Агеев Игорь

ГРУППА КРОВИ

сценарий полнометражного художественного фильма

3 премия конкурса
«Да здравствует мелодрама!»

интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки

Ветви клёна с крупными, чуть опалёнными лёгкой желтизной листьями, — предвестниками приближающейся осени, — почти вплотную упираются в балконное окно второго этажа кирпичной пятиэтажки. Ветер слегка раскачивает их и дерево, бесшумно шевеля перезрелой листвой, подсвеченной первыми лучами восходящего солнца, будто бы просится после долгой прохладной ночи с улицы в дом, в уют и тепло однокомнатной малогабаритной квартиры.

Андрей Смоляков не спит. Он лежит на широкой тахте с открытыми глазами и, не мигая, смотрит в потолок. Глянув на часы, неслышно двигающие секундную стрелку на полке полированной стенки напротив, Смоляков коротко вздыхает, отгоняя последние остатки утренней дрёмы, поворачивает голову направо. Рядом с ним, устроив белокурую головку на его руке, посапывает молодая симпатичная девушка, лет двадцати пяти. Почти детские пухлые губы её слегка приоткрылись во сне, не смытая с вечера тушь на ресницах, пачкает белоснежную наволочку подушки.

Осторожно высвободив руку, Смоляков откидывает одеяло, садится, подобрав валяющиеся на полу брюки, в одно движение натягивает их на себя, встаёт, ловко управляясь с ремнём.

— Уже?.. — слышит он за своей спиной. — Уходишь?..

— Спи, спи, — не оборачиваясь, откликается Андрей, застёгивая пуговицы на рубашке. — У тебя ещё три часа как минимум.

— Кофе сварить? — не открывая глаз, сквозь сон интересуется девушка.

— Не надо. Я ещё дома должен отметиться... Там и позавтракаю.

Смоляков говорит тихо, почти шёпотом, словно боясь спугнуть тишину наступившего утра.

Затягивая на шее галстучный узел, он наклоняется к спящей девушке, касается губами её щеки.

— Не опаздывай на службу. Пока. Слышишь?.. Курочка на бутылочке удалась!

— Пока-пока! — несколько раз причмокнув губами, как бы отвечая тем самым на его дежурный поцелуй, девушка поворачивается на другой бок, накрывается с головой одеялом.

Смоляков выходит из парадной пятиэтажки на улицу.

Ему чуть больше тридцати пяти, он всё ещё молод, высок, спортивен и хорош собой — пример преуспевающего делового человека конца девяностых.

Широко расставив руки в стороны, Андрей с наслаждением потягивается, возвращая силу застоявшимся мышцам. Потом он присаживается на скамейку, достаёт из кармана расстёгнутого плаща, одетого поверх дорогого костюма, пачку сигарет, закуривает и, зажмурившись, подставляет лицо лучам ещё тёплого сентябрьского солнца. Когда через несколько мгновений Андрей открывает глаза, он видит посреди тихого дворика, утопающего в отцветающей зелени, какого-то интеллигентного вида старикашку, прогуливающего в этот ранний час маленькую мохнатую собачонку. Старичок этот, приостановившись, пристально смотрит на Андрея.

— Приятно видеть! — говорит он, перехватив слегка удивлённый взгляд Смолякова и приподнимает мятую шляпу, сидящую на самой макушке его седоволосой головы.

— Что-что? — не понимает Андрей.

— Я говорю... Вы наверное очень счастливый человек.

— Почему?

— Только счастливые люди могут вот так просто улыбаться с утра!..

Смоляков чуть пожимает плечами и снова улыбается.

— Значит, у вас всё хорошо? — как бы подводит итог их странной беседе старикашка.

— Всё просто замеча-тель-но! — почти шепчет в ответ действительно счастливый Смоляков.

Старичок с пониманием кивает и, приподняв на прощание всё ту же пожёванную шляпу, идёт следом за убежавшей мохнатой собачкой, неспешно ступая по редким опавшим листьям летними сандалиями, обутыми на босу ногу.

Смоляков очень уверенно, как и всё, что он делает в жизни, ведёт машину, придерживая руль одной рукой. Его синяя с серебристым отливом «БМВ» несётся по загородному шоссе, словно ласточка перед дождём, плотно прижимаясь к асфальтовому покрытию.

В салоне машины работает приёмник. Придурковатую музычку прерывает выпуск утренних новостей — безумный мир, безумные события. Где-то по-прежнему идёт война, совершён очередной террористический акт, кого-то убили... Молодая радиодикторша сообщает об этом каким-то бодрым, даже весёлым голосом. Андрей переключается на другую волну. Новостям он больше предпочитает музыку.

За окошком «БМВ» мелькают небольшие перелески, поля, потом сплошной стеной — сосновый лес.

Смоляков набирает номер на трубке телефона сотовой связи. После нескольких долгих гудков на другом конце слышится заспанное — «Алло!»

— Долго спите, господин-товарищ Пронин!

— Андрей Иваныч! — зевает абонент. — Ну, как прошла «командировка»? Как курочка на бутылочке?

— Не надо завидовать, Проня! Документы на землю под четвёртый цех готовы?

— Готовы-то они готовы... Но у нас проблемы с этой землёй, Андрей Иваныч!

— Слушай, не грузи меня с утра, ладно? — перебивает его Смоляков. — К четырём нарисуйся вместе с ними у меня в офисе, лады?

— Ладно, — соглашается Пронин.

— Давай, просыпайся. Жизнь проспишь!..

Андрей отключает связь, сбрасывает скорость. «БМВ» съезжает с основной дороги, направляясь к высокому кирпичному забору, за которым возвышается здание большого коттеджа с параболическими спутниковыми антеннами на крыше.

Молодые ивы развесили свои ветви среди зелёных газонов, играют серебристо-жёлтыми листьями на лёгком ветру, пропуская через себя косые лучи утреннего солнца.

Смоляков проходит мимо них по дорожке, выложенной бетонными плитами, бодрым шагом идёт к входным дверям коттеджа.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Андрей слышит звук работающего телевизора, доносящийся из кухни.

За обеденным столом сидит его дочь — Катя. Ей четырнадцать. Большой столовой ложкой Катька лопает прямо из банки персиковый джем, заедая его рогаликом, прихлёбывая из пакета молоко. При этом она, не отрываясь смотрит на большой экран «Панасоника», установленного в углу просторной, прекрасно оборудованной кухни. По телевизору идёт одна из утренних передач, каких много теперь — обо всём и ни о чём.

— Привет, — здоровается Смоляков, застыв на пороге.

— А-а, это ты, — едва глянув в его сторону, откликается Катька. — Вернулся?..

— Мать ещё спит? — интересуется Андрей.

— Не-а. Её нету, — дочь отправляет в рот очередную порцию джема.

— Как это — нету? — Смоляков входит в кухню, перегораживая собой телевизор.

— О, Господи!.. Она вчера звонила, сказала, что останется ночевать у подруги, чего не ясно-то? Отойди, мне не видно!

Андрей решительно выключает телевизор.

— За едой «ящик» смотреть вредно, — говорит он.

— Да?

— Да. У какой подруги она осталась ночевать?

— Откуда я знаю? — Катька недовольна поступком отца. — Она мне не докладывала. Па, не будь злыднем, включи телек!

Смоляков включает телевизор, идёт к телефону, расположенному в коридоре рядом с кухней.

— Нина?.. Разбудил?.. Смоляков... Моя случайно не у тебя ночевала?.. Ну, чего ты мнёшься-то? Нет?.. Да ничего. Я тут два дня в командировке был, приехал только что. Ну ладно, Нин, извини, что потревожил. Спи!

Андрей возвращается в кухню.

— Мать на своей «тачке» из дома уезжала?

— Да, — отзывается дочь.

— А чего же она у подруги осталась? — скорее у себя, чем у дочери спрашивает Смоляков.

— Наверное мосты развели, — говорит Катька.

— Что ты жрёшь всякую дрянь? Колбасы отрезать лень? Всё-таки мясо!

— Я не люблю мясо.

— Зря. Мясо — это сила. А в здоровом теле — здоровый дух!

— Ты серьёзно так считаешь? — Катька, отвернувшись от телевизора, смотрит на отца.

— Ладно. Пойду, приведу себя в порядок... Ты тоже собирайся, а то опоздаешь, — Смоляков хочет уйти.

— Пап, ты меня в интернат отвезёшь? — останавливает его Катя.

— Нет. Мне некогда. Поедешь с Володей на служебной, — Андрей выходит в коридор и тут же возвращается. — Слушай, а разве мосты всё ещё разводят?..

Дымит заводская труба. Рыжеватый дымок растворяется в светло-голубом, высоком небе. Железобетонные заводские корпуса, высвеченные ярким солнцем, кажутся издалека белыми игрушечными кубиками…

Смоляков в сопровождение свиты из пяти-шести человек быстро идёт по заводской территории. Останавливается перед кучей мусора, вываленной прямо на газон и занимающей к тому же часть проезжей дороги. Андрей обращается к одному из сопровождающих его людей, показывая на кучу. Тот разводит руки в стороны, пожимает плечами. Смоляков разражается коротким, но весьма энергичным монологом. Человек, которому адресован монолог, согласно кивает, что-то пишет в своём блокноте…

Андрей в КБ. Он держит в руках опытный образец то ли вазы, то ли высокого стеклянного бокала. Образец не очень нравится Смолякову. Что-то объясняя художнику-дизайнеру, он извлекает из кармана ручку, лезет в эскизы, своей рукой исправляет кажущиеся ему недостатки. Художник недоволен. Андрей жестом приглашает его за собой, покидая помещение конструкторского бюро…

Цех. Здесь жарко и шумно.

Стеклодув раскаляет до бела заготовку, выхватывает её из огня, начинает выдувать стеклянный сосуд.

То, что он делает не устраивает Смолякова. Он снимает с себя пиджак, развязывает галстук, сунув всё это кому-то из своей свиты, закатывает рукава рубашки. Кто-то передаёт Смолякову защитные очки. Андрей, отмахнувшись, забирает у стеклодува трубку с заготовкой, начинает осторожно поддувать в неё воздух. Происходит маленькое чудо — раскалённое стекло на глазах превращается в прозрачную каплю, вращаясь, отражая отблески пламени, она постепенно обретает нужную форму.

Смоляков возвращает трубку стеклодуву, что-то говорит дизайнеру, влезая в пиджак, затягивая на шее галстук. Художник кивает, смотрит в эскизы...

Разгорячённый Смоляков шагает по заводскому двору.

Возле кучи мусора уже стоит грузовик. Двое рабочих с лопатами переправляют мусор в кузов…

В приёмной Смолякова ожидают несколько человек.

— Давайте, в кабинет, — говорит с порога Андрей. — Я сейчас. Умоюсь только...

Мыльная пена стекает в раковину. Андрей с удовольствием, пригоршнями бросает воду себе в лицо...

Он появляется в приёмной с полотенцем в руках.

— Андрей Иваныч, — встаёт со своего места секретарша, та самая девушка, от которой Смоляков уходил сегодня утром. — Ваша жена звонила.

— Сказала что-нибудь? — Андрей бросает полотенце в кресло, причёсывает расчёской мокрые волосы.

— Ничего не сказала. Оставила какой-то номер телефона.

— Галина Сергеевна, будьте добры, дозвонитесь до неё. Я бы хотел с ней поговорить, — и Смоляков проходит в свой кабинет...

Андрей сидит во главе стола, взяв пальцы в замок, внимательно слушает то, о чём говорит полный, бородатый мужчина, его ровесник — Юрий Александрович Пронин.

— О земле под четвёртый цех... — чешет бороду Пронин. — Собственно, строить там ничего невозможно потому, что-о... Э-э... Собственно, предыдущее руководство завода сдало эту землю в аренду одной коммерческой фирме...

— Какой фирме? — интересуется Смоляков.

— Это не важно, собственно... Потому, что эта фирма передала право аренды другой фирме... М-м... Минуточку!.. — Пронин смотрит в бумаги. — Вот!.. «эЛэМДэ». Вот эта самая «эЛэМДэ» собирается разместить на этой самой земле свои терминалы под складские помещения...

— Так, суду всё ясно! — перебивает его Смоляков. — Юрий Саныч, не мне вас учить. На то, что делало предыдущее руководство, на это мне, мягко говоря, чихать! Они бы и маму родную в ломбард заложили, лишь бы из долгов вылезти... Значит, надо брать за жабры наших юристов, внимательно посмотреть договора об аренде. Наверняка эти умники там чего-нибудь напортачили. Земля эта — наша! И всяким «ЛМД», «ДЛТ» и т. д... на заводской территории делать нечего!

На столе звонит телефон. Андрей снимает трубку.

— Слушаю?..

— Ваша жена, Андрей Иваныч. Будете говорить?

— Буду, — Смоляков обращается к присутствующим. — Две минуты!.. — он слегка отворачивается в сторону, ждёт.

— Здравствуй, Андрей, — слышится в трубке голос жены.

— Ну и где же тебя носит? — понизив голос, спрашивает Смоляков.

— Я ночевала у Нины, — после небольшой паузы отвечает жена.

— Да? А ей звонил, — Андрей косится в сторону своих сотрудников.

