сидела в пустом вагоне;

смотрела через пыльное дорожное окно на перрон... там двигалась стена войсковой части... безликая-кованая-плотская стена;

затем мир сдвинулся и поплыл навстречу сгущающимся сумеркам.

...а в темной малогабаритной квартире метался человек... из комнаты — в комнату, из комнаты — в комнату, из комнаты — в комнату... и лица этого человека не было видно.

...веселенькая, НТРовская гоп-компашка пела под гитару... Шура неконтактно смотрела в окно... Некрасивый, заросший балагур-весельчак проявил к ней интерес:

— Осень... осень... Вы любите осень?

Женщина не отвечала.

— Любите, конечно!.. А с нами не желаете?.. Костерок... шашлычок... к шашлычку...

— А спички есть? — спросила Шура.

— Курите?.. Цвет лица... м-да...

— Мне нужны спички, — с напряжением повторила.

— Не курите?.. Тогда зачем спички?

— Хочу сжечь все деньги... все деньги...

Балагур-весельчак хохотнул:

— Как же без них, родных?.. У меня только зажигалка... импортная... увы, подарок...

— Извините.

Электричка накатывала на станцию... каллиграфические, крупные буквы названия...

...Самсонов с "дипломатом" в руках подходил к автомобилю; открыл дверцу.

— Что-то случилось? — спросил с напряжением.

— Не знаю, — ответил Водитель.

— Ох, эта проклятая жизнь, — вздохнул. — Одни неприятности...

Ночной ветер рвал еще не умершие листья... швырял в лицо и листья, и сжатый воздух, и страх, и пыльное отрепье...

Дачный домик был упрятан за густым кустарником... Шура спряталась под тень плодовых деревьев... с болезненной подозрительностью наблюдала... домик казался безжизненным...

...пробежала, труся, собака... обнюхала женщину...

— Черррт, — выругалась Шура и сделала шаг по направлению дачи... не спеша шла по дорожке... остановилась... прислушалась... поднималась по ступеням веранды... дверь в домик была приоткрыта, облицовочно светлела берестяная поленница... Женщина взяла увесистое полено и... полено, кувыркнувшись, улетело в опасную, нездоровую темень... которая тотчас же взорвалась метафизическим ором:

— Ааа! Твою мать!..

На веранду выпал поврежденный человек. Это был Георгий... упал... корчился от боли...

— Сука!.. Что ты делаешь?..

...легковой автомобиль выехал на пригородную трассу и с недопустимой скоростью... вперед... вперед...

...электричка неистово вырвалась из ночного леса... сконцентрированная, мощная, механическая сила... Потом возник металлорежущий звук — электричка тормозила на безлюдном полустанке... остановилась... Двери спазматически открылись...

...в первую дверь последнего вагона запрыгивала Шура... увидела, мужчина тоже заскакивает в вагон, во вторую дверь... Женщина во спасение себя покинула вагон. Преследователь — за ней на перрон, что-то пытался кричать... Шура во спасение себя снова бросилась в дверь, успела проскользнуть между двумя гильотиновыми створками... Мужчина же запоздал — ногу по бедро заклинило дверями; прыгал на свободной по ходу движения электрички... Еще ничего не понимал...

Шура пробежала пустой вагон. В тамбуре сучила об пол нога... у ноги лежал "дипломат".

— Где мой сын? Где сын?! — закричала женщина.

— Стоп-кран!.. Стоп-кран!.. — прорывался заклинающий вопль.

— Сы-ы-ына!!!

— Кра-а-ан!!!

— ...ыыына!!!

— ...аааан!!!

В освещенном тусклом светом вагоне дремала пожилая пара грибников. Электричка гремела на стыках рельсов...

Шура не заметила туристов — села напротив, за три ряда... расстегнула замки "дипломата"... некоторое время была без движения... потом вытащила бутылку водки... зубами сорвала пробку... и сделала жадный глоток.

Напуганные грибники переглянулись...

И Шура осталась одна... одна... одна...

