Пазолини Пьер Паоло

ПТИЦЫ БОЛЬШИЕ И МАЛЫЕ

Новелла третья
ВНИЗУ

Перевод О. Бобровой<>

Публикация в интернете подготовлена
при помощи Анны Чайки

Проселочная дорога. Натура. День.

Мужчина и подросток идут по белой, выжженной солнцем дороге. Белые, то ли от пыли, то ли от проступившей известки, редкие дома вокруг и целые кварталы самодельных садовых домиков, с крошечными огородиками и сарайчиками для инвентаря. Вокруг голые, как будто вытоптанные поля и отдельные, случайные овечки, щиплющие белесую травку под ярким весенним солнцем. Эти двое идут по дороге спокойным и неторопливым шагом людей, у которых есть цель. Мужчина выглядит немного обносившимся, хотя на нем, очевидно, его лучший костюм, а вот парнишка, наоборот, прифрантился: брюки, как у Челентано, расклешенные от колен, рубашка с длинным воротничком и курточка английского фасона с разрезом на спине.

Так они и идут рядышком, разомлевшие от теплого утреннего солнца еще только начинающегося дня, который обещает быть очень знойным.

Откуда они идут? И давно ли в пути? Куда направляются? По их виду понять невозможно: они ничем не отличаются от миллионов других людей, идущих в это раннее весеннее утро по своим делам.

Тото. При луне ничего не выйдет!

Нинетто (недоверчивый, упрямый, по-детски капризный, хотя ему уже исполнилось 17 лет). Кто тебе сказал? Почему это?

Тото. Потому что не выйдет. Придется ждать прилива.

Нинетто. Еще чего! Прилива!

Тото. Да, прилив бывает через каждые шесть часов. Надо будет подождать.

Нинетто. Что еще за прилив? Откуда он возьмется?

Тото (объясняет с важным видом). Видел грязь, которую море выносит на берег? Откуда она берется?

Нинетто. Спроси чего полегче!

Тото. Луна имеет силу гравитации, от которой вода поднимается...

Нинетто (неожиданно утеряв интерес к при ливам и луне, прерывает его). Папа, а мне так нравится новый мамин зубной протез!

Тото. Да, и только я знаю, во сколько он мне обошелся! Но это не те зубы, какие делали раньше! Вот были зубы так зубы! Фантастика!

(При слове "фантастика" он клацает зубами и скалит их в улыбке, как голодная гиена.)

Нинетто. А видел, когда она их вынимает, то запирает в специальный ящичек? Боится, что дедушка стибрит.

Тото (нахмурившись, с внезапным беспокойством). А ты не забыл посыпать в коровнике ДДТ?

Нинетто забыл: он виновато улыбается, и от волнения начинает быстро-быстро высовывать язык, словно змея

Нинетто. Забыл!

Тото (в ярости). Проклятье!

Нинетто ласково берет отца под руку и как ребенок, прижавшись головой к его плечу, несет в свое оправдание какую-то околесицу.

Нинетто. Папа... Я не виноват... Знаешь... Эта Джозефина совсем спятила... сегодня утром на нее что-то нашло, и она вышла на балкон совсем голая... (Меняя тон и хихикая, доверчиво шепчет.) У нее такие груди, па! Такие большие! Жалко, тебя не было!

Тото (несколько успокоившись). Да какое мне до нее дело! Я думаю о коровнике, о несчастных коровах, которых будут жрать мухи! Ты хоть что-нибудь соображаешь? Всю ночь они будут мычать... (И с необыкновенной живостью, вытянув шею, изображает мычанье коров.) Му... Му... Му!

Под это Мууууууу, они идут по дороге, освещаемой ослепительно-ярким солнцем.

Проселочная дорога. Безлюдная железнодорожная станция. Натура. День.

Среди рыжих бугров лишенного зелени проселка, пустынная и заброшенная, как на Далеком Западе, — станция Стефер.

Отец и сын идут теперь по другой стороне дороги, выделяясь черными силуэтами на фоне ослепительно-яркого солнца

Тото. Пить хочется. Ты чего-нибудь вы- пьешь?

Нинетто. Я бы выпил вишневого сока, , папа!

И очень довольный, идет вслед за отцом, который направляется к станции и входит в маленький бар.

Синьор Иноченти Тото и его сын Нинетто

Станция Стефер. Интерьер. День.

Утро. Самое обычное утро нашего века. Солнце заливает полупустой вокзал, врывается в бар, в пустой и пыльный зал ожидания. Всего несколько человек, осоловевшие от тягостного утреннего зноя, ждут поезда, который отвезет их на работу в город.

Два-три старика, четверо-пятеро молодых парней, явно опаздывающих на работу: свертки с завтраком под мышкой, модные брюки, яркие майки. Войдя в бар, отец и сын исполняют положенный ритуал. Тото обращается к заспанной и равнодушной девице, сидящей в кассе:

— Один аперитив и один вишневый сок...

Синьорина (равнодушно, полусонная). Два семьдесят...

Тото протягивает деньги. Она раздраженно отсчитывает сдачу. Нинетто насмешливо смотрит на отца, на кассиршу.

Нинетто (делая вид, будто говорит про себя, но на самом деле хочет, чтобы нелюбезная блондинка услышала его слова). Папа, эта нам не подходит.

Тото (сердито взглянув на него). Иди, пей свой сок!

Нинетто вразвалку идет к стойке, и в этот момент раздается грохот. Из музыкального автомата гремит оглушительная музыка: битлз, битлз!

Вокруг музыкального автомата собираются те самые четверо-пятеро подростков, держа под мышкой свои свертки с завтраками. И среди них — совсем светлый блондин, в узких джинсах, обтягивающих слишком круглые бедра. Они неклюже танцуют новый танец. Блондин делает это лучше остальных: учитель, которому они подражают. Он танцует уверенно и увлеченно, можно даже сказать, вдохновенно, раскованно. Нинетто подходит к ним, забыв на стойке свой вишневый сок. Он похож на игривого, любопытного щенка. С присущей ему резвостью и неутомимой жаждой развлечений начинает разучивать новый танец, подражая развязному блондинчику, грациозному и вульгарному одновременно. Нинетто танцует так же неуклюже и неуверенно, как другие мальчишки, внимательно приглядываясь к тому, что делает "учитель". Постепенно оттеснив остальных, он пробивается поближе к нему. Тот с томным и безразличным видом посматривает на него.

Блондин (снисходительно). Что, хочешь научиться?

Нинетто. Да, учусь вот у тебя!

Тото стоит рядом с барменом. У него узкое, заостренное книзу лицо и почти полуметровая грива черных кудрявых волос. В этот момент входит новый клиент в потертом вельветовом костюме — старый знакомый Тото. Встреча двух приятелей носит шумный и суматошный характер.

Знакомый Тото. Эй! Черт побери! Не видел тебя целую вечность! Мир, что ли, перевернулся?

Тото (признав старого приятеля, сильно хлопает его по плечу). Вот это да, Густаре! Какой ты стал страшный! Говорят, у тебя куча денег!

Приятель Тото. У меня? А у тебя, скажешь, нет? Припрятал свои денежки, жадюга!

Тем временем бармен, поддавшись искушению, выходит из-за стойки и, затесавшись в группу танцующих, приближается к Нинетто, как будто решив научить его танцевать. Танцует неистово и самозабвенно.

Бармен. Пока не научишься, надо считать шаги... Раз, два, три, четыре, пять, шесть — остановка. Раз, два, три, четыре — и опять остановка...

Местные парни начинают танцевать все более уверенно: это самый модный, супермодный танец, танец на все времена. Дверь бара открывается, и на пороге возникает человек с изрытым оспой лицом. Он обращается к синьорине, сидящей в кассе.

Рябой. Эй, Рената! Черт бы вас всех тут побрал! Сегодня утром я спустил воду в туалете, и меня чуть не унесло! Еще немного, и я, как Кессон, погиб бы в этом водопаде!

Сказав это, он исчезает.

Девушка неохотно отрывает глаза от "Тем-по".

Рябой снова появляется в дверях.

Рябой. А в другой раз меня чуть не засыпало углем. Предупреждайте по крайней мере, чтобы я мог хоть с семьей попрощаться!

И снова исчезает, теперь уже навсегда.

Танец продолжается, все более неистовый, все более современный. Нинетто учится. Отец и его приятель тем временем продолжают свою поучительную беседу.

Приятель Тото. Да вовсе она не была девственницей! У нее и до меня были охотники.

Дверь открывается. Входят три крестьянки с мешками на головах.

Бармен, размахивая своей гривой волос, идет вслед за ними, не без сожаления покидая танцующих.

Бармен. А вот и волхвы!

Крестьянка (с сильным диалектным акцентом). Стакан воды!

Бармен наливает ей воду. Приятель Тото смотрит на него.

Приятель Тото. Ты что, утром с пылесосом причесываешься?

Но бармен не отвечает, так как внимательно следит за крестьянкой, которая, не снимая мешка с головы и откидывая ее назад, пьет воду. Упадет мешок или не упадет, упадет или нет? Одна за другой все три крестьянки повторяют этот фокус под пристальным взглядом бармена, причесывающегося по утрам с помощью пылесоса. Мальчишки танцуют сверхсовременный танец. Неожиданно загадочный и томный блондин уходит: то ли устал, то ли просто надоело. Остальные продолжают танцевать без него, но он тут же возвращается обратно.

Блондин (бесстрастно). Ребята, поезд!

При этих словах все выскакивают на улицу, на перрон маленького, почти калифорнийского вокзальчика. Поезд дает свисток к отправлению. Приятель Тото тоже бежит вслед за остальными.

Приятель Тото. Пока! Пока! Пока! Еду в Рим!

Нинетто бежит в противоположном направлении допивать свой вишневый сок.

Услышав эти прощальные слова и никого не видя вокруг, он подмигивает отцу.

Нинетто. Ну и катись себе! Сделай милость!

Наскоро выпив вишневый сок, он бежит за отцом, который уже идет к выходу.

И снова они идут по выжженной солнцем дороге.

Надпись: Полчаса спустя Нинетто чувствует весну.

Проселочные дороги. Натура. День.

Отец и сын идут и идут.

На их пути возникает грязно-белый поселок, залитый лучами раннего утреннего солнца. За поворотом пыльной дороги, за высохшей живой изгородью, среди наскоро побеленных домов — группа людей в черном: машины, мотоциклы, женщины, стоящие в дверях своих домов, дети.

Отец и сын убыстряют шаги. Но Нинетто рассеян и невнимателен. Он взирает на толпу с равнодушным видом.

Нинетто. Мне нужно отлучиться по делу, я тебе уже говорил. Правда, по делу, кроме шуток.

Тото. Ладно, ладно.

Тото очень хочется узнать, что же происходит там, за поворотом. В черных фигурах есть что-то похоронное и одновременно праздничное — так одеваются на праздники в деревнях. Люди в толпе молчат либо переговариваются шепотом.

Толпа стоит у стены какого-то дома, и солнце над ним кажется особенно назойливым и ослепительным.

Два полузасохших дерева, небольшая изгородь.

