Розовая голубизна прозаика Риты М.

симпатии проекту выражать вот этой кнопкой:

Розовая голубизна прозаика Риты М.

Маргарита Меклина
ЛАРИСА ВОЛОДИМЕРОВА: Уважаемые читатели! Предлагаем вашему вниманию не столько интервью, сколько эссе о талантливом прозаике и удивительном человеке Маргарите Меклиной. И Рита, и я пытаемся раскрыть в прозе гейскую тему, так что речь пойдет о клубничке . Надеюсь, за журналистской желтизной вы сумеете разглядеть мою собеседницу - мыслящую и глубоко переживающую одиночество, эмиграционную ломку и все, что заставляет нас заходиться в немом крике. Не все вмещается в рамки эссе. Мы постараемся порассуждать о лирических героинях, не переходя на личности. Жизнь объемней и страшней литературы. Я помню необычайной красоты Ритино лицо по Ленинграду; а на вопрос, что поделывала в Америке эти годы, Рита - изящная и тонкая - ответила без рисовки: - Работала грузчицей, пока не попала в аварию. Все остальные личностные вопросы у меня отпали. Не всегда экзотика присутствует там, где ее хочется видеть. Что сочтет возможным, Рита расскажет в письмах сама. Так, как это может сделать только прозаик.

МАРГАРИТА МЕКЛИНА: Мне нравится сама процедура письма: когда выбираешь плотную, приятную на ощупь, стопроцентно хлопковую бумагу (желательно с водяными знаками), долго разглядываешь каталоги с авторучками - в общем-то, из этого основной процесс писания и состоит - когда автор позволяет своим мыслям свободно бродить, перескакивать с "Вотермана" на "Паркер". Помнится, в нашем доме была реликвия, которая меня подталкивала к перу: желтый конверт, весь во флоре и фауне марок, от Владимира Глоцера - есть такой детский литературный деятель и писатель. Владимир Глоцер испрашивал разрешения у моей пятилетней сестры опубликовать ее стихи. Стихи были просто великолепные, непосредственные, истинно детские. Их писала за мою сестру моя мама и пользовалась у Глоцера несомненным успехом. Вот это-то письмо с разноцветными медалями марок и побуждало меня внима тельно относиться к бумаге.

Сочиняла я с семи лет - и отсылала в журнал "Пионер". Оттуда мне приходили ответы от Викорука, рецензента. Каждое его письмо начиналось словами: "Уважаемая Маргарита, Вы достаточно хорошо написали о том..." До сих пор помню, как Викорук указал мне на мое "неудачное сравнение": "Уважаемая Маргарита, мне кажется, что снег не нужно сравнивать с поролоном. Снег несравненно его поэтичней." Но мне до сих пор кажется, что снег похож на поролон.

В десять лет я написала рассказ "Книга" о двух мальчиках, присвоивших себе чужой текст. Эти два мальчика были моими одноклассниками, Славой и Димой, которые, разумеется, и не догадывались, что я приписала им эти плагиаторские действа, даже не изменив их имен. В дальнейшем подобную практику я превратила в прием: имена в своих текстах не изменяю. "Книгу" я написала для того, чтобы один из этих мальчиков (я не совсем для себя решила, какой) после ее публикации стал бы относиться ко мне еще лучше.

Л.В.: Питерские перехлесты... Викорука я помню тоже. И стихи стала писать и печатать, чтобы утром в школе мне улыбнулся мальчик, - он замечал меня только в день выхода "Ленинских искр" или "Костра". На пять уроков его памяти доставало... А Глоцер был первым читателем и советчиком моей книжки о психологии творчества. После К.Чуковского и В.Глоцера никто серьезно не изучал детское литературное творчество, и только недавно выпустил книжку В.Лейкин.

МЕКЛИНА: До сих пор мне кажется, что литература должна быть действенной. Допустим, я вставляю в текст магическое заклинание, а установка дается такая: чем больше людей этот текст прочитает, тем сильнее сработает заклинание.