Смотрела перед собой... и колеса выбивали: во спасение себя... во спасение себя... во спасение себя.

К ажурным воротам подкатил легковой автомобиль. У ворот стоял постовой милиционер.

— По приглашению, — сказал ему Самсонов.

За ажурными чугунными воротами сверкал огнями дом, похожий больше на замок... у дома парковались, блистая стеклами, множество иномарок.

— Все флаги в гости к нам, — резюмировал Самсонов, вываливаясь из авто.

— Будут тебе флаги со знаменами, — буркнул шофер.

Из двери электрички выбиралась Шура, ее пьянчужно мотало...

— Это что такое? — подступил к ней привокзальный постовой. — Пройдем-ка.

— Пппройдем! — но протестующе, немилосердно взмахнула "дипломатом".

...постовой жался к асфальту перрона, глотал свежий ночной воздух... электрические часы выбивали цифры 00:55. Мимо постового дефилировала с лукошками милая пожилая пара, с удивлением смотрящая на его ужимки...

— Вам... помочь? — выказали сочувствие.

— Пппосвистите, пжлста! — и тянул свисток.

...неровная, дальняя трель деформировала тишину ночной улицы. Из-за угла казенного здания выезжала комфортабельная, как катафалк, машина... медленно-медленно катила за идущей женщиной... Потом голос с акцентом спросил:

— Дэ-э-эвушка, пакатаца?..

Шура развернулась на голос, как волчица, всем телом.

— О! Праститэ! — И автомобиль исчез... пропал... а был ли он? Женская рука сжимала боевой ТТ.

Самсонов маялся в маленьком коридорчике. За стеной бушевало веселье: кричали, хлопали в ладони, визжали, стреляли ракетницами в небо... А он был один... один...

Наконец появился человек в полувоенной униформе, молча протянул руку.

— А? Что? — не понял Самсонов. Потом вспомнил, засуетился, шаря во внутреннем кармане. — Ааа, черррт!.. — Выудил пистолет, вложил в чужую руку.

Человек в униформе посторонился, приоткрыв дверь в скромный кабинет. Самсонов протиснулся туда — у окна стоял Сам, благородный, светлые волосы с проседью... небо полосовали разноцветные огни салюта.

— Иди сюда, — сказал Сам. — Ближе... еще ближе...

Самсонов придвинулся, Сам протянул руку, цепко схватил за мясистое ухо, выкрутил, ровным голосом говорил:

— Слушай меня внимательно, слушай, ты, говно в мешке... коз-з-зел!.. жлоб!.. мешок с говном... Ты что, вздумал против меня играть? Или выйти из игры?.. А?

— Побойся Бога. — Самсонов повалился на колени. — И мыслей не было... Я все объясню-объясню...

— Ну-ну, постарайся, дерьмо. — Отпустил самсоновское ухо, обтер руку о занавеску, смотрел в окно на красивое вечное ночное небо...

...женщина долго шла вдоль глухой бетонированной стены, которая была заставлена ящиками, контейнерами, мешками с мусором... шла... шла... шла... и казалось, что стена никогда не закончится...

Но потом — свет фар ослепил... ударил... вырвал из ночи... срезал женскую фигуру.

— Шурочка? Это я!

У горбатенького автомобильчика...

— Тима?

— Я... я!

— Ты один? — Направляла оружие.

— Я?.. Я... я, — растерялся человек и от испуга вздернул над головой руки, точно сдаваясь. — Один!.. Конечно, один!

В скромном кабинете под шум веселья и стрельбы из ракетниц продолжали светскую беседу двое.

— Весь этот лепет меня не убеждает, — говорил один. — Он испугался...

— Испугался-испугался, — поспешно подтверждал другой. — Думал, против меня террор...

— Сам себя, дурак, перехитрил... Хочешь чистым выйти?

— Не хочу... то есть...

— Чтобы я поверил — папку на стол!.. Вот сюда!

— Так это... ищут!

— И найти не могут? — спросил с издевательством.

— Не... не могут.

— Понятно... Боюсь, не доживешь ты, родной, до благородных седин.