Народ все прибывает. Тихо переговариваясь между собой, смотрят на дом.

Отец и сын тоже подходят поближе и смешиваются с небольшой толпой. Вокруг — машины и мотоциклы. Сверху нещадно палит солнце.

Тото (одному из зевак). Что тут происходит?

Зевака (растерянно). Гм!

Тото, присматриваясь и прислушиваясь, проходит немного вперед, пытаясь расслышать, о чем говорят между собой два приятеля.

Первый приятель. А кто они такие?

Второй приятель. Синьор Мартуччи. Знаешь, у него еще был тик, рот вот так дергался. (Со страдальческим выражением лица растягивает губы в улыбке.) И его жена.

В этот момент несколько человек выводят из дома плачущую девочку и, прося толпу расступиться, отводят в соседний дом, за другой изгородью.

Тем временем Нинетто, пользуясь случаем и не испытывая ни интереса к происшествию, ни сочувствия к пострадавшим, продолжает добиваться своего.

Нинетто. Папа, ну я пойду... навещу своего приятеля... на пять минут... пока ты все равно тут смотришь...

И убегает, даже не расслышав напутствия отца: "Не задерживайся". Он бежит по дороге, сворачивает на другую, еще более безлюдную. Здесь жизнь уже на грани нищеты: домики разбросаны там и тут, как шашки, пыльные, с облупившимися стенами, обнесенные металлической сеткой. Чуть дальше, молчаливый и как будто заспанный, старый дом с черным подъездом и высвеченный солнцем двор, посреди которого торчит фиговое дерево и стоит чан для навоза... Нинетто входит во дворик, залитый солнцем, останавливается и зажигает сигарету. Затем медленно, с важным видом идет дальше. Заметив какого-то оборванного мальчишку, говорит ему доверительным шепотом:

— Эй, парень, а где Россана?

Мальчишка со всех ног бросается показать Нинетто это место.

Мальчишка (орет во всю глотку). Здесь!

Еще один дворик, поменьше, где, может быть, раньше держали садовые принадлежности. Нинетто бежит туда и видит посреди дворика Россану с подружками.

Россана с ног до головы одета во все белое — огромный балахон с двумя большими белыми крыльями за спиной, как у ангела. Теперь, с помощью двух подружек, она прилаживает звездную диадему.

Нинетто (насмешливо улыбаясь, пытается придать себе более мужественный и независимый вид). Здрасте! (Тем же тоном.) Ты прямо как ероплан!

Россана, мельком взглянув на него, несколько обиженно:

— Зачем пришел?

Подружка
Нинетто
в реальном
и воображаемом
мире

Нинетто (со смеющимися глазами, как-будто доверяя ей какую-то тайну). Да вот объезжал "сейченто" приятеля... Видела бы ты, как она бегает!.. Приятель сидел рядом и трясся от страха!

Россана. Да ну тебя, ненормальный!

Нинетто (внезапно меняя тон и тему разговора). А чего это ты так вырядилась?

Россана (с досадой). Да праздник Богородицы, и мы сегодня представляем в Азило!

Нинетто (подходя поближе и как бы подлизываясь). А знаешь, тебе идет... (Другим тоном.) Ну что, придешь в воскресенье на танцы?

Россана. Нет.

Нинетто (напустив на себя безразличный вид). Ну и наплевать!

Россана. Разве что ты заедешь за мной на своей "сейченто"...

Нинетто. Я не могу заехать, мой друг должен отвезти ее на станцию, там надо кое-что подремонтировать... (Продолжает самозабвенно врать.) А потом я покажу тебе, что это за машина... Промчусь здесь: джжжж (Обрубает звук резким взмахом руки.)... ты и не заметишь!

Россана. Зато я заметила тебя, когда ты гулял с моей школьной подружкой...

Нинетто. Ну и что... я ее встретил случайно... мы постояли, поболтали немножко...

Россана. Да, поболтали... Вы и на лугу были... Она сама мне сказала.

Нинетто (продолжая врать). Да какой луг, какой там луг! Мы прошли лугом, просто чтобы сократить дорогу. Она торопилась домой... Ее отец ждал...

Россана. Чао, Нино...

И убегает со двора в лучах солнечного света, в своем белом балахоне, с белыми крыльями за спиной, как настоящий ангел. За ней бегут смеющиеся подруги. Они исчезают за черным портиком с белым архитравом.

Нинетто тоже бросается бежать, вспугнув голубей, которые воспаряют в белое небо, раскинув белоснежные крылья, заслоняя белое солнце. Нинетто тоже исчезает в огромном черном проеме арки и появляется снова уже на освещенной солнцем дороге.

Группа людей в черном стоит на том же месте.

Атмосфера еще более мрачная, трагическая. Людей стало еще больше. Появилась скорая помощь: санитары в белых халатах тащат носилки.

Нинетто идет в толпе людей. Он ищет отца и вдруг видит носилки, на которых под белой простыней лежит труп.

Издали доносятся плач и стоны.

Какой-то мужчина. Капрал, который их видел, сказал, что он лежал на кровати, а она — у самого входа, и рука протянута к двери...

Нинетто видит профиль мертвеца.

Затем, подняв глаза, замечает отца, который с печалью и состраданием смотрит на покойника под белой простыней.

Нинетто медленно подходит к отцу и берет его под руку.

Тото. Нино!

Отец и сын молча уходят. Они идут сквозь .маленькую толпу, такую притихшую, что слышны плач и стоны, доносящиеся из отдаленного дома.

Проселочная дорога. Натура. День.

Отец и сын идут и идут. Теперь местность совсем пустынная: желтая трава полей подступает почти к самой кромке дороги, а на горизонте поля сливаются с белым небом.

Нинетто. Па, мне вот тут пришло в голову, что жизнь — ничто...

Тото. Что делать... Зато смерть — всё.

Нинетто. Па, а я вот все время думаю о смерти, думаю, потому что, ну, как это человек вдруг умирает... Значит, он, наверно, так тихо-тихо дышит, делает ах-ах, ах-ах, а потом ему как будто не хватает воздуха, он не может сделать "ах" (вздыхает со страдальческим видом). Но сам-то он замечает, что не может сделать "ах?" Как происходит этот переход от жизни к смерти?

Тото (сделав рожки, против сглаза). Спроси у кого-нибудь другого. Что же я, по-твоему, уже умирал? Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!

Нинетто. Эх, папа, как бы я хотел быть попугаем! (Смеется с хитрым видом.) Чтобы дожить хотя бы до трехсот лет!

Тото (неуверенно, пытаясь извлечь из бессмысленного хаоса жизни некий философский смысл). Умер богач! Здесь покоится мешок с деньгами! Это самый богатый человек на всем кладбище! Подумай только, какое разочарование для него, какой обман! Блажен бедняк, о котором почти никто и не знает, что он умер... И напишут: умер такой-то. Теперь очередь за следующим. Для него смерть — спасение. (Взволнованно.) Не тут-то было, все как раз наоборот! Для богача смерть — это расплата за жизнь: он платит, но он хоть пожил в свое удовольствие. Бедняку жизнь не принесла никакой радости, а он все равно должен платить. Бедняк от одной формы смерти переходит к другой, вот и все.

И они продолжают свой путь, палимые солнцем.

Звучит странная, траурная музыка. Может быть, это даже известная песенка — "свистит ветер, воет буря, стоптались башмаки, но надо идти дальше", — только очень тихая и в необычном исполнении. Их окликает какой-то хриплый и резкий голос.

Голос. Друзья, куда путь держите?

Нинетто воинственно озирается по сторонам, как бы "внюхиваясь" в эту новость. Тото тоже оглядывается. Вокруг — ни души.

Тото. Что ты сказал, Нинетто?

Нинетто. Это я, по-твоему, сказал?

Тото. Значит, показалось.

Голос. Ну так что, друзья, куда идете?

Отец и сын останавливаются и снова в недоумении озираются по сторонам.

Голос. Можно к вам присоединиться?

Нинетто, наконец, замечает на обочине дороги Ворона, который с интересом смотрит на них.

Нинетто. Эй, па, смотри, кто это! Ворон!

Тото. А что ему нужно?

Ворон. Пройтись немного вместе с вами.

Я вам не помешаю?

Тото. Нет, нет, что вы, напротив!

И отец с сыном снова пускаются в путь, только теперь в компании с Вороном, который, должно быть, от смущения, поначалу молчит.

Ворон. Ну, так можно узнать, куда вы идете?

Тото смотрит на сына, как бы говоря: "Вот привязался!" Нинетто в свою очередь вопросительно смотрит на отца, всем своим видом выражая неприязнь к незваному попутчику. Все так же глядя на сына, Тото делает ему знак, как бы предупреждая: "Не будем ему говорить". Нинетто подает ему ответный знак, означающий: "Само собой!"

Тото. Просто идем.

Ворон. Хотите поспорим, что я и сам угадаю! (Смущенно посмеивается.)

Тото.. Попробуйте.

Ворон. Вы идете к фотографу, хотите сфотографировать мальчика, который собирается поступить работать на "ФИАТ".

Тото и Нинетто. Нет!

Нинетто. Это мы сделали на прошлой неделе!

Ворон. Ага... тогда, значит, вы идете к своему родственнику, на крестины его сына...

Тото и Нинетто. Нет!

Нинетто (с веселым удивлением). Но, черт побери, откуда он знает? Мы как раз вчера ходили на крестины в Торре Лишья! Вы что, ясновидящий, синьор Учитель?

Ворон, все еще продолжающий размышлять, отвечает Нинетто застенчивой, но тонкой улыбкой.

Ворон (смеясь). Вы идете к знахарке, раздобыть лекарство для Нинетто, у которого солитер...

Нинетто (радостно смеясь). Горячо! Горячо! Горячо!

Вдоволь насмеявшись. Ворон вновь начинает говорить более сдержанно, хотя вполне демократично и непринужденно.

Ворон. Нет, я отказываюсь понять, куда вы идете... пока...

Тото. А вы сами-то откуда и куда идете? Я никогда не видел вас раньше в этих краях...

Ворон (с шутливой таинственностью). Я иду издалека... Я чужестранец... Моя страна называется Идеология. (Иронически смеется.) Живу я в столице, в Городе Будущего, на улице Карла Маркса, дом № 1000, и ни одной тысячью больше... (Сам с удовольствием смеется своей шутке.)

Тото (подхватывая шутку). А мы живем в предместье "Свалка".

Нинетто (с готовностью). На улице "Умирающих с голоду".

Тото (смеясь). Номер 23!

Нинетто (смеясь еще сильнее). Под горой "Священных отбросов".

Тото (хохоча во все горло). На которой был распят "Святой Невежда"!

И так, смеясь, они идут по бесконечной дороге.

"Мне и отцу эта жизнь ничего не дает"

Проселочная дорога. Натура. День.

Все трое идут и идут.

Дорога не очень сильно отличается от предыдущей: такое же желтое поле и бескрайнее небо.

Но из-за усиливающейся жары — уже десять часов утра — наша троица кажется немного более вялой и утомленной. Отец и сын идут как бы нехотя, через силу, еле волоча ноги. Ворон выглядит более бодрым и подтянутым.