Те делают вид, будто их совсем не интересует телефонный разговор. Каждый старается занять себя каким-нибудь пустячным делом.

— Ну... — вздыхает жена. — Ну, в таком случае я ночевала у другой Нины.

— Ладно. Ты сейчас где?

— Сейчас? У Нины.

— Снова — здорово! Вот и сговорились бы получше! — ворчит Смоляков. — Хорошо, сиди там. У меня совещание, через час я за тобой заеду, — он отключает связь.

— Так... — Андрей обводит взглядом присутствующих. — Все свободны. Юрий Саныч, на два слова!..

Пронин направляется к Смолякову, прочие покидают кабинет.

— Проня, что ты мне тут сопли жевал? — набрасывается на него Андрей, когда они остаются один на один. — Ещё позавчера надо было выяснить, что это за фирма, чем дышит, кто там хозяин? Поднять договора об аренде!.. Ты что, милый?! У нас контракт с финнами на носу. Для нас четвёртый цех, как воздух! Это же «бабки»! Миллионная прибыль! А ты мне сказки рассказывать: «Предыдущее руководство!..» Короче! Бери этот вопрос на себя. Надо ехать в мэрию, поедешь в мэрию. В Москву — поедешь в Москву. Если понадобится — дай, кому следует... Дави их всех, Проня, ты понял меня?

— Угу, — кивает Пронин.

— Да не «угу», а ты понял меня, я спрашиваю?

— Я всё сделаю, — отвечает тот.

— Другой разговор. Давай, действуй!..

Смоляков, оставив машину на обочине, переходит улицу, скрывается в подъезде старого петербургского дома.

Дверь ему открывает женщина, лет тридцати. Она в очках, в старом домашнем халате и с сигаретой. Это Нина.

— Моя у тебя? — задаёт Смоляков дежурный вопрос.

— Нет, — Нина дымит сигаретой. — Уехала.

— Как уехала? Куда? — не понимает Андрей.

— На выставку.

— Какая ещё выставка! — возмущается Андрей.

— А чего ты на меня-то орёшь? — спокойно возражает Нина. — Какая-то выставка в Русском музее.

— Я же велел ей сидеть у тебя!

— Слушай, Смоляков, разбирайся со своей Машкой сам. У меня без вас проблем хватает!..

Андрей стоит, сунув руки в карманы плаща, не зная, что предпринять.

— Зайдёшь может? — спрашивает Нина.

— Что?

— Давно не заходил, — она гасит сигарету о подошву тапка.

— В другой раз, Нин... Когда она уехала?

— С полчаса назад.

— Лады, пока!.. — Андрей бросает эту фразу уже на ходу, торопливо сбегая вниз по широким ступеням лестницы.

Смоляков прогуливается по полупустым залам Русского музея. Развешенные на стенах картины мало интересуют его. Он вглядывается в лица немногочисленных посетителей выставки. В последнем зале людей чуть больше. Андрей проходит туда и замирает, как вкопанный. В самом углу, где собралась толпа, Смоляков видит свою жену. Она улыбается, беседует с кем-то, разглядывает висящую перед собой картину. Какой-то мужчина по-свойски обнимает её за талию. Андрей не может рассмотреть его как следует, мужчина закрыт от него людьми и он видит только его руку, покоящуюся на талии жены. Мария смеётся чему-то, склоняет голову на плечо своего спутника.

— Шик-блеск-красота! — сам себе говорит Смоляков.

— И вам действительно это нравится?! — рядом с ним сердитый незнакомец, который принял реплику Андрея за оценку выставленных в зале работ.

— Что? — тупо смотрит на него Смоляков.

— Вам действительно всё это нравится? — повторяет сердитый.

— Нет! Мне это совсем не нравится! — Андрей быстро идёт прочь.

Смоляков сидит в своей машине, курит, пристально наблюдая за белой «девяткой», припаркованной неподалёку от здания Русского музея. Он опускает стекло, выкидывает окурок на улицу.

И тут из главного входа в музей появляется Мария.

Андрей, вытянув шею, напряжённо вглядывается вперёд, чтобы получше рассмотреть её спутника, однако перед самым капотом «БМВ» возникает вереница младших школьников, попарно пересекающих дорогу. Они закрывают Смолякову весь обзор. Когда же школьники наконец переходят на противоположную сторону улицы, белая «девятка» заводится и плавно трогается с места.

Андрей поспешно поворачивает ключ в замке зажигания, переключает скорость.

Очень скоро его «БМВ» настигает «девятку». Смоляков, держась на некоторой дистанции, неотступно следует за машиной жены, медленно двигаясь в густом транспортном потоке, текущем по широкому проспекту.

Лестничную площадку подъезда освещает тусклая лампочка. Андрей сидит на широком подоконнике окна, расположенного между двумя лестничными маршами. За окном сгущаются сумерки.

Хлопает дверь квартиры на верхней площадке.

Андрей тут же слезает с подоконника, отворачивается лицом к окну, разглядывая пустынный двор-колодец.

Мимо него по лестнице спускается незнакомая женщина. Постепенно шаги её стихают. Открывается и закрывается дверь парадной.

Смоляков снова устраивается на подоконнике, вздыхает, смотрит на часы. И тут он слышит, как поворачивается ключ в замке одной из дверей нижней площадки.

— Ну всё, я побежала! — доносится до слуха Андрея голос Марии.

Смоляков, затаив дыхание, соскальзывает с подоконника, отступает в тень.

— И когда? — слышит он мужской голос.

— Я позвоню...

Наступает пауза. Андрей осторожно выглядывает из своего светового укрытия и видит жену, застывшую в долгом прощальном поцелуе. Соперника Смоляков опять не видит — его укрывает угол стены и только всё та же рука медленно опускается по спине Марии — от плеча к талии.

Андрей снова отступает в тень, подняв глаза к потолку, беззвучно шевелит губами, ругая на чём свет стоит идиотскую, нелепую ситуацию, в которую он попал отчасти по собственной воле.

— Ну, всё... Позвоню. Пока!..

По лестнице, удаляясь, стучат каблуки. Закрывается дверь на площадке, поворачивается ключ в замке, скрипнув, громыхает входная дверь парадной — и снова тишина.

Смоляков медленно, ступенька за ступенькой, начинает спускаться вниз.

Он стоит перед старой, обшарпанной дверью, обитой чёрным дерматином. На позеленевшей от времени табличке гравировка: Бауэр А.А.

Недолго думая, Смоляков жмёт на звонок.

Через мгновение дверь открывается и перед Андреем возникает небольшого роста, полноватый человек, лет сорока. Он одет в простую клетчатую рубашку с наглухо застёгнутым воротом, синие трикотажные спортивные штаны с пузырями на коленях и домашние войлочные шлёпанцы. Человек небрит, на мясистом, слегка крючковатом носу его широкой физиономии восседают очки с сильной диоптрией, волосы на лысоватой голове торчат в разные стороны, уже знакомые Смолякову руки взбалтывают столовой ложкой в небольшой алюминиевой кастрюльке нечто, напоминающее гоголь-моголь. «Стук-стук-стук!» — торопливо бьётся ложка о стенки кастрюльки.

— Ух, ты! — окинув соперника взглядом, не может сдержать своего удивления Андрей. — Я-то думал тут тын на алтын! А тут всего-то — куриная попка!

— Что, простите? — не понимает очкарик, продолжая свою работу: «Стук-стук-стук-стук!..»

— Бауэр... Это?.. — начинает Смоляков.

— Да, это я. Чем обязан?

Но в это время в глубине квартиры звонит телефон.

— Извините, я сейчас... Проходите... Сейчас!.. — Бауэр спешит по коридору к телефону, находящемуся в дальней комнате. «Стук-стук-стук-стук!» — удаляется вместе с ним.

Смоляков проходит в квартиру, оглядываясь по сторонам так, как если бы он оказался вдруг внутри египетской пирамиды. Все стены большой прихожей до самого потолка обставлены забитыми книгами стеллажами. Стопки книг, не поместившихся на полках, лежат прямо на полу, рядом с тапками и уличной обувью.

— Да?! — слышит Смоляков голос Бауэра. — Нет необходимости. На мой взгляд, уважаемая Ирина Павловна, нет никакой необходимости!.. Отнюдь!.. Praesehte medico nihil nocet! В присутствии врача ничто не вредно, как говорили древние!..

Дверь направо ведёт на кухню. Андрей с любопытством заглядывает туда. Здесь царит беспорядок. Из водопроводного крана в раковину, забитую невымытой посудой, капает вода. На столе, покрытом дырявой в нескольких местах клеёнкой, остатки растерзанного бисквитного торта, залитая убежавшим кофе турка, чуть початая бутылка вина, две кофейных чашки из разных сервизов.

Слышится приближающееся энергичное «стук-стук». В коридоре появляется Бауэр.

— Кажется, сообразил! Вы, вероятно, от Вячеслава Кирилловича? — спрашивает он.

— Точно! — согласно кивает Смоляков.

— Ну-тес, я подобрал ему список... — продолжая орудовать ложкой в кастрюльке, начинает Бауэр, но его прерывает звонок в дверь.

— Прошу извинить! — он гремит ключами.

— Здравствуйте, Пётр Арнольдович, — в прихожую входит высокий, худой и сутулый мужчина, лет тридцати пяти. — Я вот... — он замечает Смолякова. — Ох, у вас гости!..

— Это ничего, Игорь, ничего. Я, разумеется, прочёл... Однако, к сожалению, через два часа я ухожу. У меня дежурство. А разговор, как вы понимаете, не на пять минут. Если вас устроит... Послезавтра. Часика эдак в три?

— Конечно, — соглашается сутулый Игорь. — Послезавтра, в три.

— Договорились.

— До свидания, — кивнув Смолякову, сутулый выкатывается из квартиры.

Бауэр, закрыв за ним, говорит, слегка понизив голос.

— Представьте себе — драматург!

— Этот? — Смоляков указывает на дверь.

— По плодовитости, вероятно, превзошёл самого Лопе де Вега! У того, говорят, было что-то около полутора тысяч пьес. У него, я думаю, уже больше. И почему-то в качестве первого рецензента он избрал именно меня! Одну секунду!..

«Стук-стук-стук!..» — Бауэр снова идёт в комнату и почти тут же возвращается, захватив с собой два листка бумаги, схваченных канцелярской скрепкой.

— Вот список, — говорит на ходу Бауэр. — Кое-что можно подобрать в библиотеке, кое-что в спецхране ГИДУВ-а. То, что касается офтальмологии, я пометил красным фломастером...

Пока он говорит всё это, Андрей продолжает пристально разглядывать его.

— Что? — перехватив его взгляд, замолкает Бауэр. — Что вы на меня так смотрите?..

Смоляков молчит. Возникает неловкая пауза.

— Послушайте, — наконец понимает Бауэр. — Вы ведь не от Вячеслава Кирилловича.

Андрей согласно кивает головой.

И тут из второй комнаты, дверь в которую до сих пор была плотно закрыта, появляется седовласая аккуратная старуха, одетая в глухое строгое платье из панбархата, отороченное белым кружевным воротничком. Спина у старухи абсолютно прямая, подбородок сухого морщинистого лица горделиво вздёрнут вверх.

— Я слышала звонок, — чеканя каждое слово, говорит она, обращаясь к Бауэру. — Это был не Арнольд?

— Нет, мама!.. Подержите! — Бауэр суёт Смолякову кастрюльку и листы бумаги, берёт мать под руку, ведёт назад, в комнату. — Я же тебе говорил, Арнольд заходил, когда ты спала.

— И ты меня не разбудил? Как ты мог не разбудить меня?!

— Мама, но он сам запретил тебя будить! Он обещал, что зайдёт завтра! — Бауэр с матерью скрывается в комнате и Андрей опять остаётся в коридоре один.

Он осторожно заглядывает в щель приоткрытой двери.

Старуха сидит в кресле с высокой спинкой. Сын, присев перед ней на корточки, гладит её по морщинистой с набухшими синими венами руке.

— Мама, дорогая! Моя чудесная, славная мама! Я тебя очень люблю, — еле слышно говорит он.

— Петю-юня! — ласково тянет старуха и тоже гладит сына по голове.

Смоляков отходит от двери, принюхивается к содержимому кастрюльки, поморщившись, ставит кастрюльку на стопку книг на полу и, прикрыв её листочками бумаги, предназначенными для какого-то Вячеслава Кирилловича, покидает квартиру.

— Дурдом! — в голос произносит Андрей, оказавшись на лестничной площадке. — Это же надо!.. Петюня! — рассмеявшись, Смоляков торопится вниз по ступеням.

Нина, запахнув халат, одетый на голое тело, присаживается за туалетный столик, отхлёбывает из бокала вино, поправляет сбившиеся на голове волосы, тянется за сигаретой.

— Моя Машка загуляла! — Смоляков, прикрытый простынёй, лежит на большой железной кровати. — От меня!.. Ты поняла, от меня — и загуляла! Кому рассказать, это ж анекдот: У Смолякова жена загуляла!

— Ну, мы с тобой тут тоже не в куличики играем, — затягивается сигаретой Нина.