Жизнь копирует литературу. Разумеется, это не мной первой было сказано - но мне очень хочется описать выигрышный лотерейный билет, и то, как я эти, приобретенные алхимией слов, деньги потрачу. Хотелось бы заняться меценатством - вот, допустим, мы решили с друзьями привезти в Россию выставку современных американских художников - Кит Херинг, Жан-Мишель Баския, Джонатан Ласкер, Джеймс Браун, Франческо Клементе, Сандро Чиа, Кенни Шарф, Джулиан Шнабель - имена эти всемирно известны, и мы спокойно могли все картины собрать - но проект застопорился всего лишь из-за двадцати тысяч долларов. Российская сторона говорила, что денег не может найти, а мы с друзьями гранты писать не умеем.

Л.В.: А что Вы думаете о пересечении искусств, перетекании их друг в друга?

МЕКЛИНА: Я живо интересуюсь современным искусством. Мне кажется, что музыка и живопись, не говоря уже о перформанс-арте, ушли в некотором смысле вперед литературы. Мне хочется взять ноты - и переписать их словами. Не описать свое впечатление от музыки, а именно просто переписать музыкальное произведение - но не музыкальными, а словесными средствами. Хочется синтезировать. У Кандинского есть такая вещь - "Желтый звук" - там светомузыка, пластика, текст. Или взять учебник по физике (одно время я очень интересовалась черными дырами) - и превратить его в текст о любви. Там в общем-то совсем немногое нужно изменить, может быть, пару слов - и произойдет превращенье.

Л.В. (РИТИНО ОТСТУПЛЕНИЕ)

МЕКЛИНА: Я не могу обобщить учение Вернадского о "Ноосфере", но мне кажется, что все слова, нами когда-то сказанные, все книги, нами написанные - несомненно, на что-то влияют. Философ С.Франк в одном из своих произведений говорил об отшельниках. Отшельник ничего не пишет, он - не писатель. Он сидит и молится, думает. И этим самым изменяет мир. У Тарковского старик каждый день выливает один стакан воды в унитаз - и это каждодневное действие что-то в жизни меняет. В то же самое время, написанных текстов слишком много. Фильммейкеры давно уже используют found footage - берут старые фильмы по начально-военной подготовке или учебные фильмы по технике секса и монтируют из них что-то новое (тут мы можем долго дискутировать о смерти постмодернизма . Можно ли говорить о его смерти в том случае, если он в Россию так и не пришел?)

Владимир Сорокин, кажется, успешно использует этот метод - не дает текстам пропасть. В "Тридцатую любовь Марины", к примеру, включен текст одного из съездов КПСС. Или борхесовский Пьер Менар переписал "Дон Кихота". То есть некоторые тексты можно утилизировать, как-то их перерабатывать, и в то же время их сохранять в форме. Нам сейчас нужны римейки древнерусской литературы - а то уже никто и не помнит о "Хождении за три моря", Хождении Богородицы по мукам да о Петре и Февронии - а ведь сюжеты там очень интересные.

Также хорошим литературным тоном мне кажется упоминание имен забытых писателей и деятелей в своих текстах (сейчас, к примеру, современными стали Добычин и Вагинов), нужно как бы кланяться им из-за ограды своих строк. Мой знакомый арт-галерейщик так мне сказал: "сами художники первыми открывают новых, истинно талантливых художников. А уж потом приходят критики, публика".

Л.В.: Рита, Ваша проза пластична, музыкальна, продолговата, эмоциональна. Нельзя не вспомнить... например, Генриха Белля... Как Вы сами ответите?