Тото (со страдальческой гримасой) Солнце начинает припекать. Того гляди хватит удар... Ай... (Это "ай" получается у него совсем по-детски.)

Нинетто. А давай остановимся под этими деревцами, папа... (Ленивый и избалованный, он в восторге от этой идеи.) Если мы заляжем вот здесь, под ними, знаешь, как выспимся...

Тото. Пойдем, хитрец... Ай... (Это второе "ай" звучит еще более выразительно, чем первое.)

Тото с болезненной гримасой наклоняется и ощупывает ступню в стоптанных башмаках.

Тото. К черту всех святых! (Спохватившись и как бы извиняясь перед Вороном.) Это так, к слову... Эти мозоли — одна на мизинце, а другая на большом пальце — причиняют мне адские муки...

Ворон (полушутливо). Счастливые вы!

Тото (потирая мозоли). Да уж, счастливые! Такую боль приходится терпеть!

Ворон (на этот раз почти с пафосом). Да, счастливые, несомненно, счастливые!

Нинетто (передразнивая его, с любопытством). Счастливые, счастливые, а собственно, почему?

Ворон. Счастливые, потому что у вас есть мозоли... Потому что вам бывает жарко и вы говорите: "уф"!, потому что вы — часть этой бесконечной природы, которая состоит из мозолей и солнца в том числе, потому что вы — внутри самой жизни, плоть от плоти ее, неотличимы от нее, и идете по ней, идете... Рождаетесь, любите, умираете...

Нинетто. Едите, пьете...

Ворон (усмехаясь). Мозоли и солнце! Счастливцы! А вот я, неизвестно, когда, как и почему, был приговорен навечно оставаться в стороне от всего этого... Простите, мы с вами почти незнакомы, но сейчас я скажу вам одну вещь, может быть, не совсем понятную... Это не принято... Но есть вещи, которые говорят либо сразу, либо не говорят вовсе...

Тото (вежливо). Конечно, скажите, сделайте милость.

Ворон (все так же посмеиваясь). Разумеется, вы спрашиваете себя: "что нужно от нас этому обормоту"? Так вот, я привязался к вам потому, что тоскую о том, чего у меня нет, хочу приобщиться к жизни, слиться с ней, жить, быть живым, и баста! (Посмеиваясь, как будто желая несколько умалить серьезность своих признаний.) И к вам я пристал, чтобы хоть немного развеять тоску по тому, чего у меня нет.

Нинетто (не без сочувствия). А что, у вас нет родителей? Нет жены? Нет семьи?

Тото и вовсе его не слушает: он озирается по сторонам, как будто чего-то ищет, и кроме того, озабочен своими бедными, больными ногами.

Ворон. Эх, ты, милый мальчик, идущий с отцом по дорогам, на которых ты встречаешь своих братьев, родственников и просто незнакомых людей, но все равно, подобных тебе. И для тебя не имеет значения, какие это дороги: красивые или некрасивые, старые или новые, дороги и баста! Мой отец — Синьор Сомнение, моя мать — Синьора Сознание, моя жена — Синьора Культура, а моя семья — Цивилизованное Человечество.

Нинетто (смеясь). А я просто Нинетто, сын Тото Инноченти и Грации Семпличетти'.

¹ (Игра слов, которую можно перевести так: "Совсем Наивный" и "Святая Простота").

Тото наконец-то нашел то, что искал: кустарник в конце дороги, там, где она делает поворот. А вокруг — тишина и покой.

Тото (с подобающей случаю извиняющейся улыбкой, хотя и не без досады, что приходится разводить такие церемонии). С вашего позволения!

И поспешно отойдя на край обочины, он перепрыгивает через канаву и заходит в кусты. Сын, проследив за его действиями, внимательно прислушивается к потребностям собственного организма.

Нинетто. Папа, а мне куда?

И сказав это, он решительно присоединяется к отцу, зайдя за изгородь с другой стороны.

Ворон деликатно ждет их на дороге.

Довольно большая, запыленная изгородь. Над пересохшей канавой вьется мошкара. А вот и желтая бабочка, вечный символ незабываемых, утомительно-знойных летних дней. Она мечется туда-сюда на своих крошечных, бархатных крыльях, а затем исчезает в ослепительно-ярком небе, отдавшись быстротечной своей жизни. И вот, в полной тишине, за изгородью внезапно раздается свист. Такой же незабываемый, как и полет бабочки, свист человека, который никуда не спешит, у которого нет никаких забот или он достаточно мудр, чтобы забыть о них.

Нинетто (свистит, а потом поет).
Может быть, может быть, все пройдет.
Может быть, может быть, ты меня бросишь.
Но останется моя любовь к тебе.

Последнюю строчку он поет с особым чувством, во всю мощь своих легких.

Голос Тото (к Нинетто из-за изгороди). Эй, Нине, а как фамилия того, кто летал на луну? Гагарин?

Голос Нинетто. А я почем знаю?

Голос Тото. А все-таки луна кажется такой далекой... как сон... и все куда-то плывет, плывет, исчезает... Видишь ее? У меня всегда такое чувство, будто только я один ее и вижу.

В небе, в ослепительно-ярком мареве облаков, — одна из тех странных, призрачных лун, которые иногда появляются днем.

Голос Нинетто (несколько обиженный). Я тоже вижу.

Тото (примирительно). Да я знаю, знаю.

В этот момент с поля доносятся сердитые голоса, крики, властные приказы. Злые, сердитые голоса. Что же там происходит, за изгородью? Голоса становятся все отчетливее, как будто люди приближаются бегом, и наконец, становится различима первая фраза.

Голос Хозяина. Подонки, сволочи! Все сюда идут! Все сюда! Когда-нибудь я вас пристрелю! Да что вы думаете, у меня тут общественный туалет, что ли?

Голос Тото. Ну успокойтесь, что, собственно, произошло? Конец света?

Голос Хозяина. Какое там — успокойтесь! Хватит с меня! Не могу я целыми днями смотреть, как на мое поле приходят мараться... У меня, знаете ли, дочери, молоденькие девушки...

Нинетто (про себя, с издевкой). А вы их сюда приведите...

Человек, кричащий все это, подбегает, наконец, к изгороди. С ним несколько слуг. Теперь пререкающиеся голоса раздаются совсем близко.

Голос Хозяина. Кто разрешил вам сюда войти? А?

Голос Нинетто (все так же про себя). Земельная федерация.

Голос Хозяина. Вы что, не видите, что здесь огорожено?

Голос Тото (примирительно). Извините нас, синьор... Ладно уж, что делать... Бывает... Со всеми случается... Сегодня вот — со мной, завтра может случиться с вами...

Голос Хозяина. Но я же не хожу мараться в чужое поле... Есть же законы... Подонки! А вы знаете, что я могу привлечь вас к суду!

Нинетто (не выдержав). Вот это будет процесс! Вы и экспертизу сюда пригласите?

Голос Хозяина. У тебя еще хватает наглости пререкаться со мной? Ах вы, висельники! Это моя земля! Моя земля!

Голос Нинетто. Ну а мы ее немного удобрили... если по совести, так вы должны были бы нам еще и заплатить...

Голос Хозяина. Ах вот как! Знаешь, что я тебе скажу? Забирайте свои удобрения с собой, к себе домой отнесите! А ну забирайте!

Голос Тото. Ну что вы, синьор... вы шутите...

Голос Хозяина. Я вовсе не шучу... Забирайте эту мерзость и уносите отсюда-

Голое Тото. А если мы этого не сделаем?

Голос Хозяина. Тогда я вас пристрелю! (Орет во всю глотку.) Эй, Севера! Неси сюда мою двустволку! (В неистовстве.) Я вам покажу...

Голос Тото. Всякая шутка хороша в меру...

Голоса, беспорядочно доносившиеся из-за изгороди, превращаются в безумный ор, вперемешку со звуками ударов и стонами.

Обеспокоенный Ворон взлетает на ветку изгороди и видит такую картину: несколько стариков и старушек, чудовищно уродливых, сухоньких, как былинки, изо всех сил лупят Тото и Нинетто.

Хозяин (в промежутках между ударами). Севераааа! Севераааа!

И вот на фоне дома появляется темная фигура Севера, который идет к ним с двустволкой в руках: останавливается, стреляет в воздух.

Тото (сыну). Бежим, Нине...

Нинетто. Бежим, папа...

И наша парочка, тяжело дыша, бежит по выжженному полю, а за ними несется Ворон. Они бегут... бегут... бегут... скользят, падают, поднимаются, с отбитыми задами и перепачканными грязью лицами, и снова бегут, под аккомпанемент все отдаляющихся выстрелов из ружья. А Ворон тем временем не перестает разглагольствовать...

За клочок земли разгорелась война

Ворон (летит вслед за этим беспорядочным и паническим бегством, как бы посмеиваясь над неуместностью своих казуистических рассуждений). И разразилась война! Из-за клочка земли! Война между Индией и Пакистаном, война за Тренто и Триест! Вот теперь вы бежите, да? Трусите, да? У вас нечистая совесть, да? Ай-яй-яй. Вы даже не отдаете себе в этом отчета, но ведь и вы — соучастники старика в общем преступлении: в низкопоклонстве перед Частной Собственностью! Почему вы уступили ему? Да потому, что в глубине души считаете, что прав он, а не вы! Бьют всегда тех, кто прав! Когда один народ захватывает землю другого народа, то режет и убивает именно потому, что неправ. А когда угнетенный народ, взбунтовавшись, устраивает свои "сицилийские вечерни", то режет и убивает тоже потому, что был неправ раньше, когда разрешал себя резать и убивать! Вот почему был прав Ганди! Вот почему надо побеждать, не прибегая к насилию, как Ганди! Вам следовало поступить, как Ганди! Вытащить носовой платок, положить туда свои испражнения и унести! И этим актом кротости и смирения вы примирили бы коммунистическую революцию и Евангелие!

Табличка с надписью. И так далее, и так далее.

Он тот,
кто знает...
(Надпись
"Частная
собственность")

Проселочная дорога. Натура. День.

Трое приятелей идут себе и идут. Теперь проселочная дорога проходит параллельно с большой государственной магистралью: немногие уцелевшие поля имеют особенно жалкий и убогий вид, да и солнце палит их нещадно.

Между двумя этими дорогами, насколько хватает глаз, и дальше, в поле, высятся огромные конструкции — стройные, белые, инфернальные. Это фабричные здания: некоторые из них уже закончены, другие еще только строятся. Но на фоне жалкого сельского пейзажа контуры города будущего кажутся абсурдными и нелепыми. Во всем этом есть что-то тягостное, мрачное и, одновременно, противоестественное. Трое друзей идут под аккомпанемент негромкой, похоронной музыки, которая уже звучала в момент появления ворона. Но любопытнее всего то, что заводы выглядят неработающими, и тишина, покой как раз и создают ощущение загадочности и таинственности происходящего.