— Но я же мужик, Нин! Это, в конце концов, понятно!.. И потом, это же — я!.. А он!.. Ты бы видела его! Книжки есть такие, про грибы. Раздел сморчки и строчки! Так вот это про него!.. Я бы мог его, как комара!.. Вернее, комар-то ещё может быть и улетел бы! А его на одну ладонь положи, другой сверху!.. — Андрей звонко хлопает в ладоши. — И всё!

— Дурацкая манера у мужиков: Обсуждать своих жён в постели с другими бабами! — Нина гасит сигарету, идёт из комнаты. — Я в душ!..

— А где же их ещё обсуждать-то? — сам себе говорит Андрей.

Он спускает ноги на пол, роется в ворохе своей одежды.

— Маша-Маша! Радость наша!.. Лады. Поедем на разборку... Сдуем пенки с молока! — такая у Смолякова присказка.

Ночь. «БМВ» с зажжёнными фарами въезжает на территорию коттеджа. Фары выхватывают из темноты белую «девятку», припаркованную возле гаража.

Андрей глушит мотор, выключает фары, выбирается из машины.

В чистом небе светит яркая луна. Серебрятся под её таинственным светом деревья сада, разбрасывая вокруг причудливое переплетение теней.

Мария сидит в гостиной перед зажжённым камином. Отблески пламени играют на её лице. Ей чуть больше тридцати. Нельзя сказать, чтобы она была красавицей. Про таких говорят обычно: В ней что-то есть.

В гостиной царит полумрак и потому, когда под потолком загорается большая хрустальная люстра, Мария вздрагивает, повернув голову в сторону входной двери.

На пороге Смоляков.

— Какая неожиданная встреча! — ёрничает он, входя в залу. — Между прочим, не слышу криков радости! Где жаркие объятья после долгой разлуки с любимым? Где поцелуи? Где всё это, а?

— Андрей, — не обращая внимания на его тон, говорит Мария, — у меня к тебе серьёзный разговор.

— Ну да? О чём будем говорить? Уж не о той ли Нине, у которой ты задержалась прошлой ночью? — расхаживает по гостиной Смоляков. — Правда, насколько мне известно, эта «Нина» ходит в штанах! Точнее, в рваных рейтузах. И вместе с мамой ждёт какого-то Арнольда! Кстати, «Арнольд» — это, случаем, не твоя подпольная кличка? Нет?

— Ты?.. — удивляется Нина. — Откуда ты?..

— Наша служба и опасна и трудна! — куражится Андрей. — Если кто-то кое-где у нас порой... с кем-то там захочет!

— Перестань, — Мария отворачивается к камину, ворошит кочергой угли. — Раз тебе всё известно, тем лучше.

— Чем? Чем лучше-то?

— Мне не придётся извиняться за то, что я не ночевала дома. Долго объяснять тебе всё с самого начала...

— Ах, вот как! — перебивает её Смоляков, усаживаясь в кресло. — Так ты решила, что стоит тебе извиниться и я тут же всё прощу? Всё забуду? Не-ет, Машенька! Я тебя не прощу! И ничего тебе не забуду! Я — злопамятный.

— Ты не понял, — останавливает его Мария. — Я... Я ухожу от тебя, Андрей.

Новость эта сродни кирпичу, неожиданно свалившемуся Смолякову на голову.

— Что-что? — переспрашивает он. — Что ты сказала?

— Я ухожу. Совсем.

— Та-ак... Нет, тут без поллитры не обойтись, — Андрей извлекает из кармана плаща початую фляжку коньяка, отхлёбывает из горлышка. — Куда ты уходишь? К этому, что ли?.. К бородавочнику?

Мария, не отрываясь смотрит на тлеющие угли, молчит.

— Та-ак!.. Слушай, а может ты заболела? Может у тебя жар? — Смоляков тянется рукой к жене, чтобы пощупать её лоб.

— Оставь! — она отталкивает его руку.

— Нет, ты не заболела... Тогда в чём проблема? Может ты просто с жиру бесишься?

— Нет, Андрей. Я...

— Что — «ты»?! Ну?!. Что — «ты»?!

— Я просто люблю его, вот и всё.

— Ути-пути! «Я его люблю»! — передразнивает её Смоляков. — А может тут другое?.. Ведь я вас накрыл! Тебе же теперь деваться некуда!.. А не накрыл бы, так бы и ходил всю жизнь с лапшёй на ушах!

— Никого ты не «накрывал»! Это всего лишь совпадение. В любом случае я бы сегодня тебе всё рассказала.

— Это почему же? — Андрей пересаживается в кресло напротив Марии.

— Потому что вчера я впервые не ночевала дома.

— А! И прошлой ночью ты обнаружила, что у него в штанах расположен вечный двигатель? Да?

— Дурак, — с сожалением говорит Мария.

— Нет, я был дураком! Пятнадцать лет тому назад, когда тебя увидел!.. Иду, гляжу, голодная девочка-студенточка в какой-то тошниловке жрёт горелые пирожки. Жалко стало девочку. Накормил её как следует в кабаке, отмыл, одел, согрел! Ну, думаю, хватит! Пора и честь знать! Вдруг, девочка заявляет: «Я беременна!» «А что ж ты не предохранялась-то, милая?!» «А я про это не знаю ничего!» Наивная такая фефёла!.. Опять жалко стало девочку. Женился! Построил девочке дом, машину купил, разодел, как королеву! И вдруг девочка заявляет: «Я нашла себе очкастого Бауэра!» Выросла, блин!..

— Андрюша, поверь, я тебе очень благодарна... — начинает Мария.

— Да подотрись ты своей благодарностью! Уж если на то пошло, то я очень рад, что так случилось! Что ты наконец-то меня от себя избавляешь! Катись, куда хочешь! Всё! Я устал. Спать хочу! — Смоляков встаёт, швыряет недопитую фляжку в камин и пролитый коньяк вспыхивает в очаге ярким пламенем. — Завтра у меня тяжёлый день! Потому что сотни!.. Тысячи баб будут штурмовать этот дом, чтобы попасть на твоё место!..

Андрей выходит из гостиной, с треском захлопнув за собой дверь.

Утро. Сумасшедшее солнце заливает каждый уголок просторной кухни.

Смоляков снимает с плиты сковородку с яичницей, идёт к столу, за которым уже завтракает Мария.

— Я сама могла бы приготовить тебе завтрак, — говорит Мария.

— Спасибо. Я не инвалид, — отзывается Андрей.

Они продолжают есть молча. Смоляков косится на два больших чемодана, стоящих в коридоре.

— Бауэр — это из евреев, что ли?

— Нет. Его прапрадед был немцем.

— А! Гитлер — капут, значит!.. И кто же он? Чем занимается?

— Он? Врач. Хирург.

— Что, хороший врач?

— Хороший.

— Очень?

— Очень хороший.

— А чего же он живёт в таком тараканнике? Мало зарабатывает?

— Нормально зарабатывает. И у него нормальная двухкомнатная квартира.

— Да?.. Хотелось бы посмотреть, как вы там разместитесь! Петюня, ты, его мамаша!.. Да ещё этот Арнольд! Кстати, это человек или зверушка?

— Кто?

— Арнольд.

— Это Петин отец. Он погиб. Утонул пять лет назад. И когда с Елизаветой Петровной случается приступ, она думает, что он всё ещё жив.

— Трогательно! — Смоляков наливает себе кофе. — Сейчас заплачу!

— Андрюш, не старайся казаться хуже, чем ты есть...

Завтрак опять продолжается молча.

— А что будет с Катькой? — возобновляет разговор Андрей. — Неужели ты считаешь, что она согласится жить с тобой в этой нормальной двухкомнатной душегубке?

— Пока она учится, она всё равно сутками в интернате... А потом, Катерина уже вполне самостоятельный, взрослый человек. Она сама всё решит.

— Да. Я думаю, она сделает правильный выбор! — говорит Смоляков.

— Ну... — поднимается из-за стола Мария. — Мне пора...

— Я тебя провожу. Передам, так сказать, с рук на руки.

— Не надо, Андрей. У тебя работа.

— Подождут! Всё-таки от меня не каждый день жена уходит!..

Белая «девятка» выруливает с грунтовой дороги на трассу.

— Нет, всё же интересно, когда это вы успели снюхаться? — усмехается Смоляков, сидя за рулём.

— Я не хочу это обсуждать. Тем более в таком тоне, — холодно отзывается Мария.

— Ах, извините!.. Можно узнать, когда вы познакомились?

— Давно.

— Давно?

— Да. Ещё в университете. В колхозе... На картошку вместе ездили.

— Ага! И вот там-то всё и произошло!

— Ничего не произошло. Я его почти не знала тогда... Он был на био, я на филфаке. Не так давно встретились в театре. Он меня узнал, разговорились...

— А потом?

— Что — потом?

— Ну, разговорились, а потом?

— Зачем тебе?

— Интересно! Так что потом-то?

— Он пригласил меня в музей, — вздыхает Мария.

— В музей-квартиру Бауэра? Для знакомства с достопримечательностями его фамильного будуара? — ёрничает Смоляков.

— Не надо было меня провожать, — хмурится Мария. — Сама бы доехала.

— На чём? На чём бы ты доехала? Вот это, между прочим, — он пристукивает ладонью по рулю, — это — моя машина!

— На электричке бы добралась.

— Да ну?! А как же чемоданы? Чемоданчики-то тяжёлые!

— Дотащила бы как-нибудь.

— Да, но чемоданчики-то тоже мои. И всё, что в чемоданчиках! Да чтобы всё это купить, твоему хирургу всю жизнь надо вкалывать! Пол страны под нож пустить!

— Останови. Останови машину, я выйду!

— Пожалуйста! — Смоляков притормаживает «девятку».

Мария выбирается из машины, идёт по пустынному шоссе вперёд, не оглядываясь. Андрей тоже вылезает из машины, догоняет её, идёт рядом.

— Пешком так и пойдёшь, да? Красиво!.. Только плащик на тебе, он тоже куплен на мои деньги! И всё, что под плащиком!

— Не будь смешным, Смоляков! — разворачивается к нему Мария.

— А я не шучу! — расходится Андрей. — А ну-ка, снимай с себя всё это! И вот тогда — иди!

Мария пристально смотрит ему в глаза и резко повернувшись, хочет идти дальше, но Смоляков хватает её за плечо, рывком разворачивает к себе.

— Снимай, тебе говорят! — кричит он и обеими руками рвёт на жене блузку, обнажая её полуголую грудь.

— Ты что?! Опомнись!

— Иди сюда! — рычит Андрей. Он привлекает жену к себе, жадно целует её в шею.

— Пусти!.. Пусти! — Марии удаётся вырваться и она бежит в сторону, по полю, не разбирая дороги.

Андрей, утопая в свежей пашне, преследует её.

Ему удаётся нагнать Марию возле скирды соломы. Он сбивает её с ног, наваливается сверху.

— Пусти!.. Пусти меня! — извивается под ним Мария. — Зачем ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела?!

Андрей молча срывает с жены бюстгальтер, рвёт юбку, запускает свою руку между её ног.

— Опомнись! Остановись!.. Что ты делаешь?! Андрей!..

— А что я делаю?! — сопит Смоляков, продолжая рвать на жене одежду. — Ты пока что — моя жена! А я — твой муж! Ты должна исполнять свои супружеские обязанности!

— Пусти! Пусти!.. Я прошу тебя, не надо!.. Ты потом сам пожалеешь!.. Не надо!..

Неподалёку от скирды, привязанная на длинную цепь, пасётся молодая телуха. Пережёвывая жвачку, она с любопытством наблюдает за двумя людьми, барахтающимися в куче соломы.

За телухой, на окраине большого поля, возвышается лес. Верхушки деревьев сияют, словно горят под лучами высокого утреннего солнца...

Тяжело дыша, Андрей утыкается лицом в солому, лежит так несколько мгновений без движения. Потом он переворачивается на спину. Над ним — высокое небо, солнце и редкие холодные облака. На одной из соломинок, нависшей над его лицом, ветер играет лёгкой паутиной.

Смоляков садится, поворачивает голову влево. Он видит уходящую в сторону дороги Марию. Она идёт медленно, наглухо запахнувшись в испачканный плащ, слегка пошатываясь, будто пьяная.

— Учти! — хрипло кричит Андрей. — Это не ты меня бросила! Это я тебя выгнал!..

Он поднимается с земли, пытается отряхнуть безнадёжно испачканный костюм и плащ, заправляет край белой рубашки, выбившийся из ширинки.

— Ещё вернёшься! Запомни! — снова кричит он жене. — Ещё до суда прибежишь! Приползёшь! Когда нахлебаешься этой романтики! А я ещё подумаю — принять тебя или нет!..

Смоляков находит в кармане плаща мятую пачку «Марльборо», трясущимися руками достаёт сигарету, вставляет её в рот, тщетно пытается найти зажигалку.

Он замечает телуху, которая, продолжая орудовать челюстями, не отрываясь смотрит на него.

— А тебе чего надо, тушёнка ходячая! — Андрей швыряет в телуху сигарету и идёт прочь, в противоположную сторону от шоссе.

Телуха, испугавшись было и отпрянув назад, снова начинает жевать, провожая Смолякова немигающим взглядом.

В углу кабинета работает вентилятор на высокой подставке. Он монотонно вертится из стороны в сторону, обдувая помещение лёгким ветерком.