МЕКЛИНА: На даче у меня была потрепанная книжка, "Бильярд в половине десятого" - это все, что я знаю о Белле. Мне в основном нравятся писатели с "з": Михаил Кузмин, Алексей Ремизов, Гайто Газданов, Борис Зайцев. Хочу наконец добраться до Маргерит Юрсенар - ее хвалил в своем Фоторомансе с Фолькером Шлендорфом Александр Ильянен. Сейчас я в основном читаю современную литературу: "Китайское солнце", "Фосфор", поэзию Аркадия Драгомощенко (он также пишет удивительно гармоничные, слаженные, многоплановые эссе - к примеру, только что появились в "Русском журнале" его эссе о недавно умершем Поле Боулзе, об Аллене Гинзберге.

Аллен Гинзберг для всех калифорнийцев - живая легенда. Мой муж был в Турине на чтении Аллена Гинзберга и потом сокрушался, что задал Гинзбергу совершенно идиотский вопрос: "что бы Вы сделали, если бы Вам удалось заново прожить свою жизнь?" И Аллен ответил: "я бы выебал большее количество мальчиков". Опять же, этот ответ мало отношения имеет к литературе, мне кажется. Я встречала многих людей в Сан-Франциско, которые мне говорили, что видели Аллена, допустим, прогуливающимся по Бродвею (да-да, всегда с одним из "стареющих мальчиков"), но мне кажется, что все эти личные детали в некотором смысле надо от стихов отделять. То есть автора рассматривать совершенно отдельно от его биографии. Наверно, поэтому писатели и становятся писателями - хотят отредактировать свою жизнь.

Л.В.: Ответ Аллена имеет отношение ко всей литературе, начиная с античности. Литература - в том числе и нереализованные желания, но я не верю, что у писателя не сидит в подкорке, если не вырывается наружу, бисексуальность. Великая Сафо осветила тернистый путь всем будущим женщинам-поэтам, и какое блистательное женское имя в поэзии и прозе ни назови, ассоциации только окрепнут. Я не имею в виду несчастное литературоведение, - когда я писала диссертацию о гомосексуализме лирического героя Набокова, то поняла, что доказуемо в литературе абсолютно все в ту и другую сторону. Но существует не только психология творчества, а также и глубоко с ней связанная физиология творческих процессов. Поэт представляет обе половины человечества, недостающее ему лично он берет у природы, сам того часто не осознавая. Любопытен сам результат, - я покощунствую. Татьяна Ларина, как персонаж, прочувствована изнутри по-мужски, и предстает перед нами - по-женски, а вот Прекрасную Даму как лирическую героиню никто изнутри не почувствовал, она символично беспола, поскольку бездушна. Автор бежал от себя, а это - пустое занятие: литература совершенно прозрачна. То же касается западной поэзии-прозы, физиология - без границ. Кстати, позвольте заметить, у Вас совершенно мужской ум - и лиричность нежнейшей женской души. Такой ум свойственен женщинам в литературе.

МЕКЛИНА: Лариса, разрешите мне здесь вставить свою реплику: почему-то как только говорят об уме, так сразу же прибавляют эпитет - "мужской", а как "душа" и "лирика" - так это сразу "женское". Кажется, это и есть пример мужского шовинизма, о котором я еще буду говорить в конце интервью. А физиология творчества - это когда изучают, как дисменорея или кормление грудью влияют на количество написанных строк? Лучше я переключусь на безопасного Набокова.

Мне кажется очень интересной Ваша работа, Лариса, о гомосексуализме в набоковской прозе. Только что появилась статья - увы, пока только на английском, про брата Набокова, Сергея, который был геем. Зинаида Шаховская (с ней был знаком в Париже мой преподаватель по древнерусской литературе Ташьян) в книге "В поисках Набокова" пишет, что Сергей укрывал от фашистов американского летчика и поэтому очутился в концлагере.

Мы, кстати, опубликовали с Аркадием в "бумажном" "Петербурге на Невском" статью о праздновании столетия Набокова в Петербурге - а я присутствовала на лекции по художественному переводу, которую давал сын Набокова Дмитрий - с ним разговаривал по-итальянски мой муж и потом сказал мне, что в жизни не встречал иностранца, говорящего на таком мелодично-безупречном итальянском - правда, "с легким миланским акцентом".