— Клянусь!..

— Чтобы, повторяю, я поверил: папку на стол. Контрольное время: одиннадцать ноль-ноль. Все!

Шура, теснясь в автомобильчике, плакала, шмыгала носом, размазывала слезы... Мужчина нежно обнимал ее за плечи.

— Все будет хорошо... хорошо... Шурочка...

— Как может быть хорошо, если хочется убивать... убивать...

— Ничего-ничего... я верю... все будет хорошо. — Гладил женское плечо. — Тебе не холодно?.. Ночи холодные...

— Как я устала... если бы кто-нибудь знал, — стонала Шурочка. — Я даже умереть не могу, так я устала.

— Ничего, что-нибудь придумаем... У меня друзья... деньги...

— Деньги-деньги... сжечь... сжечь... в пепел...

— Без них нельзя, — и повернул ключ зажигания.

От ярко освещенного загородного дома-замка, тормозя на поворотах, рванул легковой крупный автомобиль... у ажурных ворот мелькнул постовой... пустотелая галька ударила о днище машины...

Чернели кресты рам, и лишь в одной квартире горел свет.

— Погоди, — сказала Шура, вглядываясь вверх.

— Я проверю... быстро... Ты не волнуйся...

— На! — протянула ТТ.

— Бог с тобой, — отчаянно отмахнулся.

Шура упрятала боевое оружие в дамскую сумочку... недоверчиво и устало поглядывала на световые оконные проемы... неожиданно люстра на кухне угасла... вспыхнула... погасла... вспыхнула-вспыхнула... погасла.

Из дальнего, скрытого тенью деревьев автомобиля выпрыгнул долговязый человек... направился к подъезду... Шура узнала Водителя... вжалась в сиденье... оцепенела...

Ударила дверь, Водитель столкнулся с выбегающим Петром Петровичем, ткнул рукой в сторону горбатенькой малолитражки...

...двое набегали на машину... Водитель скользящим ударом монтировки попытался разбить лобовое стекло — стекло треснуло свинцовой паутиной.

— Ааа! — страшно закричала женщина и во спасение себя повернула ключ зажигания.

Мотор взревел; Шура от ужаса происходящего засучила ногами... автомобильчик резко рванулся вперед... переломил пополам Водителя, отбросил его тело в сторону... и после наехал на это тело... Мотор заглох.

Громоздкий Петр Петрович изо всех сил руками ударил по лобовому стеклу — стекло брызнуло, как вода...

Но женщина уже убегала... убегала... убегала... в надежде... в надежде?..

— Помогите! Помогите! — Но город был безучастен, как может быть безучастен человек.

Женщина попала в каменный колодец домов... натыкалась на мусорные баки... на разлагающуюся свалку...

Петр Петрович неотвратимо и страшно шел на нее... Лица не было... Была маска, как у манекена.

— Убьююю! — прошипела Шура, отступая.

Оружие не остановило... надвигался... сжимал-разжимал пальцы... сжимал-разжимал... И щерился...

...пуля пропала в ощерившемся рту... словно подавился пулей... сделал шаг и рухнул ниц на овощную гниль... пальцы еще жили: сжимались-разжимались... сжимались-разжи...

...женщина долго шла вдоль глухой бетонированной стены, которая была заставлена ящиками, контейнерами, мешками с мусором... шла... шла... шла... и казалось, что стена никогда не закончится.

...под женскими ногами мерцало, как лед, битое стекло... Потом Шура потопталась у малолитражки, условно просигналила: би-би-бибип.

...кабина лифта вознеслась в шахте... Шура прислушивалась, выворачивая голову... слушала... лязг двери... Кабина поплыла вниз — и тогда женщина жестко клацнула рубильником на щите распределения энергии... Лифт завис между этажами...

...невзрачный человечек прислушался... потом поправил очки на носу... и нанес сокрушительный удар ногой... в верхний угол пластиковой двери...

...кадык на напряженной шее женщины вздернулся от трудного глотка... рука снова жестко клацнула рубильником.