— Кофе, Андрей Иваныч? — спрашивает секретарша Смолякова.

— Да, Галина Сергеевна, будьте добры, — соглашается тот, продолжая следить за вращением вентилятора.

У стола Смолякова сидит Пронин и ещё один мужчина, лет пятидесяти, с гладко зачёсанными назад волосами.

— Собственно... Вот, наш юрист, Геннадий Яковлевич, говорит, что по договору об аренде, предыдущая фирма не имела право передавать землю какому-либо другому юридическому лицу, — так же монотонно, подстать вентилятору, бубнит Пронин. — В договоре это было зафиксировано отдельным пунктом...

— Андрей Иванович, дело на сто процентов наше, — перебивает Пронина юрист. — Это я вам говорю. Можно смело обращаться в арбитраж!

— Угу, — кивает Смоляков.

— Да, но тут другая проблема, — подхватывает Пронин. — Я узнавал... У этой фирмы... Я имею в виду «ЛМД». У них какая-то крутая «крыша»!

— Что? — отвлекается от вентилятора Андрей.

— Бандиты. То ли «казанцы», то ли «азербайджанцы». Собственно... Могут возникнуть большие неприятности.

— Готовьте документы в арбитраж, ребята, — снова переводит взгляд на вентилятор Смоляков. — А уж с «крышами» я как-нибудь разберусь. Если у вас всё — свободны.

Пронин и юрист, переглянувшись друг с другом, забирают со стола деловые папки и, попрощавшись, выходят из кабинета.

— Кофе, — секретарша ставит перед Андреем поднос с чашечкой дымящегося напитка, сахарницей и печеньем.

— Что? — смотрит на неё Смоляков. — А, кофе!.. Спасибо, не хочу.

Оглянувшись на входную дверь, секретарша запирает её на ключ, подходит к столу.

— Ну, что? — говорит она, присев перед Смоляковым на корточки. — Говорят, у тебя в семье какие-то трудности?

— Да, Галюня, есть такое дело, — соглашается Андрей.

— Может возьмём выходной? А?.. Я сварганю курочку на бутылочке?

— Выходной?.. Это хорошо. Это то, что надо — выходной!

Стол на небольшой семиметровой кухне ломится от яств. Здесь и буженина, и копчёный филей, и нарезка из сёмги, и чёрная икра, и зелень, и овощи, и фрукты. Венчают закуски бутылка французского коньяка, шампанское и большая пластиковая бутыль «Пепси-колы».

Смоляков сидит у окна, курит.

— А сейчас сюрприз! — слышится из коридора голос Галюни. — Закрой глаза!

Андрей нехотя подчиняется.

— И-и! Опля!..

Смоляков открывает глаза.

В проёме кухонной двери в изысканной позе манекенщицы застыла Галя. Она в прозрачном красном пеньюаре. Под пеньюаром — нижнее чёрное бельё, пояс и чёрные чулки на резинках.

— Ну, как?! — спрашивает девушка, не меняя позы.

— Блеск! — цокает языком Андрей.

— А как там наша курочка? — Галя спешит к плите.

В духовке, раскорячив лапы в стороны, на бутылке с водой сидит килограммовый обезглавленный цыплёнок.

— Сыровата! — Галя закрывает духовку, подходит к Андрею и, отобрав у него сигарету, гасит её в пепельнице, устраиваясь у Смолякова на коленях.

— Пока курочка готовится, мы можем разик расслабиться!..

Девушка обвивает шею Андрея руками, нежно целует его в губы.

— Ну?.. Ну, давай! Пошли!.. — шепчет она.

— Не то, — говорит Андрей. — Ну-ка, встань-ка!..

Галя соскальзывает с его колен.

— Не то! — ещё раз произносит Смоляков и поднимается со стула.

— Что — не то? — не понимает девушка, глядя на Андрея снизу вверх.

— Всё — не то, — не может толком объяснить Андрей. — Ты вот что... Ты давай тут всё сама. А я... Мне надо... Я пойду! — и чмокнув Галю в щёку, он стремительно идёт в прихожую.

— А как же курочка, Андрюша? Как же всё это? — обескуражено вопрошает девушка, показывая на стол.

— Ну, ты... — появляется на кухне Смоляков, натягивая плащ. — Ты пригласи каких-нибудь подружек... В общем... Если хочешь, позвони кому-нибудь. Извини, Галчонок. Пока!

Андрей уходит. Галя медленно опускается на стул и вздрагивает всем телом, когда дверь в прихожей с шумом захлопывается.

День. Машина Смолякова припаркована рядом с большим зданием новой больницы из стекла и железобетона.

Андрей выстраивает над приборной доской ровный ряд из семи патронов. Закончив, он одним движением сгребает их в кулак, отправляет патрон за патроном в барабан небольшого тупорылого пистолета. Вернув барабан на место и щёлкнув собачкой предохранителя, Смоляков засовывает пистолет за пазуху в наплечную кобуру.

Бауэр, неуклюже спустившись по ступенькам главного больничного подъезда, выходит на тротуар и не спеша ковыляет по улице, щурясь от яркого послеполуденного солнца. Вдруг, что-то привлекает его внимание, он замедляет шаг и в конце концов останавливается.

Перед ним, преградив ему путь, стоит Андрей Смоляков.

— А! Это вы... — поправляя на носу очки, бормочет Бауэр.

— Поговорим? — Андрей указывает в сторону стоящей неподалёку «БМВ».

Поёжившись, Бауэр согласно кивает и они вместе идут к машине.

«БМВ» резво бежит по загородному шоссе, легко обгоняя попадающиеся по пути «москвичи» и «жигулёнки».

В салоне работает радиоприёмник, снова — новости. И опять, как и всегда, Смоляков переключает программу. Из динамиков льются тягучие звуки блюза.

— Куда мы едем? — спрашивает, молчавший до сих пор Бауэр.

— Есть тут одно место. Там нам никто не помешает.

«БМВ» продолжает свой бег по загородному шоссе.

Спустя совсем немного времени, машина Смолякова выбирается на пологий берег небольшого лесного озера.

Бауэр первым вылезает из «БМВ», потоптавшись на месте, идёт к водоёму. Он устраивается на стволе поваленного дерева у самой воды, смотрит на подёрнутую лёгким туманом зеркальную озёрную гладь, в которой отражаются сосны и ели, растущие на противоположном берегу.

Андрей вытаскивает из бардачка бутылку водки, стакан, кладёт всё это в один карман плаща, потом, заперев машину, вынимает из кобуры пистолет и, сунув его в другой карман, направляется к сидящему у воды Бауэру.

— Ну? Как местечко? — интересуется Смоляков.

— Удивительно, — будто искажённое эхо вторит ему Бауэр. — Там, в городе, трудно себе представить, что всего в двух шагах, может существовать такая гармония... к которой стремишься всю свою жизнь. Удивительно.

— Да ты, я смотрю, говорун! — оглядывается по сторонам Андрей. — Стишки, случаем, не пишешь?

— Писал когда-то, разумеется.

— Может, почитаешь что-нибудь?

— Да ну!..

— Почитай, я послушаю. Куда торопиться-то?

— Ну, хорошо. Извольте... Ну, хотя бы вот: «Все мы, все мы в этом мире тленны... Тихо льётся с клёнов листьев медь... Будь же ты вовек благословенно, — что пришло процвесть и умереть».

— А сейчас не пишешь? — спрашивает Смоляков.

— Что — стихи? Я — нет. Естественно, не пишу.

— Правильно! — присаживается рядом с Бауэром Андрей. — Говённые, если честно, у тебя стишки. Я вот ни хрена не понял.

— Это... Это не мои.

— Да? А чьи?

— Я думал, вы знаете, — как бы извиняясь, говорит Бауэр. — «Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым...» А то — последнее четверостишье. Это Есенин.

— Уел! — зло смеётся Смоляков. — Но ты прав, в стишках я не мастак! А чего ты не спрашиваешь, зачем я тебя сюда привёз?

— Ну... Вероятнее всего... Дело касается вашей жены...

— Вообще-то, я тебя сюда убивать привёз, — прерывает невнятное бормотание Бауэра Андрей. Он достаёт из кармана пистолет, смотрит на отливающую холодным светом воронёную сталь.

— Вы... Вы это серьёзно?

— А чего ты думаешь, я с тобой буду шутки шутить?

Бауэр отворачивается, смотрит на озёрную гладь.

— Вы полагаете, это что-нибудь решит? — спрашивает он, помолчав.

— Не понял?

— Видите ли... Мне кажется, если Маша узнает, что вы...

— А кто тебе сказал, что я собираюсь об этом кому-нибудь рассказывать? — опять перебивает его Смоляков. — Грохну и закопаю тебя где-нибудь здесь. Нет человека — нет проблемы!

— Извините, Андрей, однако я не уверен, что подобным способом вам удастся её вернуть, — говорит Бауэр.

— А вот это уже не твоё собачье дело! — играя желваками на скулах, цедит сквозь зубы Смоляков. Он встаёт, прячет в карман пистолет, извлекает из другого кармана бутылку водки и стакан.

— Давай-ка, выпей для храбрости, — Андрей открывает бутылку, наполняет стакан до краёв. — Или может ты ещё и не пьёшь?

— Отчего же? — пожимает плечами Бауэр.

— Тогда — держи! — Смоляков передаёт ему стакан.

— А вы?

— Я за рулём. Мне ещё возвращаться.

— Да, разумеется... Что ж... В таком случае — будьте здоровы! — Бауэр судорожными глотками опорожняет стакан, поперхнувшись, возвращает его Андрею. — Спасибо.

Смоляков накрывает стаканом бутылку водки, ставит всё это на землю, достаёт пистолет, снимает его с предохранителя.

— Давай, вставай...

Бауэр, поёжившись, медленно поднимается на ноги и вдруг зычно икает.

— Ой!.. — морщится он. — Извините, я... — и он снова икает. — Я с ночного дежурства... Ничего не ел... — икота опять одолевает его. — Тьфу ты, леший!.. У вас не будет водички?

— Хлебни из озера, — советует, слегка утративший решительный настрой Смоляков.

— Что вы! Нет!.. Болотная вода, — Бауэр икает. — Микробы...

— Тебе-то не всё равно?

— Послушайте, что вы мне всё время «тыкаете»?! — икота. — Нет человека — нет проблемы! Философия одноклеточных! — икота. — Вот как раз после убийства и начинаются самые большие проблемы! Надеюсь, хоть Достоевского-то вы читали?! — икота.

— Ты заткнёшься когда-нибудь?

— Во-первых, не «ты», а «вы»! Во-вторых, я не могу из озера!.. — икота. — Меня просто вытошнит! — икота. — Нет воды, так дайте хотя бы водки! Может пройдёт!

Беззвучно выругавшись, Андрей наливает ещё стакан.

— Благодарю! — отдышавшись, Бауэр пьёт мелкими глотками. — Фу!.. Кажется, прошло... — он бросает стакан на землю. — Да, прошло!.. Ну-тес?.. — его слегка пошатывает. — Прошу! Я готов.

Смоляков, собравшись с силами, начинает поднимать пистолет, но как только Бауэр попадает на мушку, он опять икает ещё сильнее прежнего.

— Вот, блин! И подохнуть не может по-человечески!..

Бауэр икает.

— Нет, ну я так не могу! — с раздражением восклицает Андрей, всплеснув руками и опустив пистолет, отходит в сторону.

— И я... — Бауэр опускается на четвереньки, потом медленно заваливается на бок.

— Эй! — подходит к нему Смоляков. — Ты что? — он присаживается на корточки, трогает Бауэра за плечо.

— Извините, — бормочет тот, закрывая глаза. — Я устал... Я... Мне надо поспать...

— Эй! — тормошит его Андрей.

— Потом, потом... Извините... Я немножечко... — Бауэр сворачивается в клубок, подкладывает под щёку ладонь. — Сейчас... Чуть-чуть!..

— У-у! Перепоил, — заключает Смоляков, бессмысленно оглядываясь по сторонам.

— Нет, просто я подумала, что он задержался на работе, — говорит Мария в телефонную трубку. — Я знаю, что ночное дежурство. Но я подумала... Хорошо, ладно, извините. До свидания, — она возвращает трубку на аппарат, смотрит на старинные часы на стене.

На часах — без пяти минут шесть.

Мария поворачивается к окну, вглядываясь в опускающиеся на город сумерки. И в это время в прихожей раздаётся звонок.

Мария бежит открывать.

Она распахивает дверь. На пороге квартиры стоит её муж Андрей смоляков, а через его плечо, словно мешок с картошкой, перекинуто безжизненное тело Бауэра. Не говоря ни слова, Андрей проходит в квартиру, идёт по коридору в комнату.

— Что ты с ним сделал? — спешит следом за ним Мария.

Смоляков входит в комнату, с облегчением сваливает Бауэра с плеча на кровать.

— Что ты с ним сделал, гад?! — Мария хватает Андрея сзади за рукав, пробует развернуть к себе лицом.

— Убери грабли! — стряхивает её с себя Андрей. — И закрой пасть, понятно?!

— Если ты с ним что-нибудь сделал!.. — у Марии дрожат губы.

— Заткнись, я тебе сказал! — тяжело дышит Смоляков.