По дороге строящегося мира

Что это, забастовка? Непохоже. Рабочие толпятся вокруг здания фабрики, на улице. Их силуэты чернеют в белизне полуденного солнца. Может быть, они просто решили перекусить на открытом воздухе, а не в столовой. Они стоят повсюду — у стен фабрик, вдоль высохших канав. Безмолвные, отчужденные, как будто застывшие в ожидании. Наши путники проходят мимо и смотрят на них, захваченные необычным зрелищем: если это еще и не сама смерть, то, несомненно, ее предвестие.

Ворон. Ну, а теперь вы не хотите сказать мне, куда же все-таки идете?

Отец и сын, при этом очередном проявлении любопытства со стороны Ворона, понимающе переглядываются между собой и молчат.

Ворон. Ну же, скажите!

У Тото мелькает в глазах насмешка.

Тото. Угадайте!

Нинетто на лету подхватывает шутливый тон отца: он весь так и искрится весельем, удовольствием, радостной непочтительностью.

Нинетто. А тебе хотелось бы знать, да? Очень хотелось бы?

Ворон (с шутливым смущением). Признаюсь, мне и в самом деле любопытно узнать, куда вы идете...

Тото смотрит на сына и подмигивает ему. Нинетто, в полном восторге от установившегося взаимопонимания с отцом, отвечает благодарным взглядом.

Тото. Да так, ходим туда-сюда.

Ворон (неуверенно и робко настаивает). Ну, скажите!

Нинетто (быстро). А ты что, шпион?

Ворон (отступаясь). Ладно, потерплю еще... Сдаюсь...

Нинетто, повернувшись к отцу и кивая на Ворона, показывает язык, как бы предлагая поиздеваться над ним. Тото ловит его взгляд, но "хорошенького понемногу": вздохнув и скорчив страдальческую гримасу, он принимается растирать больную ногу.

Ворон (как бы из вежливости заводит ни к чему не обязывающий разговор). Значит ты, Нинетто, будешь рабочим?

Нинетто (почти машинально). Да.

Ворон. А хотел бы ты работать на такой фабрике, как эта?

Нинетто. Надо посмотреть.

Ворон (то ли в шутку, то ли всерьез, но говорит, как всегда насмешливо, с сарказмом). А ты знаешь, что они собираются производить?

Нинетто. (грубо) Откуда мне знать?

Ворон. Тотофоны!

Нинетто (выпучив от удивления глаза и раскрыв рот). Что, что?

Ворон. Такое маленькое устройство, как предохранитель. Его вставляют в рот, и все начинают говорить одинаково: не будет больше разных манер речи. Тотофон сделает так, что все будут говорить одинаково.

Тото. А кому он нужен? Моя мать учила меня так говорить, моя бабушка учила меня так говорить, и я хочу до самой смерти говорить так, а не иначе.

Ворон. Ха-ха-ха! Но вся штука в том, что ношение тотофонов будет обязательным, как установка тормозов в машине.

Тото. Зачем все это?

Ворон. Ха-ха-ха. Они произвели статистический подсчет и обнаружили, что все, кто одинаково говорит, — одинаково потребляет... Значит все будут одинаково говорить, одинаково одеваться, покупать одни и те же машины и т. д. И тогда наконец-то все можно будет выпускать серийно.

Тото. Да свершится воля господ!

Ворон. Ну а тебе, Нинетто, понравилось бы говорить, как все, одеваться, как все, есть то же, что все, иметь мотоцикл той же марки, что у всех?

Нинетто (с величайшей убежденностью, насмешливо) . Мне — да, я что, глупее других что ли?

Все громче, все печальнее начинает звучать мотив "Стоптанных башмаков".

Ворон (пытаясь объяснить им свою мысль в форме иносказания). А вот я знаю одного человека, который плачет и говорит, что тогда человечеству — конец... и что если рабочие не решатся снова взять в руки красное знамя, уже ничего нельзя будет сделать, потому что только они могут вдохнуть душу в товар... чтобы продукты производства оставались делом рук человеческих и чтобы мир остался миром человека... Но рабочие спят и производят товар во сне... И нинетти потребляют продукты, не одушевленные человеком... и эти продукты постепенно отнимают душу и у тех, у кого она есть...

Пока он говорит все это, они проходят мимо последних строящихся фабрик, у белых стен которых стоят рабочие и действительно, как кажется, дремлют.

Нинетто, чем-то отвлекшись, перестает слушать. Ворон продолжает говорить, но интерес, вспыхнувший в глазах Нинетто, относится совсем не к тому, что говорит Ворон, а к тому, что они видят дальше на дороге. Старая машина, огромная и черная, похожая на пустой ящик, неподвижно стоит под палящим солнцем. На кузове надпись: "Театр на колесах". Вокруг стоят несколько человек, похожих издали на игрушечных пупсов. Это, как мы узнаем дальше, Реккьябелла¹ и Чиро Ло Коко² — неаполитанцы, Инчензурато³ — сицилиец, Урганда Ла Сконошута⁴, женщина непонятной национальности и к тому же на сносях, Аннибале Веджетариано⁵, негр с двумя детьми, еще младенцами: Кикагакагапоко⁶, по прозвищу Ки, и Колгатеконгардол⁷, по прозвищу Кол. Вся эта пестрая компания пребывает в большом беспокойстве. И как только наша троица приближается к машине, один из неаполитанцев обращается к ним с просьбой о помощи.

¹ Во всех прозвищах игра слов: "Козочка",

² "Чубчик Кучерявый",

³ "Нецензурный",

⁴ "Урганда Незнакомка",

⁵ "Каннибал Вегетарианец",

⁶ "Замарашка",

⁷ "Колгате кон гардол" — название зубной пасты.

Реккьябелла (с сильным неаполитанским акцентом) . Синьоры... Извините, но не могли бы вы помочь нам подтолкнуть этот фиат... Всего одно малюсенькое усилие (как зазывала в цирке). Конечно, вы можете сказать: "вас тут четверо здоровенных мужчин, а вы просите помощи у нас!" (Прижимает обе руки к груди, словно акробат, раскланивающийся перед публикой.) Нет, нет1 На самом деле только я один способен толкать машину: у моего друга (показывает на негра) — геморрой, у другого (показывает на хромого и тщедушного сицилийца) — сами видите, не хватит слов, чтобы описать все его болячки, а этот (показывает на другого неаполитанца) умудрился сделать себе сегодня утром маникюр, (многозначительно) и он не хочет портить руки... вы понимаете...

Того (поспешно). Конечно, конечно, сейчас сделаем...

И вместе с Нинетто они увлеченно помогают неаполитанцу толкать машину. Толкая, они бегут вслед за ней, а за ними бежит рысью и все племя.

Они толкают и толкают, но машина движется вперед просто как пустой ящик.

Они толкают, толкают, но постепенно, видя тщетность своих усилий, один за другим отходят.

Машина стоит под палящим солнцем, среди выжженных, мертвых полей, в которых поют цикады. Вокруг, утирая пот, стоит все племя, усталое, павшее духом.

Тото, с гримасой боли, поглаживает свои мозоли.

Реккьябелла (в отчаянии смотрит на машину и убежденно говорит). Э, эту машину может завести только Господь Бог... Но как бы там ни было, мы благодарны вам за вашу помощь. (Со светской непринужденностью.) Разрешите представиться — Реккьябелла.

Пожимает руку Тото. Остальные тоже подходят представиться.

Чиро Ло Коко. Чиро Ло Коко.

Инчензурато. Инчензурато.

Урганда Ла Сконошута. Урганда Ла Сконошута.

Аннибале Веджетариано. Аннибале Веджетариано, а это мои маленькие детки: Кикагакагапоко, прозванный Ки, и Колгатеконгардол, по прозвищу Кол... (Сразу переходя к делу.) У вас мозоли?

Тото, вспотев от усилий и непредвиденной пробежки, продолжает одной рукой пожимать протянутые ему руки, а другой растирать мозоль на ноге.

Тото (счастливый -от того, что может хоть кому-то поведать о своих страданиях, воздевает руки к небу). И не говори, благословенный негр! Что ты знаешь о страданиях тех, кто ходит по раскаленным углям, кто терпит адские муки! Я один из них... И может быть, самый несчастный...

Аннибале. У меня есть чудодейственное средство...

Реккьябелла. Не слушайте его, он держит мазь только для себя... это его собственное, негритянское изобретение... Он просто помешан на этой мази... А если бы даже он и решился ее уступить, то только за бешеные деньги. Это, знаете ли, удовольствие для транжир! (Делает вид, будто полностью принимает сторону Тото.)

Того (обнадеженный). А все же, скажите... Немного я могу заплатить... Конечно, если это не очень дорого... Аннибале Пять тысяч лир... Реккьябелла. Ууууууууууууух! (Крик, который должен означать: "Я же вам говорил, он сумасшедший!")

Тото. Для моего кошелька это дороговато... Я же простой крестьянин, в министерстве не работаю.

Реккьябелла бросает молниеносный, как удар кулака, взгляд на Тото, как будто чтобы подбодрить его, а затем, взяв негра под руку, отводит в сторонку, переговорить.

Остальные бросают на них тактичные, вежливые взгляды, понимающе улыбаются, открывая при этом хищные, как у гиены- или шакала, зубы.

Инчензурато. Без преувеличения можно сказать, что сегодня выдался по-настоящему хороший денек.

Тото. Только вечером будет дождь.

Но вот и Реккьябелла, который идет к ним с победоносным видом, подавая знаки.

Реккьябелла. Он уступил! Вам повезло... (Хлопнув негра по плечу.) Я всегда говорил, что тебе дадут Нобелевскую премию за мир! (Опять обращается к Тото, доверительным шепотом.) Тысяча пятьсот.

Тото вполне разделяет ликование неаполитанца и радостно вытаскивает из бумажника деньги. Негр тем временем идет к машине и возвращается, весь увешанный змеями и с баночкой мази в руке. Но впечатление производят, конечно, змеи... За ним идет другой неаполитанец, неся перед собой деревянный образок Святого Дженнаро.

Для завершения ритуала купли-продажи они подходят к Тото, который, как зачарованный, смотрит только на змей.

Тото (забирая мазь и протягивая деньги, бормочет). Какая смелость!

Урганда Ла Сконошута. Люди, люди!

Неожиданный крик Урганды Ла Сконошу-ты привлекает внимание к группе рабочих. Мрачные и молчаливые, они идут по дороге. Придерживая живот, Урганда Ла Сконошута бежит за табличкой с надписью "Как был разрушен Рим". Остальные, сопровождаемые удивленными взглядами Тото и Нинетто, несутся к машине, торопясь переодеться.

Сцена 1

Урганда Ла Сконошута идет на четвереньках, изображая волчицу. Воет. В корзине сидят Кикагакагапоко и Колгатеконгардол, изображающие Ромула и Рэма. Завывая, она идет на четвереньках и как бы кормит двух негритят грудью.

Нинетто (хохоча). Кикагакагапоко и Колгатеконгардол! Вот так римляне, сдохнуть можно!

Подвывая, волчица уходит. Негритята остаются одни. Кикагакагапоко чертит на земле квадрат. Колгатеконгардол, прыгая, стирает его рисунок, и Кикагакагапоко его убивает. Колгатеконгардол остается лежать на земле, как мертвый: с открытыми глазами, раскинув руки.