...шаги... шаги... шаги... по клавишам лестницы...

...поднималась женщина... и волосы ее были покрыты серебристо-никелевой накипью, как парчой.

...невзрачный человечек, выбирающийся из кабины, был полураздавлен лифтным механизмом... очки с блеклыми стеклами продолжали изучать мир...

— Господи, что же это такое? — стонала Шура. — Ну сделайте что-нибудь. Я не хочу... не хочу. — От стены — к перилам, от перил — к стене. — Ну кто-нибудь! Помогите! Помогите! Верните сына!.. Верните мне, Господи, саму себя! Пожалуйста-а-а!

...воспаленными, высушенными глазами Шура смотрела на себя в зеркало... Не узнавала... Накрутила на пальцы локон и, продолжая не верить зазеркальному отражению, приблизила его к глазам... к глазам... глазам.

...неслышно входила в разгромленную гостиную... У двери в перистом джинсовом костюме стоял крепкий молодчик... вертел в руках будильник... сторожил Алексея и Тиму-Тимофея, загнанных в угол.

— Я тебя не знаю, — сказала женщина. И повела дулом ТТ. — Ты кто такой?

...будильник упал на домашний хлам... время на нем было мертво...

— Шураааа! — бухнулся на колени Алексей и пополз к ней. — Прости-прости-прости! Это я во всем виноват!.. Папка пропала... А там доверенность, понимаешь... на дачу... и машину... и еще что-то там... Все самсоновское — на меня... Простиииии! Пропала папка — и все... все... из-за нее...

— Будь ты проклят, — сказала Шура. И спросила преступника: — Я не слышу, как тебя зовут?

— Я?.. Меня?.. — Отступал. — Я... Юра.

— Пошли со мной, Юра, — просто сказала.

— А я? — спросил Тима.

...шаги... шаги... шаги...

— Я сейчас включу лифт... вытащите его... А то нехорошо... люди пойдут на работу. — Уходила, услышала рвотные, спазматические звуки...

...битое стекло скрипело под ногами... Тима-Тимофей присел перед бампером, спросил жалобным голосом:

— Шурочка? А это что такое?

— Ты меня любишь?

— Я?.. Шура!

— Если любишь, вытащи его... И в багажник... А то нехорошо: люди пойдут на работу...

— Ооо! — и плюхнулся на стеклянный лед.

...трое окружили багажник, суетились, закрывали:

— Ногу-то... ногу туда, поправь.

— Ууу, зараззза, не лезет.

— Тут вот... это... еще мешает.

— Вы скоро там? — поинтересовалась Шура, пряталась в тени дерева. — Мне спешить надо.

...Самсонов лихорадочно собирал документы в небольшой чемоданчик... пролистывал бумаги... что-то рвал... На мирскую суету невозмутимо взирали сутяжные лики святых на иконах...

— Будет вам контрольное время, — сказал он. — Контрольное время... — И поднял голову. В дверях стояла Шура с ТТ в руке, а за ней...

— Вам нужна папочка? — спросила женщина. Подходила к столу. — Я принесла вам папочку. — Взяла тяжелую хрустальную вазу. — Вот ваша папочка! — И швырнула вазу в матовый экран цветного телевизора... хрустальная ваза взорвалась.

— Что ты делаешь? Стерва! — взъярился хозяин квартиры... попытался вытащить из внутреннего кармана свой пистолет. — Убью!..

— Я тебя убью, — взвизгнул Алексей и неумело, но со всей силы толкнул врага на разбитый телевизор.

А женщина крушила стулом уникальную фарфоровую посуду.

...облитый кровью, как краской, лежал в стекле и фарфоре поверженный Самсонов. Яичная фарфоровая скорлупа прекрасного прошлого... Сейф был открыт. Женщина забивала пачками свою дамскую лакированную сумочку.

— Милиция! — застонал Самсонов.

— Будет тебе милиция, — прохрустели шаги. — Где мой сын?

— Нееее...

— Где? — Присела.

— Не знаю...

— Знаешь...