Несмотря на отрицательные отзывы о Дмитрии, что появлялись в печати (всем еще помнится скандал с "Дневником Ло" ("Diario di Lo") - книгой, которую, "от имени Лолиты" (вот Вам пример феминизма !), написала итальянская писательница Pia Pera - и Дмитрий долго с Перой судился, потом все же разрешил книгу опубликовать, правда, со своим собственным предисловием), Дмитрий - тонко чувствующий, деликатный человек, бережно относящийся к текстам отца. Я сейчас пишу о нем статью "Мастер-класс Набокова в Беркли" - на этой встрече в Беркли было много "литературных людей" - в частности, Полина Барскова, победительница "Тенет", и Professor Emeritus Семен Карлинский, много пишущий, кстати, и о Набокове, и об онтогенезе гомосексуализма в России. Впервые мы с Карлинским встретились в городке Кенсингтон на чтении книги Дэвида Туллера о геях в России "Трещины в железном занавесе" ("Cracks in the Iron Closet"). Карлинский, кстати, очень поддерживал Ярослава Могутина и одобрительно отзывался о нем. Вот интервью Могутина с Карлинским.

Л.В.: В нежном возрасте психику Набокова тревожило не столько чувство вины перед старшими родственниками (предания семьи), сколько краткость лета на даче с кузеном, вскоре погибшим. Физически недоиграл, а мысленно и душевно - переиграл, и вот это несоответствие мучило долгие годы. Близость дорогого человека, ушедшего в смерть, близость любви, молодости и гибели. Предоставлю судить об этом золотым мертвоедам, - тем, кому так неймется; сама же замечу, что "Лолита" была просчитана изначально, утомили относительная безвестность и нищета. Бестселлер был своевременен. И наивно полагать, что проникновение в душу и тело то погибающего, то воскресающего ребенка не оставляет рубцов. Вы же знаете, что нельзя писать о несчастии близких?.. Думаю, что после завершения "Лолиты" Набоков уже никогда не снимал маски, а сердце его было выхолощено его же силой. А стихи - стихи он делал, но не писал. С ними поэтому проще.

МЕКЛИНА: Лариса, Вы имеете в виду двоюродного брата Владимира Набокова, Юрика Раушенберга. Кстати, разрешите мне повторить одно из выражений, которое я уже использовала в одном из моих писем к Вам: "тексты - это канон, жизнь - ересь. Жизнь - это все отступления от главной темы, которые в канонический текст не вошли".

Теперь опять о непосредственно о литературе. Часто просматриваю "Митин журнал" - там, кстати, есть страница с моими текстами. Митя Волчек публикует в "МЖ" забытые или когда-то запрещенные, а иногда просто не переведенные ранее на русский язык вещи: Бориса Виана, Чарльза Буковски, Уильяма Берроуза, "Глаз" Батая, "Пизду Ирены" Луи Арагона. Мне нравится, что Волчек увлечен Алистером Кроули; когда я писала рецензию на волчековский "Кодекс гибели", Волчек вдумчиво и дружелюбно мне помогал, ссылался на книги об основателе церкви сатанизма Антоне ЛаВее, книги Саймондса, книги самого Кроули.

Опять позволю себе отступление: я когда-то работала в сайентологической организации - и, как потом оказалось, Рон Хаббард, отец сайентологии, писатель-фантаст, многое подчерпнул из учения Кроули. К примеру, вместе с Джеком Парсонсом, Хаббард пытался вырастить "лунного ребенка" (Moon child), о котором Кроули много писал, но все закончилось тем, что Хаббард удрал, прихватив и деньги, и парсонскую жену. Сайентологи требовали, чтобы я читала их тексты. Мне очень нравился такой подход. Мне кажется, писатель должен читать все; как Саша Соколов говорил: "для того, чтобы писать, надо читать".

Л.В.: Есть другой вариант - ничего не читать изначально, посадить себя под стеклянный колпак. При Даре результаты сойдутся, есть и такие примеры.