Сцена 2

Цезарь во главе своих марширующих легионов. Цезарь — это Инчензурато, хромой. Остальные — легионеры. Они маршируют гусиным шагом, в пыли, вокруг машины.

Теперь Урганда Ла Сконошута одета Клеопатрой, и два негритенка обмахивают ее опахалами. Цезарь и Антоний с восхищением смотрят на нее и начинают драться. Цезарь побеждает. Пантомимическая сцена любви между Цезарем и Клеопатрой. Поцелуй в губы. Цезарь возвращается в Рим. Там его ждет Брут (Аннибале) с другими заговорщиками. Убийство Цезаря представляется как балет.

Цезарь (кричит): "И ты, Брут, сукин ты сын", — и умирает.

Сцена 3

Теперь мы присутствуем при ристалищах в Колизее. Негр изображает Нерона.

Реккьябелла (указывая на негра, голосом зазывалы). Нерон!

Нерон предается оргиям и вакханалиям со своими придворными!

Тем временем рабыня осеняет себя крестом: это Урганда Ла Сконошута. Ее, в оковах и колодках, вытаскивают на арену, и выпускают льва (хромого Инчензурато), который ее и пожирает. Нерон играет на арфе и поет.

Нерон. Как я люблю женщин и ананасы!

Пока племя разыгрывает свой "выездной спектакль", рабочие идут мимо по противоположной стороне дороги, угрюмые и равнодушные, как будто вообще существуют в ином времени и пространстве. Их сумрачная материальность контрастирует с противоестественной мельтешней на переднем плане.

Нерон еще не успел допеть свой куплет, как Урганда Ла Сконошута принимается кричать: на этот раз уже по-настоящему, всерьез. У нее начались родовые схватки. Ее подхватывают и уносят за машину. Страшная суматоха. Крики, смех, плач. И вот уже какой-то червячок корчится в поле: получерная девочка. Она только что выпала из чрева матери в пыль чрева матери-земли. И теперь дрыгает своими крошечными лапками, веселая и беспокойная, полная желания жить. Два негритенка при виде ее прыгают от радости. Чиро Ло Коко бережно поднимает ребенка с земли к небу.

Чиро Ло Коко. Одним ртом больше. Вива, Мария!

Инчензурато (весело, по-сицилийски). Девочка! Вива, Иисус!

Аннибале исполняет негритянский танец радости. Кикагакагапоко и Колгатеконгардол подражают ему.

Чиро Ло Коко торжественно передает дочку Урганде Ла Сконошуте, которую поддерживает Реккьябелла. Остальные танцуют и скачут вокруг.

Чиро Ло Коко. Держи! Окрестим ее в первой же церкви, которая попадется по дороге. Урганда (взяв девочку на руки). Ух ты! А как мы ее назовем?

Аннибале (с ностальгией). Белоснежка!

Инчензурато. Имполверата¹, в честь Святого Бродяги.

Чиро Ло Коко (взволнованно). Нет, ее никто не хотел, никто не ждал! А она все равно пришла... Бенвенута!² Так пусть и будет Бенвенутой!

¹ "Покрытая пылью".

² В данном случае можно перевести как "Богом данная".

Урганда. Да, да! Бенвенута, мамино сокровище!

Реккьябелла. Бенвенута! Бенвенута! Бенвенута!

Он вприпрыжку бежит к машине, выходит из нее с двумя хлопушками и поджигает их, в то время как остальные продолжают отплясывать свой ритуальный танец в честь новорожденной.

Взрывы хлопушек. Вспышки ракет.

Выстрелы, светящиеся ракеты, танцы. И вдруг все они, как по команде, забираются в свою машину, которая с треском и грохотом отъезжает, исчезая в дорожной пыли, на фоне строящихся заводов.

Наша троица кажется единственными живыми существами, выжившими после катастрофы.

Какой покой! Какая тишина вокруг!

Тото сидит на обочине дороги, на самом краю высохшей канавы.

Тото (в предвкушении блаженства, с надеждой). Аааах!

Он медленно снимает башмаки, ласково поглаживает голые ступни.Тото. Аааах!

Не торопясь открывает баночку, как бы священнодействуя, начинает намазывать на ноги ее содержимое. Пока Тото, забыв обо всем на свете, предается этой деликатной процедуре. Ворон подходит к баночке и изучает её.

Ворон (со своей обычной застенчивой и тонкой усмешкой). Ха, ха, ха.

Тото (подозрительно). Что тут смешного?

Ворон. Ха-ха-ха! Знаете, что в этой баночке? Прочтите!

Тото. А кто будет читать? Я уже сорок лет ничего не читаю! Эй, Нино!

Нинетто обижен этим властным окриком.

Нинетто. Не буду!

Тото (сердито). Не зли отца! Читай!

Нинетто, струсив, уступает отцу и очень плохо, неохотно читает название по складам.

Нинетто. Сре-д-ство... про-ти-во-за-чаточ-ное... Противозачаточное!!!

Ворон. Ха-ха-ха! Вы мажете свои мозоли противозачаточной мазью. Бедняги, вас надули!

Тото (передразнивая его). Ха-ха-ха-ха! Что же вы смеетесь над чужими несчастьями! А что это такое, противозачаточное средство?

Ворон. Как, вы не знаете? А сколько у вас детей?

Тото.18, а что?

Ворон (новый взрыв застенчивого, саркастического смеха). Противозачаточное средство — это лекарство, предупреждающее рождение детей, контролирующее их рождение. Если бы вы пользовались этим средством, у вас не было бы 18-ти человек детей!

Тото. А почему у меня не должно было их быть?

Ворон. Ничего себе! 18 детей родил ты, еще 18 — твой брат, 18 — твоя сестра, да 18 — твой сын Нинетто! Посчитай-ка! (Шутливо.) А ты, Нинетто, знаешь, какая сейчас главная проблема в мире?

В этот момент Тото одел башмаки, и наша троица снова пускается в путь под испепеляющим солнцем.

Нинетто. Хм!

Звучит музыка "Стоптанные башмаки".

Табличка с надписью: Итак, наш застенчивый, доморощенный Сократ освещает проблему голода.

Он говорит о том, что через 20 лет население на земле увеличится почти вдвое, что не будет хватать пищи и т. д. И что в этой связи возникает проблема контроля за рождаемостью — выражение, которого ни один из слушателей, ни отец, ни сын, никогда раньше не слышали за всю свою невинную жизнь.

Табличка с надписью: Ворон освещает эту проблему со всех сторон — социальной, религиозной, моральной и т. д.

А заканчивает он тем, что критикует все партии и политические движения за то, что они, боясь потерять популярность, не касаются всех этих проблем, которые на сегодняшний день являются основополагающими.

Табличка с надписью: Далее он дает социально-политический анализ жизни наций, которые являются наиболее плодовитыми и неутомимыми производителями потомства.

Разговор обретает масштабность, охватывает проблему Третьего Мира, включая в себя остроумные и конкретные наблюдения за отношениями между "Театром на колесах" и рабочими окружающих фабрик.

Табличка с надписью: Ворон рассуждает еще минут пятнадцать, сопровождая свои слова смущенным смехом...

Вечный
вопрос
о сути
бытия

Двор перед домом. Натура. День.

Ничего кроме солнца. Ни куриц, ни уток, ни собак. Ничего, ничего. Мертвый дом. Только белое небо и желтое поле. Ни звуков, ни голосов. Кладбище в кладбище.

Тото. Синьоры хозяева!

Какой странный вид у Тото! Он очень изменился: жесткий, уверенный в себе.

Тото. Что, никого нет дома? Вымерли вы все тут, что ли? А ну, воскресайте из мертвых!

И уверенно, спокойно выходит на середину двора, озираясь вокруг с воинственным, чуть ли не агрессивным видом. Нинетто следует за ним, страшно заинтригованный и с таким же самодовольным видом — то ли передразнивая, то ли подражая отцу, а затем прогуливается по двору походкой ковбоя, с сигареткой, висящей в углу рта.

Тото. Черт возьми, куда же вы запропастились, голодранцы!

Озирается по сторонам и видит... На последней ступени длинной лестницы, под самой крышей дома, стоит женщина. Несчастная! Черный платок на голове еще сильнее оттеняет мертвенную бледность лица, черные круги под глазами и следы от слез, застарелые, вечные, как будто навсегда въевшиеся в кожу, непросыхающие. В длинных, костлявых пальцах она держит ласточкино гнездо, прижимая его к сердцу.

Тото. Какого дьявола вы там делаете? Почему не отвечаете?

Женщина (подносит палец к губам). Тсс! (И снова.) Тсс!

Она поспешно спускается с лестницы, вся во власти своего горя, бережно прижимая к груди ласточкино гнездо.

Женщина. Говорите тише... Добрый день-Простите, но говорите, пожалуйста, тише, а то вы разбудите детишек...

И направляется к дому, дверь которого напоминает решето...

Женщина (печально). Проходите...

Несколько обескураженные этим приемом, все трое следуют за ней и входят в дом.

Кухня в доме. Интерьер. День. Они на цыпочках входят в помещение, которое когда-то было кухней, а теперь превратилось в совершенно пустую, покрытую копотью комнату со столом и одним-един-ственным стулом. На стуле сидит измученный, исстрадавшийся человек. На плите стоит большой чан. В ящике валяются тарелки и приборы. Из-за расхлябанной двери раздается голос.

Голос ребенка. Мама...

Женщина (почти машинально, с неизбывной печалью). Спи, еще ночь, спи!

И все также продолжая прижимать к груди ласточкино гнездо, обращает на Тото страдальческие глаза. Тото, с твердостью делового человека, выдерживает ее взгляд и сразу берет быка за рога.

Тото. "Никаких оправданий... или деньги, или завтра же я передаю дело адвокатам, и произойдет то, что должно произойти!

Женщина. Ах, синьор Тото... вы сами видите, как обстоят наши дела... У нас нет денег... Потерпите немного... В прошлый раз мы отдали вам свинью... потом вы забрали у нас матрацы, что же мы можем отдать вам теперь?

Чуть не плача, она отворачивается, идет к плите, где в чане кипит вода, и бросает в него ласточкино гнездо.

Нинетто (безжалостно) Вы что же, едите ласточкины гнезда, синьора?

Бедная женщина, потрясенная его безжалостной и грубой откровенностью, разражается безудержными рыданиями.

Женщина (сквозь слезы). Китайцы! (Всхлипывая.) Китайцы!

И с плачем отворачивается к плите, так и не сумев дать другого объяснения.

Голос ребенка. Мама!

Поборов рыдания, женщина оборачивается в сторону двери, ведущей в комнату, из-за которой раздается детский плач, и снова повторяет: "Спи, еще ночь, спи!"

Тото оглядывает всё вокруг оценивающим взглядом.

Тото (жестко). Это, конечно, сарай, но вместе с участком... мы могли бы вернуть свои деньги.

При этих словах женщина, нагнувшаяся было над плитой, бросается к Тото и встает перед ним на колени.