— Не смейте!.. — подаёт голос Бауэр, лежащий поперёк кровати, лицом вниз. — Нельзя!.. Нельзя так разговаривать с женщиной!

— Лежи, алкаш!

— Петя! Петя, что он тебе сделал? — склоняется над Бауэром Мария.

— Нажрался твой Петя! До синих огурцов!

— Оскорблять меня... Имеете полное право, — бормочет Бауэр. — Но женщину... Это низко!..

— Зачем ты это сделал?

— Я бы с ним ещё не то сделал. Да не успел.

— Вы славный человек, Андрей, — не меняя позы, бубнит Бауэр. — Маша!.. Он славный!.. Потому что... Так нельзя! Это же... Это противно самой человеческой природе! Нельзя так. Нельзя...

— Тише, тише, Петя, — успокаивает его Мария.

— Я сплю, — затихает Бауэр.

— Ты свинья, Смоляков, — поворачивается к Андрею Мария.

— Я? — усмехается тот. — Скажи, а вот это... — он кивает на Бауэра. — Он тебе действительно нужен?

— Нужен, — отвечает Мария, сдерживая слёзы.

— Ну, лады. Живите! — Андрей идёт из комнаты, останавливается на пороге. — Но Катьку ты у меня не получишь! Поняла? Дочку я вам не оставлю — запомни!

И снова — завод. По-прежнему дымит труба, пуская в небо желтоватый дымок, всё так же серебрятся на солнце коробки железобетонных корпусов.

В офисе Смолякова за столом сидит женщина. Ей около сорока. Она одета в строгий деловой костюм, деловую, белого цвета блузку, деловой галстук-бабочку, голову её украшает коротая деловая стрижка, строгие очки в тонкой оправе как бы завершают тщательно создаваемый ею образ деловой женщины. Рядом с ней, развалившись на стуле, скучает молодой парень, лет двадцати пяти. Несмотря на свою молодость, он успел обзавестись внушительным животом и двойным подбородком. Парень не принимает участие в разговоре, мрачно смотрит в одну точку и периодически ковыряет в носу антенной мобильного радиотелефона.

Женщина сильно нервничает, однако всячески старается это скрыть. Её выдают руки. Каждый раз, когда она прихлёбывает из чашечки кофе, чашечка дрожит, с трудом возвращаясь на блюдце.

— Хорошо, — говорит женщина. — Я допускаю, что в договоре нами допущены некоторые юридические промахи...

— Нет, простите! Это называется не «промахи»! — перебивает её юрист Геннадий Яковлевич. — Это называется — прямое нарушение договора об аренде!

— Извините, я не закончила, — холодно останавливает его женщина. — Наша фирма уже вложила в эту землю немалые средства. Возникает вопрос: Кто возместит нам наши убытки?

— А почему, собственно?.. Уважаемая Ольга Фёдоровна, почему ваши претензии адресованы к нам? — подключается к разговору Юрий Александрович Пронин. — Предъявите претензии той фирме, которая в обход существующих законов передала вам право на аренду!

Ольга Фёдоровна прихлёбывает из чашечки кофе.

Андрей Смоляков, сидящий напротив женщины, молчит и внимательно разглядывает её. Он слегка утратил свой прежний лоск — выбрит не так тщательно, укладка на голове не кажется теперь идеальной, рубашка под пиджаком выглядит несколько мятой и во всём облике его присутствует едва заметная небрежность.

— Во-первых, той фирмы, которая передавала нам право на аренду уже не существует, — говорит Ольга Фёдоровна.

— Так это ваши проблемы! — хихикает Геннадий Яковлевич.

— А во-вторых... Во-вторых нам нужна эта земля!

— И нам, представьте, тоже, — улыбается Пронин.

— Я хочу сказать, — как ни в чём не бывало, продолжает Ольга Фёдоровна. — Если вы возьмёте на себя обязательства по возмещению наших убытков. Если вы подыщите для нас какую-нибудь другую территорию...

— Да с какой, собственно, стати?! — возмущается Пронин и апеллирует к Смолякову. — Андрей Иваныч, вы слышите?

— Предупреждаю. Просто так наша фирма эту землю не отдаст, — заявляет Ольга Фёдоровна.

— Скажите, — вмешивается в разговор Андрей. — Вы замужем?

— Я?.. Нет, — оторопев, отвечает Ольга Фёдоровна. — А... какое это имеет значение?

— Выходите. И поскорее, — говорит Смоляков. — Это решит все ваши проблемы.

— У вас юмор такой? — спрашивает Ольга Фёдоровна.

— Нет. Я абсолютно серьёзно, — Андрей встаёт. — Юрий Саныч, — он поворачивается к Пронину. — Вы просили меня поприсутствовать? Я поприсутствовал. Объясните Ольге Фёдоровне, что на все вопросы и претензии она получит ответ в арбитражном суде через пару месяцев. В соответствие с законом.

— Законы пишутся для мудаков, — подаёт вдруг голос, до сих пор молчавший пузан с радиотелефоном.

— Счастливо оставаться, — игнорируя реплику пузана, Андрей направляется к выходу.

— Минуту! — пробует остановить его Ольга Фёдоровна.

— Всё — к Юрию Санычу. Он у нас занимается этим вопросом.

— Мне бы не хотелось прибегать к другим методам, чтобы делать вас более сговорчивыми.

— Это что, угроза? — приостанавливается в дверях Смоляков.

— У меня нет другого выхода.

— Зря вы так. Юрий Саныч у нас — кремень! Угрозами вы от него ничего не добьётесь! — и Андрей выходит из кабинета.

Народный суд размещается в здании бывшей школы. Школьный двор, насаждённый старыми клёнами, устлан жёлто-красной мокрой листвой. Намокшие под дождём, обнажённые деревья, кажутся чёрными, будто бы высеченными из какого— то неизвестного чёрного камня, — крючковатые произведения скультора-авангардиста.

В рекреации, перед дверями залов заседаний немноголюдно. Народ кучкуется группками по три-четыре человека, негромко переговариваясь между собой.

Смоляков идёт по коридору. Ещё издалека он видит Марию и Катьку, стоящих возле стены.

— Привет, — приближается к ним Андрей. — Не опоздал?

— Нет, — говорит Мария. — Здравствуй.

— Привет, па.

— Привет... Катя, можно тебя на два слова? Извини, — последнее относится к жене. Андрей кладёт руку на плечо дочери, отводит её к окну.

— Ну? Как дела в интернате? Как учёба?

— Нормально.

— Вот и хорошо, — Смоляков оглядывается на Марию, говорит, понизив голос. — Слушай. Ты уже взрослая девочка... Так что судья обязательно спросит твоё мнение. Ну... В том смысле, с кем ты хочешь остаться после развода. Со мной или с мамой. Ты уже решила этот вопрос? А?

Катька неопределённо пожимает плечами.

— Слушай меня. Я вот что хочу сказать... Вообще-то, это ничего не решает. Ты и так круглосуточно в интернате. А в выходные, на каникулах можешь жить хоть у меня, хоть у них. Но... Помнишь, ты всё просила меня купить тебе «лэптоп»? Переносной компьютер, да? Я тебе обещаю, я куплю. Летом поедешь в круиз. Тебе же надо развивать языки? В общем, я бы хотел... Я бы просил тебя, чтобы сегодня на суде ты сказала, что хочешь жить со мной. Поняла?

Катя молчит, опустив глаза в пол.

— Ты только пойми меня правильно. Я ведь тебя не подкупаю, нет. Будешь встречаться с матерью когда угодно и сколько угодно! Но мне важно, чтобы она поняла!.. И чтобы ты жила в нормальных условиях и выросла б нормальным человеком. Ну, что тебе делать в этом двухкомнатном склепе? А? У тебя там даже комнаты своей не будет!.. Петюня этот с «тараканами», мамаша его полоумная... Старуха Изергиль со своим Арнольдом! Чума, ты сама подумай!.. И потом... Ведь не я же затеял весь этот развод! Если бы не мать, мы бы до сих пор жили бы, как и жили. И всё бы было хорошо... Ты понимаешь меня? Понимаешь?

— Да, пап. Я тебя понимаю.

— Вот и умница, — Андрей треплет дочь по щеке, целует в макушку. — Молодец!.. Нет, если ты считаешь, что я не прав, ты взрослый человек и можешь сама решать... Просто я высказал тебе своё мнение. Правильно?

Катька согласно кивает.

— Ну и хорошо. А то я волновался... Маме — молчок! Мы с тобой ни о чём не говорили! Все обещания — за мной! Будь молодцом и... Всё, давай, пошли!..

И вот, Смоляков и Мария в зале заседаний. Они сидят поодаль друг от друга на разных скамьях, а их дочь, стоит перед судьёй, — пожилой сухощавой женщиной.

— Итак, Катя, я бы хотела узнать. С кем из родителей вы хотели бы продолжить своё совместное проживание?

Катя молчит, низко опустив голову.

Андрей нервничает, ёрзает на скамье, не зная, куда приспособить руки, которые стали вдруг лишними и совершенно не нужными. Он складывает их на груди, пробует сунуть в карманы брюк, тут же вытаскивает, отводит за голову, скрещивая пальцы в замок на затылке.

Катька оглядывается на отца.

Смоляков делает ей ободряющий знак глазами, смотрит на жену, потом — куда-то в сторону, будто его вовсе не интересует происходящее в зале.

— Ну, так что, Катенька? Я жду, — торопит судья. — С кем бы ты хотела остаться?

Катька молчит, шмыгает носом и в конце концов произносит еле слышно:

— С мамой.

— Что, Катя?.. Говори, пожалуйста, чуть громче.

— Я бы хотела жить с мамой, — слегка повысив голос, говорит Катька.

Смоляков вроде бы и не слышит слов дочери. Он сидит, низко опустив голову, с усердием изучая ноки собственных ботинок.

Поздний вечер. Сквозь дождь мерцают, расплываясь, уличные фонари. Андрей сидит в машине, глядя на собственное отражение в лобовом стекле. Через какое-то время он решительно выбирается на улицу, подняв ворот плаща, запирает машину и, перепрыгивая через лужи, спешит к подъезду дома, в котором живёт Бауэр.

Дверь ему открывает улыбающаяся Мария.

— Опять ты? Зачем? — улыбка слетает с её лица.

— Пришёл навестить дочь, — Андрей вытирает со лба дождевые капли. — Имею полное право.

— Её нет. Она ушла к подруге.

Из глубины квартиры слышится смех, голоса.

— Что празднуем? Победу над врагом? — усмехается Смоляков.

— У нас гости.

За спиной Марии, в коридоре, Андрей видит мать Бауэра. Она, как всегда, безукоризненно одета и причёсана.

— Здрасьте, мамаша! — делает ей ручкой Смоляков. — Это не Арнольд. Это — я!

— Арнольд? Не понимаю?

— Ну... В смысле — супруг ваш.

— Стыдитесь, молодой человек. Мой муж погиб пять лет тому назад.

— Да? Примите мои соболезнования.

— Извините, Елизавета Петровна, — перекрывая собою Смолякова, говорит Мария. — Это ко мне.

Бросив в сторону Андрея сердитый взгляд, мать Бауэра удаляется в свою комнату.

— Зачем ты?! — раздражается Мария, повернувшись к Смолякову. — Она заговаривается только во время приступа. А сейчас она в полном рассудке.

— Я же не знал. Извини, — пожимает плечами Андрей.

— Маша, ты куда пропала? — появляется в прихожей Бауэр.

— Да вот, зашёл в гости, — потеснив Марию, протискивается квартиру Смоляков, — поздравить с прибавлением семейства. А меня не пускают.

— Добрый вечер, — приветствует его Бауэр. — Маша, что же ты?..

— Петя! — пробует возразить Мария.

— Глупости! — останавливает её Бауэр. — Конечно, Андрей, проходите!..

Смоляков сидит в комнате, у стены, рядом с каким-то растением, напоминающим фикус. «Фикус» произрастает из большой деревянной кадки, стоящей прямо на полу.

Люстра под потолком не горит. Вся комната освещается двумя тусклыми бра с красновато-жёлтыми абажурчиками. Помимо Смолякова здесь ещё шесть человек. Мария, Бауэр, пожилая дама, укутанная в большую шаль, связанную крючком, какой-то бородач, лет сорока пяти, женщина, лет тридцати, одетая в потёртые джинсы и мешковатый свитер, — по всей видимости спутница бородатого, — и ещё один щуплый мужичонка с копной всклокоченных седых волос на голове. Лицо щуплого знакомо Смолякову. Кажется. Это какой-то артист. Андрей видел его когда-то то ли в кино, то ли по телевизору. Щуплый негромко поёт, аккомпанируя себе на гитаре.

• ...Когда я вернусь,

• Я пойду в тот единственный дом,

• Где с куполом синим

• не властно соперничать небо,

• И ладана запах, как запах приютского хлеба,

• Ударит в меня и заплещется в сердце моём -

• Когда я вернусь.

• О, когда я вернусь!..

• Когда я вернусь,

• Засвистят в феврале соловьи -

• Тот старый мотив — тот давнишний,

• забытый, запетый.

• И я упаду,

• Поражённый своею победой,

• И ткнусь головою, как в пристань,

• в колени твои!

• Когда я вернусь.

• А когда я вернусь?!.