МЕКЛИНА: Лариса, позвольте мне пошутить. Мне Ваши слова напомнили то, что когда мне было около семнадцати лет, я начала писать роман под названием "Дар", и только года два спустя, из "глянцевого" журнала "Наше наследие", узнала, что такой роман уже есть. Так что, не ведая о том, что происходит в литературе, можно прийти к таким вот повторениям, к таким Пьерам Менарам. Помните тот анекдот об ученом еврее, который где-то у себя в деревне "открыл алгебру"? Вот и Слава Могутин шутил: "в гробу я видел этого Бродского" (они с Бродским жили рядом где-то в Нью-Йорке, и, видимо, Бродский не выдержал такого соседства и умер :-)) - читаю стихотворение А.Верникова и натыкаюсь на такой вот парафраз: "Я видел Бродского в гробу". Надо знать, кто и где и что печатает - чтобы не повторяться, а как увидите похожее - подхватите и идите дальше, развивайте.

Л.В.: "Годы, люди, жизнь" меня потрясли, и я в 10 лет написала письмо Эренбургу. Затем меня не менее потрясло то, что писала я мертвому человеку. Я не знала еще, что смерть ограничена, а герои бессмертны. А к Бродскому я не пошла трусливо, меня приглашали однажды, - боготворила! И твердо помню, что с поэтами общаются на расстоянии. От разочарований подальше. Впрочем, году в 88-90-м провезла я книжку и рукописи тайком в Варшаву, оттуда послала Бродскому, получила ответ. Но я не пришлась, конечно же (то есть об этом он не писал). Пыталась я докричаться о том, что грядет, о будущих гражданских пожарах, о которых печатала за пару лет до первого дыма; о несвободе; предвидела долгую невозможность эмигрировать. Все было тщетно, из поэта лепили марионетку, идола, и никакое сердце не выдержит натиска масс.

МЕКЛИНА: Сайентологи говорили: если у тебя болит голова, если ты плохо себя чувствуешь - значит, ты что-то в тексте не понял. Перечитай все сначала, найди непонятное слово и посмотри его значение в словаре. Мне в сайентологии было раздолье, ибо мои самые любимые книги - это словари. Толковый, фразеологический, синонимический, энциклопедический. Заучивая сайентологические тексты, я в то же время совершенствовала свой английский - я, кстати, писала одно время на английском. Такой разносторонний подход очень помогает. Мне хочется в литературу ввести не только, допустим, атональную музыку/сериализм, разработанный Шенбергом, Бергом и Веберном, но и какие-то разработки из magick.

Я помню Философию имени Алексея Лосева. В примечании Лосев упоминает работу известного советского музыковеда Г.Конюса о метротектонизме. Я до сих пор пытаюсь найти какую-то информацию о Конюсе, но на Западе он не опубликован. Конюс математическими методами рассчитал произведения Бетховена и обнаружил нечто вроде универсальной формулы в основе любого произведения - "кратное число", "золотое сечение". Вероятно, оно - одно и для живописи, и для музыки, и для магии, и для литературы. Мне хочется его найти.

Из поэтов мне нравятся Виталий Кальпиди, Николай Кононов, Александр Анашевич, Дмитрий Голынко-Вольфсон.

Л.В.: Словари я тоже предпочитаю; но что можно найти в искусственном Кононове, это загадка. Нарисую смешную картинку, она у меня в мемуарах. Впервые издали нас в "братской могиле", кассете, были там Кононов, Пурин, один реальный покойник (я книжку тоже ждала 7 лет, не все дожидались), Моисеева, писательский захоронщик Дроздов (он этим гордился), Шалыт и я. Сговорились по бедности купить сообща браковку и разодрать на книжки, каждому - по своей. Моя мама и Кононов были тогда соседями. И вот помню, как в питерский дождь, на помойке, среди еще сытых кошек и барахла, вытаскивала я из лужи выброшенное Колей ч у ж о е, собирала в стопочки драгоценные наши книжицы, развозила потом нашим авторам... Я надеюсь, что Коля сейчас генералит в "Советском писателе", он и тогда начинал, а к литературе все это не имеет ни малейшего отношения... Разрешите вернуть Вас к розовому с голубым, поскольку не все могут говорить об этом так интересно - касательно творчества.