Женщина. Ради бога! Только не дом, только не дом!

Тото. Нет, дом, именно дом.

Нинетто. Молодец, папа!

Голос ребенка. Мама!

Женщина. Спи, еще ночь, спи!

И подняв глаза на своих мучителей, шепчет, пытаясь сдержать слезы.

Женщина. Уже четыре дня, мой синьор, как мне нечем кормить детей! Уже четыре дня я держу их в кровати, в комнате с занавешенными окнами, и все время говорю им, что еще ночь, еще ночь... Потому что когда они встают, то хотят есть... А чем я могу их накормить, синьор мой, что я могу им дать...

Тото (стоит над распростертой перед ним, умоляющей женщиной, непреклонный и величественный, словно император). Синьора, не знаю, что и сказать вам... Я ничего не могу поделать... Просите Мадонну, не меня...

И снова быстро оглядывает дом, как бы для окончательной оценки.

Тото. Busnes is busnes¹. Пойдем, Нине!

¹ "Дело есть дело" (искаж. англ.)

И в сопровождении надменного и жестокого Нинетто, опять подражающего походке ковбоя, он выходит из дома.

Женщина со вздохом идет к плите. Снова вздохнув, вытаскивает из воды ласточкино гнездо, кладет его на тарелку, берет приборы, и строгая, молчаливая, как статуя скорби, ставит все это перед мужем.

Муж, вооружившись ножом и вилкой, начинает медленно, безразлично пережевывать ласточкино гнездо.

Проселочная дорога. Натура. День.

Все трое идут и идут.

Идут молча. Третий — Ворон.

Нинетто не обращает на него никакого внимания и идет себе, насвистывая с независимым и беспечным видом, как всегда, живой и веселый, словно обезьянка.

Тото, наоборот, выглядит встревоженным и мрачным.

Смотрит на Ворона.

Но Ворон молчит.

Снова смотрит на Ворона.

Но Ворон молчит.

Тото. Ну, что вы скажете на этот раз, доктор? Неужели ничего?

Ворон идет молча.

Тото. Говорите, говорите, я же вижу, что вам хочется. Если у вас есть что сказать, лучше скажите мне в лицо... (Оправдываясь.) Тем более, что я прав, не так ли?

Ворон. Правы вы или нет, хорошо поступили или плохо, все это дело вашей совести, а не мое! Я ни во что не вмешиваюсь и не хочу судить! Я не священник и не сталинист! Но если вас все же интересует мое мнение, могу сказать вам, что вы вели себя как мелкий буржуа и что в этом вы — жертва общества, в котором большая рыба съедает мелкую рыбешку. И я не говорю вам: "Вы поступили плохо". Я говорю: "Смотрите, чтобы большая рыба не съела вас!" Ха-ха-ха.

И они идут дальше своей дорогой.

Проселочная дорога. Натура. День.

Теперь Тото растерял всю свою уверенность. Испуганно и смущенно, точно какой-нибудь жалкий попрошайка, озирается по сторонам. Утирает платком пот. Страдальчески морщится из-за мозолей. Теперь наши путники стоят перед огромной виллой, из тех, что новая римская знать построила себе в предместьях города. Она может быть красивой или безобразной, дело не в этом, главное, что она — дорогая, построенная богачами и для богачей. Как и в самом начале пути, когда Тото с Нинетто оказались перед домом, где погибла семья, они останавливаются, чтобы рассмотреть виллу, а затем Тото открывает большую калитку.

Перед виллой стоят несколько автомобилей, конечно, не фиаты-600, и открытый автобус с надписью "Первый конгресс Дан-теведов" ¹, и даже сюда доносится голос, декламирующий что-то с ужасным то ли канадским, то ли австралийским акцентом. Этот голос слышен и за оградой, на безлюдной, залитой солнцем дороге.

¹ Игра слов: по-итальянски "дантевед" и "дантист" — одно и то же слово.

В саду виллы нуворишей. Натура. День.

Здесь Эльза Де Джорджи, Рино Даль Сассо, Эдмонда Альдини, Энцо Сичилиано и Фламиния (но нет Моравиа и Дачии), Паола Оливетти, может быть, Титина Мазелли, Ум-берто Эко, Скальфари, синьоры Мордо Чиви-ка и Дельи Эфьетти, Паоло Милано, Лино Курчи, Ливия Де Стефани², но все эти интеллектуалы оттеснены на второй план и составляют отдельную группу.

² Итальянские литераторы.

Прием в саду организован в честь двух десятков дантеве-дов. Профессор Габриэле Балдини с аспидно-черной бородой и в одежде английского покроя как бы царит среди двух этих групп. Он между "теми" и "этими", стоит ровно посредине, рядом с проигрывателем, с видом крупного специалиста и знатока.

Наталья Гинзбург с нежностью смотрит на него.

Именно с пластинки доносится этот ужасный голос, безбожно коверкающий стихи Данте. Голос, декламирующий стихи.

Все смеются, слыша эту чудовищную какофонию звуков, и Габриэле Балдини перебегает от одного к другому, как будто коллекционирует разные реакции.

Два дантеведа, один с бородой, другой с усами, как Станлио и Оллио, шепчутся между собой, и толстый говорит на ухо тонкому.

Толстый дантевед (насмешливо, упоенно каламбуря). Подобно Контини, я готов допустить в поэме Данте полилингвизм, но что касается идеи аллофонического чтения, с целью выявления в "Комедии" предполагаемой полифонии, это уж увольте!

Тонкий улыбается и скалит зубы с видом этакого "Негг РгоГезяог", оценившего юмор своего всемирно известного коллеги. Габриэле Балдини, услышав их разговор, словно бабочка, которая переносит пыльцу с цветка на цветок, летит к другим цветам, так сказать, уже несколько увядшим.

Это две пятидесятилетние синьоры, жены литераторов, одетые не по возрасту ярко и экстравагантно, с благородными и породистыми, но сморщенными, как печеное яблоко, лицами.

Профессор Балдини (синьорам, галантно). Профессор Отто Волантен полагает, что полифоническая интерпретация "Комедии" ошибочна.

Морщинистая синьора в оранжевой шляпке (застигнутая врасплох и, вероятно, не зная, что сказать). Какой оригинал!

Профессор Балдини перепархивает к другой группе профессоров и, поглаживая бороду, шепчет на ухо одному из них.

Профессор Балдини (фатовато, с наигранным простодушием). Дамы находят профессора Отто Волантена большим оригиналом. Но ведь известно, что его исследование "Божественной Комедии" Данте целиком списано с книги английского дантеведа Фреда Эфема, — кстати говоря, он автор комедии "Окровавленные трусики в Скотланд-Ярде". (Быстро, почти скороговоркой.) Из этой комедии, поставленной в Оксфорде в 1933 году, вышел... (посмеиваясь) весь Джеймс Бонд. Но Бог с ним!

И тут появляются Тото и Нинетто.

К ним подходит слуга, за которым, нервно подергивая головой, словно породистая лошадка, следует Энцо Сичилиано, а голос на пластинке тем временем продолжает неумолимо декламировать. Голос на пластинке продолжает декламировать стихи Данте.

Слуга. Простите, вы к кому?

Тото. Мы бы хотели поговорить с Инженером... а вот и он!

И Тото почтительно указывает на бледного и тщедушного синьора, который стоит среди группы дам в оранжевых шляпках. При нем две большие, приветливые, хорошо воспитанные собаки.

Слуга. Проходите, пожалуйста...

И ведет их к дому. Вся троица смущенно следует за ним, .в то время как "высший свет" продолжает развлекаться, слушая неописуемую, ни с чем несообразную декламацию "Божественной комедии" Данте.

Звучит громкий голос с проигрывателя.

Вилла римских нуворишей. Интерьер. День.

Как только Тото и Нинетто входят в каби-нет Инженера, две огромные собаки, лежавшие на полу, бросаются на них, словно дикие звери, вырвавшиеся на свободу. И схватив за горло, прижимают их чахлые тела к полу всем весом собственных, хорошо откормленных тел. Отец и сын лежат неподвижно, боясь пошевелиться.

Терзаемый
собственной
неуверенностью

Нинетто (с комическим испугом). Ой, папа, ой-ой-ой!

Тото. Не бойся, главное, веди себя спокойно...

Нинетто. Ой, папа, он кусается, он меня загрызет...

Тото. Нет! Ты ничего не понимаешь! Просто у синьоров такой обычай, у них так принято, привыкай!

Нинетто. Ну а я-то тут при чем, папа!

Тото. Если твой отец при чем, то и ты при чем! (Поучительным тоном строгого отца.) Так уж заведено. На улице ты — это ты, свободный человек! Но если ты входишь в дом синьоров, это все равно, что войти в церковь в час молитвы... когда звонит колокол... Дин... Дин... Дин... Замри и благоговей, ибо это священное место и ты не смеешь нарушать его покой!

Нинетто несколько смирился со своим положением. Он удивленно озирается по сторонам и видит, снизу вверх: стены, увешанные абстрактными картинами, может быть, даже Бэкона, старинную мебель и предметы домашнего обихода, купленные в Кано или Пальмире.

И вот входит Инженер, которого они также видят снизу вверх, лежа на полу. Бледный, вялый, невзрачный человечек лет пятидесяти, с отвисшими щеками и тусклыми глазками. Рядом с ним два огромных пса, добрых-предобрых, которые все время лижут ему руки.

Тото (лежа на полу, придавленный собаками, словно распятый Христос). Добрый день, Инженер...

Инженер. День добрый, любезный. Ты, как я понимаю, пришел, чтобы вернуть свой долг... Сегодня у нас 25 число, истекает последний срок, если не ошибаюсь...

Тото (из-под собаки). Да, именно это я и собирался сделать... Но позвольте объяснить... Под снегом у меня замерзло два гектара капусты, и я не получил ни одной лиры... И потом, этот недоумок (показывая на Ни-нетто) ездил по воскресеньям в церковь на тракторе... а он не очень хорошо умеет его водить... Так вот, кончилось тем, что он наехал на малолитражку и всю ее покорежил... А платить-то мне... Опять деньги... И потом, у меня восемнадцать детей, вы знаете! Двое в солдатах, один в тюрьме. Трое учатся... Да еще этот, единственный, который мог бы мне по-настоящему помогать, так у него, видите ли, призвание, у этой обезьяны, он решил стать капуцином... Инженер. Видите все эти картины вокруг, безделушки?

Того. Как же, очень красивые!

Инженер. А мне они все надоели, включая и Бэкона! Жена моя их любит, а еще ей нравится принимать своих друзей-интеллектуалов и коллег из Университета... Я же всего-навсего деловой человек... дела делаю... Лишь на это и гожусь... И потому, гоните деньги. Если же денег у вас нет, я просто сгною вас в тюрьме, и весь разговор!

Сказав это, он щелкает пальцами, и два свирепых пса, распявших отца и сына на роскошных изразцовых плитках, ослабляют хватку. Тото медленно поднимается. Он в растерянности, явно расстроен и вдруг находит совершенно неожиданный способ для разрядки: дает пощечину задохнувшемуся от удивления Нинетто.