— Замечательно, — помолчав, грубоватым, надтреснутым голосом замечает пожилая дама, кутаясь в шаль.

— Между прочим, песенка-то какая-то старая, — говорит бородач. — А содержание-то у песенки какое-то уж больно современное.

— Больно-больно! Очень больно современное! — каламбурит его спутница и обращается к Андрею. — Хотите вина?

— Вина? Хочу, — соглашается Смоляков.

— Сашенька, — обращается к щуплому дама с шалью. — А помнишь, под Новый год ты пел песню... Там ещё было... подожди, сейчас вспомню...

— Прошу! — спутница бородатого протягивает Смолякову фужер из тонкого стекла.

— Спасибо, — принимает фужер Андрей.

— Здесь на столике сыр, брынза. Угощайтесь.

— Да нет, я так...

Тем временем, щуплый и дама с шалью вспоминают наконец песню, которая исполнялась когда-то под Новый год и артист, тронув струны, затягивает какую-то заунывную и уж вовсе не понятную Смолякову песенку. Вообще, Андрей чувствует себя не слишком уютно. Он принюхивается к вину, пробует его, морщится и, убедившись, что не привлекает к себе внимания, незаметно выливает вино в кадку с цветком. Отставив фужер в сторону, Смоляков, не очень прислушиваясь к пению щуплого, от скуки начинает наблюдать за гостями Бауэра.

Бородач покачивает головой в такт мелодии, пристукивая по выщербленному паркету ногой, обутой в дырявый тапок. Его спутница, прикрыв глаза, мелкими глотками прихлёбывает из фужера вино. Пожилая дама извлекает откуда-то из глубин своей шали портсигар, раскрывает его. В портсигаре папиросы, шпилька для волос и клочок ваты. Дама отрывает от ваты небольшой кусочек, делает из него шарик, при помощи шпильки засовывает его в папиросную гильзу и только после этого закуривает, вставив папиросину в старый покусанный мундштук. Андрей переключает внимание на Бауэра и Марию. Бауэр что-то тихо говорит Марии на ухо. Мария пьёт вино, улыбается и согласно кивает в ответ.

— Бра-во! — негромко выкрикивает бородач, когда песня заканчивается.

Его спутница несколько раз хлопает в ладоши.

Мотнув головой и громко крякнув, Андрей обращается к щуплому, протягивая руку к гитаре.

— А можно мне?..

— Пожалуйста, — улыбается артист.

— Эх!.. — Смоляков ударяет по струнам и тут же врубает блатной вступительный проигрыш. —

• Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла!..

Голос у Андрея сильный, глотка, как говорится, лужёная, но сначала он не даёт себе полную волю.

• Гоп-стоп! Ты много на себя взяла!

• Теперь расплачиваться поздно, посмотри на звёзды,

• Посмотри на это небо взглядом, бля, тверёзым,

• Посмотри на это море!

• Видишь это всё в последний раз!..

Смоляков видит строгое лицо Марии, несколько удивлённый взгляд дамы с шалью, однако продолжает, налегая на связки, перескакивая через куплет.

• Гоп-стоп! Ты отказала в ласке мне!

• Гоп-стоп! Ты так любила звон монет!

• Ты шубки беличьи носила, шкуры крокодила!

• Всё полковникам стелила! Ноги на ночь мыла!

• Мир блатной совсем забыла! И перо за это получай!..

Андрей в упор смотрит на Марию, отчаянно рвёт струны гитары и начинает с новой силой так, что и сам глохнет от своего голоса.

• Гоп-стоп! Сэмэн, засунь ей под ребро!

• Гоп-стоп! Смотри, не обломай перо

• Об это каменное сердце суки подколодной!

• Лучше позовите Герца, он прочтёт ей модный,

• Самый популярный в нашей синагоге отходняк!

• А лучше позовите Герца, старенького Герца!!.

Не закончив, Смоляков резко обрывает песню, обводит всех присутствующих взглядом.

— Ну, что? — произносит он хрипло в наступившей тишине. — Не нравятся вам мои песенки?

— А мне понравилось! — нарушает общее молчание спутница бородача. — Эмоционально!

— Кажется, это Розенбаум, — проявляет эрудицию бородач. — Из раннего, так сказать, творчества.

— Не нра-авятся, — заключает Смоляков. — Ну, тогда я ушёл!

Он отставляет гитару в сторону, поднимается со стула.

— Как говорится, извините за компанию! Веселитесь дальше, пейте ваш кисляк!.. Общий привет!..

— Сдуем пенки с молока! — выдыхает Андрей, захлопнув за собой дверь квартиры и, оттолкнувшись от стены, спешит вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени.

— Оба-на! — орёт толстый, лысый мужик, лет сорока и прыгает в бассейн, подняв в воздух тучи брызг.

Плавающие в бассейне девушки в купальниках-бикини, хохочут, качаясь на волнах, вызванных падением лысого.

На краю бассейна стоит двухкассетник. Разбитная громкая музыка рвётся из динамиков, эхом отражаясь от стен замкнутого пространства просторного помещения бани.

— Ну чё, братаны?! — лысый, покачиваясь подходит к столу, стоящему неподалёку от бассейна. — Маханём по стопарю?!

Завернувшись в простынь, он усаживается на пластиковый стул рядом со Смоляковым, наливает себе водки. Выпив и крякнув от удовольствия, лысый закусывает балыком, цепляет на нос очки в тонкой оправе, вытирает салфеткой толстые губы.

За столом, помимо лысого, ещё двое. Один — худой и костлявый, будто скелет, другой — коротко стриженный, мускулистый, с тяжёлым подбородком, напоминающий боксёра-тяжеловеса. Компания, расслабившись после парилки и купания, неторопливо уничтожает многочисленные закуски, запивая их пивком.

— Слышь, Андрюха, — толкает лысый Смолякова в бок. — Обрати внимание на девочку. Вон, в сиреневом... Знатная девочка, да?

Он кивает на пышногрудую, совсем ещё молоденькую, светловолосую девушку в сиреневом купальнике, выходящую из бассейна.

— Да слыхали уже! — говорит ему худой.

— Ну, ты слыхал, а вот Андрюха — нет! — возражает лысый. — Знаешь, откуда девочка? Знаешь?

— Ну? — нехотя откликается Смоляков.

— Я её вчера у «Деревяхи» в карты взял! Между прочим, три «тонны баков» на кон поставил. И взял!

— Дороговато — три тонны, — усмехается худой.

— Чё — дороговато? Ты погляди, какие титьки!.. Оксана, иди-ка сюда! — зовёт он девушку.

— Ладно, перестань, — пробует остановить его Андрей.

— Да погоди ты!.. Иди, Оксан!..

Девушка подходит к столу.

— Ну? Как?.. — подмигивает лысый Смолякову. — Ну-ка, Ксюша, давай, махани с нами! Тебе чё налить?

— Шампанского, — улыбается Оксана.

— Ах ты, умница моя! — лысый наливает девушке шампанского. — На-ка!.. — он передаёт ей бокал.

Девушка делает несколько глотков, возвращает бокал на стол.

— Лапушка! — берёт её за руку лысый. — А послушная!.. Знаешь, какая она послушная? Вот, всё, чё не скажу, всё сделает!

Андрей сосредотачивает своё внимание на рюмке коньяка, которую держит в руках.

— Ну-ка, станцуй нам! — расходится лысый.

— Не, я не хочу, — качает головой Оксана, пытаясь высвободить руку.

— Чё значит — не хочу? А я тебе говорю — давай!

— Ну, Коля! — сопротивляется девушка.

— Чё, Коля? — заводится лысый. — Я кому сказал?! А ну, снимай с себя всё и танцуй! Голяком!

— Ты совсем уже, что ли? — пробует вырвать руку девушка.

— Слушай, «Лысый», — вмешивается Смоляков. — А что за очки у тебя такие красивые?

— Отвали! — отмахивается лысый Коля. — Ксюш, ты чё тут строишь из себя? Я ведь тя щас сам раздену, учти!

— Пусти, мне больно! — чуть не плачет девушка.

— Ну, дай очки-то посмотреть! Пойдут они мне или нет? — настаивает Андрей.

— На! И отцепись! — Коля одной рукой снимает и протягивает Смолякову очки, другой продолжая удерживать сопротивляющуюся Оксану. — Только поосторожней. Семьсот «баксов» отдал! — он снова поворачивается к девушке. — Ксюня, ты знаешь, я ведь без нужды никому зла не делаю. Но если ты, сучка, будешь мне кайфы ломать!.. Я тя на стол раком поставлю и оттрахаю при всех! — Лысый встаёт со стула.

Смоляков аккуратно кладёт очки на стол и тоже поднявшись на ноги, трогает Колю за плечо.

— Чё? — поворачивается к нему лысый и тут же получает удар в подбородок. Взмахнув руками и выпустив Оксану, он пятится назад.

— Правый прямой, — комментирует удар мускулистый, равнодушно пережёвывая кусок колбасы.

Андрей бьёт Колю в живот.

— Левый в корпус, — продолжает комментарий мускулистый.

Смоляков всей пятернёй как бы сгребает лицо лысого в кучку и с силой толкает его от себя. Лысый Коля летит в бассейн, снова подняв в воздух сноп брызг.

— А это называется «шмась»! — резюмирует мускулистый.

Андрей присаживается у бассейна на корточки, ждёт, когда Коля вынырнет на поверхность.

— Ты чё, бля?! — орёт лысый, отплёвываясь от воды, хватая ртом воздух. — Ты офонарел, бля, гнида?!

— Меня ты можешь оскорблять сколько угодно, — спокойно и наставительно говорит Смоляков. — Но обижать женщину — это низко, «Лысый». Вот так вот...

Андрей поднимается с корточек и ни на кого не глядя идёт в раздевалку.

— Чё это с ним? А, братаны? — подходит к столу Коля, вытирая лицо простынёй.

— От него баба недавно ушла, — пережёвывая кусок мяса, говорит худой.

— А-а! — тянет Коля. — За это надо махануть по маленькой!..

Голый Смоляков стоит в предбаннике, достаёт из шкафа свою одежду. За его спиной открывается дверь. Андрей поворачивает голову. В противоположном конце просторной раздевалки — Оксана.

— Тебе чего? — спрашивает Смоляков, прикрывшись простынёй.

— Ничего. Хотела сказать спасибо.

— Не за что, — недовольно ворчит Андрей. — Выйди, я одеваюсь.

— А вы уже уходите?

— Ухожу.

— А как же я? — удивлённо вопрошает девушка.

— Что — ты?

Оксана молчит, потупив взгляд.

— А зачем тогда ты вообще сюда припёрлась? В этот гадючник?

— Помыться, — пожимает плечами девушка.

— Что-что?.. «Помыться» сюда ходят днём!.. Ладно, иди, собирайся, подвезу!..

Смоляков и Оксана в машине.

— Тебе куда? — спрашивает Андрей.

— Не знаю.

— Что значит — не знаю? Ты где живёшь?

— Домой мне нельзя, — вздыхает девушка, — я сказала маме, что буду ночевать у подружки. А что она подумает, если я заявлюсь в четыре утра?

— Слушай, тебе сколько лет?

— Восемнадцать, — говорит Оксана и тут же добавляют поспешно. — С половиной!

— А мозгов у тебя на все пять! Без всякой «половины»!..

«БМВ» проворно бежит по ночным улицам осеннего города.

Андрей глушит мотор.

— Приехали, — говорит он, обращаясь к Оксане.

Девушка вылезает из машины.

Андрей, прихватив ключи, тоже выбирается из «БМВ».

— Это что, ваш дом? — оглядывая громаду коттеджа, освещённого бледной луной, интересуется Оксана.

— Мой.

— А вы здесь один живёте?

— Один, — через паузу отвечает Андрей. — Пошли...

Он направляется к входным дверям. Оксана остаётся на месте.

— Ну, где ты там? — оглянувшись, зовёт её Андрей.

— Я... Вы знаете... Я, пожалуй, пойду...

— Куда?

— Поймаю попутку. На вокзале посижу. В общем, я пойду, ладно?

— Как хочешь, — Андрей открывает дверь и входит в дом.

Вспыхивает под потолком большая хрустальная люстра гостиной залы. Андрей проходит к длинному, персон на двадцать, обеденному столу, ставит на него стакан и бутылку виски. Взявшись за спинку стула, он замирает словно в столбняке и вдруг, издав какой-то звериный рык, изо всей силы отшвыривает стул в сторону камина.

Наступившую затем тишину нарушает чьё-то робкое покашливание.

Смоляков оглядывается. На пороге гостиной стоит слегка напуганная Оксана.

— А! Это ты, — Смоляков, как ни в чём не бывало, идёт к опрокинутому стулу, подняв его, возвращает на место.

— Там ни одной машины, — лепечет девушка. — Дороги я не знаю... Темно.

— Да, — бормочет Андрей, наливая себе виски. — Темно...

Смоляков откидывает с кровати одеяло.

— Бельё чистое, — говорит он. — Там в шкафу есть халат. Ванна, туалет — по коридору направо, — Андрей идёт из спальни. — Спокойной ночи.

— А... — начинает девушка.

— Что ещё? — приостанавливается Смоляков.

— Мы разве?.. Мы будем спать не вместе? — спрашивает Оксана.