МЕКЛИНА: Насколько я понимаю, у этих слов есть только одна коннотация - гомосексуальная. Если Вы имели что-то другое в виду, значит, Вы имели в виду какую-то особую акварельность, когда один оттенок (розовый или голубой) перетекает в другой. Так же, как, вероятно, и сексуальность на шкале сексолога Альфреда Кинзи, который говорил, что нет 0 или 10, а есть спектр - соответственно, нет чистых геев или нечистых гетеросексуалов, а присутствуют вот такие вот розовые и голубые оттенки. В связи с этим мне хотелось бы поговорить о предложении и спросе.

Мне кажется, что в гейской литературе сейчас случился застой. Один из моих рассказов был напечатан в журнале "1/10", который в Праге издавал Дмитрий Лычев. Прошло почти что два года и за это время не вышло ни одного нового выпуска. Был журнал "Риск", который сначала издавал Влад Ортанов, а потом, кажется, Дмитрий Кузьмин (предупреждаю сразу, что я могу ошибаться во всех этих организационных деталях). После третьего выпуска Кузьмин объявил, что "все, что было написано, уже напечатано в 'Риске'", и журнал перестал выходить. Есть такая книжная серия в Твери, называется "Kolonna Publications" - они напечатали роман одного из моих любимых писателей, петербуржца А.Ильянена "И Финн" (был номинирован на Букера), напечатали "Америку в моих штанах" Я.Могутина. Недавно я читала интервью издателя "Kolonna Publications" электронному журналу Гей.ру. Издатель говорил, что нет хороших работ! Что это значит? Открылась ниша - пожалуй, легче быть замеченным(ой) сейчас именно в гейской литературе! Почему бы различным писателям себя в этой еще не совсем освоенной области не попробовать?

Опять же - как известно, женщины-писатели еще не составляют 50% от общего числа пишущих в России - к примеру, в последнем номере журнала "Комментарии", выходящем в Петербурге-Москве, на примерно 15 авторов-мужчин приходится один автор-женщина - извините за нескромность, это я. Какой вывод можно из этого сделать? Как только большее количество женщин придет в литературу - в литературе будет большее разнообразие. Поскольку женщины в России долго молчали - то как только они наконец выйдут на сцену, мы увидим, что у них совершенно другое восприятие, чем у мужчин. Я не хочу сказать, что женщины пишут лучше мужчин. Я хочу сказать, что они пишут совершенно по-другому, и видят мир по-другому. И когда женщин и геев в российской литературе будет больше - мы сразу увидим, что литература может быть иной.

Из женщин-писательниц мне хочется отметить двух: Ольгу Славникову (из ее романа "Один в зеркале" уральский критик Дмитрий Бавильский выбрал множество великолепных метафор и поместил их в "Изголовье Бавильского"), а также Юлию Кокошко, недавно она была напечатана в "Урне" ("Уральской нови") - это совершенно особая проза.

Л.В.: Здесь уместна цитата из В.Сосноры ("Башня"): "Какова доза женского тела в мужском и на сколько ее хватит?.." Себя нужно знать. Смешно закрывать глаза на себя-любимого. Все ли задумывались, почему существует дневник в 14 лет, письма друг другу, мемуары? Оговорки я опускаю. Но литературой можно лечить, чем я всю жизнь занимаюсь. И другого нужно чувствовать, как себя. Упражнения есть такие, - окружающих в себе можно развить искусственно. Тогда сам собой отпадет вопрос, почему Галич с Высоцким писали неавтобиографично.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ->>>

ЛАРИСА ВОЛОДИМЕРОВА, специально для ностальЕЖЕй, 26 мая 2000 года