Тото. Видишь? А вы все не верите, ты и твоя мать, что мне трудно живется. (Обращаясь к Инженеру, вполне успокоенный, смирившийся, чтобы не сказать, умиротворенный.) Спасибо, Инженер, и простите... Я приготовил для вас букет роз из моего сада... Только вот забыл его принести... Принесу в другой раз... До свидания.

И уходит в сопровождении сына. Инженер так и остается стоять там, маленький, жалкий, бледный деловой человек, с двумя сторожевыми псами по бокам, которые лижут ему руки.

В саду виллы нуворишей. Натура. День.

В саду неожиданно повисает глубокая тишина, как будто все чего-то ждут. Дамы в оранжевых шляпках... дантеведы, забывшие на время свое филологическое ёрничанье-интеллектуалы с насмешливыми глазами... Все они чего-то ждут...

Профессор Балдини выглядит гордым, можно было бы даже сказать, надменным, если бы это не противоречило его врожденной скромности. Борода и усы уставлены в небо, прямые, негнущиеся плечи, облегающий пиджак...

Какая-то благородная синьора, с лицом приветливой мумии, ставит новую пластинку. Как только начинает звучать музыка — это "Нюрнбергские мейстерзингеры" — профессор Балдини, словно какая-то редкостная, заводная марионетка, принимается дирижировать в такт музыке.

Дантеведы, явно насосавшиеся виски и Негрони, изображают оркестр: кто подражает тромбону, кто большому барабану, кто фаготу. Те, кто стоят по одну сторону, дружно, в унисон играют на воображаемых скрипках, с другой стороны раздается пронзительный вой духовых инструментов.

Отец, сын и подавленный,, удрученный Ворон проходят мимо этого воображаемого, удивительного оркестра чуть ли не на цыпочках, боясь помешать профессорскому шабашу с вагнерианским оттенком. Все так же на цыпочках, выходят они на белую, выжженную солнцем дорогу, оставив сад во власти бесовской сарабанды. Правит балом профессор Балдини, уже вознесшийся в экстазе на седьмое небо.

Сложный
персонаж
или
полуворон

Троица вновь возобновляет свой путь. Ворон предается поистине дантовскому гневу.

Ворон. Ох уж. эта буржуазия! На четырех мужчин с мягкой, черно-матовой бородой и четырех женщин с благородными, морщинистыми лицами приходятся миллионы и миллионы хозяев и рабов, а также созданные ими институты Правосудия, Армии, Церкви! Ах, анархия, свободная и чистая, святая любовь! На четверых великомучеников, влюбленных в Данте, столько миллионов подонков, которые низводят общество до жалкой и грязной политической игры. Но жизнь, слава Богу, берет свое и, подтверждая Твою правоту, остается тем, что она есть на самом деле, такой, какой хочешь Ты. Ты прав и будешь прав всегда. Жизнь имеет свои цвета! Цвет бедности, цвет позора, цвет страха, цвет иронии и даже цвет отсутствия цвета! Однажды был очень красивый красный цвет... Ох уж эта буржуазия! Она меряет жизнь по своим меркам, равняет по себе целый мир, как будто говоря: мир — это я. Но это тождество означает конец света, который станет и ее концом!

Пока Тото пытается понять то, что говорит Ворон, Нинетто скучает и томится. Но вдруг его глаза становятся осмысленными: его явно что-то заинтересовало. На втором или даже третьем плане, под щитком с надписью: "Захолустье" (или "Смердяки") — стоит старый, разбитый автобус.

Нинетто. Папа, автобус!

И ускоряет шаг. Отец и Ворон стараются не отставать.. И вот, опасаясь, что автобус уедет, не дождавшись их, все трое бросаются бежать. Нинетто на бегу переговаривается с отцом, но так, что Ворон, летящий следом за ними, их не слышит.

Нинетто (на бегу). Настоящий христианин этот Ворон, да, папа? Кто бы мог подумать... а вот поди ж ты! (Задыхаясь, со своей обычной веселой беспечностью.) Правильно он говорил об этих шутах гороховых... И про того, с бородой, который делал вот так (изображает дирижера), тоже правильно сказал... Знаешь, па, не такой уж он и ворон, по-моему, он только наполовину ворон... Знаешь, па, когда я поступлю на завод, как только у нас будет забастовка, пойду на виллу Инженера и перебью всех его собак! Будет знать! А ты с нами пойдешь, па?

Тото (угрожающе). А как же! Я приду туда с автоматом и тра-та-та-та-та! (Пулеметная очередь, способная уничтожить всех собак в мире.)

И болтая таким образом, они успевают в последний момент вскочить в автобус, который с треском и скрежетом трогается с места, направляясь в сторону Рима.

Проселочная дорога. Натура. День.

Автобус подъезжает к другой конечной остановке в предместьях Рима. Силуэты его мрачных, величественных дворцов хорошо видны в лучах яркого полуденного солнца. Заросший колючим кустарником и заваленный мусором холм. Выйдя из автобуса, отец, сын и вещий Ворон оказываются в толпе людей.

Из пульманов, открытых автобусов выходят люди, одетые в черное, и идут куда-то все вместе, толпой или разбившись на группы. Отец и сын, растерянные, не зная, что и думать, идут вслед за ними.

Ворон (не без робости возвращается к своему вопросу). А теперь, когда мы приехали в город, не хотите сказать, куда вы идете?

Отец и сын не отвечают, но вопрос Ворона, кажется, начинает их раздражать.

Ворон (с отчаянной настойчивостью и, как всегда, маскируя серьезность своих намерений непринужденным смешком). Ради бога, простите мое любопытство, но узнать, куда вы идете, превратилось у меня в навязчивую идею.

Тото, взглянув на него, тут же отводит помрачневший взгляд. И даже Нинетто, в порядке исключения, становится серьезен. После чего отец и сын смотрят друг на друга, как бы подтверждая свое решение не отвечать на этот вопрос.

Троица пропадает в толпе одетых в черное людей, которые направляются к центру Рима.

На похороны Тольятти

Улицы Рима. Натура. День.

Все жители Рима вышли на улицы: от Боттеге Оскуре до Корсо и площади Венеции, до самого квартала Сан Лоренцо.

Все — в трауре, стоят и идут молча, со слезами на глазах.

Эти кадры сопровождает величественная и торжественная музыка, которая уже звучала в наиболее патетичных сценах "Книги птиц": "Страсти по Святому Иоанну".

Сотни тысяч человек стоят вдоль тротуаров, на площадях и балконах.

И сотни тысяч человек в медленном, бесконечном кортеже идут через весь город. Рабочие и буржуа, бедняки и интеллигенция. Их объединяет общее чувство скорби, и еще они ощущают свою силу. Это похороны Тольятти. И наше повествование как будто растворяется в кадрах вселенских похорон, словно это война или Страшный Суд.

Три, четыре, пять минут длится рассказ в рассказе.

В рассказе, который складывается из реальности хроники и таинства поэзии, —тягостное, неизбежное, извечное насилие.

Проселочная дорога. Натура. День.

Покинув Рим, наша троица вновь возобновляет свой путь по одной из выжженных солнцем дорог, между небом и землей. На обочине этой белесой дороги, у защитной тумбы, сидит хорошенькая девушка, в маечке и цветастой юбке. Рядом с ней примостился на корточках мальчишка, беленький и ласковый, словно котенок. Хороший-прехороший, послушный-препослушный, как будто молодая женщина — его мать. Но она вовсе не его мать, она — проститутка. И ее грудь беззастенчиво полуобнажена, как грудь матери.

Рядом с мальчишкой валяется его велосипед, к которому приделаны раструб от мотоцикла и маленький пропеллер. Седло и руль перевиты разноцветными ленточками. Мальчуган смотрит на нее преданными глазами и звонит в велосипедный звонок: это единственный звук, нарушающий тишину полей.

Звонок велосипеда.

Женщина пребывает в молчаливом полузабытьи, в состоянии счастливого, меланхолического ожидания: совсем еще девочка, юная и древняя, как сама природа.

Проблема
контроля
рождаемости,
равенства
полов,
социализма
и т.д., и т.п.

Тото и Нинетто, таясь друг от друга, исподтишка посматривают на нее. Погожий летний день, полуденный час — все навевает сладкие грезы. Они видят ее спутанные, как у маленькой девочки, волосы, чистое, невинное лицо, руки, лежащие на коленях, белую, беззастенчиво обнаженную грудь.

Дзинь-дзинь — звенит звоночек.

Разве может Нинетто промолчать?

Нинетто. Ты чего тут сидишь?

Девушка (то ли всерьез, то ли подшучивая над ним). Смотрю на ласточек.

Отец и сын продолжают свой путь, но оборачиваются, чтобы еще раз взглянуть на нее. И вновь Нинетто не выдерживает.

Нинетто. Эй, как тебя зовут?

Девушка. Луна.

Несколько дальше, за кустами нежных молодых акаций, дорога делает поворот. Отец, сын и Ворон скрываются за ним, потеряв из виду Луну с ее верным дружком.

Дзинь-дзинь велосипедного звоночка становится едва различим.

Все трое некоторое время идут молча. Тото погружен в глубокие раздумья; он думает, думает и вот, наконец, легким, почти светским тоном, отчего его ложь должна прозвучать более естественно, говорит: Ну и ну! Неужели опять? Что же я такое съел? У меня так урчит в животе... Ох, мне плохо... Да, да, делать нечего, я больше не могу терпеть, просто не выдержу... Придется мне отлучиться на минутку...

И не дожидаясь ответа, под пристальным взглядом проницательного Нинетто, бросается в заросли акаций. А там уже, под прикрытием акаций, бежит по полю, туда, где сидит девушка.

Тото. Милочка моя!

Девушка оборачивается к нему, и Тото, словно мальчишка, подает ей условные знаки.

После похорон Тольятти

Девушка встает. Ноги у нее немного коротковаты, но все равно она красивая. Она идет в поле к клиенту, а ее беленький ласковый дружок смотрит ей вслед невинным, обожающим взглядом. В короткой юбочке и сильно открытой, обтягивающей маечке она кажется почти голой.

Тото. Ах, Луна, Луна, что ты со мной делаешь!

Девушка. Пойдем вон туда, там есть хорошее местечко... трава срезана... А запах какой чудесный!

И они скрываются в зеленых зарослях среди буйно разросшейся травы. Еще какое-то время мы слышим их беседу.

Девушка (по-детски серьезно). А что ты сегодня ел на обед?

Тото. Мы еще не обедали...

Девушка. А я обедала у сестры. (С удовольствием.) Кусочек жареного мяса со шпинатом. (С шумом вдыхая воздух.) Ну, что я тебе говорила? Чувствуешь, какой запах?

И они скрываются из виду.

Моменты "наивного кванклюнкизма"

Проселочная дорога. Натура. День.

Некоторое время спустя синьор Тото появляется из-за кустов и размашистым шагом выходит на дорогу, где его поджидают Нинетто и Ворон. Вслед за ним появляется и девушка. Одежда ее в некотором беспорядке. Она спокойно и неторопливо возвращается на свое прежнее место у придорожной тумбы.