— Нет. Мы будем спать не вместе.

Горит ночник. Негромко играет музыка. На туалетном столике соседствуют початая бутылка виски и бутылка шампанского.

Андрей лежит в кровати на спине, не мигая смотрит в потолок. На голом животе его стоит большое блюдо с клубникой. Оксана, пристроив голову у него на плече, берёт из блюда ягоду, отрывает «хвостик», отправляет её в рот.

— Не-а, не понимаю, — говорит она, причмокивая от удовольствия. — Чего ещё надо было твоей жене?! Вот, наши девки, например... С нашего курса... Они просто мечтают подцепить какого-нибудь делового. Как ты... Ну, то есть, не как ты, а помоложе, естественно...

— А я — старый?

— Конечно старый!.. То есть... Я хотела сказать... Сейчас-то ты молодой! А вот, предположим, лет через десять? Ну? И что с тобой делать?

— Через десять лет мне будет всего сорок девять.

— Ничего себе — всего!.. Нет, ну хорошо, предположим не через десять, а через двадцать! Что тогда?

— Да ведь и тебе не всегда будет восемнадцать с половиной.

— Всё равно. Я буду ещё молодая, а мой муж — старик!

— Будете читать стихи друг другу. Вслух!

— Скажешь тоже — стихи! — тихо смеётся Оксана, продолжая поедать клубнику. — Нет! Вот, если бы я встретила такого... Лет двадцати пяти! Да ещё, чтобы он был крутым! Чтобы у него был такой же дом! И «тачка»!..

— И жил бы он не здесь, а в Штатах, да? — заканчивает за неё Андрей.

— Ага! — веселится Оксана. — Ну, нет! В Штатах — это уже слишком круто! — она вздыхает. — А вот твою жену я не понимаю... Хотя, ты деловой, дома, небось, только ночуешь. И то, наверное, не всегда. Скучновато... Вот, если бы ты устроил бы её куда-нибудь на работу!.. Хотя на работе тоже кругом одни мужики. А мужикам только одного и надо!

— А тебе не надо?

— Мне? Надо. Но не со всеми же!.. То есть, я конечно не хочу сказать, что твоя жена со всеми!.. Только, знаешь... Если вот просто так, переспали и разбежались, так это одно! А всё время вместе жить... Тут чего-то другое надо, наверное.

— Что?

— Не знаю. Ягодку хочешь?

— Нет. Ты скажи, что надо, чтобы жить вместе?

— Ну... — Оксана молчит, задумавшись. — Это как две половинки яблока, которые срослись и друг без друга уже не могут. А если их разъединить и попробовать скрестить с чем-нибудь другим... Ну, допустим, с помидором. То они всё равно не выживут. Понимаешь?

— Яблоко с помидором?

— Ага! — реплика Смолякова вызывает у девушки новый приступ смеха.

Андрей тоже улыбается.

— Маленькая ты ещё. И глупенькая. Почти как моя Катюха!..

— Ой, с дочерью твоей конечно — это вообще! — тут же посерьёзнев, говорит Оксана. — Если бы у меня моего ребёнка отобрали, я бы!.. Не знаю! Я бы его всё равно бы выкрала!

— Что? — переспрашивает Андрей.

— Украла бы и всё!

— Да?.. — Смоляков молчит, потом убирает полупустое блюдо с живота. — Ну, хорошо, давай спать.

— Так ведь уже наверное день! — девушка, выскользнув из-под одеяла, идёт к окну, раздвигает плотные шторы.

И действительно в спальню врывается яркий свет прохладного утра поздней осени.

Смоляков стоит у ограды школы-интерната, в котором учится его дочь. Он видит, как Катька, застёгивая на ходу куртку, торопится к входным воротам. Андрей идёт ей навстречу.

— Привет, — говорит он, обняв дочь и чмокнув её в макушку.

— Привет, па! Что случилось?

— Да ничего не случилось, — Смоляков озирается по сторонам. — Просто хотел тебя видеть. Покатаемся? — он кивает на припаркованную неподалёку «БМВ».

— Вообще-то у нас обед, — Катька оглядывается на здание интерната.

— Перестань, — Андрей кладёт руку на её плечо, ведёт к машине. — Пообедаем где-нибудь по дороге. Поговорим заодно.

— Ну, хорошо. Только к пяти мне надо будет вернуться.

— Вернёшься, вернёшься. Давай, залезай! — Смоляков подталкивает дочь к передней дверце и, ещё раз воровато оглянувшись по сторонам, обойдя машину, садится за руль.

«БМВ» едет мимо новостроек, устремляясь за пределы города.

— Пристегнись, — нарушает молчание Андрей.

— Да ладно! — отмахивается Катька. — А куда мы едем?

— Катаемся... Посмотри-ка там, на заднем сидении для тебя подарок.

Дочь, перегнувшись через спинку кресла, достаёт небольшую фирменную коробку.

— Ух, ты! «Лэптоп», да, пап?

— Как обещал!

— Спасибо, па!

— Не за что.

— Слушай, пап, — начинает Катька, помолчав. — Ты... Ты извини меня. Ну... Что я тогда в суде... Ну, ты понимаешь?

— Нет, не понимаю, — говорит Смоляков. — То есть, конечно, ты имела право выбирать... Но я другого понять не могу, тебе что, действительно там хорошо?

— Нормально.

— А может этот... Петюня весь из себя такой золотой — серебренный?

— Да нет, — вздыхает Катька. — Но вообще-то он хороший.

— А я — плохой, да?

— Нет, ты не плохой... Но он, понимаешь, он... Добрый...

— А я, значит, злой?! — постепенно заводится Андрей.

— Да нет же! Как тебе объяснить?.. Я знаю, что матери с ним хорошо. А я привыкла жить с ней... Ну, а мы с тобой, ты же сам сказал, мы можем и так видеться...

«БМВ», вырвавшись из города, миновав контрольно-пропускной пункт ГИБДД, летит по загородной трассе.

— Матери с ним хорошо! А со мной ей было плохо!..

— Я не знаю, пап!.. — Катька замолкает, однако, подумав, продолжает рассуждать. — Ты только не обижайся, но понимаешь... Пётр Арнольдыч, он... С ним интересно, он много знает...

— Стишки, да? — Андрей не на шутку разозлён и сдерживается из последних сил.

— Да не только! Он всё время что-нибудь выдумывает! Вот, например, в прошлом году на восьмое марта...

— Что — что — что?! — Смоляков на время даже перестаёт следить за дорогой. — Ты сказала — в прошлом году? На восьмое марта?!.

Катька, сообразив, что сболтнула лишнее, молчит, глядя вперёд.

— Вот это фортель! — нервно смеётся Андрей. — Значит, они уже больше года!.. И ты об этом тоже знала. Знала и молчала!

— Пап, у них тогда ещё ничего не было, правда! — поспешно оправдывается дочь. — Они просто дружили!

— Просто дружили, да?! — Смоляков, сам того не замечая, всё сильнее давит на педаль газа.

— Да! Я знаю. Мне мама рассказывала!..

— А что тебе ещё рассказывала твоя мама?! — уже кричит Андрей. — Как они стали не просто дружить — об этом она тебе не рассказывала?! А как из меня дурака делать?! Об этом твоя мама тебе тоже рассказывала?!

— Пап, давай вернёмся, — замыкается в себе Катька. — Поехали назад, а?

— А вот это видала?! — Смоляков складывает из пальцев кукиш. — Всё! Ты моя дочь, поняла?! Моя и больше ничья! Сейчас поедем к моей сестре. В Москву. И будешь там жить!.. Я сделаю из тебя нормального человека! А не как эти!.. «Яблоки с помидорами»! И пусть они только попробуют тебя у меня отобрать!

— Но я не хочу! — выкрикивает Катька.

— А тебя никто не спрашивает, поняла?! Чихать я хотел!.. Ты ещё от горшка два вершка и ни черта не понимаешь в этой жизни! — повернувшись к дочери, орёт Смоляков.

— Па-па-а!! — отчаянно кричит Катька, глядя вперёд.

Андрей тут же переключает внимание на дорогу и видит, что машина, выскочив на встречную полосу, не вписываясь в поворот, на бешеной скорости несётся прямо в кювет.

Смоляков резко выворачивает руль вправо, налегая на него всем телом. Визжат тормоза. «БМВ» бросает в сторону, разворачивает боком, ведёт юзом по мокрому асфальту.

Андрей пробует выкрутить руль влево, но в этот момент машина, подпрыгнув, вздрагивает всем корпусом, земля и небо за лобовым стеклом меняются местами и последнее, что успевает увидеть Андрей — перепуганное лицо Катьки, которое появляется откуда-то сверху, будто паря в невесомости.

«БМВ» лежит в придорожной канаве на крыше, задрав колёса вверх. Смоляков открывает глаза, мотает головой, постепенно возвращаясь к реальности.

— Катька! — выдыхает он, когда сознание полностью приходит к нему.

Андрей поворачивает голову вправо. Ему удаётся увидеть только разодранный рукав куртки, обнажённую руку дочери и бурые пятна крови на спинке перевёрнутого сиденья.

— Катька!! — Смоляков, чертыхаясь, освобождается от ремня безопасности, барахтается в машине, налегая всем телом на заклинившую дверцу.

Спустя какое-то время Андрею удаётся вытащить тело дочери через разбитое лобовое стекло. Он укладывает её на землю, встаёт перед Катькой на колени. Лицо дочери, бледное и безжизненное, перепачкано кровью, разметавшиеся волосы липнут к щеке и губам.

— Катя! Катюня! — зовёт Смоляков. Он прислушивается к биению сердца дочери, осторожно похлопывает её по щекам.

— Катенька! Ты слышишь меня?.. Ну, скажи что-нибудь. Катька!.. Катёнок!.. Ну, не молчи! Слышишь?.. Кать!..

Он обнимает податливое худенькое тело, прижимает к себе.

— Катя! Только не надо!.. Подожди! — Андрей снова опускает дочь на землю. — Подожди... Потерпи немножко... Я сейчас! Сейчас, сейчас!..

Смоляков карабкается вверх по косогору...

Перепачканный в грязи Андрей мечется по шоссе, пытаясь остановить проносящиеся мимо машины.

— Стойте! Подождите! Остановитесь! — шепчет он, размахивая руками. — Кто-нибудь... Помогите!.. Помогите!..

Машины, одна за другой, проносятся мимо.

— Да помогите же хоть кто-нибудь!!! — орёт Андрей, застыв на самой середине дороги.

Его крик поднимается к небу всё выше и выше, летит над шоссе, над придорожными кустами и деревьями, над лежащей в кювете «БМВ», над телом дочери, над полем, над лесом, чернеющим у самого горизонта.

— Да это вообще не больница! — кричит в трубку телефона Смоляков. — Это сарай посреди деревни! Короче, нет времени! Ты адрес записала?.. Её надо перевезти в хорошую больницу. Ты поняла меня?.. Слышишь?!

В небольшой кабинет главврача сельской больницы входит женщина в белом халате.

— Хватай своего Бауэра, берите такси, любую тачку и дуйте сюда! Я всё оплачу, поняла?!. Быстрее, я прошу!..

Андрей опускает трубку на аппарат, смотрит на женщину.

— Ну? Как там?

Женщина, взяв со стола какую-то папку, идёт из кабинета.

— Бауэр — это?.. Не Пётр Арнольдович, случайно? — интересуется она, приостановившись перед дверью.

— А вы его знаете?

Женщина, кивнув, выходит из кабинета.

— Подождите, я хотел узнать, как моя дочь?

— Вам лучше остаться здесь, — и женщина закрывает дверь перед самым носом Смолякова.

Беспомощно бросив руки на колени, уставившись в одну точку, Мария сидит на лавке в больничном коридоре. Смоляков ходит из стороны в сторону, словно маятник, сунув руки в карманы перепачканного пальто.

Из-за стеклянных дверей, замазанных светло-коричневой масляной краской, появляется Бауэр. Он в больничном халате и колпаке.

Увидев его, Мария и Смоляков, как по команде устремляются ему навстречу.

— Петя, что? А, Петенька? — выдыхает Мария.

— Успокойся, Маша, — Бауэр похлопывает её по плечу. — Положение не простое, но... Будем надеяться. Сердечко у неё молодое, здоровое... Её сейчас готовят, я буду оперировать сам...

— Подожди! — оттесняет Марию Андрей. — Какая операция здесь, в этой конюшне? Её надо перевести в город, в хорошую больницу!

— К сожалению, это невозможно, — говорит Бауэр.

— Я оплачу все расходы!

— При чём здесь?.. — Бауэр поворачивается, чтобы уйти.

— Послушай! — хватает его за плечо Смоляков. — Я её отец и я...

— А ну-ка, тихо! Прекрати истерику! — неожиданно для Андрея повышает голос Бауэр. — Не довезём мы её до города! Ясно тебе, отец?!. И вообще!.. Возьмите себя в руки, — он слегка пожимает руку Марии и скрывается за дверью.

Мария медленно возвращается к лавке, садится.

— Он... — подходит к ней Смоляков, указывая пальцем на дверь. — Он у тебя что, совсем ничего не соображает?

— Уйди, — глухо произносит Мария.

— Что?