— Нннет!

— Знаешь! — И дулом ТТ раздвигала самсоновский рот...

Город просыпался. Зевал регулировщик, держа жезл у лейтенантского молодого лица. Дворники освежали водой асфальт. Трезвонил и лязгал буферами сдвоенный трамвай.

...малолитражка небесного цвета выехала на утреннее загородное шоссе... исчезла в тумане... пропала... а была ли она?

...туман туман туман — то ли сон, то ли явь?

Автомобиль скатился на обочину. В туманном мареве дымились кустарники... изумрудная роса на траве.

— Вывалите-ка... из багажника, — приказала женщина.

— Шура, — умоляюще проговорил Алексей.

— И поищите спички... Мне нужны спички.

Мужчины послушно выбирались из машины.

...в солнечных праздничных лучах... как мираж... белокаменный дом, больше похожий на замок... огороженный чугунной изгородью.

Авто остановилось у ажурных ворот... Постовой... веснушчатое крестьянское лицо... заглянул в салон.

— По приглашению?

...по бордовому гравию дорожки не спеша шла женщина... английская изящная лужайка... стриженые шары кустарников... служивый человек в полувоенной униформе граблями сгребал листья.

...потом Шура услышала прекрасные звуки пианино;

и под эти звуки медленно поднималась по мраморной помпезной лестнице;

и увидела:

веранда... светлая от утреннего, ванильного света...

светлая скатерть на столе... светлые занавесы, развевающиеся знаменами от сквозняка...

черное пианино и сидящий перед ним аккуратненький мальчуган...

человек в светлом костюме... светлые, с проседью волосы, светлый, благородный взгляд...

а рядом с ним — жена, блондинка...

и выводок детей — светленьких херувимчиков...

и среди них — Кирилл...

— Кир?! — прошептала Шура... и оглушающая шумовая волна... или нет, это мальчуган закончил играть, степенно кланялся, и ему хлопали благодарные слушатели.

Потом услышала голос сына:

— Ма? Ты уже пришла? Почему так рано?

...здоровая, крестьянская пища на столе: сливки-молоко-сметана-творог-сыр.

— Приятного аппетита, — пожелали Шуре.

— Спасибо, — и послушно ела: сливки-молоко-сметану-творог-сыр...

...— Спасибо, мамочка... спасибо, мамочка... спасибо, мамочка... спасибо, мамочка. — Херувимчики выходили из-за стола.

— А можно листья пожечь? — спросил Кирилл и громко, простуженно втянул сопли.

— Спроси у мамы.

— Ма?

— Можно.

...жена-блондинка скользнула по светлым волосам мужа губой.

— Извините, вынуждена вас оставить. — Улыбнулась. — У вас хороший мальчик...

— Спасибо, — сказала Шура.

...благородный человек смотрел на женщину просветленными глазами...

— Не смотрите на меня так, — сказала, кладя на скатерть темную лакированную сумочку. — А то я могу и застрелить... как этих... — Извлекла спичечный коробок... второй... третий... четвертый... пятый...

— Что это? — пожевал губами Благородный.

— Это? — Направила на него ТТ.

Знаменами капитуляции развевались занавесы.

— Иногда стреляет. — Повел плечом.

И неожиданно в обморочной тишине веранды... телефон... рука женщины вздрогнула — фейерверочный хлопок выстрела... Благородный пригладил волосы...

...шел служивый человек... Это был Неизвестный... все тот же аккуратный пробор... с галантной невозмутимостью кивнул Шуре... нес аппарат, заботливо спросил:

— Стреляли?

Благородный говорил по телефону:

— Нет! Нет! Спасибо... С удовольствием, но сейчас... увы, увы... дела-дела. Супруге кланяюсь.

...потом поднялся из-за стола, поправил фалды летнего костюма... покачался на носках...

— Извините... произошла ошибка...

— ?!

— Произошла ошибка. И мы приносим свои извинения.

— Извинения?

— Да.

Женщина посмотрела на человека... сделала шаг назад... еще шаг...