Нинетто и Ворон смущенно отмалчиваются, а синьор Тото поспешно, но не роняя достоинства, сразу снова пускается в путь.

Тото. Ну вот, теперь мне лучше... Пойдем!

Нинетто некоторое время исподтишка наблюдает за ним и вдруг, согнувшись пополам и скорчив жалобную гримасу, обеими руками хватается за живот.

Нинетто. Ах, какая боль! До чего же у меня кишки крутит... И правда, папа, что же мы такое сегодня съели, отчего нам так плохо? Ой, я больше не выдержу, даже идти не могу... Подождите меня, я мигом...

И бежит на обочину, в нежно зеленеющие кусты акаций.

Тото (пытаясь остановить его). Куда ты, обезьяна, вернись сейчас же...

Но Нинетто уже в поле и, словно молодой козленок, резво скачет среди высокой летней травы.

Подбежав к девушке, он зовет ее, а она, вытянув голую ногу, поправляет съехавшую подвязку. Перед ней на корточках сидит ее верный беленький дружок и, положив локти на колени, мечтательно подперев мордочку ладошками, не отрываясь смотрит на нее с серьезным и сосредоточенным видом.

Нинетто (несколько смущенно). Вот... а я сын...

И умолкает, как будто устыдившись этой фразы, сказанной им почти машинально, против воли и невпопад. Но тут же развязно смеется, чтобы скрыть свое смущение.

Девушка. Я так и думала...

И легко, просто идет с ним в поле.

Девушка. У тебя лицо служки.

Нинетто. Какой там служка, что ты! (Бросив на нее быстрый взгляд.) Сдохнуть можно, какие у тебя красивые грудки! Вот бы такие "Выгляни-Мари-какая-погодка"! Девушка. А кто это?

Нинетто. Одна женщина, к которой мы все ходим, я и мои приятели... Но ей сто лет... у нее вот такой живот, одна нога сухая-пре-сухая, а другая толстая-претолстая... А носа вообще нет... Глаз, губ, носа совсем не видно...

Красивая, молодая девушка весело смеется над своей старой и уродливой товаркой. И Нинетто тоже смеется, очень довольный тем, что сумел ее развлечь. Смеясь, они скрываются в зарослях акаций.

Проселочная дорога. Натура. День.

Тото терпеливо сидит на защитной тумбе и ждет, обмахиваясь обрывком какой-то картонки.

Смотрит на Ворона, который в ожидании расхаживает туда и сюда.

Тото (с вызовом и одновременно робко, чувствуя свою вину). Ну как? Все в порядке, Доктор?

Ворон. В эти дела я не вмешиваюсь, дорогой друг. (Посмеиваясь.) Разумеется, я за свободную любовь, это ясно... Но если вы хотите знать мое мнение, я готов его высказать: "Ходите к шлюхам, сколько влезет".

Тото (эпатирован). Как так? И вы это одобряете?

Ворон. Лицемер, теперь вы корчите из себя моралиста?

Тото. Конечно, я поступил нехорошо... это ясно... Женатый человек не должен ходить к другим женщинам, словно холостяк. А иначе, прощай семья!

Ворон. Ну и что? Продай семья! А почему бы и нет? Что такое семья? Всему приходит конец и семье тоже... В развитых странах семья вымирает, в ней больше нет смысла... (Посмеивается.) Я — анархист, то есть не признаю ни Бога, ни Родины, ни Семьи...

Тото. Бог... Родина... Может быть... Но семья все-таки другое дело... Конечно, я человек неученый, и все же...

Ворон (с оттенком меланхолической грусти). Я вообще вне жизни! Я не хожу к шлюхам так просто и естественно, как вы... Поэтому имею право судить о жизни бескомпромиссно! (Посмеиваясь с обычной своей застенчивой и саркастической улыбкой.) Но зато я — по другую сторону решетки, а не сижу за ней!

Появляется Нинетто. Отец, прищурившись, молча смотрит на него снизу вверх.

Тото (покачав головой). Никогда больше не ешь эту дрянь, раз тебе от нее так плохо!

И поднявшись, он вновь пускается в путь. Верный Нинетто присоединяется к нему, и они вновь идут рядом по белой, освещенной полуденным солнцем дороге.

Проселочная дорога. Натура. День.

Как будто снова наступил полдень, во всяком случае так кажется, если судить по бесконечным пространствам полей, совершенно белых от пыли.

Это осушенная равнина. Слева, за металлической решеткой, тоже белой от пыли, за наполненным цементом рвом, раскинулась такая же бескрайняя площадка аэродрома. Все время взлетают и садятся самолеты: далекие, рокочущие.

Трое путников идут и идут под палящим солнцем.

Ворон говорит не переставая, гораздо больше, чем раньше, так что оба его спутника уже начинают от него уставать.

Ворон (предваряя то, что он собирается сказать, своим обычным смешком, как будто смеется собственным мыслям). А по поводу проституток я вспомнил одну смешную историю. Один журналист, вероятно, из этих фанатиков-моралистов, спросил у Фиделя Кастро, мол, как же так, в Гаване еще есть проститутки, совместимо ли это с социалистическим образом жизни и какие меры он собирается предпринять, чтобы покончить с этим позором. "Никаких, — ответил Кастро, — эти женщины должны исчезнуть сами по себе, и произойдет это не раньше, чем общество изменится на самом деле".

Ворон начинает немного заговариваться, болтает сам с собой, несколько утеряв контакт с загадочными "низами", которые идут рядом с ним, изнывая от скуки, не слушая. Куда же они все-таки идут?

Ворон. И вообще, существует ли Куба? Существует ли Франция? Или их больше нет? А если не будет наций, будут ли национальные пути развития? Да и существовали ли они? Ну, а какой интернациональный путь к социализму? Не означает ли отсутствие ответа на этот вопрос кризис марксизма? А если марксизм переживает кризис, что делать марксисту?

Табличка с надписью: "Учителя для того и существуют, чтобы было кого кушать под пикантным соусом". Джорджио Паскуали.

Ворон продолжает говорить, но это всего лишь какое-то патетичное бу-бу-бу на втором плане. Если слушать его внимательно, то получится вполне логичный дискурс, а если вполуха, то лишь бессвязное бу-бу-бу. А с другой стороны, слушать его внимательно, не отвлекаясь, тоже трудно, потому что пока Ворон, не зная удержу, говорит, говорит, говорит, уже напрочь лишившись, бедняга, чувства юмора, между Тото и Нинетто происходит долгая немая сцена.

Ворон (на заднем плане, почти про себя, в обычном своем застенчиво-назидательном тоне). Призрак бродит по Европе кризиса марксизма. И все же, необходимо любой ценой найти новые революционные пути, потому что сегодня как никогда марксизм предстает единственным возможным средством спасения человечества. Марксизм спасает прошлое человека, без которого у него нет будущего. Капиталисты только говорят, будто хотят спасти и сохранить прошлое, а на самом деле они его разрушают. Их способы консервации напоминают текущий ремонт в музее: такой же бессмысленный и разрушительный. Но революция, которую сегодня переживает капитализм внутри самого себя, делает его таким сильным, что он попросту плюет на прошлое. Он даже может позволить себе перестать почитать прежних своих идолов: Бога, Родину и т. д. Реакционеры выдают себя сегодня за новую, молодую партию, партию будущего, которая провозглашает счастливый мир, мир машин, мир свободного времени, предавая забвению прошлое. Коммунистическая революция, наоборот, провозглашает сегодня спасение прошлого, то есть человека. И ничего больше, только сохранение человека! Чехословацкие поэты и польские! Венгерские поэты! Поэты югославские и советские! Высмеивайте правительства ваших стран, жертвуйте собой, ибо для того, чтобы революция продолжалась, нужно децентрализировать власть. Конечная цель — анархия. Человек обновляется лишь в процессе бесконечной революции, и только тогда будут вечно цвести красные гвоздики надежды!

И вот, пока Ворон говорит все это, между Тото и Нинетто разыгрывается следующая немая сцена: Тото, незаметно от Ворона, пытается привлечь внимание Нинетто. Но Нинетто не обращает на него внимания, зевая так, что чуть не свихивает себе челюсть. Тото делает еще одну попытку, даже свистит ему: и ничего. Наконец, отец и сын случайно встречаются глазами: что за взгляд! Тото, воспользовавшись этим, подает ему следующий странный знак: он скалит зубы, а потом закрывает рот, клацнув зубами и глядя на Ворона. Нинетто, полагая, будто отец призывает его посмеяться над Вороном, пока тот не видит, хихикает, подмигивает, кривит рот в сторону Ворона, как бы говоря: "Что за чушь он несет?" Но отец, отрицательно покачав головой, продолжает настаивать на своем: пару раз открыв и закрыв рот, он делает вид, будто кусает и даже пережевывает, одновременно давая понять, что его предложение вполне серьезно. Но Нинетто не понимает и делает ему знак, как бы говоря: "Я тебя не понимаю! Что ты хочешь этим сказать?"

Отец снова повторяет свою пантомиму, кивая на Ворона, который все говорит, говорит, говорит. Но до Нинетто никак не доходят его намеки. Всей пятерней он вопросительно чешет подбородок.

И тогда Тото, убедившись в полной бестолковости сына, решает объясниться с ним напрямую.

Тото (Ворону). Разрешите, синьор Учитель? Я должен кое-что сказать этому олуху.

И не дожидаясь ответа, хватает сына под руку и оттаскивает в сторону.

Тото. Знаешь, я его съем!

Нинетто. Как это?

Тото. Мы его съедим! Если его не съедим мы, его все равно съест кто-нибудь другой! И потом, он, по-моему, вообще уже спятил.

Нинетто (мгновенно загоревшись этой идеей, с сияющими глазами). Да, да, ты прав... Как он мне надоел! Будет знать, как лезть в чужие дела! А как мы его съедим?

Тото. Как древние, которые отбрасывали все лишнее и съедали только ядро!

Он подходит к Ворону, насвистывая, с шутливой непринужденностью.

Тото. Эй, к черту мелких рыбешек!

Ворон (простодушно, не заподозрив ничего дурного). Ну, а теперь вы скажете мне, куда идете? Эй, куда вы иде...

Тото стремительно бросается на Ворона.

Тото. Хрясь...

Удравшие от идеологической опеки Ворона

Проселочная дорога. Натура. День.

Некоторое время спустя. В белой пыли проселочной дороги чернеют останки Ворона: немного перьев, лапки, клюв... Чуть дальше, в догорающем костре — пепел и косточки.

Отец и сын снова идут по дороге, спиной к нам. Они уходят все дальше и дальше по белой дороге между небом и землей. Они идут и идут, и вот уже становятся совсем маленькими на фоне огромного, заполняющего почти весь экран солнца, как в фильме Чарли. Мощный рокот самолета, который обрывается так же внезапно, как возник, по мере того как появляется надпись:

Куда идут Тото и Нинетто?..
Путешествие закончилось,
путь начинается

КОНЕЦ

Публикация в интернете подготовлена
при помощи Анны Чайки

Пазолини Пьер Паоло

.