— Уйди, пожалуйста! — чуть не плачет она. — Уйди, Андрей... О, Господи! Ну, почему ты такой?! Почему ты считаешь, что тебе все должны?! Что всё вокруг принадлежит только тебе?! А ты можешь только брать, брать! Распоряжаться и хапать!.. Уйди! Уйди куда-нибудь!

— Ну, хорошо-хорошо, — видя её состояние, бормочет Смоляков. — Я... Ладно. Я на улицу... Ты только... Ладно...

— Уйди, уйди, уйди, — всхлипывает Мария, обхватив голову руками.

Кивнув, Андрей направляется к выходу.

Тусклый фонарь освещает часть больничного дворика и двухэтажное здание больницы.

Смоляков расхаживает по дворику, курит, изредка поглядывая на горящие в ночи окна второго этажа. Выкинув сигарету, он идёт к полу развалившейся скамейке, залезает на неё с ногами, сидит на спинке, сунув руки в карманы, нахохлившись, словно воробей на морозе.

Глянув на часы, Андрей спрыгивает со скамейки и опять принимается ходить из стороны в сторону, закуривая очередную сигарету.

По-прежнему светит больничный фонарь, однако небо заметно посветлело и яркие звёзды заметно блекнут на розовеющем небосклоне.

Смоляков стоит, глядя на туман, стелящийся между кустами больничного дворика. Он достаёт из кармана пачку сигарет, но убедившись, что там ничего не осталось, комкает её, отшвыривая в сторону. В одном из окон первого этажа больницы зажигается свет. Андрей, будто проснувшись, пробирается сквозь кусты к световому пятну. Забравшись на невысокий фундамент и привстав на цыпочки, Смоляков заглядывает в окно.

Посреди небольшой ординаторской, на табурете сидит в одиночестве Бауэр. Андрей впервые видит, как он курит, не затягиваясь, пуская дым через нос. Чтобы привлечь его внимание, Смоляков несколько раз стучит по стеклу.

Бауэр достаёт из кармана очки, цепляет их на нос и, разглядев прильнувшего к окну Андрея, устало кивает ему головой.

Стёкла двойных рам разделяют их, они лишены возможности слышать друг друга, однако оба прекрасно понимают всё и без слов.

«Ну, как там?» — как бы спрашивает Смоляков, показывая пальцем на второй этаж.

«Там?» — уточняет Бауэр, тоже поднимая палец вверх.

«Да-да», — кивает Андрей.

«Всё хорошо» — прикрыв глаза, успокаивает его Бауэр и для большей убедительности демонстрирует большой палец, — «Всё вот так!»

«Правда?» — Смоляков просит подтверждения, в свою очередь выставив вперёд свой большой палец.

«Правда», — кивает Бауэр и показывает в ответ сразу два больших пальца. — «Всё отлично!»

Андрей, расплющив нос о стекло, с облегчением закрывает глаза.

«Спасибо!», — улыбается он через секунду.

«Хочешь зайти?» — интересуется Бауэр при помощи жестикуляции.

«Нет-нет», — отрицательно крутит головой Смоляков. — «У меня совершенно нет времени. Я должен идти», — жестами говорит он неправду.

«Тогда — пока», — слабо машет рукой Бауэр.

«Пока!» — улыбнувшись, машет в ответ Смоляков и уходит, теряясь в зарослях кустов, укутанных пеленой предрассветного тумана.

— Ты куда-то исчез... А они звонили мне всё это время, угрожали, — Пронин опускается в кресло, сидит сгорбившись, пробуя успокоить дрожь в руках.

— Вчера утром пошёл гулять с собакой. Пуделёк карликовый. Тишка... Он куда-то в кусты и пропал. Зову, зову. Нет его. Искал часа два, возвращаюсь домой... А он на дверной ручке на ремешке висит... И опять звонят. То же, говорят, и с тобой будет. Пацан мой из школы возвращается... Меня, говорит, дяденька какой-то подвёз, просил тебе привет передать. Я боюсь, Андрей...

— А хорошо было раньше! А, Проня? — задумчиво откликается Смоляков, глядя из своего кабинета на заводской двор. — Ну, жрали мы тогда чуть поменьше, пили не «Абсолют», а «Русскую». Катались в «жигулях». Зато был порядок! А теперь любой пацан берёт в руки «пушку» и думает, что он уже Аль Капоне.

— Тебе хорошо рассуждать! — говорит Пронин. — У тебя-то никого нет, ты теперь один!..

— Что?! — резко поворачивается к нему Андрей. — Что ты сказал?!

— Я в смысле... — теряется Пронин. — Я, собственно, не за себя боюсь. Но у меня семья. Ребёнок.

— Когда они назначили «стрелку»?

— Сегодня в четыре. Со всеми документами на землю.

— Лады, — Смоляков играет желваками на скулах. — Сам поеду.

— Андрей. Я, собственно... Я к чему всё это... Может тебе связаться со своими старыми приятелями?

— Сам поеду! — ещё раз повторяет Андрей. — Ты прав, Проня! Кроме жизни, терять мне в общем-то нечего!..

Бежевая «Волга» несётся по загородному шоссе.

— Значит, расклад такой, — говорит Смоляков, обращаясь к шофёру и заодно к Пронину, сидящему на заднем сиденье. — Приедем на место, паркуй машину подальше от них. Мотор не глуши, держи руку на передаче. Понял, Володь?..

Шофёр молча кивает.

— Из машины никому не высовываться. Если что не так — рвите когти как можно быстрее. И не надо подвигов, ясно?.. Доберётесь до города, Юра!.. Сразу звони моим друганам. Они по своим каналам их вычислят и накажут.

— Сразу надо было бы позвонить, Андрей Иваныч, — тяжело вздыхает Пронин.

— Это моё дело, — сквозь зубы цедит Смоляков.

«Волга» не спеша пробирается по грунтовой дороге, сворачивает к лесу.

— Вот они, — говорит Смоляков.

Вдалеке, у перелеска, стоят два джипа и потрепанный «жигулёнок».

— Разворачивайся и тормози, — командует Андрей.

«Волга» совершив необходимый манёвр, останавливается.

— Ну! — резко выдыхает воздух Смоляков. — Сдуем пенки с молока!..

Андрей не спеша приближается к джипам. Остановившись поодаль, метрах в двадцати от машин, он ждёт, скрестив руки на груди. Из джипов вылезают человек пять-шесть крепких парней одетых, как на подбор в тёмные кашемировые пальто. Один из них, низкорослый, черноволосый, идёт Смолякову навстречу. Другие остаются рядом с машинами.

— Какие проблемы, братишка? — приветствует низкорослого Андрей, оценив руку парня, которую тот держит в правом кармане пальто.

— Бумаги на землю привёз? — спрашивает низкорослый, остановившись в нескольких шагах от Смолякова.

— Иди ближе, — говорит Андрей.

— Здесь постою, — откликается парень.

— Как же я тебе бумаги-то передам? — улыбается Смоляков и подходит к низкорослому вплотную.

— Ну?..

Смоляков лезет за пазуху, молниеносно вытаскивает оттуда зажатую в кулаке гранату, вырывает чеку.

— Тихо! Не оборачиваться! На меня смотреть! — командует он.

Парень, оцепенев от неожиданности, заворожено смотрит на Андрея.

— Ну?! — Смоляков свободной рукой, незаметно для парней, дежурящих у джипов, крепко берёт низкорослого за лацкан пальто. — Ты готов подохнуть? Прямо сейчас?.. Я готов! Давай, а? Только вместе?! — кулак с гранатой упирается парню в грудь.

— Не пыли... — еле слышно, сглотнув слюну, выдавливает из себя низкорослый.

— Жить хочешь, падло?! — стиснув зубы, хрипит Андрей. — Тогда — руку из кармана! Только медленно и печально! «Ствол» на землю и без фокусов! Ну!.. — один за другим он убирает пальцы с гранаты, придерживая взрыватель одним указательным.

Парень напуган и психологически сломлен окончательно. Он вынимает из кармана пистолет, бросает его под ноги Смолякова, пробует оглянуться.

— На меня смотреть! — слегка встряхивает его Андрей. — В глаза, сука!.. Теперь слушай и запоминай! Никаких бумаг тебе не будет. Ни сейчас, ни потом. Земля эта — наша! Едем дальше... Передай своему пахану привет от Вити-Торопыги и Семёна Палыча. Это всё мои старинные кореша, он должен их хорошо знать. И если у него голова с мозгами не поссорилась, за наезды за свои вам придётся извиниться. Вопросы?..

— Знаешь, что с тобой будет, если ты мне тут уши полоскал?

— Не грозись, сявка! Я такими, как ты, толчки на зоне чистил! Теперь шагай к своим «бычкам» и чтобы через две минуты вас с фонарями найти не могли! — Смоляков смотрит на часы. — Шагай, время пошло!

Парень пробует нагнуться за пистолетом.

— Куда? — Андрей наступает на пистолет ногой. — Сувенир!.. Теряешь время!

Низкорослый, развернувшись, идёт к своим.

Смоляков крепко зажимает пальцами взрыватель гранаты.

Перекинувшись между собой несколькими фразами и посмотрев в сторону Андрея, парни рассаживаются по машинам. Хлопают дверцы, заводятся двигатели. «Жигулёнок» и джипы, развернувшись, уезжают прочь.

Смоляков поднимает с земли пистолет, сунув его в карман, шагает назад, к «Волге».

— Значит, будем жить дальше! — говорит он на ходу и, размахнувшись, швыряет гранату далеко в кусты.

Взрыв поднимает с земли ворох опавших листьев, эхом мечется по перелеску, сгоняя с деревьев большую стаю ворон.

Мария идёт вдоль тихой тополиной аллеи с продуктовой сумкой. Навстречу ей, со скамейки поднимается Андрей. Увидев его, она замедляет шаг.

— Здравствуй, — говорит Мария.

— Ага, — кивает Смоляков. — Присядем?

— Только у меня мало времени. Я ведь теперь работаю. В библиотеке.

— Знаю, — Андрей забирает у неё сумку, ставит на скамейку, усаживается рядом. — Ну? Как там Катька?

— Ничего. Поправляется.

— А если мне её навестить? Как думаешь?

— Она спрашивала о тебе.

— Правда? — оживляется Смоляков. — Я там... передавал ей фрукты, соки... В общем, муру всякую.

— Спасибо.

— Да ну!.. Ты скажи ей, я обязательно заеду. Обязательно!..

— Хорошо.

Какое-то время они сидят молча.

— Ну? А ты как живёшь? — спрашивает Смоляков.

— Хорошо.

— Что, правда? — Андрей внимательно смотрит на свою бывшую жену.

— Правда, Андрей. Всё хорошо.

— Если надо чем-то помочь... Деньгами и вообще... Ты не стесняйся, скажи!..

— Да нет, спасибо, у нас всё есть.

— Приятно слышать, — Смоляков отворачивается, смотрит куда-то в сторону.

— Ну, я пойду? — говорит Мария.

Андрей молча кивает.

— Андрюш, — начинает она, не двигаясь с места. — Ты себя ни в чём не вини. Мы с тобой хорошо жили. Тихо, спокойно, как в сказке... Ты прав, многие нам даже завидовали. Да я и сама долго считала, что вот это вот и есть настоящее счастье. Оказалось, что нет... Так что я сама во всём виновата. Ты уж прости меня, если сможешь.

— Да я тебя давно простил! — машет рукой Смоляков. — Просто я наверное чего-то не понимаю!.. — он поднимается на ноги. — Ну, лады!.. Передавай своему спасибо ещё раз... за Катьку!

Андрей, не оглядываясь, быстро идёт прочь.

Открыв машину, Смоляков садится за руль восстановленного после аварии «БМВ», берёт трубку трезвонящего телефона.

— Ну, наконец-то дозвонился! Это Пронин! — слышится бодрый голос на другом конце.

— Да...

— Собственно... Полный ажур, Андрей Иванович! Сейчас только что приходила Ольга Фёдоровна! С извинениями! Видел бы ты её лицо!.. В общем, с меня причитается. Земля под четвёртый цех теперь точно наша!.. Ты слышишь, Андрей Иваныч?

— Слышу.

— Так какие будут распоряжения? — веселится Пронин.

— Распоряжения?.. А распоряжения будут следующие, Проня... Свяжись-ка с этой Ольгой Фёдоровной и верни ей землю. Если она без неё жить не может.

— Что?.. — следует долгая пауза. — Ты... Ты шутишь, да?

— Нет. Отдай эту землю на хрен, Проня!

— Но... Но ведь после всего, что было!.. Послушай, ты заболел! У нас же контракт с финнами. Это миллионы, Андрей, миллионы!..

— Делай, что сказано! — Смоляков отрубает связь, швыряет трубку на соседнее сиденье.

Он сидит, глядя на дождевые струи, стекающие по лобовому стеклу на капот. Андрей включает приёмник. Диктор бодрым голосом читает сводку последних известий со всех концов света. Не переключаясь на другую волну, Смоляков отрешённо смотрит на усиливающийся дождь. Потоки воды за лобовым стеклом окончательно смывают улицу, деревья, дома, машины. Впечатление такое, будто на землю пришёл новый Потоп.

КОНЕЦ

Санкт-Петербург

Агеев Игорь

.