— А это?.. эти?.. — на спичечные коробки.

— Пустое, — и снова пригладил благородную седину.

— Да-да, — отступала, — спасибо.

— Пожалуйста... Извините, оружие...

— Нет, — ответила Шура. — Нет. Это зажигалка... импортная... подарок.

...женщина торопилась по бордовому гравию дорожки... английская изящная лужайка... открывала сумочку, чтобы похоронить пистолет... увидела пачки банкнот... их зеленый цвет напоминал листья...

Дети жгли костер. Листья были мокрые, еще свежие, и костер дымил. Кирилл с увлечением раздувал трепещущую синь. Ранец коробился на его спине. Шура подсела к сыну.

— Не горит?

— Не-а...

— На, — и вручила ему вощеную бумагу.

— А это чего, ма?

— Деньги.

— О! — сказал Кирилл. — У меня такая есть.

— Есть?

— А вот, — сбросил ранец, открыл... покопался... вытащил пурпурную папку.

— Это что? — спросила заледеневшим голосом.

— Не знаю... Это я нечаянно, ма... Тут у папы... и машина... и дача... Наши? Я хотел в школе похвастаться.

Шура просмотрела документы, взглянула на сына.

— Нет, это... это... — и положила на листья будущего костра. Потом чиркнула спичку... подставила импортную купюру... та зачадила... вспыхнула. — Держи-ка, — и подала сыну.

... — Тетенька, а мне? — подбежал мальчик-херувимчик.

— Пожалуйста, — зажгла ассигнацию.

— А мне? — Девочка-херувимчик.

— И тебе.

— И я хочу... — Мальчик-пианист.

— И я...

Костер разгорался, осветленный утром... смеялись дети... Шура потрошила банкноты в очистительное пламя... некоторые улетали... дети их отлавливали... несли в прожорливый костер... Человек на веранде... смотрел... приглаживал пробор седоватых волос.

Шура уводила сына, тот ныл:

— Ну, маааа... Я еще хочу... поиграть... ну немножко...

...у ворот по-прежнему дежурил постовой... чуть дальше, у открытого мотора малолитражки, стояли двое.

— Па! — Сын вырвался из рук матери, набегал на отца. — Это наша машина?.. А мама говорит...

— Все в порядке? — открыто улыбнулся постовой.

Шура вздрогнула от вопроса... посмотрела на милиционера... и казалось, что кричит, разрывая рот, от ненависти, безнадежности, отчаяния... но на самом деле не кричала: шептала, разрывая рот, от ненависти... безнадежности... отчаяния...

— ...как мы живем? Мы прекрасно живем!.. Пусть на бумаге, но прекрасно!.. Прекрасно, но на бумаге!.. В нашей стране только так и можно жить... Прекрасно, но на бумаге!.. Никто так не живет, как мы...

— Шурочка, что с тобой? — спрашивал, трогая за плечо, Алексей.

Постовой же недоумевающе рассматривал женщину; а та обернулась к мужу, сбросила руку, маниакальным взглядом оглядела его, машину, поле, пролесок, горизонт.

— Зачем открыли багажник?

— Что?

— Открыли багажник зачем?

Багажник был закрыт.

... — Не подходите! — Отступала. — Вы их выпустили!.. Зачем? Чтобы погасить костер? Знаю знаю. — Смотрела беспамятными глазами.

— Шура!

— Ма, — всхлипнул сын.

— Тссс! Где мои спички?.. Снова украли? — Вырвала из сумочки пистолет. — Лучше... верните... — Повела боевым оружием. — Кирилл? Сколько можно говорить: спички не брать!.. Детям нельзя спички!.. Я тебя за это убью... убью...

— Ма, — не понимал сын. — Я... ты... ты, — заплакал в голос.

— Не плачь... хочешь зажигалочку?.. Смотри, как горит, — и направляла.… направляла… направляла вороненое дуло ТТ.

* Данный киносценарий опубликован в авторской книге “Время Ч.”,
изд. “АСТ”, январь 2000 года.

интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки

.